И млеет под солнцем бродяга-март…

И млеет под солнцем бродяга-март,
И звуки отчётливее, и звон
Стоит в голове. И колодой карт
Летят мои мысли вон.

И кошки мурлыкают невпопад,
И первый подснежник невинно свеж,
И город устраивает парад
Как есть, без своих одежд.

И голые ветки торчат вокруг,
Вороны устраивают им бой…
А ты не смотри на своих подруг,
Меня забери с собой.

Рванем по Шпандину. Залива синь
Коснется ладоней, коснется стоп.
И наши моторы сожгут бензин
Нон-стоп.

Душа

Ты вросся в сердечный мускул
Как в яблочный бок парша,
Как раковинка моллюска
Покрыта тобой душа.

Окутал рыбацкой сеткой
Крест накрест и поперёк.
Срываюсь, как с сигаретки
Краснеющий огонёк.

Роняю себя, как бусы,
Как пуговицы на пол,
Чтоб ты, словно город пруссов,
Однажды меня нашел

И стиснул ещё сильнее,
И взял, наконец, в кольцо,
Пока не окостенеет
Навеки моё лицо,

Пока я не стану камнем
И зАмерши, не дыша,
В тебя, будто в бездну, канет
Измученная душа.

Ёлочка

Надену шарф и выйду за порог,
В январское открытое пространство.
И новый день освободит курок
С завидным хладнокровным постоянством.

Он выстрелит, не думая, в упор.
И я, уже мертва, войду в маршрутку
И не замечу скрежета рессор,
Вворачиваемого в пустоту желудка.

Ни запаха просаленных волос,
Ни перебранки пьяницы с водилой,
Что ёлочка под зеркалом всерьёз
Напоминает маятник кадила…

Похожа на бездушный метроном,
Который остановится нежданно
И серая реальность за окном
Вползёт по эту сторону экрана.

О, если б мне не надо каждый раз
Завязывать на шее шарф-удавку
И, получив очередную пулю в глаз,
С такими же, как я, толкаться в давке

И ждать, когда замрёт наверняка,
Под зеркалом вонючая висюлька
И чья-то очень сильная рука
Раскрошит моё тело как сосульку.

Но начат день. Маршрут неотвратим.
И я с него ни разу не сходила.
Везёт меня водитель Никодим,
Качается картонное кадило…

Когда в последний раз пройдёт по кругу…

Когда в последний раз пройдет по кругу
С кленовой пятерней на лбу трамвай
И в бузине засевшие пьянчуги
Промямлят еле-слышно «Наливай»,
Когда повсюду высыплет лиловым,
Зелёным, синим светом фонарей,
Я призову божественное слово
Из тишины каштановых аллей.
Оно вспорхнет, как голубь в подворотне,
Прошелестит рекламной шелухой
И станет на бумаге беззаботной
Словесной стихотворной чепухой.
И первая сентябрьская прохлада,
И отголоски джаза из кафе,
И здания немецкого громада,
И человек, идущий под шофе, –
Всё попадет в словесный мой гербарий,
Растянется шеренгами столбцов, —
Лимон луны на мокром тротуаре
Среди осколков звёздных леденцов,
Опущенные веки хачапурных,
Потухший прищур хищных фар авто,
И на деревьях охристый, пурпурный,
Бордовый, апельсинный драп пальто…

Трансцедентальный Артефакт в Конце Времён (о будущем космонавтики и о Боге)

Стрела в бездонную высь.
То несётся дорога.
В дюзах ревёт добела раскалённый газ.
Тот, чьих имён нам не счесть, смеётся,
Ведь пока наши руки рисовали Бога,
Его ловкие пальцы сконструировали Нас.

Чёрный Мессия или Поезд Пи*дец

Посвящается музыканту, поэту и эзотерическому деятелю Ростиславу Чёрному.

Сквозь сжатые губы не проронив ни капли яда,
Вперив глаза в точку на горизонте где сходятся меридианы
На стуле сидит человек, с лицом бледным, как бычьи гонады
Тусклая лампочка освещает его, и заблёванный кафель нирванной.

Аура как баклажан — развевается ночь за плечами
А заглянешь в зрачки — искупаешься в чане гудрона.
Вот он заговорил… И узоры чернильными льются ручьями
Обвиваясь спиралью вокруг него, шелестят, как кусты эстрагона.

Он расскажет вам, чоза гибы можно есть на планете Юггот,
И покажет как в корпус гитары войти, не издавши при этом ни звука
Он подобно змее обвивает всё древо Сфирот,
Он из бездны Даат нам частушки споёт о старухах.

В длинном поезде этой зимы мы застряли, как в грёбанном Лимбе,
Позабыв о широтах других, о дожде и освежих лимонах
Вижу чёрные трещины я на твоём фиолетовом нимбе…
Проводник принесёт нам вина… Мы потонем в холодных эонах…

Здесь всегда снится сон — в нём меняются лица героев
Имена, и эпохи, набор декораций, но одно неизменно —
Поезд едет сквозь вьюгу, и тьму разрывает своим металлическим стоном.
И уходят вагоны под занавес Ночи Вселенной.

Но я знаю, что будет весна, в мире новом и дивном
И ты снова пойдёшь на погост, воспевать там свои песнопенья
А я снова в аптеку пойду, за вишнёвым туссином —
И мы встретимся, прошлое спрятав узорчатой тюлью забвенья.

Католическая перхоть, или Здравствуй, Питер! :D

такой провинциальный
[ что от него веет винтажем
он прямо весь тает в завитушках
[ извилистое барокко

затёртове, глянцеватое, паутинно-нафталинное

романтично, как старинный патефон
журавли в поле
скрючившись, меня встретил ночной кошмар
прямо на въезде
[ он проверял документы
[оскаленными зубами он провозгласил, оставь надежду всяк сюда входящий
но я не имел при себе ничего такого

Волшебная Звёздная Пыль

Открылась бездна, ртов полна…

Я устремляюсь личинкой, в сияющий, распахнутый светом, бездонный Рот, Звездою сияющий

Мои крылья прозрачною плёнкой пронзают материю, взрезая её поперёк, высвобождая хранящийся за мнимыми клетками сок… Лучей голограммы — где волна распадается на породившие её колебания, а струна собирается из звенящих в пространстве волн. Их гребни увенчаны короной из пузырьков змеящейся пены мирозданья.

И я закрываю глаза, с такой жаждой, с таким вожделением глядящие мне в середину лба. И стёкла глаз плавятся, и синее море подхватит хрусталики, на гребне волны, и внезапно, ставшие пеной стрелою вонзимся в Око.

Но лишь радужная плёнка пробежит по чёрному морю, и он опустит веко — лишь на мгновенье — но мы успеем начертить на полу БЕСКОНЕЧНОСТЬ — смотри, мы сделали бесконечность, и она вся — для тебя — и око Гора приветливо встретит рассвет, там где хребты серебрятся полынью, там будет ковыль шуметь. Ещё миллионы лет.

Я стану твоей волшебной звёздной пылью.

Недетская сказка

Говорили тебе — не ходи, не трогай, не отпирай.
Там — калитка в Нифльхейм, а вовсе не двери в рай.
Коль достались ключи от укромной дверцы в лесной глуши,
У замка ты звенеть не радуйся, не спеши.
Только стержень ключа потревожит лоно того замка,
Будет доля твоя безрадостна и горька.
Да и путь до него стережет опасностей частокол,
Нелегко уцелеть, идя туда, нелегко.
Если девять смертей стороной минуешь, не зацепив,
То десятая ждет под лесницей на цепи.
У одинадцатой тихим омутом зелены глаза.
Заглядишься хоть раз — не вспомнишь пути назад.
А под самым крыльцом на стальном щетинящемся кусту
Жемчугов и камней тугие грозди растут.
Говорили тебе — тех камней, жемчужин не рви с куста,
Пусть останется горсть навеки пустым-пуста.
Это лучший удел, чем пропасть в горючий осенний дым,
Чем глазами хлебнуть зеленой лихой воды.
И когда по зиме полотном укроют снега жнивьё,
Все, кто помнил тебя, забудут имя твое.
Говорили тебе — не ходи, послушай, остерегись!
Но туман украдет, укутает все шаги.
Выпивает следы жадный мох, глаза твои зеленя.
На груди подо льном чуть слышно ключи звенят.