Лалангамена

Муха-Бегемотик, перебирая лапками, ползёт по тусклым обоям. О, что за пидорские обои! Муха, пересядь на зеркало, так мне будет лучше видно твоё волосатое брюшко, твои мохнатые лапки.
Муха со странным для мух именем Бегемот, пересаживается на чистую стеклянную поверхность, скрывающую амальгаму. Ведь я управляю мухами. А её лапки, двигаясь, марионеточно, повторяют плавный ход моих мыслей. Мухи закакают зеркало скоро. Они напишут своими какашками то, что скрывает моё сердце, в нем не хватает крови, чтобы написать это послание кровью моего сердца. Я просто поцелую закаканное мухами стекло перед тем, как повесить его на дерево, у которого белые, обожжённые небесным огнём ветви, но не повисну как недогруженный архив на закачке, рядом с ним, на белых ветвях.Знаю, что Ты, скорее всего, не увидишь моего письма, и начертанное мушиным дерьмом откровение никогда не коснётся души твоей. Пускай соленые волны и холодные ветра донесут до тебя… и пускай еврейские жрецы утверждали , будто бы молитвы подобны стрелам, и нужно целиться, и целиться хорошо, для того чтобы молитва долетела до Господа и не попала ему в пятку, что нужно следить за тем чтобы письмо дошло до адресата, не было разорвано собаками и голодными духами обитающими в пустыне, я доверю свои мысли волнам, я положусь на холодный океан ненависти, что лежит между нами, я отдам свои мысли соленым водам дабы обрести свободу. Ведь она нужна каждому из нас, а преданное служение — оно для этих голодных псов этой пустыни.
И мне не важно, что разделяет нас — что вечность, что Холодный Океан Ненависти океан — они невесомы, они — страусиное перо. Невесома пустота, которую я учусь вдыхать вместо тёплого воздуха. Невесомо, как и отсутствие твоего бытия, как данности — я не умру без воздуха, но я стану подобен соляному столбу, я стану неподвижен, и буду в безмолвии наблюдать дни, что неумолимо текут к тому дню, когда этот мир умрет. К дню, когда ты родишься, ведь для этого нужно, чтобы весь рассеянный свет собрался в точку, а зеркала духовной оптики всех древних жрецов давно уже засрали мухи, и я тихонько целую письмена из мушиного говна, и вдыхаю их сладкую гниль. Этот миг — единственная причина, по которой я дышу и подаю признаки жизни, но, я хочу, чтобы было ясно, что анабиоз — это тоже жизнь, только без признаков жизни, и пустыня хранит семя древа у которого белые ветви, и зрящие во все стороны листья, и это семя в стальной оболочке, оно готово ждать миллиарды лет пока не рассеется Предвечная Тьма — если бы рассеять Тьму было б так просто, как нажать выключатель…
Один фотон света, заблудившийся между зеркал, может нарисовать вселенную, если эти зеркала не покрыты печатями мушиного говна. Я попрошу воды Холодного Океана смыть все пиьсмена и растворить печати. Там, глубоко на дне, дремлет дедушка Ктулху, и он съест всех — пускай же съест печати и сделает чистым зеркало моего ума, чистым как метановые озёра, не осквернённые льстьями и цветами лотосов.Думаешь, ты не увидишь никакого отражения? Так загляни же:)

Я знаю отныне, что никто из нас не светится отражённым светом. Я — свечусь огнями Полярного Сияния когда потоки ионов касаются моей кожи, болотными огнями гниения, когда сгорает метан, что образуется в местах разложения трупов, и огнями червей-светликов, светящихся поганок, поедающих хрупую древесину поющих пеньков. Мои свет — огни пожаров и светодиодние индикаторы, сигнальные знаки Подземного Аэропорта, и пока они светят, стальное семя будет лежать в песках пустыни, как лежат в ней давно брошенные ядерные бомбы цивилизаций, давно почивших, и ждут дня, когда им придется сдетонировать. Древо не поднимет свои белые ветви, покуда сияют эти тусклые огни.
Но огонь твоей души затмит их. Твои глаза — это Солнце и Луна, и они нужны мне только чтобы затмить своим светом тусклый свет моих огней вечного распада. Я никогда не собирался делать из них наживку для рыбы, чья пища — глаза. Это выдумали маленькие летающие писцы, вскормленные на моей гнили, и их письмена твердят об этом — так знай, что они подобны дыму, их развеет холодный ветер, и их тонкие крылышки не выдержат яркого света.

И только тогда начнётся фотосинтез и поднимутся белые ветви со зрячими листьями, когда взойдут над пустыней два ярких светила, и поэтому я покрываю зеркала тонким кружевом из говна — я пишу, что яркий свет этих глаз — причина, по которой стоит дышать и просыпаться. А светить огнями гниения я могу и во сне.