Король на пороге

И когда он придёт, неожиданный и невозможный,
Отпирай ему двери, не спрашивая пароль.
Замирай на пороге — без слов, без дыханья, без кожи.
Ты ждала мыловара, внезапно пришёл король.

И когда он придёт, грей не ужин ему, а ладони —
Снег и лёд на вершинах, в истоках горных дорог.
За плечами зима — ей не выжить в натопленном доме.
Стылый ветер бессильно царапает твой порог.

Он придёт для того, чтобы вновь уходить раз за разом.
Возвращаться и снова в седую стынь ускользать.
Но в пути оберегом ему три нефритовых глаза —
Недотрога-луна и земные мои глаза.

Ещё стояла осень…

Ещё стояла осень с потерявшейся и опавшей листвой. А на улице уже запахло лёгким холодом и морозом. В окнах горел свет, так как уже стояла темень. Люди шли с праздничным настроением в надежде, что ещё чуть-чуть — и настанет плавно и не спеша Новый год.

В их душах играл маленький огонёк в надежде, что скоро соберутся большой семейной компанией. В их бокалах будут бурлить пузырьки шампанского, а на столе будут стоять в больших тарелках винегрет, и оливье, и сельдь под шубой.

Когда снова?

На стене грустит последний лист календаря. И спрашиваю у него: «А может снова осень наступить?»
Он отвечает: «Конечно, это когда деревья сбрасывают жёлтую или оранжевую листву свою». — «А когда снова осень?» Календарь отвечает с грустью: «Эх, только через год».
«Слушай, а ты можешь ещё ответить? Может снова наступить зима?» —  «Да, отворят метели двери, и станет холодно, а морозы на окнах нарисуют узоры, а снег ляжет на землю белым ковром», — с радостью календарь ответил мне. Потому что ждёт тоже 31 декабря, наконец.
«Когда снова постучится в дверь зима?» — «Эх, только через год», — ответил, шелестя своим одним листком.
«Ещё хочу спросить. Может снова весна прийти?» — «Конечно, это такая пора, когда всё цветёт и пахнет вокруг, птицы прилетают с южных земель и щебечут песни свои». — «А когда снова может наступить весна?» — «Весна только через год».
«Календарь! А, календарь? Можно самый последний вопрос?» — «Задавай».
«Может снова лето прийти?» — «Лето — это лето, мгновение — только пришло — и уже ушло. Остаётся только наслаждаться — мигом». И посмотрела с грустью на последний лист календаря и вздохнула, как же всё быстро проходит. Да, жизнь — это как лето, мгновение и миг.
«Не за горами», — наступило 31 декабря, с грустью подхожу к календарю и говорю ему: «Прощай, 2018 год!» И он отвечает: «Пока». Отрываю листок декабря.

Москва

По Московским улицам хожу и ловлю сладкую эйфорию. Светят ярко фонари, и исходит запах от бензина, что оставляют машины.

Осень стоит, а так ещё тепло, и ни капли дождя. Да всё ещё приятный и уютный воздух в столице. От этого так восхитительно, что можно гулять по променаду, пить кофе в бумажном стакане и есть мороженое с ванильным или шоколадным шариком.
Ходить по набережной и наблюдать, как по реке плывут катера.

Вдали виден Кремль, и он так ярко отражается в воде, и непонятно, кто кого отражает — река город или мегаполис водоём.

Пью чаёк

Сижу на морском берегу, пью чаёк
И гляжу на летающих чаек.
Смотрю на них с наслаждением.
И думаю про себя: «вот умеют они жить без всяких заморочек».
И сами летят куда хотят.
Чайки могут скрыться на небе с облаками.
И раствориться с ними, и стать единым целым.
И набрать такую высоту, что долететь до солнца и луны.
Их небесное светило лучами согревает крылья, а в сумерках, когда приходится лететь, — «лунный свет освещает им дорогу».

Снежинка

Я беззащитна, я пушинка,
И несмотря на весь мой блеск,
Меня считают за ошибку,
Меня толкают грубо в снег.
Я неприметна, одинока,
Не выберусь и не спасусь,
Надежда не продлится долго
И скоро я со всем смирюсь.
Я чувствую манящий холод,
Лишь здесь могу существовать,
Но вдруг тепло, эмоций ворох,
Это тепло — твоя рука.
Быть может я и не ошибка?
Я гибну с счастьем на лице.
Я лишь холодная снежинка,
Я таю у тебя в руке.

Мы безвольные твари с искалеченными душами…

Мы безвольные твари с искалеченными душами.

Плывущие по течению мерзкой жизни. А нужно ли?

Мы бежим от самих себя, от чувств, причиняющих лишь только страдания.

Любила ли я? Возможно… Или всё это лишь жалкие плоды моего подсознания?

Страждущего… Как сонные капли стекают с окна, запотевшего от перегара и выхлопных газов в старом автобусе,

Моя жизнь стекает ко дну в непонятых фразах моей никогда не законченной и не начатой повести…

Рассыпься осколками битой посуды или разбитых сердец измученных

По холодному кафелю на утренней кухне, не выпив чаю… Или кофе

Забейся или забей на всех, кто говорил что-то против. Я не такая, мы все не такие, всем просто пофиг.

Закуривая третью сигарету под транками, помни о том, что все мы здесь одинаковы.

Все сдохнут — исправить всё это нет никакой возможности, да и нужно ли, если жизнь состоит лишь из сплошных нерешимых сложностей…

Измени себе или себя — не страшно, избей, убей, солги — решай сам, что важно.

Всё серое стадо, повесив безликие головы на унылые плечи, плетётся в незримом пути под названием «Вечность»…

Ненавижу утро…

Ненавижу утро. Каждое моё пробуждение сопровождается болью и неведением: кем я проснусь сегодня, какое лицо посмотрит на меня в зеркало. И всё-таки я просыпаюсь, привычно оглядываю комнату в надежде на то, что что-то изменится, но нет, всё та же старая кровать на пружинах, всё то же зеркало в полный рост и стул, на котором лежит моя новая одежда. Медленно сползаю с кровати на холодные доски пола и неуверенным шагом иду к зеркалу, оттуда на меня смотрит лицо молодой женщины, по-моему, её можно даже назвать красивой, если бы не глаза разного цвета. Обычно такое явление отталкивает людей, но в её случае это выглядит правильно, не хорошо и не плохо, а просто правильно, я запомню её. Время примерить туалет, на стуле аккуратной стопкой лежит простая белая блузка с бантом у горла и василькового цвета юбка, для меня это значит только одно — за окном стоит тёплая погода, быстро одеваюсь и выхожу в прихожую, да, погода однозначно приятная, меня ждёт пара аккуратных туфелек с круглым носом на плоском ходу и небольшая сумка с тетрадями. Подхватываю сумку и пулей вылетаю из пропахшего временем подъезда, моего дома нет на карте, и никогда не было, кажется, на улице конец мая: школьники в своей парадной форме спешат вылететь из душных классов во взрослую жизнь, туда им и путь.

Привычным шагом иду к ближайшей остановке, мимо проезжают автобусы и машины, но я жду не их. Прислонившись к ближайшему дереву, слышу знакомый звон — трамвай без номера, для меня до сих пор загадка, как он едет без водителя и рельс. Поднимаюсь по ступеням, запах старой резины и пыльной ткани бросается в нос, прохожу вглубь салона, и трамвай трогается с места, мы едем по городу, и прохожие не замечают нас. А вот и моя остановка, улица раскаляется от солнечных лучей, я знаю, что за углом кирпичной пятиэтажки есть учебное заведение, гордо именующее себя МОУ СОШ имени чего-то там. Почти бегом взлетаю по ступеням в прохладное фойе школы, меня облепляют дети со всех сторон, хотя мне сложно считать их детьми в полной мере: взрослые телом, но пока ещё с чистыми сердцами. Мне дарят охапки цветов: розы, лилии, ромашки, одним словом, все те цветы, что принято дарить учителям перед тем, как навсегда покинуть стены школ. И всё это не имеет для меня никакого значения, возможно, это было важно для этой милой женщины когда-то, но не сейчас и не для меня.

Последние минуты последнего урока в этом году, выпускники нервно ёрзают на стульях, я со скучающим видом рассматриваю солнечных зайчиков, а сердце молодой учительницы бьётся в ритме незатейливой мелодии жизни. Обычно я не лезу в мысли тех, с кем меня сводит случай, но её думы кажутся мне интересными для собственных наблюдений, не подумайте, я не испытываю симпатий и антипатий к людям, скорее праздный интерес старика, наблюдающего за игрой детей в мяч. Что-то я отвлёкся, пожалуй, вернёмся к мыслям моей «подопечной».

 

В голове у молодой женщины слишком много мыслей, которые присущи счастливым людям. Например, девушка думает о предстоящем летнем отпуске, о том, что наконец-то сможет завести кота, о том, что обязательно по пути домой заглянет в любимую кондитерскую за фруктовыми тарталетками, но даже среди них есть мысли крайне мрачные, которые оставляют после себя пятна, схожие с пятнами нефти на речной глади, взглянём-ка на них подробнее. О, а вот и первые аккорды моих мелодий, её мучает отсутствие внимания от матери, ненависть к лучшей подруге, отсутствие взаимности в личной жизни, до чего же люди банальны, полагаю, что за это можно зацепиться. Мои искания прерывает трель школьного звонка, выпускники с радостным облегчением покидают парты, и мы остаёмся одни в пустом кабинете. Учительница быстрым шагом осматривает класс на предмет остатков культуры учеников, дописывает последние строчки в журнале и с лёгким сердцем относит его в учительскую.

Наконец-то! Теперь я могу взять её мысли в свои руки и закончить дело. У вас бывает чувство, что в голове сидит кто-то другой и подсказывает в нужный момент правильные мысли? А если голос в вашей голове не принадлежит вам, то стоит задуматься, а ещё лучше как следует испугаться, ведь это могу быть я. До этого момента я не написал ни строчки о самом себе, что ж, пора исправить это досадное недоразумение. Я не помню, откуда взялся и сколько лет живу, у меня нет постоянного адреса, нет принадлежности к какому-либо из миров и нет имени, я могу лишь существовать голосом в ваших прекрасных головках. Голосом, что подталкивает человеческую судьбу к последнему акту, и нет, не угадали, я не смерть, похоже, современные люди совсем разучились читать, прискорбно. Моя милая подопечная ждёт свидания с кавалером сегодня вечером, пусть ждёт, людям свойственно надеяться на будущее. А наш путь тем временем проходит мимо кондитерской, жаль, что я не чувствую вкусов и запахов, выглядит изумительно, в лучших традициях натюрмортов. Барышня не скупится на собственные удовольствия, и в её мыслях нет ни тени сомнения насчёт столь нерациональной покупки, пресловутое людское «хочу».

Мы выходим на просторы душной улицы, и взгляд юной барышни цепляется за проходящую мимо парочку: «Это он! С кем?! С ней!» — это мимо проплывали её возлюбленный и лучшая подруга. «Как он мог! С ней! Ненавижу! Пусть сдохнут оба! Ненавижу, ненавижу, ненавижу», — тихим голосом шепчет учительница, затем набирает знакомый номер на мобильном телефоне: «Алло, мама, я видела его с ней! Как ну и что?! И что мне теперь делать? Забыть?! Мама, неужели ты не понимаешь меня! Ты даже меня не слушаешь! Ты никогда меня не слушаешь! Ненавижу!» — и с размаху разбивает телефон об асфальт. «Не плачь, — шепчу я ей, — я знаю выход, мы знаем». Осталось совсем недолго. Она не плачет, в ней нет ни тени сомнения, нет ни капли жалости самой к себе, ведь она прекрасно знала, что этим закончится её очередной роман, впрочем, как и остальные до этого. Мы идём по дороге в сторону моста, она каждый день возвращается домой именно этой дорогой, ничего нового, вдалеке слышится звук поезда, люблю поезда.

Мне нужно ещё немного времени, а поезд тем временем всё ближе подкрадывается к мосту. Девушка осматривается, вокруг нет ни души и никого, кто смог бы помешать нам. Она надеется, что кто-то вспомнит о ней, позвонит, да хотя бы её неудачный любовник, но нет, телефон молчит разбитым зеркалом. В её милой головке давно были подобные мысли, но до этого момента у них не было шансов на реализацию, а тут, можно сказать, барышня сорвала своеобразный Джек-пот из собственных страхов, и чувство беспомощности и безвыходности в данном случае подходит нам как нельзя к месту. Она ещё пытается найти в своём сердце ту ниточку, что связала бы её с жизнью, но увы, её альбом из хороших воспоминаний пуст, он всегда становится пустым перед тем, как человек делает последний шаг в своей жизни. Есть такое выражение «свято место пусто не бывает», и если в душе образуется подобная пустота, то она либо заполняется счастливыми мыслями и воспоминаниями, либо начинает поглощать всё прекрасное из вашей жизни, и в конце концов мало кто находит в себе мужество признаться в этом и попросить помощи. Поезд всё ближе, кажется, что он ревёт прямо у меня за спиной.

Тишина. Я открываю глаза и смотрю на выбеленный потолок. Ненавижу утро.

Ниагара

И нам, манимым пропастью во ржи,
Не ведать в этом мире продолженья.
Признаем же победой пораженье —
Вода бежит, где камень не лежит.

А за окном — слова плечом к плечу,
Ползущие в нигде из ниоткуда:
Закончилась лицензия на чудо.
Лимит исчерпан акционных чуд.

Две ноты в абсолютной тишине,
Коробятся секундным диссонансом.
Но длятся, тешась эфемерным шансом
Инакой композиции в окне.

В тридцать пять понимаешь — мама права не во всём…

К двадцати пяти понимаешь: Мама была права. 
Не сиди до утра, не вырастет сон-трава 
через несколько лет в овраге сухих извилин.
Мы бунтовали, не верили и язвили.
И теперь я, проснувшись, пью залпом морковный фреш, 
И семь раз поморщишься, да тыквенный супчик съешь.
И зачитываешься здоровой поваренной книгой.
Не хочу знать, как вкусен бургер из Бургер Кинга….
Стефания Данилова 

В тридцать пять понимаешь — мама права не во всем.
Но куда ценней посиделок здоровый сон.
Вместо пива — какавушка, вместо картошки фри —
Отварная курица, дьявол ее дери!
Носишь шапку, перчатки, теплющие сапоги —
Не на шпильке, на два размера больше твоей ноги,
Чтобы влезли вязаные, козьей шерсти, носочки внутрь,
Потому что придатки и почки тебе не вернут.
Не кидаешься в омуты, мостов не палишь дотла,
Не кочуешь по койкам, тщетно ища тепла.
Возвращаешься — даже в пятницу — к девяти.
Потому что зачем куда-то тебе идти,
Потому что зачем к кому-то тебе идти,
Если дома — Дом. Там ждут тебя к девяти.

Майя Мякила — тебе!

сложно сказать,
связать,
нанизать
исключать
обеспечивать
связанность
ситуаций
в эпоху времен
слон приготовился
ужасное событие
рукоприкладно-плещущее
оценивая
с точек зрения
порносайты рекламируют монокли

себе, пожалуй, возьму вибратор простаты

подумаю
подождать с выбором
записаться в добровольцы
изойти неизвестно чем
и спрашивать остальных —
а дальше?

Безлодочник

Крошкин поскреб всесильной рукой по черному массиву бороды на своем лице. Извлек из пространства нагрудного кармана пачку сигарет. Забросил взгляд внутрь. Пусто. Лесополоса решительно заворачивалась в сумерки. Крошкин нацелил сознание на пробелы между живыми древесными столбами. Тогда, из глубины перспективы начала расти жирная точка.

По мере увеличения точка обретала в себе детали. Сначала образовалось элегантное пальто цвета тухлой желтизны. Затем, себя выдал бурый параллелепипед портфеля. Даже издалека Крошкин углядел истинность покрывающей его кожи. Наконец, очертило себя и лицо: дряблое, с воздушными складками щек и излучающее упадок жизни. Нелепо взгромоздились на это лицо мощные очки и бледность унылой плеши.

— Извините, — залепетала точка, обрекшая себя на человеческую форму, — опоздал! Не попал на плановую электричку, она полная была. Зато, сейчас ехал – в вагонах никого, представляете!

— Нет, — утвердил Крошкин, — духи при вас?

— Вот это мне нравится, — семенил словами человечек, — прямиком к делу! Всегда меня поражала эта прагматичность простейшего индивида. Это, мы люди города тянемся и зеваем в суете, а вы…

Крошкин чихнул.

От неожиданности шума его собеседник подскочил. Затем, быстро поместил руки в портфель и вынул оттуда звон золотоносных флакончиков. Стремительно протянул их Крошкину.

— Это — дедушкин, а эти мне перевели из-за границы, — начал было разъяснять человечек, но Крошкин его оборвал. Спросил:

— Как звать?

— Этого, который древний, — Амарант, а этого…

— Нет, — перебил Крошкин, — тебя как зовут?

— Игнатий Готтфридович, — ответил человечек и выставил вперед пухлую ладошку, — очень принято!

Крошкин оцепил ладонью флаконы. Укрыл их в кармане, откуда была изгнана бесполезная пачка.

— Хорошо, за мной – черно пробасил он и исчез среди тишины окружения.

***

Игнатий Готтфридович забросили себя в качание черной лодки. Крошкин посмотрел угрюмо. Вздохнул. Затем, схватился за окарины транспорта. Тяжеловесно отодвинул его в сторону озера. Когда вода примкнула к бортам, забрался внутрь сам. Мрачно заскреб веслами по поверхности жидкости. Игнатий Готтфридович блаженно обнял портфель.

— Если не секрет, — робко спросил он, — вам зачем духи? Вы их пьете?

— На волю отпускаю.

Замолчали. Обнаженные деревья теряли четкость. Степенно превращались они в тоскливую кучу линий. А, вскоре, и вовсе исчезли в неразборчивости своего единообразия. На Игнатия Готтфридовича довило молчание. Он попытался реанимировать беседу.

— Вы местный?

— Я, — ответил Крошкин, — сын села. Здесь родился и здесь буду вырождаться.

Игнатий Готтфридович немного оторопел в виду искренности ответа, но уловив просвет коммуникативности, бросил:

— Конечно-конечно. Я, знаете, в некоторой степени завидую вашему географическому психоположению.

— Да? — пыхтя отвечал Крошкин извергая из тела пот.

— Так точно! – пухлые губы Игнатия Готтфридовича приоткрыли зубы, — урбанистская жизнь, воистину, житие раба. Взять хотя бы меня…

Крошкин вновь оглушительно чихнул, но Игнатий Готтфридович в этот раз остался при себе. Сложив тело в положение нога на ногу, он лепетал:

— Я — заведующий кафедрой квантовой теологии в местном радикально-технологическом вузе. Уважаемый и уместный человек. Автор нашумевших научных статей вроде: «Бог мертв – Бог немертв: принцип неопределённости Шрёдингера в рамках кантовско-ницшеанской концепции» или «Критика и поликлиника: кризис и невозможность философии Жени Ризомского».  Это бестселлеры, без лживой скромности!

За последние десять лет Крошкин прочитал лишь пару книг. Одна из них была посвящена навозу и его роли в свежей внешней политике. В другой, автор весьма скрупулёзно воспроизводил старинные тибетские анекдоты. Именования книг Игнатия Готтфридовича для Крошкина были не более чем шумом падающего дерева в лесу, где никого нет. В черепе лодочника не было места для символической сокровищницы. Крошкин уже давно отказал себе в принятии фактов. Игнатий Готтфридович вынес из пальто выглаженный до тошноты платочек. Поднес его к мельтешащим глазочкам. Парой рванных движений очистил совершенно сухое лицо от нереального пота. Затем продолжил:

— Казалось бы, что еще нужно для счастья? Но, знаете в чем проблема, дорогой мой друг? Многознание ухудшает понимание. В свои пятьдесят четыре года я понимаю не более в жизни чем дитя. Я прибывал в отчаянии. Жизнь моя неслась навстречу к конечной станции безысходности. Бдения над монографией иссушились. Зарплату уронили в грязь, а возраст выхода на пенсию подняли к небесным вратам. Студентки, обратились в какие-то необъятные и замкнутые в себе субстанциональности. И более, я ничего не понимаю, друг мой? Понимаете, друг мой?

Крошкин прямолинейно качнул подбородком. Мочал терпеливо.

— Но, в жизнь всякого потерянного сквозь форточку надежды вламывается чудо. И вот, моя вторая бывшая жена посоветовала мне обратиться к сестре нашего общего знакомого. Она, в свою очередь, сослалась на одного известного актера, который, что весьма удивительно, тесно общался… В прочем, это не имеет сущностного значения, — опомнился Игнатий Готтфридович, уловив пустынный взгляд соседствующего, — мне советовали вас и ваш чудодейственный метод исцеления сочности духа. Правда, — Игнатий Готтфридович тревожно перевалился на иную ногу, — я не совсем понимаю систему его воздействие на сознание живущего.

— Скоро, вы сами столкнетесь с этим, — нехотя разъяснил Крошкин, — и тогда суета отступит.

Игнатию Готтфридовичу такой ответ представился мрачным. Весла окунались макушками в чернь воды. Пропадая и являясь вновь в бодрость смутной погоды.

***

Остановились. Крошкин припустил гребные палочки. Почесался. Игнатий Готтфридович сделался весь вопросительным.

— Ждем, — шепнул Крошкин.

Ожидали долго. Вокруг сделалось невыносимо бесцветно. Игнатий Готтфридович подавлял в себе напряженность стихами. Он мотал губами, беззвучно скандируя:

«Умирающие напевы и формы… Хор, чтобы утешить пустоту и бессилье… Хор стеклянных ночных мелодий…»

Но, поэзия не выражала помощи. Вскоре сделалось хуже. Много.

Безмолвие ублажало воздух вокруг. Даже ветер не колебал чувств. Игнатий Готтфридович ощутил умом близлежащую глубину спящей воды. Дно источало страх. Впервые в жизни профессора окутал подобный ужас. Кошмар, превышающий предел человеческого. Игнатий Готтфридович был уверен, что он страх этот доступен всякому живому и разумному. Сейчас вдруг, стало понятно, что Игнатий Готтфридович все дни своей жизни прибывал в этом страхе, везде водил его за своим телом.

Он ходил с ним в ларек за зеленым молоком. Он брал его в свою фанерную квартирку на окраине города. Вместе с этим страхом Игнатий Готтфридович жевал мутную похлебку с опилками. Он клал его под ледяную подушку, когда ложился спать и уходил в бессознательное. И, даже там страх настигал его. Страх становился шершавыми коридорами с пустыми бутылками у стен. Страх сглатывал Игнатия Готтфридовича, прикинувшись болезненно желтой кабинкой лифта с неполным набором кнопок. Страх был безлюдными подворотнями и бесконечными дорогами без автомобилей.

Можно утолить страдания, но боль и страх никогда не уйдут. Вселенная безнадежна. И даже смерть не предел, даже под землей ждет тебя шум, изничтожающий надежность. Негде прятаться. Никто не поможет. Ничто будет длиться вечно.

Игнатий Готтфридович замер.

Крошкин хранил безмолвие.

Раздался резкий удар. Лодка содрогнулась так, что Игнатий Готтфридович привалился к огранке судьбоносного судна. Сердце его сжалось неистово.

В них врезалась лодка. Пустая лодка.

С ссохшихся губ Игнатийа Готтфридовича не успело сойти и слова, когда мир вокруг настигло абсолютное осознание.

Крошкин осматривал место, на котором еще мгновение назад находился рациональный человек. Теперь же это место занимал материал одежды. И никаких мыслей. Сплошное безлюдье. Чистая пустота.

Ощущалось мерзлое касание октябрьской ночи. Крошкин накинул на плечи чужеродное пальто. Сбросил за борт очки. Портфель. Решительно выдохнул пушистым облачком пара. Крошкин стянул из кармана флаконы. Смиренно сглотнул из самого старого. Остальные распаковал и бросил за борт. Жилистые кисти снова были брошены на весла. Лодка поплыла дальше, протяжно углубляясь в темноту.

Белые стены

Смотри на белые стены,
Думай о потолке,
Отбрось все сны и дилеммы
И растворись в темноте.
Пройди сквозь плотные шторы,
А дальше — не шевелись,
Разум презрел оковы,
Память твоя — чистый лист.
Плыви по волне отречения,
Падай на берег, пари,
Забудь, откажись от волнения,
Без мира не будет войны.
Сквозь хрупкие желтые стёкла,
Рассматривай нас с высока,
Не небо, не звезды, не окна,
А волны, пламя, мечта.
Никто тебе не помешает,
Никто не скажет: «Нельзя».
Застынь, не гонясь за признанием,
Застынь, ведь это судьба.
Ты станешь белой стеной,
А может и потолком,
Всё это случилось с тобой,
Кто знал, что ты был темнотой?

С 8 ноября по 7 декабря 2018

Миру мир

Это я- тот ярый противник войны,
Кто любому ублюдку розу вонзил бы в ствол,
Урожденный в сиянии алых лучей звезды,
Вынуждаю себя в этот ствол досылать патрон!

Ради бега… ради гонки безудержных дней!
В парадигме… устроенной тысячи лет!
Каждый век, оседлав облаченных коней,
Мы воюем, людей обращая в калек!

Колесница сансары упорно ломает хребет!
Огнестрельный джихад прошивает расколотый строй!
В тамплиерских походах главенствует новый завет!
И мы искренне верим, что нет в мире мира без войн!

Сколько крови прольется, и сколько невинных судеб
Поломает еще, восходя, окровавленный Марс?
Я черчу пол строфы, а на свете по семь человек
Пораженные гибнут, баланс обращая в торманс!

Ты наутро палач, а под вечер- трофей палача.
Ты сражался за Родину… умер.. и родины нет..
Для тебя ее нет, только следом, бранясь и крича,
Твой же брат батальону врагов мнится вестником бед!

Я любому ублюдку розу вонзил бы в ствол..
Но какой я боец, черт возьми, когда каждый пацан,
С малолетсва обученный где раздобыть пистон,
Завтра реальных наганов закрутит тугой барабан!

Ну давай! укажи мне на митинг, пикет или бунт!
Мол бумагу марать- не марать.. и каков в этом прок?!
Я взываю к тебе, Человек, это правда, отнюдь не с трибун..
А в минуты тиши перед боем, засевший в окоп.

И ни страха, ни боли не чую в фасоне погон..
Белый я или красный- не все ли равно?
Разукрасились братья с утра, а под вечер венком
Черных ран наградили друг друга, и дело с концом..

С пулей выпала роза и корни пустила в мой прах..
Разжигая ночами иного окраса звезду..
Лишь потомкам дано рассудить, был ли все таки прав
Миру Мир объявивший, войне объявивший войну…

Светлячки

Светлячки томятся в неприступной крепости,
Все замки закрыты, сожжены ключи,
Здесь их можно прятать, не следя за временем,
Здесь они останутся, сколько ни зови.
Биться в стены белые скучно и бессмысленно,
Светлячки не глупые, они это знают.
Ты лежи как камень, ты молчи безжизненно,
Всё равно вы брошены, вас давно поймали.
Подарите свет, мы и не заметим,
Мы не видим боли, мы не ценим счастье,
Осветите небо, выжигайте метки,
Покажите слово, что-то вроде «сжальтесь».
Светлячки чудесные, как они сверкают,
Как наполнен блеском грязный потолок.
Это ли не магия? Вечность и пожары.
Это ли не грустно? Знать что это сон.
Светлячки томятся в неприступной крепости,
Сундуки и ржавчина, потолок, мечты…
В этом темном здании красиво до нелепости,
Светлячки прекрасны, светлячки мертвы.

С закатом приходят сожаления…

С закатом приходят сожаления,
С рассветом — надежда.
Ждать забвения не буду
И с ответом от ветра
Жду, надеясь — всё, с приветом,
Не услышать вето на уста.
Только страсть, только нежность
Будет отрадой для меня.
Жива ещё моя надежда —
Ждать мне, смотря украдкой в даль,
На закат лая гневно,
В рассвете видеть твою шаль.

Шаманка

Стынет медленно вода
В воздухе ночном.
К югу катится волна,
Льётся серебром.
Тёмный воздух встал стеной,
Тихий ветра свист,
На поляне у костра
Бряцанье монист.
Вещим голосом поёт
Птица Гамаюн,
То девичий песня-стон
О рожденьи лун,
О далёких берегах,
О сиянье дня,
О танцорах у реки,
Запахе огня,
О закатной глубине,
О мерцанье рос
И о том счастливом дне,
Что Орёл принёс.
Пой, царица всех лесов,
Пусть твой голос жжёт,
Так из тысяч голосов
Лишь один поёт.

Он идёт издалека:
Горы и леса,
Так тверда его рука,
Тёмны волоса.
Тихим шёпотом ему
В сердце пал призыв
И он в путь из за стола
Вышел, не допив.
Малых странствий миллион
Он изведал здесь,
До того, как от людей
Услыхал он весть:
Мол, в лесу остались жить
Люди городов,
Что в лесу, когда ты чист,
Истенней любовь,
К миру, к небу и к земле
Там сильнее зов,
Оттого ушли в леса
Люди городов.

Ночь оставила в костре
Тёмных бликов стаи,
А до путника во мгле
Звуки долетают:
«Ты возьми меня с собой,
К дальней да к реке,
Чтобы мне отдать свой путь
Да во власть судьбе.
Плачь синица, пой сосна,
Я забуду горе,
Вольной птицей рождена,
Я с судьбой не спорю».
И сравняя с волшебством
Тот гитарный звон,
Мальчик смотрит на неё,
Будто поражён.
Пальцы медленно скользят,
Зажимая лад,
Кудри вьются,
А глаза бешено блестят.
Мальчик смотрит ей в глаза,
Видит свет в лесу,
А в то время голоса
Прочили грозу.

Бурно ветер зашумел,
Вскинул веток звон,
Голос девушки затих,
Только ветра стон.
Молнии сверкнет стрела,
Брошен барабан,
Где теперь, скажи, она?
Ветром в даль унесена,
Он стоит-чурбан.
Птицей кинется во мглу
Каменных пещер
Неизведанной тропой
Ошалевший зверь
То видение искать,
Что так долго жгло
Сумасшествием ночей,
Пламенем нутро,
Бурей, бурей дышит лес,
А внутри пещер,
Хладным сумраком дыша,
Стынет Гулливер.
Многоликий и большой,
Дышит и хрипит,
Мальчик маленький, простой,
Смотрит и стоит.
Он заученной мольбой
Скажет, сторонясь:
«Я один и я пройду
Сквозь тебя смеясь».
Разверзается нутро,
Великан исчез,
Мальчик ящеркой лихой
Сквозь него пролез.
Стынет мгла
И стынет кровь
У него в висках.
Та, что пела у костра
Прячется в тенях.
С ней играет духов рой,
Звук похож на мрак,
Только свет её лучей
Льётся на барак.
Ящерец проворен бег,
Он у ног её
И не зверь, а человек
Кажет ей лицо:
«Лесом, бурей и горой
Я к тебе пришёл,
Смутный говор городской
Вёл к тебе и вёл,
Долгих странствий чередой,
Лесом и горой,
Шёл к тебе, к одной тебе,
Зов меня привёл.
Я во сне искал тот звук,
Что в тебе живёт,
Тихим шёпотом костра,
Ночи напролёт.
Меня мучит жажда жить,
Знать, что ты живёшь,
Что когда приходит ночь,
У костра поёшь»..
Светло девичье лицо,
Светится в слезах,
Тихо в бездну бытия,
Отпуская страх.
Улыбнулась тем словам
И сказала так:
«Я священною волной
Говорю в стихах,
Вещей птицей Гамаюн
Тронуто чело.
Ты-смельчак и ты пришёл,
Побеждая зло.
Мои руки так грубы
От лесных забот,
Коготь матери совы
На руке растёт.
Знаю песни всех ладов,
Знаю сказок ложь.
В этих сказках красота,
Коей ты живёшь.
В этих сказках
Красота, вера и любовь.
В светской жизни мало сна-
Люди городов…»

Молвит юноша в слезах:
«Нежность и покой
Я принёс тебе, к реке
Уходи со мной!
Знаю всё — что свет тебя
Сделал холодней,
Что людей взбешённый рой
Жалится верней,
Что усталость и тоска
Могут обуять
И тугих гробов доска
Тело нежное сковать,
Только зовы тростника
Могут нас понять

В светлой сетке камышей
Плавает рыбак.
В грядке домик у мышей,
Мыши любят мрак.
Уходи со мной туда,
Где течёт река,
Где ступающих нога
Гибка и легка»..

Дева, молча наклонясь,
Гладит твёрдый стан,
Мальчик радостью объят,
Сказкой обуян.
Видит небо и гроза
И пещерный мрак,
Видят птицы и леса,
Городской бедняк,
Видят совы и кроты,
Ящеры, ужи, дрозды,
Видит солнце и луна,
Что певунья влюблена.

И за сказочным узором
Кружев выдуманных фраз,
Автор прячет свой рассказ
О событиях дальнейших
Вам на следующий раз.