شهریار

Кто ты, нищий в сером плаще? Где твой подарок?

Брось его. Лишь рассмешишь Женщину в Белом.

Ей ничего не нужно, кроме гитары,

Но даже с ней она не знает, что делать.

 

Брось её. Будь что будет, но час не задан.

Не повторят касыду твою акыны.

Тысячу сказок вспомнила Шахразада,

Чтобы на тысячу первой — дворец покинуть.

 

Кто ты, нищий в сером плаще? Веришь, не веришь —

Змейками на песке изогнулись струны.

За караваном следуй, безумный дервиш:

Серый твой плащ — под ноги, когда ей трудно.

 

Сколько воспевших эти уста и перси

В ноги ложилось от Бухары до Крита!

Но незаметен будет твой царский перстень

В складках одежд, пылью дорог покрытых.

Нет, всё ж удивляюсь порою сама…

Нет, всё ж удивляюсь порою сама,
Я, стандартная калька, –
Мир – автомобили их, – мокрая галька,
И этих букашек дома.
Подкрадусь, идол с мордой кошачьей,
Раздавлю – в счёт работы палачьей,
Запрячу – знать буду одна, – в закрома,
Я, стандартная калька,
Что там непонятно блестящая галька
И этих букашек дома.

Мышь, Трубка и Цилиндр

Мы фавориты английских эстетов,
Мы персонажи «усталых» поэтов:
Тут проболтались, – мол, даже сам Индра
К Вишну являться не смел без Цилиндра.
Весом не меньшим владеет и Трубка, –
Что ей реальность? пустая скорлупка!
Если же первые два совместишь –
Выйдет святое, – покатится Мышь*!

* См. стихотворение П. Верлена «Impression fausse».

Утрата

Раз в сто лет я умираю – и читаю
Мир, живущий между строк и строчек.
Он не признаёт ни слова, он не скован:
Вместо скучных слов – один веночек.
В нём палитра, ноты, числа и без смысла,
Так, – о чём судачат – «исписался!»
Цвета охры, что в Венериной манере,
Этот маг-веночек мне достался
Кровью, болью и слезами, – и лишь сами
Боги знают, как мне было тяжко…
Знаки, правда, оставляли мне Печали,
Но кривили губки: «Ах, бедняжка!..»
В нём не маленькие счастье и несчастье,
Сам же он не больше свечной искры.
Может, воля истомилась и сломилась,
Пьянствуя от жизни что-то близко,
Или братья невозврата мстят за брата,
Мстят без слов и долгих проволочек, –
Но, когда я оживаю, я теряю…
Всё? Нет, – только жёлтенький веночек…

Натюрморт

Увядшая роза
На росчерках крепа
Своё maestoso*
Красиво и слепо
Теряет и тонет
В забытом бостоне
На росчерках крепа.

*Величественно (итал.).

Пер-Лашез

Впервые я на Пер-Лашез гуляла;
За мною, мрачной, странный зверь следил.
– Что, кошка с крыльями? – Не спишь? – Нет сил!..
О… мэтр, простите, – я вас не узнала!..
Скажите мне словечко, не из книг!
– А что ты хочешь знать? Вот – вся развязка…
Вдруг свет наплыл – опаловая ряска.
Тот замолчал, и каменный возник.
С тех пор, когда б я ни пришла сюда,
Шаги мои беззвучны и бесстрашны:
На мраморе тревога разобьётся.
Могил пышней всё та же череда…
Их большинство так неприступно-важны,
И только сфинкс, я знаю, – улыбнётся.

Вон!

Антисвёрточная поэма

Теперь, слышно, пары минут не отроется,
Философ за чаем болтать не устроится.
И каждому свёртку главней нету мнения
Идти вслед за толпами – модой безвременья.
А я вон бегу, по примеру инаковых,
И строю дворцы почудесней Карнаковых…
А я вон бегу и третирую массовость, –
Превышенность масс задаёт травли кассовость:
Ты кто, мол, такая – посмела иною быть?
Не хочешь, как мы, – жми к индейцам, в каноэ плыть!
Никто я, никто, господа, вы запомните!
Ни йоты не знаю, сижу себе в комнате,
Гляжу на трамвайчики полуугарные,
Читаю романчики полубульварные…
А чай так свинцово в фарфоре качается,
А пыли веков так смешно горько чается…
Читать перестала, – заделалось тошно мне:
Как будто – с войны, и в крови макинтош на мне…
Вот скука! Заела, невообразимая!
Да ну тебя к чёрту с твоей образиною!
Зачем, – что, я, свёрток, – вопрос круглый год нести?
Уйду-ка я лучше в свои мимолётности.

Маска

Я хотел бы писать только для умерших.
Шарль Бодлер
Я торопилась дух упрятать в кокон
Роз – пыльных, зачервивевших, больных…
Забыв для опыта друзей, родных,
Решилась в путь, – ведь, если это смог он,
Смогу и я велеть себе: «крошись!»
Дню предпочтя апокрифы, пентакли
(Ведь всё естественное – гадко, так ли?),
Всерьёз шутить, и, шуткой сделав жизнь,
Сгубить – не по часам, а по минутам,
Играть героев или героинь
Холодных, слабых, без огня святынь,
Пресыщенных Теченья абсолютом…
(И быть актрисой до сего числа…)
А маска-то взяла и приросла.

На поезде жизни

Который по счёту я здесь пассажир? Мудрено.
И наносно.
В исшарканном свете окно – жёлтых страхов панно…
Заслонено.
Вопросов карманы опростаны ни перед кем
И ни за чем.
И все философии познаны, только зачем?
Только зачем?
Несытое «я» сторонится глядящих имён,
Жертвы имён;
Такого ещё не бывало до этих времён,
Страшных времён.
Остался насущным лишь месяц – на пшёнке рогоз,
Жалок и кос;
Устал доходяжка светить. Знать, идём под откос,
Все – под откос!

Турок

Есть много имён роковому,
Привыкшие думать трусцой
Давно нам сплели аксиому:
Костлявая, ходит с косой…
Смерть – это рассеянный турок:
Он феску забудет как раз
В унылости снежных конурок,
Искать же – в пустыне горазд.
И главное – фу-ты! – находит,
Вот что невозможно понять!
Ко мне только он не заходит…
Но я не обязана ждать.
Что мне за окном позлащенье,
И стон позлащенья игры?
Свобода – моё всепрощенье,
А турку – простите дары.
И разве уж это так важно –
Дрожать, но сверяться с судьбой?
Вдогонку за смертью – не страшно.
Страшней, если смерть – за тобой.

Всего лишь капля

Бокал с золотистым
Напитком игристым
Наполнен до края опять:
«Три жалкие пробы –
Довесок утробы…»
Он должен был море объять!..
Бокалу взгрустнулось…
Тут всё покачнулось…
Приветствуя резкий подъём,
Он в пену разбился,
И в ней отразился,
А капля шампанского – в нём.

Чёрно-белый сонет

Зловещий вкус исполненных желаний!..
Хотела цвет – палитра вся скучна.
Времён последней каплей смущена,
Я в Тень вернусь из уморазъеданий.
Мне краски режут взор. Чтоб их понять
(Стотысячный оттенок разбирая),
Прошу ключи от ада и от рая
Де Квинси мне в проклятье передать…
А встанет золотая середина –
Бегу я прочь от золота её:
Болтаться в яркости паскудно-чинной
Не выдержит дыхание моё,
И созерцать нет сил в душе несмелой
Захода колорит не чёрно-белый.

Ex nihil

Я отрекаюсь от знанья,
Оно мне не нужно.
Я возвращаюсь в шальные
Двадцатые годы:
Вера. Скачок. Ожиданье,
Недвижно и вьюжно.
Люди – в пол-взгляда, больные,
И – призрак Свободы.
Я отрекаюсь от счастья.
(Ещё невесомей…)
Гости в разбитой часовне –
Фальшивые страсти.
Сценой – простой переулок,
И тени – воскресли;
Мимо рисованных булок –
Шарманщика песни.
Что же случилось на сердце
В момент отреченья?
Нет, ничего не случилось…
Но знайте: когда-то
Люди умели смотреться
В сады запустенья;
Что же недоощутилось?..
Всё чары Двадцатых!..

Хаос Упорядоченный

Я хочу забрести
В смысл без смысла, брести,
Растворясь в пустоте,
Быть везде и нигде.
Пусть движенье планет –
Звук дрянных кастаньет,
Я найду новых жил,
Чтобы дар во мне жил
Звёзды переплести,
Звёзды перевести
С языка чёрных книг
На слепящий язык,
И, оставив гореть
Этой горсточки треть,
Башню, море и твердь
Я сотку в круговерть,
Дно одно я за тем
Вновь увижу, затем
Башню, море и твердь,
А не смерть.

Вечером

Часы, минуты – прочь. Быстрей – лишь мор.
Прощается с дневным, непостоянным,
Кустарника в движенье неустанном
Прозрачно-бархатный листвы узор.
Чуть склонены, теперь, в безмолвной муке,
Темнея, высь мольбой пронзают ветви-руки,
И маргариток розовый хрусталь,
Полиловевши, сумеречно светит…
Так, день за днём, вся жизнь уходит вдаль, –
Как сон, пройдёт, и спящих – не заметит.

Лестница отчаяния

О лестница к мечте, сложённая из пыток,
Для коих имени не существует слов!
Исканий малый шаг по ней – мучений свиток,
Она – в останках вся ужаснейших боёв;
Повсюду жертвы здесь, – ей любо их приветить, –
Живых созданий боль, усталость, мыслей сушь,
А страх – хоть миг не быть – как можно не заметить!
Они готовы (и обречены к тому ж)
Гнать вверх по лестнице обрывки тел и душ,
И кровь растрачивать, свои ж следы ей метить!..
Но, если столько мук за каждую ступень,
То в поисков конце – награда, благ начало?
Я вижу ищущих, поверьте, каждый день;
Нашедшего, увы, ни разу не встречала.

Посвященье

Загадки – ложны, тайны – ложны,
Но сей мотив
Оставит от кинжала ножны,
Ложь победив.
Грустит певец бессильной силы
О том, что нем
Остался мир, такой, как был он, –
Молчанья плен.
Прислушайтесь: тьма спит в пролёте
Глухой строки.
Прислушайтесь, и смысл поймёте
Его тоски:
Там, за окном, квартет знакомый,
Его квартет;
Он всё играет, невесомый,
А песен – нет.

Дежавю

Они собрались, как привыкли собираться.
Им бы, как встарь, о важном говорить,
Признаться иль соврать, ругать иль соглашаться…
Но все молчали. Было скучно жить.

Горе-кочевники, или о поэзии постмодерна

Горе нам, горе им,
Горе-кочевники,
Пыль не смахнувшие
В стиля учебнике!
В вехах истории,
Шею свернувшие
Маркам, Тивериям,
«Варвары» – значимся,
Римские подклеты
Сдав недостойному,
Мёртвым материям
Всё ещё плачемся;
Ими же прокляты,
Каждый – по-своему.

Вспоминая Оскара Уайльда

Хотела я мечтою поиграть:
(Как чёрт, брожу без дела по квартире!)
Заставить Время обратиться вспять, –
В одной моей душе, – не в целом мире.
Душа излечится – тогда моя
Улыбка прежняя лицо осветит…
Нет, вдруг всё сбудется?! Ведь мы – в ответе!..
Но… только показалось мне, что я
Вернулась в те фантазии – и что же?
Безжалостно прогнав мелькнувший след
Доверчивости – счастья давних лет,
Сестрица с кислой и брезгливой рожей
Мне рожи корчит, – негодяйка, ах! –
В кривых, больных и мутных зеркалах.

Назад Предыдущие записи