Рассыпь песок в изгибы злого ветра…

Рассыпь песок в изгибы злого ветра.
Что предначертано, то не уйдёт.
И связь сожги. Пусть близится комета
И властвует в тенях весь твой черёд.

Блеснут ресницы золотым приливом,
Во Тьме расширятся зверей зрачки.
Песок на полотнище горделивом.
Песок на трупах крови пьёт толчки.

Погибшая надежда

Выпьем за былые, други, повороты, –
Я сегодня, словно прежде, Чёрный Зигур.
Руки в красных брызгах. Тени жертв… кого-то…
Их казнят, не так ли? Я не слышу криков.

Верные наивны. Разве могут ранить
За спиной наветы или сплетни ваши?
Почести, награды – всё бы отдал майа
За минуту в трансе Храма – чёрном, страшном.

Следует их сжечь… их муки – дань не Эру:
Если нужно, я весь Храм наполню кровью.
Грань откроет вход великому Мулкхэру;
Лишь посредник я, лишь путь ему готовлю.

Пусть решится всё о нас на Менелтарме…
«Прекратить? Не нужно боли, Тьму обретшей?»
Те, кто помогал и руки омывал мне,
Замолкают при улыбке сумасшедшей.

Рвёт закатный ветер мантии багрянец,
Всех молитв не счесть… ненужными словами…
Страха нет, а боль – лишь временный посланец.
Тьма всех примет, знайте. Жрец верховный – с вами.

Я увижу, словно въявь, как бесится судьба,
Море и огонь обнимутся поспешно,
И блеснёт, под рёв волны, с Небесного Столпа
Мрачным серебром погибшая надежда.

Валинор

Ты, мой слушатель, знай: есть без карт рубежи.

Там, подальше отсюда, – над Морем, – лежит
бывший дом мой, где красочней – лучше, чем вольно,
где назло небесам от сияния больно;
ты узнаешь, вдруг если проведаешь сам, –
есть долина, где издревле тошно глазам
от мудрейшей и высшей вокруг красоты,
и подумай, – я сам строил эти мосты…

Та долина больна, бесконечно больна,
пусть она, словно мир, с днём и ночью равна,
и ничто не спасёт вечно юный росток –
в ней сверкающий радостью город-песок.

Он был прежде всего, вместе с этим – так молод.

Чьи-то стоны и кровь, было, видел тот город, –
в равнодушном мелькнут хрустале и уйдут;
а цветы одурманивают и цветут,
словно время – не горькая города сила,
словно место не только она исказила,
насадив странный лес из осколков стекла,
все мечты раскалив на камнях добела.

Я рождён был в том сне, жил среди, наравне,
как другие, доволен был чудом вполне,
но стеклянный шедевр мне однажды был сломан
силой краткого, чёткого лживого слова,
и дурманы исчезли (на свете есть воздух!),
и я понял: дышать и бежать, коль не поздно.

И случилось так много, – не стану о жутком, –
и с тех пор не осталось уж времени в сутках…
пусть, но этого хватит долине ответить:
за тоску лицемерную в эллери детях,
за всю боль остальных городов и долин,
что не дожили ныне до мхов и седин,
за послов всех, убитых без переговоров
той же силой, что быть обещала опорой.

Передай там, как будешь заглядывать в дом мой,
всем служителям, пешкам и главным по дрёме:
как ходил по алмазным дорожкам когда-то,
раздавлю сам же в прах, – по привычке солдата.

Свиток золота

Ты, вечный мой друг, нота вовне, нота внутри,
Великий философ и ласковый слабых убийца,
Древнее всех древних металлов, сфинкс среди ночных пирамид,
Пиши же свой свиток на душах!
Звени на ветру, даже если от правды твоей будет больно,
Сияй, даже если другие ослепнут,
Стекай, играючи, капельками в лабиринте своих отражений,
Ты ничто, и в то же время ты – всё,
Кипящий родник осознания, бывший здесь прежде всех мёртвых,
Невидимый знак бытия, сам себя познающий,
Исчисливший время и волны ленивой мелодией смерти,
Нашёптывай лживый восторг им, не видящим истины,
Указывай путь к прекращенью им, не знающим меры,
Залей их судьбу ярким светом, мнят пусть, что избраны свыше, скорей оступятся в неверном луче,
Сделай тяжёлой их чашу, чтоб верили глазам, данным телом, и чувствам; чаша, мол, перевесила, мудрей они тех, чья чаша легка.
Каждой чешуйкой на шкуре слушай меня,
Каждым вихрем в спирали пройди моё сердце,
Каждой песчинкой впитай все ответы не-жизни,
Каждый миг посвяти сохраненью своих несказанных миров.
Мой друг и философ, свиток начат, калечь, воскрешай,
Расскажу о мирах, что захочешь, любой вопрошай.

Мне теперь уже это не высказать…

Мне теперь уже это не высказать,
Пусть побудет страница нетронутой.
Не рассчитано здешним неистовство
Старых дней, страх питающих омутов.

Не качнётся, туманом залечена,
Злая боль о веками несбыточном.
Память спит, заперта, не замечена,
Тишиной этот крик в камне выточен.

Колыбельная

Зашиты в нужном, дневном аспекте,
Слова привычно так много значат.
Но всё ж лежит перемычка света
Из мира яви в неоднозначность.

От дальних странствий до внешних мыслей
Неторопливо плывёт дремота,
От нераскрытых тонов зависит,
Какой здесь, днём, будет жить охота.

Усни для жизни в надлунный полдень,
Дремли под тайно желанный праздник,
И пусть сны небо не беспокоит
От внешних мыслей до дальних странствий.

Драуглуину

Как толща веков отделяет от слов,
Сказанных в песне сполна,
Бледна и прохладна под аркой ветров
Злая луна, волчья весна.

Вернулась та ночь, ярче орчьих костров,
Каплей стекает с клыка.
Луна – свет и кровь нерасказанных снов.
Миг до броска. Ну, а пока

Знакомая морось. И запахи – те.
Я недостоин эпох.
Товарищу новых не выдумать тел.
Богом был волк. Волком издох.

Lata-bûrz ulîma / Под Тёмным троном

Стихотворение написано на чёрном наречии Мордора (бурзгаш)

Amal ghâsh agh burgûl
Nût-ishi-ob durbut,
Ash gothbûrz krimpubul
Agh uzguli matut.

Ash ulîma, agh tug ash shakh,
Gath sha nazgûli, u tash gâkh.

Ash nazg prakhubulûk
Rrug-ûr u Lugbûrz,
Ash bugd thrakubulûk,
Ilid ghûlub matûrz.

Ash ulîma, agh tug ash shakh,
Gath sha nazgûli, u tash gakh.

Где огонь и тень
Правят в небе,
Один Тёмный Властелин их свяжет,
И их земли умирают.

Один трон, и только один повелитель,
Спеши к нему вместе с назгулами, да будет так.

Одно кольцо их заманит
Для кнута в Лугбурз,
Один зов их всех увлечёт за собой,
Эльфы станут смертны.

Один трон, и только один повелитель,
Спеши к нему вместе с назгулами, да будет так.

Сон

В полусне было утро,
А где-то явь,
Не уйти на минуту,
Сон вспять, сон вплавь.

Голубою преградой
Мне день встаёт,
Словно пыль у громады
Моих ворот.

Мы опять победили,
Конец войны,
Больше враг не осилит
Ничьей стены.

Где-то спит наше горе,
О том молчим,
Отразит только море
Весь горький дым.

Где-то очень неблизко
Кровь, песнь, заря.
И на бархате низка
Из янтаря.

Где-то всё не бумажно,
А очень въявь.
Сон уйдёт, – но не страшно.
Подсказки? Правь.

Вместо книги – набросок,
Усталость лет.
В самом деле всё просто:
Меня здесь нет.

Костры в Сайртахане

Фигурка в пыли и тумане,
Смолу пахучую, с Тьмы обетами,
В огонь кинет, звякнув браслетами.
По нам жгут костры в Сайртахане.

Потух вечный жар за горами,
А кто-то молча ещё надеется.
Не верится в боль, пусть не верится.
По нам жгут костры в Сайртахане.

Шуршит алый шёлк: то в дурмане
Песок и звон идут солнца тропами,
На зов, обожжёнными стопами.
По нам жгут костры в Сайртахане.

Хранить поклялись. В древнем храме
Рубин засветится, как положено.
Обветрены горем – не брошены:
По нам жгут костры в Сайртахане.

Прости нас, звезда на бархане,
И ты, наследница в красной мантии.
Не зря, пусть не зря под заклятия
По нам жгут костры в Сайртахане.

Гавани

Птичий последний клик на земной обители,
собираются прочь не нашедшие дом хранители,
их уводит тоска за недвижный больной закат,
час песка и жемчужин, час невозвращенья назад.
Серые складки на шёлке – тысячелетняя грусть,
пусть не вернусь, как они, пусть никогда не вернусь.
О высокие, отразившие сонную глубь небеса,
если б спокойствие ваше сжечь мог я сам.

Не моя пробудилась сегодня весна…

Не моя пробудилась сегодня весна,
Не мои льются ноты из вещего сна.
Всё ты знаешь, мой мир, ты так стар и так юн,
Словно было-и-не-было древ, солнц и лун.

Всё ты можешь, мой мир, ты ещё впереди,
Вёсны многих из нас на твоей спят груди,
И мы смотрим с улыбкой молчащих в твой свет,
В небо многих, с весною вернувшихся лет.

Ты, мой мир, их встречай так, как прежде всех нас,
Было дело, слепил чуда тысячью глаз.
Не моя пробудилась сегодня весна, –
Пусть и им улыбнётся миг прежнего сна.

Мелькор – людям

Чёрные капли духа на звуках исчезнувших,
Словно мольбу, повторяют следы заклятья.
Ты не узнаешь, сколько я в муках… зачем… уже
Нет, невозможно поверить… и ожидать я
Здесь, между двух намерений, судеб дальнейшего
Стану, – забудьте, не смейте, не ваш здесь воздух,
Там же – и песня, и жизнь вся, забудь ушедшего,
Заново видеть идите. Пока не поздно.

Коридоры

Чья совесть – друг, а чья совесть – брат?
Коридоры во тьме возвращают тебя назад.
Правда уловкам не даст ни лазейки найти.
Не лгал? Так попробуй свободно, своими ногами уйти.
Всё на свет, всё на свет, что ж, если больно. Быть тайному – явным.
Ты зря собирался быть дважды умершему равным.
Это не пытки железом в заплёванной орками яме,
это не чары на вражеской башне так сделали сами,
не шутит с тобой лабиринт коридоров под ней,
ты вину в паутину заплёл: чем сильней, тем больней.
Осыпается пыль по углам, и с ней только тлен да морока,
темница открыта, но нет, всё увидит безвекое жуткое око,
где-то каплет вода, здесь есть плесень и крысы,
и воздух снаружи покажется вдруг омерзительно чистым,
день назад ты хотел убежать, но безвольно лежишь.
Привыкай к этим страхам, мой друг.
От себя не сбежишь.

На стыке

Однажды тебе не помогут книги.
Истает желание. Быль – значит: «было, давно».
Рассказ неизменно живёт на стыке.
Записывать мир до деталей? Не всё ли равно?

В случайном порядке сошлись этапы,
А весь – неразвёрнут, и знаешь, что ценного в нём?
Ты видишь единственный отблеск лампы, –
И в маленьком блике – весь свет твой, весь брошенный дом.

То, что не должно гореть

Ты шёл и искал,
Зная, что не найдёшь.
Пусть заметен оскал, –
Так же не веришь в ложь.

Шёл жаром на дым,
Даже не днём с огнём:
(Днём смешно молодым), –
Ночью ты пел о нём.

Не станут ясны
Ноты, не лягут в такт,
Не для смертной весны,
Слушал – не виноват.

И что-то должно
Перегореть внутри.
Что могло, то ушло.
Сам не сгори, смотри.

На пыль не растрать
Плясок ночных костров,
И не дай погасать
Искрам неспетых снов.

Но только горит,
Мир разрывая, мысль,
Умертвит – исцелит,
Сгинешь, но сам – держись.

Но только горит,
Что не должно гореть.
И весь дух твой отлит
Горьким огнём.

Как – тлеть?

Наш путь

Посвящается Кейми и Тиллэ

Наш путь лёг в глаза через солнце Арты.
Так лягут кости. Так лягут карты.
Ни совесть, ни разум тут ни при чём:
Попробуй не-сказке стать палачом.

Наш путь – это мы, наши сны и пламя:
Какая разница, что за нами?
Кто пел нам все песни их, кто неправ,
Баллады тех выжженных лавой трав?

Наш путь – это память, но в ней – надежда:
Сквозь вереск ввысь – звёздный колос нежный,
И копья аира – защита снов.
Ты помнишь: так было. Так будет.
Вновь.

Выбор

Здесь древний Альмарен. И заклеймлён
Глубинным жаром всякий, кто боится.
Но ты идёшь. Не с нами станешь биться,
С самим собой. Доверия ли ждём?

И разговору долго ли продлиться?
Он с чужестранцем, на момент – врагом.
Что небо Харада – рассказы о былом,
Любовь и смерть – что чужестранцев лица.

И чересчур зловеща Тень за нами.
Определить, маяк здесь или сеть,
Издалека желательно всем людям.

Не возражаю. Но согласно пламя:
Коль в человеке нечему гореть –
То, хоть убей, гореть оно не будет.

Я приду

Хранить не устал.
Пусть войны,
Несчастья, злость.
Молчите. Пусть ал,
Спокоен
Рассветный мост
Плывёт. Я молчу.
Не выну
Древнейший меч.
Не с этим учу.
Не в спину
Искать с ним встреч.
Но если судьба,
Так нужно,
То я приду,
И жалость – слаба.
И душно
Металла льду.
Вновь Арте стонать
В мученьях,
Как там, тогда,
Когда умирать
Велели
С огнём вода.
Морнэрэ, проснись,
Твой пробил
Кровавый час!
На гибель зажглись
Звёзд сотни,
На взмах с плеча.
Клинок мой, не стынь,
По низу,
И вверх и влёт!
Последний пустырь.
Час близок.
За них – вперёд.

Путник

Ты пролей немного света за порог,
Встречный путник так устал и одинок.
Иней пряди разбросал седые в лес,
И с моими слился цветом этих мест.

Ты шагни за дверь хоть с малым фонарём,
Я увижу огонёк сквозь бурелом
И пройду по тишине подгнивших трав,
Не нарушив сон неспящих там, в снегах.

Выйди, хоть чуть-чуть мигни своей свечой,
Я не ваш, пойми, но я и не чужой.
Дети спят? Ты чуть в окошко посвети,
И увижу я зарубки, как идти.

Нет, не выйдешь ты, когда звучит их шаг…
Ты права, конечно: вдруг нечистый, враг…
Ледяные капли стынут на лице,
Ночью некому жалеть о мертвеце.

Назад Предыдущие записи Вперёд Следующие записи