Поддон

Языки пламени — шлюхи,
облизывают горизонты событий.
Горячее дно черной подруги,
страдающей кровопролитиями.
Черная пездна дыр,
летящей кометы пороки —
все это, милая, мир,
и все это, детка, дороги.
Неважно сколько световых лет,
и времени лет миллиарды,
неважно скольким еще минет
она проиграет в карты.
Не помнит себя Вселенка —
волосы пахнут огнем.
Млечные сиськи, пенка,
что-то там есть, под дном?

Чкик

Жила была девушка Чкик,
и был у нее отец,
звали его Кучмакик,
землевладелец, купец.
Рассказал он дочке о дереве,
что растет в саду в Пукбаль-Чах,
о плодах его вкусных. Поверила,
только слышно и было — «ах!».
Собралась эта девушка в путь,
чтобы с дерева ветви отведать.
Путь не близкий, ну что ж, как-нибудь,
лишь бы тоже о нем всем поведать.
Вот и он, Пукбаль-Чах, она смотрит —
дерево в цвете плодов,
Пробовать, или не стоит?
Задумчиво выгнула бровь.
— Разве мне замертво пасть,
если сорву я штучку?
Если уж вышло пропасть,
так можно в любую минутку.
Голос из кроны слышится,
спросил он девушку вдруг:
— Что же спокойно не дышится?
Чего же ты хочешь, мой друг?
Не видишь разве, красивая,
плоды — только лишь черепа.
Зачем тебе они, милая?
Доля настолько горька?
Я — Хун-Хун-Ахпу,
Его я, без плеч, голова,
давно тебя, кудрая, жду,
ну вот и дошла молва.
Всего лишь однажды спрошу —
хочешь ты их или нет?
— Очень, очень хочу!
Покрыта я бременем бед.
— Дай свою правую руку,
ближе. Раскрой ладонь.
Слюна потекла струйкой
сквозь черепа зубы вон.
Взглянула на череп Чкик,
потом на ладонь взгляд упал —
прошел ведь, казалось, миг,
но жидкости след пропал.
Говорил из дерева голос:
— Потомство тебе я дал.
То бесконечности волос,
я же теперь — пропал.
Больше уже не чело,
лишь череп остался белый,
в тебе же ныне — зело,
неси его миру смело.

(из языка кечуа)
*Чкик — Кровавая Луна
**Кучмакик — Собиратель Крови
***Хун-Хун-Ахпу — Голова Бога Гор

02.XII.2020

Где-то засела смерть…

Где-то засела смерть,
я чувствую ее взгляд.
Свастики круговерть
режет меня в салат.

Тринадцатый этаж,
лампочка перегорела..
То суеверия, блажь,
кукушка лесная напела.

Колото-резаных пять,
на рукоятке ладони шрам.
Это случилось, опять.
Хитросплетение драм.

Кровью залит воротник,
зияет на шее слева.
Укол куда глубже проник,
что-то глубже болело.

Убийца держит за рУку,
убийце действительно жаль.
Этот убийца — старуха,
этот убийца — кинжал.

Я думаю — /пара/ дней,
и самая темная ночь,
полная бликов очей,
слижет отсюда прочь.

Может быть я воскресну?
Юпитера скажет глаз.
Крошки лепешек пресных
горстью глотаю за раз.

Трижды стояли молча,
но вырвалось чье-то слово.
Громом гремело: «Отче!»
И родилась корова.

Собачий глаз

Если с жизнью друг другу
весьма и весьма доставляли,
сюжет не покажется странным,
вопросы возникнут едва ли.
История ходит конем,
лунными небосводами,
гелия теплым шаром,
от голода пьяной икотою.

Жил в цепях горных один человек,
правый глаз его вечно был хмур.
Видел много, пожил свой век.
Так, что косится весь аул.
С ним собака была неуклюжая,
теплым боком грела его,
а сама постоянно простужена,
лишь бы дальше и греть его.
Человек теплоту любил,
собака — только хозяина.
Неуклюжей была — сильно бил,
а она и не скалилась, паинька.
Он ее щенком еще помнил,
все кусалась за пальцы с миской.
Тогда тот щенок был свободным,
резвился в поле ириса.
Подросла, успокоилась, снежилась,
больше стала лежать.
Как хозяин уйдет, чуть ни вешалась,
с лаем громким одежду хватать.
— Ты же, сучка, сама не хотела?
— Ты же, сучка, к порогу не шла?
Так ей впервые влетело,
так началась война.
С тех пор только он за порог —
собака бежит и бесится:
она его за шнурок,
он ее учит потом целый месяц.
Так и не стала к порогу идти,
только скулит и воет.
Слышится в доме запах мочи,
он ее редко моет.
Однажды спасла она человека,
в горах незрелую ягоду съел.
Она на спине его дотащила,
дома приправы волшебные ел.
Полюбил человек собаку.
Не тепло, а конкретно вот эту.
Стала меньше она забиякой,
и пореже влетает к обеду.
Дал ей имя, какое не помню,
но как будто бы было там «ио».
Я скажу непременно как вспомню,
по-любому звучало красиво.
Казалось бы все устаканилось,
утро настало и — в горы!
Не зря же мы столько так маялись!
Луг пахнет россой свободы!
Собака бежит — счастье!
Человек поспешает за ней.
К черту в топку былые ненастья!
Ты бежишь, догоняю, быстрей!
Вдруг встала собака как столбик,
смотрит, тигрица там ходит одна.
Смотрит, вот берег озерный,
там водопой и толпа.
Человек зверей не боится,
знает, с голода, с жажды лишь злятся.
К детям природы отважно стремится,
пусть и меня не боятся!
Собака залаяла, слышно скулеж,
легла, и на лапы голову положила.
— Давай же, мне уже невтерпеж!
Чего ты на месте застыла?
По морде собачьей катилась слеза,
она так любить не умела.
Радуга в небе, там бирюза.
— А ты бы сама хотела?
Пошли со мной, я научу,
узнаешь весь лес подруга!
Чего же ты хочешь, собака-молчун?
Дальше трястись от испуга?
Она опустила голову,
втянула тощий живот,
и лапами, полными олова,
сделала разворот.
И голову свесив понуро,
ушла к теплоте очага.
На озеро взглянув хмуро
за ней человек ковылял.
С тех пор один глаз его строг,
человек меж собакой и озером бегает:
на озере ищет что впрок,
а дома собака с обеднями.
Так и сегодня стоит человек на горе,
мечтает о целом мире.
Собака по-прежнему прячась в норе,
скулит в той аульей квартире.
Псов по округе не бегает,
волки ушли на ледник,
только один Бог ведает,
как же живот возник.
На пятницу та ощенилась,
горело Венерой небо.
Чашка Весов опрокинулась,
где же нам взять столько хлеба?
— Завтра, — шепнул человеку
с левой горы гордый орел,
— Завтра истории сдвинутся вехи,
почти опустел котел.
Все будет ровно, да наоборот.
Собаки с цепей сорвутся!
Озеро пышет, переворот.
Звери лесные..
прекрасны.

Она

Она I

Доносится гул шагов
и небо багряно светится.
Ты слышишь? Она идет,
виднеется полумесяцем.
Зови ее как угодно,
кто она — не поймешь.
Больше никто не носит
на плечи накинутый дождь.
Она очень долго шла,
шипами цветов раня ноги.
Быстрее наверное могла,
но — дураки и дороги.
За ликом ее видно звезды,
в движениях — плавность волн.
Она не выносит морозы,
и кубок ее всегда полн.
Она с дамы бубнов ходила,
играя с тобой в «дурака».
Когда проиграла, молила —
«Давай будет мир и ничья?»
Долги платежами красны,
она заплатила сполна.
Реванши всегда ужасны —
не зря говорит молва.
Не надо теперь опять
замешивать эту колоду.
Выиграл однажды — умей проиграть,
раз топишь куши свои в воду.
Сравняй эти счеты, приставь пистолет
к вспотевшему кстати виску.
Впервые за тысячи черных лет
она решит, жать ли на спуск.

Она II

Гул сапогов, ты уже близко,
в клетках попрятался страх.
Беда за бедою, прячутся лица,
мокрые ткани в слезах.Месяц, второй за ним, третий —
сыпучих мгновений часы.
Львица когтями пометит
того, кто с ней в танце кружил.Нимбы пурпуром сияют,
кто видит — увидел давно.
В эхе предлунном звук тает.
Теперь могу слышать, но —

вспомнят ли Имя твое?
Смогут ли небо понять?
Белое, с золотом, молоко
смогут ли в чашу собрать?

Или опять как обычно?
Князь — твой наместник земной?
Салюты и войны, отлично.
808 — пусти нас домой.

Мы оденем пижамы серые,
букву К на плече нарисуем,
страстным строем в палаты горелые
поползем, тело Бога целуя.

Ты идешь за своим, выжигая дома,
кислорода задраив клапан.
Вот-вот явишься Ты, Сама,
и дотащишь тот самый камень.

Они понесут тебе то,
что сами ценным считают.
Кто же из них, кто?
Желанье твое угадает.

Кормят плотью, а пусто в душе —
каинитов заблудшее племя.
В приграничной глубокой меже
прорастает возмездия семя.

Скоро — сама все увидишь,
скоро — сама все поймешь.
Ветер северный, часто дышишь.
Сколько летом еще возьмешь?

https://stihi.ru/pics/2019/12/05/6323.jpg?6365