Лалангамена

..Когда служба в монастыре заканчивается, и монахи начинают расходятся по кельям, Я порою стою в арке возле витражного окна и наблюдаю за их движениями. Я пристально вглядываюсь в их лица, Я выбираю того, кто будет сегодня Моей жертвой.
Только на первый взгляд кажется, что все монахи получают одинаковую толику благодати. Нисходя на людей во время мессы, и преломляясь в их сознании, святой дух принимает различные формы и, соответственно, с этим меняется их поведение.
Одни идут бодрые и счастливые, и благодать льется через их глаза, застывшие в вершине экзальтации. Кажется, еще немного и у них вырастут крылья. Они те самоубийцы, кто, преломив энергию творца в своих чакрах — получают некое подобие временного опьянения. Творец всегда так дает — сперва немного, чтобы потом получить сполна. Наутро такие братья не могут встать с постели, энергия принятая ими, разрушает их изнутри, забирая их жизненные силы с собой. Кто сказал, что благодать, снизойдя на человека, не возвращается обратно? Кто сказал, что  благодать не убивает?
Другие идут уставшие. Уставившись глазами в пол. Им повезло больше – отголоски мессы не будут рвать их на части, они останутся наедине с собой в замкнутом круге усталости и боли – особенно этим страдают новички – работа на послушании выматывает и забирает почти все. У них нет сил даже молится, и это их спасение.
Третьи идут сосредоточенные, они смотрят хитро прищурясь, словно прикидывая или рассчитывая что-то в уме. Они еще счастливее, ибо осторожны. Они уже обучены горьким опытом общения со святым духом, они не поддаются его коварным дарам. Эти монахи умеют дозировать оказываемую им милость, они знают многие уловки, на которые идет дух, чтобы получить их жизненную силу. Они будут тихо молиться в келье: некоторые молитвы пропуская, некоторые сокращая, и их хитрости помогают им замедлить разрушение плоти духом. Я желаю им удачи в их бегстве от того, от чего воистину трудно убежать за монастырскими стенами.
Но вот идут четвертые. Их глаза тоже блестят, но этот блеск иной, чем у первых, в этом влажном от слез блеске весь спектр чувств – смятение, жажда, отчаяние, страсти, напрасно ищущие выход. По их глазам видно, что их вечер не закончится простой келейной молитвой, что будет продолжение. Они самые счастливые из всех. Потому что среди них Я избираю свою сегодняшнюю жертву. И у каждого есть шанс спастись – пусть даже на одну эту ночь.
Я ищу того, в ком сегодня меньше всего божьей благодати, но страсть противостоящая ей, та истинная страсть, которую так стремится задавить в своих созданиях творец, горит губительным для души огнем и зовет совершать роковые безумия.
Я смотрю в будущее и уже вижу кровь, льющуюся из ран и губы шепчущие: «Помилуй» и боль, сливающуюся с экстазом блаженства.
Он будет сегодня Моей жертвой. Я пойду за ним.
И с улыбкой на устах, покручивая в руках плетку, Я покидаю свое укрытие и иду следом. Я совсем рядом, но Мои шаги бесшумны, они не отдаются гулким эхом от стен монастырского коридора. Поэтому он, идущий в свою дальнюю келью, уверен, что идет один.
Да, путешествия по этим темным, поросшим мхом и пропитанным сыростью коридорам, ни с чем несравнимая романтика. Для этого иными ночами, Я оставляю небесные чертоги, чтобы спуститься на землю и пройти за очередным монахом его путь до его кельи: его храма, главного места его личных священнодействий, скрытого древними стенами от человеческих глаз.
Я иду за ним и смотрю в его прошлое, нет, он не из тех, кто не смог обуздать свою страсть, как часто бывает у молодых послушников. Его желания имеют направления, он знает, чего он хочет.
Вот мы заходим в келью, он становится на колени, открывает молитвенник, но латынь почему-то читается с трудом. Он нервничает, он ищет взгляда свыше. Становится понятно, что все это неспроста, что на этот раз, Я не просто развлекусь, но и разгадаю очередную человеческую тайну, тщательно скрываемую под полами рясы и маской благочестия.
Я стою с восточной стороны, сложив на груди руки. В одной из них зажата Моя плетка, с которой Я часто хожу по монастырям. Я забрал ее у фараона, еще во времена Моисея, и многие века она служит Мне по своему прямому и главному назначению и ни разу не подводила Меня. Я смотрю на него пристально и внимательно.
Тем временем монах начинает нервничать, но напрасно он взывает к творцу. Небо остается безответным.
Нужен ли творцу сумасшедший монах? Нужна ли ему эта ничтожная монашеская молитва, которая смотрится как краюха засохшего хлеба, брошенная собаке, на фоне райских яств творца.
-Услышь меня, творец! Услышь! – шепчет монах. – Как твой сын страдал за все человечество, так и я сейчас пострадаю. Для тебя. За тебя. И во имя тебя. Пусть кровь и слезы льются рекой, пусть мои стоны ласкают твои уши. Услышь меня, Господь, не оставь своего верного раба.
Но в ответ снова тишина. Он встает, ходит кругами, сам на себя злится. Ему кажется, что кто-то незримо стоит рядом. Он чувствует Меня, но сделать ничего не может.
Потом он отодвигает картину, изображающую муки святого на горящих углях, и достает свой свиток. Там были экзорцизмы. Изгнания всех сил Тьмы. Изгнание всех духов Бездны и Ада. Всех Диавольских Имен. Но что эти заклинания в сравнении с Моею силой?
И если бы здесь был Сатана – этот кровавый палач творца, он бы, конечно, давно бы покинул келью. А его демоны бежали бы в ужасе и смятении.
Но что до этого Мне? Ведь самые грозные тексты и печати его свитка годятся лишь на то, чтобы рассмешить Меня.
Я остаюсь, Я жду кровавой развязки.
Он отчитал все возможные изгнания. Потом призывал молчаливого творца. Тщательно, но безуспешно. Впрочем, чтение изгнаний уже дало ему нужную настройку. Он почувствовал себя свободнее и вытащил из-под скамьи ящик с множеством розг, плетей и поясов с колючими шипами. Он опустился возле ящика на колени и бережно и тщательно выбирал одну ту единственную, которая сегодня должна вознести его на небесные высоты и помочь в экстазе боли достичь состояния слияния с творцом. Он не знает, как жестоко я изменю его планы.
Но плетка выбрана. Он гладит ее. И благочестивая слеза катится по его щеке. Невероятная, ни с чем не сравнимая страсть горит в его взгляде.
Удивительно, ведь я искал монаха, кто не может побороть пагубную страсть и для того прибегает к плети. А нашел того, кто страсть эту взращивает и культивирует, до предела накаляя, возводя в степень особого ритуала и утонченного наслаждения.
-Я буду принадлежать тебе, творец, — говорит, наконец, монах, нежно целуя плетку.
Потом он встает, зажигает две свечи, между которыми должен пойти ток энергии боли.
Он скидывает с себя всю одежду и, бросившись на колени, склоняется к самому полу. И первые звуки плети начинают разрезать воздух.
Я стою за его спиной и с интересом рассматриваю технику ударов.
-Мало! ты себя жалеешь! сильнее,- шепчу я ему, и мои слова звучат для него как отголосок его сознания. Сейчас он в Моей власти и не сможет Мне противостоять.
Он бьет себя сильнее. Потом еще сильнее.
Его спина вся изрезанная шрамами и рубцами, ожогами от раскаленного железа и углей, стремительно покрывается кровью.
Безумие застилает его разум.
Он пытается читать Credo in Deum, потом Miserere mei, но голос его срывается, слова переходят на крик.
Он падает почти без сил в исступлении крича:
-Возьми меня, боже! Возьми мою кровь, мою плоть, мою душу!
Здесь я поднимаю свою плетку и начинаю наносить удары. Это не комариные укусы, которые он делал сам себе раньше, это удары настоящие. И келью наполняет незабываемая гармония звуков: его стоны и свист плети. Что он представлял себе: может, что бог спустился к нему с небес и сейчас его стегает или может быть, что он силой мысли управляет розгами и их танцем на своей спине? Нет, он погружен в бесподобное гармоничное блаженство – слияние боли с экстазом, уносящее из темной кельи в благоухающие райские сады или в пылающие пустыни ада. Он сам не знает куда, ибо эти картины меняются перед его взором  столь стремительно, что он не отличает наслаждение и боль. А Я просто так развлекаюсь.
-Возьми мое сердце,- продолжает шептать монах.- Ешь мою плоть, пей мою кровь. О, творец! Возьми мою душу!
Здесь я не смог удержаться от смеха. И нанося последние самые болезненные удары, Я ответил:
-Хорошо, ты Меня уговорил. Я возьму твою душу. Теперь она принадлежит Мне.
И Я снова начал смеяться. Он обернулся на Мой голос. Бледный, уставший, растерянный, он увидел Меня перед собой. Увидел на одно мгновение. Но так явственно и четко, что, очевидно, запомнит это видение на всю жизнь. Он увидел Меня, Мою древнюю плеть, окрашенную его кровью, и осознал Мои слова.
Он вздрогнул, и страшный крик отчаяния вырвался из его груди. Но Меня там уже не было.
…
Традиция боли и экстаза жива, она не умрет, пока есть истинные ее адепты. Пока есть сырые подземелья, темные коридоры и безудержная страсть в глазах последователей творца. И темными холодными ночами, когда раздвигаются границы реальности, и все тайное видно, как туманный мираж в разбитом стекле действительности, Я буду ходить по далеким монастырям, и ждать в сени древних витражей, Я буду вглядываясь в кроткие и смиренные глаза монахов и выбирать новые жертвы.Апрель 2013 г.