Про резиновую Зину

Здравствуйте, это Зина
Она не читает зины
Она сделана из резины
И ждёт тебя в магазине
Не нужно подарков Зине
Не нужно ей строить мины
С ней не наступить на мину
Она идеал для мужчины
А если обидеть Зину
Не будет искать причину
Не упрекнет мужчину
Потому что внутри — резина…

На «границе» правды и лжи

Перевод из Jarosław Mikołaj Skoczeń

На «границе» правды и лжи

Существует правда одних

И ложь других

Что это перед лицом голода, страха за детей, за свою жизнь?

Сфабрикованная правда и ложь с опорой на другое зло

Мы валяемся в безнадежности

Следуем наиподлейшим из подлых

Не прикрываясь извинениями или религией

Наши сердца зачерствели от догм

Пара шагов отделяет людей от свободы, от жизни

Пара шагов отделяет нас от человечности

Мы перешли эту границу!!!

выдушность / омытие центра обзора

кроводрань по периметру в выносах- выдушность,следотворно в обыденнорваных следах-
: Вознесенное алчущим
ВЗДЫМЛЕТ

-(предельно)-
сумрак шелка постелен,
чернодыры застыли в направленнотомно…-

(омытием центра обзора)
-»О-МЫ-ТО

17.08.19

подвижный день / оси жерл

подвижный день:продвижный день-и день за днем-не отходя и не скончаясь-
/видишь:светлоносно Солнце через носовые щели вжéщет чертежами саблей у виска-
…вгонимо оборотом¬осей жерл/о-дна\

25.06.19

зеленеюще-звеняще глезни по полам / Земля

сокрытие увесистых побегов —зеленеюще-звеняще глезни по полам сверкающих земель(ночлегов) в собраниях клокочущих

остановившись и усохнув промолчат про дивные пестрящие леса и раз!-смеются пустошь в корень зря- …¬раc(c)ТРОЕ-(н)но/раздвое(н)но-»возогЛовить- «Земля…»

12.09.19

осязание распада

осязание детермистерического посредоточения запавдшими веками вечными рождает распад-распад рождает тернь в тени-Авва овевает тень- …защищенный ты(бр.дишь во дворе)

21.06.19

Корпус

Я впервые вошёл сюда юным студентом, спешащим на свою первую пару, или иногородним туристом, ищущим стойку регистрации, — это было так давно и имеет сейчас так мало значения, что никто даже не помнит, был ли этот Корпус университетским или гостиничным, а комнаты в нём давно потеряли свой первозданный вид. Корпус жил привычной утренней жизнью, он был полон народа, спешащего, как и я, по своим делам или, напротив, неторопливо прогуливающегося безо всякой цели.

Я не дошёл и до середины фойе, когда увидел, как одна из подобных друг другу дверей очередной раз открывается (они открывались и закрывались беспрестанно, впуская и выпуская таких же студентов, преподавателей, туристов и персонал), и из неё вышел человек, своим видом полностью диссонирующий с остальным окружением. Он был примерно моего роста (а значит — невысок), его старая, но, очевидно, ещё прочная, хотя местами и изодранная одежда была покрыта пылью, гарью, грязью и ещё бог знает чем и напоминала одежду человека, годами выживавшего в диких джунглях. Его давно не бритое лицо скрывал прибор, похожий на прибор ночного видения или очки виртуальной реальности, а в руках было нечто напоминающее оружие незнакомого мне вида. Весь его облик выражал нечеловеческую усталость, но шаги были уверенны, и в них странным образом сквозило чувство хорошо выполненного долга.

Путь незнакомца пересекался с моим где-то в центре зала. Он небрежно, одной рукой, стянул с лица прибор, я увидел морщины и шрамы, рассекающие его лоб и щёки. Пот смазал копоть и грязь с его лица, прочертив через него новую широкую полосу. Вряд ли он был намного старше меня, но казалось, что он прожил уже множество жизней, в которых было мало радости и много борьбы. Почти не поворачивая головы в мою сторону и не замедляя шага, он устало протянул мне прибор и оружие, как будто был рад избавиться от них при первой возможности, и, как мне показалось, буркнул что-то вроде: «Возьми, пригодится». Я оторопело взял нежданный подарок и остался стоять в недоумении, а он продолжил свой путь к выходу, распахнул застеклённую входную дверь и вышел вон. Кажется, его появление не произвело ни на кого такого впечатления, как на меня, хотя и не было похоже, что он существовал только в моём воображении.

Немного придя в себя, я, куда менее уверенно, чем раньше, и косясь на странные предметы в своих руках, двинулся дальше. Где-то вдалеке раздались первые крики — меня не покидает ощущение, что они были слышны из-за той двери, откуда вышел незнакомец, но я не могу быть в этом уверен, поскольку пару мгновений спустя они были слышны уже со всех сторон. Началась паника, и среди толкотни и давки мелькали какие-то тени, непохожие на человеческие.

Потом во всём Корпусе выключился свет, кроме редких источников автономного освещения, и моя жизнь превратилась в ад.

*

Я забивался в каждую щель, судорожно сжимая оружие и прибор. Крики, визги и стоны не прекращались бесконечно, смешиваясь с ещё более пугающими звуками — биением перепончатых крыльев, топотом огромных хитиновых ног, скрипом челюстей, хрустом ломающихся костей, треском разрываемой плоти, хлюпаньем и бульканьем. Вжимаясь в стену и тяжело дыша от страха, я в сотый раз впервые натягивал маску прибора и понимал, что способен не только видеть, но и отличать тварей от людей — даже когда твари прикидывались людьми, а люди, заражённые тварями, сами перерождались в тварей. Я в тысячный раз впервые брал прицел и видел зеленоватый луч, разрывающий хитин и выплёскивающий из него слизистое содержимое. Я в миллионный раз впервые встречался с теми, кто, избежав первой, самой страшной волны истребления, тоже учился забиваться в щели, вжиматься в стены и выживать.

Иногда я погибал. Они впрыскивали в меня свой яд, раздирали мандибулами, царапали когтями, а самое невыносимое (хвала всем богам, мыслимым и немыслимым — это случалось редко) — откладывали в меня свои яйца, пока я не становился таким же, как они, или не превращался в ещё живой источник белка для их потомства. Но чаще подарки незнакомца спасали меня, и я снова и снова выживал, чтобы истреблять тех, кто убивал меня прежде, и того, во что меня превращали их сородичи.

К счастью, моё оружие было не единственным средством против них, хотя и самым эффективным. Мои выжившие собратья пускали в ход легковоспламеняющиеся аэрозоли, кухонные ножи, огнетушители, стулья, которые в умелых руках (а иные, как правило, становились пищей для тварей ещё в первые часы вторжения) могли творить чудеса. Нас осталось мало, но те, кому удалось пережить первую бойню, цеплялись за жизнь всем, чем могли, и процент смертей среди нас упал в разы. Тем не менее, нас становилось всё меньше, а их — всё больше.

Иногда нам удавалось добраться до входных дверей и, вскрыв изнутри стягивающие их пластиковые хомуты, навешанные полицией, вырваться из Корпуса. Случалось, что в эти моменты нас окружали армейские блокпосты, и мы гибли под пулями испуганных солдат, принимавших нас за вырвавшихся тварей. Иногда их опасения были оправданными: кто-то из нас начинал трансформироваться в нечто с членистыми ногами или щупальцами и атаковать своих бывших товарищей. К счастью, благодаря прибору, это случалось редко, и тогда под огнём с блокпостов умирали обычные люди. Но бывало, что нам, привыкшим выживать в Корпусе, удавалось прорваться и здесь. Мы не убивали себе подобных: видя, что мы так близко, они, молодые солдатики-срочники, сами в панике убегали, бросая оружие, и мы, как правило, решали не портить жизнь городу, а возвращаться на знакомые нам рубежи и продолжать свой бой, используя трофейный арсенал.

Но иногда мы входили в город вслед за бежавшими дезертирами. Чаще всего жители ничего не знали о происходящем за ограждениями, списывая всё то на учения, то на секретные эксперименты правительства, то на прибытие инопланетян с дипломатической миссией. Реже — кто-то из тварей просачивался вместе с нами или за нами вслед, а может, проникал сюда как разведчик ещё до нас, и мы, никому не известные герои, спасали своих соотечественников, пока бездействовали военные. А однажды весь город оказался полон тварями, и мы красиво приняли смерть, все вместе.

Бывало и так, что блокпосты давно покинуты, ограждения — разобраны, а город уже живёт своей обычной жизнью. Тогда мы устало прогуливались по улицам, ловя на себе озабоченные взгляды горожан, не понимающих, кто мы, откуда и почему так выглядим, — ведь события того утра давно стёрлись из их воспоминаний — или из памяти их потомков, никто из нас уже не мог сказать наверняка, как давно всё началось. Ведь мы помним ещё более шокирующие моменты — когда, выходя из Корпуса, мы понимали, что никто и никогда не слышал разносившихся оттуда на несколько кварталов криков, не видел внезапно погасшего света, не знал о стягивающихся к нему войсках…

*

Я не помню, когда и как я впервые остался один. Такое уже случалось, но раз за разом обнаруживалось, что остался кто-то ещё из выживших, кто прятался лучше, чем другие. Но в конце концов я понял, что людей здесь больше нет. В какой-то степени мне стало даже проще — не приходилось ни рассчитывать на чью-то помощь, ни нести за кого-то ответственность, да и твари, похоже, уже ощутили себя здесь полновластными хозяевами и прекратили целенаправленную охоту, так что теперь я сталкивался с ними или случайно, или тогда, когда сам охотился на них (нет, я не решался пробовать их на вкус: в Корпусе хватало запасов консервов). У моего оружия и прибора странным образом не заканчивался заряд — возможно, они подзаряжались автоматически от окружающей среды. Через некоторое время я стал замечать, что тварей становится всё меньше: возможно, они гибли от голода или просто возвращались туда, откуда пришли, понимая, что им здесь больше нечего (и некого) ловить. Я помогал им в этом, истребляя везде, где вижу, и уже почти не скрываясь, но, казалось, они этого не замечают, или им просто не было до меня дела. Прошло ещё немного времени — и я остался единственным живым существом на весь Корпус. Думаю, последнюю оставшуюся тут тварь пристрелил я сам…

С чувством выполненного долга я спустился на первый этаж. Открыв дверь в фойе, ранее более прочих помещений заваленное высохшими человеческими костями, я без удивления отметил, что теперь здесь снова чисто, и идёт обычная человеческая жизнь. Суетятся люди, открываются и закрываются двери — всё как до вторжения. От усталости у меня подкашивались ноги, но я не счёл возможным показать и малую часть своих переживаний всем этим студентам, туристам или кто они там и уверенно направился к выходу, на ходу стягивая с лица запотевшую маску прибора, столько раз спасавшего мне жизнь, и почти не чувствуя в своей руке тяжести неведомого оружия. Никто не обращал на меня внимания, как и те горожане, которых я и мои товарищи столько раз защищали от тварей. Поравнявшись с каким-то студентиком, озадаченно разглядывающим моё лицо, я, не удостоив его и взгляда, сунул ему в руки оружие и прибор, буркнув: «Возьми, пригодится», — и, не оборачиваясь, пошёл дальше.

Я привычно срезал изнутри стягивающие дверь хомуты, навешанные полицией, и вышел на территорию Корпуса. Вскоре раздались первые крики. Я, не останавливаясь, оглянулся через плечо и увидел, как во всём здании погас свет…

*

Ограждения давно разобраны, на единственном оставшемся блокпосту, скучая, несёт дежурство девушка в полицейской форме. Я присаживаюсь рядом с ней и прошу закурить. Она делится сигаретой, некоторое время мы молча смотрим в сторону безмолвной громады Корпуса с давно погасшими окнами.

— В Багдаде всё спокойно? — наконец, спрашиваю я.

— Как обычно, — отвечает она.

Мы снова молча курим. Мимо проползает жук размером с кошку, и она, робко глядя на меня, неуверенно касается кобуры.

— Не, эти безобидные, — успокаиваю я её и беру жука на руки.

Она осторожно трогает его блестящий панцирь.

— Знаешь, на каком расстоянии отсюда видели самую далеко забравшуюся тварь? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Километрах в двух отсюда, у зоопарка, — отвечаю я. — Я сам её прибил.

Она с удивлением поджимает губы.

— Когда это было? — спрашивает она.

— Недели через две, — отвечаю я.

— С того момента, как всё началось?

— Нет.

«Нет, вот с этого момента», — мысленно добавляю я. Но я не хочу ей ничего объяснять. Вместо этого я смотрю, как медленно округляются её глаза, когда она понимает всё сама.

Поэма о Князе Владимире и Княгине Ольге

Князь Владимир

Добролюб, благонрав, егда спит меж дубрав.
Зол, груб, злоохочь, егда зырит во нощь!
Лют, звиреп, страхолют,
Портит он божий люд.
Зверем бродит по рвам,
Кость грызет жеребцам,
Мясо ест Он ворон,
Из костей Его Трон!
Среди чОрных Лесов!
Души прочь под засов!
Среди чОрных полей
Портит божьих людей.
Среди чОрных собак,
Да с секирой в руках!
Бродит Он средь дорог,
Грозный Князь Чернобог!
Древний Царь Шавайот
Блудных девок порвет,
Как свиреп Его вид,
Егда пленных казнит!
Демон Русских Полей!
Дым бежит из ноздрей!
Искры сыплют из глаз,
Его Страшен Наказ:
«Изменивших Стране,
Наяву и во сне:
Бить, терзать и пытать,
Кровь у них отымать!
Души их истязать,
Да суставы ломать!
Изменивших Земле!
Бить бичом в дикой мгле!
Злободеев лихих
Покарать мукой злых!
В чОрной мгле в тишине,
Да при полной луне!
Ты пришла ко Мне, ЧОрная Матушка!
Ты пришла Ты ко Мне, Ольга!
Вернулась ко Мне!
Чернокнижница Моя, Чернознатушка!»

Княгиня Ольга

Я ушла со Своей Украины,
И надолго в Москву Я пришла.
Посажу на кол злую вражину!
Накалю чОрный кол добела!
Чорных джинов Я слушать не буду-
Я же Дракуле клятву дала-
Призрак Влада идет со Мной всюду.
Да объемлет врагов — злая мгла!
Пусть Владимир Нас верно рассудит!
Он — Мой Демон от Века во Век!
Страшный Суд! Страшный Суд! Скоро будет!
Кровь собак обагрит белый снег!
Не ищите в Москве вы шакалов!
Не ищите в Москве вы гиен!
Чтоб Владимиру Небо Сверкало!
И вернулся Он в Божий Эден!
Пусть Мой Крест Ему сон охраняет!
По Москве пусть проложит пути!
Ольга счастья Ему пожелает!
Лучше Тени Ему не найти!
Пусть откроется Грозное Небо.
И сойдет Благодатный Огонь.
Никого Ты к ответу не требуй!
Но вложи крепкий хлыст Ты в ладонь!
И бичуй всех виновных нещадно
Сред заката ненастного дня!
Звал Меня Ты во Мгле Безотрадной!
А нашел средь Геенны Огня!
А теперь Путь Наш вверх – к небосводу!
Развалились оковы Твои!
Ты трудился во Блага Народа!
Ты топил подлых тварей в крови!
Знай ты точно! Тебя любит Ольга!
Перекрещены Наши Пути!
Не забудь никогда это только!
Лучше тени Тебе не найти!

В чем сила, брат

Не в ньютонах сила,
Не в правде и не в словах,
А сила — в дебилах,
Тем паче, когда их два.

Октябрь пламенеет,
С деревьев летит листва —
Дебилы сильнее,
Тем паче, когда их два!

Колёсами вёрсты
Бросает назад Плотва —
Дебилы не мёрзнут,
Тем паче, когда их два.

По курсу болото,
Дорога ныряет вброд —
Всего-то делов-то,
Дебилы пойдут в обход.

Закончилась карта,
Дорога и с ней страна —
Тем больше азарта,
Вертели мы карты на!

Слабо без устанку
Наматывать кругаля,
Где дикие танки
Боятся нужду справлять?

Всё позже и глуше,
До дома — как до утра…
Что может быть лучше?!
Дебилы кричат «ура».

Задача понятна:
В глуши отыскать кровать,
А много ли надо
Дебилам, когда их два?

Людская примета
Была, как всегда, права —
Дебилы бессмертны.
Тем паче, когда их два!

Спой мне об осени, когда слова не поются…

Посвящается Марии Чебасовой

Спой мне об осени, когда слова не поются,
И чёрной метелью ноты бредут через тропки в скалах,
Спускаясь с вершин, взирая на звёзды
Так, словно их бросят, сперва дав обет вернуться.

Спой мне о том, что ты видел, ведь здесь твоё место,
И «я так мечтаю» станет лишь присказкой в новом «мало».
Огонь в полутьме… снаружи уж поздно.
Но что мы увидим за нашей последней бездной?

Я крепко сплю. Мне снится жизнь…

Я крепко сплю. Мне снится жизнь
И упорядоченность будней.
И кто-то говорит «держись»,
А кем-то сон мой будет труден.

Я с кем-то ссорюсь и мирюсь,
Не забываю удивиться,
Очаровательный конфуз:
Всерьёз играю роль сновидца.

Несовершенство в этом сне:
Однако всё не безгранично,
Из льдинок песню сложит снег,
Для Хэлгэайни так привычно.

Я крепко сплю. Мне снится мир
Людской, чужой и очень странный.
Здесь разговор – в пределах игр,
Затем молчу. Не поздно – рано.

Слова ничтожны перед Тьмой,
Сердец всех в таинстве началом.
Так пусть мне будет в Ней самой
То, что Она во мне встречала.

И как бы ни давила грусть,
Желая сон собой измерить,
Но Арта приоткроет двери –
Настанет день, и я проснусь.

Весна или осень, значения, в целом, нет…

Весна или осень, значения, в целом, нет,
Безликое небо не узнанной здесь души.
Неправильным пазлам в картине текущих лет,
Возможно, что не за кем и ни к чему спешить.

И что б ты ни сделал, ты рад бы себя понять,
Но прежнее глухо, а книги – обложка снов.
Вернёшься, увидишь – фигуры пора менять.
Без той рокировки – ты заново жить готов?

Боль прошлых столетий. Зачем же я помню их?
Отравлено то, что я вижу, и яд в глазах.
Вернутся и близкие, те же – с лицом иных,
И тоже увидят по-чуждому старый зал.

Вы станете рядом с погибелью тёмных мхов
И краешком мысли сойдётесь на том окне…
Считает безжалостно свет дни домов, дворцов,
Ваш век растворён в горьковатом – для вас – вине.

Хищный ветер

Из светлой тиши Ватикана, братья,
И ты, ослепительная сестрица,
Пройдём хищным ветром, закатной статью,
Мы с детства успели с ней породниться.

Врагов не спасут все мечи и стены,
От снадобий тоже не будет толку.
Надёжней вассалов и слуг измены
Хранит нашу волю в кольце иголка.

Не знает Рим страсти сильнее нашей,
Нам не в чем каяться, мы – любили.
Рецепт кантареллы смертельно страшен,
Но наши сердца ядом лучшим были.

Алхимики бьются над нашей тайной:
Им с красным быком не тягаться, право.
Молись, Возрожденье, раз смерть – случайна,
Пади, неугодный, как Церковь пала!

Рубин на руке, ты зовёшься Пламя,
И пламя танцует на плитах пола.
Ещё один шаг, и триумф – за нами,
И будет повержен Савонарола.

Не выйдет живым кардинал с обеда,
Король, если нужно, не встанет с ложа.
Мы дети ярчайшей средь нас кометы,
Мы носим гордое имя – Борджа.

Облик зверя

Чуть схвачены обручем
ночи локоны, ветром виться.

Не дрогнет ни чёрточки
на прекрасном лице убийцы.

Не чувствую жалости,
но горящему – не согреться.

И что же останется,
коли выжжено гневом сердце?

«Эдайн ты обманывал,
потому что прекрасен облик!

Не лги, не заманивай,
ты не зря скрылся с глаз в чертоги.

Теперь ты, злокозненный,
не похвалишься дивным взором!»

И вторит всем россказням
смех ушедшего с Нуменором.

Я должен быть мерзостен:
вот он, истинный облик зверя!

Над башней рассвет уж спит…
Я найду вас, сочту, измерю.

Я выиграл. Знаете?
Вы одною ногой во мраке.

Вы сами бросаете
на удачу во Тьму мне знаки.

Зло с правдой не знается,
ведь на то и всё искаженье.

Ну кто улыбается,
с Тьмой в душе, – таким всепрощеньем?

Зло страшно, причудливо,
и, наверно, отрублен палец.

Бояться нетрудно вам,
только вы не того боялись.

Имя из сказки

Звучит так привычно имя набором букв,
И ты отзываешься – номер, аккорд? – он твой.
Нездешнее имя – клавиш разбитых стук,
Но изредка грань размывает, и ты – живой.

И сразу ты слышишь имя своё, как там,
И данное сделанным – лишним – уходит прочь,
Становишься волей вровень земным богам,
Нет власти нездешнюю волю им превозмочь.

Но сказка не может быль свою доказать,
Так боги решили, под этой луной – за всех.
У сказки чудесный вид и манящий взгляд,
Никто не слыхал полуплач её, полусмех.

За всех вы решили – определять как ложь,
Но полулегенды давно уже громче вас.
Однажды – с чужбины нить обернётся в нож,
Тогда здесь увидят не сказку, а сам рассказ.

За солнцем

Послушай песок: он течёт.
Он тоном свистящим и странным
Приказ на восход отдаёт:
Песчинкам пройти – океаном.

Расплавлен в тенях край земель,
Нет выбора, влаги и жизни.
Могила, мираж, колыбель.
Мне тоже – и губы не сбрызнуть.

Сам вылил остатки воды.
Лавиной – откроете двери.
Всем равными в бедствиях быть.
Я – этот песок. Я в вас верю.

Покажется наша земля,
Стемнеет лишь… если же раны
Неведомый кто-то заклял,
Покрыв души братьев туманом, –

Закончу, что начато, сам,
Как в древности был полководцем,
Уйду по звенящим пескам
За чуждым, сжигающим солнцем.

День поэзии II

Отвернись от меня!
Отвернись от сцены!
Закажи себе пиво!
Открой бумажник!

Всё, что я написал,
Не особо ценно.
Всё, что я говорю,
Не особо важно.

Чтоб тебя удивить,
Мало быть поэтом,
Мало рифмы искать,
Пересчитывать слоги…

Голосить нужно, как
Муэдзин с минарета,
Направлять нужно,
Словно хазан в синагоге.

Современный творец и бунтарь
Спелись,
Если рядом поставить,
Не отличите.

Безнаказанный лай
Придаёт смелость,
На призывы к погромам
Идёт зритель.

Нет любви —
Есть животная похоть и злоба.
Нет таланта —
Все строки и мысли шаблонны.

Учит жизни со сцены
Отличник учёбы,
Неуместно бахвалясь
Тюремным жаргоном.

Нарушая закон,
Позабыв приличья,
Наполняя стихи
Двухэтажной бранью,

Незаметно поэт
Сделал мат привычкой,
Неожиданно стал
Эпатаж банальным.

Откровенно боюсь я
Таких тенденций.
Провокаций жестокость
Всё нарастает…

Чтобы завтра поэтам
Запасть вам в сердце,
Вероятно, придётся
Читать с креста им.

На берегу

На берегу моря
сидел скиталец
и курил траву.
Он глядел, как
плещутся волны,
то на дальние
корабли.
И дымил.
Наблюдал за
Чайками.
Ему всегда
нравилось свобода
От рамок.
Он сидел и курил
траву.
И наслаждался
утренними
солнечными
лучами.
Ему нравилось
отшельничество.
Он монах-буддист,
а может, не буддист.
Он всегда один.
Отдых с самим собой,
как для него глоток
свежего воздуха.

Настоящему скитальцу

Настоящему скитальцу групповые туры не нужны.
Он может сам собраться, взяв с собой спальник, палатку.
В рюкзак положить термос и бутерброды с колбасой.
Надеть на ноги кеды. На голове заплести дреды
или афрокосы.
И отправится в горы, где встретит таких же одиночек
с гитарами и глюкофонами и составит им компанию.
Будет слушать рок или регги под гитару.
Он самый настоящий путник.
Может в дорогу взять с собой скетчбук для зарисовок.
Настоящий скиталец — любитель свободы, а не рамок.
Он умеет парить, как птица с облаками.
Настоящий скиталец — любитель природы и романтики луны и звёзд.
Любит разглядывать на небе большую или малую медведицу.
Настоящий скиталец — любитель Аркаима или мест сил.
Там, где прячется магия и мистика.

Ангел и демон

Кто ты, ангел или демон?
Вечная тема разговоров,
споров и войн.
Стоишь в храме со свечой и думаешь, что ты ангел. А может — демон?
Стоишь перед лампадой, перед иконой, и молишься Богам. И думаешь, что — ангел?
А может демон? Кто ты? Неизвестно.
Этот мир дуален. Вот вечная тема. Для спорного мира.
Мир — это всегда борьба между светом и тьмой.
И в нём будет всегда присутствовать борьба между ангелами и демонами вечно.
Вот что значит ангел и демон, вечная тема.
Для кого-то ангел, а для кого-то демон.
Тьма и свет будут бороться всегда.
Даже если мы умрём.
Даже если мир умрёт навсегда.
Он будет бороться всегда.
Тьма без света не будет, так же как свет без тьмы.
Борьба будет всегда. Как на чаше весов.

Назад Предыдущие записи Вперёд Следующие записи