Дикая Охота

Каждый на том ли, на этом ли всё получит.
Смотрит безглазо в апрельское небо Буча.
Каменной ношей к земле пригибает плечи,
Больше не верится в сказки, что время лечит.

Дом упирается в тучи свечным огарком —
Там, на восток от Бучи, дымится Харьков.
Где бы вот-вот начать зеленеть каштанам —
Рваные раны, чёрные, злые раны.

Холод могильный ладони кладёт на плечи,
Взглядом — звериный, обликом — человечий.
Волосы дыбит дыханием жуткой люти.
Это не демоны, мамочка, это люди…

Осёл или падишах

Когда больно, не пишется, пишется, когда зло.
Так что вам, дорогие начальники, повезло:
Вы попали в ан(н)алы не только своей войной,
Но и тем, что столкнулись на ниве стишков со мной,
И когда-нибудь будет: «Открыли свою тетрадь,
Записали подробно, что автор хотел сказать».
А у автора так накипело и наросло
В ожидании падишачьего боя с ослом.
У осла чёрный пояс, он мастером по дзю-до
Слыл за много столетий и сто падишахов ДО.
Но ослу чемпионского титула не вручат —
Вокруг ринга ощерятся полчища янычар.
Остаётся надежда красной весны посреди,
Что не вечен любой падишах, как сказал Насреддин.

… …..

Подбирать слова с каждым выдохом тяжелее.
Их не оторвать — словно вылили тонну клея.
Ты ножовкой их, и стамеской, и даже ломом,
Но лишь точками сыплешь в лички друзьям-знакомым.

Точки зрения стали точками невозврата.
Озверение — если в ближнем не видишь брата.
Онемение — если каждое слово вОтще
Поколения средоточий и многоточий.

Понимание — если точек над i узоры
Помогали б не оверкил(л)иться без опоры.
Всё отточенней междустрочия, всё короче.
На табличке над точкой выхода: «Обесточить»

В чем сила, брат

Не в ньютонах сила,
Не в правде и не в словах,
А сила — в дебилах,
Тем паче, когда их два.

Октябрь пламенеет,
С деревьев летит листва —
Дебилы сильнее,
Тем паче, когда их два!

Колёсами вёрсты
Бросает назад Плотва —
Дебилы не мёрзнут,
Тем паче, когда их два.

По курсу болото,
Дорога ныряет вброд —
Всего-то делов-то,
Дебилы пойдут в обход.

Закончилась карта,
Дорога и с ней страна —
Тем больше азарта,
Вертели мы карты на!

Слабо без устанку
Наматывать кругаля,
Где дикие танки
Боятся нужду справлять?

Всё позже и глуше,
До дома — как до утра…
Что может быть лучше?!
Дебилы кричат «ура».

Задача понятна:
В глуши отыскать кровать,
А много ли надо
Дебилам, когда их два?

Людская примета
Была, как всегда, права —
Дебилы бессмертны.
Тем паче, когда их два!

Пост-ап

Когда вокруг упадут
Осколки былого мира,
В партере, в первом ряду
Займи нам два места, милый.

Пускай неистово рвут
Друг друга шальные стаи,
Мы, кажется, наяву
Развязку игры застали.

Как быстро лезет с лица
Побелка цивилизаций.
Хотя б в начале конца
Пора прекращать казаться.

Дороже жизни хабар,
А жизнь не дороже пули.
Стенают стены хибар —
Суровы снега в июле.

Назло романам, окрест
Героев никто не корчит —
Чей выпад первый, тот ест,
Взахлёб, на разрыв, по-волчьи.

Пока беседы ведут
С позиции грубой силы,
В партере в первом ряду
Займи нам два места, милый.

Общее благо

Аве, мой Геллерт, податель всеобщего блага!
Мельница мелет так тонко, что хочется плакать.
Внемлют ряды в серебристых прозрачных юнифах,
Счастьем горды, что застали создание мифа.

Юнит — едва муравей пред колоссом державы.
Как не поверить в ее безграничное право?!
Ты никогда не один, но всего лишь один из,
Все мировые вожди бы тобою гордились.

Там за стеной притаилась коварная трикстер.
В этом кино она с номером I-330.
Бойся соблазна, свобода — залог преступлений.
Колкая фраза, прикрытые шёлком колени…

Юные дни наводняют миазмы фантазий,
Долг гражданина — пресечь на корню метастазы.
Им, безусловно, и лучшая в мире награда —
Жизнь под полой белой мантии Старшего Брата.

Плата за это — легка для любого кармана:
Мелкой монетой, которой была Ариана.
Длань Благодетеля мягко журит непокорных:
Вы — словно дети, которым не дали попкорна.

Разве мураш на огромном полотнище флага
Мог перевесить когда-либо общее благо?..
Общее благо не терпит и тени сомненья,
Тысячи лапок поднимутся в День Единения.

Сорок кошек

Сорок лет — как сорок бездомных кошек,
Кое-как отмытых и взятых на пансион,
Кто получше мехом, а кто поплоше,
В бабий век улягутся — данные от ВЦИОМ.

Что ни кот — мурчать, выгибая тушку,
Попрошайкой ушлой тереться у сапога.
Что ни год — настырно теснить друг дружку —
Не ступить ни шагу, не выгнать, не распугать.

Быть привыкнув феечкой да принцессой,
Стрекозой беспечной, стремящейся в дальний путь,
Тем страшнее вкрадчивого процесса
Наблюдать упрямую, хищническую суть.

Всей повадкой, всем естеством похожи,
Годы матереют из милых смешных котят.
Лепят мастер-классы резьбы по коже,
И скребут в сердцах, и кусаются, и когтят.

Ряд за рядом снова хвостами хвастать
Распушатся рыже-подпалые октябри.
До числа пушистого зверя Бастет
Октябрей-котеек остаётся всего лишь три.

День святого карантина

Не проходит дня без какого-то западла
Утюги бубнят: кто не с нами, тот против нас.
Пятилапый бес, чудесаты твои дела
Не стяжать побед, а на сущее бог подаст.

Ненасытен пал, горизонты лежат в дыму
Кто упал — пропал, даже если напился пьян
Выбирай суму, благодарствуй, что не тюрьму
Не взирай, Муму, волчьим взглядом поверх тряпья

Все баяны в хлам на честном чумовом пиру
Морда без чехла — словно вызов «Иду на вы»
Выводи коня, мы здесь явно не ко двору
Нам пора линять на спине боевой Плотвы

«До Луны и обратно»

Я люблю тебя так, как любят берёзы с ивами
Те, кто до сих пор почему-то не эмигрировал,
Те, кто смотрят в окно декабря, беспросветное вроде бы,
И катают под нёбом упругое слово «Родина».
Я люблю тебя так, как длится в ночи молчание,
Как песок и бетон, куда катера причалили,
Как дышать — любое создание аэробное,
Округляться до целого — бесповоротно дробное.
Как остывший кофе в копчёной лесной посудине,
Как пятьсот страниц с заплетенными в косу судьбами,
Как брюхатое снегом стадо в вершке над крышами,
Как слова, что были не сказаны, но услышаны.
Я люблю тебя побережьями каменистыми,
Горьковатым дымом, что пляшет кадрили с искрами,
Молоком и хлебом, горчицей особо лютою,
Раскалённым асфальтом, холодным стеклом я люблю тебя.

Жизнь несправедлива и горька…

Жизнь несправедлива и горька,
А зима депрессией чревата…
Выход есть: найти себе сурка.
(Или завести себе вомбата)

И хандрить вдруг станет не с руки,
Самым записным социопатам:
Не хандрится там, где есть сурки.
(Грусть успешно лечится вомбатом)

Разведут перчатками врачи,
Но болеть вам некогда и хватит —
Дома обаятельно сурчит…
(…Или очарованно вомбатит…)

Ждать, пока сугробам выйдет срок
Таять, словно сахарная вата,
Веселее, если есть сурок.
(Но не забываем про вомбата!)

Право, зря Ивану-дураку
Лягушонка встретилась когда-то.
Каждому Ивану — по сурку!
(Каждой Несмеяне — по вомбату!)

Лучше не придумали пока,
Чем, когда кому-то херовато,
В руки взять мохнатого сурка.
(Повомбатить теплого вомбата)

Дорога Королей

Мы шли Дорогой Королей,
Дорогой без возврата.
Берсерки облачных полей
Вставали брат на брата.

Мы шли дорогой без конца,
Не помня ей начала,
Лишь виса высшего певца
Меж соснами звучала.

Грозящий вал не отставал,
Охотился как будто,
Но путь лежал на перевал —
В блистающее утро.

Пускай из вечного вчера
Не вырваться без боя,
Две капли крови до утра
Остались нам с тобою.

Их слижет солнечная нить,
Вплетет в клинок заклятьем,
Чтоб две руки соединить
Единой рукоятью.

Мы небо взрежем, как гранат,
И хлынут звезды соком —
Так силой яхонты гранят
В стремлении высоком.

И вековечное вчера
Сожмется жалкой тенью.
Нам сока хватит до утра,
И полон будет день им.

Глоток последний сбережем
Для пьяного заката
И бросим яхонтовый жом
В объятия агата.

Дорога ляжет так светла,
Как отблики на гранях
Алмазно-прочного стекла,
Что пальцев не поранит.

Мы шли Дорогой Королей
Под лунным покрывалом.
Сто первый раз мы шли по ней —
Чтоб стать ее началом.

Росомаха

Острия когтей в двадцать ран полосуют наст.
Против ста смертей — «Кто не с нами, тот против нас».
Нескончаем бег — что ни миля, до дна своя.
Простынями снег, ветер воли взамен жилья.
По камням река — что под шкурою зверья стать.
Недостаче лап недостатком и то не стать.
Развязать войну даже бурые не спешат —
В меховом плену вдвое большая ждет душа.
На подол лесов неустанно ложится след.
Тех непрочен сон, кто во множественном числе.
Их тревожит до дрожи в холке косматый страх —
В поле воин, один как перст на семи ветрах.

Рыцарь, которого нет

В доме тепло, пахнет едой и лесом.
В доме темно — ибо зачем здесь свет.
В доме давно скукой больна принцесса,
Смотрит в окно — много-премного лет.

Там и с огнем не отыскать дракона.
Там за окном — стройка и ресторан.
Пасмурным днем — трассу видать с балкона,
В ясную ночь — сад сверчит до утра.

Там на полу — тень притаилась тигром,
Дождь по стеклу — рокот хмельной толпы.
Только в углу старый будильник тикал —
Как ты не слушай — не перестук копыт.

Что за нужда — в памяти рыхлой рыться?
Снова среда, вечер, какао, плед.
Некого ждать — к ней не прискачет рыцарь.
Всё ерунда — рыцаря просто нет.

Не было, нет и никогда не будет.
Разве во сне — жаль, что они не в счёт.
Правды в вине долго искали люди.
Что бы и не пошерудить ещё?

В доме сквозит, как на опушке леса.
Все на мази много-премного лет.
Куплен «Визин». Смотрит в окно принцесса.
Вдруг да летит рыцарь, которого нет.

Спи, волчица

Это просто осень в окно стучится.
Это просто воет внутри волчица.
Это что-то острое под ключицей,
Что не даст и заполночь отключиться.

Просто, что предсказано, не случится.
Просто щиплет веки, как от горчицы.
Оттого и воется, и кричится,
Оттого и лезвие под ключицей.

Осень проползет, пролетит, промчится.
Пылью побледнеет одна вещица.
А весна не копит, не мелочится.
Не скули на сны до весны, волчица.

Танец Тантры

Кали танцует. Алчно змеятся Наги,
Абрисы коих наземь бросают руки.
Люди вкушают дхарму, светлы и наги,
В тень облачая кости под танец Дурги.

Алые капли лотосовых цветений —
Бледная тень карминовых пальцев Кали.
Люди от века слепо страшились тени —
Той, где Бхайрави танец ведёт веками.

Тень, словно сари, плечи укрыла Сати,
Луки-глаза спустили свои тетивы.
Вольно рукам, не утратив змеиной стати,
Вторить реке руки Натараджи Шивы.

Юги сменяя, ночи и дни вершатся.
Люди на прочность пробуют все пределы.
А за последним вечно танцует Шакти,
Пламя и тень Вершителя Махадевы.

Вояж

Принцесса больше не пишет сказок,
Принцесса больше не носит платья.
До Зазеркалья билет заказан,
А чемоданы дотащат братья.

Вагон плацкартный гудит прибоем,
Курей скрывая, шуршит газета.
Бонджорно, верхнее боковое,
Традиционно — у туалета.

Колеса в паре с сердечным ритмом
Накроют пологом колыбельным.
Что тебе снится, mi señorita,
Когда все линии параллельны?

Минуя жадные рты вокзалов,
Страну Чудес насквозняк проехав,
К рассвету в Вильнюсе оказалась —
И пересадка назавтра в Ехо.

Любая песня — да будет джазом,
Любая проза — да будет песней.
Принцесса больше не пишет сказок,
Принцессу в сказку уводят рельсы.

Сурок

В Локус залетела Арьюшка с горящими глазами и провозгласила: «К нам приехала Стефания Данилова!..» — с таким видом, что все как минимум должны были пасть ниц или хотя бы перекреститься. Я не знала, кто такая Стефания Данилова, я не читала ее стихов и вообще довольно скептически, в силу своего опыта, относилась к «юным дарованиям». А потом она вошла в зал – маленькая девочка с глазами древней Богини и повадками Роньи-дочери разбойника. И ушла на свой концерт в черно-блестящем платье из наших закромов, сделавшем из нее египетскую статуэтку. Я не была на концерте, работа, блюдя свое отличие от волка, никак не хотела убегать в пригородную лесополосу, да и настроение не располагало к увеселительным мероприятиям. У меня был период расставашек – та стадия, когда он «всё осознал», но полноценными граблями еще не заделался. Но любые грабли стремятся к своей высочайшей реализации, поэтому кудрявый фавн с неустойчивой нервной сегодня предполагался в моей Норе. С киношечкой, а там – как пойдет. Звонок от братца-Волка прокатился по кухонной ламповости экскаватором: «Стэф негде вписаться, я сказал, что можно у тебя, ты как?». Я как. Я – как всегда – мой дом открыт странникам, моя дверь не закрывается, мои спальники – в распоряжении гостей.

Стэф очаровала меня с первых фраз. Я поняла, что с этим человеком мне интересно было бы проговорить всю ночь, а может быть, и не одну. И потом, из этих полуночных разговоров, слепить дружбу, которой не мешают границы и километры. Но… фавн ждал меня в комнате, и я, выдав взбудораженной деве еды, коньяка и полотенце, удалилась в альков, буквально на полуслове, которое так хотелось договорить. Наутро оказалось, что тонкорукого сурка, огнеглазую девочку некому везти в аэропорт, но мы же в ответе за тех, кого приручили, и фавн был озадачен квестом по перемещению «девы-в-биде». Задачу, надо сказать, он выполнил и перевыполнил, по дороге не только наладив с питерскими поэтами в лице Стэф дружеское общение, но и получив и приняв приглашение в Северную столицу на Бельтайн. Тут мне стало сильно смешно и немного обидно – именно в такой пропорции, потому что фавн полностью подтвердил мое о нем мнение, выкристаллизованное годом совместного проживания и работы, но само по себе ренегатство к точно такой же странной-курящей-неземной-нехозяйственной девочке, только на добрый десяток младше, кололо ЧСВ знатным чертополохом. Чертополох увял, когда мне написала Стэф. По-сестрински и по-женски. И это навсегда зацементировало ту булыжную дорожку из пункта А в пункт Б, которая начала выстраиваться еще ночью. Надеюсь, от наших километровых переписок, фавну забористо икалось, но, как и следовало, он был не единственной и даже не главной темой наших обсуждений. Уж кто-кто, а две ведьмы найдут, о чем потолковать, а мужики… Мужики приходят и уходят, глазасты же ведьмы на дороге не валяются.

Мужик и правда ушел, за ним пришли и ушли еще двое – по одному на каждую ведьмину душу, оставив после себя стихи и саги, кричащих и поющих ведьминых детей. Саги перекрещивали клинки, сплетали змеиные туловища и ткали узоры в двух разных жизнях, а порой казалось – в одной. Примеру мужиков последовала и ветрянка, которая пришла и ушла, оставив после себя незабываемые воспоминания и общие темы, имя которым если не легион, то туева хуча точно. И что бы ни было, кто бы и чтобы еще ни врывалось в нашу жизнь, порой ставя ее на уши, а порой – и на крышу автомобиля, я знаю, что где-то там, за туманами, в Городе-на-Неве живет и творит девочка с огненными глазами, ведьмочка с парчовой душой, сурок с мягкими лапками – Стэф, моя далекая и близкая Стэф.

Тараканчик

Ко мне вечерами приходит один тараканчик,
Несёт четырьмя из шести он картонный стаканчик.
Сует мне под нос, тарахтит повелительно: «Плакай.
А я, словно пёс, не обижу протянутой лапой».

«Небось, не забыла, что портятся девы без плача. —
Зудит жесткокрылый, стаканчик стеснительно пряча. —
Не парься заплакать, не стыдно, ведь я таракашка.
А чтобы не слякоть — смотри-ка, готова стакашка».

«Иначе — я знаю — дворцы накрывало обвалом,
Как дева иная проплакаться вдруг забывала.
Уж лучше — стаканчик, и снова с улыбкой наутро…» —
Скрипит тараканчик правдиво, занудно и мудро.

Но сухо в глазницах, отныне не капают слёзки.
Фасеткой косится, надкрыльем касается жёстким:
«Ты это, полегче. И если накатит — я мухой!..»
И снова за печку, стаканчик сжимая под брюхом…

Мальвина

Постылые сказки в зачитанной книжке:
Родные салазки, безлапые мишки.
Не держит удара укушенный сказкой,
И хвост от удава нарезан колбаской.
Принцессам — гороху, носов — буратинам!
Знакома до хохота эта картина.
Кудряшек — мальвинам, костей — артемонам
И крапчатоспинных грибов покемонам!
Всем мальчикам — пальчик, пиратикам — рому,
Всем бабам по даче и по ипподрому.
Как это знакомо, как это невинно —
Любому Джакомо найдется Мальвина.
Научится быстро седлать и треножить,
Звать солнцем — лабысло и лицами рожи.
Горох же хорош как заправка бульона,
Туда же покрошены два Артемона,
Один Чиполлино, голяшка от мишки.
Не те ты, Мальвина, усвоила книжки.

Как же всё наверчено-переверчено…

Как же всё наверчено-переверчено, на вопросы оптом с лихвой отвечено, все ошибки-промахи позамечено, на квадраты-полосы порасчерчено. Только как по линиям и квадратикам? Не по шкуре ж это нам, с-боку-бантикам, чистым перфекционистам, сиречь фанатикам. Без прикрас, без ретуши — правды нате-ка! И сидим, и давимся этой правдою, и казать стараемся, будто рады мы. Только краник капли свои отрядами сцеживает в чашечку необрядовую. Как же быть с неровною половинкою? С недопрорисованною картинкою. Долго протяну ли с прогнутой спинкою да с гудящей бездною серединкою? Мне ли всё мерещились тропы волчии, где двоих не свалят любые полчища, где тебя услышат, крича ли, молча ли, где недоговорки давно закончились?.. Я ль прошу нелепого-невозможного, божески простого, чертовски сложного, внутримиокардового-подкожного, непереступаемо-непреложного?.. Если так, то дай мне по шапке, господи! У тебя там ангелов извелось, поди, коим за житьём моим довелось следить. Да и сам ты что-то изрядно с проседью….

Назад Предыдущие записи