Лалангамена

Имаос

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Вечер был забальзамирован. Ветер гудел на трибунах, они пусты, как и этот город, по тротуарам которого разбросан мусор, а в воздухе кружатся обрывки старых газет.

Так ли важно, что было вначале? Вот она – явь. Под откос. Под железо. Чёрными вихрями над рекой.

Растворяя в нутре своём пальцы, сгибая пластины льда, по оптоволоконной тьме лабиринта несётся покинутая смерть Булгаковского покрова Кали, мне кажется, что я вижу её. Вокруг кроватей с едким вкусом, как бог, она высвечивается и проявляется. Мостовый эффект зародился, как медный сюжет и окаменел. Из меня трепещет что-то бетонное. Я – Имаос после заката. Лечу без тормозов под скрежет бытового порно на выедающей чёрной плёнке. Спираль наматывается, пальцы мелькают над клавишами, собирая пыльцу. Из мира размером в секунду, я лечу в начало. Но так ли важно, что было вначале, когда твоя башка бесконечно вращается в спиралевидном лабиринте, в кабинете Бога, в его персональном цирке уродов? Время вымололо лучистые шарики, примагнитило мерзость, расплющило их под сдачу. Будто выныривая из опутавшей меня, атмосферы, из её выедающей прослойки, я наконец-то осознаю, что рождён был на кровь в кающийся некролог проросшего верха. Передо мной — телепортационная программа со скучными ремнями, и я, задыхаясь, вношу в неё свои коррективы, а спираль, продолжая наматываться, жмёт меня за вечные уровни лет в бокал, тонущий об стену. День умер, как запись на вылет. Я обдираю кожу на вывернутом кроссовке. Здесь всё слишком дождевое, и всюду плесень. Кровь заложена вертикально, как бог. Ощущаю себя так, словно меня облили бензином и подожгли. Давай умрём вместе, давай умрём ярко, давай умрём быстро. Как будем готовы – мы станем бомбой. Она подорвёт монархию, чтобы сотворить своего бога. Криоген в капсулах. Хрустальные лепестки поют, касаясь её вагины. Я помню, помню. И уже в следующую минуту несусь без тормозов в рваный восход, а позади меня сгорает земля, поглощённая ядерным взрывом, позади меня обрываются провода. Кровь – его таймер. Я окончил медитацию ощущением осознания, увидев ватиновый провал сока за жизнью крестов, и вырезок их посмертного смеха. Она засняла на плёнку свой танец, переходящий в мастурбацию. Она ловила мои каматозы и размазывала их по плечам. И что, теперь, узнав всё это, ты подохнешь, как вшивая псина, или станешь сражаться, как воин? Разравняй загнутые уголки лживых сказок и прочти меж строк. Нет мыслей – нет времени, нет времени – нет преград . Хватайся и слушай себя, хватай за горло, кричи и танцуй. Мы с тобой – один угол бессмертия натянутый на другой.

Кабинет Бога

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Работники канцелярии обнаружили утечку в информационной прошивке. Странно было скрывать это музыкой, ведь она взорвалась.
Теперь они меня ищут. Они у меня на хвосте. Какой сейчас час? Какая сейчас мысль?

Внутренний киносеанс. Внутренняя связь. Зеркальная сепия, белые ватные покровы, безбрежные и широкие, словно море. Я лежу целлофаном на бетонной мостовой, под дождём прогибаюсь, мокну под штормом. Я плавлюсь целлофаном на огне, под пламенем зажигалки. Полёт к звёздам оказался плоским. Как линии созвездий на картах. Вечный дребезг, вакуумные звуки из космопорта и его ангаров. Я обмотан целлофановым коконом, а внутри меня – город из проводов. Я пронзил вселенную одним дыханием, увидев свет бога за ширмами своих образов, вырезок из простроченных журналов. Я вмазался чёрной ночью, оксюмороном и начертал начало глиняным иероглифом. Моё тело подобно солнечной батареи в скафандре из пластика. Внутри – связанные верёвки из натянутых нервов, из натянутой оптоволоконной проводки под кафельным потолком. Магнитные поля колосятся в начале. Таймер шипит. Провожу сигналы на станцию Сигма метелью тёмно-серых помех. Потоки магнитной ленты скрепляются, запись движется по обе стороны, накладывается в момент ухода, высвечивается и проявляется. Протуберанцы нимба замкнулись. Обрыв связи. Изучаю устройство изнанки в целлофановом коконе — в набитом стекловатой, резервуаре. Протекторные трубки, чёрные огоньки, смоляные белки, вытекающие из зеркальных витрин, ангары полны зернистости, вокруг пыль, будто бы меня стирает до атомов. Мир такой длинный, резиновый и широкий, он дребезжит. Бумаги всасываются в кондиционеры, ветер – везде, он не умер, он перетек. Стопки чисел падают в шахту лифта бетонным кубом. Я сюжет. Я пропуск. Я не ощущаю предмет, я в промежутке, внутри железной трубы, я — её полость.

Плена вселенной вселена в нас, как пропуск. Возвращаюсь на стуки назад, чтобы видеть все судьбы. Мёртвое море – это море Христа. В направлении гула магнитного поля — провода, напряжение, генераторы с фарфоровыми раковинами их чёрного моря. Из меня прорастает что-то новое. Ощущение такое, будто затягиваются раны, зарастают шрамы, падают грузы и льдины. Нужно пройти полный круг, чтобы узнать, как устроен мир. Жить всегда в состоянии выбора, вращаясь в центрифуге дребезга круговых колебаний. На изнанке есть всё, перед тобой — все пути, все свершённые выборы, и ты все их обозреваешь. Снизу корни прокушены змеёй, а вверху – изрезанный опиумной войной, Вавилон. Вечный дребезг, веретено нитей, сплетающих формы и фон орбит. Чёрное море, обвалы линий об скалы, бетонные стены. Вечный дребезг – вертикально застывший звук варгана над бездной бензольных лиц. Не прячь тело в кокон, а голову – в шлем. Заасфальтируй воздух. Проламывай кафель и лети к звёздам. Но полёт к звёздам – это только мечта. Нет ничего безнадёжнее, чем невозможность изъять себя из вакуумной коробки под белым кафельным потоком. Мне сдавливает ребра чёрная решётка кухонной плиты. Телевизионные помехи растёкшегося изображения хрипят посланиями, схемами треска. Меня разрывает от безликих желаний, от вещей, что не имеют ни названий, ни имён. Коллапс красок со всех сторон, бесчисленное количество фильтров и их обломки. Сперва я вносил в игру свои правила, и никто не был против. Но это длилось не долго, кто-то из канцелярии обнаружил утечку в информационной прошивке. И теперь я прорываюсь наркозной безликостью сквозь нижние уровни, пытаясь заметать следы, лечу кувырком в расплавленный потолок, изучая похищенные карты. И уже знаю, что должен сделать. Я зависаю под потолком и направляю свой взгляд в коричневый рисунок на обоях, так, будто гляжу на него в упор сквозь увеличительное стекло. Я скрываюсь в макромире объектов от сидящих у меня на хвосте, канцелярских крыс. Реальность отпрянула и зависла где-то в стыках, как мусор. Внутри сквозняк и холод, будто важные записи сорвались с ветром и вылетели в окно. Кто-то мешает нам получать эти знания, кто-то преграждает нам путь, направляя по проторенной тропе вместе с толпой. Эй, вы, кто бы вы ни были, высокий интеллект вам там случайно не жмёт? Лоскутным одеялом мы укрываем землю, все между собой сшиты-скроены, как ватиновые куски трухлого неба. Мясорубка и маленький двигатель, который заводят маленькие люди. В мясорубке мелется млечная мысль в пыльцу. Жизнь – это скучное порно вялых бытовых совокуплений. Растворяя в нутре своём ржавые гвозди, сгибая тугие серпы заката, по встречной полосе снежного шёпота несётся женщина с раненым чувством долга, мне кажется, что я знаю её. Она растирает в порошок свои сны, они скрипят в петлях дверей, в погибших качелях дворов, в мясорубке. Продольная, проволочная ночь. Колючий цвет. Северно-Ядовитое Око всматривается в тебя. Луна вкрадчиво заглядывает в щель концертных портьер. Нет ничего ближе к задыхающейся от ветра, весне, чем больная сифилисом луна, за окном. Я внутри мира, который похож на плотно сжатый свинцовый шар. Я зрю сквозь стены, прорезаю потолки сознанием и вырываюсь на свободу, в заколосившийся гул магнитных полей, сливаюсь с возрождением жизни, её началом, становлюсь вывернутым богом в себе. С позиции бога мир похож на спираль, которая каждый миг сматывается сама в себя, стремясь сжаться, самоуничтожиться.

Я вижу резиновую войну, борьбу с семитами, вижу, как сматывающаяся спираль переносит мня за хрустальные пики гор, в закат, тонущий в ледяном океане. Наблюдая, как горизонт затапливает медленно тающий свет, я понимаю, как устроен двигатель мира. Изношенность проводов более не мешала. Меня возносило. Застывши в медитации на вершине горы, я охватывал собою весь мир, необъятный и просторный, будто бы он вместился в комнату, и осознавал, что нам нужно найти выход, спуститься вниз, разорвать границы, сковывающие наше существование.

Застыл в медитации, как окаменевший мудрец, и ощущал энергию распада, что падает вверх. В тот миг я сам был целой гималайской системой после заката, в туманном, синеватом свете, горы, словно смыкались в кольцо, а я порождал себя вне времени, вобравши всю сущность телепортации, дабы сквозить и бесконечно обретаться в мирах.

Музыка текла размеренно и плавно, я видел нити, которые сплетаются из вибраций, нити, ткущие полотно, они сияли желтоватым светом. Я знал, что это путь. И в тот самый миг, когда реальность стала ко мне непозволительно и всеохватывающе близка, я словно окунулся в морфиновый Булгаковский бред, наблюдая за страданиями Иисуса. Терновый венец, кровь, его тяжкий крест. Цвел, словно в зачатье, а затем воскрес, в потоках медного тумана, в бензиновой сфере. И вот я уже лечу, рею над распятиями, над пропастью пустого мира. Невиданная лёгкость охватывает меня, словно мираж мироздания. Я — как луна, как пыль, как обратный отсчёт. Эффект многоточия, эффект двуличия. На такой глубине контролировать свои действия уже сложнее. Просто лежишь в криогенной капсуле, и смотришь бессвязные сны, отчётливо ощущая, как отделяется тонкое тело, а тело из плоти – словно дыра. В этом неземном теле, в небесной росе, сквозь прослойки сочится высь, рудиментирует. Вот он — предел, высоко, как бог, за осколками. Спираль трепещет и торжествует. На бархате из роз я лежу в Христовых объятиях, сливаясь с ним в одно существо, но что-то неистово тянет меня назад, к явлению самого бога. Я приближаюсь к слепящему свету и плыву вдоль его плеромных коридоров, состоящих, словно из желтоватого, испещрённого камня. Я нёсся вдоль стен этого лабиринта к концу, или к началу, к самому первородному свету, и застыл в его трепетации, где-то в буфере обмена. И вынырнул на ином уровне бытия. Я смотрел будто из дна коробки, а надо мной нависал белый куб поверхности. Где я нахожусь? Будто выныривая из опутавшей меня, реальности тонкого мира, я наконец-то осознаю, что попал на самую вершину, в кабинет бога. Там было два коридора, отделённые друг от друга стеной. Сперва, я видел их, как бы находясь между ними, как общую конструкцию, а затем оказался в одном из них. Стены в нём будто бы состояли из пенопласта, я не мог определить их цвет. В одно мгновение он синий, через миг фиолетовый, а затем и вовсе белый. Здесь словно не было разницы между размерами и цветами, здесь не было промежутков. Тусклый свет сочился откуда-то сверху, но я не обнаружил его источник. Здесь всё было слишком точным, монолитным, и грубым, слишком конкретным и правильным. Это загрузочная программа, догадался я, где ничто не имеет различий, являясь одновременно и тем и другим, совершенно абсурдное, не имеющее промежутков, существующее в своей самой простейшей, самой первой и последней форме, как факт. Гиперкуб, заключающий внутри себя весь мир, все объекты. В тот самый миг, когда я осознал это, меня притянуло к стене, и я тут же оказался в другом коридоре. Я понял, что пробился внутрь Изнанки, прорвав собою чёрную мембрану входа, я понял, что воплощает собой Смерть. Пройдя сквозь эту мембрану, я оказался в бескрайнем пространстве, состоящем из тусклого, медного света, не имеющего ни углов, ни стен, ни входа, ни выхода, оно было заполнено ржавыми, пружинистыми койками, как в госпитале. В самой последней посмертной палате. Пройдя мимо стражей в чумных масках, все, кто попадал сюда сквозь ощущения величественности мига, вдруг осознавали, что здесь у них заберут души, сдерут, будто кожу, оставив лишь слепок былой личности. Каждый, лишившийся души, занимал место на своей койке. Но я никого не увидел, а лишь ощутил их фантомное присутствие, и гнетущую атмосферу обречённости. Я успокаивал себя лишь тем, что я здесь всего лишь наблюдатель. «Их расплющит, расплющит строго по ГОСТУ, — вдруг прошептал мне страж. – «Это зал ожидания. Перевалочный пункт, банк сдачи крови, спермы, опыта, всего сразу. Думаешь, тебя не пустят в утиль? Пока что ты только турист. Поэтому я позволю тебе наблюдать, раз уж ты здесь, ибо час твой ещё не пробил». Меня полоснуло осознанием истины сказанного. Взглянув на койки, я наконец-то увидел тех, кого готовили на переработку, чьё присутствие я ощущал ранее – это были безвольные коконы, забинтованные в обмотки Лазаря, подобно мумиям. Они корчились в редких конвульсиях, словно их периодически поражал электрический импульс. Я услышал их стоны, целый хор безысходного плача в мертвенном перманентном гуле вакуума.

А уже в следующую минуту я нёсся без тормозов, подальше от этого места, и позади меня сгорала земля, рушились города и миры. Я сам был себе бог. За короткий сеанс я постиг бесчисленность. Я выкрутил себя из прошлого, как лампу из гнилого патрона, и выбрал настоящее, я выбирал жизнь, когда они развернули передо мной необъятное, белоснежное полотно, похожее на синтетическую оболочку упаковочной плёнки.

Только что преобразованные, пропущенные через ряд эфирных фильтров, куски пережитого опыта, хочется вырвать и показать так, как я их запечатлел, придать огласке.

Сношаясь дыханием

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Всматриваясь в надкушенные черты их яблока, пока оно не созреет.
Пространство перестало что-то значить. Нашим общим дыханием соорудился коридор истины. Этот послеобедненный сон открыл нечто такое, чего не открывали даже химические и растительные субстанции. Музыка послужила полупроводником и фоном, оставаясь едва замеченной.
Потусторонние знания, смешанные с дневниковыми записями Спейра, вливались сквозь отступившие реалии. Бастион реального рухнул, тела вне тел парили над нами. И при частичном пробуждении я долго пытался вспомнить, где нахожусь, равно, как и одновременно с этим, пытаясь задержаться там подольше. У меня больше не оставалось сомнений.
Магические полотна, раскрыв свои рамы, лицехватами /фейсхаггерами/ врезались в наш разум. Это врата в иные измерения. И я предчувствовал это, и непреднамеренно не вложил никакой важности в свое переживание.
Текст был заражён мистицизмом. Магией. Истиной.
По его подводным камням межстрочий скользил свет, тот самый, что достигает дна.
Итак, наши дыхания сплетены в одну тугую и гибкую нить. Наши тела равно удалены от реальности. Прямо там, в северной комнате с парадоксально песочными, пустынными стенами, с наваленными на поверхности мебели, вещами, с огрызками плодов на блюде, с кружащимися мошками и затекающим в окно, зноем, прямо там, на развороченной, порочной постели, пахнущей нашим потом, спермой, и позабытыми снами, мы сношались дыханием, чтобы проникнуть глубже, и прорвать плерому. Или хотя бы плёнку собственной ауры.
На проспекте рассыпаны обломки роз, заряженных разрушительным духом скандала и разрыва. Я предусмотрительно прошёл мимо, не став подбирать их отрубленные головы, с осыпавшимися каплями крови, таящих тонкий, сыроватый, ненавязчивый аромат.
Секреции судных дней в голове. Мантры, внесённые под ногти кровью. Заклинания. Тайные осколки скрытого знания.
Я чувствую мир, просто соприкасаясь с ним на улице. Каждый нищий, каждый безумец, пьяница, или старик — все они так неистово смердят своей безысходностью. Замкнутостью. Чем-то прогорклым и последним. Родители детей излучают очень похожие эманации, но они более глубокие и скрыты даже от них самих, у них просто сквозная дыра. Дитя высосало их жизни. Теперь оно более живое, чем они сами. Угасающие и несведущие. Их бы залатать светом, но я чую, что сами они того не желают. Выбор уже давным-давно сделан.

Кровавая заря

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Моя кровавая заря там, где её касались мои уста. Рвётся кружево. Мир из окна тлеет нашей прелюдией веры. И ты причащайся с нами, глядя в квадратные окна рая. Магдалена устами обращена к закату. Ягодицы обёрнуты целлофановой гладью, весенним розовым небом, лепестками-заводями, сладостными конвульсиями. Это звук зеркал на заре, это чёрная высь в небесах. Невесомость и рай. Я зрею и наливаюсь, как плод, как бутон, я твоя женщина-змея, тугой лист у меня промеж ног. Терзай его пальцем. Дай мне сил, я кровью тебя покормлю. Овуляция бедной овчарки. Розовые петли терзают моё нутро. Прорезалось солнце розовой блевотиной на торцах зданий. Мой брат – служитель мёртвого храма искинов. Из пласта Изнанки вхожу в реверс-поле. Как приём? Выблевал и принял. Пошёл дальше, и стал совершенством. Это наше священное писание. Страницы апокрифа. Между нами только чёрные лепестки мёртвых костей. Они – два брата. И каждый выражает суть. Я – грузовик, застрявший на мостовой. Я – кающийся закат на рассвете, слишком дождевое, скользкое стекло, ледяной узор. Читай меня, как песнь перьев. Никто не переплюнет наши иконы по технике изящности и мерзости. Лекало Кали между ног моих, в святом зачатье лепестки. Красная кнопка оргазма в лике святом.

Сверх-декаданс

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Выключи свет, дай себе шёпот  в рот. Мы произошли от ебли напечатанных букв и пальцев. Вовсю трудится скорость в крови, разгоняя параметры. Над нами – свет из 4-х впаянных в пластик, круглых светильников. В коричневой кружке – вода и обрезанный пластик. Калиюга в затмении. Сверх-декаданс . Ощути его, впусти в себя звук, злорадствуй, улыбайся, смейся себе в лицо, дрочи, проглатывай дрожь. Не спеши, наслаждайся каждой прожитой нитью, каждым укусом в шею, каждой диагональю, сгибом колен. Ангелы жёлтого света, цвета 60-ти вольтной, зажжённой лампочки, наблюдают наш сон в стороне.  Мы приготовили им пурпур под чистилищем век. Мы – боги, и ось. Мы цепи. Мы Цербер. Мы —  боль и основа,  фундамент этого мира, сферы путей, рваные перефразирования реальности, смешанные и сжатые в корне ветра на дырявом восходе. Лязгом цепей прикоснусь к расстоянию, чтобы прожечь его мыслью. Просверленные нимбы ресниц. В чёрных резиновых снах источника всё расставлено по эn-станциям. Иди в обход  и увидишь, как всё меняется. Переработка. Транспортный завод. Транспортиры. Они транспортируют сигнал. В субтитрах. Видео-хлеб растёт. Насущный. Даж нам дне-сь. Длань божья на дне собачьем. Внутри комиссарской будки. Надзор надзирателей за надзором. Вытрезвитель трезвости. В глотке — сильнодействующее снотворное, опиум на двоих, как свет блуждающей звезды. Инстинкт шепчет нам по шире раздвигать ноги. Любишь еблю и рвёшь на себе целлофан, избавляешь душу святую от девственности. Твоё сознание озябло, мир со всех сторон — чужой, только ночью можно смотреть в витрины, изучать фонари, падать в звёзды и провода, всё равно никто не увидит. Просто будь тем, кем являешься, под сточенной побелкой стен. Больное восприятие, нездоровое, в оттенках кетаминового огня. Волосы – между твоих пальцев, пальцы – в губы, синхронно, в тремор комнатных температур, в перегретый процессор мира. Я – как ядерная война – смесь примесей в пустоте. Ты – мой спаситель, Христос. И мне не нужно взирать. Я и так это вижу. Шире, чем спальный мешок, заколоченный. Больше, чем просто коробка, слаще нот и гармоничнее срыва психических спазм. Если мы усыпим себя, мы проснёмся.<Снимок под лампой>. Я совсем рядом, там, где сгорает пурпур. Мы здесь не для того, чтобы держаться, мы для того – чтобы ходить по небу.

Расширенное предание

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Свежесть первых плодов моего Начала. Роли лежали где-то на химическом цветке, бликовали на чистых ночах. Маска отпадала шестёркой, ночью, богом в порохе, все отравили, пропустили сквозь искусство, застывший пафос из жизни, вырванный из застоявшегося голоса. Шабаши – льдистые, влажные, пронизывающие. Грани растекаются неоновой кислотой. Первобытное причащение, не страшащееся нового бога. Коллаж паров – то, что мы есть. Коллаж химического тела и синтетического скрежета, собственной, перетянутой перевязи, полной химических, дышащих сыростью, вен. Насыщаешь себя химическим дымом и телесными усладами. Не творить бы сегмент, когда вечеринки врезаются, врезаются таинства. Жизни бликовали на бутылках. Тепличное растение, которое возрождает искусство в этот профиль, даже не зная их имени. Маленькая отравившая выцветшая роль развлекается. Мы совершенны, сквозь нас видно проповедь, мы – это родившая сеть. Было бы топливо. Химический дым, свёрнутое откровение, убитые мыслями, города, проломленные барьеры, апостолы в скринах. Шабаш паров – вечное зеркало. Моё гедонистическое обдумывание — просто оттенки, вакуумом, который я оживил из вод в первобытной действительности. Застывшие руки, обнажившие вечеринку. Город становится трубочкой в тёмного человека. Наши изменения уже однажды сделали своё дело. Моё расширенное предание вместо облатки. Вдыхай невыставленное причащение прямо с гитары. Проникает обнажённый грамм, выцветшие спермы поцелуют слияние. В нашем начале истины – лишь шаги. От зелёной роли обросли занавесы, от фото – дышащие трупы. Заснявший пиздец шумов выцвел, надоел, и готов к спящему п(р)ологу. Ты смотришь на вечеринку, мы обнажены – нас ничто не сдерживает. Ты дышишь, шепчешь на застывший в обработках, неоновый занавес, на религиозную ночь, столп из белых богов. Авангардисты создают искусство в эру контентного потребления. Причастивший Иисус умереть не может. Какой тебе — немного есть того, чего вы все так хотели, но это всё лживый зрачок, толстые жизни, купюры. У нас здесь опущенный коктейль с мескалином и химией. Мы – мёртвые занавесы, заснятые особью, взрывные продукты. От вечеринки остались пробелы, от мира – страстные оттенки. Пара ртов – это кино. Пар с искусством и концепцией. Пар – помутнение. Толстый член президентов – это таинство. Холодные лживые камни, яд в моих венах, дурманящий цвет пропасти с зеркал синтетический порошок. Отравленная богом, слизистая, и страстной апостол вместо дома застывшего, в обрезавшей ночи, окна. Меня, как и всех, исследовал поток потребления. Мы – кадры, которые я оживил из жизни, вырванные из зазеркалья, описывающие своё наследство от павших. Видеоряд вымышленных божеств. Ты смотришь на застывший в ноздрях, кинофильм, на разорванную вечеринку, коллаж из сегментов, рот, яд в телах, слизистый сон чёртовой жизни с обязательным молчанием. Вдыхай через слух шум мира, сквозь нас видно зарю, провалы в угаре, и страсть апостолов в доме Мёртвых.

Спящие арт-объекты. Театр перед зеркалом

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Я оседаю в твои ладони прикладом.

Я ставлю всех вас на место, показывая то – что вам со мной не тягаться – я – идея, я – самобытность, я – импульс, а вы – магнитные копии для смартфонов, инстаграм-приложения, просто кукольные натуры. А я – натурщица, я загружаю в вас свой ретро вирус, теперь моя хаосная суть коснётся и вас, все, кого я касаюсь, гибнут, вянут, или становятся сильнее.

Я заражаю их разум – я – поросль, святая нагота, театр перед зеркалом, выцветшие полотна.

Я , я , я, всегда только я, а где же граница? Я жадная, я поглощаю всё вокруг, будто чёрная дыра, всасывая в себя липким минетом.

В моих городах поселилась цвель, век, который загнивает, а на смену ему приходит новый, и пытается быть стерильным, первозданность исчезла, но грязь — то – что мы есть, стерильность вовсе не стремление к постчеловеку, стерильность – махровая деградация в условиях тирании капитализма.

И я смеюсь, смех – это жизнь, смех – победа над смертью, вино с оттенком сепии, на синем атласе, выцветшем до медной зари.

Это мёртвое вино, мой ледяной арт хаус, приправленный изнаночным металлическим оттенком смерти.

На фоне зеркал, нагая, среди пустых бутылок из-под дорогих элитных напитков — мой высокоградусный зашкал. Смотри на меня, как на древние свитки, что намочил дождь.

Я вся твоя, они пусть смотрят, пусть дрочат, но касаться меня может только Пророк.

Сгоревшие сны в обёрточной бумаге — подключай их и смотри как диафильм, плёнку из прошлого, глядя на груды выброшенных вещей, как на подыхающих от зноя, прибрежных китов.

Отсыревшие сны, как бумага, попавшая под дождь.

Снова и снова перегрызаю провод, чтобы увидеть свою сеть.

У тебя запотели глаза от моих снимков.

Я создала мещанскую роскошь, иллюзию красивой жизни, виниловый приквел, фотоисторию-паззл, которую я складываю сама, как судьбу или сестру.

Одолей меня сорной бумагой притворства, человек из чёрного списка явился в твой сон, поднял панику, завысил планку, напугал соседей.

Мы — чёрные тени на стенах лиц этих зданий, что сейчас высвечивает блевотными бликами.

Мои спящие арт-объекты — на стенах, запечатлевающие целиком атмосферу застывшего величия.

Хромированный храм камеры хранения. Вельветовый лимб

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Пересадка образа. Мир взошёл на лицо трупным телом луны. Мы выпили залпом картинную галерею и гуттаперчево пошли на взлёт. Ах, если бы нам катетером могли бы залить внутрь эту мятность!.. Начало диффузии ознаменовал левоментоловый выхлоп.
Мёртвые деревья уснули в ожидании весны, совершенные в своей абсолютной обнажённости, словно чистые холсты, их что-то роднит с бетонными столбами и каркасами фонарей. Вокруг всё сверкало, остановленное и заглохшее, лишь наши цеппелиновые моторчики вращались всё громче. Мы рассыпались дребезгом. Снег мерцал вспышками под ритм вельветовых файлов, напоминая цветом и фактурой бетонную стену, с которой содрали обои и штукатурку.
Мы спустились в оледеневшее нутро кварталов, и я заново познакомилась с ними, а затем просто исчезла, оставив след на дорогое, когда мы повернули к крестообразной зелёной вывеске, перекатываясь, словно два робота. «Слишком тяжёлая броня» — растянуто проговорил ты, в момент перехода трассы с мёртвыми светофорами. А дальше – предел. Вечная дорога, бегущая строка или лестница. Мы – два робота-трансформера, которые похожи на детские игрушки, что следуют альтернативным мирам, там есть своя аллея славы и свои фонари, которым хочется молиться или хотя бы отдать честь.
Здесь качество получше, мы уже в разъёме, вне матрицы, по вертикальной оси, внутри рутрекера, движемся по дорожкам раздачи в фонарные щели. В начале было слово? Но какое? Мы теряем его дословность в себе, поэтому распни сейчас имя моё на фонарях, пока я ещё помню, и я поклонюсь им.
Там, в хромированной камере хранения есть только гул двигателя и мерное вращение лопастей ветряных мельниц, замедляющих своё движение, покрытых заиндевелым налётом, там дышит что-то огромное и сипит патефонная пустота. Время выпадает из диалогов и вращается в кусках плазмы.
Я веду репортаж из места события себя, под застывшим от времени, самолётом. Ощущения отслоились и сосредоточились где-то вне тела, словно на мне железный скафандр с вельветовой прошивкой внутри. Мир начинает двоиться, при этом не двоясь. Всё отрывное, как календарные листы. Гуттаперчевая грелка, с мятным раствором внутри, вот примерно кто я. Под бетоном на выверте и на дне, упершись в снежный ворс, и близость асфальта, взгляд размазывается по плоскости. Чувствую себя наброском, планшетом, выкройкой. Что, если я просто ветер, сбивающий с пути? Есть ли у ветра свой путь? Лицо устало, нет в нём искры, оно не театрально. Лицо — просто фокусник лис. Смазанное, размытое, оледенелое изнутри, скользкое. Я всё время ощущала себя воском, который лавирует в растворе накала. Помню теперь только подъём, и бред про рвоту, как она меняет цвета, становясь то жёлтой, то зелёной. Рвота, и её захоронение, как символ свободы от прошлого, отвергнутого, отторгнутого выхлопом. И снова спуск, подкаты снега, вращение в глазах, головокружение, подъём. После этого меня унесло в лимб, где каждый поворот – это новый круг, новое знание. Набитая ватой, я снимала углы, совершала беспорядочные движения, была в том, что не имеет названий и причин, что просто существует, когда ты вывернешься. Это тотальная остановка всего, миг, когда стальные мельницы перестают вращаться, и их обороты смолкают в стылом дребезге увеличенные и замедленные, а под конец они настолько ускоряются, что не успеваешь проследить начало очередного цикла. Передо мной развернулся тоннель, полностью состоящий из ячеек кластерного процессора, набитого информационными файлами, он заглатывал меня, искажаясь и сипя помехами, система, действующая по принципу безотходного производства, или закона сохранения энергии, называй как хочешь, но это не изменит тот факт, что мёртвое питает живое, а живое питает мёртвое. Цикл рождений и смертей — бесконечность, камера хранения Танатоса. Все живое – проявленное, всё мёртвое – скрытое. А мы – батарейки. Как только ты умрёшь – тебя отправят на переработку, из тебя сделают файл, твоя копия будет храниться в архиве танатонтрического мейнфрейма, а блуждающая часть тебя будет поглощена верховным архонтом в качестве пищи-опыта, и только затем, божество выделит из себя снова блуждающий огонёк, бывший когда-то принадлежащей тебе, энергией, и пустит его по миру искать новое тело, новую жизнь, новую роль в качестве компенсации за то, что твоя энергия в этом механизме снова будет потрачена на безжизненно-жизненный цикл. Это нельзя было назвать дозой просветления, но меня высветлило, проставило, забросило в рубеж, и обратно, на выветренную доску объявлений в поисках смысла, которого всё равно нет, который мы никогда не найдём, ведь как только он будет найден и завершён, нас снова отправят в утиль. Остановленное и застывшее – совершенно. На Изнанке есть только гул и вращение. Движение же происходит здесь, где пульсирует жизнь, парадоксально, но она пульсирует и там, разрываясь в коконах, уносясь вихрями под снежный пролёт, под минное поле, подо всё, что застлано. За условной чертой нет бегства. Там только сознание. Мы оставили свои тени там, вышли из тела. Что это было? Понимаю, что мы просто идём, становясь выедающе-белым снегом под чьими-то шагами в парке, в тот момент, когда тобою кто-то блюёт в этот самый снег. Дороги не проявлялись, я к ним дотягивалась дисфункцией ереси, ледяными стёклами, уколами шагов. Мы ныряли с тобой в этот мир, мы искали себя там, а нашли только смерть, нас вывернуло, как из целлофановых пакетов, расстелило в пропасть через унции нескольких световых лет отсюда. Путь не становится ни длинней ни короче, мы будто застыли на месте, но мне кажется, что мы идём. Идём, не сдвигаясь с места, всё время обминая одни и те же знаки опознания, всё те же вышки с красными датчиками вдалеке, всё те же повороты, отороченные бордюром, сухие листья, с прошлой осени и до этой весны, в осколках засахаренного, растолоченного стекла. Реальность не снаружи, и не внутри, это целлофановый кулёк, смятый об асфальт. Я вижу вокруг этот мир, но рассматриваю его гораздо шире. Больше никаких раздуваний и распоясываний. Я была в том тоннеле, задолго до того, как его построили. Сейчас мы просто стелим этот мир заново, всё шире и больше, но не больнее, нет, — приятнее, как гробовая доска постели – тёплая и светлая. Мы вынырнули из вихря жизней, отброшенных шкурой до нас. Я увидела правду, мне показали, как наши жизни перематывают на исходник, мы были прикованы, мы плакали, а они всё резали и резали. Мы стали кадрами. Осталось только смотреть этот диафильм. Для меня всё стало чужим. Оно проветренное и пустое, такое же, как и я. И я могу заполнить эту чужеродность, как шарики — воздухом, но могу оставить их сдутыми. Мир рано или поздно сожмётся, выхлопнет и изменится, но не стоит воспринимать всё так, словно воздушный шар уже лопнул. Мы трещали по швами вертелись, вращались в потоках звука, как в заснеженной сказке, но сказки больше нет. Мы умерли там, у самолёта, взлетели, и отравили город. Миг смерти, которому я сопротивлялась выглядел так, словно на моих глазах сжигали старую фотографию цвета сепии, она тлела, коптилась чёрными вздутыми пузырями, скручиваясь в хлипкий, чёрный нагар, и рассыпалась в снег. А затем мы поднялись и пошли дальше, вокруг меня вихрился тоннель из шумового эффекта в оттенках медно-фонарного блеска. Никакого белого света внутри. Там всё иное, даже не чёрное, не наполненное и не пустое. Я хотела удостовериться, что мы не оставили себя под тем самолётом. Но на фото запечатлелся лишь снег. Он напоминал пятно той фотокарточки, которую только что сожгли. Я вдруг поняла, что в этом мире мы ко всему крепимся на липучках, почти таких, какие клепают китайцы, привязаны серебряными шнурами, ввинчены спиралями накаливания во временные тела. Осознав это, я принялась отдирать их, сперва от дерева, от дороги, чуть было не оторвала и от тебя, но вовремя спохватилась, испугалась, и всё вернула на место, поняв, что если всё оторву — увижу мир, который не крепится. Смысл сматывался, ведь только он один наверное и есть, а всё остальное – липучки, мы не при чём, нас сотворили такими, и если всё отлипнет – «кина не будет». В прочерке между строк сквозит изнуряющая деталь – Быль.
Февральская гонка по кругу, внутри проштампованной зимы, зеркало, в котором ничто не отражается, плазматические выбросы. Реальность запихнули в усилок, и подключили, вывернули на изнанку, в это жёлтое месиво из останков. У меня есть только эта реальность, поэтому я всё время возвращаюсь в неё, поэтому я за неё цепляюсь, потому что больше никакой другой нет, и других я не помню. Вмонтированные в командную строку, прошедшие через сервер, мы застыли под нимбом, налитым топливом, читая высеченные безмолвия мантр. Движение и распятие. Уже совершая последний круг, почти осознавшись, вернувшись из лимба, я заметила какой-то прямоугольный символ, начерченный на снегу, будто кто-то пытался изобразить робота, а фото зафиксировало его, вырвало из небытия. Мы вернулись оттуда, принеся метки, словно те, кто на машине времени протащил за собой огонь или снег. И покуда образы и картины из склеенных воспоминаний проходят таможню, я бегу к ним, словно к чему-то родному, как к пароходу, встречать прибывших. Самолёты стекли зелёной слезой будней в электронные часы. Всё смотрю и смотрю, как оно кружится, — кружево нового дня. Чувствую себя всё больше роботом, который становится человеком, обретая чувства, только наоборот. Сны остались на сжимах скрученного тряпья, где-то в промежутках — что-то помнишь, а что-то нет, что-то переплетается с обрывками, ускользает во внутрь, и это уже не развернуть. Просто есть утром суп, и впервые видеть, то, насколько красива каплевидная жировая сеть, натянутая на его поверхность, словно скопление вселенных, в одном первичном бульоне. В чёрном, беззвучном поиске. Спуске. Мы набиваемся в путь, как в подушку перья, летим кому-то под голову, чтобы сниться. Прошедшим этот предел – всё пришьётся. Всё было и не было, как-то смелось. После себя осталась только муть и плавающие фонари, их стальные поверхности, медные, световые круги, Ханг Драмы, на которых можно было разбрызгивать ambient той ночи, но и она уже мертва. Мы возвращаемся в прошлое, чтобы зафиксировать залп, но его не было. Всё пронеслось. Я вижу, как струится смог, свет, он повсюду, медовыми вихрями затекая в меня. Мир вылупился, когда я выглянула в окно, внутри и на поверхности, как закладки или карикатуры.
Отходняк – это следствие того, что мы были там, в этом парковом лимбе…

Тени пролистанных профилей

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

В этот город прорезалось утро. Весь мир сосредоточился на бессмысленной гонке. Жизнь стала помойкой, бессмыслицей, профилем в инстаграме, люди, как обезьяны снимают все подряд, вырывают контекст из жизни, помещая в свой профиль, бережно его храня, не стыдясь предыдущих оттенков, показывать, как ты растешь, кем ты был и кем ты стал, они любят наблюдать за этим, они любят наблюдать твой стиль. Лишь тени, бледные тени их пролистанных профилей.

Подключай разъемы в новое перерождение.

Я — Алибаба Отворяющий дверь.

Инстаграм, покажи своё видение мира, покажи, как ты видишь себя, покажи им рай, детка, свист миря и тропический рай, любовник-аль капоне, купание в грязной реке под мостом, покажи им рай, детка, покажи им зарю.

Блевала я своими снимками им в лицо! Показывая мерзкое прекрасным, через призму столетий, как крепкое вино, как синий бархат, выдержки вкус.

Сквозь века эпох, бархатным эхом донесусь, взрывая их кастрированное, стерилизованное восприятие.

Криогенные капсулы с вечностью – как снимок vhs из фильмов ужаса, город разврата и соблазна.

Мысли рассыпались фальшивыми блестками на лицо.

Всем надоело искусство, все захотели обычную жизнь, телешоу, скрин шот альбом из жизни.

Это большой каталог вещей, большой каталог икон, которыми можно вдохновляться.

Я воплощают в жизнь свои развратные детские фантазии, девочка, которая подросла на сказке Эммануэль, Анжелика и Марианна — роковая женщина, соблазнительница, но при этом, боевая подруга, независимая и страстная.

Китч — как образ жизни, образ жизни — как китч, жжёт ноздрю, вытирай о них пасть, они трутся своими промежностями, они ебут друг друга, сладко и глубоко вздыхая, как паутина под сквозняком, гулом холодильника, венам, жилами метро.

Нелегальные мысли раскатаны по скользкой улице дешевой сценой в театре.

Когда попсовая песня превращается в фильм ужасов, в кровавый треш, снятый на дешёвую камеру, как фильмы Девида Линча в симбиозе с Тарантино, она не знала, что её снимают, она снималась в своём кино — кровавый сон из менструального месива.

Тёмная, застывшая синева её глаз, как вытекший исток, взмокшие нити, взмокшая кожа

Он поёт охрипшим, полным страсти, голосом, он будто танцует на льду, будто танцует балет.

А я отсекла все человеческое, как чёрная лебедь, отсекла, как голову богини, и подала её к столу.

Его музыка — театр

Балет

Драматическая пьеса

Все это время мы врастали в кресло

Все это время жизнь была видеоклипом, пьесой в театре под единственным прожектором

У кого хватит терпения долистать до конца ленту?

В ванной плавали обрезки ее волос, а затем она налила эту воду в стакан. Обернулась в сторону по пробуждении и увидела блаженное лицо спящего Иисуса.

Шелест ночных Вагин (Промо)

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Ждала его в этой горячей стране, раздвинув ноги. Везде шелест ночных Вагин, райских тропических цветов, с тугими листьями. Их серебряная краска говорит о многом.. Это произошло, когда ты спал, в это время моя вагина попала в захват объектива, и я поделилась этим снимком с миром.

Это плохое кино для плохих девочек, которые делают вид, будто они хорошие, но скрывают свои мерзкие, грязные тайны, девочки – насекомые, сношающиеся с собой перед зеркалом.

В выемке пространства, влажного и прекрасного, как экзотический цветок с кожистыми лепестками, с нежными, сочащимися сердцевинами клитора, их раскрытые губы-пасти манят тебя, давай, вскользись, ты ведь уже давно пытался меня одеть, прикрыть чем-нибудь, ибо я бесстыдно раздета, бесстыже раздвигаю широко бёдра, я – будто Кали, богиня войны с дерзко высунутым языком, я скалюсь тебе в лицо в диком танце, держа в своих руках твой отрубленный член, член моих поверженных врагов. Мой мир горит во мне как кунг-фу. Им со мной не тягаться – я – идея, я – самобытность. Я – импульс. А они – магнитные копии для смартфонов, инстаграм-приложения, они просто кукольные натуры. А я – натурщица. Святая нагота. Театр перед зеркалом. Выцветшие полотна. Перевёрнутые зеркала, опрокинутые отражения.

Всё стало оранжевым, робким. Таким был этот закат, хрупкий, как исчезающий оттенок. Её вагина говорила с ней, в тот момент, когда он снимал её на смартфон. Шёпот тысяч вагин, они шуршат словно дикие тропические цветы, ядовитые и сочащиеся, привлекая своим шелестом насекомых, жаждущих испить их нектар. А затем липнут, как мухи на мёд.

Меня посвятили те говорящие цветы, цветы моего начала, их шелест и шёпот в ночном саду. Они источают благоухание. Гладкие кожистые цветы. Спящие бутоны их клиторов. А затем из них выкачивают оргазмы, чтобы обеспечивать работу электростанции. Остались только помехи, остальное размыло водой. Стёрло почти до блеска, до проявляющихся контрастов. Царство резкости. Целуй мой клитор, пей мой млечный, сочащийся сок. 50 тверков — и она твоя. 50 тверков серого.

Петербургские сказки

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

Часть I. Павел I – Петру I: «Научись не прощать»

Lucifer! Ты впервые свободен от адского плена.
Научись не прощать — и жестоко казни за измену.
Наложи на злодеев – безвременья мрачные узы.
И исчезнет тоска и придет к Тебе – Черная Муза.
Не жалей Ты грехов нечестивых проклятого стада.
Пусть в забвенье уйдут и познают скорбь Черного Ада.
Выбрав цель- вожделей, средства тотчас же сыщутся сами.
И хвали лишь Себя непокорными злыми делами.
Твоя Воля – их крест и дождутся заслуженной кары.
В Преисподней их мест – не займут жрицы черных кошмаров.
Каждый сам себе рок – оживи свою Черную Силу.
Коль пришел давний срок – Ты опять победишь Михаила.
Жизнь не повод страдать – только поиск Дороги Отмщенья.
Жизнь – Желанья Печать, Радость Действия вместо забвенья.
Только Ты пожелал и снимаешь опять цепи плена.
Те, кого проклинал – неизбежно склоняют колена.
Хищна Адова Пасть, и в Геенну запустишь Ты сети.
Грешных душ словишь всласть — из огня в горький лед и под плети.
Нифльхейм – это боль, там, где Адовы Черные Своды.
Там найдешь свою роль – Палача самозваной свободы.
Радость Жизни Твоя – Своей Страстью колоть малодушных.
Стисни Древко Копья – Чьи-то подлые козни – разрушишь.
Пусть признают, что Ты – многократно тех тварей сильнее.
Воплощай же мечты и толкай их в Хельхейм поскорее.

Gilel Elohim, октябрь 2018 г.

Часть II. Над Стиксом разводят мосты

Часть III. Кара Норн

Харон и Геката

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

О, Геката, Богиня Всесильная!
Моя Черная Злая Звезда!
А в пустыне теперь буря пыльная,
Враг в бархан заметен без следа.
О, Геката! Богиня Всесильная!
Моя Черная Злая Луна.
Да объемлет врага тьма могильная,
Да объемлет врага тишина.
О, Геката! Богиня Всесильная!
Снова Призрак стоит за Мной,
Пусть врага гложет злоба бессильная,
Да откроется Путь Ныне Твой!
О, Геката, Богиня Всесильная!
Снова Меч Твой о камень звенит.
Видишь, крови струя хлещет сильная,
Из главы побежденной лилит.
О, Геката! Богиня Трехликая!
Мое Счастье, Мой Черный Покой!
Да объемлет лилит смерть безликая!
Я же снова останусь с Тобой!
Ночь лампады опять зажигает…
Поздней ночью врага умертви!
Смерть пределы любви попирает!
Смерть рисует узоры в крови!
О, Геката, Богиня Священная!
Я стою за Твоею Спиной!
В белом мраморе вечно нетленная,
Я Тебя выбрал Старшей Женой!
О, Геката! Богиня Всевластная!
Слышишь гулкий из Тартара стон!
И когда ночь приходит ненастная,
Через Стикс возит души Харон.
9.02.2019 г.

Видишь Длань Аллаха?

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

(Ко Дню Всех Влюбленных)

Я спросил у Сокола, где Моя Любимая?!
Сокол Мне ответил, качая головой.
Он сказал — у Дьявола, страстию томимая.
Но найдет не радость, а немой покой.

Я спросил у Ястреба, где Моя Любимая?!
Ястреб Мне ответил, качая головой:
Где-то на Дне Адовом, змиями хранимая,
Но вонзи ей в сердце Меч свой роковой.

Я спросил у Коршуна, где Моя изменница?!
Где же нечестивица, что была святой?!
«Видишь Длань Аллаха, что с Мечом Кровавым?!
Видишь в этот вечер — простерта над Тобой?!
Видишь Ты Аллаха Древние Печати?!
Слышишь Его Голос?! Голос Гробовой.
А за Ним — могилы, Свитки Черной Силы.
А за Ним с мечами — джинов черный строй.
А Твоя изменница — подлая и лживая
Пусть лежит в канаве — с пробитой головой».

14.02.2019 г.

Я бродил по пустыне с шайтаном…

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

Харун и Ева: Казнь Лилит

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

I

Вина в кубках нет, но полны черным гневом,
Из Ада Харун ведет Древнюю Еву.
Мелькают Лучи над Зловещим Кристаллом:
И Ева венчается с Черным Нергалом.
И шепчет супругу она очень тихо:
«Чье сердце сегодня пронзит Меч Халифа?»
Ответил Харун: «Мой Визирь мертвой хваткой
Сжал горло распутнице черной перчаткой.
Готовы стальные зловещие цепи.
В скелет обратится она в черном склепе.
Ей там голодать — без воды и покоя.
Ее раны взбухнут от черного гноя,
Она будет выть, как степные шакалы,
Змеей будет ползать, разбившись о скалы.
Ни встать, ни идти – она больше не сможет,
И сам Сатана ей уже не поможет.
Над ней Аз-Забания с черной косою
Корят ее лютою жизнью мирскою.
А Аль-Мунтаким со стальными клинками –
Заносит топор над ее позвонками.
Ее Аль-Фатих словно лошадь стегает,
И дикие джины кошмаром терзают.
На муки ее будет сделана ставка.
Ее Аль-Мумит душит черной удавкой.
А Сахр – аль- Мард – на зловещем аркане
Ее тащит за ноги в черном тумане.
Восстали из древних гробниц и курганов,
Чтоб тварь билась вся в окровавленных ранах.
«С Тобою Аллаха несметная сила,-
Так Ева рекла.- Головы б не сносила.
Да только в Аду прямо в огненном круге
Ее скоро ждут еще худшие муки.
Харун! Назови ее подлое имя.
И проклята жизнь ее будет отныне.
Ведь даже Муса встанет в ряд вместе с Нами
И подлую тварь забросает камнями».
«Слезой окровавленной страсть убежала,
А сердце ее Моего ждет кинжала»,-
Ответил Харун и повел свою Еву
В Чертоги Беды в Царство Черного Гнева.

II

Где Адово Пламя плескалось о скалы
Под Медным Быком там блудница лежала.
Ей голову грызла ужасная львица,
Дымились от серы пустые глазницы,
А грудь вся была в окровавленных ранах.
И рек так Харун: «Только злом и обманом
Жила она в роскоши многие годы.
В тщеславье купалась, гнушалась почетом.
Поклонников толпы: в чудес круговерти,
Подарки судьбы, и зловещие смерти…
Она убивала тех, кто смотрит косо.
Она убивала порой за расспросы.
Она мстила всем наделенным талантом
И души пытала она беспощадно.
За лживую грязь и гнилые химеры –
Она продавала ревнителей веры.
Купалась в крови, погрязая в разбое,
Гнилая внутри — всем казалась святою.
Излюбленный грех был содомский и свальный.
Никто не видал ее прежде печальной.
Никто не видал ее в приступах боли
И роль палача ей была лучшей ролью.
Над жертвами вечно глумилась открыто
И вся ее подлая гнусная свита.
Она провожала к стопам Князя Ада
И золото там получала в награду.
Тонула в кощунствах, разврате, гордыне,
Лилит-Махаллат – ее тайное имя».
Харун стал блудницу давить сапогами:
И брызнула кровь у него под ногами.
А Ева взметнула зловещей секирой –
Главу отсекла и слила кровь в потиры.
Тогда связки змей из зловонной утробы
Полезли наружу, как будто из гроба.
Но Медный Кумир заливал их огнями,
Давил их копытом, пронзал их рогами.
Харун так сказал: «Зло обратно вернется,
И пусть клеветник в ожиданье трясется».
Оставшихся змей, обмотав черной тряпкой,
Собрала Мне Ева: «Вот будут удавки.
Погибла она, но жива ее свита,
Пойдем же с залитого кровью гранита».

(с) Fr. Heilel Ben Shahar, 21.02.2019 г.

Супруга Азраила

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

Когда закончилась любовь и только ненависть осталась
Тогда зову я ту с собой, что также разочаровалась.

Красивых слов не говорю и не рассказываю сказки –
Мечи точу, ключи творю, чтобы ускорить все развязки.
Не верь таинственным речам, но верь в божественную силу!
Вновь здравствуй, черная Mariam! Здравствуй, супруга Азраила!
Всегда с тобою демон твой и он покой твой охраняет,
В ночи ведет он за собой – туда, где я тебя встречаю.
Пещеры темные для нас – обитель мрачного покоя
Настанет день, настанет час: и Ад врагов в себе закроет.
Пока же бродим мы вдвоем, готовя падшим душам муки,
И факел мой горит огнем, светя нам на девятом круге…
Еще немного мы пройдем – там воды мрачные Коцита,
И Люцифер нас ждет с мечом – там ложь вся будет кровью смыта.
Спасибо, милая Mariam за кровью черченные строки,
За черный блеск в твоих очах, за то, что вместе тьмы чертоги
Мы открывали столько раз. И выпускали змей опасных.
Презренным душам – смертный час настанет с карою ужасной.
/с/ Gilel Elohim, 20.06.2018 г.

Полёт над Бездной

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

Время летит, время не ждет,
Будет над Бездною черный полет.
Первая вспыхнет над нами звезда,
Ждет нас над бездной полет в никуда.

Мертвые строятся, строятся в ряд,
Честь отдают по ту сторону Врат,
Шаг через пропасть без всяких преград —
Нашим полетом любуется Ад.

Пропасти ночи и зеркало тьмы,
Первой метели последней весны.
Время разбито — начало конца
Пламенем звездным пылают сердца.

Пламенем света в кристаллах ночных,
Искрами древних стихий неземных,
Скрытыми знаками огненных рун,
Я начерчу круг под заревом лун.

Выйдем с тобой за пороги ночей,
Чтобы ты стала жизнью моей,
Чтобы тебе вновь я пел о любви,
Чтоб утопить недостойных в крови.

«Снова с тобою за те же Врата» —
Шепчут твои, улыбаясь, уста.
Крылья расправив летим за предел,
Где с тобой будет лишь Люцифер.

Где за тебя подниму я бокал,
Где я вручу тебе звездный кристалл.
Где мы останемся вновь ночевать,
Чтоб до восхода друг друга ласкать.

Только Шехина не сможет предать,
Только Шехина не сможет забыть.
В бездну за мною сорвешься опять,
Чтобы потом в небесах воспарить.

Даль нам открыта, знамений полна.
Выпью бокал, полный крови до дна.
Помни, Родная, на все времена.
Ты- мне Шехина, я — твой Сатана.

(с) Fr. Heilel Ben Shahar, 26.08.2014 г.

Счастливый Азраил (Восточная Сказка)

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

Петръ Романовъ и Графиня Батори: На Вратах Бар-Шохата

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

На Вратах Бар-Шохата Привратница Тьмы
Раздавала Червям роковые приказы –
«Я нашлю на предателей язвы чумы!
Я нашлю на них струпья от гнойной проказы!
Я нашлю на них Смерть, что придет их терзать,
Я им двери в венгерские склепы открою.
Я им вырву кишки – будут долго кричать,
Я им лбы разобью костяною клюкою.
Я пойду до конца, ради Адова Зла.
Я во сне придушу их железной перчаткой.
Я себя не хранила и в муках жила –
Я гвоздями насквозь изрешечу им матки.
И поверь, Азраэль, что мне нечего ждать.
Я не верю совсем в благородство святое.
Как смогу – так и буду злодеев пытать.
И в кромешную тьму – уведу за собою.
Голос мой раздается из черной дыры,
Из останков гнилых, из холодных туманов.
И я черным скелетом встаю из земли,
Где лежала вся в колото-резанных ранах.
И в малкут — я не верю совсем никому,
Не молюсь я в надежде постичь искупленье.
Я побольше грехов вновь на душу возьму.
А затем улечу в пасти мрака забвенья».
И сказал Азраэль: «Все они «хороши!»
Но одну лишь Тебя – все они проклинали.
Я над ними потом посмеюсь от души,
Как Тебе расскажу, что они потеряли.
В Судный День Я Тебя из могилы призвал –
Чтобы Ты исполняла Мои Приговоры.
Кто себя погубил, осквернил, запятнал —
Тех готовит Весь Ад к Каре Жуткой и Скорой.
Будь сама же теперь безупречно чиста,
И увидишь, как струпья слезают с скелетов.
И во мгле воссияет Твоя Красота.
И завистники насмерть запрутся от света».
Январь 2019 г.

Сказка про Багдадского Халифа

07 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Fr. Gilel Ben Shaharрубрика: Поэзия Tags: Fr. Gilel Ben Shahar

Увенчанный Знания Венцом, вновь иду по Аду очень тихо.
Расскажу вам сказку перед сном: про Жестокого Багдадского Халифа.
По глазам Он видел, кто солгал, по Делам – Он людям жребий мерил,
Женские созданья- презирал, а мужчинам Он совсем не верил.

А когда над городом немым — надвигались сумерков кошмары:
Все бродил по улицам один с верноподданным своим Джофаром.
Да и тот однажды был казнен, заподозренный в лихой измене.
Ставил Судьбы Он легко на кон. Все пред Ним бросались на колени.

Пил в тавернях ночью Он вино. Расспросив попутчиков случайных,
О всех покушеньях знал давно, и о подданных Он знал — все тайны.
Ни на шумном праздничном пиру, ни на ложе брачном в миг желанья:
Не бывал прельщен в словес игру, не терял Он трезвого сознанья.
.
Дело было как-то ввечеру. Привезли Халифу на потеху:
Пленницу, прикручену к седлу, белоснежную красотку-деву.
Лился в кубки сладостный щербет. На нее глядел Он все украдкой.
Потушил в лампадах тусклый свет. Сжал ей горло черной Он перчаткой.

«Ты нежна, красива и чиста. Но Мою ты близость не оценишь.
От шайтана эта красота! Все-равно потом — ты Мне изменишь».
И познал Он деву в тишине, а в гареме флейты заиграли,
Облака все плыли по луне, соловьи о чем-то щебетали.

Ночью дождь пошел – к утру не стих. Приняла на плахе дева муки.
И поднял Безжалостный Халиф — к Небу окровавленные руки.

Fr. Gilel Ben Shahar Elohim, 03.02.2019 г