К Другу

Свет закатный весь мир в пурпур окрасил:
В императорских тогах Земля и Небо.
Вдалеке маячит Харон седовласый.
Ухожу я с ним, ибо ты меня предал.

Цвет пурпурный на мне потерял контрасты,
Золотые браслеты обратились в оковы.
Я душой желал планетарной власти,
А на деле — промолвить не смею слова.

И Любимой моей на меня плевать,
И Учитель душой моей стопы бы вытер.
Такова уж судьба. Я смирился: видать,
Слишком слаб для корон я, и жалок для митр.

Лишь с тобой не пытался я Солнцем быть.
Словно с равным, смеялся с шутливого бреда.
Но обрезали мойры нашей близости нить:
Наконец-то и ты меня предал.

Скорбь Анахарсиса (из трагедии «Анахарсис»)

Родился я в холодной, мрачной Скифии

На берегу болота Меотийского.

В роду незнатном, славой не украшенном,

Не наделённом властью и богатствами.

Отца лишился в малолетнем возрасте,

И мать служила мне его заменою.

Взращённый на презрении к родителю,

Его хулил я дважды на судилище.

Вкусить желал я сладости учёности,

Но скифский сорт её горчит отравою.

Стрела Эрота в сердце мне вонзилася,

Но с омерзением любовь моя отвержена.

Нет родственной души мне в этом городе —

Лишь козопасы да купчишки жадные.

Земля и море к людям неприязненны,

Проклятие над городом Эолово.

Когда б я Рима был поэтом знаменитым,

И бог всесильный отослал меня бы в Томы,

Карая за науку блудодейства —

Причина злоключений перед вами.

Когда б я в Городе полвека жил счастливо,

А после к скифам был заброшен меткострелым

Во искупленье преступлений против Солнца,

Что Цезарем зовётся — я б не спорил.

Должно быть, в своей жизни прошлой, будучи

Морскою рыбой, девой или птицею,

Хулить богов бессмертных я осмелился,

Злым умыслом свершая беззакония.

Но, благородные мужи, вы мне поведайте,

Как искупить грехи мне мои тяжкие,

Чтоб снова речь латинскую услышать,

Великий Капитолий созерцая…

 

(Написано во время изгнания Георгия Тишинского в скорбные степи. Январь 2012 г.).

Элегия об Искушении

Как-то послушник младой шел по цветущей долине,

Благочестиво в уме молитву Иисуса держа.

Час предрасветный то был. Приближалась владычица Эос,

Солнечный диск выводя к небесам из-за края земли.

Послушник, скорбя, вспоминал геенны огненной страсти,

Чтобы так страсти свои искоренить из души.

Место его жития предание не сохранило,

Да и не вспомнить, куда путь он свой долгий держал.

Впрочем, неважно все то. О грехах своих сокрушаясь,

Бога послушник молил милость ему оказать.

Сердце терзая без жалости, слезы на землю роняя,

Так говорить, наконец, начал он в скорби своей:

«Вот уж и солнце взошло, дуба листву разукрасив,

Только не радостен мне нового дня светлый луч.

Птицы щебечут кругом, путнику слух услаждая,

Травы густые росой ноги омыли мои.

Вон ежевики кусты ягоды спелые щедро

Мне предлагают вкусить, голода стон заглушить.

Как же лукав этот мир, ангела бездны творенье,

Что искушает меня бога благого презреть!

Слушая пение птиц, скрежет зубов забываю

В сердце держать каждый миг, слезы на землю лия.

Ягод обильем прельстясь, грех совершу я великий,

В страстной седмицы четверг чреву посмев угодить.

Ноги омыв мне, роса бога хулит нечестиво,

Ведь и Иисус Назорей ноги мыл ученикам.

Что же сказать про рассвет, страшное тьмы ухищренье?

Истинно я говорю: зла в нем таится змея…»

Но не успел до конца он завершить размышленье –

Светлого ангела лик перед собою узрел.

Трепет и страх, охватив бедного путника сердце,

В дрожь при виденье таком ввергли все тело его.

Вмиг на колени упал, сжавшись в земном преклоненье,

Мысли свои растерял, речь и подавно забыл.

Молвил посланник небес, голосом грому подобный:

«О, нечестивый глупец! Скорбны все мысли твои.

В горесть большую весь мир ты обращаешь, несчастный,

Замысел бога святой по неразумью кляня.

Жалость ты вызвал мою, смертный, в печалях заблудший.

Прибыл из высших я сфер правду поведать тебе.

Бог – это слово и свет, что без конца и начала.

Тьма не объяла его, он же ее гонит прочь.

Бог – это солнце и блеск молнии яркобегущей.

Вечность мгновенью равна в мысли вселенной творца.

Он все дает и берет. Длань его – рог изобилья

И адаманта прочней мощная воля его.

Бог всемогущий и вечный. Имя ему Равновесье,

Имя ему Справедливость, Гармония имя ему.

В хаоса волны войдя, тьму разогнал свет предвечный.

Хаос и свет, сочетавшись, образовали весь мир.

В каждом творенье есть бог: в этом кусте ежевики,

В капельке каждой росы, что промочила тебя.

Трели прекрасные птиц голос творца дарят миру:

Так выражают себя свет, красота и любовь.

Солнца же луч золотой – высшая господа слава.

Самую малость таит хаоса солнце в себе.

Солнце и звезды небес – облик всевышнего светлый,

Ибо гармония их над миром господствует всем.

Чище, чем солнечный свет – лишь бога благого сиянье,

Ибо свободен всегда всесильный от тел и долгов.

Но невозможно узреть гармонию оком нечистым.

Нужно сперва обрести свет ее в сердце своем.

Оставь заблужденья свои, брось пресмыкаться в страданьях.

Нету страданий для тех, кто мир в равновесье познал».

Голосом звучным вещал об истинно праведной жизни

Светлый посланник того, кто вместе везде и нигде.

А завершив свою речь, исчез в ярком молнии блеске,

Грома оставив на миг раскаты после себя.

Так не боялся Аврам, сына ведя на закланье,

И Моисей не дрожал так на Синайской горе.

Йезекиилево так не колотилося сердце,

Как у бедняги того, что божьи творенья ругал.

В страхе подняться с колен, долго сидел он в поклоне –

Долго молчал и дрожал, словно осиновый лист.

Но, наконец, покорил разум трусливую душу –

После молитв череды послушник продолжил свой путь.

 

(Написано во время изгнания Георгия Тишинского в скорбные степи. Зима 2011 г.).

Похвала Гармонии

Однажды я направил к Аполлону

Свои мольбы и частые поклоны,

Чтоб сребролукий бог мне милость оказал –

Талант стихосложенья даровал:

 

«Премудрый бог, пресветлый Феб, к тебе взываю.

Желанным удостой меня визитом.

Пусть моего твой луч святой коснется края –

Приморской вотчины суровых царских скифов.

Ведь посылал не раз ко брегу Меотиды

Своим оракулом изгнанников ты скорбных,

Народной волею, подобно Аристиду,

К разлуке с родиной навек приговоренных.

И Одиссей-хитрец с Пелидом вел в тумане

Недалеко от здешних мест беседу,

Увидев меж бесплотными тенями

Погибшего за дочь прекрасной Леды.

Твой брат – герой, что богом стал – потомство

Дал демонице со хвостом змеиным.

Моя земля холодная зовется

В честь Скифа – младшего ее с Гераклом сына.

Могу и дальше говорить о крае темном,

Где жрец блуждал твой, исцелявший хвори светом…

Но мне ли, смертному, тягаться с Аполлоном

В историй знании? Подвластны Музагету

Парнасские богини, средь которых

Есть Клио, покровительница слухов.

Такой внушительный историй разных ворох

Она собрала, что наречь наукой,

Шутя, грозится сплетен собиранье.

Конечно, это тоже вздор немалый –

Его мне слышать довелось раз на собранье,

Что эллины «симпосием» прозвали,

А мы – попойкой. Но прости, Премудрый,

Что бреднями тебя я утомляю.

Ведь солнце ты, а я – как птица, утром

Чирикающая о чем незнамо,

Лучи лишь первые завидев на востоке.

Не гневайся, я чту тебя безмерно.

Мечтаю света твоего я стать пророком,

Искусством овладев стихосложенья.

Но не поэт тот, кто тебя не знает.

Явись ко мне, владыка, умоляю!

 

Внезапно комнату лучи залили света –

Предстал передо мной прекрасный бог.

Сиял он ярко, словно солнце, но при этом

Взирать я на него без боли мог.

Не щурился, как в солнечные дни,

Но замер, в изумлении внимая

Словам чудесным, что, как и лучи,

В души моей глубины проникали:

 

«Не в силах отказать тебе я, милый,

Хотя и говорят, что Аполлон всесилен.

Тебя давно и знаю, и люблю,

Как и степную родину твою.

Несчастен путник тот, что в летний зной

В степи сухой блуждать нужду имеет.

Не каждому дано пройти стезей,

Где тени нет, но всюду солнце греет.

Лишь местный житель знает жаркий ад,

Что Гелиос приносит в полдень каждый,

Когда луга засохшие горят

И всякое созданье мучит жажда.

Но и свершающему столь нелегкий путь,

Покрывшемуся пылью на дороге,

Порой дают возможность отдохнуть

Всемилостивые Олимпа боги.

Деревья одинокие стоят

И дарят тень желанную скитальцам.

Не испугать здесь топором дриад –

Дома их можно посчитать по пальцам,

А потому их люди почитают

И радостно скрываются от солнца:

Ты знаешь сам, что бедственным зовется

Все то, что равновесия не знает.

Открою тайну, коль ко мне ты обратился:

Я – твой отец. Бессмертных ты кровей.

Лишь для того ты в Скифии родился,

Чтоб мудрость получить, взрастая средь степей.

Прожил на свете ты не много и не мало,

Был мучим жаждой два десятка лет.

И потому для доброго начала

Я подарю тебе лишь небольшой совет:

Цени Гармонию во всем, что совершаешь,

Чем занимаешь ум, чем тело ублажаешь.

Взгляни на степь, ведь солнышка избыток

Способен истязать не хуже пыток.

При этом восхваляют во всем мире

Жизнь приносящее прекрасное светило.

Ищи в любви поэзии начало –

Ведь Эрос, Ночи сын — Творец Вселенной.

Уроки те, что степь тебе давала,

Хранить помогут в сердце вдохновенье.

Заметь, я бог искусства, и прекрасны

Те девять муз, которых я люблю.

Однако не на их родном Парнасе,

Но на Олимпе я воздвиг свою

Обитель светлую. Порою, в страстном пыле

К своим богиням я являюсь. Эти дни

Подобны тем деревьям, что в степи

Встречает путник средь сухой травы и пыли.

Нет ничего мудрее формы сферы,

Что стала воплощеньем нужной меры.

Последуй, милый сын, моим советам,

И станешь ты средь смертных Музагетом.

 

(Написано во время изгнания Георгия Тишинского в скорбные степи. Зима 2011 г.).

Про my θεός

За то, что пламень зажжён и отдан,

Орлицей зевсовой печень клюй!

Уйдёшь по клавишам перехода

В луны растущей басовый ключ.

 

И если сделаешься надёжна,

Как рунный посох, как меч остра,

Забудь солёную слизь на дёснах,

Когда согреешься у костра.