25 Ноя 2018 Нет комментариев
Мне б уехать. Но деньги кончились
И на поезд билетов нет…
Здесь пугает меня одиночество
И неясный полночный бред.
Если можешь, закрой глаза мне
И не давай осознать,
Что мне нужно внимать предсказаниям
И научиться терять.
Мне б терпения, да не поможет оно,
Ведь здесь нельзя не устать.
А последний поезд ушёл давно…
И остаётся лишь ждать.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Усыпана звёздами тёмная даль,
Шумит листопад за спиной.
Пустых обещаний мне больше не жаль,
И память сомкнулась стеной.
Зачем проклинать тех, кто просто молчал,
Ничуть не стыдясь давних слов,
Вдруг вспомнив того, кто в испуге кричал,
Сгоняя туман с прежних снов.
А где-то, наверное, сбыться пора
Мечте, что в тоске не живёт.
Но сердце огня — это только зола,
И песня воды теперь — лёд.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Вслед закату идёт рассвет
И беспечный сон ночь уносит.
Не понять, где вопрос, где ответ…
Каждый день как последняя осень.
А ведь было когда-то не так,
Только нет уже права вернуться.
Остальное — такой пустяк,
Если незачем оглянуться.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Здесь зачем-то гасят свечи
Тёмным заревом пожара.
Говорили, время лечит,
Только времени не стало.
А потом из ниоткуда
Появляются маршруты…
Здесь нелепые ошибки
Разменяли на минуты.
Если можно осторожно
Приоткрыть слепые двери,
Значит, жить здесь тоже можно,
Только здесь лишь смерти верят.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Ты так давно мечтал о той войне,
Ты стал царём, одной подвластен цели.
Ты с самого начала знал о том,
Что те, кого убил ты, не хотели
Той крови, что прольётся ни за грош
Под ноги самозваного владыки…
Всё кончено: теперь ты сам умрёшь.
Взгляни в приговорённых тобой лики.
Быть может, там, за гранью, всё поймёшь…
Так будет лучше. Ты не стал великим.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Наливается кровью закат,
Мироздания рушатся стены.
И брони золотой листопад
Режет тонкие вены вселенной.
А извечной священной земли
Наливаются кровью глазницы.
Мне бы только дожить до зари
И взлететь в небо раненой птицей.
Мне бы только увидеть звезду
И богов беспокойные лица…
И наполнит навек пустоту
Крик пронзительный рухнувшей птицы.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Когда-нибудь наступит тишина,
Как верный пёс уляжется у ног.
Не зная, есть ли в этом чья вина,
Когда-нибудь шагну я за порог.
И не взгляну я в неба пустоту,
Где правят ночью звёзды и луна.
Когда-нибудь устану я ждать ту,
Что только водам глубины верна.
Но каждый вечер выхожу я в путь
Туда, где звёзды трогает волна
И если б можно время повернуть —
Как прежде будет ждать меня она…
Я звал её десятки долгих лет,
Но нет ответа. Голос эха стих.
Лишь на песке застыл неясный след…
Слёз больше нет. И нет мне толка в них.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Одиноко бредя по пустынной дороге,
Не ушла и на милю от собственных снов.
Разбивая о камни усталые ноги,
Нагибалась под грузом несказанных слов.
Я смотрела, как, падая, звёзды мерцают,
Но своей в той ночи различить не могла.
И светила, как люди, порой умирают,
Начертав линию в небе, сгорают дотла.
Может, память моя ничего и не значит,
И смешные молитвы до боли просты.
Оставалась надежда, что где-то иначе
Проверяют на прочность чужие мечты.
Но дорога пустынна, конца ей не видно,
Та же кровь на камнях, тот же тусклый рассвет.
И уже почему-то не так и обидно,
Что того, что мне нужно, у жизни и нет…
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Нездешний ветер запутался в ветках деревьев, вновь сбросить листву готовых,
Надо мной опять светит луна, в голове – ворох мыслей, увы, не новых.
Раствориться в толпе – смешная судьба позабытой богини,
Пусть не вспомнит уже никто, что когда-то мы были другими.
А луна нагло смотрит мне вслед, проливая свой свет прямо в душу…
Безысходности вязкий плен, верно, я никогда не разрушу.
И я брошу луну толпе – пусть счастливые посмеются.
Скажи, мой крылатый бог, а чужие сердца тоже бьются?
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Вырви сердце моё из груди,
Да подай на тарелке к ужину.
И пусть бьётся оно, кровавое,
Под изысканным пряным соусом.
Ты сними тогда мою голову с плеч
И подвесь к потолку за волосы.
А в пустых глазницах свечи зажги –
Буду жизнь твою освещать…
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Ангел мой, слышишь? Замшелые камни,
Что не давали дышать много лет,
Сдвинулись медленно с гулким раскатом
И вдруг рассыпались тысячей бед.
Давних, непрожитых и неоплаканных,
Скрытых, забытых, едва ли живых…
Вытянуть, вычерпать, выстрадать каждую —
Кинуться в пропасть рыданий немых.
Ангел мой, видишь? Стою перед зеркалом,
В нём – отражения прежних обид.
Глупых, наивных, жестоких и ревностных —
Кружат, мерцают, меняют свой вид…
Ангел мой, чувствуешь? Слёзы непрошено
Катятся жемчугом из-под ресниц.
И вереницей – картинки из прошлого…
Шёпот давно пожелтевших страниц.
С болью мучительной, медленно, трепетно,
Как сквозь века подбираю слова…
Ты ль в этом зеркале? Я ль – это зеркало?
Ангел мой, знаешь… Я снова жива.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Десятилетие в картоне и пластике —
Тело к коробке пришито надёжно.
Может, однажды внезапно на кассу
Кто-то тебя понесёт осторожно…
Вот нет коробки. Ты смотришь с опаскою —
Клетка, но сколько в ней прожито времени!
Перерисуют лицо яркой краскою,
Будто иного отныне ты племени.
И над шарниром грудным неожиданно
Ты вдруг почувствуешь сердца биение…
Сердце — у куклы? Ну где это видано!
Впрочем, у жизни на всё своё мнение.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Все мечты когда-то исполняются,
Но порой не так, как мы хотели.
Колесо Фортуны всё вращается,
Окажись вверху — достигнешь цели.
Но бывает — странные дороги
Нас ведут к тому, что так желанно,
И лишь только оглянувшись на пороге
Вдруг поймёшь, насколько всё обманно.
И в тумане не сыскать пути обратно,
По следам своим не воротиться…
Кажется, что всё безрезультатно,
Остаётся лишь с судьбой смириться.
Или просто подождать немного —
Непрерывно Колеса вращение.
Вот уже и новая дорога.
А за ней — иное превращение.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
Мальчик, нет никакого «мы».
В снежных вихрях долгой зимы
Ты с весной перепутал
Холодную юки-онну.
Вместо сердца в её груди
Ледяной осколок. Гляди –
Как бездушны глаза
И как безучастен голос.
Ты, поймав равнодушный взгляд,
Обмануть себя сам был рад.
Но она прошла мимо,
Оставив лишь боль и холод.
Так пойми – тебе повезло
Не отдать всё своё тепло.
Ну зачем ты её зовёшь?
Убегай! Это чувство – морок.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
рубрика: Поэзия Tags: Мышильда Генриетта
Я надену кожу, да без костей,
И доской прикроюся гробовой,
Милый, ты не спи, ты стели постель —
Затемно приду ночевать с тобой.
Я тебе не дева и не сестра,
Я гулящий ветер в печной трубе,
Мне уже не вспомнить, как умирать,
Мне ещё лишь помнится о тебе.
Там, в болотах, сердце моё лежит,
Ягода кровавая в нём цветёт,
Мне теперь так весело стало жить —
Ничего в груди не болит, не жжёт.
Я качалась деревом во дворе,
Я светила в окна тебе луной…
Милый, ты не спи, ты стели постель —
Затемно приду ночевать с тобой.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
рубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Жил на свете стар-старичок и звали его Ипатий. И были у него жена Агапья и вдовая сестра Малашка. Был он ленив, да Агапья следила за ним строго.
— Ипатий, что разлёгся? Поди дров наколи.
— Ипатий, что расселся? Поди крышу залатай.
Однажды нашёл Ипатий в чулане какую-то старую книгу и ну её изучать. Книга оказалась колдовской и всяким хитростям и нужным советам учила. Стал её Ипатий читать да от работы отлынивать.
Как-то раз сели они втроём за стол есть, Агапья и скажи:
— Ипатий, поди за водой сходи…
Ипатий же сделал жест рукой, будто чем-то сыпнул Агапье в лицо.
— Фу, окаянный, — отпрянула Агапья, — как ты меня напугал!
А Ипатий начал что-то бормотать:
— Из трёх — два, из двух — один, из одного — ни одного. Посмотрела на день, посмотри и на ночь.
— Ой, матушки, — закричала Агапья, — не вижу… Ничегошеньки не вижу!
— Ага, — сказал Ипатий, — подействовало. Это я нашептал.
Малашка, сама не своя, схватила кочергу и — на Ипатия:
— Ах ты, старый осел, душегуб проклятущий!
— А ты, Малашка, — нисколько не смутившись, сказал Ипатий, — замри по моему велению, по моему хотению. Пусть сила твоя в пол уйдёт, из пола — в сыру землицу, из землицы — в прозрачную водицу, а из водицы на крыльях птицы пусть на луну умчится.
И стала Малашка, как вкопанная: ни колыхнуться не может, ни слова молвить — только мычит.
— Ладно вам, — сказал Ипатий, — я пошутил. Полноте притворяться.
— Куда там притворяться, — заголосила Агапья, — неужели ты не понял, дубовая твоя башка, что ты натворил? А ведь завтра работ невпроворот!
— Завтра, — гордо заявил Ипатий, — никаких работ не будет. Я вызываю грозу.
И, правда, на следующее утро разразился сильный ливень, который шёл три дня и три ночи. Тут Ипатий призадумался.
— Слышь, Ипатий, — сказала Агапья, — пусть я слепа, Малашка, точно бревно: всё ж не мёртвые. Только ты не шепчи больше. Как-нибудь проживём. Только придётся тебе в соседнюю деревню ходить. Милостыню просить. А я обеды готовить буду.
Испугался Ипатий. Наутро собрался в соседнюю деревню. Только за порог, а Агапья с Малашкой ну смеяться, ну потешаться над глупым стариком. А Ипатию того и надо. В соседней деревне у него брат жил. Пришёл к нему, поплакался, сказал, что померли Агапья с Малашкои, тот его к себе и взял. «Чего, — подумал Ипатий, — двух дур кормить».
А тем временем Агапья с Малашкой ждут-пождут Ипатия: уже три дня, как он ушёл.
— Экие же мы с тобой дуры! — сказала Агапья. — Старичка-то нашего, небось, волки загрызли. Пойдём, Малашка, хоть косточки его соберём.
Вышли они под вечер и пришли в соседнюю деревню уже ночью. И стучатся в тот дом, где Ипатий у брата поселился. Взглянул брат в окно — никак глаза не продерёт — и видит, стоят во дворе Агапья с Малашкой. В сумерках их лица казались раздутыми, носы заострёнными, и почудилось ему, что их голоса тоже какие-то не такие.
— Проснись, Ипатий, мертвяки пришли — Малашка с Агапкой. Говорят, что холодно им.
Поднялся Ипатий, глядь в окно и действительно — жена да вдовая сестра на ночлег просятся. Присмотрелся Ипатий: они это, да вроде и не они. Уж больно страшные.
— Ну что, Ипатий, — спрашивает брат, — чего делать-то будем? Впускать их страшно, а ну как загрызут?.. Спущу-ка я на них собак.
И спустил, да ещё каменья вслед побросал. Старухи еле ноги унесли. Побитые и покусанные, воротились они в свою избу. А тем временем брат Ипатию дал от ворот поворот.
— Поскольку, — говорит, — мертвяки за тобой ходят, иди с ними сам разбирайся, а я хочу спокойно свой век доживать.
Подарил ему на прощанье козла. Старого, бородатого, как и он сам, от которого и проку-то никакого. Взял его Ипатий и убрался восвояси. Да вот только решил Ипатий напрямки пойти, через старое кладбище. Идёт, а сам думает, что он с козлом делать будет. Подумал он, что хорошо бы было его продать, да кто купит старого козла? Потом показалось ему, что лучше всего будет зажарить его на медленном огне. Да кто станет его есть?
— А не сделать ли мне из него коврик, а из рогов две трубки?
Не успел он так подумать, как провалился вместе с козлом в какую-то яму. Видимо, старую могилу размыло. Стал Ипатий звать на помощь и слышит, кто-то идёт. Это был подслеповатый лесничий. Он сразу узнал голос Ипатия и решил ему помочь.
— Ипатий, — сказал лесничий, — вот бросаю тебе верёвку. Держи!
«Эге, — подумал Ипатий, — сам я вылезу, а как же козёл?»
— Ипатий, что ты там бормочешь, давай вылазь скорее.
— Тяни, — крикнул Ипатий, привязав к верёвке козла.
Вытянул лесничий козла и протягивает ему руку (он ведь подслеповатый был).
— Ну, здравствуй, Ипатий.
Козёл же заблеял и затряс бородой. И только сейчас увидел лесничий, что у Ипатия огромные рога. Он выпустил из рук холодное копыто и заорал так, что у Ипатия кровь застыла в жилах.
Вылез старик из ямы, а лесничего и след простыл, только козёл бодал сухую берёзу. Ничего не понял Ипатий. Лёг под берёзой, положил свою пустую головушку на козла, приговаривая:
— У, бестолочь, ничтожество, послужи хоть подушкой. Лёг и задремал. И снится ему день, и сидит на зелёном лужку девица вся в белом. На коленях у неё спит козёл, которого она чешет золотым гребешком. Увидела она старика и говорит:
— Здравствуй, Ипатий, ты почто отца моего напугал?
— Прости, девица, это из-за вот этого, прости за грубость, козла, коего ты изволишь гладить.
— Так ли он бесполезен?
— Да что ты, девица, сущее ничтожество. Из-за него одни неприятности.
— Как придёшь, пусти козла в огород, — сказала девица и улыбнулась.
Старик пытался ей что-то возразить, но на глаза навалился туман. Всё поплыло, и было видно только, как девица, расчёсывая козла, звонко посмеивалась.
Очнулся старик и видит, что уже день, а под головой у него серый камень. «А где же козёл?» — спохватился он. Кинулся его искать и нашёл где-то у ручья всего пыльного. Начал его Ипатий хлыстать, потом взял за рога и потащил домой.
Пришёл к себе на порог и стучится:
— Агапья, Малашка, открывай двери! Хозяин с подарками воротился.
Хотела Малашка дверь открыть, да не удержал Ипатий козла: тот как взбесился. Увидала Малашка козла — дара речи и лишилась. Как стояла, так и осталась стоять. Агапья же сидела на полу, горох перебирала. Козёл прямо на неё, да так глаза ей и вышиб. Бросилась Агапья на мужа и ну его колотить. А муж снял сапог и козлу по спине, по спине. Глядь, а с него песок какой-то посыпался, да не простой, а золотой.
Так старик с двумя дурами золотишком разжились. Стали они козла холить, а после пустили в огород, где он и затерялся в бесконечных капустных рядках.
— Ипатий, а Ипатий, — спросила как-то Агапья, — а где ты козла-то золотым песком обвалял?
— А бес его знает, — солгал Ипатий, — я и сам в толк не возьму.
Он сам не раз пытался найти то место, где валялся козёл. Но ни того ручья, ни старого кладбища, ни самого козла так и не нашёл, да и сам чуть не потерялся.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
рубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
В одном селе жил мужик. Любил он трубку курить в непогоду. Как-то раз сидел он у окна и смотрел, как разбушевавшийся ветер собирает листья в причудливые узоры. Попытался он раскурить трубку, да не тут-то было: никак не курится трубка. Нахмурил брови мужик и отложил её в сторону. Смотрит: что за диво, трубка сама собой дымиться стала. Заглянул в неё, а там сидит маленькая девочка размером с мизинец. Смотрит на него сквозь длинные ресницы и улыбается.
— Здорово, мужик. Я Заря-Зоровница — малая девица. Почто дом свой запустил, хозяйство забросил? Возьми меня к себе в услужение.
Рассмеялся мужик, а она ему своё твердит:
— Ты не смотри, что я мала. Мать моя — Зора — женщина огромной силы и меня силой не обделила. Я мастерица на все руки.
Забавно стало мужику, и решил он, что быть посему.
— Служить я тебе буду ровно три года, — сказала Заря-Зоровница,— и буду выполнять любую работу по дому. Буду тебе и дочерью, и женой, и бабушкой.
— Чем же мне отблагодарить тебя?
— А ничем, — сказала Заря-Зоровница. — Единственное: ты разрешишь мне пожить у себя просто так три месяца.
— Ладно, будь по-твоему,— ответил ей мужик, еле сдерживая смех.
И с самого утра Заря-Зоровница принялась за работу. Хоть малого роста она была, но воистину силы превеликой. Сама мужику обеды варила, сама тяжёлую посуду таскала и сама скотину пасла. А вечером садилась мужику на плечо, расчёсывала его седую бороду и смотрела, как он пускает из трубки колечки дыма. Во всём помогали Заре-Зоровнице мыши: она у них за главную была, и её приказания они исполняли не медля. Мужик был нелюдим и нрава сурового, а тут из его избы слышались и пение, и весёлый смех. Соседи недоумевали. «Не сошёл ли он с ума», — говорили одни. «Да что вы, — говорили другие, — смотрите, как у него всё ладится, скорее наоборот — он за ум взялся». «Чую, добром всё это не кончится», — пророчили третьи.
Так незаметно пробежали, пролетели три года.
— Ну вот, мужик, — сказала Заря-Зоровница, — вышел мой срок, а с ним и служба моя.
Привык мужик к Заре-Зоровнице и загрустил.
— Не печалься, по нашему уговору я ещё три месяца у тебя жить буду, — хитро прищурилась Заря-Зоровница.
И вот с этого момента маленькую хозяюшку как подменили, и в доме стали происходить странные вещи. То вдруг корова заболеет, то ни с того ни с сего куры дохнуть начнут. А намедни пришёл мужик домой и видит: в избе точно снег кружит. Кто-то из всех подушек пух выпустил. Мало того — по всей избе бегали мыши и грызли всё, что можно было грызть. А Заря-Зоровница сидела в мужицкой трубке, нюхала табачок и смеялась от души:
— Ай, мужик, что-то ты будешь делать без меня?
Поднялся наутро мужик и ничего не поймёт. Заря-Зоровница измазала все стены мёдом, отчего слетелось множество всякого гнуса. Волосы его она спутала в отвратительные косицы, в которые вплела красные ленточки. Мужик потряс головой и зарычал от негодования. Но это было ещё не всё: борода его была испачкана дёгтем, одежда попрятана и вместо неё на полу валялись женский сарафан и большой чёрный платок. Дверь в избу была выломана и здесь свободно блуждали куры, овцы и даже одна корова.
Понял мужик, чьих рук это дело, и кинулся к своей трубке, а Заря-Зоровница спряталась в неё и знай смеётся.
Стал он трясти трубку и стучать ею по стене в диком гневе.
— Вылезай, хитра, а не то хуже будет.
Но Заря-Зоровница только смеялась и смеялась. Что только ни делал мужик — и ковырял трубку ножом, и стучал по ней булыжником, но смех не умолкал. Трубка не поддавалась, словно кто заколдовал её. «Брошу-ка я её в воду», — подумал мужик.
— Не делай этого, — смех неожиданно смолк, и Заря-Зоровница жалобно запричитала. — Заклинаю тебя теплом твоего очага, не бросай меня в воду, подумай о своей душе. Я укажу тебе место, где зарыты клады…
Но мужик подумал, что Заря-Зоровница дурачит его и, разозлившись ещё больше, швырнул трубку на самую середину реки.
Мыши сплели венок и пустили его по реке, а сами стали водить хороводы вокруг серого камня и кликать Зарю-Зоровницу. Мужик же пошёл спать в свою берлогу. Не успел он лечь, как в дверь постучали. На пороге стояла женщина, вся красная и хмурая.
— Кто ты, чудище?
— Я — Зора, — заорала она, словно десяток медведей. — Всего три дня не дотерпел ты, и я бы тебя щедро отблагодарила. Мне ведомы все клады, все тайники, все сокровища земли. Но ты погубил мою доченьку, и тебе жить осталось недолго.
Сказала и закружилась огненным вихрем. Изба полыхнула синим пламенем, и ветер развеял её прах.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
рубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
— Кшиштовна, гоните этих проходимцев взашей! Особенно вот этого, жирного… Совсем распустились, прости господи. Всё утро коту под хвост…
Так голосил еле протиснувшийся в окно неприметного особняка кто-то рыжий и мордастый.
«Все сейчас начальниками стали, только и умеют всё криком брать», — думала про себя заведующая по очистке второй категории Марыся Кшиштовна, с грохотом и ором выливая помои на взявшихся невесть откуда котов.
Бездомные существа с шумом разбежались, передавая эстафету гневливой суеты нижестоящим особям своей пищевой пирамиды. Кошачьи визги вынудили попрятаться по мышеноркам и более мелких субъектов плодожорного промысла.
Марыся Кшиштовна деловито заляпала грязюкой вывеску на покосившемся здании, где, скорее всего, она работала. Теперь только очень бдительный гражданин мог прочесть надписи: «Ктовское Муниципальное вязально-чесальное предприятие закрытого типа «Душегрейка» и «Инновационный мясокомбинат «Барсюнинский».
Сам особняк располагался в необычайно живописном месте города Ктова. В незапамятные времена здесь, на конечной остановке трамвая, красовалась знаменитая пивнушка, возле которой всегда было людно. Теперь от неё один остов. Зато здесь есть свой объект турпоказа. По ночам работникам депо доводилось видеть призрак продавщицы пива, которая лежала на рельсах и горланила «Мурку»…
От бывшей пивнухи бежали две тропинки-терренкура. Одна вела к старому кладбищу, другая — к лесополосе с глубоким оврагом, где всякий страждущий готов был обрясть острые ощущения. Не только встречу с неизвестным, но и с целым «супермаркетом» полезных вещиц. Их неожиданно богатеющие на отбросах жители спального района аккуратно складывали в мусорную кучу. Кто-то находил утюжок времён Грозного, кто-то кастрюльку с гербом. А самые счастливые немногочисленные прохожие просто терялись посреди такого потребительского выбора. Сам особняк, который мы помянули в самом начале, утопал в зелени крапивы, чистотела и тени недавно срубленного лоха. Мало кто не знал, что на самом деле в здании, которое в ветхости своей склонилось, будто приветствуя редких посторонних, располагался секретный отдел весьма компетентных структур по расследованию самых невероятных событий. Наверное, вы уже заметили, — в городе Ктове творилась какая-то чертовщинка, а с самими жителями происходило что-то не по-людски чудесное.
Поговаривали, некий беспризорный человек укусил прохожего кота. Это событие в корне изменило жизнь Ктова, будто какая неведомая мэру и миру эпизоотия приключилась. Многие ктовичи стали замечать, что местные коты заметно поумнели в своих повадках. Стали перебегать улицу только на зелёный глазок светофора. А некоторые свидетели утверждали, что бывшие домашние животные всё чаще начали вставать с четверенек и покупать в ларьках водку и сигареты. Ходили слухи, что некоторые даже обзаводились юридическим лицом и пытались устраиваться на работу, претендуя на самые высокопоставленные должности в Ктове.
Вот этим, смело скажем, непростым делом было поручено (сами знаете кем) заниматься Валериану Борисовичу Ктовскому. Да-да, его фамилия странным образом напоминала название самого города, где он жил, казалось, все свои девять жизней. Наш герой с детства ненавидел котов, по молодости лет даже привлекался за причинения вреда неопасного для жизни своим четвероногим братьям. Часто ему снился один и тот же сон. Будто он обычный маленький человечек, спит прямо на кухонном полу, а его мама готовит сырую рыбу. Внезапно перед его глазами всплывала огромная кошачья морда, воняющая валерьянкой. Всякий раз сон прерывался зловещим мурлыканьем.
Вот и сейчас Валериан Борисович вздрогнул от пробуждения, ощутив кожаное покрытие рабочего места. На кресле он подъехал к окну, зевнул вчерашней килькой в томате и поморщился. Опять этот запах, которым пропитались тюлевые занавески, надуваемые ветром. Ах, да — в открытое окно к нему опять заходили посетители и оставили свои жалобные метки.
Запахи и нахлынувшие воспоминания мешали сосредоточиться. Многое приходилось Ктовскому скрывать, петляя следы личной жизни и пряча торчащие ушки мыслительных проделок. Только сон проливал призрачный свет на реальный состав его души. Память, обрывки фраз, голоса… Всё это мешало работать. Как распутать новый клубок важных дел?
Немного поразмыслив, Валериан Борисович сразу же вышел на подозреваемого.
— Версий случившегося была всего одна, — докладывал он руководству на кустовом совещании в главке. — Граждане отравились спиртосодержащим алкоголем, а именно водкой. Формула вещества нами пока не раскрыта, но я уверен, что и без этого наши человекожители способны входить в состояние тяжёлой алкоголизации. А последствия такого изменённого состояния страшны — гражданин превращается в свиноживотное. А если так, то что помешает обозначенному выше лицу принять деморализующее обличье кота?
— Мне всегда везло на хороших людей, — похлопал по плечу своего подчинённого Тимофей Пантелеевич Клещ. — Я вот, что думаю в части кошачьего вопроса. А если нам их отловить и передушить? Каково хау-ноу? Вот и классики советуют…
Тимофей Пантелеевич хитро сощурился, указав розовым носом на транспарант, висевший в кабинете, с цитатой известного поэта: «Души прекрасные порывы!»
— Допустим, — Валериан Борисович начал нервно крутить редкие седые усы. — Но как мы отличим котов от настоящих ктовичей? Наши передовые, доморощенные учёные считают, что грань между личностями животного и естественного происхождения зыбка. А ну, как мы полгорода передушим?
— Понимаю. Вы боитесь острой реакции мировой общественности.
— Да что вы, — зафыркал и замотал верхними конечностями Валериан Борисович. — Нам на общественность вообще наплевать, слава богу. Лишь бы ктовичам хорошо было.
Ктовский немного отдышался, хлебнул из блюдца чаеобразной жидкости и продолжил доклад.
— В алкоголь ктовичам что-то подмешивают. Это некий агент, назовём его «Х-водка». Таково же будет и название нашей операции, которая должна пройти в узком кругу ограниченных руководителей.
— Одобряю. Вот только… — Клещ перешёл на шёпот. — Я бы агента не светил. Операция секретная, а вы агентами бросаетесь.
— Но ведь агент — это субстанция, — попытался возразить Ктовский.
— Ну и что? Почему вы считаете, что субстанция не может быть нашим агентом? Да что там ваша субстанция, на нас каждая минута работать должна! А кто не работает, того — на съезд…
Тимофею Пантелеевичу так понравилась собственная шутка, что он хотел зайтись хохотом, но убедившись в серьёзных намерениях собеседника, решил дать слабину в другой раз… Клещ вспомнил, как заполучил здание, в котором располагалось его ведомство. Раньше здесь бытовали члены Союза Всектовской внеправительственной организации танцев на раскалённых углях. И Тимофей Пантелеевич торжественно пригласил их на съезд. Только в самый последний момент счастливые обладатели красочной открытки поняли, что съезжают на старое кладбище. Теперь где-то там танцуют. Поздно ночью их доводилось видеть работникам трамвайного депо.
— … Возвращаясь к поднятому вопросу по поводу агента, — ухватился за прерванную нить повествования Клещ.
— Ладно, — нашёл компромисс Ктовский. — Давайте «агент» заменим на «контрагент».
— Вот. Отлично! Можешь, если умишком пораскинуть. Как говорил старик Мичурин, не надо ждать милости от мирового разума, победить его — наша задача!
— Уровень секретности операции повышать будем?
— Именно! Фактор сверхсекретности должен стать архиглавнейшим в нашем широкомасштабно публичном мероприятии.
Однако расследование не клеилось, а дело не сшивалось. Спецкомиссия, которая вела свою работу посредством заседаний, тоже ни к чему не пришла.
— Нужно срочно разоблачить оборотня, агента Х-водку, — обратился к собравшимся на последнем селекторном совещании с коллегами Ктовский.
— Этого мы сделать категорически не можем по причине корпоративной этики, — раздались голоса возражений.
— Но почему? — не унимался Ктовский
— Почему-почему… Да потому что…
— Может не надо, Марыся, — промяукал кто-то жалостливо.
— Нет, пусть лучше узнает от меня, чем от какой собаки… Да потому что вы… вы — кот, Валериан Борисович! И всегда им были.
— Но почему мне никто не сказал? Никто не предупредил…
— «Икс-Водка» — тоже вы. Потрудитесь прочесть название агента наоборот. Что получилось?
— Акдовски, — хором ответили все присутствовавшие.
В ту же минуту Ктовский было кинулся с кулаками на Марысю, но как-то неловко завалился на четвереньки. Вдруг показалось, что серая форма с белыми пампасами ему слишком велика, а фуражка с высокой тульёй и вовсе перестала держаться на подвижных ушах.
«Лжёшь, сука!» — хотел крикнуть Валериан Борисович, но у него получилось только протяжное:
— Маааааау!
Ощущая к своему стыду паралитическое бессилие, Ктовский подбежал к Марысе, укусил её за ногу и, еле протиснувшись в открытую форточку, выскочил на улицу.
Многие знали, ещё больше догадывались, что Валериан Борисович — кот, но стеснялись об этом сказать из уважения к его профессионализму. Коллеги ценили его за многолетний опыт мягко бить по хвостам, искренне тереться о ножку конторки и громко мурлыкать в рамках антикризисной программы. Сам же Ктовский никогда не сомневался в своей природе. Он ощущал себя самым настоящим человеком, обладающим многочисленными ведомственными грамотами и даже половиной правительственной награды (на пару с хозяином).
«Почему мне никто не сказал, не указал на недостатки, — в сердцах сокрушался теперь уже бывший сведопят. — Я бы обязательно избавился от своих животных пороков, непременно бы переориентировался на нужные избирательно ответственным гражданам направленности и наклонности».
Но кошачья душа внезапно взяла верх над человечьей природой. Причина тому — сильное эмоциональное расстройство. Сначала у Валериана Борисовича отнялась и без того ватная речь, а потом и руководящая мыслительная жизнедеятельность. Единственное, что осталось — желание писать, рефлекторная привычка каллиграфически мочиться на вертикальные плоскости. Но только очень бдительный гражданин мог разобрать в кошачьих писульках на заборе или фасаде дома слова, складывавшиеся в целую фразу: «Я всё ещё человек!»
— Кшиштовна, гоните этого рыжего. Он опять пришёл, — раздался грозный крик из ООО «Душегрейка». — Да смотрите, чтобы с четверенек не поднялся, а то потом хлопот не оберёшься. Прыг через турникет и в моё кожаное кресло. Того и гляди президентом… стать захочет.
«Вот упырь», — думала про себя Марыся, вытирая с забора секретного объекта ктовские речеизлияния, напоминавшие начальственные факсимиле. — Грамотные все стали».
25 Ноя 2018 Нет комментариев
рубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Посвящается И.Я.
«Я — седая обезьяна, обречённая проповедовать в волчьей стае. Серые братья покорно внимают моим притчам, стихам и рассказам. Но стоит замешкаться и умолкнуть хотя бы на минуту, как стар и млад, набросятся на меня и разорвут в клочья. Судьба столь безжалостна, что всякий раз меня воскрешают духлампы. И вот я вновь проповедую в выжженных знанием джунглях, среди тысячи холмов, заросших волчьей шерстью».
(«Ванаяпитака», джатака 9:30)
Иммануил Георгиевич Кантиков за рюмкой шмурдяка признавался своим собутыльникам, что любил заражать простых людей прекрасным. Он проповедовал среди друзей и случайных прохожих литературное творчество. Как говорится, соблазнял работный и служилый люд на писательский искус.
Так, наверное, светлячки думают, что летят на свет волшебного фонаря, почитая любое знание за магическое тепло. Но в страшной реальности всё не так: яркие лучи лишь безжалостно опалят крылья и прожгут насквозь механической простотой.
В зелёном пригороде зловонного мегаполиса Кантиков держал небольшое хозяйство: родительский домик и трёх свиней — Веру, Надю и Любу (не бог весть что), да и тех всё не решался зарезать. Уж очень к ним привязался. Вообще, Иммануил Георгиевич обладал удивительной способностью располагать к себе всякое живое существо, будь то соседи или какая другая скотинка, обречённая им же самим на заклание.
А долгими вечерами, почухивая Любу за щетинистым ухом, писал потрясающие небылицы. И обязательно с социальной живинкой и благоугодной актуальщиной.
Утро начиналось, как обычно. Вот он спешит, пробираясь между рядков на рыночной площади. На булыжной мостовой лежат свежие тушки нутрий, сомов и мирских котиков… Все мясники ему кланяются.
— Здоровеньки булы, Иммануил Георгич. Как поживаете? Не читнули ли моих рукописев?
Заходит в бакалею. А поди ж ты, и там его знают и его небритую физиономию ведают.
— Доброго дня, Георгич! Я вам по почте полтонны своих стишат высылал. Когда же опубликуете, как моего соседа Абарджона Бердымихайловича?
— Скоро, скоро, дружок, потерпи ещё годик другой…
Кантиков читал рукописи в полной тишине. Правил красным, толстым фломастером и не уставал восторгаться.
— Ай, да чудо! Вот, где колыбель бытия. Мы думаем — в академиях наук и университетах. А она здесь, по соседству… В пивном погребке или табачной лавке. Не в пушкиных и некрасовых русский язык. Он — в шофёрских покрышках и чемоданчиках сантехников.
— …И в портхвелях председателей гаражных кооперативов, — добавил хриплым баском в раскрытую форточку красноносый прохожий. На его потной груди змеилась георгиевская лента, а в потёртом портфеле что-то нетерпеливо булькало и звенело.
Иммануил Георгиевич думал, что размышлял про себя. Но, оказывается, говорил вслух так, что даже прохожие начинали интересоваться его смелыми идеями. Но сейчас не тот случай: к нему заглянул давний и, кстати сказать, полезный знакомый. По делу, конечно. С трёхтомником своих литературных работ. Как тут не порадеть?
В состоянии творческого упоения Кантиков срывался на крик: «Литература — не радость и наслаждение, а скитания и боль». Многие в этот момент оглядывались в ужасе, будто в грозовой туче услыхали самого Саваофа. А мог запросто подойти в парке к подросткам и представиться:
— Разрешите поговорить с вами о литературе. Примите сей крест и несите его на благо простым людям. Ибо только издатым словом спасётся маленький человек. Только творчество в письме и печати утолит жажду трепетной жизни. Вкусите запретный плод мучительного рождения разноязыких мыслей. Впитайте робкую идею, посылаемую музами и прочими существами добротворного небоздания…
И что удивительно, многие покорялись Кантикову, не смотря на тёмный и шершавый язык его подвижничества и душу, заросшую обезьяньей шерстью.
Он, как Гамельнский крысолов манил за собой кухарок и юристов, лифтёров, полицейских и даже чиновников… Разношёрстая и многоукладная толпа его последователей и почитателей никогда не позволяла Иммануилу Георгиевичу бедствовать. Как разверзшаяся случайно Библия любым стихом открывает тайный смысл будущего, так и любая встреча с новообращённым поэтом или прозаиком сулила Кантикову свою судьбу. Мясник приносил ему баранью вырезку, прачка за так обстирывала, а инспектор ГИБДД всегда вызволял из вытрезвителя… Словом, каждый грезящий славой Шекспира или Толстого всегда оказывался под рукой. Без этой сетевой ячейки нашего героя давно бы пустили по миру кредиторы, а бывшие жены сжили бы со свету.
Кантиков зажмурился и широко отворил глаза. Над ним полуденным солнцем нависло лицо начальника тюрьмы.
— Гражданин Кантиков, вы же прекрасно знали, что в нашей стране пропаганда литературы и вовлечение в творческий процесс жителей без специального образования запрещено и жёстко карается.
— Нет, — еле выдавил из себя, будто сквозь кошмарный сон Кантиков.
— Это не важно… Не переживайте. После расстрижения обезьяньей шерсти с вашей души её пересадят другому существу. Мы постараемся подобрать достойную кандидатуру и не будем возражать, если вы назовёте приёмника-распределителя…
— Преемника-распределителя, — поправил Кантиков.
— Это не важно.
— Не важно, не важно, — судорожно закивал головой приговорённый. — Да-да, конечно.
— У меня будет к вам последняя просьба, личного и сугубо конфиденциального характера, — наклонился к самому уху писателя директор тюрьмы. — Перед тем, как вас подвергнут категорической императивации, процессы которой станут необратимы… Может, посмотрите мою рукопись. Она небольшая, всего несколько тысяч страниц.
25 Ноя 2018 Нет комментариев
рубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Анфиса жить не могла без тусовок. Тем более сейчас, когда завела себе очередного парня. Однако, думала она, всё равно чего-то не хватает к её новому наряду. Голову ломала, пока не решилась купить себе экзотическую зверушку. Не абы какую, а, чтобы увидав её, подружки с зависти сохнуть стали. А тут, как кстати, интеллигентного вида бомж ящерицу ей толкнул. Почти даром. На маленького питончика похож, только с когтистыми лапками. Так и назвала животинку Анфиса — Питюня. Рос Питюня не по дням, а по часам, и прекратил мужать только, когда достиг отметки метр восемьдесят. С хвостиком, конечно. Водить такое тело на тусовки было уже проблемой, стала запирать его Анфиса на ночь одного, а сама по делам спешила — тяпнуть и потанцевать. Частенько подивиться квартирному варану приходили гости. Тем более, у Питюни была такая манера (особенно, когда он был голоден) — становиться на задние лапки, а передние складывать домиком и жалостливо сверкать маленькими глазками на посетителей.
Однажды забыла Анфиса свою «ящерку» покормить тухлятинкой, как научил её знакомый ветеринар Яков Савич. И надо же такому случиться, что именно в тот момент угораздило бывшего бой-френда Анфисы заявиться. Пришёл он, чтобы забрать свои вещи — ноут-бук и две пары носков. Глядь, а на пороге чудовище во весь рост стоит и есть просит. Знал парниша, что у Анфиски гадина поселилась, но чтоб такая… Разозлился и пнул варана под хвост. А тот его кусь за руку и — под кровать. Ещё больше огорчился юноша, прилёг, рану платочком носовым трёт. И вот тебе на… Выполз Питюня из укрытия, подошёл к человеку, и из глаз звероящера полились слезы. Ручьём. Мало того, обняло животное незваного гостя и от себя не отпускает.
«Что за чудеса, — подумал бывший сожитель Анфисы. — Прощения просит. Хоть и зверь, а к ласке тяготеет».
Вынул он из кармана смартфон, сфоткался с чудовищем и отправил снимок Анфиске. Пусть знает, что она одна такая бесчувственная сука!
А тем временем Анфиса до метеликов в глазах наплясалась на танцполе и увалилась в кресло, чтобы немного отдышаться. Да и выпить абсента не помешает, кальян покурить и всё такое. И как кстати к ней подсел наш знакомый Яков Савич. Чисто случайно на тусу зашёл, у хозяйки заведения заболела её любимица — ехидна. А тут, бац, сообщение Анфисе на сотик приходит и фотка. На ней Питюня обнимает её старого знакомого и плачет.
— Вот же тварь, — возмутилась девушка. — Мало ему моего разбитого сердца, эта гадина ещё и моего человечка до слез довела!
Глянул на фото ветеринар, увидел укус и плачущего варана на человеческом фоне и пришёл в ужас. Он сразу оценил последствия, ведь сам был укушен игуаной, когда ловил белочку в экзотариуме на губернаторской даче.
— Анфиса, голубушка, немедленно везите своего кавалера в реанимацию. Понимаете, это как крокодиловы слезы… Процесс слюноотделения сопряжён со слезоточивостью у животных такого рода. Ядовитость их слюны хоть и не доказана, но всякое может быть. Скорее всего, варан сейчас ждёт, когда ваш друг потеряет сознание, чтобы уволочь жертву в укромное место.
Три дня провалялся укушенный в больнице. Несмотря на инцидент, Анфиса так любила Питюню, что оказалась не готова его усыпить, как настоятельно советовал Яков Савич. «Никакое чучело не заменит мне животного, человеческого общения», — сокрушалась хозяйка твари. В итоге решила отвезти питомца к маме в деревню.
Поначалу там Питюню встретили хорошо, даже глава поселения приезжал на «Мерседесе», чтобы лично лицезреть местное чудо. Остался доволен визитом, но посоветовал, по технике безопасности, посадить варана на цепь, включавшую ошейник из калёного железа. Так и сделали, но свежий воздух с местного предприятия по производству быстровозводимого гумна развил у чудовища недюжинные умственные способности. Питюня научился ночью освобождаться от ошейника и душить поросят с соседней фермы.
Потом пропал в деревне пятилетний мальчик Вова. В последний раз его видели как раз таки возле того злосчастного свинарника.
Анфиса, узнав о происшествии, не могла поверить в то, что её малыш Питюня мог так поступить. Да и Яков Савич уверял полицейских: «Дети нашей страны не являются кормовым объектом даже для более крупных пресмыкающихся». По правде сказать, никто в деревне не верил в ходившие слухи. Никто, кроме отца Вовы, заслуженного охотника. Улучив момент, он убил варана из ружья. Питюня подпрыгнул, получив пулю, побежал было к дырке в заборе, но, опрокинувшись навзничь, издал душераздирающий крик, пронёсшийся раскатом эха над покосившимися домами. Между пальцами лапок у него застрял цветок одуванчика, а из пасти выкатилась оловянная пуговка. Точно такая же, как была когда-то на Вовиных штанишках.
— Больше никаких котов, — сказала Надежда Ильинична на похоронах Сары.
Сара — шотландская вислоухая, которую давеча неудачно решили вязать с соседским котом Саруманом.
Славная была Сара, тихая и безжалостно строгая, как учительница русского языка Саломея Тихоновна из третьего подъезда. Поговаривали, она — ещё и тётя премьер-министра… бедный министр. Ну да ладно, речь-то не о ней… Сара не всё любила из репертуара Шопена, когда дочь Надежды Ильиничны Уля играла вечерами на рояле. Тонко чувствуя фальшь, она поворачивалась к музыкантше задом и недовольно била хвостом по кипарисовому паркету. Могла и куснуть. Не то, чтобы сильно, но очень обидно. Сара никогда не мяукала. Редко-редко, когда её кошачество переполняло праведное негодование, оно издавало что-то похожее на глухое кряканье.
Как кошка могла подавиться во время вязки оловянной пуговкой? Даже ветеринар Яков Савич только головой покачал.
Когда преставилась Сара, и бог (конечно кошачий, который создал котов по своему образу и подобию) забрал её, Надежда Ильинична долго не хотела заводить никакой живности. До тех пор, пока дочь не принесла из приюта маленького Патрика.
— Мама, посмотри какая прелесть, — жалобно промяукала девочка. — Весь беленький, а ушки чёрненькие и носик розовый, как у зайчонка. К тому же Яков Савич говорит, что только породистые коты часто болеют и живут недолго. А вот обычные, не породистые доживают до 40 лет, как наш покойный папа.
Патрика решили брать. Кто мог знать, какое чудовище из него вырастит. Несмотря на то, что его кастрировали и регулярно остригали когти у мастера педикюра, кот попобил весь китайский фарфор, поразодрал все занавески и попогрыз даже деревянные ступени погреба. Но самое неприятное — Патрик начал охотиться на своих кормильцев, можно сказать, соотечественников квартирного пространства. Затаится на шифоньере и ждёт, когда мимо пройдёт хозяйка или её дочь. И оттуда прыг на них и до крови поранит. В бассейн их теперь пускали только с ветсправкой Якова Савича. Уж больно странно болячки выглядели, и мало кто с такими подранками плавать не боялся.
— Никогда не верила в генетиков, но только не после Патрика. Если бы этот кот появился в моем доме раньше, то никогда бы не решилась тебя удочерить, — сдуру ляпнула Надежда Ильинична Уле и невольно прикусила до крови язык. Дочь сделала вид, что не поняла материнских слов, но выпавшая из рук оловянная пуговка выдала её.
Тем временем Патрик открывал в себе новые стороны своей заросшей шерстью души. Он внезапно полюбил праздничные салюты. Особенно на 9 Мая. Как только гремели первые раскаты весенней шутихи, хозяйка с дочерью стремглав бежали открывать окно и снимать москитную сетку. Следом за ними парадным конём нёсся Патрик с выпученными глазами. Однажды про его новое пристрастие забыли и он в усердном прыжке чуть было не разбил оконное стекло. Патриотически настроенное животное любило садиться мохнатым задком на кондиционер, нависавший над 18-м этажом. С высоты своей природной дикости кот наблюдал, как фейерверки освещали небо спального района, и лёгкий дымок далёкой, недоступной мышеядному миропониманию, победы, ему казался сладок и приятен. Патрик впадал в неистовство, скакал с подоконника и обратно и даже что-то выкрикивал. Надежде Ильиничне слышалось в этих звуках «Урра!», а дочери — «Мурра!».
…Однажды Патрик не удержался в своём восторге и под треск праздничного салюта разбился вдребезги. Всё-таки 18-й этаж — не шутки. В этот момент Надежда Ильинична облегчённо вздохнула и задёрнула шторку со следами кошачьих проделок:
— Больше никаких котов!
С того момента, как пропал маленький Вова, супруги Долгопятовы развелись. Жанна больше не смогла жить в деревне, хотя ей нравилось работать в убойном цехе местной свинофермы. Переехала в столицу и устроилась на парфюмерную фабрику. И всё бы ничего, но поселился в её квартире барабашка. Страшненький такой, издали похож на призрачного мальчика, а приглядишься — не то ящерица, не то кошка.
«Фу, гадость какая», — Жанну прямо передёрнуло, когда вспомнила первую встречу с полтергейстом. Существо шипело, по-детски звало кого-то «кис-кис» и, играя длинным раздвоенным языком, само же отвечало «мяу-мяу». Уверенным шагом Оно вплотную приблизилось к женщине и прошло сквозь неё. В этот момент Жанна потеряла сознание, а когда пришла в себя, то ощутила резкий запах одуванчика. Чертовски болела рука, которая даже онемела от непомерного усилия. Да ведь она сжимала некий предмет! Пальцы как-то сами разомкнулись и под диван со звоном покатилась оловянная пуговка.
Спасибо соседу по лестничной площадке. Он увидал, что дверь открыта и накапал несчастной валерьянки. Жанна сразу задремала, а, проснувшись, твёрдо решила вызвать экстрасенса.
— Это — игуарра, нет сомнения, — басом протянула ворожея Седа Георгизовна, воскурив сандаловую палочку. — Призрак загубленных животных, нашедших временную сизигию в человеческих муках. Изгнать его будет не просто и недёшево.
Скрипя сапогами из вараньей кожи ясновидящая стала ходить по комнате и нюхать углы.
— Открой, голубушка входную дверь, чтобы чудовище покинуло твоё жилище.
На шум из квартиры напротив вышел любопытный человек.
— Здравствуйте, Яков Савич! — обрадовалась встрече Жанна. — Хорошо, что вы меня тогда…
— Извините, а вы жилец или не жилец? — перебила разговор добрых соседей Седа Георгизовна.
— Жилец, жилец, — закивал головой, отчего-то испугавшись, немолодых лет, сухонький мужичонка. — Страдаю, знаете ли, от одиночества, особенно после того, как нелепо скончался мой любимый кот Саруман. А ведь 20 лет прожили с ним душа в душу…
Яков Савич не успел договорить. В открытую дверь его квартиры залетел какой-то тёмный сгусток энергии.
— Нам пора. Арнольдик обрёл себе новое домашнее животное, — шепнула ворожея Жанне на ухо и пропала без следа. Не было видно и Якова Савича. Женщина на цыпочках подошла к его закрытой двери и насторожилась. Она хорошо различала голос своего знакомого там, за стенкой… Но странное чувство носилось в спёртом воздухе лестничной площадки. Будто двух людей разделяла не обычная перегородка из кирпича и бетона, а грань между реальностями.
— Арнольдик, Арнольдик! — доносился из квартиры довольный баритон Якова Савича, словно он проводил языком по жёсткой шерсти. В ответ лилось громкое мурчанье, перераставшее в шипение, а порой даже в детский смех. Жанна слышала, как на кровать лёг кто-то очень тяжёлый. Только не могла понять природу последних в своей жизни звуков — то ли это треск деревянного каркаса, то ли хруст старых человеческих костей.
RSS