RSS«Знаки Господа»
27 Ноя 2021 No Comments
рубрика: Проза Все произведения: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
«Древние были, есть и будут. До рождения человека пришли Они с темных звёзд, незримые и внушающие отвращение, спустились они на первозданную землю. Когда же они воплотились, то создали из себя эти дикие земли и населили их людьми. Они-то и создали всё живое на земле. В наших руках — сама жизнь…».
Слова были написаны древними иероглифами. А ниже, под свитком, было вколото в кожу глиняное изваяние богини. И всё это было вырезано на таком архаичном материале, что могло существовать только в затерянной в джунглях индийской деревушке, в эпоху, когда глина только начинала готовиться к будущему применению. Это очень заинтересовало Даярама. Он тщательно изучил глиняную фигурку. Но нигде не нашёл трещин или вмятин, которые могли бы объяснить назначение подобных предметов. Тогда художник принёс ему целый набор скребков и обломков. Рисунки вокруг статуэтки и надпись на глине были сделаны много столетий назад. Каждый фрагмент фигурок говорил о силе и могуществе древних мастеров. Ни Даярам, ни фотограф не могли объяснить происхождения этих предметов. Но все они казались чем-то похожими.
Тогда художник начал вырезать подобные фигурки, складывая их в витрине. Они делали это всю осень и зиму. На их сторонах художник рисовал тот же символ, только с другой стороны, и добавил в витрину кусок пластилина. Из тех же пластилиновых фигурок мастер вырезал десятки статуэток и сотни глиняных миниатюр. Иногда Даяраму начинало казаться, что статуэтки так же, как и оставленная в витрине фигурка, появились из древней легенды или какого-то другого древнего источника. Но в комнате художника их было несколько сотен, и все, несомненно, принадлежали одному мастеру.
Никто в Каире не знал о существовании галереи. Только после окончания туристического сезона о ней стало известно директору Лувра. Он долго обсуждал этот вопрос с Даярамом. В конце концов, художник согласился. Но он не предполагал, что открытие будет таким быстрым и шумным. Директор заставил его пройти через унизительную процедуру обряда инициации. Даярам всю жизнь помнил этот момент, хотя никто из кхмерских учеников не называл его просто художником, а называли только «Сам». Он был тронут вниманием и уважением к себе. Но почему-то захотел одного: покинуть страну и уехать в своё родное Ош.
А потом всё стало на свои места. Вскоре из Франции приехал знаменитый фотограф, работавший в этом же жанре. Он описал всё, что видел и слышал в квартире Даярама. Когда привезённые фотографии были расшифрованы, разгорелся скандал. Фотограф настаивал на снятии на плёнку всего происходящего. Фотограф настаивал на монтаже фильма, рассчитанного на широкий показ. Даярам отказался от участия в этом историческом эксперименте и выбрал путь на родину. Он увёз с собой все многочисленные картины, наброски, рисунки и письма, дававшие ему жизнь. Многие не находили применения. Но потом кто-то вспомнил про его перевод стихов Матфея и Марка, который вышел в Париже в 1966 году. «Вот это настоящие произведения, а не эти дешёвые иллюстрированные опусы», — решили в Москве.
У Даярама было достаточно средств, чтобы уехать в Ош и полностью посвятить себя искусству. Но перед этим он решил продать свою квартиру. Ему срочно нужны были деньги на съём помещения. Потом на эту квартиру стали предлагать с других квартир большие суммы. Но все они, как на грех, оказывались заняты. А потом началась Перестройка. Жить стало негде. «Чёртов артист», — ругались некоторые. Но Даярам построил себе новую студию неподалёку. Там же он продал все картины, оставшиеся от его прежних мастеров. У него осталось очень немного денег. Но это не испугало его, а наоборот, вдохновило. Даярам приехал на берег моря, повесил над ним огромный красный фонарь и несколько раз в день выходил на песок, чтобы сфотографироваться на фоне восходящего солнца.
Так прошло несколько лет. Работы было много. Денег тоже. Зато жизнь была простая, спокойная и счастливая, и никто уже не напоминал о его прошлом. Ему оставалось совсем немного: написать и издать эту маленькую книжечку, чтобы избавиться от воспоминаний. Но он решил не спешить. Пусть лучше о нём вспоминают ещё несколько лет. Или ещё несколько десятилетий. Можно, конечно, издать её как воспоминания самой Айши, — на это нужны деньги, которых у него нет. Это будет всего лишь рекламный трюк. Ему ничего не нужно. Его душа спокойна. И чиста. Однако он чувствовал, что готов к худшему. Поэтому он решил прочитать свой последний рассказ и потом уже закончить. Книгу опубликовали в прошлом году, и Даярам решил не откладывать дела в долгий ящик. Ему не терпелось узнать, что с ним случилось на самом деле.
Он поехал в мечеть. Молодой и красивый мулла проводил его в подготовленную комнату, показал его место, книги и маленькую чернильницу и исчез. Через несколько минут мулла вернулся. Он нёс в руках маленький свёрток. Даярам развернул его и увидел странную книгу. Это было не то переводное сочинение, которое он заказал раньше. Это был обширный труд некоего султана Мансура о смысле мироздания. Даярам посмотрел название. Мансур жил в XI веке. Книга называлась «Знаки Господа». Книга сразу же показалась ему ужасной. Он понимал, что ведёт себя глупо и недостойно истинной любви к Аллаху, и всё-таки раскрыл книгу наудачу и стал читать. Он почувствовал некоторое разочарование и отвращение, как только дошёл до описания ритуала мистерии. Почти на каждой странице он находил неприятные и непристойные иллюстрации. Прочитав несколько страниц, Даярам бросил книгу на пол. Некоторое время он сидел неподвижно, вспоминая пережитый ужас. Потом встал, погасил свет и вернулся в кабинет. Там он сел перед окном и долго глядел на усыпанную звёздами ночную мглу. Потом поднял голову, посмотрел на запертую дверь и долго смотрел на потолок, как бы ожидая, что в его, человека тонкого и мистического, душу опустится волшебный свет, который разгонит темноту, прогонит кошмар, облегчит страдания и подтвердит силу его чувств… Но никакого света не пришло. Тогда он отошёл от окна и лёг на диван, а когда стал засыпать, мысли, ускользая от его воли, снова и снова возвращались к рассказу.
Утром Даярам встал рано, с улыбкой и счастливой усталостью на сердце. Он налил себе чаю и сел у окна, глядя, как две маленькие медузы, словно в молитве, протягивают друг другу свои тонкие руки. Он думал о прошлом, о своей работе и будущем. Потом раздался осторожный стук в дверь. Это был доктор. Даярам встал навстречу старому другу. Они обнялись и расцеловались. Лицо доктора было грустным и озабоченным. Он сел на диван и с минуту глядел на своего друга. Потом спросил:
— Ну, Даярам, как идут дела?
Даярам улыбнулся и кивнул на чай, который стоял на столике. Доктор с минуту колебался, но взял стакан и одним глотком выпил чай.
— Ну, ты все понял?
— Чего тут понимать, понятно. Только у меня такое ощущение, что тебе надо полежать ещё немного.
Доктор долго молчал. Потом кивнул, вынул из кармана коробку спичек и вынул из неё длинную коричневую сигарету.
— Это когда ты это сжёг? То самое, что у тебя во рту было?
Даярам улыбнулся, но промолчал.
— Давно надо было сжечь. Но я не решился…
Доктор курил молча, выпуская кольца дыма. Наконец он спрятал сигарету и откинулся на спинку дивана.
— Расскажи что-нибудь про своего святого, — предложил он.
Даярам сел напротив. Когда он рассказывал о своём учителе, доктор задумчиво кивал головой. Даярам рассказывал про свою пещеру, про каменную плиту, камень, на котором они сидели, когда в пещеру заглянул олень, про свой дневник, про свой портрет на стене, на котором он был изображён в полный рост, и особенно про своё видение в детстве — как он, ничего не понимая, бродит по чужим полям и рощам, ищет людей и давно уже потерял всякое представление о времени. Наконец, он кончил и понял, что доктор уже ничего не говорит, а только слушает. Они долго молчали. Потом доктор встал.
— Ну что же, — сказал он. — Вижу, ты почувствовал, что должен заняться собой. А с этим делом мне помочь трудно.
Он положил на стол две золотые монеты и слегка улыбнулся. Даярам спрятал их в карман и тоже встал.
— Спасибо, — сказал он, — всё было очень интересно. Пойду к себе.
Доктор проводил его до двери.
— Завтра приходи, — сказал он. — Посмотрим, что удастся сделать. А сейчас извини, надо отдохнуть.
Даярам вышел, и в этот момент доктор вытащил из-под кровати пустую бутылку из-под портвейна. Он открыл её, налил из крана на столе немного жидкости, выпил, закрыл кран, взял со стола лампу и вышел в коридор. Даярам оглянулся, но доктор уже закрыл дверь. Даярам опустился на стул. Глаза у него щипало, по телу ползло что-то мокрое, и страшно хотелось спать. «Ничего страшного не произошло, — думал он, — совершенно не страшно, всё это в порядке вещей. Не всё коту масленица. Зачем обманывать себя? Ведь я не стал бы делать этого с каким-нибудь другим брахманом… Надо лечь спать, — сказал он себе. — Надо… Но как? Завтра ведь… Это будет нелёгкий день». Он и не представлял, насколько он будет трудным… Впрочем, неважно.
«Ложись спать, — сказал он себе. — В конце концов, что ты можешь сделать в Москве? Узнать что-нибудь о судьбе брата? Этого мало. Это опять те же самые разговоры… Но ведь это даже не разговор, это даже не письмо. Разве письма могут говорить? — Даярам усмехнулся. — Написать, что я молюсь за него? Не положено, конечно, но можно было бы и послать. От души. И в Россию бы отправили. Да, именно. Ведь нет страны, где не несли бы сейчас в храмы его фотографию. Не только это… Вся страна, наверное, не приняла бы, но главное — если б и приняли, не стали бы обвинять в национальных предрассудках».
Тут Даярам вспомнил — где-то в «Джаната», кажется, это было, мелькнули такие слова: «Москва метит даже своих сынов». Неожиданное открытие. Почему? Может, Москва — это меч Аллаха? Аллах метит своих сынов? Откуда такая уверенность? И разве можно метить сынов молитвой? Это меч брата. А если клинок выдернут из ножен? Почему этого не случилось, пока брат ещё жив? Чтобы спросить, есть ли загробная жизнь, нужно сначала воскреснуть. Конечно, ещё не сегодня. Но потом… Да… Потом можно будет спросить. Если ответа не будет, значит, это не загробная жизнь. Тогда что? А ничего. Всё просто. Человек — не эфиоп, как думают глупые европейцы, а белая обезьяна, у которой в глазах десять тысяч рогов. Если он не раскачивается во время сна, это говорит о внутреннем беспокойстве, вызванном всем тем, что наполняет его ум, и чем- то ещё. А то, что во время сна он выдаёт вслух, совершенно точно свидетельствует о внутреннем расстройстве. Во сне он думает не только о себе, но и о всей деревне, и других людях, и о внешнем мире, и о стране, и о других людях… Но это ещё не всё. Через десять тысяч рогов о внешнем мире знают только два человека — мулла и он сам. Но они не говорят ни с кем. Один слушает, а второй думает. Вот и всё, что знает о внешнем мире белый человек. Поэтому ни о каких загробных мирах не может быть и речи. Конечно, есть мистики. Но они не живут в деревне. А она всего в километре от деревни. А они живут рядом с ней. Если бы мулла жил в деревне, разве он не обратил бы на это внимания? А если он не знает о загробных мирах, то разве он не обращает внимания на других? Если все белые люди сходят с ума, а мулла говорит, что все белые люди не имеют ничего общего, то что это, как не инфернальная пропаганда? А если мулла считает, что все белые люди — мусульмане, то, конечно, никакой разницы нет. У муллы нет ничего общего с нами, раз он считает, что мы все поголовно мусульмане. Никакой разницы нет и между муллой и другими людьми. Главное — мулла думает. А другие думают о том, что он думает. А что думают другие люди, то мулла думает. Поэтому здесь и есть истинная деревня. А нет её нигде. Поэтому люди так ненавидят муллу. Они не считают, что это он придумал загробные миры, а сами придумали всё остальное. Поэтому они живут так же, как он. Просто они забыли, кто именно придумал загробные миры, и поэтому ненавидят муллу. Но у них нет на это никакой причины. Никакого муллы они не понимают. Это понимает только мулла, который здесь живёт».
*
Подумав, Сфинкс сказал:
— Ладно. Я верю в то, что есть загробные миры. Я уже устал от всех этих учений. Дай-ка я выберу, в чём ты прав, а в чём нет. Если я соглашусь с тобой, ты дашь мне черепаху? Только не какую-нибудь, а самую что ни на есть большую.
Тут Сфинкс, видимо, почувствовал что-то. Он махнул рукой и сказал:
— Ладно, ладно. Я не против. Только ты, ради Аллаха, убери её подальше. Чтоб я не видел.
Сфинкс вдруг стал очень грустным и вскоре затих. А когда пришёл мулла, он попросил его закопать черепаху.
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.