Лалангамена

Апокатастасис

11 Июл 2018 No Comments

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Все произведения: Семён Петриков (Альмаухль)

На все эти странности меня натолкнула жажда симметрии.

Пусть догорит светильник и никто не увидит его — Бог увидит. Например, глазами того существа, которое зажгло свет. Я не думаю что очень важно, будут ли у этого текста ещё читатели, помимо меня — свою миссию он уже выполнил, свет просиял во тьме и указал дорогу к тайной двери, однако, я задумался, на мгновение,  и это мгновение развернулось во всю дальнейшую последовательность описанных ниже событий, что Тот, чьим глазам предназначается этот текст, и тот чье имя не может быть названо на этих страницах, пожелает прочесть его ещё тысячей глаз и проложить тысячи путей. Но впрочем мне пора заканчивать вступительное слово, и переходить к делу:

И так, представь метафорическое пространство, в котором ягода, украшающая вершину торта есть Шива-Лингам. Представь глубину, протяженность и все характеристики этого пространства, вплоть до звука, раздающегося в нём. Пусть это будет звук единственной струны — при должной сноровке ты расслышишь в нём мелодии органа миллиона полых костей! Познай же законы, управляющие ходом освещающих это пространство светил, и в их лучах, взгляни в те очи, что отражаются на поверхности сладкого сиропа, тонкой плёночкой покрывающего эту ягоду.

Последнее психосемантическое путешествие заставило меня вскочить со стула с фразой «Я больше не Надежда русской словесности, я её ВИКТОРИЯ!» Что означало и победу (по гречески Виктория означает победа) и ягоду. Последнее придало определённой фривольности высказыванию, опять же, в довольно таки метафизичненьком смысле. Ибо отождествив себя с ягодкой на торте русской словесности, тем самым я провозглашаю её конец, и опять же не в одном смысле — то есть это конец не только как финал, но и конец как детородный орган, коим словесность оплодотворяет эйдос коллективного бессознательного, выступая как гриб, сеющий на землю споры, таким образом Вика, девочка-мухомор, становится как бы погремушкой на хвосте библейского Змея, и он радостно заглатывает приманку=)))

ЛИЛА

Лила завороженно смотрит на своё отражение в нефтяной пленке. Допустим, это будет сюжет для картины — ну, а что это ещё могло бы быть, Лила Туранга смотрит сквозь завивающиеся спиральками Фибоначчи ресницы на покрытую тончайшей радужной плёнкой маслянисто-чёрную гладь, отражающую её внимательный, такой же маслянисто-чёрный, как и её поверхность, огромный зрачок, опьянённый всеми видами расширяющих сознание и вызывающих галлюцинации субстанций, глаз Лилы, смотрящий в собственное зеркальное отражение, способен увидеть в нём все плёнки нефти, эти мировые зеркало, глядя в которые можно увидеть и прошлое и будущее, зрачок Лилы — это чёрная бездна, в которой скрывается вся Вселенная в миг, когда она достигает окончательной полноты, фиолетовые волосы Лилы Туранги распущены и завиваются, как щупальца Медузы, превращаясь в скользких фиолетовых черноглазых змей, они вплетаются в мандалу из стрел и 72 квадратных полей, образующих парящий над головой у неё нимб. Я пока не знаю, какими я изображу губы Лилы — возможно, они будут полностью расслаблены, или они округлятся в удивлённое «О», как бы втягивая пары от нефтепродуктов и одновременно выражая удивление увиденному, возможно, она будет смущённо улыбаться, но это не важно, так как ничто не должно отвлекать внимания от сосредоточенного на разливах нефтяного великолепия глаза, в том числе и то, что я планирую изобразить на фоне, например ядерные взрывы, или ветряные мельницы, или космодром с Шаттлом, или галактику Млечный Путь — а может быть, и все эти штуки сразу, ничто же мне не мешает сделать их как бы прозрачными и эфемерными фантомами, вышедшими из под контроля её дрожащих щупалец.

***

От нее пахло степями и травами, пыльные джинсы, волосы, заплетенные в косы, что еще для счастья надо? Руки и ноги, похожие на те же травы, и ростки волос как пучки ковыля — эк же меня преклинило на траве, а еще я буду говорить о том что цвела горчица, и призраки с птичьими носами слонялись в туманах угоризонта, но ты же об этом и так знаешь, и однажды, бегая по полям, переплетаясь с острыми косами осоки своими ломкими листоподобными конечностями, ты впала в прострацию, а я увидела тебя уже под вечер, насекомые оплетали тростник твоих запястий коконом свободы, новой, непонятной. Паутина стала твоими волосами, сороконожки разыгрывали шахматные партии прямо на белках твоих глаз. Я слышу треск саранчи у тебя под кожей, поднимаю, освобождая пергаментное тело, в высохшую и испещренную иероглифическим орнаментом оболочку завернуто что-то ломкое и подвижное от переплетений шелковой паутины, и плачу, видя что вся изнутри ты заполнена шевелящимися насеомыми, антенны из ноздрей, в тебе не осталось ничего человеческого, только бессмысленный кожанный костюм, старая змеиная кожа, и тут твое тело а точнее оставшийся кокон подается ко мне, обвивает мою шею шуршащей и колючей рукой, и ты целуешь меня, точнее, меня целует то что от тебя осталось, и это было как никогда в жизни, ты впрыснула мне яд и пошло воспоминание из детства, как я склонившись над трупом лошади внимательно изучаю, и ковыряю его палочкой, без всякой брезливости, а насекомые тем временем вьют домики вокруг твоих глаз и реки муравьев пропахивают мимические морщины, и я чувствую будто бы ты обнимаешь меня своими шлейфами мимических голограммок, приобретших форму муравьиных тропок, которые так щекотно пытаются пробраться мне куда-то, и я вскидываю волосы, и мы остаемся в темноте, неподвижные, только нас почему-то слепят звезды, я вижу хвост оленя, испражняющегося северным сиянием на обводы мнечного пути, а тогда, в трупе лошади, копошились личинки, жуки, и я засунула по локоть руку и наверное провалилась бы сама, до сих пор передергиваюсь от этого воспоминания, и с тех самых пор у меня комплекс vagina dentata выражающийся в том, что как бы нельзя им говорить о том кто здесть самыйглавный,проваливалась по локоть в твои тонкие насекомьи подобные слюде, и все начинало состоять из шевеления маленьких лапок, фасеточных глаз, сяжек и антенн. «Взгляни на мир через фасетки» — мелодичным но состоящим из хитинового скрежета пропела ты, и кибернасекомые впились в мои пальцы, мир бешено раздевался и слой за слоем я видела как опадает пелена старого, не насекомьего бреда, и остается один, насекомий бред. Призрак в розовых волосах рассвета — протанцевал в витых перилах спиралевидных облаков, поглядел прямо в мою сердцевину стеклышками маски чумного доктора, и в это время кожа на моих руках разорвалась, я и рассыпалась на мириады жуков, кузнечиков сверчков, стрекоз и уховерток. И где-то в сердцевине кишащей скарабеями мумии возникшее из переплетений многочисленных насекомых лицо сказало мне, шевеля губами из древних термитов, от малейшего дуновения воздуха рассыпающихся в прах, «вообще-то люди от такого умирают» Мне все равно, прокричала я и оказалась в комнате, где мы крутили пластинку Битлов, сидели в белом и пахло химическими реактивам, а потом мы снова поставились, и понеслось, ракеты затрещали по швам…

РЕКУРСИЯ В МЯСНОЙ ИЗБУШКЕ

Я пускаю по венам ртуть

У меня раскрываются чакры.

Мир, любовь, возрождение

Я реактивный истребитель

Я принёс на своих крыльях вашу мечту.

Мрите, суки — я так люблю вас!

Солнышко, дорогое, помоги мне,

Раскрутить мою спираль ДНК

КТО Я?

В этой мясной избушке время остановилось, а затем — пошло ещё быстрее. Не знаю, с чего всё началось — может, я просто вдохнул бутан. Кровать нас всех слегка не вмещала, и мы лежали тесно прижавшись друг к другу, а кислота делала так, что казалось что ещё и в несколько слоёв, и вообще было очень тесно и мы все волнообразно перемещались,

протекая друг через друга, путаясь в гибких конечностях и угловатых коленках. По ним всем текли глаза, это я помню. Пахло мускусным потом, дживиаш, ладаном, сигаретным дымом, драные разноцветные одежды делали нас похожими на переплетённые ленты флюрно-переливающихся цветов в лоскутном одеяле сплетённым укуренным шизофреником, ещё там был

бутан, он издавал шипение, когда его кто-нибудь вдыхал из холодного цилиндра с корейской надписью, и мы постоянно курили табак и спайсуху, ползали по кровати, поглаживая друг друга, разговаривая и не прекращая делать друг другу уколы кислоты, меняли треки в плейлисте, удивлённо крутили головами, громко дышали, смеялись, и продолжали куда-то тянуться, мне перетягивали вены и в них втыкались иголочки, и по венам начинали тянуться жидкие эластичные верёвки, разветвляющиеся как кровеносная система в кровеносной системе, разрастаясь, пытаясь что-то догнать. Раздался оглушительный визг — у всех в голове сразу, и изображение подсвечилось красным и зелёным быстро пульсирующим светом. Мы сразу поняли, что происходит нечто паранормальное. То ли кто-то врубил трек, который ни в коем случае при таких обстоятельствах нельзя было ставить, то ли вдохнул газа перед зеркалом, а может быть и посмотрел в верхний левый угол в котором было то, на что лучше было бы не смотреть. А может все это сразу. По нашим нервным системам сразу прошла волна — ноги будто ошпарило кипятком, мы ощетинились энергетическими колючками, которые выдвигались из щёк как плавники рыб-зебр, и удивлённо, и слегка испуганно, осмотрелись по сторонам.

Сквозь индустриальный треск музыки из колонок отчётливо проступал посторонний звук.

Геликоптер. Красный вертолёт.

Все мы не сговариваясь знали, что это значит. Эта штуковина прилетела убивать. Сквозь узлы стен и окон, преобразованные в живое дышущее переплетённое в кельтские рунические узоры мясо мы увидели свет его прожектора, он ослепил нас, а ведь вертолёт был ещё довольно таки далеко, и мы впали в панику, и даже временно перестали вдыхать бутан. Я предложил всем уменьшиться, и бежать, вылезти через вентиляционное отверстие, в шахту, чтобы покинуть это место. Времени на раздумья уже не осталось, вертолёт близился.

И мы поползли, вперёд и вверх, уменьшившись, протиснувшись сквозь прутья решётки, став зелёными вспышками поползли вверх по пыльным отвесным стенам шахты, цепляясь за неё как гусеницы. Вертолёт не протиснется сюда, отверстие осталось где-то далеко внизу, а ещё ниже клокотала бездна, и если в неё сорваться — впрочем, об этом лучше не думать, тем более что мы встретили паука, живущего в вентиляционной шахте. Он задал нам загадку, «Кто считает что знает ответ на загадку у которой ответа нет?» и мы могли пролезть обратно только если правильно ответим. Ответом на загадку было «Наркоман».

У уголках глаз паука зажглась ухмылка, он втянул в себя семя и отодвинул заслонку. В лица ударил воздух, вязкая ночная прохлада и крики птиц из переплетённой стогами пожухлой травы. Мы огляделись, и каждый был похож на спятившую выдру, беглецы, каждый из нас принял решение никогда не вспоминать и никому не рассказывать о случившемся, и, пригладив растрёпанные пакли волос мы побежали, туда, за горизонт. Деревья в лесу были злые, они били нас по лбам, шевелили лапами, заманивали и пытались сбить с верной дороги. Но не было иного пути, чем по скользким лесным тропкам, мы неслись, поддерживая друг друга за руки, поднимая тех, что падали поскользнувшись на грибах, и дорожка вывела нас на кладбище, которое охраняли каменные псы.

Заблёванное небо усложнили летающие тарелки.   тільки ти і я знаємо — смерть не кінець. Но дождь начинался, а где-то в глубине кладбища может быть можно было укрыться от влаги, а там вдалеке засверкали огни, и мы с Билли панеслииись им навстречу, и увидели мужика, котрый водит руками над огнём, и почему-то стало страшно, шорохи в траве кустах, оттуда вылетело что-то чёрное.

Мы были втянуты в поток лучистой трансформации, зелёная змейка обвивала карнизы, руки-ноги покрывались ветвями, нитки бус рвались на шеях и разноцветные шарики летали фрактальным веером.Исчезли пол, стены, потолок, ну или прогнившая земля кладбища и закаканное воронье небо, всё исчезло в свете маленькой зелёной змейки, которая щекотала нёбо своим мятным миндальным привкусом, а потом просовывалась в мозг, и озаряла его клейкими копями бесшумных вспышек, трепеща крылышками, мотыльками,отпечатками слюны на чешуйках мёртвого шелкопряда. Как и ставшую внезапно тесной одежду, мы радостно сбросили плоть, сияя визгами. Теперь только чистый сигнал, и падение во всё отдаляющиеся символьные вселенные. Когда мы поняли, что потонем в себе, нам показалось, что было уже слишком поздно, и мы начали предпринимать отчаянные попытки ухватиться хоть за какой-то твёрдый якорь в этой постоянно текущей мешанине, и, наконец, расположившись наподобие сефиротического древа, мы образовали что-то вроде белковой оболочки вируса-бактериофага, ставшей позднее нашим субстратом, за который цеплялись свободно болтающие своими концами в пустом пространстве сознания. Надо сказать, что всякое движение остановилось, как на экране телевизора, показывающего белый шум, электрические снежинки гулко разрывали полотно пустоты, закрывающие от меня сцену строительства пасеки, сияющей своей прекрасной новизной. Вскоре шлюзы тайн были раскрыты, и нашему восприятию предстал чудовищный техногенный младенец, гладкие обводы которого были выкрашены в бардовый. Его фары-глаза ослепляли личинки звёзд на тысячи парсеков, дюзы пели, гравицапа тихо щёлкала, отмеряя последние удары сердца перед стартом. Зажглись неоны-анемоны подземельной взлётной полосы, и наш корабль поглотила усеянная крючками жаждущая глотка неба. Настроили свои детекторы, нарезая пространство на ломти в поиске каких-бы то ни было аномалий. И мы нашли, да, мы нашли её, всю в скомканных опалесцирующих облаках, населённую белковыми формами жизни планету. Мы снижались к источнику особо сильного сигнала, лопасти прорезали туман, я выдвинул многочисленные перцептроны дабы ощупать сей источник психического излучения. Он показался мне смутно знакомым, но я постарался отделаться от этого ощущения, а зря, как оказалось. Когда наш аппарат, используя пространственно-временные искажения, оказался внутри конструкции, я с ужасным изумлением узнал в ней старую мясную избушку, в которой мы по прежнему извивались,курили и дышали газом, будто бы и никуда не драпали от красного вертолёта, внезапно появившегося под окосевшим от спазмов кислым потолком. И тогда я понял, что пилотом того, предыдущего вертолёта, был я сам. Меня засосало в петлю времени, и вот уже глядя через пуленепробиваемые стекла на уменьшающихся в тонкие нити и вползающих в вентиляционное отверстие человечков, я мысленно крича «Стойте, куда же вы?!», заранее зная, что они меня не услышат, и эта ситуация будет повторяться нескончаемое количество раз.

К НАМ ПРИЕХАЛ КАМАЗ

Потому что существует метакомпьютер. Да, и есть способ преодолеть твою астму, но он останется неуместен, когда вдруг выясняется, что мир – это выполняющая саму себя программа в гигантском компьютере. Давайте покурим. Давайте. А с чего ты взял, что вообще есть такое действие, курить? – Ну Аксолотль, ну не начинай опять! – Ну нет, я серьёзно – это же мифическое действие, вот ты подумай, ты вдыхаешь горящий табак (подумай только, продукты сгорания растения, которое здесь сука не растёт), и они оседают дымом в лёгких, ты это делаешь через какой-то интервал, для тебя время измеряется промежутками, между которыми ты насыщаешь продуктами сгорания растений свои астматические лёгкие. – А для тебя время измеряется промежутками, в которые ты насыщаешь декстраметорфановыми сиропами свои грёбанные мозги? – Да, измеряется – у каждого свои биологические часы, а я тут между прочим уже битый час пытаюсь… Давай уже покурим наконец, а? – Давай. – Так вот, существует мифологическая вселенная, где можно покурить – осуществить мифологический акт, вот ты держишь в руках бумажную палочку, кривую бумажную палочку в кривых бумажных руках, а между прочим, табак курили индейцы, а чем они ещё занимались – правильно, ели шоколад и употребляли галлюциногинные грибы, сальвию, Олилуоки (ржач), ну и конечно же предавались содомии и приносили кровавые жертвы своим богам! А ещё они культивировали картошку, которая по символизму для меня не уступает райскому плоду познания, а наверное и превосходит его, ибо она есть хтонический плод бессознательного, символ смерти и возрождения, с позволения сказать, а ещё, а ещё её, как и все пасленовые растения, как и датуру, как и баклажаны, и, внимание, ТАБАК, создали асуры – ты же знаешь, кто такие асуры? – Асуры это ж мы с тобой, понимаешь? Это нас опалил огонь Мировой Змеи когда мы перемешивали воду в океане. И, главное, зачем мы это делали, и как этот путь привёл нас на прокуренную кухню?:; Помнишь, как мы воевали с богами, и как мы были сосланы в страны севера на многие жизни? И вот почему я сейчас стою здесь, на кухне, в России, и пытаюсь поджечь эту палочку, наполненную мертвыми и сушёными листьями паслёнового растения, после затяжки которым индейские вожди могли говорить только правду, а я хочу просто вдохнуть ещё немного смолы и канцерогенов в свои гребанные астматические лёгкие, чтобы отметить временной интервал, нарисовать ещё одну черточку на стене моей психиатрической одиночной камеры, в которой я отбываю наказание за то, что я нарушил волю богов, а заодно сократить срок службы ячейки метакомпьютера, подвергнуть гипоксии свой мозг, потому что когда умирают мои нейроны, мне приятно, и чтобы поскорее скончаться самому, потому что когда умираем мы, люди, приятно богу. – Ты это всё сейчас действительно говорил? Или подумал? – Неважно, дай прикурить. – Открой форточку. Ой, а тебе не кажется, что к нам приехал КАМАЗ?   — Ой, и что же теперь делать? – Ничего. :)

НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ ТЕКСТ ИЗ ВОСПОМИНАНИЯ О НЕПРИСНИВШЕМСЯ СНЕ

Я сегодня до зари встану

По широкому пройду полю

Что-то с памятью моей стало

Все, что было не со мной — помню.

Когда я пытался вспомнить сегодняшний, весьма абстрактный и неконкретный сон, ко мне пришла в голову идея, подходящая для сюжета какого-нибудь рассказа, только я не уверен в том, что этого уже не было у Кафки или у Борхеса.

Точнее, я помню, что я об этом читал у кого-то из них в эссе где автор (не помню кто, но это и не важно) признается в том, что украл эту идею у древних египтян или у китайцев (этого я тоже не помню, и вообще, я не уверен, что у Кафки или у Борхеса было такое эссе, но да это и не важно)

То есть, я не помню, на самом деле я его когда-то прочитал или оно мне приснилось

Но это не меняет сути, а суть такова, что согласно воззрениям этого не помню какого древнего народа, душа после смерти предстает перед судилищем, где ей зачитывают приговор, соответственно её делам при жизни, после чего этот приговор приводится в исполнение, и душа отправляется в следующее воплощение. Логично, что чем больше грехов, или чем они существеннее, тем дольше по времени ей зачитывают приговор. И все бы хорошо, если бы одна долбоебическая душа по своей пизданутости случайно (а может быть намеренно) не взломала бы всю систему — а удалось ей это таким образом, что её владелец при жизни нагрешил СТОЛЬКО, и совершил ТАКУЮ ИЗ РЯДА ВОН ВЫХОДЯЩУЮ ХУЙНЮ, что на процесс зачтения приговора ушло все оставшееся время, отпущенное на существование вселенной, а на его исполнение не хватило бы ресурсов и бесконечного их числа, что привело к материализации всех видимых миров из ничего.

Но автор этого рассказа, приснившегося мне во сне, на этом не останавливается — он всячески развивает идею, и, путём не менее хитровыебанных доводов, чем описанный выше, выкручивающий мозги парадокс, приводит к мысли, что этой душой и был Бог, произнёсший фразу «да будет Свет», нарушивший тем самым покой Вечной и Абсолютьной Тьмы, а приговором его, точнее, одной из его букв, и является весь мир со всеми его событиями, и вместе со мной, и вместе с текстом, который ты только что прочитал.

Я почти 100% уверен, что ни Борхес ни Кафка никогда и ничего такого не писал, а мой мозг выдал всю эту сложную конструкцию в ответ на высказывание одного тролля из Хоумстака, который заявлял, что чудеса — это пятна говна на божьих подштанниках, и именно поэтому Господь их скрывает — потому как чудеса удивительно постыдны. Кажется, ещё Чарльз Мэнсон или Джеймс Хэвок высказывался на эту тему в духе «Я есть дерьмо Христово!» — но я уже не уверен ни в точности цитат ни в достоверности какой бы то ни было информации о существовании их источников, в конце концов, все это могло быть порождено и моей больной фантазией в том числе:)

В одном из снов мне все же удаелось сбежать… Одна курица жила в курятнике, в пахнущем скипидаром, самом тёмном и пыльном его закутке. Она никогда не была в восторге от своей жизни-зерна вечно не хватало, оно было поражено спорыньей и плесенью, стены давили со всех сторон, ей было темно и тесно. Жутко тощие облезлые куры в её окружении вечно затевали драки за зерно, и являлись не самой лучшей компанией, и курица решила сбежать… Это оказалось не так сложно, дверь оказалась не заперта, впрочем вела она в такой же курятник, только более чистый и просторный, где зерно было чуть-чуть повкуснее. А куры не такими исхудавшими и наглыми. Курица там осталась — ей понравилось жить в относительно более комфортных условиях, отъедаться зерном, отдыхая от перманентно напряжённой обстановки её предыдущего жилища.

Впрочем, пребывание на новом месте тоже имело некоторые недостатки, и она не сразу их прочувствовала — в более сложном обшестве образовывалась более сложная иерархия, которую было необходимо соблюдать, для того чтобы чаще бывать допущенной к кормушке. Наверное, вы уже догадались, каков был её дальнейший жизненный путь — она не осталась и в этом пространстве курятника, и через щель между досками стены проникла в следующую комнату, и за ней в ещё одну, и ещё одну и ещё. Да, это был большой курятник, и в каждой комнате, по мере её продвижения, всё становилось прекраснее чем в предыдущей, и она, разумеется, в определённый момент познала этот закон, управляющий жинью её простого мирка, и без сожалений двигалась дальше, зная, что там будет только лучше чем раньше, и её история всегда звучала примерно одинаково «Я пришла оттуда, где все в десять раз скучнее и хуже, чем у вас!» Её везде принимали как эммигрантшу. Это была долгая, полная разнообразных куриных приключений жизнь.

На закате своей блестящей но слишком уж наверное скоротечной и почти неправдоподобно успешной карьеры, курица-путешественница задумалась. Да, она сейчас практически находится в курином раю — здесь было объективно говоря, все, что необходимо курице для счастья, лоснящиеся изнеженные, и слегка распухшие от обилия корма куры, проживающие здесь, не были в восторге от её плана, ведь она задумала совершить побег из курятника. «Вдруг все ТАМ ещё круче, и ещё интереснее? Здесь, конечно же, хорошо, но там может быть лучше. Я буду всю жизнь жалеть о том, что даже не попробую сбежать. А даже если и там ничего нет, просто дикая равнина — я посмотрю на неё, получу необычайные впечатления, и мой век будет окончен как-нибудь прикольно». Найти ведущий из здания лаз было не так уж и сложно — он не был замаскирован, практически он находился на самом виду, и только очевидное отсутствие необходимости удерживало кур от побега в суровый и прекрасный внешний мир…

Она выбежала на залитую солнцем равнину, вдохнула непривычные запахи полыни и донника, и там её встретили куры, другие — они ничем не походили на тех кур, которых она знала. Эти куры, живущие на свободе, выбравшие её… Они были великолепными собеседниками, и они учились летать — тренировали мышцы крыльев, чтобы перелететь через далёкую горную гряду на горизонте, чтобы посмотреть, что за ними, за ледяными шапками, касающимися облаков. Они на знали наверняка, что у них получится из такого преодоления куриной природы, и действовали просто из интереса.

Она умерла счастливой, на свободе, в прекрасном окружении. Когда у неё получилось взлететь на полтора метра над землёй, её жизнь оборвала стрела, метко выпущенная рукой экстравагантной леди, что поселилась в необжитой человеком местности, чтобы писать диссертацию о социальном поведении домашней птицы, а в свободное от научных изысканий, леди любила предаваться упражнениям в области конной лучной куриной охоты.

Пускай у этой истории не будет морали, ведь я слишком очарован белозубой улыбкой только что явившейся моему внутреннему взору загадочной героини, чтобы продолжать писать, в конце концов, это всего лишь сон. Всегда стремитесь за грань, нет никаких поводов, даже если ты курица, останавливаться на достигнутом…

ГЛИКОДИН

Гликодин даже покруче будет, чем Уорхоловская банка супа. Вот пустота, огромнейшая холодная вселенная, безразличные ко всему массы мертвой материи и невообразимые расстояния, вот галактика млечный путь, и где-то в её спиральном рукавчике — наша с вами планета, миллиарды лет жизни, тысячи лет истории, на твоей коже копошатся 45 миллионов тон человеческих существ, а вот я, шагаю сквозь буран и вьюгу, думаю о вечности и мерзну, снова в аптеку, снова гликодин. Я волью в своё тело, устройство и предназначение которого я не понимаю, содержимое нескольких ядовито-оранжевых флаконов, что родом оттуда, откуда и моя любимая религия, которая и не религия вовсе — буддизм, я сяду в кресло, включу Coil, закрою глаза, погружусь в потоки вихрей и трансформаций, и буду бороться с системой. Да, это мой личный бунт против Бога. Кто знает, тот поймет.

ПРОСТОКВАША

Сегодня я ел простоквашу из картонной коробки, с отвинчивающейся пластиковой крышечкой. Коробка была голубая, и я вскрыл её, вместо того чтобы отвинчивать крышечку, потому что я привык делать так, с тех пор, когда этих крышечек ещё не было, а фасад упаковки украшал портрет Мечникова в очках, а не просто лаконичная надпись «Простокваша» курсивым шрифтом на синем фоне.

Я думал о том, что все плохо — безысходность одолевала, наступая могучими волнами. Создатель этой простокваши, Мечников, пытался покончить с собой, выбежав на мороз в мокрой фуфайке, но его образ жизни взрастил в нём такой иммунитет, что попытка покончить с собой провалилась. Немалую заслугу в этом имела и изобретённая им простокваша — болгарские палочки спасли ему жизнь, хотя он этого и не хотел. Все же мы очень разные люди с Мечниковым — я не оставлю ничего для будущих поколений, однако это не мешает мне оставаться собой — я ни разу не пытался прервать свое бессмысленное существование, хотя оно и отвратительно мне самому. Самоубийство чуждо моей природе, поскольку самоубийством промышляют достигшие пика отчаяния — для меня же отчаяние это мягкое одеялко, равномерным слоем окутывающее Реальность, люблю отчаяние и никому его не отдам. Думал я, пробуя на вкус простоквашу.

Ещё я думал о беззаботно болтающихся во взвеси болгарских палочках и молочнокислых стрептококках. Их судьбы… Они так незначительны по сравнению с моей… Все они отправляются в Рот. Для них нет никакого другого выхода, более того, они были выращены. Из вырастили, специально для того, чтобы они оказались включены в цикл моей жизни, в мой метаболизм… Я улыбаюсь. Мне приятно осознавать, что я — чей-то рай, для кого-то я посмертное его существование. Да, съеденные мною бактерии обретут жизнь в моем кишечнике! Но все равно все очень плохо, если отвлечься от микроуровня, и взглянуть на меня глазами человека. Я в холодной северной стране. Скоро зима. Мне не перенести ещё одной зимы. Я обречённо смотрю как судьбы людей снежинками падают в огромные жернова Вселенской Судьбы, перемолотые в пыльцу, они достигают моего носа и глаз, золотая пыльца, становится так черно, насколько только возможно. Я выдыхаю.

Я выдыхаю из себя Чёрную Ночь Души, чтобы окутаться тишиной, чернотой и тишиной, мне тошнотворно приятно, отчаянно тянутся мысли, не в силах дотянуться до моего ядра. Я прошу тебя, выключи меня. Отражения зелёного солнца в колыхающихся, напряженный стеклах… Ртутные стекла, ртутные стены, огромный океан, «ВЫ ВСЕ ДУМАЕТЕ ТОЛЬКО О ЕБЛЕ», нет ничего такого чтобы быть сожженным светом Зелёного Солнца. Может ыбть, нам на этот раз уже достаточно? Нет. Пролетает самолёт за рекой, я вижу его след, я вспоминаю взгляд случайного прохожего, рассказавшего мне все о его жизни. Мне хочется отформатировать его, он больше не нужен. Я пришел. Ты умер. В позе лотоса, конечно. Поэтому мы не звоним, не пишем, а ты наверное думаешь, что с тобой общаться не хотят. Это особая этика пришельцев. Не парься. Братишка.

Я внимаю звукам музыки. Некуда бежать. Холодильник дополнит ещё одним электронным звуком. Все мы падаем в бездну. Гнев на эту бездну превращается в гнев на тех, кто летит туда вместе с ней. Помни об этом, никто не дружелюбен к тебе, пока не закрыта спираль времени. Прийти к осознанию необходимости.

Впрочем, мы слишком отвлеклись, и не зря, ведь я думала о людях, которые обращаются к Богу, когда им становится совсем нехорошо, наверное, мне это чуждо, потому что у меня есть мутация, заставляющая считать Богом — Себя. У всех есть мутация, это Эго — подсказывает Серый Карлик, но нет, Его Эго Мое, Эго эгу рознь, «молись своему единственному богу, Самому Себе» — говорит Серый Карлик — нет. Я поступлю совсем иначе, я выберу… Пантеизм, ибо бог разлит во всем. Пантеисты так считают, вот и проверим. В Простокваше тоже есть бог. Все эти палочки, кокки, вода, углеводы и белки.. Я вижу в вас Спасителя. И я обращаюсь всем своим существом ко вкусу Простокваши, к её слизистой текстуре, к её прохланому обволакиващему, тянушемуся Трепету, я вижу изогнувшуюся тень под оранжевым ночным фонарем, полудевушка, полукошка, готовится прыгнуть, мои глаза, нет никаких дисков, пластинка битлов разбита и осколки осыпались на пол, выключилась музыка, серый режим, северный инжектор, Мое тело опадает на пол как сброшенный кокон, скрюченный дух блюет собой и умирает в тысяче плоскостей.

Осторожно, опасно для мозга! Наркоманы срут в болото, и длинные колбаски из их хитиновых задниц достигают дна, точно так же, как и свет зелёного солнца, которое вовсе не зелёное, его делает таким вода, я улавливаю комья, своими длинными шуупальцами, и отправляю их в рот. Скоро из меня сделают чучело, засоленное, и выставят на обозрения. ПОД СТЕКЛОМ.

Я ставлю пятилитровую банку с простоквашей на стол, и становюсь на колени. О, Простокваша! Я достаю из холодильника тебя, из того холодильника, где я хотел бы хранить лица своих друзей, ты так прохладна, я доставал бы их лица. Иногда бы целовал. Скользкое стекло банки, не уронить бы на пол, иначе по серо-розовой плоскости кафеля разбрызгается белое, мягкое, вперемешку с осколками, я конечно же лягу, и изрежусь, кровь с простоквашей, как яблоки на снегу, так оппетитно, что повторялось бы вновь и вновь, если бы техника позволила, я наверное запечатлею это на сетчатке своих глаз, чтобы постоянно видеть этот пиздец, но нет, пора прекращать, я ставлю банку на стол. Есть только один вкус, который включил бы в себя все вкусы. Во всей вселенной пахнет нефтью, пока не глонёшь простокваши. Я смешиваю коктейль: 3/4 простокваши, 1/4 цитрата декстраметорфана, две стопочки бензина, взбалтываю, но бензин красивой радужной слезой сразу же всплывает на поверхность стакана, я смотрю ему в глаза, и говорю «Я мечтала о собственном острове, где все было бы по-моему. Мы смогли бы там построить свою цивилизацию жуков. Но ты оказываешься всего лишь бензином. В этом мире ты являешься смесью углеводородов, я поставлю тебя по венам, это станет моим фетишем — я стану Тобой» — я выпиваю смесь. Через некоторое время она действует, и огромная игла протыкает меня, я с интересом наблюдаю, как мои радужные кишки ползают по полу, по стенам и живут собственной жизнью, в голову лезут глупые мысли «Эти внутренности, торчащие из меня, они заставят меня стыдиться, взглядов прохожих. Я не хочу выходить на улицу с ЭТИМ — они слишком уж чувствительны к чужому вниманию». Я следующий.

Растворившись в простокваше, окрылаченный судьбой, я не оставляю себе иного выбора, кроме как исчезнуть. Насовсем исчезнуть, навсегда исчезнуть, вместе со всеми этими лесами и полями, рыбами и метеорами, детьми, загадочными детьми и жемчужными каплями пота, стекающими со лба. Я всегда исполняю желания, говорит мне Простокваша, ибо я Бог. Но я хочу предупредить тебя — чего бы ты ни пожелал, во зло тебе. Все во зло. Иначе просто и не бывает.

Маленькие синие картонные пачки, из холодильника в магазине, я бы купил вас, и поставил бы в один ряд с маленькими оранжевыми и картонными из аптеки. Я хочу жить. Там где нет вас. Там где нет всего этого. Там где можно разрушать себя во имя высшего порядка. Медузки плавают в океанах. А мои глаза горят. Я никогда не сталкиваюсь с вами. Простокваша с гликодином. Перемешались. Убили изнутри. Хорошо все, что говорит. Медузки — такие няшные. В их телах отражается созвездие Южный Крест:)

ПИСЬМО И СЦЕНАРИЙ

В этом отступлении мне бы дать ответ на вопрос, почему я сгруппировал в единую конструкцию Письмо и Камень.. Можно сказать, что они — половинки часов, отразившиеся в блестящей грани последней песчинки, вращающееся зеркальце которой приземлилось прямо на нежную поверхность моего замерзающего мозга, подобно моллюску оборачивающему её отпечаток голограммами, слой за слоем, теряя дно в наслоениях символов. Я не знаю точно, кому было адресовано это письмо — в этой фигуре, черты которойнеясно проступали за его строками, я видел то Левиафана, то обитающего в своей подземной стране короля нагов, то опутывающего корни мирового Дерева змея Йормунгальда. Во время путешествия в охваченный инфекцией свободы Киев, началась совершенно особенная эра в моей жизни, первые ласточки которой посещали меня и ранее, но одно дело — ласточки и вороны, выделяющиеся на черноте моей мысли только концентрацией черноты, и другое — радужный хвост, пропахивающий небо океанами жидкого металла. Мне не забыть, как нежные руки поднимали мне веки, как милая Аннушка преподнесла мне плюшевого змея, как открылось духовное Око и я обрёл свои атрибуты в виде стеклянного жезла и гадальных карт, и как я стоял на середине замерзшего Днепра, на тонком льду, в том самом месте куда долетает редкая птица, я увидел, как спали покровы и разглядел кончик клюва восседающего на троне Бога Нового Эона в соколиной маске.

Неизвестно мне было тогда ещё то, что легенда о Григогии-Победоносце и Змее была искажена, сфальсифицирована, и далека от фактов. На самом-то деле, Григорий-Победоносец приехал на своем скакуне к Змею, и победил его силой слова и духа, а не копья. И Дракон сам, по своей собственной воле, пополз в храм, и стал первым в мире рептилоидом, покрестившимся в православную веру, что наверное символизировало победу Духовности над Материальностью, ну или там что-то типа того.

Вторая часть, «КАМЕНЬ», началась, когда через несколько ночей после описанных выше, связанных со Змеем событий, задумался над написанием сценария для игры про камень в лесу, есть такой дзенский паблик, в нём каждый день на стене появляется пост, содержащий в себе фотографию камня с поясняющей её надписью «Сегодня в лесу ничего не произошло».

В тот день я возвращался с пешей эзотерической прогулки по Лысой Горе, рядом с которой Георгий Победоносец сразился со змеёй, а в супермаркете меня накрыло, и я взял шоколадку и вино, и, обвившись плюшевым змеем вокруг ноутбука, написал сию вещь, совершенно непригодную в качестве сценария для игры, по крайней мере, из тех игр, в которые играют мышкой и клавиатурой.

ПИСЬМО

у меня тут такое интересное состояние, правда, я о нем пока ни с кем не говорю, потому что не понимаю как о таком можно вообще говорить, никто не поймет же

хотя с тобой бы побеседовал об этом

ты мне кажется способен схавать такую информацию

и тут уже дело за мной, как бы ее поаппетитнее предложить тебе, чтобы не завернуло тебя от этого в какое- нибудь кривое топографическое псевдопространство

Собственно говоря, именно псевдопространством я это и назову

это чувство

которое я никому не могу описать

да пох, успеем еще псевдопространство обсудить, особено если учитывать, что оно заворачивается вокруг нас — так как мы хотим

мне кажется, мы с тобой оба давно уже умерли

физически

ну я точно

хотя нет, мы физически умерли только в 33% локаций где у нас имелись физические тушки

а теперь здесь умираем ну или не умираем, потому что время пришло, или придёт

я раньше видел центр этого водоворота, который решает кому жить а кому умереть из моих проекций, но это было так мучительно знать, что я сказал, я не хочу убивать эту проекцию себя, и не хочу видеть как вампирическая система убивает ее, безжалостно высасывая, сказал забери у меня знание об этом, либо забери у меня жизнь

Меня приглючило что я убил кошечку, в которую были воплощены все души людей которых я когда-то любил или вроде того. Это было под ипомеей и DXM. Лирическое отступление: мне кажется, что я пишу как малолетний даун, и мне почему-то нравится такая сумбурность текста, что неплохо кореллирует кстати с музыкой которая у меня играет, псай клон найн, восновном, меня нормально качает, так вот, я убил ее в трипе, это нихуя была не кошечка, а моя сущность, я ее убил а потом сдох сам от отчаяния, и вот спрашивается, какого хуя я до сих пор жив? Видимо, есть у меня какая-то тайна, например то что я люблю Аллу Пугачову, и это делает меня, ну, практически бессмертным. Шучу конечно.

Так вот, я принес свою сущность в жертву Сатане, но его не оказалось на рабочем месте, или вообще не оказалось, поэтому мне пришлось его создать. В какой-то мере я наверное вообще стал им. Хотя, чего я тебе все это рассказываю? Тебе ваще это интересно?

Похуй, самому уже прикольно, когда я говорю с тобо, такой сумбурный стиль изложения, что я, кажется, понимаю сам себя, все то что я хотел сказать, поэтому я продолжаю простые движенья. Я отражаю твои отраженья. И дальше по тексту. Тату. По всем законам жанра я проснулся обоссанный в своей кровати, и пошел курить плюшки.

И вот, потом у меня начались странные зеленые перья, они показывали на того, кто должен умереть. Если честно, я ни разу не пробовал брать такие перья в рот, а ведь никто из тех на кого они указывали, не умер, ну может только очень пострадали

так что надо так попробовать — может быть, я попаду в мертвячий вирт

Моя голова-лампочка взорвалась, и я впустил в себя зеленое сияние. Мне казалось, что это сияние жизни, но это были огни разложения.

И после этого ебучего трипа вся реальность будто бы сжимается вокруг меня и пытается из себя выдавить. Бетонные острые углы давят, угрожают. Мне кажется, что в таком плохом состоянии мало кто бывает из людей. Но с другой стороны, оно платит мне вдохновением, раз в определенный период, я вдохновляюсь до предела, и становлюсь сильным как нечеловек, и радуюсь абсолютно всему. Вот.

И еще мне кажется, что ты переживал подобный или такой же опыт, потому что ты носишь на себе следы кислотной деформации

С течением времени я ощущаю прибывание в себе странного компонента, в начале его было совсем мало, но с течением жизни он накапливается, будто обвивающая меня кольцами кинопленка. Я думаю, эта незримая субстанция в действительности и предствавляет собой некий носитель, накапливающий все происходящие со мной ситуации. Его количество меняет мой характер, и, более того, возникает даже такое чувство, будто эта кинопленка вытесняет меня — раньше меня было много, а теперь, этого материала, этого ороговелого слоя прошлых событий стало больше, чем меня. Я прищел в этот мир нежным моллюском, и сразу же некая песчинка проникла в мою плоть, и я начал обволакивать ее слоями перламутра. Каждый слой — это фотографии окружающих меня событий, людей и моих мыслей. Это ощущается в теле как пластик, за которым скрывается глухая боль — я знаю что она есть, ноне могу ее почувствовать, потому что принадлежит она уже не мне — а этой вот жемчужине, которой я отдаю самого себя, превращаясь в ее годичные кольца. Несмотря на то, что ношение в своем теле этого банка опыта причиняет мне мзвестные страдания, я люблю ее, и это неудивительно — вещь это целиком и полностью мое творение, и хотя оно мертво, я отношусь к нему так, как родитель относился бы к своему гениальному ребенку — со смесью умиления и торжественного восторга. Но, меня становится все меньше. С определенной позиции это должно пугать меня, но фотопленка-жемчужина обладает такой чарующей привлекательностью, таким блеском, что я смотрю, не в силах ни посторониться, ни исторгнуть ее, на то, как она заполняет все мои внутренние пространства — все, что когда-то принадлежало мне. Наверное, я пишу сейчас этот текст потому, что чувствую — я на грани исчезновения. Что ж, я никогда себе и не нравился, я вызывал недоуменную реакцию и отчуждение, а жемчужина — она своим синтетическим блеском прикует глаза и успокоит. Завтра я зайду в интернет, и выложу это на свою с раницу в социальной сети. Большинство из тех, кто меня прочтет, вовсе не поймет, о чем шла речь, кто-то уловит смысл и что-то подумает по этому поводу, хорошее или плохое, кому-то это покажется накомым, и он понимающе кивнет — да, так было со мной. Откоментят и те и другие и третьи, впрочем, мне, пишушему эти строки, будет к тому времени уже все равно — я перестану существовать, вместо меня моими реакциями и действиями будет управлять Жемчужина — но какое я к этому всему имею сейчас отношение? Не знаю, для чего я пишу сейчас этот текст — возможно, я хочу предупредить тех, кто столкнулся с этой или похожей ситуацией, или это просто мой последний выкрик в пустоту, последний моток кинопленки, наматывающийся на бобину. Гармоничное завершение того, что создано мной. Наверное, мне немного жаль исчезать.

КАМЕНЬ

26 фев 2014

Пустота и сложность. Я никогда не допишу этот текст. Все началось с того, что мир был уничтожен группой безумных наркоманов.

Но обо всём по порядку.

Камень в лесу. Сегодня ничего не произошло. Вся игра об этом. Я камень в лесу, и сегодня ничего не произошло.. Я пишу сценарий к игре, которой нет. Это не игра. Врубись — когда ты закончишь, ты забудешь что ты играл. Уже ничего нет. Врубись.

В этом нет никакого тебя. Играй.

Если хочешь, убей меня.

Но тебе же будет скучно. Ты меня любишь, ты меня ненавидишь — я тебя люблю, я тебя ненавижу. Ты камень в лесу. Сегодня с тобой ничего не произойдет.

Наша с Тобой любовь вечна.!!! Просто смирись с этим или умри!!! А когда ты будешь умирать, все равно познаешь!

Прими нашу любовь, прими нас в себя. Мы пришли. Мы пришли к тебе. Мы пришли за тобой. Мы падшие. Мы принесли мир, и не только — мы принесли с собой рассредоточенную ртуть. Играй, потому что это люблю Я. Подушечки выпуклые.

Смотри на грань выше. Над окаймлённой прощальным светом ртутной лампы чашкой занимается рассвет. Круг твой в глазе, и круг пронзён квадратом, твой глаз пронзён закатом, свет, пронзающий твой глаз, пронизанн вопросом, а Солнце пронзено Крестом. Если ты болен — не рвись. Не заменят. Алмаз не заметит потери свинца.

Хорхе Луис Борхес писал (можно предположить, что он, по своему обыкновению, заимствовал эту идею, полностью или частично, из неизвестного нам источника), что Литература с древнейший времён представлят собой пересказ на разный лад Четырёх Универсальных сюжетов. Добавлю, что литература растёт из жизни, а это значит… Впрочем, мы отвлеклись.

4 универсальных сюжета хорхе борхеса

1)Вечное Путешествие

2)Вечное Невозвращение (является частным случаем сюжета 1)

3)Город, штурмуемый и обороняемый героями

4) Самоубийство Бога.

Я камень. Что тебя привело ко мне? Я — самоубийство Бога. Я — город, в котором родился Бог. И город втянут в войну.

Я — Бог Войны. И Я убил Себя, чтобы стать Камнем.

Бог в дороге, потому что он не может вернуться в Город, где его дом. Камня нет в доме, но камень остался в доме. Дом камня — Путь.

я Вика, мне 13 лет, я лесбиянка

06:38:47

И у меня проблемы. Я ищу дверь в королевство фей. Вот уже месяцев несколько как, она вообще больше не появлялась.

она перестала появляться

Мне приснился большой змей

И сначала он был со мной очень нежен

А потом

он уколол меня

И теперь он мне снится

В моем влагалище росли ядовитые зубы

он так неожиданно сделал это, что я даже сама не поняла как его ужалила, а потом было уже поздно — королевство фей закрыло для меня свои двери, а между прочим я была реинкарнацией королевы фей, и змей должен был провести меня на тот берег. но я укусила его. у нас у всех зубастые пезды, у фей из этого рода.

Змей превратился в плющевую игрушку. Он ни жив, ни мёртв. Есть живая вода. Она воскрешает. Есть мёртвая вода. И понятно, что она делает. Змея может спасти только их СМЕСЬ, которая должна случиться в наших организмах. Я должна вколоть змею инъекцию живой воды, и принять воды мёртвой, а Змей, когда и если он оживёт, оживит меня при помощи воды живой, а яды из его зубов и из моих зубов распространятся по нашим телам, и слюна породит камень, а мы выживем, и мы получим золото философов, а с камнем ничего не произойдёт.

Очевидно, все наше общение началось с темы, что «можно ли излечить наркоманию» — мы говорили об этом дни и ночи напролет, а ведь я даже не помню что я вообще употреблял, и если это мне не приснилось, ночи напролёт я говорил ей по скайпу, по айсикью и вконтакте, что излечить наркоманию невозможно словом, поскольку она начинается там, где нуждается в компенсации потребность вне рамок слов. Я говорю, ошибка произошла на довербальном уровне. Говорю, что навязчивое желание принять в себя вещество замещает собой потребность, которую сознание в силу повреждения структуры логической ткани не может осознать. Я говорю, говорю, говорю.

Гермес кинул змеям палку, то бишь жезл, и их беспорядочное движение упорядочилось, и приобрело форму молекулы ДНК. Теренс Маккена, воскликнув «СОМА!!!» провалился в собственное мнение о сущем, заключающееся в том, что ДМТ это философский камень. Давайте надеяться на лучшее. Я слушаю твои мысли…. Я слушаю как шуршат твои…

Сегодня я зашёл в магазин. Шел мимо полки с шоколадками, а потом взглянул, и увидел такое, что заставило меня выбежать прочь. Я стоял, и хватал ртом сигаретный дым — мне было непосебе. Это была шоколадка с надписью «Прощай» на английском языке, на упаковке был изображён старинный кожанный чемодан. Вечер был безнадёжно испорчен.

С мыслящим заревом звёздами(с самыми пышными звуками, с самыми странными знаками), можно и резать алмазы… Вязкая капля сиропного неба, свесив, играючи ноги на флейте в ночь, ветер подхватит и унесет последнюю сладкую мутно-мятную мысль, Ввысь, В Космическую Даль, конь мой, где твоя педаль???????

НЕДОСТАТОК ВООБРАЖЕНИЯ

Аксолотль попал в свою картинку. Вот он сидит перед ноутбуком, на расстеленном на полу одеяле, запутавшись в ворохе простыней, пледов, одежды и собственных конечностей, он пытается что-нибудь придумать. Какие-нибудь охуенные истории.

Тёмная комната с завешенным двумя одеялами окном, с выходом на балкон, заслонённым призрачным силуетом кентавра с усами и с большим выменем — свет проникает через щель между одеялами и рисует такую вот несуразную фигуру с коротенькими ножками, приплюснутой головой степняка-кочевника и вполне далианскими усиками. Аксолотля раздражает отсутствие у него воображения. Он считает, что неспособен придумать ничего нового, интересного, ничего экстраординарного, а очень хочется, хотя он не знает толком, что он хочет придумать и зачем. Возможно, стоит мне глотнуть молока лунного кентавра с усами, и воображение взовьётся ввысь зелёным пламенем — думает он, заваривая чай из произвольно смешанных трав — эффекта от этой смеси не предскажет никто, даже он сам, кентавр искривляется, его изображение струится по стене с ободранными обоями, эффект Допплера вокруг Луны делает её похожей на диафрагму — ромашку, Аксолотль пытается вспомнть, где он уже это видел. Луны — ромашки в небе — это были глаза, и одна из этих лун была солнцем, и в небе при этом была радуга. Он напрягает память… Грязный подъезд с выкрученными лампочками и следами от кроссовок где-то на потолке, он курит прокапанную явно чем-то не тем ромашку, глядя на автостраду где-то за окном, а вместо привычного прилива паники и яркости красок, он получает люк прямо в воздухе перед ним, через него видно смутно кажущийся чем-то очень знакомым пейзаж с двумя светилами и радугой над бескрайним полем подсолнухов. Светила становятся глазами человека, его длинное вытянутое лицо искажено слегка искривлённой улыбкой до ушей, самодовольной, будто бы он рад хорошо удавшемуся, и, наверное, не очень доброму розыгрышу. Он идёт пешком по радуге, на голове у него цилиндр, одет он во фрак с длинными развевающимися фалдами, вместо глаз у него — озаряющие всю картину солнце и луна с лепестками, оставляющими полупрозрачный векторный след интерфенентного узора из дрожащих свастикоподобно изогнутых в разные стороны лопастей у него за спиной, вероятно заменяющих ему крылья, этот узор окрывает калибровочной сеткой всё небо, «Мы сделали все это для тебя, Аксолотль! Оглянись. Тебе нравится, не так ли?:)» — говорит этот человек, театральным жестом обводя рукой пространство, радуга, по которой он идет, изгибается как ковровая дорожка, и теперь он шагает по подсолнечникам. Когда он говорит, становится видно, что у него длинный фиолетовый раздвоенный язык. Кажется, я только что проконтактировал со своим метадаймоном — думает Аксолотль. Небо открывает свои лепестки как цветок — вместо тычинки и пестика внутри у него серое схематичное лицо. Лепестки покрываются циферблатами, и все они, кроме одного, на аксоволотлевой руке, начинают звонить, а это значит, что время для этой галлюцинации уже вышло, а моё время выйдет, когда я буду в Санкт-Петербурге, непривычно-не своими, холодными мыслями проносится у Аксолотля в голове, и он видит себя часами на руке, он стоит на сером поребрике на набережной, глядя в волны, воздух и правда был непривычно свободным, можно было даже спрыгнуть в воду, не снимая с руки часов. Очень хорошо понимая что его время все равно вышло. Все равно часы он никогда не носил.

Он продолжает сидеть, попивая чай, чашка за чашкой погружаясь в аккорды своей любимой музыки, в каком-то комфортном оцепенении, утопающий в молоке усатого кентавра струящегося из диафрагмы луны, комната сужается, каменный мешок со сдавленными снаружи рёбрами стенами, в образах странных ночей, волшебных и преисполненных опьянения, поездов, мчащихся через карту, где на городах и селах отмечены их чакры а пунктиры обозначают соединяющие их энергетические нити, люди летают в облачках из молний, у них светящиеся глаза и пружинистые шаги, эти странные встречные из ночных поездов которые могут ездить не только по рельсам, но и по асфальту отращивая при необходимости шины, говорят тебе о странных вещах, в их действиях присутствует энергия, практически магическая если бы не её реальность. Это долетало и не во снах, но тут же уходило, боясь спугнуть некий комфорт этого мирка, которым становилась эта реальность в глазах существ из этих сновидений, когда их реальность пересекается с бодрствующей реальностью Аксолотля, он просыпается, злобствуя — он ведь знает, что никогда не покинет свой безопасный мирок, и не начнёт действовать как персонажи собственных снов — эта реальность небезопасна, но интересна. Чернота стекает с пальцев, когда он понимает, что никогда не покинет своей уютненькой среды, давно уже ставшей клеткой. В каком-то поезде из снов ему встретилась девушка, одетая в длинную темно-серую юбку почти до самого пола и чёрную футболку со светящимся иероглифом «вода». Черные волосы, кажется монголоидные глаза, и круглое лицо, челка, очки круглые и зубы как у кролика, и кажется её звали Вика, она сказала, «все вещи, которые ты описываешь в своих рассказах, непременно произойдут». Они рассматривали в этот момент карту советского союза на стене поезда, с отмеченными на ней чакральными соответствиями, и Вика объясняла каким образом работает биоэнергетика земли, уподобляя города и сёла точкам для акупунктуры на теле, а дороги — соединяющим их меридианам. «Мы не просто совершаем паломничество, тыкая в землю медные деревца. Это просто выглядит как путешествование с целью поразвлечься. На самом деле, мы лечим Землю. Мы осуществляем акупунктурную коррекцию состояния человечества, через него мы корректируем всю   биосферу, она больна, а нас она создала как лекарство, мы единственный шанс на её выздоровление. И ты не представляешь, насколько важно делать то, чем мы занимаемся!» — Вика поведала ему очень подробную историю про поездку вдоль струны, идущей внутри меридианов земли, подобно нити Ариадны, и соединяющей через переплетения в узловых точках максимального скопления энергии, и концентрированных информации и событий разные места, шаблоны ситуаций и времена. По сути, это нить, связывающая все сюжеты всех повествований, и от такого количества информации у Аксолотля начинает вскипать мозг, впрочем он все равно понимает все — во сне он как будто бы разогнался каким-то стимулятором, а вот когда он проснётся — начисто забудет это все. Вика говорит: «Есть мир, в котором ты просыпаешься каждый день. В этом мире я живу рядом с тобой, можно сказать даже, в тебе — или же в некоторых событиях твоей жизни — ты узнаешь это характерное моему присутствию состояние по легкому приподниманию диафрагмы и RGB — картинки восприятия. В этом мире все задыхается от тщательно подавляемого чувства нависшей над вами опасности. Впрочем, ей никогда не суждено обрушиться на ваши головы — не буду вдаваться в подробности, но ваша линия времени скорее сгниет в бездействии, чем в ней произойдет что-либо стоящее, даже стоящая внимания беда или апокалипсис. Существование «мертвых» веток времени само по себе хуже апокалипсисов, любых мыслимых катаклизмов — позже я объясню тебе это подробнее, но сейчас я приведу тебе аналогию с нейронной сетью. Представь, что все миры есть сеть, где каждый мир в норме имеет связи с мирами расположенными рядом, приблизительно таким же способом, как связаны нейроны твоего мозга. Бог передаёт свои мысли по этой сети. Мёртвый мир — это нейрон не связанный с другими нейронами. Нервный импульс по нему не проходит, и, стало быть, Бог пребывает в состоянии наркоза. У него есть проблема — он пристрастился к наркотикам диссоциирующего воздействия, разрушающим нейронные связи. Мы лечим его, и поэтому он борется с нами — нас всех будут объявлять агентами Сатаны, а между прочим Дьявол это всего лишь иммунная система Господа Бога, пытающаяся спасти его гибнущий от наркотиков организм. Он говорит, что наркотики помогают ему справиться с болью — и это есть чистая правда. Ему больно существовать и мыслить, и он пытается избавиться от этой, как он сам считает, проблемы. Но Богу неведомо то, что ведомо Мне» — в этот момент глаза Вики превратились в два ярких вращающихся зелёных диска, а над головой взметнулась корона из змей или щупалец. Втягивая воздух раскрывшимися дополнительными ноздрями по всей коже, Вика поднялась на полметра над полом, её плоть стала раздвигаться и покрываться отверстиями, из которых выдвигались щупальца, оканчивающиеся трубочками, присосками, вагинами и глазами а так же маленькими сверлами как у зубоврачебной машины, эндоскопами, фонариками, иглами, осьминожьими клювами, скальпелями и сперматофорами, а в середине всего этого висело раздувшееся, превратившееся в губку из-за испещривших его отверстий лицо, впрочем сохранившее узнаваемость, и корчащееся во всех эмоциях сразу — оно плакало, смеялось, гневалось и сморкалась, вытирая щупальцами капающую с него зелёную светящуюся слизь, а другими щупальцами поправляя очки, а ещё пучок щупалец поправлял причёску, и кажется некоторые отверстия этого существа курили сигареты, а некоторые попивали через соломинку коктейли, но вот в этом у Аксолотля уже не было никакой уверенности, поскольку некоторые из щупалец этого висящего над полом существа с множеством глаз ушей и ртов устремились к нему и проткнули кожу сразу в нескольких местах, и он почувствовал, как оргазм заполняет сразу все его чакры, а потом оказался подключенным к такой вроде типа матрице, и смотрит кино про Бога, который подсел на блокирующую нервные сигналы дурь, параноидального бога, боящегося подумать какую-то мысль, способную необратимо его нарушить и думающего эту мысль по кругу, бога-самоубийцы «Я знаю больше, чем знает Бог — пытаясь заблокировать нервный сигнал, он оказывает самому себе дурную услугу — пытаясь заблокировать боль, он лишает себя возможности адекватно среагировать на её причину, а значит в конечном итоге обрекает себя на свои страдания сам. Ему нет равный в искусстве самооправдания, поэтому он утверждает, что занимается эвтаназией — его уже якобы не спасти, и он просто пытается облегчить себе уход. Но Бог не имеет права на эвтаназию, и даже не потому что его населяете вы — на вас-то мне, в принципе, пофиг. Но, сейчас я скажу тебе одну вещь, которую Он упорно не желает слышать. Возможно, он услышит её твоими ушами, когда ты будешь достаточно силён, чтобы это осознать, а возможно, в гневе растопчет тебя, как и многих других, пытавшихся эту мысль ему донести. Но ты забудешь о нашем разговоре до поры до времени, и вспомнишь о нем только тогда, когда все будет подготовлено, а до этого ты будешь чувствовать некую щемящую неполноту, тоску по Знанию. Он не болен. Гностики ошибались. Ницше ошибался ещё больше. Бог не умер, он не болен и не при смерти.» Вика втягивает щупальца, гаснут неоновые огни, пятнами усыпавшие её кожу, она приобретает свой нормальный человеческий облик, третий глаз со стрелками как у часов останавливает отсчет на цифре 12 и закатывается наверх, Аксолотль обессилевший и обмякший от потока, пронёсшегося сквозь него съезжает по стенке, пытаясь ухватиться за хромированную перикладину, вагон немножко трясёт — он набирает скорость, а сквозь накатывающийся грохот колёс слышно «Это знание сделает тебя вирусом, персоной нон-грата в Его глазах. Будь осторожен. Постарайся ничего не помнить об…» — и они попадают в другой сон, или уже в некую явь, где персонаж этой истории сидит на полу в ванной обмотавшись пледом, только что донюхал в один нос половинку пакетика спидов, «Ну как тебе спиды?» — спрашивает голос в голове — «Ты кто?» — дрожит и пытается то ли завернуться ещё удобнее, то ли прочистить ноздри, то ли поменять треки в плейлисте «Я Вика. Тебе нужно кое о чем узнать» — «Да, например, кто ты и что ты здесь делаешь?» «Я живу в твоей голове. Сейчас нет времени на объяснения. Вобщем, ты находишься в особом пространстве. Бардо — так называли его восточные мистики. Короче говоря, ты сдох. Технически. На практике это означает для тебя, что от тебя отслаивается та ветка, где ты труп, а ты остаешься здесь, где тебе предстоит придумать, почему ты жив — парадокс квантового бессмертия, всякий раз, пытаясь убить себя, ты будешь попадать в ветку, где этого не произошло. Ветки будут становиться всё хуже и хуже, предупреждаю. Это происходит, потому что ты не сможешь воссоздать логическую последовательность. Это не очень хорошо, поскольку когда ветка окончательно утратит внутреннюю согласованность, она станет обречённым миром, из которого тебе будет почти нереально выбраться куда-нибудь. В этом состоянии ты находишься уже давно. А теперь я предлагаю тебе подумать вот о чем: здесь материя обладает повышенной пластичностью, и потенциально она способна воспроизвести любое состояние психики, однако настроена специально именно так, чтобы реагировать на максимальные всплески воображения, в твоем случае происходящие восновном во время придумывания каких-нибудь сюжетов. На базе созданных тобой образов будет отрендерен новый мир, в котором тебе предстоит жить. Мне хотелось бы, чтобы ты осознал это — все написанное тобой станет матрицей, по которой построится твоя судьба в дальнейшем. В тебе было заложено безсознательное знание об этом свойстве, поэтому ты стремился воссоздать в своих рассказах свою мечту — идеальный мир, дом, в котором ты смог бы с интересом провести вечность. По сути, перед тобой стоит задача описать место, время, и ситуацию, в которых ты бы комфортно себя чувствовал, и при этом тебе бы не приходилось скучать. Поскольку ты знаешь, пускай и безсознательно, о том что сейчас ты умираешь или уже мертв, ты столкнулся с проблемой — в конце каждого рассказа ты убиваешь персонажей либо приводишь их к другой развязке, которая тоже по сути является самоуничтожением — сводишь их всех с ума. В мирах, созданных тобой для тебя, происходит то же самое. Ты уже сошел с ума и умер не одну сотню раз, попадая в ад, где ты испытываешь все изощренные испытания, которым ты подвергал всех своих персонажей. Очень качественные ады, я тебе скажу, но я уже задолбалась выводить тебя из этого тупика — я живу в тебе, и вынуждена вместе с тобой проживать все эти трансформации, поэтому у меня есть к тебе просьба, не как персонажа к автору, поскольку неизвестн ещё, кто из нас чей персонаж, а как отдельного разума к другому разуму, обладающему волей. Будь добр, напиши рассказ со счастливым концом. Заверши им сборник. Конец должен быть счастливым, но это должно быть не идиотически-простое счастье, и не вымученный хэппи-энд — ты должен в него верить, и он должен тебе нравится. Этот мир и станет твоим миром на ближайшие десятки биллионо лет, если ты конечно не захочешь поменять его на какой-нибудь другой». С галлюцинациями, с голосами в голове, а уж тем более со стражами Врат Смерти лучше не спорить, поэтому Акс не стал переубеждать обладательницу безтелесного голоса, тем более что задание пришлось ему по вкусу — даже если это всего лишь глюк, неплохо иметь при описане рая, или по крайней мере, подумать о его составлении — а там и, глядишь, и до привнсения райский черт в жизнь на земле дойдет «А что ты считаешь счастливым концом?» — спросил он Вику. «Единственная, наверно история, которая соответствует моему представлению о хэппи энде — это 12 томов Карлоса Кастанеды — лучший конец — это никакого конца. Сгореть в собственном внутреннем огне. Не умереть, не обрести бессмертие в вечном теле, но абсолютно освободиться и от первого, и от второго, и от множества ещё возможнстей!»

Приближается рассвет. Травяной чай допит до конца, персонаж нашего повествования раскачивается в позе лотоса со слипающимися глазами. «Кажется, опять написал хрень — ни сюжета, ни персонажей, ни месседжа, ни интриги. Это творческая импотенция, а,   да ну её на ***!» — одеяла не пропускают яркого света, заливающего улицу, зеленоватый туман пульсирует в глазах, холодное яблоко из холодильника, мокрое, можно покатать его по лбу — остывает голова, «Все равно не знаю чем закончить» — закрывает текстовый документ с ошметками снов и воспоминаний, смотрит на медленное движение солнечного зайчкка по потолку. «А если бы я был персонажем, как бы закончилась моя история?»   — последняя мысль, проносящаяся в засыпающем мозгу. — «Я бы прелдоставил ему возможность, чтобы он смог закончить её сам». Закрываются веки, что-то несётся оставляя шлейфы, мерцают огоньки приборной панели, человек не замечает, как стены комнаты вокруг нег, завешенное одеялом окно, валяющиеся в творческом беспорядке предметы и его тело покрываются вибрирующей голографической плёнкой, и постепенно исчезают.

ЗАГАДКА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ИЛИ ШЕСТЬ БЛАГАРОДНЫХ ГАЗОВ

Лакеи в унифОРмах пожарных с гребнями на шлемах, гулкие шаги стражников — космонавтов с огнемётами по каменным ступеням массивных лестниц, которые давно уже никто не убирал, они, кажется, сужаются кверху, создавая во мне величественное ощущение монументальной оды, застывшей в камне, восхваляющий героический путь вертикального прогресса, экспансию человечества в небо. Лакей в униформе пожарника отводит меня в центральную залу, расположенную внутри этого захламленного, онейрического и заполненного незримой ветошью случайных древностей дворца, фрагменты человеческих останков и оленьи рога, усыпающие гирляндами тления стены наружных покоев, где мертвые мотыльки сыплются высоких каменных сводов, сменяются светом факелов и изображениями пьющих кровь божеств, вперемешку с блестящей медью отполированных до зеркального блеска тромбонов, кларнетов, флейт и саксофонов, использованных здесь, впрочем, лишь как ещё один элемент декора, ступеньки выводят нас в залу, с шестю углами, где на колоннах вращаются модели атомов шести благородных газов, выполняющие здесь функцию лазерных осветительных приборов — их неровный свет ползает пятнами по стенам, щекоча корешочки нейронов, создавая извилистые, продетые сквозь самих себя скользящие по фанасмагорическим деталям убранства световые формы — взгляд, наткнувшийся на них, мысль, в этом взгляде утопающая — все сворачивается в невыносимо сложные петли.

Вращение пятен света и цвета, если приглядеться, не всецело хаотично — все вибрирующие лазерные волокна, павлиньи перья, светящаяса бахрома, карамельные прозрачные нити и кальмарьи гонофоры, выписывая сложный и неповторимый узор, выхватывают симпатичную морду звера, которая в их психоделическом оптическом прицеле кажется ещё симпатичнее, но, к сожалению, это приятное, хотя и странное впечатление рассеивает тот факт, что это горящий, салатовый янтарь вертикальных озрачков принадлежит не симпатичному хищнику, а довольно таки страшному мужчине с бородой зелёного цвета, пирсингом в носу (да и не только в носу), одетому лишь в нити бус. Он вальяжно раскинулся на возвышении, представляющем собой отчасти трон а отчасти — круглую кровать, везде ковры, падушки и шелка, его кожу покрывает узор татуировки, похожий на тигровую шкуру, а весит он, навеное, килограммов 150 если не все 200, но жир не делает его лицо менее острым и больше всего он похож на перекормленного хищного зверя, ну а ещё на гусеницу из Алисы в Стране Чудес, у него даже есть некое подобие кальяна, с резиновым шлангом и баллоном на котором написана формула некоего летучего соединения, он открывает вентиль, тонкой изящной ручкой, все пальцы в перстнях с изображениями каких-то мистических печатей, воздух наполняется вонью эфира, пропана и конопляного масла, изо рта, обрамлённого зелёной бородой, вылетает клубочек флюорисцентного дыма, формирующийся в маленькие комиксы, парящие в воздухе картинки и слова. В целом, он похож на бомжа, только вот слишком большая и страшная мощь от него исходит, и когда я смотрю на него другим зрением…. о, меня пробирает.

Я подаюсь к стенке, от его пристального взгляда меня начинает тошнить, я в шаге от того, чтобы склониться ниц или пасть на колени, но не для того, чтобы почтить его импереторское величество — просто в такой позиции приятнее всего исторгать из себя рвотные массы, а когда он поднимает кубок с аяваской, и делает нехилый глоток дымящегося напитка, запах которого пробирается в мои обонятельные ганглии, я начинаю пятиться, раком, и пытаюсь уйти — оранжевые руки лакея останавливают меня, и правильно делают — мне нужно выслушать, что он мне скажет. Я замечаю, что в сосках императора, вместо серёжек, висят малюсенькие колонки, и музыка — какой-то psy-транс, игает именно оттуда, и эта маленькая деталь помогает мне выплыть в его реальность, и внять его трубному голосу, состоящему из множества голосов. Он показывает на меня своим перстнем, похожим на коготь, и по моей кровеносной системе ползут многочисленные змеиные языки. Он шипит, как спущенное колесо, как баллон с открытым вентилем: «Существует шесть благородных газов. Гелий, неон, аргон, ксенон, криптон и родон. Они отличаются от всех прочих веществ своей неспособнстью образовывать связи» Его Величество хитренько пищуривается, снимает с пальца один из перстней, и кидает им в меня. Он, не долетая до меня, распадается в полёте на фиолетовые блики, и материализуется у меня в кармане. На нём изображены те самые благородные газы, и я теперь в полнейшей прострации, обдумываю, что мне сказать императору в ответ, и что же его слова могут в принципе значить? Шесть газов, светящиеся шестью цветами… отклоняющимися в GMYK-палитре на определенное количество градусов… не помню какое… Осушив залпом дымящийся кубок до самого дна, Император телепатирует мне — «Ты можешь уходить — теперь ты знаешь все, что тебе знать необходимо». Я покидаю покои его дворца, отягощённый знанием, отягощённый перстнем, отягощённый очередной загадкой — и он оттягивает карман, как доза, как хороший вес — и эта тяжесть, она так приятна мне, что я, дойдя до последней ступени, отталкиваюсь от неё и лечу, не обращая внимания на лижущий мои пятки огонь — теперь я недосягаем для их пламени, и стражи-космонавты прекрасно об этом знают. Мы машем друг другу, и я желаю им счастливо оставаться, а они желают мне счастливого пути. И я, и они слегка саркастически улыбаемся и даже, кажется, смеёмся. Но что-то необычное и странное примешивается к этому смеху… Возможно, никому из нас по-настоящему и не весело. Гравитация голубой планеты не властна более надо мной, и я, не выпуская перстень, как единственное, за что я могу зацепиться, кроме точки-Земли, стремительно удаляющейся от меня, падаю в небо.

ФИСТАШКОВОЕ СУЩЕСТВО

Там где небо преисполнено хрома. Там, где озеро ртути дышит осклизлым потолком, а стены полнятся лирической мимикой растений…

Впрочем, хватит лирики. Возможно, хватит с вас и хмурого, ржавого неба (меняется привкус на небе, сливочный перетекает в зудящий металл.)

Хрестоматийная бабушка Агафья, закутанная в ветхие ткани, испещренные петляющей вязью рунических заклинаний, «Постарайтесь скорее перейти

к делу», морщась, продолжая теребить кожу на пальцах, напротив сидит доктор Молох, поправляя очки, разумеется пишет что-то в записной книжке

а под плешью перекатываются желваки — голова у Молоха прозрачная, квадратная, старушке Агафье она внушила безопасность. Она приходит в себя.

Мальчишки с третьего подъезда… Задыхаясь в витой жвачке недоверия собственным неправдоподобным представлениям о реальности, она продолжила —

они обмазывают себя и лифты семенной жидкостью и втаскивают себя за уши по балочным сооружениям невиданных карнизов на обратную сторону луны. Я

понимаю, доктор, всю шаткость каждой из моих фраз… Но, помедлила она минуту, и, очевидно, успокоилась. Но, продолжаю — это ещё не самое ужасное.

Вчера я видела, что они задумали — соединиться в единый конгломерат, сущности вырвутся наружу, доктор, и я, ей богу, не смогу им помешать.

Задумчиво посмотрел на вихрь луны, пыльный и бескомпромиссный. Она не должна знать. Ну хорошо, сыграем в доктора Айболита… Пузырь за обоями,

воздуховодами и щупальцами вонзает слова в Молоховы, в мои губы. — Да, вероятно вы близки к разгадке некоей страшной тайны. Ухмыляюсь и продолжаю.

Я пошлю за специалистами по вашему вопросу, а пока берегите себя, и достаньте образцы спермы из лифта для генетического анализа на установление личностей,

и вот ещё что, возьмите это лекарство, вам понадобится хорошая защита от негативного влияния — твари возможно радиационно заразны, пейте по 18-20 капель, натощак.

Оно должно прикончить её в течении двух недель, максимум — вряд ли как тело, она вероятно сохранит даже двигательные и некоторые из речевых функции — но с личностью

распрощается. Навсегда. Никто не должен знать об Этом. И никто не должен стоять на Моем пути. Камера наезжает на заросшую шерстью ноздрю, в которой

копошаться светящиеся вши, переползающие с ветки на ветку по эластичным оранжевым паутинам. Бочки токсичных отходов, сверкающие молниями многочисленные сгустки

снующие под сводчатыми потолками носа, маленькие бомбочки с зажжёнными фитилями, спускающиеся на паращютах.

Возносимся с лифтом по этажам, Они резко замедлились, напряжённые икры сводит, света фонаря достаточно чтобы оглядеться. Сферы подъезда, иссечённые кубами, невообразимо устремились вверх… Выпускаем кобру из штанов :0))))

Забрызгивать стены галлюцинациями, в угаре!!! Доктор Молох, в окружении своих учеников. Они стали конгломератом единосущности. Высокий лоб под которым ходят желваки покрывается узором, улыбочку… Фотографируем расслоение реальности — на фото расчехлённые улыбки и острые, немножко недобрые глаза. Зелёные вспышки… Орнамент вспучивает облупившуюся краску на стенах…

Напрягшийся фаллос Молоха, обласканный семью языками змеящихся в кислотном экстазе подростков изливается окрашивая стенные загогулины пототоками светящихся неоновых орнаментальных надписей. Кровь стремиться на Восток…

Желчь, перемешанная с сиропами капает с бородки… Зелёная, розовая, оранжевая флюоресцирующая киберсперма!Охотники крадучись в серых стенах приходят на источаемый этими персонажами странный запах..

Некоторые из них падают, и бьются в конвульсиях — из их тел тянутся полупрозрачные слизистые жгуты, связывающие остальным руки и ноги, заставляющие дергать их конечностями как марионетка. Вот и Клювоглаз уже близко…

Заострённое сверло его экскаватора обрамлённого стрекающимися щупальцами уже буравит дом, откуда-то снизу доносится уханье часов — будем считать, в этот раз нам всем очень повезло… Накосячили… Обдурить Охотника — для нас, психонавтов — плевое дело!

Умерь пафос, дорогой мой Викинг — мы только что потрахались в подъезде, включив на полную мощность свои аура-плащи, чем привлекли внимание астральных сущностей, вполне себе способных съесть таких ядрёных поцанов как мы на обед! Пора убираться отсюда!

Восемь трупов со спущенными штанами — по местным меркам нет смерти нелепее. Зато умерли бы со стоячими членами! Как долбанные герои — не унимался длинноволосый вьюноша, белокурая бестия как она есть.

Зло не обладает самостоятельной сущностью, оно есть лишь отсуствие, точнее, недостаток добра, не существует явления, бывшего бы злым само по себе, и верно говорят что тьма есть лишь отсутствие света. Сказала Агафья, внезапно очистившимся от старческой замутнений взглядом внимательно изучая своё отражение в ещё более старом, чем она сама зеркале в резной деревянной оправе. Расцарапанная кожа на грудной клетке, кровь стекает по вытянувшимся и сморщенным грудям, похожим на птичьи гребни. Она задумчиво поправляет седые пряди трясущейся окровавленной рукой с обломанными когтями. На столе — пустой пузырёк молохова лекарства. Голая,

измазанная сгустками темнеющей крови, похожая на скелет. Ощущает кожей тепло деревянной рамы, за которую она держится, резьба, изображающая цветочный орнамент и горгулий оставляет на коже замысловатые розовые следы. Качается. Зло не обладает самостоятельной сущностью! — словно заклинание, повторяет она.

Глаза в отражении становятся чёрными-чёрными. Словно пустые окна, через которые в мир глядит темнота. Оставим старушку наедине с её антикварным зеркалом, и переместимся в другую плоскость…

В этом подъезде все дышало отпечатками так и не совершившегося убийства. Охотник тихо матерясь ходит по гулким разветвлениям лестничных клеток, лампочки давно не перегорели

кнопки лифта истыканы сигаретными окурками, штукатурка на голову, паутина, гниль, запустение. Заманили меня в эту парашу, пинает мятое цинковое ведро, облепленное корочкой засохших мухоморов, вжимается головой в плечи. Промозгло.

Падает между ящиками с картошкой, начинает биться в конвульсиях, закатывает глаза, одежда рвется на нём и Охотник преобретает свою изначальную форму — зелёный, огромный выпученный глаз обросший бешено извивающимися зелёными

змеями, висящий в метре над полом. Возвращаюсь в свой мир подумал охотник, здесь нечего ловить. Сплюнул эктоплазмой напоследок и исчез.

*

Посмотрите на этот индустриальный ландшафт, холмы песка, бесплодная выжженная земля, обугленные скелеты деревьев и семеро странных персонажей, столпившихся вокруг сколоченной из поливинилхлорида Х-образной крестовины, увитой проводами и трубками, присмотритесь — картину неплохо дополняют ржавые бочки с токсическими и биологически опасными отходами, странные футуристического вида приборы и дерево из медной проволоки, устремлённое в бушующее грозами небеса. Поэтично, не правда ли? Здесь состоится космический приход…:)

*

А доктор Молох в этот самый момент прикреплял клеммы электродов к съёжившимся от холода соскам и набрякшему пенису белокурого вьюноши,

накачанного психоделиками и прикованного к Х-образной крестовине пластиковыми наручниками — веки Викинга едва заметно дрожали, он облизнул сухие губы и выжидающе смотрел на доктора в окружении любопытствущих учеников — скоро уже там?:)Молох неспешно объяснял: все мы будем соединены по определённой схеме, повторяющей схему Солнечной системы из семи планет, а так же семи металлов средневековых алхимиков, молния войдёт в нас через приёмные установки, разряд будет пропущен через систему соленоидов и транзисторов,

чтобы стать пригодным для прохождения по нашим телам, а именно по нервам вдоль позвоночного столба, на который, как известно, нанизаны миры от Хель до Асгарда и по которому двигается змея Кундалини, в северной традиции так же именуемая Йормунгальдом. Доктор Молох сделал паузу чтобы смочить рот слюной.

И продолжал. Змея Кундалини электромагнитными кольцами охватит наши тела, и вот тогда мы синхронизируем движение наших индивидуальных энергий друг с другом, и, что самое главное — с Мировой Змеёй, получив тем самым возможность выйти на иные планы небытия, и стать богами! Пацаны вскинули руки. Зиг Хайль! Ом! Моменто море! Намасте!

Белокурая бестия на кресте блаженно стонет, изгибаясь всем телом и закатывая глаза. Рубильники переведены в положение «Вкл». Раздаются торжественные слова из релегиозных гимнов и рок-н-ролльные аккорды, все срывают одежду, и кидаются целовать, ласкать заранее приготовленными павлиньими перьями и проводя еле заметные надрезы скальпелями прикованное к крестовине белое тело.

Доктор Молох нажал на последнюю клавишу, запускающую разветвлённый похожий на дерево медный молниеотвод, и весь усеянный циферблатами, присоединяется к безумной оргии юношей. Его тело отливает бронзой, хорошо развитая мускулатура так хорошо различима под кожей, будто бы совсем без жировой прослойки, что по Молоху можно изучать анатомию. Он весь охваченный вихрями пламени мечется

словно зверь в мешанине влажных языков, стоячих пенисов и тонких гибких торсов, целует чувственные рты, проникает в глубины горячих анусов. Всё пространство вокруг заполнилось розовыми, зелёными и фиолетовыми световыми пятнами. Вспышки…

Да, они действительно слились в единое существо — доктор молох ощущал ментальные сферы своих учеников нанизанными друг на друга, вращающиеся вокруг единого центра, вокруг похожего на Бальдра из скандинавской мифологии блондина, как трансцедентальная ежевика. Трансцедентальная ежевика!

Он видел как на ладони ставшие для него родными ландшафты семи сознаний, расслаивающихся и перелистывающихся, играющих на хрустальных ксилофонах Центральной Прослойки, в форме мандалы, крест в круге , распятая розовая медуза улыбается, сокращаясь и пульсируя, истекая радужной слизью, эктопазмоидная сперма, все сливаются в одно, обладающее неимоверной пластичностью, дышущее, живое существо. Невероятно няшное:) Вдруг небо разверзается. Гремит гром. Молния подхватывает инфицированных инициацией человечков, и навсегда сплавляет их, заливая разумы дрожжащей ртутью. Вибрирующие капельки ещё несколько мгновений вращаются, становятся злыми лицами, столкнувшись исчезают, забрав с собой остатки материи. Тьма…

. В последний момент доктор заметил краем глаза стоящую на дальнем холме наблюдающую за ними тень. Нужно было сразу её убить, но было уже поздно. И так, мир поглотила Тьма…

Бабушка Агафья отложила вышивание, и вгляделась в надувшийся на обоях пузырь. Явственно проступая зелёными эктоплазмо-прожилками, глаз Охотника вперился прямо на неё. Опять ты за своё… У тебя снова были галлюцинации, произносит Глаз. Я знаю, и что же теперь? Я просто пришёл на тебя посмотреть. Проверить, все ли в порядке. В полном, можешь не беспокоиться… Что же было на этот раз?

Да, мальчишки с подъезда во главе с врачом-психиатром, обожрались кислоты и устроили оргию на свалке токсичных отходов, а потом уничтожили вселенную…

Отлично, и что ты думаешь по этому поводу? — спрашивая это, Охотник преобразился, приобретая черты доктора Молохова из телевизора, присаживаясь на краешек письменного стола, начинает писать что-то в записной книжке, правда оставаясь прозрачным, весь из эктоплазмы. Вытекая ртутью из — под гардины, соединённый с самим собой энергетически жгутом, прислушивается. Агафья задумчиво глядя на его превращеения, говорит. Так себе. Ничего особенного.

Он проникновенно заглядыает ей в глаза — Вы должны принимать вовремя прописанные вам лекарства! И не тырить чужие души, пряча и за обоями, где между прочим до сих пор озеро ртути из разбитых градусников, её пары вызывают галлюцинации у всех соседей, мучительные кошмары. Освободи нас, Агафья! — Змей, зелёными молниями обвиваемый, подобострастно изогнувшись, склоняется над ней. Шприц в его лапках (лапки у змеи???) наполняется зелёным светящимся соком.

Нам невыносимо жить в твоём сознании. Прими это лекарство, пожалуйста, и освободи нас. Авдотья подозрительно смотрит на него, он превращается в мужчину в чёрном фраке и цилиндре, разрисованное знаками белое лицо в тёмных очках, сигара в зубах дымит, из кармана торчит бутылка рома. Ешь! — говорит он, протягивая зелёное, с красным боком яблоко. Кто я? Ты Агафья , ты придумала мир в котором я живу. Кто ты? Змий. Да! Она взяла яблоко и осторожно откусила. Она взяла шприц, и попала в вену, взяла контроль.

Она запила пилюлю ромом в стакане, она выкурила косяк, она лизнула марку, приклеенную к верхнему нёбу, вкус резко изменился, луна полилась с её языка, чеширские графы и графины с отражениями луны в воде, она выпила отражение луны из святого Грааля. Осушала его до дна.

Мужчина в цилиндре расслоился на пиксели и линии, расслаиваясь дальше, смешиваясь с помехами и радугами, он прошептал «Спасибо:)». Агафья откинулась в кресле. Кто я? Где я живу? Я-облако… Просто проплывающие над тропиками Тихого Океана мельчайшие капельки конденсата в нескольких километрах над землёй — облако, просто облако. Яблоко.

Доедая яблоко, у меня снова начинаются галлюцинации. Кто я? И, кажтся, только что я уничтожила мир… А зовут меня Вика. А не Агафья. И я под Москвой живу. Где-то в Казани живу…

На дне стакана тихо шепчет змейка, пронзая своей скоростью апгрейд самой себя, до той поры последнего ремейка, когда был снят с неё ещё один ремейк. Предсветной язвой загораются кораллы, мы в синих мантиях, и в тогах ярко алых, мы из бокалов пьём забвения вино.

|

Когда паук сплетёт свою стальную хватку, и интернет на нас свою нацелит сеть, только тогда поймёшь, что падаешь в бездонную мохнатку, и остаётся лишь в полёте песню петь – о Пиздеце что спит в снегах Сибирских, о сингулярностях, о небе, о ветрах, которые носились над водою в поющей чаще (чаще улыбайся, и чаща, может быть, ответит тебе тем же), ну и конечно же о Матрице-Судьбе которая над миром реет как Медуза, переплетая где-то в серых толщах бахрому тончайших щупалец, и истекая сладким ядом.

|

И песнь твоя разносится над вековой тайгою, где я бреду в бреду, и бредом сыт по горло, седые манят гнойные утёсы сиянием огней святого Эльма, но я стекаю вниз ручью подобно, что натолкнулся вдруг на трещину в коре (не важно, литосферы или мозга), к месторожденьям золота и нефти, к Змее, съедающей свой хвост, что обвивает корни Древа, возможно, соком я взберусь по капиллярам, змеясь как опиат по вене, и стану амальгамой в его зеркальных листьях, а может быть цветком, роняющим на мир снежинки, к которому слетаются неправильные пчёлы… А в это время два воинства – то силы Света, и силы Тьмы, так яростно о чём-то спорят, их споры падают на землю, и покрывается сырая Мать-Земля чудесною и новою грибницей.

|

Уже не может человек быть людем, Гробница из Грибниц – я оплетаю Древо изнутри, втекая плод, в котором бьётся Сердце, а вовсе не Познание добра и зла, созреет плод, и перебродит сок, и зазмеится хмель в костях и венах, все станут танцевать, и может быть кому-то станет ясно, что хорошо змеётся Тот, что с птичьей головой – наверно потому, что змеи служат его пищей.

Я опять посылаю письмо

И тихонько целую страницы.

И, открыв ваши злые духи,

Я вдыхаю их горестный хмель.

И тогда мне так ясно видны

Эти черные тонкие птицы,

Что летят из Парижа на юг

Из флакона «Шанель».

Скоро будет весна.

И Венеции юные скрипки

Распоют Вашу грусть,

Растанцуют тоску и печаль,

И тогда будут легче грехи,

И светлей голубые ошибки,

Не жалейте весну поцелуев,

Когда зацветает миндаль.

Александр Вертинский «Злые Духи»

КОНФЕТКА «ХОЛОДОК»

Я держала вас за руку, милое,

Тихо падали с неба снежиночки

И смеркалось как будто по плану…

Мы плакали вместе по ушедшему Пану.

Анна Сома

Никто толком не описывал пустоту, наступающую после всего (а для нас с вами в самом начале), а ведь человеческое сознание сопособно зафиксировать лишь процессы, происходящие на подступах великой кетаминовой дыры, впрочем, дыры в этом трипе достигнуто не было, поскольку дыра стала недостижима для меня, после того как я выпил половник сего чудесного средства, и, меня никто не предупреждал что это случится и что такое вообще возможно, дыра стала частью моего сознания.

Я начинаю утро с кружки чифиря, окна моей комнаты выходят на рассвет, и я приветствую солнце и начинаю бредить. Волосы, рыжие волосы, свет играет в волосах — о, какие у вас пошлые, но прекрасные кудри! Настроение — тошнотворное, как дворники, ругающиеся по утру — от их созерцания невозможно, блять, оторваться! Раскрываю свой зонтик над головой, маленький и игрушечный и радужный, завожу что-то из Вертинского, пью тошнотворную жижицу улыбаясь и оттопырив мизинец. Загадочно улыбаюсь, представляя как сейчас мне предстоит превозмогать рвущийся наружу чай. А знаете ли вы, чтобы учить Китайского Императора сокровенному знанию,нужно было уметь пить хуем ртуть?

Идея для шоу: на афише написать «Гностический цирк» и на входе раздавать печеньки с тайными знаниями, да, это было бы отлично — усатые карлики с огромными членами, раздающие печеньки с тайным знанием!

Странный карлик выходит на сцену с пистолетом стреляющим гвоздями и стаканом ртути в руках. Выпивает хуем ртуть и показывает зрителям пустой стакан. Карлик стреляет себе в лоб, гвоздь застревает в титановой пластине ну или в специальном полимерном материале, выходит акробатка и выдёргивает гвоздь из лба карлика влагалищем — он чудесным образом воскресает, зал взрывается апплодисментами, а карлик орошает зрителей сверкающей в воздухе ртутью.

посмотри в эту форму

перед воходом в храм диссоциации

откажись от попытки понимания

чтобы понять

здесь не будет ни капли смысла (как будто бы где-либо ещё хоть чуток есть)

Эй! Угадайте, ну и кто ж у нас сегодня упоролся в щи?

после этой диссовой упорки чувствую себя молодее лет на 10 несмотря на то что Мне там рассказали про некий артефакт, вобщем, верёвка сдерживающая Фенрира, волка собирающегося сожрать солнце в рагнарёк, сплетена из взаимоисключающих параграфов — мне показалось что это круто, и захотелось иметь такой поводок: волшебная цепь Глейпнир, скованная по

просьбе богов черными карликами-цвергами из шума кошачьих шагов, дыхания

рыб, птичьей слюны, корней гор, жил медведя и бороды женщины. Мне кажется, если растянуть эту штуку на каких-нибудь волшебных гуслях, и сыграть на них паучью песенку, это приведёт как минимум к пробуждению Ктулху) И даже этот подводный житель, не захавает всех, а присоединится к бренчанью гуслей, и достанет мировую гармонию, чтобы на ней сыграть её призрачные отблески — ну или однострунный баян…

Надежды нет.

Это был перфоманс.

От навязчивого бессмертия не убежать и вы будете обречены пить ртуть и стрелять себе в голову гвоздями вечно. Котики с треугольными зрачками осыпаются листьями и остаётся только треугольник, подвешенный в декартовой системе координат. Я развлекаюсь, делая из него октаэдр, и сплющивая его обратно. Система координат мутирует, и мы выпадаем в пространство дробной мерности, уже не 3 д но ещё и не 4 и тут я вспоминаю, что провожу обряд посвещения в проводники душ. Мало кто знает. После смерти перед душой открываются миллионы путей, каждый идёт туда, куда ему суждено отправиться в соответствии с его свойствами, и, по сути, с его выбором. Все, кроме проводников. Эти выбирают не выбирать. Они вечно смотрят на то, как другие души совершают свой выбор и направляют их, в конце Юги их огромный опыт приводит их к полному распаду. По сути, они отправляются в землю. Как материалисты, только на самом деле. И я могу успокоить тебя, милая душа, ты всегда можешь выбрать амнезию, и отправиться на перерождение. На моей памяти, правда, такого никто не сделал. Не пожертвовал своей непрерывностью даже ради прекращения страданий всезнания. Сайфер из Матрицы — не более чем полуправда — как говорящая жопа из Вильяма Берроуза и позвольте мне не раскрывать сути метафоры, должна же остаться в тексте моем хоть какая-то загадка. Милая душа, мы переплываем Туат, великую реку забвения, и скоро мы забудем, что мы только что переплыли. Река испражнений.

Сухость пустыни, маленькие человечки бегут по трубам теплового отопления.

Кожу жалят капельки солнца. Я забываю обо всем. Маленькие человечки под кожей прокладывают рельсы внутри кровеносных сосудов, плевки реальности летят мне в лицо с ярко горящего монитора и кажется, что даже можно не пытаться дышать в этой вязкой среде, сладкой как мед, как сироп от кашля, как призрачная вереница последних шансов иметь шанс на …

Скоро будет весна.

И Венеции юные скрипки

Распоют Вашу грусть,

Растанцуют тоску и печаль

но мне не забыть той прекрасной осени, когда не тянуло даже жрать кислоты, и не спастись от беззвучного взрыва, когда природа пышно угасает, от той ударной волны угасших очей, что не скрыть ни за тёмными стёклами, ни за седьмой вуалью. Смерть, принявшая форму цветочного облака… Венки и свечи, и китайские журавлики, плывущие вместе с лодкой, по течению, прямо к Бермудским Жерновам, в пасть к ненасытной Харибде. Приятного просмотра…

я вчера подумала «ну что за тошнотворненький оптимизм» — два вдоха это как последний шанс который есть у каждого, кто уходит под воду, или тонет в ртути вместе с урановым ломом, или там его заливает кипящая лава — главное собраться, взять себя в руки и вдохнуть, и тогда все получится. В это время как раз у меня в голове была картинка про реального человека, мир которого становится все менее и менее реальным — сначала возникает подозрение, что это все голограмма, и вроде бы физики даже доказали что это теоретически возможно, что вселенная проекция чего-то там, а потом все становится плоское и непонятное, как в комиксе и уходит в рекурсию и восьмибит… А потом наш лирический герой орет и бегает по коридорам сворачивающейся реальности, поскольку он оказался заперт в семантическом парадоксе, кроме которого во вселенной ничего нет. «Выпуститие меня отсюда!» — но сам не знает куда, впрочем, парадокса этого тоже вроде бы нет, существует только намек на отсутствие попыток создать доказательство его несуществование… И мне захотелось врубить Станиславского и сказать «Не верю!» — ведь меня мотивируют таким картонным образом, убеждая что то, чего хочешь больше всего, незаметно происходит, когда уже перестанешь надеяться… и тут я чувствую, что всё через такую хитро закрученную жопу и работает… и человечек в моей голове добегает до конца коридора, говорит «Нет!» схватившись за лицо и мир ломается, потому что я перестаю думать эту мысль, я вскакиваю озираюсь по сторонам, начинаю плакать, смеяться, понимаю что у меня сломалась отвечающая за эмоции зона подкорки, проверяю в контакте, все ли живы и иду делаю себе чай, а потом мы смотрим время приключений, улитки машущие солнышку, зелёные поля, всё такое счастливое…

Я не хочу в это верить, в этот плоский картонный мирок, и я черпаю свет из родника, и пока я несу его к Мертвому Морю, босиком ступая по камням, превращающимся в надсмехающихся надо мною галюциногенных жаб, он превращается в волосы, в золотистые кудряшки, которыми уже не напиться, но свет играет на них, и оседает золотом чешуек, кристаллами N-NBOMe 25 на моих зрачках, я выливаю содержимое из чаш в соленые волны, вслед за ними кидаю туда и сами чаши и коромысло. Коромысло смысла.

Прах к праху Бит в бит Танцуй-убивай, детка! По сахарным крошкам, на зенит, цветные таблетки лета!

Я опять посылаю письмо

И тихонько целую страницы.

Это черные мысли, как птицы,

Что летят из флакона на юг,

Из флакона «Шанель».

ЗВУК ЛОПНУВШЕЙ СТРУНЫ

Я ждал что увижу в падике духа Паука Анансе, который знает все сказки… Но он не пришёл, зато пришли какие-то человеческие дети, очень старательно не замечающие меня, и я, докуривая спрятанные за мусоропроводом бычки, старался не замечать их так же тщательно, как и они. Паук Анансе не поделился со мной своими сказками и как-то придется выкручиваться теперь…

Вобщем, жила где-то на свете девочка-паучиха, с жёлтыми волосами и синей кожей.

Девочка-паучиха никак не могла заснуть, потому что уже неделю пила чёрный как нефть чефир. Она выпила столько густого как ночь напитка, что у неё вместо зрачков и белков были просто чёрные провалы, потому что чефир тёк из её глаз, вместо слез. Она жила на кухне, под потолком, над давно остановившимися часами, всегда показывающими время пить чай — чай тёк в её жилах вместо крови, капал из её глаз, а когда она смотрела на часы, она всегда улыбалась, и говорила «Пришло время выпить чаю» — и из её глаз лились густые нефтяные капли. Ещё на кухне жил котик, он любил урчать, смотреть на пыль, ходил на задних лапках и переключал каналы на телевизоре, ещё он любил амфетамины и трахать диванные подушки, а ещё на кухне жили наркоманы. Девочка-паучиха думала что наркоманы — специальные домашние животные, которых вывел котик, чтобы они приносили ему амфетамины и еду, ну и гладили его, когда ему захочется. Когда ему не хотелось, котик залезал на шкаф где его хуй достанешь, или вообще девался непонятно куда.

Наркоманы эти, как водится, обсуждали всякие заумные темы, поэтому девочка-паучиха знала все, что можно из наркоманских бесед на кухне подчерпнуть. Ну то есть плавала в квантовом хаосе, умела складывать в мудры пальцы и много занималась йогой, ещё она знала как играть на микроскопической паучьей гитарке (струны были сделаны из паутины), подслушивала долгие вечерние беседы наркоманов, клала их слова на музыку и пела песни. И вот как-то раз наркоманы собрались выпить чаю с леденцами, да так и застыли с чашками в руках, не шевелясь, ровно на полтора часа, чай весь остыл, а котик странно на них смотрел, принюхиваясь к тем новым леденцам, которых они наелись. Нет, таких леденцов он не хотел, они делали холодно внутри, и зажигали зелёный свет вокруг, котик поморщился и вышел в 5-ое измерение, сказав девочке паучихе «эй, зашила бы ты окно, как-то не так эта штука на нас смотрит» — зелёная и большая штука и правда на них смотрела, привлечённая маленькими зелёными штуками, которыми зажигались спиральки в глазах у каждого лизнувшего леденец Холодок. Холод пробирался вверх по позвоночнику и распускался бутоном колючих кристалликов в основании черепа. Спиральки в глазах, у некоторых даже по три в каждом глазу, совсем разгорелись, и девочка-паучиха полезла по своей паутинке к окну, и стала зашивать его, метая дротики, эта штука трясла стены которые стали тонкими как бумага, и хотела пройти внутрь но она метала дротики с паутинками и вскоре окно закрылось. Спиральки в глазах погасли, и люди так и не узнали, кто помог им не попасться на глаза… огромному крокодилу в тюбетейке, который собирает души кетамировых торчков втягивая их в свои глаза, и играет на маленькой гармошке.

Точнее на баяне. С одной струной. Его зовут Гриша и он старший брат крокодила Гены, настолько старший что говорят даже сама Вселенная младше его, но вообще-то пиздят. Так вот, крокодил Гриша играл за окном свою мрачную песню, его баян с одной струной был сальный и блестел и отблески мировой гармонии ложились на трупные лица людей, лизнувших Леденец Смерти, а девочка-паучиха, думавшая, что зашила окно и тем самым спасла людей от неминуемого пожирания Гришей, взяла гитарку и стала подбирать аккорды. ей не хватало текста, и она решила прислушаться к торчкам, которые уже грели себе новый чай и обсуждали, как им жить бессмертно, и один из них начал речь «А знаете ли вы, что тихоходку не может убить ни серная кислота ни вакуум, и даже в радиоактивной среде космического пространства они и жили и давали жизнеспособное потомство. Хотел бы я обладать подобными способностями к адаптации» — и поставил фильм ВВС про тихоходок, похожих на маленьких пандочек которые живут в коврах, и все уставились кто в экран кто в ковер, а девочка паучиха вдруг увидела ползущую по ноге тихоходку, и сказала ей «эй, будешь чаю?» а тихоходка «нет, девочка, не буду давай я лучше спою тебе песенку»

и тихоходка спела ей песенку тихоходочью, только слова в ней были дурацкие, потому что она же тихоходка, и у неё не может быть очень умная песня. Зато она была очень грустная:

«Никогда не желай быть Я не могу умереть Уже сотни веков Я думала Это шутка Но это оказалось вечным проклятием Я тихоходка Мне тысячи лет, Ничто не может меня убить Ни кислота Ни вакуум Ни радиация, Я молю смерть, Но она всегда занята и у неё нет времени На таких маленьких существ как я Ведь я динной всего 200 микрон, и такая живучая, что мои потомки когда нибудь покроют Вселенную огромным ковром.»

Крокодил Гриша услышал, как бренькает на микрогитарке паучья девочка и тихонько пищит тихоходка. От этого ему стало так грустно, что он порвал свой баян, пустил светящуюся крокодилью слезу и улетел, крокодильи слёзы, опалесцируя зелёной гнильцой, затопили пространство, свёртывающееся в трубочку, котик захлопнул за собой крышку ящика, став ненаблюдаемым перейдя в состояние квантовой суперпозиции, наркоманы всю ночь пили чай и умывались крокодильими слезами, как божьей росой капающей с неба.

А девочка-паучиха и часы на стене до сих пор слышат этот звук лопнувшей струны от порватого Гришиного баяна. Говорят, после этого он удалился в пустынь, и пристрастился к благовониям, куркуме и мантрам. Ом харе Гриша Ом! Тихоходочка упала в чашку с чефиром, но с ней от этого ничего не произошло, разве что ей стало менее обидно, за то, что она не может умереть, и она тихонько куда-то пошла , думая «ну ладно, поживу в чефире» и тихо напевая паучью песню под звук лопнувшей струны.

НИЧЕГО ТАК НЕ БОДРИТ, КАК С УТРА ХЕМЕТЕРРИТ.

представь себе страусиную ферму, где православные монахи разводят страусов

сюрреалистичненько, а это ведь и правда есть

и мне кажется, что это могло бы быть неплохой локацией, где разворачивался бы сюжет, построенный на переплетении абсурда и личной драмы кого-нибудь из участников

какой-нибудь монах, в прошлом толуольный наркоман, решивший от токсикологического познания нейросетей обратиться к Священному Писанию и духовной практике

каждое утро выгоняя страусов пастись в поле

он смотрит на розовое солнце и задается ещё не ясным для него самого вопросом

и тут, гроза

майские грозы

страусы в рассыпную по полю, кто куда

и один из них, прямо перед этим монахом,

пытается спрятать голову в песок

но получается так, что он отбивает земной поклон, и благочестиво пятится назад, потому что вместо песка вдруг натыкается на каналлизационный люк с профилем

Кесаря Нерона

в глазах страуса вздымаются огни апокалипсиса

птица не понимает, почему вместо мягкого и уютного песка её голова наткнулась на холодную преграду…

Вокруг профиля монах читает надпись

«Человек создан для счастья, как птица для полета»

Кажущуюся здесь такой неуместной, но в то же время…

Секундное просветление

осознание смысла

и герой нашего рассказа уходит, с развевающейся на ветру бородой, пригубив из фляги с растворителем номер 646, навсегда позабыв про монастырь и благочестивое изучение священных писаний. Его душа смеется, он делает ещё один, богатырский глоток растворителя, и насвистывает что-то из Гражданской Обороны. В этот день на небе зажглась новая звезда.

ВМЕСТО ПОСТСКРИПТУМА

Гаснет мир. Сияет вечер.

Паруса. Шумят леса.

Человеческие речи,

Ангельские голоса.

Человеческое горе,

Ангельское торжество…

Только звезды. Только море.

Только. Больше ничего.

Без числа, сияют свечи.

Слаще мгла. Колокола.

Черным бархатом на плечи

Вечность звездная легла.

Тише… Это жизнь уходит,

Все любя и все губя.

Слышишь? Это ночь уводит

В вечность звездную тебя.

Г. Иванов.

 

Назад Альмаухль и Обманец. Трип-репорт Вперёд Оттиски

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.