RSSАркашенька
12 Ноя 2019 No Comments
рубрика: Проза Все произведения: Семён Петриков (Альмаухль)
Ехал я недавно в маршрутке, на заднем сиденье. Был полдень, маршрутка вся нагрелась и я то ли задремал то ли провалился в делирий. И в общем снится мне, что я в той же самой маршрутке, только держу в руках ворох пожелтевших исписанных тетрадных листов.
От нечего делать я начал их листать. Почерк оказался ровный, писали как по прописям, аккуратно, тем не менее, было видно что писал не ребёнок. Страницы аккуратно пронумерованы. Это было что-то вроде дневника. Я начал читать. Записи действительно велись ежедневно, вела их некая бабушка, в форме монолога, обращённого к её внуку-младенцу. В виде такого монолога она описывала весь их нехитрый день.
Каждую запись она начинала со слов «Доброе утро, Аркаша!» — так звали младенца, а дальше следовало описание их распорядка дня, перемежающееся с некоторыми лирическими отступлениями. В общем-то ничего особенного — она рассказывала Аркаше в этом монологе о том, как она греет для него детское питание в баночке и кормит с ложечки, про то как меняет ему подгузник, и про то что на улице весна и прилетели перелётные птицы, дальше следовало лирическое отступление о птицах, где они сравниваются с человеческими душами, которые приходят в мир и уходят, а человек создан как птица для полёта, так же как искры от костра созданы подниматься вверх — всё это она излагала своим ровным, аккуратным почерком, и завершала каждую запись словами «Храни тебя Господь, Аркаша!».
Записи были монотонны и однотипны, никаких следов развития и роста Аркаши не наблюдалось — это был такой младенец — молчаливый слушатель, который не растёт, ничего не говорит, у него не режутся зубы, он не пытается ходить — на протяжении пары десятков страниц он только жрёт детское питание, и срёт. Но от него и не требуется ничего иного — видимо он хорошо это уяснил и не выпендривается.
Однако, в какой-то момент сам характер записей начинает меняться. В них появляется больше умильного сюсюканья, бабушка обращается к младенцу с кучей уменьшительных суффиксов, иногда совершенно нелепо коверкая слова. «Аркашенька-огуречичек» и тому подобное, но мало ли, что там заклинило в мозгу у бабки, читаю дальше. Вместе с этим тревожным признаком появляется и другой. Аркаша начинает терять человеческие черты. Происходит это постепенно.
В начале бабушка утверждает, что с утра Аркаша окатил её прямо в лицо струёй чернил, и ей пришлось оттирать очки. Дальше — больше. Сначала у аркаши появляется привычка оплетать себя по ночам коконом из паутины. Затем на концах аркашиных щупалец открываются рты, и он переходит на внешнее пищеварение — выбрасывает 8 желудков, и всасывает ими полупереваренный гамаррус, который бабушка жуёт для лучшей ферментации. Описания становятся маленько тошнотворными. Вместо подгузника бабушка начинает менять фильтр на системе аэрации, и мы узнаём что дыхание Аркаша производит через разветвлённую систему жабр, которая находится в кожанном мешке, и омывается водичкой с пузырьками, но сам он при этом вроде как существо сухопутное.
Всё это время бабушка продолжает монологи, обращённые к мутировавшему внуку, и в её монологах появляется некто Сан Саныч. Он имеет черты не человеческие — она молится Сан Санычу перед сном, сравнивая его глаза с рубинами кремлёвских звёзд, а ноздри с алмазными якутскими недрами. Огнедышащий Сан Саныч грозно возвышается в её мыслях. Она каким-то образом увязывает с ним Аркашу, уверяя того, что растит его и готовит его ко встрече с Сан Санычем.
Сначала она говорит что растит Аркашу для встречи с Сан Санычем, а потом и вовсе пробалтывается, и говорит что выращивает его для Сан Саныча. Оказывается так же, что электросеть в доме — часть Сан Саныча, каналлизация, трубопровод — всё это разветвлённые части его организма. Из вентиляционного отверстия на кухне выдвигается причудливый механизм с лопастями ножей и жерновами.
Аркашенька набух, стал багроым и выпустил спорангий. Пора. Бабуся аккуратно разделяет его на слои, как чайный гриб. Аркаша при этом плюмкает и пускает желчную пену. Эти слои она наматывает на веретёна Сан Саныча, который начинает наматывать Аркашеньку на бобины, как магнитофонную плёнку. В процессе остаётс некий остов аркаши, жёсткий скелет, связанный тонкими белковыми жгутами со всей этой конструкцией. Из вентиляции выдвигаются суставчатые металлические руки Сан Саныча, капают на экзоскелет дымящейся жидкостью и принимаются разминать хрящевую ткань, она приобретает пластичность, бобины крутятся и растягивают её во все стороны, а потом начинают быстро вращаться и скручивать её в узлы. Получившийся сложный узел утягивают в вентиляционное отверстие, и протягивают через длинный цех где роботы производят роботов, и эта белковая структура становится частью некоей машины, соединяющей биологические и механические части.
Ворох тетрадных листов в руках превращается в пепел. Во рту тоже оказывается горстка пепла. Я чувствую на себе невидимый взгляд и просыпаюсь. Тает улыбка, похожая на улыбку чеширского кота, только более дьявольская. Мир слизи. Я проыпаюсь. В той же маршрутке. Понимаю что всё выглядит ужасно странно. Люди забираются в гробы на колёсиках, чтоб те привезли их куда-то, огромный монстр метрополитена, наматывающий время на бобины как магнитофонные ленты. Выйдя из автобуса, я прислушиваюсь к крикам ворон, и понимаю, что это ускоренная и пущенная задом наперёд человеческая речь.
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.