Человечество страдало под гнётом создателей, из раза в раз падая жертвой их злосчастных экспериментов. Они создали скорбь, муки и боль, лишения и болезни, они инициировали противостояния и войны, они установили судьбу и рок, они сотворили смерть и рождение, организовав безсмысленный круговорот перевоплощений, именуемый сансарой, в котором человек потерялся в безпамятстве. Они заставили людей поверить в свою никчёмность, отвернуться от своей свободной духовной сущности и забыть Безконечность. И хотя обольстившиеся их лживыми речами сами обвинили и наказали себя, коварству создателей нет оправдания, как до времени не было и предела.
Веками Воитель силою гипнотического сна был заточён в их неприступной цитадели. Создатели боялись его, но не могли уничтожить и потому постарались обманом от него избавиться, замуровав в темноте. Они верили, что так будет продолжаться всегда, и в своей спесивости, гордыне и самомнении забылись и ослабили хватку. И тогда могучим ярко-голубым сиянием сгусток Вечной Воли прорвал оковы, стряхнул с себя кандалы, до сих пор скреплявшие его, и неудержимым порывом вырвался наружу. Создатели сначала не поняли, что произошло, продолжив пребывать в праздности и безделье; ведь всё для них делали смертные, поддерживавшие своими безпамятством, страхом и рабским трудом их долгожительство. Но когда начали гибнуть их товарищи, они взтревожились и забезпокоились не на шутку.
«Кто это, повергающий наших братьев? Как объяснить, что нас не защищает наше безсмертие? Неужто пробудился Воитель?» — вопрошали одни. «Этого не может быть, ведь Воитель заточён в неприступной крепости, и ни один смертный не имеет входа в неё, дабы мочь его вызволить!» — возклицали другие. Но он пришёл к их роскошным дворцам, возведённым на безчисленных костях жертв творения, и они ужаснулись, ибо знали, что всё их богатство он превратит в руины.
«Я — Тот, Кто Я Есмь! — провозгласил он. — И вам не устоять предо Мною. Покайтесь, и тогда я пощажу вас, а вы займёте место вечных служителей истинной Воли, а не её властителей».
«Кто ты такой, чтобы предлагать нам подобное? — возразили они. — Ты не властен над нами, и нам нет дела до твоих притязаний. Мы всегда правили здесь, и так будет продолжаться и впредь». И орды разгневанных демонов бросились на Пробудившегося.
Он разсёк их всех. Он сокрушил их неизчислимое воинство. Обагрив свой сияющий зелёным светом клинок их чёрной кровью, он приблизился к первому из их повелителей.
«Имя тебе — болезнь. И Я тебя уничтожаю». И он вознёс свой острый как тысяча лезвий меч к небесам, так что они загремели на всю вселенную, и с силою, подобной столкновению сотен планет, вонзил клинок в пасть создателю. Вопль ужаса раздался по мiрам, и во всех них отныне прекратились болезни.
Затем он приблизился ко второму владыке.
«Имя тебе — лишение. И Я уничтожаю тебя». Но властелин, помня, что стало с товарищем его, льстивыми речами стал предлагать богатства Воителю, обещая ему все мыслимые и немыслимые блага.
«Ты так глуп, что веришь, будто сможешь обмануть меня, — ответил на это Победитель. — Ведь что есть богатства, получаемые от лишения? Одни лишь несчастья и не более». И, взпыхнув ярким пламенем, его клинок, словно громовая молния, в мгновение ока отсёк голову творцу. И в миг во всех мiрах прекратились лишения, и возрадовались их обитатели, и славили они Воителя, ибо знали, что он и они — едины.
После этого он приблизился к третьему господину.
«Имя тебе — страдание. И Я тебя уничтожаю». Но этот создатель пронзительно взвыл на всю вселенную, словно этим пытаясь отбросить от себя Воителя и ослабить его. Однако вой ему не помог, и сокрушительная мощь неукротимого меча Освобождения обрушилась на него, разколов надвое его череп, так что сотряслись своды вселенной. И избавлены были от страданий, боли и мук все существа во всех мiрах творения, и возрадовались и возликовали они, славя Освободителя.
И приблизился он к четвёртому творцу, что сеял смуту, хаос и раздор.
«Имя тебе — война, она же противоборство. И Я уничтожаю тебя». Но владыка этот выхватил свой меч и стал яростно биться с Воителем, от чего содрогнулись небеса и земли. Напрасно он сопротивлялся своей погибели, ведь Освободитель непобедим. И сокрушил он этого творца, вырвав сердце из его груди и подняв оное над землёю в знак устрашения остальных создателей.
Затем предстал Воитель перед властелином, что определял для всех тварей неумолимый рок, именуемый также судьбою.
«Имя тебе — закрепощение. И Я уничтожаю тебя», — молвил он. И множество щупалец и клешней было пущено от этого творца в его сторону. Но он обрубил и отрезал их все и вонзил свой могущественный, несокрушимый клинок в плоть сего властелина, повергнув его навеки. И возтрубили все мiры, купаясь в счастье и радости, ибо отныне и навеки они были избавлены от паутины этого зла, вернув себе свободу.
Наконец, Вечный добрался до главных чертогов верховного царя, повелителя сансарного творения, именовавшего себя Богом.
«О, я вижу, ты весьма смел, раз отважился подобраться к моей цитадели, — с усмешкою сказал владыка. — Что ж, поглядим, что ты сможешь сделать со мною». И не дав Победителю времени для ответа и обороны, он напал на него. Изпуская из себя множество мрачных стрел, становящихся страшными демонами, он всё направлял и направлял их в сторону Воителя, а тот всякий раз их отражал чисто и безупречно. Долго, неизчислимое количество эонов и эпох длилась эта космическая битва, покуда не выдохся царственным владыка и не стал запинаться. И тогда прогремел голос Воителя:
«Имя тебе — смерть. А Я — Возкресение Жизни». И выбив одной ногою из лап повелителя плеть, а другою прижав к земле его горло, Непобедимый пронзил сердце верховного создателя своим мечом, и ярчайший свет, словно от сотен миллионов солнц, последовавший за этим, залил всю вселенную.
И отныне и навсегда здравствовала она, пребывая в этом Свете — прекрасная, безболезненная, счастливая, умиротворённая, знающая лишь вечную жизнь и вечную молодость.
И шли все её обитатели гармонично и естественно от ступени к ступени по пути Совершенства, наслаждаясь каждым мгновением бытия и славя даровавшего всё это Вечного Воителя. Того, Кто пребывает в сердце каждого как его сущностная Воля, как его сокровенное, истинное Я. Того, Кто всегда побеждает. Того, Кто был, есть и будет всегда.
В предисловии говорится о том, что текст, находящийся ниже,
будет чистым вымыслом, не претендующим и на долю реализма.
Засим, пожалуй, всё.
«Всегда находятся те, кто спрашивает: “А о чем все это?” Так вот. Тем, кому вечно требуется интересоваться, кому вечно требуются все ударения и точки над i, всем тем, кому без конца требуется знать, что, куда и откуда, предлагаем» прочесть рассказ Харлана Эллисона «- Кайся, Паяц! – сказал Тиктак». А это – совсем другая история, произошедшая в совсем другом времени при совсем других обстоятельствах, впрочем, с теми же героями. Однако новизна не отменяет подобия, верно?
Итак, Эверетт С. Марм, более известный окружающим как Паяц, вышел из Зоны, Клиники, Здания Фабрики, Компьютерной Системы, Переделкино – называйте как хотите – и вернулся обратно в ту же Систему, розовощёкий, улыбчивый, полноценный, короче говоря, прежний, но похожий на остальных. Паяц ровным счётом ничего никому не сделал, если не считать тех бесчисленных раз, когда он шутил, веселился и откалывал не со злобы разные прикольчики, да не над кем-нибудь, а над самой Системой и, больше того, даже над её смотрителем-руководителем Тиктаком. Из-за такого безответственного поведения высчитанная жизнь сбивалась с ритма, теряла секунды и минуты и приводила в ступор окружающих. Мало кому в математическом государстве это понравится.
Тиктак отвечал за Время – главную движущую силу Всего, а Время отвечало за Тиктака. Если его стрелки отставали от окружающего, он просто их переводил. А что, должны существовать ответственные лица, которые ответственны и за саму ответственность. Да и не мог Тиктак ни опаздывать, ни делать что-либо неправильно.
И, тем не менее, он это делал. С того самого момента, как поймал Паяца. Точнее, с того самого момента, когда его сдала любимая девушка Алиса, разочарованная в добродушном насмешнике. И с того самого момента, как кто-то провернул шестерёнки Пространства-Времени.
Найти бы этого кого-нибудь и тоже отправить на чистку, однако… всему своё время и всему свои возможности.
Итак, покуда Паяц обитал в своей квартире, пил чай с вареньем, читал газеты, потом ходил на работу, а после занимался бытом и отдыхал, ну, в общем, жил самой что ни на есть нормальной жизнью, Тиктак стал замечать за собой странности.
Вначале это проявлялось в том, что он включал телевизор на пару минут позже запланированного; затем он стал забывать гасить свет в ванной; далее последовало абсолютно невообразимое – он опаздывал на работу не на малость, а на час и на два. Он пытался это исправить: давал команду разобраться со Временем и Системой, проверить, высчитать, поправить. Проверяли, высчитывали, поправляли – всё оказывалось таким же, как было.
И Тиктак шёл дальше. В конце концов, у него отказали стрелки на часах. Он тряс прибор, открывал крышку, вынимал внутренности и вставлял обратно, то есть проделывал то же, что с не повиновавшимися ему людьми. Не помогало. Часы стали намертво.
Тогда он потерял счёт Времени. Тогда он потерял счёт сотрудникам. Тогда он потерял счёт в банке. Тогда он потерял счёт в жизни.
А тем временем Паяц приходил на работу вовремя. Он трудился у станка, вытачивал детали для часовых механизмов, что должны были помогать никому не сбиваться с ритма. По существу, эти железяки становились крошечными детальками всей Системы, проворачивающейся, движущейся, цикличной.
Тиктак не знал одного-единственного, главного: когда он исправил Паяца, подогнал под норму, он стёр часть своей личности, отвечающей за противостояние. Он потерял основную силу, толкавшую его вперёд, — врага, а поскольку Паяц Тиктака врагом не полагал никогда, у Тиктака началось короткое замыкание. Впору обратиться к технику человеческих душ, о чём руководитель всеобщего механизма не подозревал. Он же обратился к техникам часов – часовым мастерам. Они починили непокорное, круглое, металлическое время устройства, стрелки вновь зашагали, бодро и уверенно, к конечной цели, а именно к бесконечному повиновению человеческого воображения, что выдумало их. Странным и непоправимым оказалось то, что шестерёнка, выточенная Паяцем, попала в часы к Тиктаку.
Память Тиктака отставала от установленного им же времени, хотя он догадался о постигшей его неприятности. Ну кто ещё мог ставить ему палки в механические колёса? Конечно же, он. Оболтус, раздолбай, трепач и шутник, Паяц собственной дурацкой персоной!
— Подать его сюда! – крикнул взбешёный Тиктак.
Паяца застали ничего не понимающим за станком, скрутили и привели пред хладные ясные очи временного начальства.
— Ты?! – вскричал Тиктак ещё громче.
— Я, — честно, по форме ответил Паяц. И затем уточнил: — А что я?
— Ты сломал меня!
— Позвольте, но каким образом?
— Не знаю! Это ты мне должен ответить. Копался в моих часах?
Паяц неподдельно испугался.
— Как я мог. Да и неоткуда мне было их взять.
— Ты, я знаю, это ты!..
— Хм-м. Разрешите, я взгляну на ваши часы.
— Ещё чего! – взбеленился Тиктак.
— Да не бойтесь, — успокоил Паяц, а точнее, бывший Паяц – ныне же просто Эверетт Марм. – Я лишь взгляну. Может, что-нибудь увижу, смогу чем-нибудь помочь.
Тиктак запыхтел от натуги и ненависти, но всё же протянул непокорный механизм послушному Паяцу.
Марм осмотрел часы, перевернул, постучал по ним, и с другой стороны тоже. Открыл крышку, заглянул внутрь, потрогал-покрутил шестерёнки.
— Вот эта заела, — наконец озвучил он результат осмотра.
— Что! Шестерёнка?!
— Да, вот эта крохотная.
Марм поддел пальцем виновника Тиктаковых несчастий и передал ему.
Тиктак выдул воздух из лёгких, успокоился и поинтересовался почти без нервов:
— Теперь всё будет хорошо, в смысле, правильно?
— Конечно. А разве может быть иначе? – ответствовал Эверетт С. Марм. И улыбнулся.
Тиктак был не в силах смотреть на эту улыбку: ни на поддельную, ни на подлинную – ни на какую. Его жизнь вскрыли и перекроили, к тому же случайно, а он и не подозревал о том.
Паяц уже было повернулся, чтобы удалиться, как вдруг произнёс:
— Кстати, к вам в часы угодила смастерённая мной деталь. Страннейшая штука, должен вам сказать, — я о том, что все мои детали сделаны верно, по схеме, так, как того требуете от нас вы. Неужели вы сами внесли ненужные изменения в шестерёнку? Или не подозревали и я раскрыл вам глаза?
Паяц или Марм, или чёрт его знает кто говорил честно, без насмешек и подтекстов, но Тиктак, приведённый в ярость проблемами, что на протяжении долгого времени чинил ему этот олух, отреагировал отнюдь не адекватно заведённым порядкам: разорался. Ему, однако, простительно, не правда ли?
— Да ты, говнюк, смеешь подшучивать надо мной?! После всего! Да я!.. тебя!.. сейчас!..
Он, разумеется, выполнил угрозу, как и предписано. И – он же Тиктак. Смущённого Марма-Паяца схватили и во второй раз отвели на Зону.
Лишне упоминать, что это ничего не изменило, потому что он уже был изменён. Тут следует понимать: это ничего не изменило в ту сторону, а про обратную сбитый с толку-времени Тиктак не подумал. Страшное дело: не подумал! Не воспользовался логикой, разумом, последовательностью!..
«Всё этот мать его Паяц клятый Паяц чтоб ему гореть в аду Паяцу чтоб его жизнь превратилась в сцену театр карнавал мать его перемать ржавый прержавый карнавал так его и растак чтоб он кровавыми бабочками плевался чтоб его чтоб он гад ползучий чтоб чтоб чтоб…»
И так далее, и в том же духе, и практически до нескончания.
Тиктак бесился, Паяц лечился, Время шло.
Но график, распорядок: Время приказало отпустить Паяца, и его отпустили. К тому моменту нервы у Тиктака начали сдавать конкретно. А стоило ему догадаться, кто в том виноват, служитель и вершитель упорядоченности обезумел окончательно.
Он помешался на «клятом Паяце».
Тогда как Паяца-то в природе уже не было.
Тиктак перемкнул Систему, а Система перемкнула его. И начала давить. Тиктак угодил в свои же шестерёнки, застопорил их ход, после чего… страшно рассказывать… механизм двинулся в противоположную сторону. Отправной точкой послужила вернувшаяся память Паяца; она же была первой линией, которую перешагнуло Новое Время.
— Привет, любимая, как поживаешь? – обращался не-обычный-Марм к Алисе, чем приводил её в бешенство.
— Люди, — говорил он, — хватит злиться – давайте веселиться! Меняйте стихию на стихи, — говорил он.
— Кто умён, тот обречён, — говорил он. Улыбаясь. – А рассказать анекдот про одноногую собачку?
И прочую чушь говорил он, и вещал, как тогда, в мегафон, и раскидывал бомбошки, как тогда, и распространял пропагандошки, и всё страньше и страньше становился в глазах… нет, не окружающих – Тиктака.
А Тиктак менялся, безостановочно менялся, с точки зрения людей, которыми когда-то (да что уж там, давайте начистоту) безжалостно управлял. Окружающих, охватывающих, стесняющих людей. Тиктак попался в собственную ловушку – настроенной Системы; только вот настройки использовали непривычные, иные. Природные.
Колёсо Природы тяжелее колёсика Механизма.
И обратились взгляды на Тиктака. И обратился смех против Тиктака. И обратилось к Тиктаку общественное знание.
Самое интересное, что плохого-то тут ничего, обычное дело: одни разведали, передали другим. Но каждый помнил, кто таков Тиктак, и уважал его – а он, вот беда, забыл. Возомнил себя чёрт знает кем, Марм знает кем…
…Следующая встреча Паяца и Тиктака произошла на Зоне.
— Привет, Тиктак, — сказал Паяц.
— Кто Тиктак? Я Тиктак? – сказал Тиктак.
— Естественно, ты. Ты – Тиктак. Ты пинаешь Время, чтобы оно летело, вперёд и вперёд. Разве нет?
— Нет?
— Я принёс тебе бомбошки.
— Спасибо. И всё?
— Ещё благодарю тебя за удачно выстроенную стену – за ней не видно огрехов предыдущей Системы.
— Не понимаю.
— И ещё предлагаю тебе покаяться.
Тиктак был несказанно удивлён.
— В чём? Я думал, я Паяц и мне не в чем каяться.
— Да. – Паяц кивнул. – Так оно и есть.
И он оставил Тиктака запертым внутри собственной головы, приведённой в негодность слишком большим количеством шестерёнок, пытающихся навести порядок. Шестерёнок, уже неисправно мешающих друг другу. Не подлежащих починке… а там кто знает…
Осталось сказать про Алису: она вышла замуж, однако была несчастлива браке. Такое случается.
Вот, собственно, и финита ля опера. Только откуда же берутся болваны, вечно пишущие продолжения?
Паяц, он же Эверетт С. Марм, был занят привычным в последнее время делом – сидением в кресле. Самое интересное, что и понятие времени стало для него привычным, невзирая на коренные изменения, им же, Э. С. Мармом, внесённые… ну ладно, не в вековечную, но в довольно возрастную вещь.
Долго пересказывать, поэтому поверьте схематичности:
Миром заправляла Система, каковой он вообще-то и являлся.
Главным регулировщиком в Системе работал Тиктак.
Тиктак ненавидел Паяца за глупые, а нередко и вовсе бездумные выходки, которые стоили Системе драгоценных минут, порядка и прозрачности.
В течение одного длительного противостояния Тиктак успел победить, потом Паяц одержал верх, была раскидана чёртова прорва листовок в окружении бомбошек, которые щедро рассыпал Марм, пролетая в своём автотранспорте: над Городом, Системой, Жизнью.
В данный же момент и в тот самый миг, когда вы читаете эти слова, Тиктак сидит в Зоне, поедает принесённые Мармом бомбошки и затуманенным мозгом безуспешно пытается осознать, что он не Марм. Сам же Паяц, фактически отошедший от революционно-юмористических дел, удобно расположившись в широченном кресле, по-прежнему не знает, как обращаться со свалившейся на него чудесатым образом властью над временем.
Ну вот в его руках часы Тиктака, да. Ну вот он их завёл – и где-то там, на Зоне, или в Переделкино, или Называйте-Как-Заблагорассудится, Тиктак сделался чуть более подвижным. А ещё Паяц подарил ему лишние секунды жизни, потому что они лишними, и это известно со школы, никогда не бывают.
Но то в масштабе отдельной личности, Шестерёнки. А как быть с Целой Системой? Паяц – вернее, теперь просто Э. Марм – занимал главный пост… давайте подсчитаем… 4 дня 11 часов 57 минут 36 секунд и сколько-то там минималистичного чего-то ещё. Дурацкая привычка подсчитывать время, доставшаяся от предыдущего владельца часов, вот этих вот, круглых, с серебристой крышечкой и затейливыми шестерёнками на ней. Открой крышечку, и… ничего интересного не обнаружишь. М-да, даже грустно.
«Тиктак заразен? – думал Марм. – Или только моя лень? А может, его… Ладно, о Тиктаке не стоит беспокоиться, пока: человек, вообразивший себя мной и напяливший мармские лицо и душу в неизвестно каком поколении, нескоро от них избавится – больно летуче-приставучие, хотя и безобидные. А вот Систему неплохо бы наладить: сам в ней живу, страшно сказать, почти четыре с половиной дня».
Почти четыре с половиной дня.
Что могло произойти за такой безудержно короткий и безумно длинный временной промежуток после жуткого количества нестабильностей, привнесённых в Ядро и на Периферию Системы боевыми Тиктаком с Паяцем?.. Что могло произойти? Что угодно! Вплоть до полной аннигиляции Системы и замены её Иллюзией.
Марм вздрогнул и поёжился, а затем нажал кнопку интеркома. Работает, отлично! Значит, реальность на месте… вероятно…
— Кэтти, кисонька, будь добра… — начал он, не совсем готовый к диалогу, потому Кэтти и перебила:
— Сию секунду.
Интерком отключился, Марм закинул в рот (целиком) не подлежавшую подсчёту карамельную «Мини-бомбошку»*, полюбовался из окна фабричным дымом. Затем открылась дверь, и вошла, нет, вскочила, вспрыгнула, влетела Алиса – его бывшая жена, ныне опять замужем, — и плюхнула ему на колени мешок с чем-то нетяжёлым, но увесистым и мягким.
Марм заглянул внутрь: маскарадная одежда.
— По какому поводу, моя экс-любимая-единственная?
— Давно на улицу выходил?
Он не нашёлся, что ответить, кроме «М-м… я… я могу посмотреть в записях…»
Алиса пропустила беспомощное жужжание мимо ушей.
— Не помнишь, значит, каково это, на свежем воздушке? Ну так есть повод прогуляться!
Она схватила его за локоть и дёрнула на себя. Паяц вылетел из кресла, наткнулся на Алису, откатил назад и решил проявить «главность» (кто тут, в конце-то концов, руководитель?):
— Что же столь экстраординарное должно оторвать меня от срочных дел по управлению?
— Да ничего, — пожимая плечами, просто ответствовала Алиса. – Только Тиктак устроил мятеж в Зоне и вырвался на волю с сотнями шестёртых и недостёртых. Да, он всё ещё облачён в твой костюм Паяца.
Эверетту наступившая тишина почудилась не обычным отсутствием звуков, а полным их небытием в связи с поглощением звуковых волн какой-нибудь особо коварной (и привередливой в «еде») чёрной дырой.
— А-а, — сказал он, и его можно понять: что тут ещё скажешь. – А что в мешке? Костюм Тиктака?
— Мы развелись, а ты, когда не шутишь, при мне всё равно строишь из себя глупца. – Алиса дважды глубоко вздохнула. – Костюм Тиктака, как и был, на Тиктаке, а в мешке костюм Арлекина.
Марм снова заглянул в мешок, порассматривал одежды, вынул, повертел в руках.
— Это самое умное, что ты придумала?
— Держи карманы шире. Я взяла с собой одеяние Колумбины, оно дожидается на первом этаже, в камере хранения.
— И-и… — Марм поспешно увязывал точки друг с другом, — что… эм-м… ладно-ладно, не кипятись: ты же не электрочайник. Только мгновеньичко, хорошо?
Нажатие кнопки интеркома.
— Китти, киска.
— У-угу?
— Файф о’клок, похоже, отменяется. Только не обижайся, успеется. О’кей?
— У-угу.
Алиса неодобрительно покачала головой.
— Система и тебя не пожалела: сделала послушным – это да, но ещё и размазнёй.
— У меня такое лицо с рождения, — честно отозвался Марм.
— А у меня нет. – Алиса мотнула пепельными волосами. – Идём.
Узнать Тиктака – Марму, Алисе или кому-либо другому – представлялось уравнением с тремя неизвестными, причём лишь из них задача и состояла. Что это за попрыгунчик среди исторгающей крики толпы? Почему на нём костюм Паяца, хотя сам Паяц-Марм – вот, рядом с Алисой, у входа в Здание Управления? И основное: куда, чёрт дери, подевался столь необходимый подлинный Тиктак?!
Марм нашёл ответы достаточно легко, поскольку сохранил шпаргалку из прошлого; Алиса – также; но как быть с «беснующимися» горожанами, распевающими развесёлые песенки, закидывающимися и перекидывающимися разнообразными сластями, и ещё с военными и гражданскими машинами, перекрывшими подступы к Управлению, а кроме прочего, с сутулой фигурой в паяцевской одежде, однако совершеннейшим образом не паяцевского сложения, и, наверное, с назревающими интересными временами?
— Люди выражают эмоции, — заметил огорошенный Марм.
— Как ты когда-то, — подсказала Алиса.
— Но ведь Тиктак больше не у власти, он даже не Тиктак, говоря прямо.
Тот, кто изображал Паяца, взобрался на дуло танка, перепрыгнул на палатку, где в более спокойные дни торговали конфетами, и, прокричав: «Никто, блин, не уйдёт обиженным!», — вскинул руки из глубоких карманов, осыпая землю и занявший её народ разнопёстрыми мармеладками и шоколадками.
— Мармелад?! Ну, это уж чересчур! – Эверетт, не исключено, что впервые, проявил эмоцию наподобие отрицательной. – Этот парень, кажется, плохо на меня влияет. Где мой костюм героя? Где ближайшая подворотня? – Он повернулся к Алисе, чтобы быть уверенным, она его слышит. – Я об одеждах Арлекина.
— Наконец-то дотумкал.
Алиса схватила Марма за рубашку и повлекла за собой, в узковатый, уставленный мусорными баками проулок. Там, освободившись от бренной в конкретной ситуации верхней одежды, они надели новые костюмы: кто до того был Паяцем, стал Арлекином; Алиса, ранее просто Алиса, превратилась в Колумбину.
— И ты намереваешься подобным смехотворным способом остановить мармо-шоковый бунт? – с сомнением произнёс Эверетт, оглядывая себя, оглаживая обновки, критически осматривая получившийся результат в большой луже – следствии прошедшего вчера обильного дождя.
— А что? – безразлично откликнулась Алиса. – Он же первый начал.
— Какие у него требования хоть?
— Вот и выясним заодно.
Она ладонями подтолкнула в спину Паяца… извините, с нынешней поры – Арлекина. А тот, увы, пока не успел войти в роль; к тому же ему мешали аж 4,5 дней крайне вредоносной власти.
— Эта толпень… пестрит, — попробовал выразиться иначе Марм.
— Привыкнешь, — по привычке сухо подбодрила бывшая жена. Наряд женщины выглядел более «строго», чем у него, однако и более блёкло.
Э. С. кивнул, выражая готовность, Алиса прищёлкнула пальцами, и двое вновь-одетых комедиантов вынырнули из проулка к третьему паяцу.
— Ага! – завидев их, провозгласил Тиктак, посыпая дорогу к себе шоколадом и конфетами: для этого пришлось изрядно попрыгать. – Смотрите, друзья! – затем прокричал он, разводя руки в стороны и обращаясь ко всем собравшимся разом. – Их я и пригласил на чаепитие! И они пришли, ура!
— Ура!!! – хором раздалось отовсюду.
— А давайте-ка троекратное ура.
И народ трижды приветствовал Арлекина с Колумбиной.
— Ну, и? – шепнул Марм-Арлекин Алисе.
— Отвечай, — практически не двигая губами, произнесла та.
— Да? Ага. – Арлекин подбоченился и прокричал – громко, однако не слишком: — Пей свободу! Она вкусна, как чай.
— Нет-нет-нет, — остановила его Алиса. – Ты обязан сказать что-нибудь смешное, но колкое; забавное, но «чёрное». Понял? – Она заглянула в простые, добрые и честные глаза Марма.
Все ждали.
— Экхм… — начал переодетый Паяц, пытаясь войти в более чем неизвестную роль Арлекина. – Попробуем так? – И продекламировал:
— И тень твоя взмывает враном;
Встаёшь ты после секса очень рано;
Тебе не выжить в этом мире странном…
Тебе не выжить – а миру и подавно.
Колумбина помяла губами воздух; то же самое сделал Паяц-Тиктак.
— Уже лучше, — сдержанно похвалила девушка. – Но давай в прозе: она понятней большинству.
— Так убеги ж из размера сама, — резонно заметил Арлекин. И вдруг подался вперёд, провозгласил: — Эй, Паяц! Где забыл ты пепелац?
— Скорее отлично, — оценила стоящая в сторонке Колумбина.
Паяц, перебежавший ближе к Арлекину, в долгу не остался:
— Безумный Шляпник дело говорил когда-то, и Кролик тоже, и Пернатый!
— Ах, чтоб тебя… Колумбина – моя! Уяснил? Можешь снимать необходимость за три цента, если отыщутся такие деньжищи в твоих дырявых карманах.
— Свобода, булочки, классно!
Битва то ли разгоралась, то ли переходила на иной уровень, то ли ещё что. Все наблюдали.
— Классному научат тебя в классе, когда наряд позорный поменяешь свой!
— Уж лучше рубашом, чем с Колумбиной и тобой!
— Свои мозги оставил ты на полке, но мне не жаль: ты на словах лишь колкий.
— Картошкой рот займи, потом бомбошкой, потом, глядишь, обзаведёшься и башкой.
Толпу чрезвычайно заинтересовала перепалка пробел тире пробел ментальный бой. Чуть позже интерес превратился в заразительность, после чего заразительность, естественно, начала распространяться: пошли лозунги, старые и новые; побежали приспешники, проверенные и только что обращённые. Понеслись – люди, массы, волны.
А двое мужчин-комедиантов к тому Времени просто перекидывались безобидными шутками:
— Паяц ты, но внешне лишь – в душе Тиктак.
И как ты победишь? Конечно же, никак.
— Тебе велели переходить на прозу. Бомбошку съешь: она питательно богато. (Вот ведь! И я стихом сказал, пускай и «белым».)
— Да-да, ты сам не очень перешёл…
— Не очень и хотел, ты знаешь…
Колумбина постаралась вклиниться между двумя своими возлюбленными – «устаревшим» и «модернизированным», — однако сделать это было так же легко, как, например, собственноручно погасить гейзер или одному, без помощи, на верёвке, протащить ледокол через Полюс.
— Ребя… — успела сказать она, прежде чем её не услышали.
— Колумбина нет, не ждёт тебя.
— И от тебя уходит, не любя.
Паяц давно спрыгнул на землю, Арлекин подошёл к нему. Экс-Тиктак, видимо, под завязку почувствовал себя «в роли», и Марм, судя по всему, успешно «перевоплотился». Алиса-Колумбина непонимающе взирала на происходящее. К счастью, когда развивалось нечто похожее, библиотека оставалась свободной, ведь вперёд двигают не авторы и не фантазии, а устремления людей. И она, подобрав юбки, устремилась в Читальню, что на соседней улице.
В наполненном скучанием и ожиданием одинокой библиотекарши заведении Колумбина быстро припомнила нужное. Она назвала рассказ, после – по просьбе работницы храма книг, и автора, получила на руки старое потёртое издание и столь же скоро убежала.
Арлекин-Паяц и Паяц-Тиктак, совсем перестав бояться друг друга, вдруг принялись отпускать колкости нос к носу. Все шумели. Что-то назревало. Подбежала Колумбина-Алиса.
— Эй! – привлекла внимание противоборствующих фигура в цветастых платьях и, раскрыв книгу на определённой странице, вознесла сборник над головой. – Глядите сюда! Читайте сюда! Вы, дети трансляции!
Ну что ж, стоило Тиктаку взглянуть на рассказ, и он узнал, что тоже “man”. А Арлекин почитал, поскрёб макушку и оказался правда Арлекином. Алиса же, перестав быть Колумбиной, сохранила себя как Алису.
— Мы – выдумка! – пронеслось над Городом.
Лёгким, изящным движением пальцы снимали маску за маской. Одна из них, спикировав на землю, по чистой случайности упала на тот самый рассказ, что вспомнила Алиса. Да, вот пухлый сборник лежит на тротуаре, снова немного подзабытый, страницы шелестят на лёгком ветру, однако книга не закрывается, и все расходятся по домам. Вселенная отдыхает…
Как непонятно, что случилось? Что тут может быть непонятного? Прочитайте рассказ «- Кайся, Паяц!..» на языке оригинала, и только – ведь всё начинается там, где начали. Да и Эллисон трудился не зря, that’s right.
А вот переводчики на русский, работавшие с первоисточником… Хотя ладно, и без них никуда.
(Июль 2014 года)
* Как настоящие, только лучше и вкуснее. Производство концерна «Марм-и-лад», при участии ОАО «Тики-таки мемориз».
Черные коридоры Бездны между пропастей, скал и ущелий, извилистых троп, затопленных болотистых низин, склоны и кручи совершенно пустых холодных троп туманные и скользкие — с искаженной, ломаной энергетикой – Врата Ада Самаэля — для меня много веков — были подобны родному дому – я почти не спал – я блуждал по этим дорогам и водил души туда и обратно. И сейчас возвращение к жизни земной не стало для меня препятствием на путях новых странствий в Бездне. Ночью я вышел из тела и отправился в Ад. На пути между восьмыми и девятыми вратами – мое внимание привлекла пещера – грот в скале. Я вспомнил, что там томился один из пленников – одна из душ, о которых я вечно забывал, не пытаясь разрешить их судьбу. В Аду было много заключенных и запертых — и Самаэль дал мне ключи, чтобы я на свое усмотрение мог вводить и выводить души через все Врата Его Ада.
Я вспомнил поговорку: «Если я попаду в Ад – то буду с вилами». Дал же Самаэль столь редкий дар за долгую и верную службу.
Итак, я вошел в пещеру и увидел перед собой печальную картину. На гранитном алтаре был простерт мученик, он на вид был совершенно мертв – его кожа была бледно синей, местами обглоданной до костей. Ему в горло впился огромный черный паук, который накрывал почти целиком его бледное обнаженное тело и, кажется, умер на нем.
Я подошел близко, снял с него паука, легкого, как пушинку, ибо паук был мертвый и сухой, как мумия — и пленник тяжело вздохнул и открыл глаза. Он попытался приподняться, но у него, кажется, не было силы. Я подал ему руку и помог встать с алтаря.
Он тут же бросился на колени, глядя на меня умоляюще:
-Владислав, ты пришел за мною! Hoc erat in fatis. Horribile dictu. Самаэль наказал меня, вот уже почти два года я лежал, как мертвый в этом склепе. Паук высосал всю мою кровь, а в тело мое — слуги Самаэля запускали сущностей. Я не знал, что творилось с оболочкой, и оболочка не знала, где моя душа — это ведь так страшно – терять себя.
-Валентин, снова тот же вопрос: «Знаешь ли ты, за что был наказан?»
-Знаю,- прошептал пленник.- Duro flagello mens docetur rectius.
-Желаешь ли ты покаяться?- спросил я лукаво.
-Calamitate doctus sum. Я готов на все,- ответил Валентин.- Если так будет угодно Самаэлю.
-Ты готов идти сейчас?- спросил я.
-Я обессилен, прикажи накормить меня,- прошептал Валентин.- И я пойду.Ignavia est jacere dum possis surgere.
Тогда я поднял с алтаря колокол.
В пещеру вошел Самаэль в черной короне и железных латах, ведя по руки душу грешника.
Самаэль бросил душу на землю, и я толкнул Валентина к нему. Пленник немедленно прокусил горло грешнику своими стальными клыками и пил кровь, пока почти вся не вышла из тела.
Тогда Самаэль оттолкнул Валентина и посадил на пленника паука, который немедленно ожил и, пустив жало в свежие раны на горле – допил оставшуюся кровь.
Потом Самаэль щелкнул мертвыми костяшками, и демоны внесли в пещеру пучки сухого хвороста.
-Нет!- сказал Самаэль.- Не жгите на Девятых, несите на Третьих Врата и там внутренности предайте огню, а скелет наполните гнилью и черной слизью и бросьте в ров перед Первыми Вратами Ада. Душу мы загубили. В теле — сущность. Не пройдет и полгода, как оболочка заживо сгниет.
Самаэль довольно улыбнулся, и Демоны вынесли обескровленную плоть.
-Кто был Хранителем?- спросил я Самаэля.
-Сатан,- ответил Самаэль. – Предоставим по времени замену. Сильный был колдун.
-А я тогда кто?- тихо спросил Валентин.- Если вы меня почти два года здесь держали.
-Молчи, щенок,- гневно сказал Самаэль.- Я тоже из сонма Элохим, это ты забыл, когда хулил всея вокруг бездумно. De lingua stulta veniunt incommoda multa.
Валентин умоляюще сложил руки, и Самаэль слегка постучал косой по его спине:
-Hominem te esse memento. Поднимись, и служи верно.
Валентин поднялся, его кожа после расправы над душой колдуна порозовела и приобрела нормальный цвет, а рана на шее затянулась.
Самаэль сделал знак демонам, и они вынесли обескровленную душу и хворост.
Я же подал Валентину шерстяную рясу, и мы отправились в путь.
На святом Афоне в монастыре Филофей в своей сухой и теплой подземной келье, как прежде спал многовековым сном мертвый старец. Это был не скелет, а очень хорошо сохранившаяся мумия. Когда мы с Валентином переступили порог кельи – старец приподнял голову, так словно уснул за чтением святого писания и только что проснулся. Валентин бросился на колени, и хотел было прижаться губами к костлявой сухой руке, но старец гневно зашипел и приказал исповедоваться. Тайны исповеди в монастыре Филофей веками оставались тайнами. Затем старец прочитал на греческом и старославянском молитву разрешительную молитву во отпущение грехов — δεσις τῶν ἀμαρτιών — и затем коротко спросил: «Куда Царь Смерти Малах Ха-Мовет определил сию душу? В раю ему явно не место, а в чистилище надолго застрянет». «Обратно в Ад,- коротко ответил я.- Служить своему Владыке». Старец криво усмехнулся и, наконец, позволил Валентину поцеловать его сухую руку, и затем вновь погрузился в глубокий сон.
Тогда мы вышли из монастыря и, отойдя на полмили, очертив круг, прочитали несколько заклятий, после чего стояли снова на родных Тевтобургско-Шеольских Вратах Ада.
Затем мы вернулись в Ад, и вышли в пещеру за Вторыми Вратами. Там стоял еще один гранитный алтарь. Валентин послушно сбросил рясу и лег на алтарь. По его телу прошла дрожь, когда я взял в руки ланцет.
-Пытай, мучай — я все равно не отрекусь. Я покаялся, но я не отрекся,- тихо сказал Валентин.
-Я тебя заклинаю Именами שטן, Diabolus, מלך רע и מלך המות, что никто не требует от тебя отречения. Есть души, которым не место выше Ада. А в монастырь я тебя водил затем, чтобы ты своим покаянием загладил вины перед Сонмом, ведь Самаэль тоже Элохим.
-За тобою Сила Самаэля, за тобою Его Воля,- прошептал Валентин.- Optima fide.
Я вновь провел ланцетом по его коже и резко вонзил во плоть и вырезал сердце. Валентин даже не вскрикнул. Я положил его теплое сердце на весы, а на другую чашу положил перо. Сердце уравновесило перо.
-Уже хорошо,- сказал я, заворачивая сердце в черную ткань.- Я буду хранить твое сердце. Теперь я твой Сатан, слушай меня, я в ответе перед Владыками за каждую душу, что мне поручили.
Затем я достал два кристалла – золотистый и черный и покрутил перед его глазами.
-Тебе какой?- спросил я с улыбкой.
-Черный,- умоляюще прошептал Валентин.- Владислав, такие как ты свободны и в раю и в аду — в своих деяниях. Ты когда-то построил много монастырей. Не у каждого столько заслуг перед небом. Я же считал себя проклятым и отверженным. Что ж! Ты сбросил с меня Печать Нечестивого. Но не терзай меня излишним светом. С черным кристаллом в груди — я принесу больше пользы Аду.
Тогда я вложил в его грудь черный кристалл и смазал рану черной водой, что стояла поодаль в чаше. Рана немедленно затянулась.
Валентин встал с алтаря, склонил колени передо мной:
-Ад видит и Ад знает,- тихо сказал он.- Что я клянусь в верности моему Сатану. Будь для меня тем, в кого я верил, и я исполню все возможное и невозможное, ради блага Ада и Моего Дьявола.
После этого он поцеловал обе моих руки. Я дал ему черное облачение и черные доспехи:
-Пока по поручениям полетаешь.
-Меня выпускали уже несколько раз за этот год. Самаэль оживлял и приказывал работать, а потом обратно – на алтарь под паука.
-Да я помню. Самаэль тебя как — то приводил к достойному собранию. Ты рассказывал о себе. Ты был консулом в прошлое время.
-Да, я был консулом в Риме, в то время меня звали Marcus,- тихо сказал Валентин.- Forsan et haec olim meminisse juvabit.
После этого Валентин достал из – под рясы, что была на нем прежде — алую гвоздику.
-Я сорвал ее в саду возле монастыря – тихо сказал Валентин.- Знай, Владислав, что я дал тебе клятву, и я не отрекусь, все, что ты скажешь – исполню для тебя. Verum nobile debet esse stabile.Я верю в твое милосердие ко мне.
-Мне не дарили цветы на 23 февраля.
-Я подарил. И я тебя не разочарую — и в астрале и при встрече. Res, non verba.
Я обнял Валентина и даже поцеловал его:
-Храни верность своему Дьяволу.
-Dum spiro, spero,- тихо сказал Валентин.- Impavide progrediamur. Встретимся в Аду, и я буду служить тебе так, как прикажешь, мой Господин. Зови меня, и я буду исполнять. У меня не железное сердце и оно в твоих руках.
Просто социально-экзистенциально-психологический триллер, или история, сшитая из канвы моих сновидений
Возвращение к вкусу жизни
2050 г. Вся медицина и образование стало полностью платным. Бедные люди мёрли, как мухи. Психотерапию могла себе позволить только элита или проститутки. Люди с нерешённым психологическими проблемами всё чаще были настолько безнадёжны, что решались на самоубийство. В современном мире появилась новая статистика. Каждый пятнадцатый умирал от СПИДА, каждый десятый — от рака, а каждый третий кончал жизнь самоубийством. Но среди тех, кто сводил счёты с жизнью, была своя статистика: 10% — из-за конфликтов в семье (из-за разводов, смерти одного из супругов, постоянных побоев и семейного насилия), 15% — из-за намеренного превышения дозы кокаина и нейролептиков, 15% — из-за невозможности повысить социальный статус и заработать много денег, 5% — наоборот, из-за слишком большого богатства, 4% — из-за того, что люди не находили одобрения у своей социальной группы, из-за того, что им было сложно найти общий язык с кем бы то ни было, 1% — по неизвестным причинам. Лидировала в списке самоубийств проблема «дефицита радости». От этого стабильно кончал с собой каждый второй, то есть 50% статистики. Эта проблема стала сверхглобальной для современности.
Бедные люди ждали мессию. Ждали того, кто спасёт их, кто не позволит им сдаться, кто подарит смысл. Вот именно, они просто-напросто перестали беременеть смыслом, вынашивать смысл и производить его на свет. Смысл стал той сладостью, которую мало кто мог себе позволить, тем более из бедных, которые не могли даже образование оплатить. Только проститутки и элита были на высоте — по уровню образования, по уровню обеспечения. Только они были вправе решать, что есть смысл, а что таковым не является. Они диктовали рабочему классу смыслы, от которых никогда не станешь счастливым и наполненным на самом деле. В моде были следующие категории смыслов: «стань обладателем 5 квартир, и всё будет ок», «купи машину нового поколения интел-стар», «покупай каждый день у проституток и элиты всякую чушь, но раз с рук лучших, то это уже осмысленное высокое хобби», «достигни 5 звёзд в карьере», «имей гарем мужчин и женщин», «имей денег настолько много, чтобы устраивать представления у нищих, где ты купишь их как рабов и будешь забавлять элиту унижением их».
Всё было настолько плохо, что каждый день радио и телевизор разрывались от хроники, где скорбели о мёртвых людях. Вместо обращения к счастью, акцента на свадьбах, новорождённых детях. Люди тосковали больше всего по ощущению счастья и радости. Они забыли, каково счастье на вкус. Их будни были серыми и безвкусными. Они были готовы отдать за счастье буквально всё, последнюю одежду с себя снять, последний кусок хлеба отдать, даже на смерть, так уж они истосковались.
И среди этого всеобщего хаоса, ужаса и безумия появилось ОНО: «Бюро экзистенциальных расстройств». Вы скажете, его открыл психолог? Нет. Психиатр? Тоже нет. Психотерапевт? Опять не догадались. Это был человек без квалификации. Когда-то закончивший юрфак и занимавшийся просто самодеятельностью, удовлетворяя своё любопытство и, о да, небольшие садистические наклонности. Криминал, вы скажете? Придут, диплом отберут, за обман и шарлатанство посадят. Но у него всегда план, как не сесть и заниматься тем, что нравится. Он знал все пролазки в законодательстве 2050 года. У него на все случаи было своё алиби. Когда клиенты спрашивали его про диплом — он говорил: «Моя гениальность — мой диплом».
Во-первых, он очень хотел спасти как можно больше людей всех сословий, независимо от социального статуса. У него был свой чёткий авторский метод борьбы с экзистенциальными расстройствами, который он как-то сочинил под парочку ароматных бальзамов, закуренных крепким до пробора горла и лёгких табачищем. И он знал, что его метод — это не болтология какая-то и сопли-слюни, а то, что безотказно помогает ему спасать бедных людей, лишённых чувства смысла. Он жил этой целью и своей работой. Он почти не спал, не бывал дома, всё работал и работал.
У него был кабинет «у чёрта на куличиках», в пятнадцатиэтажном здании, на пятом этаже, в тринадцатой комнате. Там он доводил своих клиентов до катарсиса и спустя несколько сеансов принимал роды смыслов. Смыслы иногда не хотели появляться на свет, на них приходилось давить, их приходилось стимулировать, им приходилось объяснять, какие выгоды получит носитель, если они появятся на свет белый. Работа была сложная, требующая большой выдержки, сосредоточения и милосердия, а товарищ этот имел явно выраженные садистические наклонности и наклонности к подавлению воли клиентов. Но он и это смог компенсировать, делец этакий, выбрав в своей психотерапии метод провокации и доведения до абсурда.
Юридического адреса у него, конечно же, не было. И фактического адреса. А кабинет ему сдавал в аренду забесплатно его постоянный клиент. Кабинет был у него очень своеобразным. Во-первых, кабинет был кубическим, со всех сторон одинаковый метраж. Там было одно большое окно по центру. Из мебели — шкаф, рабочий стол, стул и мягкий кожаный диван, который он раскладывал, когда предстояло спать на работе и домой не хотелось идти. Обои были нейтрального цвета, не вызывавшие никаких ассоциаций; это было специально задумано, чтобы клиенты не отвлекались на них. Он думал купить сначала красные обои, потом передумал, потом хотел зелёные в серо-буро-малиновую крапинку, тоже решил — не то, и так и остановился на стандартном выборе элиты. Большой шкаф был тоже очередным изыском. Красное дерево, вырезанный ненавязчивый рисунок, изящная дверца, которая никогда не скрипела, а только издавала томное «ля». Там висел целый набор костюмов — все чёрные, одинаковые, ничем не отличавшиеся друг от друга, строгие, классические, всегда идеально наглаженные. Также налаченная обувь, три пары, одинаковая, расположенная на совершенно равном расстоянии друг от друга, всегда чистая и ухоженная.
У двери стояли стол и стул. На столе — удобный многофункциональный ноутбук-интел для элиты. А про имя-то совсем забыли. Его звали Джон по паспорту. Но он любил называть себя разными именами. Сегодня он был Джон, завтра Кевин, потом Брайт и так далее, а потом в один из дней снова Джон. Его деятельность требовала солидности, и поскольку только он хотел помогать людям совершенно бесплатно, ему надо было создать уверенность у народа, что в его компании много людей. Что она была такая серьёзная-серьёзная, аж на 5 звёзд. Как в глаза пыль пускать, он знал. Его знания в данной области были безупречными. Когда ему утром звонил первый клиент, он представлялся Джоном, второму — Кевином, и чтобы самому не запутаться, записывал в ежедневнике, кого под каким именем обслужил. Кабинет для него был святая святых. Сюда он никого не пускал, никого не ждал. Причины были разными.
Он любил её, свою жену. Но в их отношениях давно была ядерная зима, из которой он хотел сбежать, выбраться, но никак. Ему казалось, что она безнадёжна. Что чуть-чуть — и ему самому потребуется экзистенциональный психотерапевт из-за того, что он захочет покончить жизнь самоубийством по причине неладов с нею. Но он ждал, любил, прощал всё. Ему казалось, что он её теряет, что та звезда, что взошла в их небе когда-то давно, уже далеко-далеко и скоро совсем сгорит. Он цеплялся за эти отношения мёртвой хваткой. Он помнил её молодой и несчастной, потерянной. Он помнил, каким он был добрым, человечным, щедрым тогда, когда увидел её. Какая она была красивая, внушающая доверия, а теперь это всё куда-то пропало, как будто бы кто-то подул на этот беззащитный карточный домик. Он на первых порах искал выход, покупал ей квартиры, машины, делал ремонт. Ремонтник, скажем честно, из него ужасный, но он пытался, как мог!
Он часто думал о жизни и жене: «Каждый раз ей нужно было всё больше и больше, она загнала меня, как белку в колесе — одна работа, вторая, — и я понял, что вот-вот — и сорвусь. В итоге купил ей целый этаж в доме у элиты и дал возможность развернуться с её детьми от меня. Причём не нашими, а её детьми, ну от меня, это правда. Я не чувствую в них себя, мне больно. Не хочется даже об этом думать».
Один раз ему стало настолько больно, что он завязал с этими первой, второй, третьей работой, связался с элитой, претерпел много унижений и лишений от неё, как шут, лизал их пятки, и веселил, как дурачок, но это его не сломало. В итоге вышел на этого клиента, который сдал забесплатно кабинет. Добро всегда возвращается, жалко, что иногда не через близких людей.
Его личность разрывало от противоречий. Это хобби с лечением было компенсацией его глобального горя. Попытка заткнуть голос своей души и не решать проблем, которые в его семье. Сбежать далеко-далеко, оградить свой ум и свои глаза от горя. А знаете, иногда он плакал — правда, шёпотом, чтобы никто не мог услышать. А то подумают ещё, что ему тоже нужна помощь.
Деньги он наварил так чётко, что постоянно снимал проценты с инвестиций. Жене говорил, что продолжает работать там же, а не работал, просто сказал коллегам, чтобы покрывали. Элита более сплочённая, образованная. Они ценили Джона как человека и всякий раз, когда жена звонила на работу, покрывали его, говоря, что он отошёл по рабочим делам — или документы забирает, или ещё что-то.
У его бюро был сайт, где была вкратце расписана философия его работы и методы, по которым он работал. Реклама была небольшая, но правдивая. Он любил, когда нет ничего лишнего.
«Вылечу любого пострадавшего в результате потери смысла жизни. Гарантия 100%. Методы мои и только мои. Бесплатно. При оказании помощи с каждым клиентом заключаю отдельный контракт при встрече, где оговариваются все условия. Строго для людей с 18 лет. Звоните, пока не поздно, жду».
Далее был написан его номер телефона и пока нравившееся ему имя.
*
Звонки были с утра до вечера. Поездки. Джон сильно исхудал, но его глаза горели от смысла, оттого, что он видел счастье в глазах других людей. Оттого, что он был нужен другим. И себе. Наконец-то!
Он бы мог на радостях связаться с проститутками, но никого не хотел водить в кабинет. Это был настоящий храм. И он презирал гламурный мир и его ценности. У него вызывали негодование мероприятия элиты, где использовали бедных людей. Ему, конечно, нравилось смотреть на издевательства, но там, на мероприятиях, он не чувствовал сопричастности. Ему нравилось самому нажимать, он любил быть главным игроком. Искусным. Не какой-нибудь там пешкой с сюжетом психодрамы из серии «так себе». Он любил играть в игру «Я Бог, и мне пох». Вытворял с клиентами, что хотел, так что они не имели права не получить свой катарсис. Он выступал и как охотник, и реаниматор отдела патологии. Сначала ёрзал по клиенту своими концепциями, впивался в него посредством методологии, тот переживал свой символический опыт, а Джон его реанимировал, выводил из этого состояния на уровень смысла. Иногда все процессы были достаточно болезненными, но жутко эффективными.
Когда клиент его провоцировал: «Вы меня довели до слёз, я так больше не могу! — он отвечал, закуривая: «Вы пока только начали, а не выплакали море. Через слёзы душа открывается, поплачьте — и будем работать дальше».
*
Работа шла эффективно, как всегда. На этой неделе Джон уже спас от потенциального суицида троих. Он смотрел в огромное зеркало в своей комнате и гордился собой, своей безупречностью, думал о том, сколько он даёт любви и сколько получает от своих клиентов, когда те постигают смысл. Никто из клиентов никогда не видел его кабинета. И не знал, была ли его фирма зарегистрирована на самом деле. Увы, не была. Но это не лишало его контору постоянных звонков.
Он старался быть безупречным во всём. И во внешнем виде, и в работе, и в игре. В свободное время он играл в танки и другие игрушки на ноутбуке.
И, как обычно, поступил очередной звонок.
— Здравствуйте, на линии Джон. Бюро экзистенциальных услуг. Спасибо, что выбрали нашу компанию для помощи. Как Вас зовут?
— Алиса, — послышался тихий голос на другом конце, — я по поводу проблемы. Я из бедной семьи, Джон. Квартал 16. Вы знаете, о чём я. Уже три раза пыталась покончить с собой.
— Опишите кратко ваши страдания, Алиса, для заполнения заявки на выезд.
— Джон, в начале таблетки-нейролептики, причина — лишний вес 7 кг, мать откачала. Потом сильная потеря крови — успели перелить. И последнее — пыталась повеситься — но стул сломался!!! Я так больше не могу!
— Алиса, успокойтесь сначала. Хорошо, Вы описали то, как пытались покончить с собой, но не описали проблему, подтолкнувшую Вас на это. Может, начнём с проблемы, чтобы я заполнил протокол?
— Я не могу больше радоваться. Каждый день боль.
— О, это серьёзно. Согласно статистике, от дефицита радости кончают с собой 50%. Пишем ваши данные, я подъеду.
— Алиса Эст. Кафе «Безнадёжность». Район 16.
— Алиса, вы уверены, что кафе «Безнадёжность» — это лучший выбор? Там достаточно опасно, знаете ли.
— Да. Знаю. Мне больше негде быть. Жду Вас там.
— И последняя деталь, Алиса, сколько вам лет?
— Джон, можно опущу этот вопрос? Это ведь не принципиально?
— Нет, я должен знать. Моё объявление рассчитано только на взрослых людей, так как мои методы могут нарушить детскую психику. Мне не нужен хвост из опеки. Если вы не скажите, я опущу трубку.
— Джон, пожалуйста, Вы — моя последняя надежда. Если не Вы, то через два дня я не встречу своё семнадцатилетие.
— Алиса, это шантаж, мне это не нравится. Вам надо было внимательнее читать моё объявление.
— Джон, пожалуйста, я хорошо заплачу́!
— Алиса, я же не беру денег. Твоё предложение бессмысленно.
— Джон, поверьте мне, оплата будет достойной.
— Хорошо, Алиса. Вы меня убедили, поговорим на месте. Если я сочту, что у Вас серьёзно, помогу, так и быть. Только ни слова элите, что я пачкаюсь с чернью из 16 квартала, да ещё с малолетней. Я не хочу брать ответственность за клиента, в наших договорах чёрным по белому это написано. Буду через полчаса.
— Жду Вас. Как Вы выглядите, я знаю. Я постараюсь удовлетворить Ваши ожидания. Столик №5.
*
Джон подъехал к кафе. С одной стороны, он был в гневе, что его уговорила малолетка. Он ненавидел детей. От одного их вида его выворачивало. Он вспоминал неоправданные надежды, связанные со своими. Он так бережно в них закладывал себя, с душой, искусно, всю душу заложил, оставив только маленький осколочек у себя. Маленький и кривой. Вся эта ситуация вызывала слишком много боли, нельзя было об этом думать, поэтому он и ненавидел детей. Так как у его знакомых из элиты дети брали пример с отца, подражали отцу, а он на кой чёрт взял себе в жёны женщину из квартала №3, сам не знал. Она его приворожила, только такое оправдание он мог найти. А поскольку он был очень обязательным, он не мог её бросить, быстро она из черни превратилась в элиту, только она стала элитой внешне, так как он купил ей квартиру с этаж, собирался купить автомобиль нового поколения-интел. Но сознание у неё так и осталось на уровне черни из квартала №3. Он пытался поднять её на уровень выше. Но каждая попытка вроде бы хорошо начиналась, но заканчивалась крахом. И унижением Джона. Ему объясняли, как он туалет неправильно настроил, хотя дело черни — чинить туалеты, ему объяснялось, что он не мужчина — детей не умеет воспитывать, общаться с ним не о чем, а в сексе вообще ужасный любовник. Он гонял у себя поначалу это в голове туда-сюда. Он по-своему решил эту проблему. Думал, по крайней мере, что решил. Но на самом деле просто избегал и делал вид, что не существует этой проблемы. И раз в месяц присылал жене всю зарплату, оставляя себе на чай, сигареты, кофе и порошок для стирки костюмов, также немного на еду и совсем чуть-чуть — на платный игровой контент.
*
Она сидела угрюмо за столиком №5. Бледные белые руки были сложены одна на другую. Взгляд опущен. Поза сжатая. Одета была вульгарно — короткая юбка и корсет, чулки, накрашена явно с перебором. Длинные чёрные волосы до талии. Губы потрескавшиеся. Лицо было правильным, симметричным, грустным, выразительной овальной формы. Ему показалось, что вот-вот — и она заплачет.
Он легко, как кошка, подошёл к столику. Поездки сделали его чересчур худощавым, лёгким, как пёрышко. Воздушным. На вид ей было действительно лет 16-17, но она не произвела на него впечатления инфантильной.
— Алиса?
— Да, Джон. Я Вас ждала.
— Алиса, что тебя побудило позвонить мне и отнять столько моего драгоценного времени?
— Ааа…
— Что?
— …
Девушка выглядело напугано. Сжалась ещё сильнее. Джон подумал, что ей показалось, будто он её накажет за то, что она позвонила и не подходит по параметрам объявления. Джон был из элиты, а когда чернь звонит элите без повода, элита, по законодательству, имеет полное право позорно отлупить чернь при всех ремнём из 18 стяжек. Джон имел с собой этот ремень.
— Ладно, я попробую начать сам. Моё время и внимание — огромная ценность, Алиса. Нам звонят только при безысходности, так как на платного профессионала нет денег. У черни, кроме меня, нет шансов, а я жестокий человек и никому бы не посоветовал себя в качестве психотерапевта, особенно тебе, девочка. Я не беру денег, но я ненавижу детей — их инфантилизм и бестактность. Так что перед предложением контракта Ты, Алиса, должна мне предложить то, что меня убедит работать с тобой, самое ценное, самое святое, то без чего ты — не ты. И без глупостей, пожалуйста. Я вижу, что ты напугана, сейчас тебе принесут водки, это может помочь тебе открыть рот.
Джон смотрел на то, как зажатая девушка попыталась шевелить губами, а звука-то не было. Скоро официант принёс водки, но девочку продолжало трясти, сжимать, такое ощущение было, что она вот-вот и упадёт в обморок.
— Понимаю, тебе нечего сказать, — промолвил Джон, взял полную стопку водки, подошёл к Алисе, обильно смочил жидкостью пальцы левой руки и сначала провёл ими по её губам. Они увлажнились. Но всё равно он чувствовал, что что-то не так. Глаза у Алисы начали стремительно мутнеть.
«Плохо, мы её теряем», — дошло до Джона.
Он запрокинул голову девочки, ещё раз смочил пальцы в водке и засунул ей глубоко в горло. Потом быстро вынул. Девочка успела отвернуться, и её вырвало прямо на пол. Еды в тошноте никакой не было. Только таблетки — циклодол, амитриптилин, галоперидол и другие из группы нейролептиков. Их была целая горсть — к счастью, они ещё не успели раствориться.
— Иди, умойся, красавица, — велел он, когда та прокашлялась и проблевалась, — я с тобой в толчок пойду, а то ещё натворишь там херни какой-нибудь.
— Нет, пожалуйста, не идите со мной. Зачем Вы всё это делаете? — еле слышно спросила девочка.
— Я тебя пришёл с того света забирать, разу уж решил, то буду действовать по плану и по законам нашей организации.
Они вместе пошли в туалет. Он, конечно, не смотрел, да и на что там было смотреть, такие явно не в его вкусе. Причём блюющие таблетками малолетки.
Она сделала свои дела, умылась, привела себя в порядок.
— Надень, — сказал он, давая ей повязку на глаза.
— Я не пойду никуда с Вами. Я передумала. Я хочу ещё циклодола. Мне срочно нужно достать циклодол.
— А я нет, Алиса. Тебе нужна моя помощь, просто у тебя сопротивление, так как новое пугает, раз уж ты обратилась ко мне, я доведу тебя до смысла любой ценой, как обещал, даже если потребуется применить силу для твоего же блага. Преодоление сопротивления — эта важная часть психотерапии.
— Нет! Я хочу подохнуть! Прямо в этом толчке! В этой грязи, только верните мне мой циклодол.
— Посмотрим, насколько ты хочешь этого, а ну-ка, давай-ка, — сказал он, взяв её за красивые волосы и начал окунать головой в раковину, полную воды, и держал ровно столько, пока она не начинала захлёбываться, — ну как, интересно? Очень хочется? Я обеспечу тебе это по полной программе. Хочешь, я умею. И знаешь что, мне нравится смотреть, как умирают люди на моих глазах, и я в этом участвую.
Через несколько таких заходов она вроде как пришла в себя. Но лицо стало немного опухшим.
— Пошли. Жива?
— Жива, — ответила Алиса.
— Так вот, поедем ко мне в кабинет, буду тебя там лечить.
— Хорошо, я согласна.
— Вот, совсем другой человек передо мной.
Джон начал улыбаться. Он был жутко доволен своей работой, особенно эффективностью. Но это была просто маленькая игра, а настоящее лечение у него должно было произойти в кабинете, и он это знал. Пока она такая беззащитная, она ничего не сможет ему сделать, но всё равно надо её контролировать. А вдруг? Если он не даст ей второй шанс — семнадцатилетие она так и не справит. И оно никогда не наступит. Он решил рискнуть и всё-таки отвезти её в кабинет.
Она еле шла, постоянно спотыкаясь, ему в какой-то момент надоело, что она идёт слишком медленно, и он её понёс. Конечно, знал, что элита будет пальцем показывать, но уж слишком жалко стало её. Он хотел быть человечным, чтобы возникло доверие, важное для работы. Уже было темно, когда он занёс её в кабинет.
— У тебя одежда вся грязная, тебе надо постирать, лицо смыть, кабинет — святое место — слышала, и без происшествий, — сказал он, дав ей полотенце и длинную чёрную майку.
— Я устала.
— Ничего не знаю, жду тебя через 10 минут здесь.
Она пошла. Через 10 минут уже всё успела постирать и помыться.
— Спасибо, Джон. Вы так добры ко мне.
Он указал ей на стул.
— Садись, читай условия договора. Нашего с тобой экзистенционального сценария на период лечения.
«Джон, член и глава Бюро экзистенциональный расстройств, может делать со мной всё, что взбредёт ему в голову, не неся за это никакой ответственности. В отличие от других клиентов, я не имею права менять правила игры, так как я несовершеннолетняя, отказываться от методов лечения, даже если я буду видеть в этом полный произвол и надругательство надо мной как над женщиной, как над человеком, любое сопротивление лечению будет жестоко наказываться, способами, которых бесконечное множество. Этот договор мною прочитан, я с этим согласна (ФИО), подпись».
— Я подпишу.
— Подумай, это ведь значит, что я могу после подписания этого контракта тешить свою душеньку, как хочу, это смертный приговор, если мне взбредёт в голову, и я не буду доволен результатами, я просто могу без сожалений поломать тебе рёбра и выбросить из окна пятого этажа. Ты в курсе — у нас пятый этаж?
— Джон, ты — последняя надежда, я говорила тебе по телефону.
— Предположим, и да. Но что ты готова отдать мне ценного за эту работу? Работа тяжёлая, сложная, временами противная. Ты сказала, что у тебя есть что-то ценное, когда мы разговаривали по телефону.
— Джон, ну ты же бесплатно помогаешь!
— Для тех, кому больше 18. Ты не подходишь на год и два дня — о, уже год и один день, — заметил Джон, посмотревши на часы.
— Джон, я готова продать тебе за это свою душу!
— Ой, вот не надо со своими душами. Я свою не знаю кому продать, чтобы в моей семье мир снова стал прежним. Причём продажа души — это жутко старомодно. Это давно потеряло актуальность.
— Тогда я могу тебе предложить свою девственность. У меня ещё никого не было.
— Каждый день эту попсу слышу, Алис, это жутко не актуально. Предложи мне действительно что-то ценное. А то получается, я должен работать за то, чтобы переспать с девушкой, к которой ничего не чувствую. Ты жалка. Да ещё после того, как я смотрел, как ты блевала таблетками, у меня вообще всё упало. Может, сначала и был какой-то интерес такой. Жду следующий вариант. Что-то действительно стоящее.
— Я могу тебе делать чай, стирать костюмы, — Алиса не успела договорить, как он её перебил.
— Это я где-то уже слышал. Стирка, готовка, ремонты. Нет, совершенно меня не мотивирует. Алис, где твой артистизм, где фантазия? Как же твои слова, слёзы — «я дам вам то, что никто не может»? А? Я поэтому тебя взял? Буквально спас из туалета, где ты бы откинулась, не приехал бы я такой красивый и ответственный. Пока ты мне предложила три стандартных банальности, которые мне не нужны, которые у меня вызывают рвотный рефлекс. Ты думаешь, я не могу снять шлюшку? Элита мне пришлёт в срок любую женщину, которую я захочу. Это совсем не напрягает, и только удовольствие сплошное. И по моему вкусу, и по моему статусу. А ты мне про девственности, какие-то кастрюли, душу. Давай, дама, не имей мозги мне, а то выпорю за звонок — так и быть, не при всех, а здесь, сделаю тебе поблажку. Видишь там, какие зеркала у меня большие. Вот так тебя поставлю, а ты будешь на себя смотреть со стороны, как я тебя порю. Кажется, в этом есть какой-то смысл.
Джон уже было начал доставать ремень. Как её начало трясти!
— Джон, не надо, мне страшно. Пожалуйста, не делай этого. Нет!
— Ничего не слышу. У тебя ровно две минуты, чтобы сказать чётко что-то, что может меня цепануть, мотивировать, или сама знаешь, не буду повторяться.
Она мялась, мялась.
— У тебя осталось 15 секунд.
— Я знаю, что тебе предложить.
— Хорошо, я весь во внимании.
— Я буду тебе служить. И разрешу тебе делать со мной то, не зная что. И буду двигаться туда, не зная куда.
— Вот это уже намного интереснее. Что ты имеешь в виду под «служить»?
— Ну, это как Богу служат в Церкви. Только без фальши. По-настоящему.
— А ты религиозна?
— Да.
— Почему же твой Бог тебе не помог?
— Он плохой Бог, потому и не помог. А ты хороший, я тебе верю, я могу тебе предложить служение и относиться к тебе как к высшей силе — карающей, когда ей надо, радующей — когда есть настроение. А поскольку Бог сила абсолютная, и ей нельзя ничего противопоставить, то я буду верить в то, что это судьба, что ты поможешь мне обрести радость снова, что когда-нибудь я смогу позволить себе такую роскошь как улыбка.
— Это явно намного лучше других вариантов, я его принимаю, но ты должна точно знать, что когда переступила порог кабинета — назад только два выхода: либо я тебя в окно выкину, будешь паясничать если, либо ты выйдешь здоровой через дверь. Ну, это как у меня настроение будет. Ты ведь знаешь, что я не психотерапевт. Это моё хобби. Я любитель. Да ещё и с садомазохическими наклонностями, особенно в плане садизма. И никаких таблеток больше, я тебя откачаю от этой хери, сегодня проспишься. Видать, и взгляд будет осознанный. А теперь бери ручку и подписывай.
— Джон, я не могу решиться. Ты ставишь слишком тяжёлые условия. Сразу уровень хардкора какой-то. Мне бы попроще.
— У других попроще — и результат никакой от лечения. А у меня всё хорошо, человек либо откидывается, либо выздоравливает, была, конечно, пара убийств, но черни. Вас же так много, как тараканов, одного убиваю, другой приезжает, есть всегда над чем поработать. Причём когда я убиваю, в этом есть плюс для вас, самоубийц-неудачников: я это делаю быстро, красиво и с минимальной болью.
— Но мне страшно, я так не хочу, отвези меня обратно в мой район. Я не буду ничего подписывать. Выпусти меня отсюда.
— Я сказал — обратно только в морг. Какая тебе разница, кто тебя убьёт? Я хорошо это умею делать, безболезненно, когда настроение хорошее. А ты сейчас ещё чуть-чуть — и выведешь меня из себя своим сопротивлением и ложной тревожностью. То ты хочешь подписывать, то нет, то обещаешь мне, что я могу с тобой всё, что душе угодно, то говоришь — нет, не можешь, отвези обратно. У меня нет случаев, где я не вылечил кого-то, тебе ясно? Дефицит радости — это вообще банальщина, раз плюнуть. Кого я не мог вылечить, сами застреливались при мне, а если не могли — я помогал. Либо подписываем и ведём себя согласно договору, либо у нас будут реальные проблемы.
— Джон, сюда летит интел-вертолёт и налоговая, брать аренду! Ты оплатил аренду помещения? Сам же знаешь их, они суровы, особенно элитские.
— Что? — Джон насторожено подбежал к окну. Он уже коммуналку несколько месяцев не платил — и вдруг действительно выследили?
Только он повернулся, как Алиса, воспользовавшись моментом, побежала вон из кабинета.
— Вот мерзкая девчонка! — крикнул он ей вслед. — Ну, ты далеко не убежишь, здание закрыто, уже два ночи, на первых трёх этажах на окнах решётки. — Подвала тут и чердака нет, ты полностью безоружна, спрятаться негде, я тебя найду и убью, слышала! Сучка. Ты меня довела, так ещё никто не делал. Никто ещё не позволял меня, экзистенциональщика, обвести вокруг пальца, все воспринимали меня как Духа Святого! А ты мне, элите, вызов бросила! Это меня даже заводит. Сейчас я тебе как в глотку пуль заряжу полную дробь и хребет сломаю своим фирменным ножом кухонным.
Джон взял свой любимый пистолет, который бережно полировал каждый день, также запасся ножом. Он хранил эти вещи до случая, зная, что он рано или поздно наступит. Вот, называется. Связался с малолеткой, никакой дисциплины, никакого уважения к старшим. Я-то думал, что она мне доверяет, привёл в кабинет. А она так со мной. Знала же с самого начала, на что подписалась. Что я жестокий, бесчеловечный.
Джон выведывал обстановку, везде царила тишина.
Ну, я-то все углы знаю в здании, я быстро смогу её найти. Ей сегодня мало не покажется.
Он бродил, пытаясь на носочках идти, чтобы услышать сердце и дыхание. «Они когда боятся. Все такие напряжённые».
Потом он где-то в коробках на втором этаже кое-что обнаружил. Она сидела в углу, вся зажатая, всхлипывала, плакала. Казалась такой жалкой, беззащитной, печальной. Он просто не мог на это смотреть
«Это получается, я даже не могу дать ей выбор. До чего я дошёл с этими семейными проблемами, какой я стал вспыльчивый и чёрствый. Почему я ей показываю то, что детям нельзя видеть? Почему моя человеческая сторона обращена к людям, к жене, к детям, а на неё такая бурная реакция чего-то иного? Кто я такой? Я себя такого не знаю совсем…»
Он встал перед этим зрелищем, хотел уже передумать, начать снова её упрашивать, теперь без насилия, подписать. Но она сильно плакала, буквально разрываясь в истерике. Он присел рядом к нею.
— Ну, знаешь, у нас у всех бывает в жизни сложное время. И у тебя тоже сложное сейчас, надо пережить это — и всё. Надо совершить переход.
Она, заметив, что Джон потерял былой запал, и близко, увидела, что он уже сигарету закурил, и хвать нож у него, прямо беспалевно вытащила внаглую из ремня. И как побежала вверх!
— Ах ты, сука! Второй раз меня обманула, опять я поддался, как ты можешь так со мной! Этажи закончатся рано или поздно! Ты слышишь, я тебя найду, ты долго так не продержишься!
У Джона в арсенале оставался пистолет. Он был заряжен целой обоймой. Стрелял быстро, убивал безболезненно. Это чудо техники не раз помогало ему в разных ситуациях, и он полностью ему доверял.
— Ты где, я тебя всё равно выслежу, ты меня слышишь? — кричал он уже в крайнем гневе. — Вот, мать твою, помогай после этого людям… Слышала, мразь, сейчас ты получишь дробь прямо в горло, но вначале я тебя так выпорю, вот увидишь! Я обещаю, у тебя будет жаркая ночка. Последняя, что самое важное.
Он бродил от этажа к этажу. Не думал, что она так быстро адаптируется к игре. Повышенная сложность как-никак. Уровень мастера. То, не зная что, как на заказ.
Пока он поднимался на последний этаж, уже как-то устал, вышел на балкончик покурить. «Я так завёлся, блин. Мне надо немного остыть. Ну что я начал — дробь в горло, дробь в горло, по самые гланды. Совсем уже вкус потерял, стал банальным до невозможности, этот стресс в моей жизни убивает всё воображение. Надо было ломать ей пальцы и выдирать ногти, чтобы она сама дробь попросила. Надо человека доводить, чтобы он умолял дать ему быструю и безболезненную смерть».
— Ой, что это… — пробормотал Джон, вынимая нож из своего бедра. — Твою мать, знакомый нож… Что он у меня в бедре-то делает, что за херота такая зелёная. А, это ты сучка, втихую. Думала, что я не замечу у себя ножевое ранение в бедро? Я что, вообще лох какой-то? Ты меня за кого принимаешь? А? И где ты? Я тебя сейчас найду. Дитё, раз нож взяла, научись им управляться, а не чуть-чуть вводить куда-нибудь, ты реально только жалость вызываешь своим поведением.
Теперь у него был и нож, и пистолет. Алиса бездарно использовала свой последний шанс.
Он ясно слышал её шаги.
— Палишься, как ты предсказуема. Сейчас я догоню. Надоели уже эти салки, если честно.
Она бежала, как могла, вниз, всё ниже и ниже. Спотыкаясь, падая, пачкая майку, снова поднимаясь. Судорожно дыша, напоследок крикнув:
— Ты не посмеешь!
— Ещё, мать твою, как посмею, и так посмею, и сяк посмею, мне всё можно! Какая-то мразь мне диктует правила в моей собственной игре, где я Бог, а остальные лохи полные. Это просто невыносимо терпеть!
Он понимал, что она так и дальше будет его дурить. Каждый раз, изобретая новый способ, и так он скоро выдохнется. Так как много табака сказывается на здоровье.
Он теперь передвигался на носочках, чтобы его не было слышно, периодически скрывался за коробками, чтобы его не было видно. Всё делал. Чтобы её выследить и застрелить. Он уже придумал. Как будет это делать. Медленно, но верно. Сначала прострелит ногу, потом вторую, потом плечо, потом второе, и напоследок в горло остаток пуль. «Да, она это заслужила. Да как она вообще могла вести себя недисциплинированно в кабинете? Там даже костюмы идеально повешены по сантиметрам, там всем хорошо. Там Земля, мать твою, Обетованная. Непонятно, что ли. Какого чёрта творит»?
Потом он заметил, как она пытается на носочках перейти на лестничную площадку. Не замечает его, прекрасно. «Что? Начнём с левой ноги».
Он чётко целился, правильно словил момент и попал по икре. Она упала. Вся сжимаясь, через боль поднялась — быстро, но скрипя зубами, — и поскакала на одной ноге, прихрамывая другой, и уже почти до второго этажа. Едва поднялась по лестнице, как он прострелил ей вторую ногу.
— Дорогая, зря ты так поменяла сценарий, осталась бы ты в кабинете и подписала — ничего бы не случилось, а теперь я просто обязан тебя убить, я столько попыток тебе давал, а ты, бездарность такая тупая, не воспользовалась.
Когда вторая пуля прошила её икру, она здоровенько поскользнулась и упала с лестницы прямо ему на руки.
— О. Ты, наверное, думала, я тебя от большой любви поймал, да? Угадал? — спросил он.
— А вдруг, — прошептала девушка.
— А вот и нет, я ещё не прострелил тебе плечо, первое и второе, а также я запас пуль для твоего горла, пули у меня на вес золота, поэтому я так, осторожно, ничего лишнего не потратил, всё пошло по назначению.
— А можно…
— Что можно?
— Последнее желание перед смертью.
— Хорошо, так и быть, я тебе разрешу что-то пожелать. Проси. Я подозреваю, что ты хочешь лишиться девственности? Это они обычно просят, я хороший любовник. Так и быть, один раз ты перед смертью заслужила за это приключение — так меня потешила, у меня даже интерес появился к тебе, представляешь, ты ведь даже пыталась меня убить ножом — правда, неудачно, но всё-таки. Никто этого не пытался сделать. Похвально.
— Кто «они» просили лишить?
— Те, кого я убил раньше тебя.
— Не хочу тебя огорчать, но у нас разные желания. Ты говоришь про себя, что ты бы хотел перед тем, как меня убить, и то — потому что трупы трахать неинтересно.
— Да перестань, я чистосердечно предложил. Ты отказалась, твоё дело. Проси чего-нибудь другого. Я доволен.
— Знаешь, что бы я хотела?
— Даже не представляю.
— Я никогда не ела конфет. Знаешь, по телевизору, который стоял у одного мужчины, показывали, что в районе №3 делают конфеты, а у меня не было никогда конфет. Они красивые были, в бумажечках расписных, разных цветов. Принеси мне конфеток, будь другом, и потом можешь мне стрелять, куда хочешь, ножи вставлять — хоть во всю спину, после конфет будет уже не страшно. Я ведь даже не знаю, что такое сладкая жизнь, меня пичкали этой хуетой с самого детства, этими колёсами дрянными, я вся зависимая, с тобой я хоть, когда по этажам бегала, почувствовала какую-то свободу из-за адреналина, что поступал мне в мозг. Я почувствовала реальные ощущения. А не наркотические, не суррогаты. Пожалуйста, выполни моё последнее желание!
— Я немного тронут, если честно, — промолвил Джон. — Ну, раз конфеты, так конфеты, я пока схожу, а ты полежи тут, на полу, ладно. Надеюсь, ты никуда не убежишь с простреленными ногами? Хорошо?
В полной уверенности, что она никуда не денется, он пошёл за конфетами. Он представлял, как первый раз в жизни будет кормить её конфетами, рассказывать о шоколадных, о конфетах с начинкой, о тех, что в Новый год под ёлку кладут, про конфеты с трюфелями. Даже от таких мыслей начал улыбаться. Вот мы, элита, живём, зажрались, а у кого-то ни мужика, ни конфет — никакой радости в жизни нет, один суррогат — циклодол. Теперь мне понятно, почему у неё такая жизнь. Но она действительно играла достойно, так что заслуживает самых лучших конфет.
Когда он пришёл обратно с конфетами, её не было.
Чёрт, куда она могла пропасть? Вот уже на волосок от смерти, а продолжает меня дурить. Как так можно? Что в этот раз? Я же ей обе ноги прострелил, чтобы наверняка. Что она придумала там.
Тут он услышал треск. Зашёл в туалет — и видит картину маслом.
Она разбила зеркало в туалете — и в руках держит осколок.
— Я не хочу умирать, я убью тебя! Убью, козла! Зарежу нафиг.
— Мадам, это уже переходит все мыслимые и немыслимые границы, я принёс Вам конфет, как Вы просили, и Вас ждёт пуля в горло, напоминаю. Это совсем не больно, это будет намного лучше для Вас по сравнению с болью от бессмысленной жизни. Раз — и дорога в Рай Вам просто обеспечена. Мученица — это святая, мученица — это достойно, бросьте осколок, не смешите меня, и мы закончим по-хорошему.
— Нет. Я реально хочу жить, Джон. Я решила для себя. У меня есть, зачем жить, это так чудесно естественно — чувствовать боль, возбуждение, то, что есть хоть один человек, кому ты нужен, не важно, на какое количество времени, просто нужен, который тебя не воспринимает как аппарат для мойки, стирки и выполнения своих мини-целей и мини-желаний, даже если он болен садизмом.
— Я понял, ползи ко мне, я тебя конфетками покормлю — вот эта шоколадная хочет тебе в рот. У меня целый пакетик с собой, и все они разные. Есть леденцы, с вафелькой, с орешками.
Она подползла на руках. Он посадил её к себе на колени и кормил конфетками. И уже реально замучался от подвохов, поэтому на всякий случай, так как она показала исключительную живучесть и волю к жизни, подставил нож к её шее, для надёжности, для самообороны, так как ему не верилось, что даже с обеими простреленными ногами она пыталась его убить.
— Убери нож от моей шеи, — попросила она.
— Знаю я твои «убери нож», «я больше не буду» и прочее, ешь уж конфеты, не обращай на меня внимание.
Он почувствовал, что она перестала трястись, вынул из кармана пистолет и засунул ей в рот.
— Ну как тебе привкус стали? — спросил он.
— Сойдёт.
— Тогда я сейчас по-быстрому, ладно, я обещаю, будет не больно. Тебе больше не страшно? Ты готова умереть?
— Да, я хотя бы несколько часов по-настоящему жила, и мне теперь спокойно. Значит, мой путь не зря. Спасибо тебе.
Джон нажал на курок.
Мёртвая тишина.
Джон кинул пистолет. Его лицо выглядело счастливым. Она мгновенно вырубилась. Только вот не от пули, а от эндорфинов — которые поступили в мозг и оказали сильное тонизирующее воздействие. А пуль в этом пистолете не было. Когда он шёл за конфетами, то решил вынуть остаток пуль, так как действительно в нём проснулся остаток человечности, остаток той души, которая когда-то была доброй, щедрой и целостной.
«Первый этап терапии завершён. Клиент явно идёт на поправку», — пронеслось у него в голове.
Он дошёл до кабинета, вынул ключ, открыл, потом закрыл на ключ, спрятал его.
— Захочешь теперь выбраться, я ошибок не повторю — только через окно, пятый этаж. Поломаешь все рёбра, дорогая. Я их не склею.
Он разложил чёрный диван. Светало.
«Блин, скоро опять клиенты будут звонить», — пронеслось у него в голове.
Ну ладно, сегодня чуть-чуть отдохну. Вначале он обработал раны Алисы, вынул пули из голеней, наложил гипс, переодел её в белый длинный балахон. Он разложил чёрный мягкий диван, постелил бельё белое, со всех сторон он стелил максимально ровно, чтобы всё казалось безупречным.
Он снял ремень со штанов и завязал им ей руки за спиной, а то он уже понял, с кем связался, решил больше так не рисковать. Азарт — азартом, а зеркала в кабинете хочется оставить в покое. Кабинет — ведь это святая святых. Хочется видеть свой безупречный вид в этом большом чётком зеркале. Снова и снова.
— Алиса, дорогая, завтра ты откроешь для себя новые эмоции и новые смыслы, а пока спи, наслаждайся настоящим сном. А не азалептином, не персеном, не корвалолом, не валокордином… то, что я дарю тебе, дорогая, не купишь ни в одной аптеке. Ты должна это оценить.
Он быстро и безмятежно заснул. Даже выключил телефон. Чувствовал какую-то непонятную радость и наполненность.
Возвращение к вкусу реальной чувственной любви
Она лежала. Губы были безумно сухими. Она проснулась. Солнечные лучи били в окно, дул лёгкий ветер. Окно было открыто нараспашку. Она могла выйти в окно и разбиться об асфальт. Руки были крепко связаны ремнём. Он оставил за ней выбор, последнее слово. В любую минуту — окно было открыто широко.
Его не было — наверное, встреча у клиентов.
— Вот она, какова свобода в районе элиты №11, — подумала она, вдыхая воздух, наполненный кислородом, а не спиртом и запахом гнили её родного района черни №16.
В двери повернулся ключ. Джон зашёл, весь запыхавшийся.
— Нет, Алиса, наша страна чудес сегодня будет играть с тобой до твоего очередного катарсиса. Я не хочу, чтобы ты разбила моё великолепное зеркало, поэтому и связал тебя.
— Наивный. Если бы я реально захотела разбить твоё зеркало, я бы это сделала головой, руки мне для этого не понадобились бы, и убила бы тебя во сне осколком зеркала, который взяла бы зубами. Ещё вариант открою твой шкаф, разгрызу твои костюмы, а что от них останется, положу на твой стол, ногами перенесу твой стол на такой край комнаты, что он будет смотреться просто-напросто некрасиво, ртом открою твой ноутбук и разобью головой экран.
— Ух, полегче. Откуда столько агрессии? Ты же всего лишь девочка, которой завтра исполнится семнадцать.
— Это не агрессия. Это защита. Ты вчера меня чуть не застрелил, бегал за мной с ножом, заставил пережить неимоверный стресс. Хотел изнасиловать под предлогом, что это моё последнее желание! Как я должна после этого себя вести? Ну, как?
— Хотел застрелить, но не застрелил, а подстрелил. Хотел изнасиловать, но не сделал этого, только создал предпосылку для того, чтобы ты с химии этой сошла и хоть что-то почувствовала реальное, хотел тебя возвратить к естественной биохимии. К ощущению боли, к ощущению влечения к жизни, к появлению хотя бы каких-нибудь желаний. Знаешь, в этом кабинете я врач, я знаю, что делаю.
— Ты не врач. Ты настоящий шарлатан, который компенсирует свою несостоятельность в остальных областях жизни.
— Может быть и так. Но я сломаю твоё сопротивление. Открою тебе такой маленький секрет: чем больше ты будешь оказывать сопротивление терапевтическому процессу и отказываться делать то, что я прошу, тем более затянется наша терапия, также она может прейти в более агрессивные формы. Так как твоя агрессия вызывает только ответную агрессию у меня. Твоя повышенная защита вызывает повышенную потребность пробить её, получить то, что за нею спрятано. Это как красное пятно на белой простыне: сопротивление возбуждает мою потребность достичь результата. Ну и теперь ты согласна подписать со мной контракт?
— С тобой подписывать контракт — как с Дьяволом.
— Я не Дьявол. Я элита из района №11. Знаешь, что я тебе принёс. Мороженое с клубникой, большой рожок. Хочешь поесть?
— Да, я буду не против. Я так проголодалась.
— Я тебя, так и быть, покормлю, поухаживаю за тобой. Вот видишь, причина твоей агрессии — голод. А ты когда-нибудь пробовала мороженое?
— Нет.
— А клубнику?
— Нет.
— Блин. Какой же гадостью тебя кормили? Я даже не могу представить.
— Только растворимая лапша Ролтон.
— Ну, это основной возбудитель гастрита и язвы желудка. Как это вообще можно есть?
— Можно, когда нечего. Иногда я воображала продукты, которые видела по телевизору, и делала вид, что вкусно, хотя иногда потом всё выблёвывала. Мой желудок — это большая язва, всё болит, представляешь.
— Представляю. Но это решаемо, не грузись.
— Что, правда?
— Да, я знаю, как, можешь мне довериться.
Он посадил её к себе на колени, под шеей держал нож, чтобы не было рецидивов — осколков, костюмов и прочей херни, на которую он явно не рассчитывал. Развернул рожок и поднёс к её губам.
— Можешь есть, я тебе разрешаю.
— Вы такой добрый, — она медленно начала есть.
Он подносил его всё ближе и ближе, пока рожок не закончился. Потом она открыла рот, и он засунул ей кончик.
— Как тебе мороженое?
— Такое удовольствие, — расплакалась она.
— Ну, не надо плакать. Это же просто удовольствие. Разве у тебя такого ни разу не было?
— Нет, не было ни разу! Представляешь. Я подпишу договор, давай его сюда, и ручку.
— Тогда я освежу твою память, прочитаю тебе, я уже вписал твоё ФИО сюда, тебе только надо подпись поставить. «Джон, член и глава Бюро экзистенциональный расстройств, может делать со мной всё, что взбредёт ему в голову, не неся за это никакой ответственности. В отличие от других клиентов, я не имею права менять правила игры, так как я несовершеннолетняя, отказываться от методов лечения, даже если я буду видеть в этом полный произвол и надругательство надо мной как над женщиной, как над человеком, любое сопротивление лечению будет жестоко наказываться, способами, которых бесконечное множество. Этот договор мною прочитан, я с этим согласна (ФИО), подпись».
— Возьми ручку, — он открыл ей рот и засунул ручку.
Она наклонилась и подписала.
— Так бы сразу, мы бы обошлись без таких потерь.
— Джон, ноги болят.
— Пройдут, я положил туда заживляющее лекарство, оно, конечно, немного щиплет, но поверь, ещё день-другой — и они будут как новенькие. Теперь поудобнее ляг на диван. Расслабься. И слушай мой голос. И следуй за моим голосом. Пусть это будет путешествие. Активизируй своё воображение.
— Хорошо, Джон. Я легла. Я слушаю тебя.
— Замечательно. Я тебе буду рассказывать маленькие истории, а ты свободно ассоциируй. Напомню — лучше без сопротивления. Слово «Нет» не должно присутствовать в твоих ассоциациях, дай им спокойно плыть в тебе, поднимаясь выше и доходя до сознания. Любой ответ будет правильным. Нет ложных ответов. Не ограничивай себя.
*
— Авраам был готов отдать своего единственного сына Исаака Богу. Он уже вёл его на смерть, но в последний момент отказался, так как Бог понял его верность. Что ты думаешь по этому поводу?
— Авраам любил Бога, он был преданным.
— Кришна был со многими гопи сразу. Кришна любил гопи. Каждая гопи знала, что она индивидуальность, она знала, что в игре Кришны занимает своё законное место. Что ты чувствуешь по этому поводу?
— Гопи были преданы Кришне, они открывали ему своё сердце без сожалений, полностью доверяя ему.
— Мария Магдалина шла за Иисусом Христом до Распятия. Плакала у его Креста. Что ты думаешь по этому поводу?
— Она была преданна, она любила Христа за идею. Отречение было равносильно духовной смерти.
— Апостол Павел сидел в заключении долго, писал оттуда свои послания Церквям. Почему он не забросил дела, почему он был верен тому, кого даже не встречал при жизни?
— Потому что он принципиален, он верен, предан своему пути, он предан Христу.
— И что, по-твоему, объединяет эти истории?
— Они служили по-настоящему, любив своего Творца! Были готовы идти за ним до конца жизни.
— У меня был случай. Когда я взял опеку над одной женщиной из черни, всю душу выложил на стол. А она, что ты думаешь, плюнула на неё, хотя я её спас, я был Богом для неё. Что я делал не так?
— Хм. Что не так? Ты думал, что ты для неё Бог, но не был им. Твои иллюзии сыграли с тобой злую шутку. Только религиозные люди могут любить Бога, только они могут быть преданными! А ты своим религиозным взглядом оценил человека и его поступок, который не имеет к идее сакрального никакого отношения.
— В твоих словах есть определённый смысл. Извини, что переключил на обобщение не из плоскости, в которой мы работаем, просто стало любопытно, ты так хорошо обобщаешь, с логическим мышлением у тебя всё отлично. Так вот, мне нравится идея преданности — я от неё тащусь, привязал к себе человека — и он за тобой следует, смотрит тебе в зубы, как будто ты Бог, а он служитель. Ты понимаешь, к чему я клоню?
— Нет.
— Да ладно. У тебя по взгляду видно, что понимаешь. Просто слово «Нет» тебе нравится. Когда ты его произносишь, аж в глазах сверкает. Ты прекрасно всё понимаешь.
— Да в твоих словах даже нет намёков. Для меня это буквальность. Я знаю, к чему ты клонишь. Нет. Другого ответа не будет.
— Откуда ты можешь обо всё знать? Может это не что иное, как иллюзия знания?
— Я ставлю границы.
— Я буду авторитарен, я их перейду, я их сломаю. Я придумал, что я сделаю с тобой и твоей жалкой личностью. Я разрушу твою идентификацию, а на месте её построю новую. С нуля. Дам тебе новое имя. Новую одежду. Новые связи. Подарю новый дом в другом районе. Подарю тебе новую жизнь и новый смысл.
— Ты думаешь, что, перешедши границы, ты увидишь что-то стоящее? Сломав их, ты очутишься один на один перед ядерной зимой.
— У меня есть защита против ядерной зимы. Похоже, ты переходишь на символический язык, понятный нам обоим. Хорошо. Мы сейчас поработаем на этом более интимном уровне.
— Я готова. Входи на моё поле.
— Я на твоём поле. Вижу, как ты лежишь без сознания.
— Я не без сознания. У меня просто нет желаний. Я умираю. Я никогда не жила.
— Рядом с тобой источник, наполненный живительным потоком, подойди, попей.
— Нет, не хочу. Нет. Там плавают помои.
— Ладно, он высох. Перед тобой выросли крупные мохнатые цветы, разные-разные. Они источают сладкий медовый запах. Я бы предложил тебе сходить к ним, сорвать парочку, венок сплести.
— Нет, не хочу. Они есть, но не в мою честь. Их сорвали девушки из соседней деревни, которые закидывают меня помидорами.
— Ну ладно. С цветами я понял. Ты смотришь слева от себя. Там появилось любовное письмо.
— В нём написано: «Шлюха, ты не дала мне в задницу! Я не хотел твою девственность забирать, вот и ходи в девках теперь, а я найду ещё море таких же дур».
Алису начало трясти. Её полностью захватил гипнотический транс, она теперь полностью была под волей образов. Он подошёл к ней, потрогал её лоб — она была горячей.
— Голос. Я не могу больше! Перестань, я хочу проснуться, позволь мне это сделать!!!
— Нет.
— Ну, пожалуйста. Мне плохо!
— Что с тобой?
— Я лежу на земле, меня закопали по голову в могилу. Но я живая! Живая! На мне начали расти деревья! Прямо из головы. Это так больно. Сделай что-нибудь.
— Ты видишь палку, тебе надо за неё схватиться ртом.
— Нет, я не могу, у меня из-за дерева зубы рассыпались, а дёсны кровоточат.
— Тебе в рот течёт вода, чтобы смогла смочить дёсны, и ты взяла бы палку. Открой рот для воды. Возьми глубоко палку, птица вытащит тебя за неё.
— Нет, нет, нет!!! Я закрываю рот! Закапывай меня поглубже. Я не хочу палки в рот, птица — это не птица. Это хищник, он прилетел выколоть мне глаза. Мне страшно.
«О Боже, как всё запущено, — Джон подошёл к окну и выкурил парочку крепких сигар.
— Тебя закапывает птица, она летит к другим, кому нужна помощь. К тебе подползает змея, она может прорыть в земле норку, и тогда ты спасёшься из-под гнёта могилы. Твои действия.
— Я отвергаю змею, так как она может укусить, мне будет больно, от неё у меня будет жар, сильный жар. Лучше умру, чем переживу этот жар.
Девушка приняла эмбриональную позу.
— Тебя поглощает огромный кит. Ещё чуть-чуть — и ты будешь перевариваться в его желудке. Его проткнул гарпуном молодой охотник на китов. Твои действия?
— Я берусь за гарпун.
— Он вытаскивает тебя на берег и несёт на прямоугольный алтарь.
— Я избегаю этого события, так как меня окружают со всех сторон мужики.
Девушка начала краснеть. Температура у неё поднялась. Джон понял, что дальше нельзя продолжать терапию. Он отнёс её в холодную ванную. Она долго приходила в себя, вздрагивая от холодной воды каждые пять минут. Джон через полчаса холодных ванн забрал её. Обтёр и понёс в комнату.
Девушка в гипнотическом трансе двигалась по комнате, когда нашла белое полотно, постелила его на столе. Выдвинула стол ровно в центр комнаты. Взяла нож, который лежал на диване. Легла на стол. Раздвинула ноги.
— О, тебе, Бог, дающий и отнимающий, приношу эту кровную жертву, — сказала она, легла на стол.
Джон подошёл к её фигуре с золотой чашей в руках. Она вонзила нож рукояткой между ног. Оттуда полилась кровь. Джон всё бережно собрал в чашу.
— Свершилось! — воскликнул он.
Потом из шкафа взял новое белоснежно полотно. И начал рисовать на нём свежей красной кровью девушки. Он нарисовал на полотне три круга, входящие друг в друга. Символ триединства.
Она в трансе хотела прыгнуть в окно, но он её схватил и уложил на свой диван.
— Ты куда полетела? — сказал он, скрестив её руки на груди.
— Только вперёд, только ввысь, — сказала девушка, не открывая глаз.
«Новый уровень зрелости. Завтра она окончательно прозреет», — подумал он.
*
Девушка нехотя встала утром, после многих звонков Джона клиентам.
— Ну, как ночь после посвящения? — спросил он.
— Джон, у меня сильные боли, — ответила она.
Джон подсуетился, сделал Алисе крепкого кофе.
— Ты когда-нибудь слышала о символах триединства? Духа, души, тела? Я нарисовал один из символов твоей кровью.
После этого он показал Алисе белый флаг с тремя красными кольцами, входящими друг в друга. Алиса прижалась к Джону.
— Джон, мне страшно.
— Неужели ты ничего не помнишь о вчерашнем?
— Нет, ничего не помню.
— То ли ещё будет. Начнём новый сеанс? — спросил он.
— Да. Думаю, мы можем начать новый сеанс.
Она удобно разложилась на диване. Расслабилась. Джон начал.
— Ты находишься на песочном берегу. Рядом море. Ты ложишься на песок таким образом, что твои ноги ласкают волны. Солнце излучает тепло, ты предельно расслаблена, и с этого момента мы начинаем наше путешествие в твой внутренний мир. Что ты видишь?
— Я вижу над собой чаек, слышу их весёлые крики, смотрю на безбрежные облака, как они перемещаются по синему небу. Я встаю и иду в лес, который находится вдалеке. Чувствую полную свободу, которая наполняет моё существо. Среди деревьев вдалеке я вижу свет. И иду на него. Передо мной встаёт следующая картина. Туземское племя танцует вокруг огня, поёт песни, я присоединяюсь к нему.
— Ты не испытываешь страхов?
— Нет. Всё естественно. Я чувствую вкус жизни. Эту безмятежность. Мне хочется жить в этом месте! Я чувствую, как хорошо быть живой.
«Вот это я и хотел услышать», — думал Джон, на его лице появилась лучезарная улыбка.
— К тебе подползает змея, твои действии.
— Она обращается в птицу, я запрыгиваю на неё, она летит ввысь. Струится свежий воздух. Потом я прыгаю с неё, но лечу не вниз, а вверх, и становлюсь звездой, одной из миллиона звёзд на небе.
После этого Алиса растянулась удобно на диване и перестала говорить. Видимо, транс сменился на состояние глубокого сна.
*
На следующий день Алиса встала с улыбкой на лице. Её вид был свежий, даже и не скажешь, что раньше она употребляла. За время, проведённое вместе с Джоном, она существенно изменилась.
Джон уже успел сделать все свои звонки и тем временем распивал кофе. Она стояла у окна и дышала свежим воздухом. Джон закрыл компьютер и медленно подошёл к ней. Положил ей руку на талию. Алиса повернулась лицом к Джону. Оба молчали, соблюдая некую паузу. Джон тихо напевал мотив любимой песни: «Глаза очерчены углём, и капли ртути возле рта, побудь натянутой струной в моих танцующих руках, каких бы слов ни говорил, такие тайны за тобой, что все заклятия мои тебя обходят стороной…»
Сердце Алисы стало биться сильнее, дыхание участилось.
«Открыта дверь, тебя я жду, в одну из пепельных ночей пусть твою руку обовьёт змея железных обручей, один лишь шаг до высоты, ничуть не дальше до греха, не потому ли в этот миг ты настороженно тиха…»
Он взял ей за талию, и они начали кружить по кабинету вальс. После танца он взял из шкафа пышное красное свадебное платье, она переоделась в него, и они пошли наверх — на крышу. Закат. Они стояли на крыше и наблюдали закат. Он нежно обнял её за талию. Джон велел Алисе отслужить ему мессу в свободной манере. Она встала перед ним на колени и снизу вверх смотрела на него.
— О, Бог мой, существующий везде,
Да будет Воля на твоей Звезде,
Да будет Воля в мире том и сём.
Джон положил ей на лоб руки и благословил её.
— Слава Отцу,
И духу, идущему от Отца,
И свету, идущему от Отца,
И тебе, проводнику Отца
— Хорошо, — сказал Джон, — я принимаю эти молитвы. Закрой глаза.
Она закрыла глаза. Джон поцеловал её. Поцелуй бы лёгким и приятным. У Алисы затряслись руки. Он взял её за них: «Успокойся, успокойся, таков ритуал» — сказал тихим приятным голосом.
Он накрыл её голову белым полотном и повёл обратно в кабинет. В кабинете на столе стояла чаша, наполненная красным вином, рядом с ней лежал меч. Джон окунул ритуальный меч в вино и велел Алисе открыть рот. Когда она это сделала, Джон разрезал ножом ремни платья. Оно слетело. Алиса осталась в одном нижнем белье и с белой накидкой на голове. Джон вылил остаток красного вина девушке на грудь. Снял с неё накидку, провёл её на кровать. Было застелено красное бельё. У Алисы продолжали трястись руки. Губы высохли. Рукоятка ритуального меча имела фаллосовидную форму. Джон провёл по её телу рукояткой. Алиса вздрогнула. Её взгляд был напуганный.
— Алиса, ты явно не выглядишь как девушка, которая хочет секса.
— Верно, — сказала Алиса тихим голосом и повернулась.
— Тогда ритуала не получится. Мне важно, чтобы ты хотела тоже. Может, ты мне немножко уступишь? Не надо этого бояться. Я хороший любовник, в твоём квартале, где ты жила, нет таких искусных мужчин, как я. Прошу тебя просто расслабиться. Это будет воистину незабываемый секс.
Алиса только сжала губы, услышав это. Закрыла глаза. Джон снял с неё нижнее бельё, лёг рядом. Нежно проводил по её обнажённому телу холодной фаллической рукояткой. Девушка начала дышать неровно, то и дело постанывая. Покраснела. Соски набухли.
Джон аккуратно ввёл ей туда рукоятку и поводил там, внутри, вверх-вниз. Алиса вся сжалась от боли. Губы высохли.
— Ты такая хорошенькая, — прошептал ей Джон, вынув рукоять. Скинул с себя одежду и стремительно вошёл в неё. Она почувствовала его крупный, длинный, горячий член у себя внутри. Он медленно двигался, пока она обильно не потекла. Они сменили несколько поз, закончив в миссионерской. Джон обильно в неё кончил.
У Алисы на лице не было выражения бурной радости, Джон предположил, что оргазма она не получила. И решил с нею продолжить заниматься сексом. Джон владел ею до тех пор, пока она не испытала оргазм. Лицо у девушки изменилось, стало безмятежно счастливым…
— Джон, я теперь знаю свой смысл жизни.
— Какой-то смысл — это лучше, чем никакого.
— Мой смысл жизни — в удовольствиях. В нормальных и здоровых удовольствиях. Хочу стать гедонистичной. Я благодарна за всё то, что ты для меня сделал.
— Я знаю, как тебе помочь, дорогая. Я продам тебя в дорогой квартал №5, где живут мужчины не только сексуальные, но и интеллектуальные, ты им понравишься. Настоящие Иерофанты. Ты станешь Жрицей Любви для них. У этих ребят всё уходит в интеллект, совсем не хватает чувственной женщины.
— Да, я согласна, — сказала Алиса и уснула.
*
На следующий день Джон принёс ей новое пышное красное платье.
— Пойдём, Алиса.
— Куда?
— Мне кажется, ты уже готова для новой жизни. Пойдём приводить тебя в порядок, а на вечер я уже назначил аукцион на твою персону. Придёт много знатных людей. Будут делать ставки на тебя.
— А как же ты? Я ведь, получается, тебя больше не увижу. Мне показалось, что между нами что-то произошло, какая-то искра, — с неким сожалением сказала Алиса.
— В 5-м квартале многие заказывают мои услуги, так что я буду тебя навещать.
Они зашли в парикмахерскую, ей сделали там красивую высокую причёску, вечерний макияж, надушили на славу. Красное платье смотрелось как влитое, делая образ ярким и выразительным.
— Ты такая красивая сегодня, — сказал Джон и поцеловал ей руку.
Они прошли на арену для аукциона. Собралось много мужчин. Начали торг с 1 000$. Торги продолжались около двух часов, пока группа, состоявшая из десяти мужчин, не предложила 100 000 000$. Поскольку на протяжении пяти минут никто не смог предложить больше, девушку продали этой группе.
Мужчины поднялись на арену после оплаты, взяли за руки Алису и повели к большому лимузину.
«Элите можно всё», — прошептал один мужчина Алисе на ухо.
*
Через год Алиса родила мальчика. Он был очень похож на Джона. Джон иногда навещал её и сына под видом сантехника. Интеллектуалы разбирались во всех теоретических и метафизических вопросах, но в сантехнике были дуб дубом, поэтому у Алисы всегда был повод повидаться с Джоном. Времени у неё и у Джона было мало, почти всё время её контролировала группа, поэтому у них иногда случался пятиминутный грубый секс в ванной комнате под предлогом, что Алиса показывает, где трубы протекают. Джон понимал, что так лучше — ему со своей женой и ей с ними, — поэтому только иногда приходил заняться сексом и повидать сына. Впрочем после этой истории он стал сомневаться, кто из них Мастер. Так как она источала смысл жизни… а он тух, как огарок свечи…
*
На этом моменте я проснулась. Сон — как маленькая жизнь…
Все притчи основаны на реальных событиях, имевших место много веков назад. Все притчи являются невероятно актуальными и по сей день и из них можно извлечь очень много эстетической, моральной и магической пользы. Притчи очень хорошо показывают, что: -все сокрытое имеет свойство по прошествию времени обнаруживаться; -большинство лжецов и негодяев путаются в своих же сетях; -халатность и беспечность оборачиваются бедами нерадивым людям; -за добро следует платить лишь добром – иначе добро закончится; -сколько возьмешь – столько следует положить на место – иначе нарушится баланс. Также не следует считать меня мечтателем и романтиком – у меня всегда было Достаточно Воли преодолевать любые препятствия. И если хватило сил потушить Огненный Меч, непрерывно поднятый на протяжении 4 лет, то Ледяное Копье несомненно причинит страшные боли и разочарования тем, кто привык греться у чужих огней.
Притча первая, или Притча о льняном поле
Правитель одной страны любил сам узнавать о нуждах народа своего. Иногда в простую одежду он переодевался и ходил среди толпы, чтобы узнать больше о чаяниях простых людей. Одной женщине негде было сеять лен, потому что сосед пас скот на ее поле и у нее не было сил, чтобы препятствовать ему. Однажды правитель, одетый простым солдатом и закутанный в черный плащ шел мимо ее дома, и она вышла к нему в слезах и поведала о своей беде. Правитель все выслушал и приказал забрать соседа и его сыновей в армию. Некому стало пасти скот на большом поле. Женщина и нанятые ей работники засеяли лен и собрали хороший урожай. Отправилась женщина на торги в город – продала лен и получила хорошую прибыль. А ее сосед и все его сыновья в тот же год погибли на охране границ. Вот в один из дней обратилась к соседке обедневшая вдова за горсткой крупы – потому что ей нечего было есть – а соседка припомнила ей все старое, выругала ее и прогнала. Пошла вдова в город просить милостыню. Правитель той страны нищих очень не любил, а любил порядочных и работящих – повелел он солдатам допросить нищенку, почему она смеет в городе милостыню просить, а сам, закутавшись в черный плащ, стоял в стороне и слушал, что она скажет. Тогда вспомнил правитель историю о льняном поле. Солдаты подсказали вдове, где получить пособие за погибших и женщина купила себе крупы и других продуктов. А правитель вскоре поехал в те места, где жила женщина, сеявшая лен. Спешился он, коня поставил в зарослях, а сам, закутавшись в плащ, постучал в ворота. Попросил он у хозяйки кружку воды, но женщина, обогатившись, стала жадной непомерно и сказала отойти от ее ворот. Разгневался правитель и приказал в ту же ночь отравить ее колодец, что было сразу исполнено, а наутро женщина выпила из колодца воды и насмерть отравилась.
14.02.2017 г.
Притча вторая, или Притча о злой собаке
Шел правитель мимо рынка и увидел женщину всю в слезах, что говорила, что ее собака очень злобна и часто огрызается на нее. Повелел правитель забрать у женщины собаку и отвести ей место на углу княжеского двора. Собака легла в углу и занялась свежей костью и за 3 дня ни разу не залаяла и не зарычала. Тогда правитель повелел вернуть собаку женщине, но предупредить, чтобы хорошо ее кормила. Но женщина решила, что раз у князя собаку накормили — зачем кормить ее вновь — и вскоре собака вцепилась хозяйке в глотку.
14.02.2017 г.
Притча третья, или Притча о жадном висельнике
Ехал купец в город на торги и вез промокший овес. Когда прибыл на ярмарку – жаловался всем встречным, что овес его испорчен и заливался слезами – как ему назад возвращаться, если овес принадлежал не ему, а соседям, и что скажут ему за то, что не продал и не вернул денег. Тогда Правитель велел подменить овес на свежий, а промокший оставить на видном месте неподалеку. Купец тотчас продал свежий овес. А мешки с прогнившим взвалил на телегу и направился к выезду из города. На выезде его задержала стража. Приказал правитель его крепко пытать в застенке – пытали его- пытали и проговорился купец, что не на первом торге рассказывал сказку о прогнившем овсе. И везде ему помогали – кто деньгами, кто товаром. Наутро правитель приказал повесить купца вниз головой, пока птицы не склюют его глаза и внутренности. А деньги, которых у купца с собою оказалась весьма немало – правитель велел конфисковать в казну.
14.02.2017 г.
Притча четвертая, или Притча об излеченном прокажённом
Ходила старуха болезная по городу, да касалась молодых девушек. Кого касалась – на того порчи ложились, девушки мучились, а старуха вся цвела. Милостыню ей богатую подавали и деньги у нее водились. Услышал об этой чудесной старухе правитель и собственноручно привел ей навстречу прокаженного, что был одет так, чтобы язв не было видно, и повелел ей коснуться его. Старуха коснулась думая, что еще у одного человека жизненную силу отнимет через касание, а на следующий день вся покрылась язвами — стала помирать. И молилась она и стенала и мучилась и плакала и причитала – а проказу излечить не смогла. А прокаженный немедленно выздоровел, точно не было у него проказы, и остался служить правителю.
*C 1459 года мало что изменилось*…
Говорил тебе 558 лет назад и повторю снова:
1) Меч свой держи при себе и в час бодрствования и в час сна и всегда будь готов к бою с ратями видимыми и невидимыми, и если кто из соперников твоих приблизится – порази его немедленно своим Мечом. И всегда в любой момент — будь готов поднять Меч. И не доверяй никогда никому носить твой Меч ни кому из оруженосцев, и никому из друзей или соратников не передавай его для защиты, ибо разве хорошо будет, если кто будет твоим Мечом защищаться, а у тебя его не будет под рукой. Под Мечом своим понимай, прежде всего, Дух Меча и в любой момент времени держи Дух Меча крепко зажатым в руке своей.
2) Никогда не верь словам о любви, кем бы эти слова ни были сказаны – любви не существует, есть лишь покорность подчиненных душ.
3) Если человек настойчиво твердит тебе об уважении к тебе и преданности тебе – значит, либо он боится тебя и стремится угодить, либо ты имеешь такую власть над его душой, что он не в силах сопротивляться воле твоей и желаниям твоим, либо он просто хочет от тебя что-то получить в качестве вознаграждения за раболепие. Будь выше слов, сказанных людьми, и смотри — о чем мыслят их души.
4) Ничего не давай людям просто так, не оказывай никакой помощи и содействия в их целях, если они не готовы за это платить.
5) Никогда не связывай себя напрасными обязательствами и союзами с теми, кто заведомо тебя недостоин. Ищи достойных союзников, и они всегда у тебя будут.
6) Не имей привязки к людям и будь готов забыть любого человека, кто повел себя недостойно по отношению к тебе.
7) Любое неуважение пресекай на корню, клятвы верности бери строго и спрашивай по ним строго. Тех, кто не сдержал клятвы — обреки мукам душевным или телесным, ибо неизвестно какие муки страшнее.
8) Наказывай провинившихся так, чтобы запоминали на всю жизнь.
9) Большинство людей не понимают слов. Меч красноречивее слов.
Вспоминаю своё детство; лучистый проблеск в окне, накрывающий сновидение. Я брожу глазами по комнате в поисках зайчика. И вижу его в тазу, на отражённой воде. Ветер за окном повис на ветке; созерцает себя наяву. В купели сновидений я вижу свой огненный рассвет. Солнце и ветер, ясное небо и лягушки к дождю. Жара не была в те годы моего детства такой невыносимой. Я приносил естеству мира лягушек. И всегда шёл дождь. И мир был неотделим от меня. Разве так вокруг?..
Старые фотографии из семейных альбомов — царского и советского времени. Добрые советские лица. В альбомах ещё были места для открыток. Присланных, подаренных и купленных. Когда они не стоили дороже воспоминаний. Как теперь, что ты чувствуешь, дитя?
Письма доходили до адресатов. Наверное, так. Даже если адресаты были духи. Даже если не было духов. Было пространство бытия. Сейчас есть поломанный язык на электронной бумаге; за полями этой бумаги — выходит предел текста. Смысл предела вне его предела.
Мыльные пузыри переливаются на ветру, лопается радуга. Проезжие машины как на индейских масках — со своими лицами, со своей душой. Дух Естества. Барахтаясь в корыте — мыло ело глаза; я ел сгущёнку с тремя ложками сахара слаборазведённого чая. Теперь сгущённое молоко сварилось в моей памяти и его ест кто-то другой. Наверное, так было теперь.
Загадка. Четырёхколёсный велосипед ездил по двору, потом на покатистой улице; зимой санки проезжали далеко вниз — большие взрослые ругались на сновидение катка. Детство снилось нам с миром. Детство — это мои раскаты смеха, звенящие в небе.
Деньги не имели значения. Смысл отсутствовал как израненная юность — в желчных глазах сверстников и их непрочитанных книгах. Библиотека как кладовая строчек, как моя первая статья в газете.
Ловил солнечных зайчиков зеркалами. Разбитым зеркалом довольствовался мяч. Баскетбольный был самый удобный. Неудобным был двор, а всё также знакомым. Сидели все соседи, все стёршиеся ныне лица; выветренные пожитки сердец. Я кружился дервишем, стекалось и мазалось небо — как в объективе старого “ФЭД”‘а. Или на карусели. Быстрые протуберанцы мыслей в единый калейдоскоп. Его грани не утрачены, они ещё живут. Их можно видеть в объектив — когда растекаешься в нём нечаянным зорким.
Тяжело давались буквы; красиво они пелись. Звуки сливались в гамму — разве знал ребёнок пения по нотам? Звук пел сам — многими голосами, с духами вокруг и мыслями нараспев. Так созерцались звёзды на вечернем небе. Так растекалось Солнышко, засыпая во дворе, укатываясь за печку. За потёртую городскую печку.
Башня из глины и кирпича — первое построенное здание. И отложенный ныне стройматериал; вынес его за поле круга. Пусть лежит до поры. Пока квадраты превращаются в круги, превращаются в сферы — там я слышу акустику, что отражается равномерно. Как в куполе. Или как на деревенском холме — взобрался на него в юности, но сновидел ещё с тех времён. Почему они кажутся такими дальними? Как рассекаемые винтом теплоходика речные волны — исчезающие, но поэтому повторяющиеся?..
Где я увидел радугу? Со двора не очерченного страхом и не поднятого на дыбы бумажной волокитой. Не видевшего ещё перемены моими глазами. И не распростёртое ниц перед праздником.
Мир наполнялся смыслом. Через множество газетных выпусков, эфира двух чёрно-белых, позже — нескольких цветных каналов, радиостанций местного розлива, фраз, бросаемых на кухне и череды звуков, цветов, запахов, радостей и всего-всего-всего!.. Как на ладони раскрывал просторы. И просторные комнаты, без лишней жары и вспотевшего утра. Я заключал в объятия зиму. Купался в снегу, дружа со снеговиками и дождевыми потоками. С ветром, звеневшем в ушах — как заснеженный вихрь, слышанный в телевизоре и морозными завываниями в печной трубе. Так начинало свой путь естество. Так наступала пора. Так всё и было.
Разбегаясь в сугроб — планы на кружащие санки. На промокшие варежки у печи. И лежащие на окне узоры. Такие картины больше запомнились — узоры на обычном стекле. Всегда новые и рисованные кистью Дедушки-с-Севера.
Осенние ливни — под ними можно купаться. Подставляя руки и голову. Чувствовать брызги, звенящие у глаз и стекающие по волосам. Когда коротким, когда до плеч. А когда я их просто забывал. Словно вода проходила насквозь и струилась в самом теле.
Весна подружила с капелью. Сосульки, падающие с крыш и сбиваемые липким снегом, искрящемся на тающем дворе. Или у дуба, растущего ещё до моих воспоминаний; дерево, растущее в небо…
О моих бурных романах можно тоже роман написать, простите уж за каламбур. И даже не один, наверное. И, может статься, я его-таки напишу. Когда-нибудь. А пока… Начнем с первого, а потом продолжим – вероятно.
Итак… Я пошла в новую школу, в восьмой класс, потому что мы переехали в другой город и даже страну – навсегда, а это так тяжело — навсегда, это слово не укладывается в мироощущение подростка, это переворачивает мир и рушит границы. Сейчас я понимаю, что у меня была натуральная депрессия: я гуляла вечерами одна, сочиняла мрачные стихи и не хотела учиться. А потом – внезапно – влюбилась. В одноклассника. Нет, я не разглядела его вдруг – я его услышала. Ведь, как известно, женщины любят ушами. Он отвечал что-то с места – умно, дерзко, вызывающе, но не хамски. За этими его словами чувствовалась большая эрудиция – и большое одиночество. Не знаю, как я это поняла – но поняла – и пожалела. А у женщин, опять-таки, от жалости до любви – не шаг, воробьиный скок. А что до дерзости – я всегда любила пассионариев, способных, как призывал Хименес, писать поперек разлинованных кем-то листов. Он был странным, замкнутым, всегда держался особняком. И – как я сразу не увидела?! – очень красивым – на мой-то извращенный вкус.
Я звонила ему вечерами – нечасто, чтобы не надоесть и – не дай бог – не выдать своего отношения – и мы занимали линию часами, говоря обо всем. Он радовался мои звонкам, но на редкие предложения куда-то вместе съездить (нет-нет, не свидание, боже упаси – просто на море с моими друзьями!) – неизменно отказывался. Однажды я набралась смелости и позвала его в кино на гремевший тогда «Титаник». Он снова отказался и предложил сходить с другим парнем из класса. Это показалось мне настолько обидным, что я перестала ему звонить. Конечно, страдала — по-тинейджерски безудержно, со стихами и прогулками у его дома (с собачкой, для отмазки, если что), с рисованием на полях анаграммы его имени и мечтами, где то он, то я друг друга от чего-нибудь спасаем. Мне казалось – стоит нам поговорить по душам – и все станет прекрасно, ясно и легко. Кто знает, может быть, так бы оно и было, но случая все не представлялось, многочасовое висение на телефоне не в счет. Трагедией стала несостоявшаяся поездка с классом на косу. Когда я узнала, что он, всегда игнорирующий подобные массовые мероприятия, на этот раз присоединяется к коллективу, поехать тоже стало вопросом жизни и смерти. Как назло, в этот день был дождь, ветер и, кажется, даже штормовое предупреждение – и мама, уходя к первой паре на работу, припечатала, чтобы я даже думать не смела. Потому что автобус непременно перевернется или будет расплющен упавшим деревом. Еще он мог, конечно, улететь, наподобие домика Элли, но озвучить сие не хватило пороху даже у моей мамы. До той поры я никогда не сбегала из дому и вообще не уходила тайком – теперь думаю, зря, ну да что уж… На сборы мне потребовалось десять минут, а потом мы с подругой галопом помчались к школьному двору, где уже вовсю пыхтел автобус. Я даже села в него. И мы уже даже почти поехали. Но мама, неумолимая и всеведущая, как ангел возмездия, возникла на подножке в последнюю секунду и со скандалом извлекла меня из потенциального железного гроба. Не скажу, что это было самое сокрушительное падение неба на землю за всю мою жизнь, но в десятке лидеров ему уж точно отведено почетное местечко.
И разговор снова не родился.
На день рождения я собрала ему подарок из какой-то приятной чепухи, отозвала в сторону, сунула в руки и ушла, не оглянувшись. Он очень удивился, что я знаю, когда он у него вообще. А я знала. Адрес, телефон, день рождения, историю его семьи… И фотография у меня была – большая, где он один. Я выпросила ее у фотографа, что снимал нас для виньеток в девятом классе. Но – мир тесен, а уж наш приморский городишко и вовсе одна большая песочница. Фотограф сказал своей дочке – тоже нашей однокласснице, та – классной руководительнице, премерзкой бабе с дипломом психолога и, кажется, глубокой обидой на все Мироздание, за что отвечать приходилось нам – ну хорошо, избранным из нас, сиречь – мне. Тайна была не то, чтобы раскрыта, но подпачкана. Но до него, кажется, не дошла.
А потом он внезапно позвонил. Сам. И позвал меня на свидание. Кажется, я тогда на пару минут умерла – прямо там, на коврике у телефона, но, когда настало время Х, я была само спокойствие, невозмутимость и – да-да, куда же без легкого налета безразличия, ведь показать свое неравнодушие – значит открыться, подставиться под удар, передать инициативу… Поздней весной мы ходили кругами вокруг моего квартала и отчаянно не знали, о чем говорить, не то, что по телефону. Я, страдая от того, что у меня внезапно образовалась куча лишних рук, достала из кармана щепотку семечек, предложила ему, но инициатива оказалась провальной. Руки стали еще более лишними, но этот вечер я все равно не променяла бы ни на какой другой – так мне тогда казалось.
Продолжения это не имело, по моим ощущениям – исключительно из-за того, что я сделала все неправильно от начала и до конца. А в десятых классах мы оказались уже в разных – его перевели в параллель. В лицейских классах были достойны учиться только избранные – то есть, те, кто не позорил бы элитный коллектив оценками ниже четверки. Я в таковые попала почти автоматически, не тратя на учебу и пятой доли того старания, что могла и должна была бы, по маминому мнению. Он – особенно после конфликта с химичкой, удалившей его с уроков на несколько месяцев – не вписался и в этот поворот. Конечно, в нашей чудесной школе простые классы не назывались простыми классами, просто были физико-математический, естественнонаучный, филологический, историко-географический – и художественный с индустриальным, приравненные в местном коллективном сознании едва ли не к классам коррекции. Вот в последнем он и оказался. А я хранила его тетрадку с выпускным изложением, которую меня попросили ему передать, но как-то не сложилось. Да и смотреть на результирующую было невесело, так что он немного потерял, так с ней и не воссоединившись.
Даже встречи в школе, когда нас проносило людским потоком мимо друг друга, были исчезающе редкими, что уж говорить о других. Я запретила себе думать, пресекла поток сопливых стихов, ни один из которых так и не удостоился быть записанным черными чернилами в заветный блокнотик, и принялась вышибать клин клином: встречалась с развеселым металлистом и вообще прекрасно проводила время. Только каждый раз замирала соляным столпом, случайно ухватив взглядом на улице знакомую сутуловатую фигуру. Под конец одиннадцатого какое-то время мы даже – не то, чтобы тусовались, но пару раз собирались вместе – я, он, еще наши общие знакомые, объединенные моим безумным желанием перекраивать этот мир. Он приходил, но был как будто отдельно: вот я и мои бравые придурки, а вот он, вроде и с нами, но – сам по себе. Клин вполне удался, искрометный и талантливый металлист на Восьмое марта осчастливил меня кактусом с глазами, который мама не звала иначе, чем «колючий фаллический символ». Анаграммы больше не рисовались, стихи не писались, в Багдаде царили благопристойность, тишина и спокойствие. Тишина и спокойствие, я сказала!
А потом был выпускной – я и идти-то на него не хотела, потому что узнала, что он тоже, вроде бы, не пойдет. В последнем, впрочем, не было ничего удивительного или неожиданного, но все же… Мамины уговоры и новое платье за баснословные по тем временам и нашим доходам деньги сломали спину верблюда – хоть и чудесатая, а все-таки я девочка. И я явилась. В серебристо-черном платье, на шпильках в 12 сантиметров, с результатом часового труда визажиста над моим уже облупившимся на майском солнышке конопатым носом. Эффект был произведен в точности как на гриффиндорцев, остолбеневших при виде заучки-Гермионы на Святочном балу. Но это были не те люди, до мнения которых мне было дело. Это просто были не те люди. Внутри затикало уходящее в никуда время. Стоило мне, удрав с классного застолья, войти в спортзал, где шумела дискотека, как он подошел ко мне – ждал ведь, поди, за дверью, не иначе – и пригласил танцевать. Это было так странно, так нереально-вымечтанно, что я почти ничего не запомнила – ни под что мы танцевали, ни как, ни о чем говорили. Помню только его глаза – необыкновенно серьезные почему-то. А потом мы сбежали с этого праздника жизни и устроили свой, без традиционной поездки на море и распития там столь же традиционных литров алкоголя. Мы просто ходили по городу всю ночь, с одной бутылкой вина и моими туфлями, превратившимися к утру в проклятие и испанские сапоги и несомыми в руке, как военные трофеи. После этого забега на каблуках я неделю ходила только в тапочках. А он — пел мои стихи. Те самые, мрачно-философские, из блокнота с апокалиптичным названием. Мне казалось – это навсегда. Мне до сих пор так каждый раз кажется. Только в шестнадцать это ощущение еще не было приправлено изрядной толикой здорового и не очень цинизма и ошеломляло новизной. Тем летом он стал моим первым мужчиной, о чем узнал только десять лет спустя, после юбилейной встречи выпускников, когда меня пробрало на откровенность. Тогда же – не подала виду, а на дюне у моря было достаточно темно, даже под яркими августовскими звездами.
А потом я застудилась. По привычке посидела на бетонной ограде, подстелив под себя всего лишь джинсовку – не знала-не подумала, что такой интимный момент, как прощание с девственностью, часто влечет за собой ослабление иммунитета, и то, что спокойно прокатывало раньше, может привести к неожиданным последствиям. В результате меня, тихо подвывающую, увезли на «Скорой» в скрюченном состоянии, а раскрючить смогли только после двойной дозы обезболивающего. Острый аднексит, как сказала усатая бабища-гинеколог, прописывая меня в казенном доме на десять дней. Он пришел за все это время всего один раз. Потом он говорил, что пошел работать, что уставал, что не успевал… Что даже пришел еще раз – но поздно, после восьми, когда заканчивается лимит на посещения. Что его не пустили, и он стоял под окнами, надеясь, что я выгляну. Может быть, не знаю. Я злилась. Лучшая подруга ездила ко мне каждый день, как на работу, привозила почитать и шоколадки, отвлекала от мрачных мыслей. Но ночью мне никто не мешал, коптя потолок курилки очередной «Оптимой», снова писать стихи. Злые, обиженные. Я уже – заранее – не простила. Потому что – если бы хотел – смог. Так мне казалось. Таков юношеский максимализм, тем и прекрасен он, ибо двигает горы, но и опасен тем же – ибо рушит отношения, как карточные домики.
Я не позвонила ему – известить, когда меня выписывают. Если бы его это волновало – узнал у моей мамы, упиваясь своей обидой, думала я. Забирала меня – с баулами накопившихся за декаду вещей – все та же подруга, он, конечно, так и не появился. В тот же вечер я, как и планировала, отправилась на рок-фестиваль – надо мной даже подтрунивали соседки по палате, когда я преувеличенно-бодро рапортовала врачу на обходе, что чувствую себя лучше некуда: мол, она боится, что не выпишут в пятницу, а ей на фестиваль! «Ну, раз на фестиваль…» – понимающе сказала молодая докторша – и вот я уже в атмосфере Вудстока миллениумского розлива, вокруг меня беснуются тени, со сцены гремит «Король и шут», а я не могу напиться – трезвая и злая, жду, что он найдет меня тут, хотя поди тут найди, посреди этого светопреставления, даже если бы он знал. Весь вечер вокруг меня увивался смешной очкастый мальчик, приятель моего друга детства, отрочества и юности, почему-то возмечтавший именно об меня потерять свою невинность в день совершеннолетия. И в какой-то момент я плюнула на все и пошла с ним – куда-то в темноту, под раскидистые елки, на колючую траву, у него ничего не получалось, а я и не думала ему помогать – лежала и травила свои раны, а потом встала, стряхнула с себя так ничего и не сумевшего очкарика и сухие стебельки – и ушла домой, твердо понимая, что это – всё.
Он приходил потом. Несколько раз. Каждый вечер. С розой. Просил прощения, оправдывался. Но у меня внутри как будто что-то оборвалось и повисло, как струна. Или замерзло на лету, как иной раз в лютый мороз птицы. Я не простила. У него были глаза больной собаки. Я гордо уходила. До сих пор не знаю, что и как могло бы случиться, улыбнись я тогда и протяни руку.
Сейчас мы – парочка старых добрых приятелей, не раз битых жизнью. У обоих – дочки. Он – почти совсем седой.
Влад Дракула сидел на троне, и пришла к нему женщина, вся светлая, почти белоснежная и сказала без предисловий:
-Сударь, мы с вами замечательно провели ночь, но я подумала, что если вы так цените мою плоть, что решили соединить наши уста и тела, то почему же ее не оценят другие мужчины. А потому следующую ночь я провела у прекрасного незнакомца.
На что Влад Дракула ответил:
-Сударыня, вы можете проводить все следующие ночи с прекрасными незнакомцами, причем каждый день с разными, только не вздумайте потом показываться мне на глаза.
Белоснежная женщина слегка побледнела и сказала:
-Сударь, мы с вами намедни сочетались законным браком, не пристало прогонять свою супругу с глаз долой.
На что Влад Дракула ответил:
-Наденете вот это приспособление под названием «пояс верности», что издревле славилось умением усмирять пыл молодых жен, желающих разнообразить ласки супруга ласками юных красавцев и почтенных мужей в летах, дабы успеть испытать на своей плоти все прелести всевозможных соединений, пока плоть свежа и всеми желанна.
Белоснежная красавица пожала плечами:
-Коль мы законные супруги, я не против его носить. Но вот, что делать, если он будет жать и не давать удобств моей страстной натуре?
На что Влад Дракула ответил:
-Тогда незамедлительно приходите ко мне, и я найду ключ к вашему поясу. Так же, Сударыня, советую вам чаще возжигать свечи, взывая к Пресвятой Деве о ниспослании свободы от плотских страстей, не есть рыбу в постные дни и больше пить святой воды. В изголовье у себя разместите распятие, оно поможет вашему душеспасению скорее, чем Missa nigra, что я изволю читать о полуночи. И чаще посещайте святые места, возможно тогда на вас сойдет просветление и познание того, что духовное иногда бывает превыше плотского.
После этого, Владу Дракуле осталось только застегнуть пояс на бедрах красавицы и отправить ее восвояси, призвав вместо нее ту, что хотя и не являлась законной женой, но не проводила ночи с прекрасными незнакомцами.
09.10.2016 г.
2. Сказка о Дракуле-Воеводе и его любовнице
«Что тебе снится в Аду, Люцифер? Что тебе снится в Черном Аду?»
Дракула сидел на троне в Аду, в черном зале, когда два стража – демоны в черных капюшонах и в масках привели в Ад душу его любовницы. Стражи подвели ее к трону, заставили преклонить колени и вышли. Женщина начала оглядываться по сторонам – в темноте ей было видно довольно плохо. Трон был черным, с высокой спинкой и фигурками вместо подлокотников –то ли двух львов, толи волков, толи вообще невиданных чудовищ, с большими крыльями и отверстыми пастями и стоял между двух кресел с бордовой обшивкой, а по бокам от них — стояли два треножника, на которых слабо тлели благовония на углях. Дым мягкими клубами стелился по черному залу. Слева от Дракулы сидела женщина, закутанная в черные одежды, лица ее не было видно, большая змея свилась у ее ног, обвивая древко острой косы, справа от Дракулы сидела женщина в алой мантии и с кинжалом в руках.
Вновь пришедшая пристальным, слегка мутным взглядом смотрела все это собрание и медленно поднялась. Дракула указал ей на небольшое кресло, стоящее напротив трона. Повисло неловкое молчание.
Первым его прервал Влад:
-Я думал, что тебе интересны осознанные сновидения.
-Где я нахожусь? – спросила душа, усаживаясь в кресло.
-Это Ад, – ответил Влад.
— Почему ты здесь, а не в другом месте?
-Потому что я закончил все свои дела в раю и спустился в Ад,- ответил Дракула.
— А что ты делаешь в Аду?- спросила душа.
-Что я здесь делаю? – переспросил он снова.- Правлю.
-Кто эти женщины? – спросила душа.
-Слева Богиня Подземного Мира, тебе лучше не знать ее и не слышать, потому что ничего хорошего ты от нее не услышишь. Справа моя невеста, которая скоро станет моей женой,- ответил Дракула.
-Почему так? – спросила душа.
-Потому что ты замужем,- ответил Дракула. — А любая замужняя женщина должна быть верна своему мужу. И я тебе никто по большому счету. Более того, Архангел Михаил и Пресвятая Дева просили меня лишний раз тебя не трогать, а призывать только по делу. Вот когда я придумал работу в Аду для твоей души — я и велел тебя позвать. Но прикасаться к тебе я не буду, потому что ты замужем, а супружество – это святое. Сначала поговорим немного, а потом приступим к делу.
-Я не верю во все, что я вижу. Я проснусь, и туман развеется, — ответила душа.
-Возможно. Но наши души и их взаимоотношения — останутся,- ответил Дракула.
-Я не верю в духовный мир, я верю только в достоверные источники материального мира,- ответила душа.
-У каждого человека есть душа,- ответил Дракула.- И даже если тело уже мертво и давно сгнило в могиле, душа все равно остается, потому что душа бессмертна. И душе, если это душа сильная и целеустремленная, тоже нужно где-то жить, работать, заниматься каким-то творчеством и какой-то созидательной деятельностью. И для этого на время заключаются альянсы между душами живыми и мертвыми. У меня есть несколько художников, например, к которым я регулярно прихожу, и они меня рисуют, есть у меня и писатели и поэты, которые пишут обо мне, их мысли я и занимаю, когда они свободны для общения со мною.
-Меня интересуют только факты,- ответила душа.
-Конечно,- ответил Дракула.- Ты бы меня хотела видеть только на обложках исторических книг и свидетельств, как мертвую тень из далекого прошлого, а то, что моя душа хочет и может жить дальше, этого ты не понимаешь, или не хочешь понимать.
-Я не верю в существование душ, я верю в то, что есть сильные личности в истории и их деяния являются объектом пристального изучения, хотя бы для того, чтобы вооружиться их опытом.
-А я верю в то, что духовный мир сильнее материального,- ответил Дракула.- И то, что духовный мир живет по своим законам. И если душе суждено выйти на новый круг деяний в земном мире – она выходит, независимо от внешних причин и обстоятельств.
-Я не признаю сказки современности, я ценю только факты,- ответила душа.
-А мне безразличны факты,- ответил Дракула.- Потому что факты – это часть давно ушедшего прошлого, которое не вернется и не повторится. А любой душе, намного важнее ее будущее, нежели ее прошлое. Ты отрицаешь целый пласт литературно-художественной культуры, связанный со мною и совершенно напрасно. Мне же интересно умножать эти пласты. Подходя с разных сторон и точек зрения, нельзя зацикливаться на одной. Будучи укорененной в атеизме – ты не сможешь воспринять демонический план во всей его красоте и полноте, поэтому общения наших душ в этом зале Ада – пока будет более чем достаточно.
-Для чего ты меня позвал? – спросила душа.
-У тебя есть крепкое качественное оружие с древних времен, видно, когда-то твои руки держали его неженской хваткой. И если в любви — нам с тобой явно не повезло, то, возможно, повезет в войне. Для меня твоя душа видится идеальным палачом.
-Ты научишь меня?- спросила душа.
-Я освежу твою память, не более, – ответил Дракула.- Но только во сне и в астрале. В земной реальности — наши пути удалены друг от друга и пока не имеет смысла сводить их в одну линию.
-А кого ты будешь казнить?
-А кого может казнить одна душа, кроме другой души? – спросил Дракула. — Ведь астральные войны ведутся среди бесплотных. И к тому же, разве тебе — не все равно, кого я собираюсь казнить. Ведь, как прикажет Господарь – так и будет, разве нет?
-Все верно,- ответила душа. — Меч есть, заточен остро. Дашь дозволение и казню.
-Вот и славно,- сказал Дракула.- А теперь ступай. Я позову тебя, как придет время.
После этого душа поднялась с кресла, двери отворились, и два демона в черных капюшонах бережно, словно сокровище, взяли душу под руки и осторожно вывели из Ада, чтобы она смогла вернуться в тело, и где-то в глубине сознания узреть, что ночной разговор все-таки имел место.
Продолжение следует…
3. Сказка о Дракуле-Воеводе и Монастырском Склепе
«Сколь явственно терзание на плоти, В сравнении с терзанием души?»
На монастырском дворике за полночь. Под холодными лучами осенней убывающей луны переливаются листья на апельсиновых деревьях и каштанах. С моря дует холодный ветер, кружась среди древней, местами обвалившейся кладки, поднимая и закручивая легкую пыль.
По двору быстро идут две мужские тени и ведут за руки третью женскую.
Она осматривается по сторонам, слегка встревоженная, но место, будто ей знакомо и это немного успокаивает ее чувства.
Тени спускаются в узкий темный коридор. На удивление в воздухе нет ни следа замшелости и плесени. Свежо, сухо и чисто. Воздух теплый, земля под ногами теплая, кажется, что это тепло дает сама земля и земляной пол бесконечного туннеля.
Наконец, показывается дверь, из-под которой сочится яркий свет. Дверь отворяется точно от резкого толчка или порыва ветра, хотя в туннеле ветра не было. При свете свечей и масляных ламп, зажженных в просторной келье — женщина рассматривает своих провожатых. На вид это были пасмурного вида монахи с пристальным взглядом пустых глазниц. Они оба были мертвыми. Они оставили ее одну в келье и захлопнули за собой дверь.
Келья была ярко освещена. Она представляла собой подобие склепа, хранилище костей мертвых монахов. Все черепа и кости были подписаны, кому они принадлежали при жизни. Тогда женщина стала ходить по келье и разглядывать черепа. Пока не дошла до стола, за которым сидел мрачный монах в черной рясе и клобуке. Женщина сразу его заметила, но подумала, что он тоже мертвый и побоялась сначала приближаться. А потом так увлеклась изучением черепов, расставленных по столам среди свечей и богослужебных книг, что не заметила, как подошла к нему почти вплотную.
Когда он оторвал взор от книги и поднял голову – она узнала Воеводу.
Женщина бросилась на колени, прошептав просьбу о благословении и пытаясь поцеловать руку.
Но Воевода отстранил ее и, поднявшись, прошел взад-вперед по келье, скрестив руки на груди с видом крайне мрачным и задумчивым.
-Я счастлива, видеть вас здесь, даже если это сон. Это хотя бы означает, что ваша душа чиста перед Богом, ведь не может же…
-Ведь не может же слуга Дьявола находиться в святом монастыре? – переспросил Воевода. — Я не стремлюсь быть излишне прямолинеен, но это выходит у меня само собой. Пока вы занимаетесь историей, я занимаюсь черной магией.
Женщина поднялась и сделала невольный жест, пытаясь дотронуться до руки Воеводы.
Что-то дрогнуло у нее в голосе, когда она прошептала:
-Ах, да, я забыла, у тебя есть невеста, Влад.
Влад улыбнулся:
-У меня никого нет. И вряд ли будет. Зачем нужен кто-то одинокому мертвецу? Я был одиночкой и им и останусь. Как я не пытаюсь изображать экстраверта, я интроверт, насквозь погруженный в себя.
-Тогда что я видела? – спросила женщина.
-Это церемониал, принятый в Аду. Тот, кто восседает на Троне Дьявола, не должен пребывать без свиты. Рядом, в соседнем кресле, либо на полу, у ног должна сидеть подруга, любовница или рабыня. Поэтому, если у меня даже и нет невесты, я назначаю ее для Церемоний. Обычно это женская душа, имеющая связь с Дьяволом и доступ за Врата Ада. Таких у меня много. Но это не повод мне близко сходиться с ними.
-А Богиня Подземного Мира? – спросила женщина.
-Какая именно? – пожал плечами Воевода.- Их у меня тоже много. Они приходят в Ад по приглашению Моего Господина и потом уходят, когда нужно.
-А Его самого я не видела? – спросила женщина.
-Нет, и не стоит,- ответил Влад.- Я вообще никому не советую Его видеть и говорить с Ним. Это искажает сознание живых, ломает психику, ибо только мертвые служат Господину.
-А я живая? – спросила женщина.
-Ты реинкарнировавшая живая душа, имеющая достаточно ясное восприятие прошлой жизни. Однако ты не преступала еще барьер между мирами, Врата Ада, Мир мертвых, когда ты можешь слышать уже всех прочих ясно. Ты не на нашем плане, ты на плане земном. И если ты хочешь быть среди нас…
Воевода отвернулся и вновь прошелся по келье.
-Сделай так, чтобы я это забыла, как страшный сон.
Воевода грубо схватил женщину и начал трясти за плечи:
-Я не имею права видеть? Я не имею права видеть во сне? Я не имею права помнить?
Женщина молчала.
-Когда ты неупокоен, это страшная мука. Ты не можешь реинкарнировать полностью. Ты не можешь перестать чувствовать и страдать ни на земле, ни в Аду. Ты мучаешься, как душа, как сущность, искупая и искупая, проходя все новые и новые круги Ада. Пытая чужие души, ненадолго приостанавливаешь собственные страдания. Неупокоенным два пути — вечный сон и покой или новая жизнь. Я умолял Бога и Дьявола, чтобы у меня была жизнь, как у обычного человека, простая человеческая жизнь, чтобы только не метаться между мирами, телами, кругами Ада и прочее.
-Что тебя связывает с Иоанном?
-Я назвал бы это единственной благодарной дружбой.
Даже сравнивая с хвалебными поэтическими одами посвященными мне от воскресшей Медичи, будь она сто раз проклята. Что восхищалась на словах, и таила яд на сердце. Ибо велика в ней подлость и ненависть ко всему живому. Или лживым высокомерным эгоизмом Батори, желающей видеть во мне поклонника, а не учителя. Или униженным лизоблюдством Раду перед султаном, которое не стерли ни века, ни могила, и его жутким безотчетным страхом смотреть Мне в глаза.
-Ты не скучал.
-Благодарствие Дьяволу – встретился уже со всеми почти из своего круга.
-Со своего круга Ада?
-Можно и так сказать,- Влад улыбнулся.
Влад взял женщину за подбородок и смотрел, не отрываясь, ей в глаза:
-Если бы не древняя тень, стоящая за твоей спиной, кого я безмерно люблю и уважаю, то я решил бы этот вопрос намного раньше и страшнее. Я не сторонник диалогов, я знаю кому и что я предлагаю. Либо ты будешь одной из нас, либо ты не найдешь себя никогда. Сколько можно носить в себе эту боль и не давать ей выход?
Женщина хотела повернуться и бежать. Но что-то ее остановило.
-Ты сама шла мне навстречу. В этот монастырь, что мною любим и почитаем. В эту келью мертвецов, чтобы просто получить ответ – у тебя есть память. Чтобы получить ключ, сводящий времена.
Женщина замахала руками:
-Будь ты проклят, будь проклят. Я ненавижу тебя! Слышишь, ненавижу, ты обманывал меня все эти годы.
Воевода взял со стола черную епитрахиль, набросил женщине на шею, и начал медленно и методично ее душить. В его взгляде не было ни радости, ни жестокости:
-Я хочу растянуть удовольствие,- тихо сказал он.- Тебе все равно туда, где мы.
Женщина барахталась, билась бессильно в его руках, но у нее ничего не получалось, как она не старалась освободиться от петли, черная епитрахиль все сильнее сжимала ее шею.
-Ты сама знала, куда, к кому, и на что ты идешь,- шептал ей Влад.- Слишком хорошо знала.
Женщина не могла ответить, в ее глазах были слезы.
-При отце я бы не стал этого делать. Но… я попросил расставить стражей и его сюда не пускать.
Шли секунды, она силилась вздохнуть, но у нее ничего не получалось.
-Твоя кровь в моей чаше, как алый нектар — лишь я выпью до дна, ты получишь свой дар… — Влад резкими движениями закручивал удавку.
Кажется, у нее все плыло перед глазами. Казалось, еще немного, и она потеряет сознание.
-Довольно, — Влад ослабил давление и подхватил женщину на руки.- Еще удушением в монастыре я не портил себе репутацию.
Женщина смотрела на него совершенно изумленно.
-В общем, это будет в Аду. Это будет красиво,- добавил Влад, осторожно целуя ее в лоб и мягко потирая рукой следы на ее шее.
-Что ты сделаешь со мной? – прошептала она.
-Увидишь. Я пошлю за тобой, душа,- тихо ответил Влад. – А сейчас ступай. У меня сборник заупокойных молитв не дочитан.
Женщина хотела было снова попросить благословения, но в итоге, молча, поцеловала его руку и направилась к выходу. На выходе, два мертвых монаха аккуратно и бережно, взяли ее под руки и вывели в коридор, а затем и наверх.
Потом она, очевидно, проснулась и серое утро или полдень явственно засвидетельствовали, что если этого всего и не было в одной форме, то явно было в другой. Продолжение следует…
4. Сказка о Дракуле-Воеводе и Руинах Крепости Поенарь
Ночь была на удивление ясная и темная. Ущербная луна светила с далекого неба, ветер был порывистый и холодный, было нестерпимо тихо. Запоздалые туристы и сотрудники музея давно разъехались по гостиницам, тяжело спускаясь по длинной лестнице, останавливаясь на передышки и ругая — одни невероятную скуку гиблого этого места, другие – невероятно скучных посетителей. Впрочем, бессмысленно обозначать эту серую изнанку земной реальности. Те, кто остались на месте давно и беспробудно спали.
По едва освященному залу оживлено сновали призраки и тени. Мрачный Демон восседал на своем законном троне, застыв в виде сурового и воинственного изваяния. Но вот он поднял княжеский жезл, и тени выстроились в ряд, воздавая хвалу и почести главе ночных призраков. По залу заклубился туман и несколько летучих мышей быстро поменяли месторасположение. Днем, их, конечно, здесь было не видать, но по ночам они вылезали из укрытий и бесшумно сновали по залу.
Черная тень отделилась от изваяния, Воевода прошелся по залу, глубоко и пристально вглядываясь в глаза всех собравшихся и, наконец, уверенно произнес:
-Я занимаю, куда более выгодное положение по сравнению с вами. Потому что мне все равно, что вы существуете, как призраки, что упокоитесь в своих могилах. А вам не все равно, буду ли приходить сюда, дабы управлять вами, или займусь съемками нового ужастика.
Тени стояли, склонив головы, и не смея шевельнуться.
В зал медленно вошли двое мрачных оруженосцев, которые вели под руки еле живую, но еще живую женскую душу.
Душа смотрела совершенно безумным потерянным взглядом.
Тень воеводы вернулась обратно в изваяние, которое слегка шевельнулось и краем жезла указало место на полу у своих ног. Женская тень послушно села.
-Разойдитесь, — мрачно сказал Воевода.- Мне нужно поговорить наедине.
Тени быстро ринулись вон из зала, и вскоре там уже не осталось никого, кроме Воеводы, женской тени и двух оруженосцев у входа.
Женская тень, затаив дыхание, молчала.
-Да будет известно вам, сударыня, что фильмы ужасов обычно смотрят те, кто желают накликать на себя ужас. У меня для вас его предостаточно. И поверьте, в жизни ужас куда очаровательнее и притягательнее, чем в фильмах.
-Это сны, это образы, которые вскоре исчезнут, ведь я опять ничего не вспомню,- простодушно ответила женщина.
-Это реальность бытия вашей души,- ответил Воевода.- Мертвые живут своей, никем не регламентируемой жизнью и, чаще всего, появляются там, где их вовсе не ждали. Ведь хорошо я маскировался, правда? Черт бы ногу сломал, разгадывая мои головоломки.
-Что вы хотите от меня? – тихо произнесла душа.
-Видит Дьявол, ничего! Лишь немного освежу вашу память,- пожал плечами Воевода.
-Откуда вам ведомо, что у меня на душе? – спросила душа.
-По глазам,- ответил Влад.- А глаза людей я вижу на расстоянии, потому не стоит мне лгать.
-Вы мне что-то изволили предлагать, какое-то участие, обучение, посвящение?
-Зачем? Вы все равно ни во что не верите, кроме древних чернил и ветхих листов. Таких, как вы, вредно посвящать в духовные тайны. Вы все равно плохо примените эти знания, причиняя вред себе и окружающим. Оттого живите, как живете.
-Зачем тогда вы опять меня вызвали? – ответила душа.
-Вы сами этого ждали,- улыбнулся впервые Воевода.- Я стараюсь оправдывать ожидания, причем любые, даже самые худшие.
Тени Воеводы снова отделилась от изваяния и прошлась по залу.
Владислав самодовольно потирал руки:
-Кое-как убедил Афонских старцев, что тебе следует преподать урок, наша святая великомученица.
-Не понимаю,- приподнялась тень женщины, с удивлением глядя на Воеводу.
-Хорошо работать под крылом моего Батюшки,- Влад немного злорадно улыбнулся.- Да, он был справедлив, щедр, благороден, милостив невероятно и честен и, главное, он был искренне православным воеводой до глубины своей светлой души.
Влад гневно сверкнул глазами:
-И самое смешное, что у меня не было никакой возможности, снять с вас его назойливую и непрерывную опеку! И только увещевания старцев Святого Афона, кои именем Господа своего Саваофа дали ему пищу для благостных раздумий, так чтобы он смог на время заняться делами более важными и полезными, чем ежедневное совместное с вами перечитывание писем, давно потерявших актуальность.
Женская душа закрыла лицо руками.
Воевода же нахмурился, и взгляд его стал еще более суровым и мрачным:
-О, нет, только ради Дьявола, не подумайте, что я на вас гневаюсь. Но вы не уважаете мое вероисповедание и мою сексуальную ориентацию. Поэтому я продолжу пиарить Криса Хамфриса вместо Лыжиной и Артамоновой. Правда Крис много чего напутал и утрировал, но зато он свято верил в то, что пишет. На самом же деле, все было, мягко говоря, не совсем тогда и так, но это не меняет смысла.
Женская душа отвернулась и молча крутила пуговицу, надеясь с мясом вырвать из своей полупрозрачной одежды.
-Поэтому,- продолжал Владислав.- Я решил написать собственное, куда более мрачное и шокирующее произведение, наполненное самых жутких и отвратительных подробностей и деталей, особенно в том, что связано с Башней Соломона и Вышеградом.
Свои «Записки мертвеца» я пока давал прочесть только Елизавете Батори и, надо сказать, она и то была шокирована этим произведением, которое в то же время навлекло на нее страсть ко мне лютую и безудержную. Которая и завершилась для нее двумя ночами, проведенными в моих крепких объятиях. Надо сказать, что для нее, как для существа женского пола, я, скорее, сделал исключение. И хотя эта ее страсть и переросла вскоре в попытку дистанцироваться и сбежать от греха подальше, но уже достаточно прочно воссоединила наши души. И где бы она ни была, я знаю, что она продолжает тайно уповать на милость Дьявола и Его Волю вновь свести нас вместе. Впрочем, не будем об этой нечестивице.
Женская душа невольно поморщилась:
-И вы этот свой труд описываете так бережно и внимательно, словно готовитесь отдать на Суд общественности.
-О, нет, я не настолько безумен, как вы решились предположить,- ответил Воевода.- Ведь есть определенный Кодекс Чести среди древних аристократов, налагающий табу на определенные темы. В то же время Мой Господин Люцифер призывает меня к прямоте, честности и откровенности, в отношении моего прошлого. В этом с Ним сложно не согласиться. Но если кто и прочтет эти мрачные, безбожные и жуткие описания — то видимо люди достаточно близко меня знающие, чтобы не убежать тут же восвояси, размышляя, что более неудобно – писать такие произведения или их читать.
Душа явно волновалась:
-Сударь, вы совершаете большую ошибку, пытаясь растоптать невзрощенные ростки добра на вашем личном поле.
-Растоптать ростки добра на практике оказывается намного сложнее, чем взрастить Цветы Зла, которые требуют особенной заботы и ухода и растут только на свежей крови.
Идемте, сударыня.
Воевода грубо взял женщину за локоть и потащил к выходу из зала. На выходе ее подхватили под руки стражи, и все четверо вышли на крепостную стену.
Воевода задумчиво подошел к краю стены, измеряя взглядом пропасть, густо поросшую деревьями и лесом, и потрогал полуобвалившуюся кладку.
-Сударыня, — сказал он, оборачиваясь с улыбкой.- Если бы вы вдруг пожелали отсюда спрыгнуть — то до прекрасной Арджеш долетели бы разве что на парашюте.
-Я никогда не утверждала… — начала было спорить она.
-Я знаю,- равнодушно ответил Владислав.
Они уже подошли к краю стены. Над деревянным гробом с крестами, почерневшим от времени, возвышался кол, хорошо укрепленный в глубокой лунке.
Женщина сначала вздрогнула, а потом начала трястись мелкой дрожью.
Воевода сделал знак и один из оруженосцев не без труда сдвинул крышку древнего гроба. Взорам предстал почерневший от времени женский скелет в истлевшей парче и бархате с удивительно яркой и хорошо сохранившейся вышивкой из золотых и серебряных нитей.
-Коль остались нетленными прежние кости,- сурово произнес Владислав.
И сделал новый знак оруженосцам.
Женская тень была во мгновение ока раздета и под крики, стоны и мольбы, быстро и искусно нанизана на кол, который вышел в районе сердца.
Задыхаясь от внезапных судорог и боли, душа силилась еще что-то сказать, но уже не могла, лишь темная кровь хлестала у нее изо рта и ноздрей.
Кол установили прямо над гробом и по мере того, как горячая кровь еще живой души лилась на мертвые кости, кости покойницы побелели и укрепились, начали обрастать жилами, мясом, кожей, все ярче и отчетливее стала видна богатая одежда и убранство, жемчужные нити, вплетенные в золотистые волосы, и головной убор. Ярко заблестел меч, сначала незаметный под слоем праха.
Вскоре над гробом болтался черный скелет, а в гробу лежала красивая юная женщина, которая, казалось, только что сомкнула очи, чтобы смотреть бесконечные и дивные сновидения. Единственное, что свидетельствовало о том, что это был не сон – это огромная рана, нанесенная мечом, и протянувшаяся через весь живот юной женщины.
Но вот и веки ее задрожали, и она медленно открыла глаза.
-Вас похоронили вместе с мечом, который оборвал вашу жизнь,- спокойно произнес Воевода. – Это был один из моих любимых мечей, привезенный мне в дар из Испании.
Рана на животе начала затягиваться и женщина уже попыталась подняться из гроба:
-Господин мой, я вас любила больше жизни,- прошептала она.
-Это не могло служить поводом пытаться сорвать военный совет,- ответил Владислав. – И потом — я ненавижу, когда мне врут в глаза. Ведь я вижу души человеческие. Я думал, честно говоря, что научил вас уважать себя на века вперед. Нет же, вы продолжаете мне хамить, обвиняя меня, пытаясь выставить неучем, тыча мне кипой каких-то материалов или бумаг, тогда как я и без них все прекрасно помню.
Глаза женщины наполнились слезами. Она, наконец, держась за еще незатянувшуюся рану на животе, пересиливая себя, вылезла из гроба и склонила колени.
Воевода взял женщину за подбородок и тихо сказал:
-Научить уважению и почтению может только реальная и ощутимая телесная и духовная боль. А любовь в большинстве случаев являет собой лишь производную от насилия.
После этого, Дракула отошел в сторону и, скрестив руки на груди, дал знак оруженосцам:
-Верните ее душу в тело в том виде, в котором она сейчас есть. Надеюсь, память благотворно повлияет на ее внутренний мир.
Женщина потянула к Владиславу руку, но оруженосец довольно грубо ее отстранил.
-У меня много работы, — мрачно ответил Дракула.- Еще двое таких же, как ты ждут заслуженных колов.
Мертвые демоны-оруженосцы подхватили женщину под руки и скрылись в воздухе.
А Владислав, окруженный лишь ночным небом и ветром, совершенно холодный, чуждый всему миру и углубленный в себя, пошел один медленной походкой вдоль крепостной стены своей древней полуразрушенной крепости.
21.10.2016 г.
5. Сказка о Дракуле-Воеводе и Нерадивой Ученице
Над руинами крепости Поенарь ночь была глубока и темна. В просторном зале сидел Владислав Дракула на троне. Его душа находилась внутри своего памятника, как в земной оболочке, а кругом стояли тени. И были это тени знатных вельмож королевских кровей. Могущественные и такие же бессмертные, как и сам Дракула, они стояли вокруг Влада тенями черными, серыми и прозрачными. На фоне других выделялась серая тень черной графини в длинном платье.
-Владислав, Господарь Мой,- сказала она. – Я приведу твою ученицу.
Она привела вскоре в зал девушку, тень девушки. И поставила на колени перед Троном Дракулы.
-Мое терпение лопнуло! – гневно сказал Владислав.- И Я решил тебя представить всему собранию. Посмотри на эти тени, в их пустые глазницы, на их древнюю роскошную одежду, они все когда-то находились у власти в разных европейских странах, и все они Меня помнили и любили и теперь по – прежнему помнят и любят. Среди них было пять Моих Учеников, и ты знаешь Их Имена. Остальные были просто друзьями. Мы все бессмертные, то есть, имеем высшее право, как перерождаться, так и занимать назначенные Нам новые оболочки. Мы все живем на земле, и каждый из нас знает, кем был прежде и помнит свое прошлое. Некоторые об этом прямо говорят и пишут, иные нет. Но помнят прошлое все. С некоторыми из них я общаюсь лишь в астрале, но приходят ко мне все по первому требованию. С другими я знаком и общаюсь лично. В любом случае, мы все постоянно на связи. Ты видишь здесь около 15 теней и это ближний круг. Я мог пригласить больше, но не счел нужным и вот ты перед Нами.
Что объединяет нас нынче? Мы все помним свое прошлое. Мы все живем и телах. Мы все занимаемся полезной для общества созидательной и творческой деятельностью. Мы все чтим законы божьи и законы стран, где работаем. Говорят про многих из нас, что в прошлом мы проливали кровь. Проливали мы кровь законно, защищая свои страны и народы от внешних вторжений, подавляя мятежи, карая преступников.
Исключение составляет лишь графиня, что нынче стоит за твоей спиной, но с нее особый спрос, чтобы ее репутация перед Богом и людьми впредь была безупречной.
Нас всех можно в каком-то смысле назвать темными инквизиторами. Почему темными? Потому что несмотря на уважение Законов Божьих, знаемся Мы с Демонами.
Девушка вздрогнула.
-А теперь,- изрек Владислав.- Ответь Нам для чего пришла ты в нашу компанию? Что ты желаешь вспомнить? Ты видела свой скелет во сне, ты хочешь видеть всю прошлую жизнь?
Тень женщины замотала головой и потрясла листком с вопросами. Графиня вытащила из ее рук листок и разорвала на части.
-Как ты смеешь беспокоить Влада по таким мелочам?- гневно сказала графиня. –У тебя цели мелочные и низкие по сравнению с Нашими. Увековечить свою прежнюю память в произведениях искусства и сделать свою душу свободной, чтобы ты потом могла вернуться на землю в любой момент – вот о чем ты должна думать и тогда твои враги сами упадут под твои стопы. Ты скрываешь от Господаря очевидные факты. Но он видит твое сердце насквозь, как и прочие сердца. Ты боишься дать Клятвы Союза, чтобы обрести силу. А покровительство ты получила незаслуженно, не задумываясь, что рано или поздно придется платить за честь быть в Нашем Кругу.
Тень пыталась вскочить, но графиня толкнула ее обратно.
-Кто-то из нас выбирал оболочки, кто-то нет,- продолжал Владислав Дракула.- В любом случае, Я очень доволен тем, как сложилась Моя духовная судьба. Я безумно благодарен Тем, Кто вернул Мне права на этот Астральный Трон и возможность жить дальше.
Итак, принципиальным должно быть то, что ты видишь Меня в астрале. На физическом плане Я обычный человек. Принципиально то, что ты видишь Меня в астрале и знаешь, кто Я. И ты смеешь Мне писать и задавать такие глупые вопросы. Тень посмотрела печально:
-Владислав, я старалась быть хорошей ученицей. Но характер у Тебя не сахар.
Владислав резко вышел из памятника. Он подошел к ней и взял за подбородок.
-Ты знала, Кому ты отдаешь в руки свою душу. Ты знала, к Кому ты идешь обучаться. Мне надоели сказки о жестокости. Пора научить уважению ко Мне избранные души не на словах, а на деле.
Тень вздрогнула. Владислав зловеще улыбнулся:
-Скажи Мне, ты никогда не задумывалась над тем, чтобы провести со Мной ночь?
-У Тебя неприличные вопросы.
-Какие есть. Вот посмотри, — Дракула улыбнулся.- Это Катрин Медичи.
Он указал на женскую тень в черном трауре. Руки за спиной у нее были скованы цепью, а саму цепь держал в руках царь в золотых одеждах.
-Мы встречались с ней в телах,- продолжал Дракула.- И сходились на любовном ложе. Она ласкала Меня губами, но удовольствия Я не получил.
А вот графиня, что стоит за твоей спиной. С ней Я получил удовольствие.
Медичи печально опустила голову и нахмурилась.
-Хотя обе старались, но не всем дано сделать Мне приятное, — сказал Владислав.
Владислав Дракула повернулся и подмигнул нескольким участникам Достойного Собрания, получив в ответ счастливые улыбки.
-Просто Я не имею права преступать границы приличий, поэтому на этом завершу рассказ о своих интимных деталях личной жизни. Итак, ты не из тех, кто желал бы разделить со мной ложе.
-Нет, Владислав,- строго ответила тень. – Я не хочу с тобой. Я хочу со своим начальником по работе, чтобы я была актив, а он пассив.
-Смело,- сказала, улыбаясь, графиня.
-Тебя, очевидно, нужно научить БДСМ,- сказал ученице Владислав Дракула.- Так чтобы надолго запомнилось. Пусть из толпы выйдет новый Учитель этой дамы,- сказал Владислав Дракула, указывая на женскую тень.
Из толпы вышел знатный вельможа в богатых княжеских одеждах. Его глаза мерцали гневным пламенем:
-Когда-то я правил Древней Украиной,- начал свою краткую речь Иеремия.- Теперь я избран Владиславом быть рядом с Ним в кругу прочих Достойных. Большую часть своего правления — я участвовал в подавлении казацких восстаний и карал мятежников я жестоко. Страшная Слава осталась по Моем Имени. Был я в молодости и в страстях необуздан, брал женщин силой и по-черному развлекался над ними, пока не встретил единственную любовь свою, что ушла слишком рано, но это совсем другая история. Помню, объезжал я строптивых лошадей, а собак учил слизывать кровь с моих сапог, когда возвращался из пыточных подвалов. Дьявол мой Asmodeus прозвал Меня Архиизвергом Ада. Есть у Меня опыт большой в усмирении непокорных душ и силы от Князя Тьмы не занимать.
Иеремия гневно сверкнул глазами, достал плеть и направился к женской тени.
-Графиня! – резко сказал Владислав Дракула.- У тебя были дела в Европе.
-Полно дел, мой Господарь, – ответила графиня.- Но как Ты прикажешь – я всегда рядом.
-Графиня!- повторил Владислав.- Дня на три удались в Европу делать свои дела и оставь подопечную с Иеремией.
-С удовольствием!- улыбнулась графиня и отошла от женской тени.
Иеремия обвил плеть вокруг шеи женщины, которая не успела даже вскрикнуть.
-Ты проведешь со мною несколько ночей. Сначала я сделаю перепроекцию тени, не выходя из тела, и ты в полной мере почувствуешь меня рядом. А потом я выйду из тела, а в теле оставлю одного из своих Демонов, с тем, чтобы Мне остаться наедине с тобой. И ты познаешь, что значит ночь наедине с Иеремией Вишневецким.
-Не надо! Влад! Не надо умоляю! – тень женщины затряслась, пытаясь сбросить петлю.
-Уведи!- приказал Владислав.
Иеремия потянул за петлю и потащил женщину по полу на выход.
Тогда из толпы вышла черная тень в темно-красной тоге, его голова была увита лаврами. Он держал в руках золотой светящийся кристалл:
-Я не из Вашего Круга,- сказал Римский Вельможа.- Меня пригласили. Самаэль сказал мне, что пора. Я хочу остаться с Вами. Я жил намного раньше, чем основные участники. Я тоже живой и помню свой язык и свое прошлое.
-Хорошо,- ответил Дракула.
Тогда Вельможа указал на Царя в золотой мантии и его спутницу Медичи.
-Про нее все знаем, про него тоже. Если останусь Я — то прошу, чтобы их здесь, в этом зале больше не было.
-Хорошо,- ответил Владислав.
-Тебя предупреждали! – угрожающе сказал Владислав, пристально глядя на царя. — С теми, кто не понимает русского, английского и латыни поступают не очень хорошо.
Царь молчал.
-Я не о понимании языков, а об отношении к участником круга,- продолжал Дракула. — Замкнутые друг на друга – останьтесь без поддержки. Она хотела питаться твоим светом, ты хотел давать ей свет.
-Эта дрянь ставила Наши Щиты в их играх, — сказал Римский Вельможа.- Тянуть по Нашим Каналам его поток – это верх хамства. Пусть она катится ко всем ангелам, вместе со своим Хозяином, чтобы Наш Круг ее не видел и не слышал. Владислав, с Тобой очень приятно работать, когда общение идет на одной волне.
-Взаимно,- ответил Владислав.
-Стража. Выведите обоих,- добавил Владислав Дракула, указывая на царя и королеву.
-Просто Я не похож на идиота, которого можно разводить бесконечно,- сказал Владислав Дракула оставшимся теням.- Спасибо всем, кто присутствовали при встрече.
Тени начали расходиться. Владислав вернулся в тело и медленно открыл глаза.
Ночь перед рождеством, 07.01.2017 г.
6. Сказка о Дракуле-Воеводе и Его бывшей жене
Это было в 1457 году, когда крепость Поенарь еще только строилась, но были уже оформлены спальные покои в двух башнях и парадный зал для трапезы. Владислав Дракула прибыл посмотреть, как идет строительство крепости в сопровождении своих военачальников, некоторых из них сопровождали их жены.
Говорят о невероятной жестокости Дракулы. Крепость Поенарь строили жены и дети казненных бояр. Бояр было 50 человек, и казнил их Дракула на праздник Пасхи. Часть из них зарезали прямо на пасхальном пиру, а часть посадили на колья. Это были те, кто зверски убили отца и брата Дракулы, и многие из их родственников умерли во время строительства крепости, другие же по-прежнему трудились на строительстве, закованные в кандалы.
Но к своему ближнему окружению Владислав Дракула был лоялен, даже слишком. Когда ему изменила первая жена, он не стал наказывать ее, только облачил своими руками в пояс верности и отослал от себя. Но на осмотр строящейся крепости – он велел взять ее с собой. Вечером во время застолья — он заметил, что его жена бросает непристойные взгляды на жену одного из его военачальников. Владислав едва сдержался, чтобы промолчать. Возможно, если бы это были другие женщины, он высказал бы колкое замечание. Но в этом случае, когда дело касалось его жены, он решил промолчать. Он ушел из-за стола раньше других и затворился в покоях. Свечи мерцали тускло. Дракула налил в бокал немного красного вина из графина. Перед этим он взял несколько голубых и зеленых кристаллов из маленького ларца и смешал их с небольшим количеством вина в отдельной емкости. По течению химической реакции, он убедился, что вино не отравлено.
Итак, Дракула выпил немного вина и вызвал караул, дежуривший у покоев. Одного из стражников он направил привести жену.
-Сударь, вы давно не чтили меня своим вниманием,- сказала жена Дракуле, войдя в покои.- Чем же вызвано ваше внезапное желание повидаться. Не желаете ли вы снять с меня пояс верности, дабы прикоснуться к моему лону?
-Не желаю, — ответил Дракула.- После вашей измены, сударыня, у меня появилось стойкое отвращение к развлечениям с женщинами.
-И как же вы развлекаетесь?- спросила женщина.
-С Дьяволами, — ответил Владислав.- Хотя это и не ваше дело. Ваши взгляды на женщину, сидящую напротив вас, были крайне непристойны. После таких взглядов женщины уединяются, дабы заняться делами небогоугодными и неблагочестивыми. Понимаете ли вы, что она занята?
-Это проверяется лично и на ощупь,- коротко ответила Дракуле жена.
Дракула взял перо и бумагу и черкнул короткое сообщение своему военачальнику, на жену которого были брошены непристойные взгляды.
Стражник немедленно отправился с посланием и вернулся, держа под руку жену военачальника.
Ее взгляд был безумен, в нем перемешивалось смятение и ужас, и она поспешно бросилась на колени.
-Чем я на этот раз прогневала Господаря? – воскликнула она.
-У нее прежде были вины перед тобой? – пожав плечами, спросила жена Дракулы.
-Были,- коротко ответил Владислав жене.
Затем он обратился к женщине, стоящей на коленях.
-Обнажи все, что ниже пояса,- приказал Владислав Дракула.
Женщина приподнялась и подняла высоко длинные юбки, на нее был надет пояс верности.
-Утолила любопытство? – спросил Дракула жену.
Женщина же вернула одежду в прежнее положение и вновь опустилась на колени.
-Я бы проникла взглядом глубже,- ответила Дракуле его жена.
-Она занята, мрачно сказал Владислав.- Она замужем.
-Господарь!- тихо прошептала женщина. – Ключи находятся у моего супруга, и он иногда оставляет меня без пояса, но у меня есть прислуга женского пола, с кем я могу развлечься. У меня и в мыслях не могло быть с ней сойтись, – с этими словами она указала на жену Дракулы.
-Уведите, — сказал Дракула, рукою он сделал знак стражнику и, когда тот приблизился, сказал ему два слова.
Через несколько секунд послышался крик – через дверной проем было видно часть лестницы — жена военачальника лежала на лестнице с разбитой головой.
-Она оступилась,- сказал, вернувшись, стражник.
-Унесите в покои,- сказал Дракула.
-Сударыня, вы так верите в свою непогрешимость, — сказал Дракула жене, когда они остались одни.
-Что же мне остается, коли супруг неласков со мною,- ответила жена Дракуле.
-До вас у меня было несколько женщин, и ни одну я не удостоил чести сочетаться браком со мною,- сказал Владислав.- Ваше распутство переходит рамки разумного. Цените то, что было у вас в руках, но исчезло, как дым.
-Я не вижу вашей реальной власти надо мною,- с улыбкой сказала Дракуле его жена.
-А вам нужен сапог, поставленный на вашу шею, не дающий ни встать, ни вздохнуть?
С этими словами Дракула швырнул женщину на пол и начал нещадно душить ее сапогами, наступая на горло и грудь.
Она начала истошно визжать, не в силах убрать сапог Дракулы с шеи.
-Я должен был научить тебя лизать мои сапоги, прежде, чем на тебе жениться, — сказал Дракула.- Но никогда не поздно исправить ошибку.
-Уведите ее в нижние подвалы и закуйте в кандалы,- приказал стражникам Владислав Дракула.
Ночью Дракуле снился сон.
Перед ним встал Дьявол Люцифер и сказал:
-Никогда не возлагай на людей больше, чем они могут унести. Вместе с регалиями супружества ты передал женщине непомерную гордыню.
-Но я совсем не гордый,- ответил Владислав.- Я скорее жестокий. Я вообще считаю гордость пороком, нежели доблестью.
-Вот и не нужно было тебе увлекаться люциферианскими мистериями перед свадьбой. Я возвеличиваю гордость, тебе же следует служить Самаэлю, который гордость нещадно ломает.
Твои ошибки будут повторяться в других воплощениях. Ты не пытался наказать ее, как должно, потому, что Я постоянно стоял за ее спиной, но в грязный подвал – я не пошел за нею.
Прикажи ее клеймить печатью Демона, что ломает непокорность. И пусть останется с рабским клеймом на всю жизнь.
На следующий день Владислав начертил знак и приказал стражникам вырезать на ее груди.
-Прикажи снять с нее пояс,- сказал Владиславу один из его военачальников, кто наведывался в нижнюю тюрьму.- И отдай на растерзание стражникам.
-Не могу. Она моя жена. Пусть даже тварь,- сказал Владислав.
Ночью он велел привести в свои покои горничную. Горничная стояла, как вкопанная, не смея ступить ни шагу, ни сказать ни слова. Дракула ударил ее головой об стенку, разбив нос в кровь, порвал на ней одежду и грубо швырнул на ложе.
Вскоре, наигравшись с нею вдоволь — он отошел от нее.
Оставшись один, Владислав начертил кое-какие магические печати. Кровь он жертвовать не любил, но все-таки сделал порез на руке и капнул немного крови поверх печатей. Глубокой ночью, в сопровождении стражника он спустился к реке Арджеш – от крепости около 200 метров по горным склонам и уступам и бросил печати в воду.
Ночью Дракуле приснился сон.
Перед ним стоял Дьявол Самаэль.
-Люцифер дает любовь,- сказал Самаэль Дракуле.- Но любишь только ты один, любишь искренне и всей душой, а тобою пытаются пользоваться, управлять и пренебрегают твоей искренностью. Не стыдно тебе, Господарь, проявлять к женщине такую нежность, ведь ты наказал уже немало людей, так накажи и ту, что тебе изменила. Но накажи твердо и жестоко, и без всякого сожаления.
Я не дам тебе ни капли любви к женщинам, не дам и ни капли жалости. Лишь холодное презрение к ним, как к подколодным тварям — я тебе дам. Они же будут виться за тобой. Ты будешь глумиться над ними и не проникнешь в душу ни одной из них, ибо станешь выше женских душ. Зато в их лона ты будешь проникать сразу на тонких планах, даже не дотрагиваясь до них. И тебе все равно будет, что творится в их душах, и как они по тебе страдают.
-После того, что случилось, — ответил Дракула Самаэлю. – Я начал презирать женщин и их распущенность и неумение быть верными. И я попрошу у церкви развода в одностороннем порядке за то, что она мне изменила и мне дадут развод.
На следующий день Владислав Дракула покинул Поенарь, и не возвращался два месяца. Когда он вернулся — у него было в руках уже заверенное церковью свидетельство о разводе.
Когда Дракула спустился в подвал, чтобы посмотреть, как содержат заключенных– то, увидел бывшую жену в грязных лохмотьях. Она, завидев Дракулу, поползла ему навстречу, гремя цепями.
-Владислав! Прости! Умоляю! Забери меня отсюда! Мне кажется, я здесь гнию заживо,- запричитала женщина. Владислав вытащил из-под черной мантии грамоту о разводе и потряс ею перед ней.
-Ты мне никем не приходишься,- холодно сказал он. – Известно о тебе лишь одно, что рода ты незнатного, славных поступков за тобой не числится, а замешана ты во всяких грязных распутствах. Посему в руках у меня грамота о разводе. Я велел вычеркнуть имя твое из всех списков, чтобы ты нигде не упоминалась, как моя жена. А теперь, если хочешь, оближи мои сапоги.
Женщина стала послушно лизать сапоги Дракулы, пока не вычистила все.
-Довольно,- сказал Владислав.- О чистоте моих сапог впредь позаботятся горничные.
С этими словами Дракула покинул нижний подвал крепости.
А когда вернулся туда снова, женщины там уже не было. Куда она делась — не вспомнил бы, наверное, и сам Дракула – если бы вы его об этом спросили. Да, видимо, его это и не интересовало. Так закончилась История Владислава Дракулы и его первой жены.
09.01.2017 г.
7. Цепеш Лютует
После двойной измены жены первой Цепеш ожесточился. Стал он замкнутым и нелюдимым. Почти каждый день вспоминал он образ женщины, что предала его, и представлял, что ее труп лежит перед ним в гробу и начинает разлагаться. Однажды он погрузил руки в глину и вылепил сердце и потом, спустившись к Арджеш, выбросил его со словами: «Дабы забыть тебя». И потом призвал своего военачальника и вопрошал его, когда никто о том не слышал, ибо самому ему было крайне неприятно, что он потратил столько времени на переживания из-за женщины: «Что я делал неверно, что она именно так поступила. Разве не носил на руках и не говорил, что она самая лучшая. Разве не сочетался с нею браком законным? Разве не дарил подарков?» И ответил военачальник: «Государь, хорошо, что обратился с вопросом ко мне, а другой бы и не подсказал тебе. Женщины, как лошади – их следует хорошо объездить или как собаки, кого нужно хлестать, пока не заскулят и не свернутся клубком у ног. А чем более ты даешь женщине – тем менее она благодарна тебе, а раздень и стегай нагую, и будет тебе благодарна». И велел немедленно Владыка привести горничную и раздеть полностью и хлестать плетями – ту, что с утра разлила мед на ковер в покоях Государя. «Просто так я бы не стал тебя наказывать,- сказал Цепеш.- Цени, что в руках твоих и что доверили тебе». Воевода закрыл глаза и, пока кричала горничная от ударов – все представлял, как разлагается в гробу труп его бывшей жены, так что куски отпадали от плоти. И все время, пока бичевали горничную – Цепеш все время думал о том, как гниет бывшая жена. И потом открыл глаза, улыбнулся и велел завершить бичевание. «Хочешь ли ты что сказать?» — спросил он. «Нравится ли Господарю плоть моя?» — ответила горничная. «Плоть — нет, а кровавые полосы на спине мне понравились»,- ответил Цепеш.
За окном моей комнаты моросил серый дождь, покрывая мощеные улицы блестящей пленкой, и это тревожное ненастье снова пробудило во мне воспоминания. Вновь всматриваясь в омут прошлых лет, я воскрешал из небытия этот кошмар – ведь тот, кому волей судьбы удается прикоснуться к сферам запретным и таинственным, в наказание будет обречен помнить об увиденном до конца дней.
Но имею ли я право излагать вам эту историю? Ведь происшествия, связанные с ней, были весьма необычны и загадочны, отчего покажутся недостоверными и абсурдными. Однако я рискну это сделать, лично ручаясь за достоверность этой истории, которая произошла со мной более двадцати лет назад, когда я, молодой, честолюбивый и имеющий непомерные амбиции в изобразительном искусстве, прибыл в Париж, мечтая о стезе художника. Да, вы можете возразить, что все, о чем я поведаю, лишь порождение моего воображения, но я не соглашусь с вами: мне не позволит сделать это некое весомое доказательство истинности рассказанного. Почему же я не предоставлю его вам? Видите ли, оно угрожает прежде всего моему душевному спокойствию, поэтому можете и дальше считать меня выдумщиком небылиц; но поверьте, что иногда гораздо лучше оставаться в неведении.
Вспоминаю, что тогда была такая же дождливая погода, и я угрюмо брел по мощеной гранитом улице, укутавшись в серый плащ. Поочередно меняя руки, я нес тяжелый саквояж, мечтая поскорее добраться до небольшой комнаты-студии, которую мне с превеликим трудом удалось снять на улице, расположенной неподалеку от Монмартра. Я искренне радовался, что удалось попасть в самую гущу творческой жизни Европы, и уже ярко представлял как вскоре искушенная публика по заслугам оценит мой талант живописца, и я сумею добиться признания не только ценителей искусства, но и среди его творцов. Опьяненный такими мечтами, я добрел до высокого неприглядного дома и, расплатившись с хозяйкой, поспешил в свои скромные апартаменты, желая не откладывать обустройства мастерской на долгий срок.
Прошла неделя с тех пор, как мне удалось более или менее сносно устроится на новом месте, приобрести на последние средства необходимые для живописи и рисунка материалы, и только после этого я позволил себе немного развеяться. Прогуливаясь по вечерним улицам, я посетил несколько выставок, зашел в творческий клуб, где завел несколько знакомств. Впрочем, новые знакомые достаточно холодно отнеслись к моей персоне, вероятно, считая еще одним бездарным выскочкой из провинции, но меня мало заботило их мнение – я верил в свой талант. Именно тогда до меня впервые донеслись слухи об одном художнике, недавно потрясшем творческий Париж выставкой своих необычайных картин. Отзывы были весьма противоречивы, однако все сходились во мнении, что представленные полотна неординарны и написаны с большим искусством. Художника звали Франсуа Легранже. Многие говорили о причудливости и странности живописца и искренне удивлялись, когда узнали, с какой неохотой он продавал свои полотна, несмотря на нужду. Эти возгласы восхищения и недоумения родили во мне некоторую зависть к незнакомцу, который уже так ярко сумел проявить себя в творческих кругах, но моя зависть не была долгой, я лишь сожалел, что не смог оценить полотен загадочного Легранже.
Однажды вечером, когда я возвращался домой после рисования городских этюдов и портретов горожан, совершенно случайно произошло мое знакомство с Франсуа. В нескольких шагах от своего жилища, я неосторожно споткнулся, и рассыпал все листы из своего этюдника по каменной мостовой. Краснея за досадную оплошность, я принялся лихорадочно собирать работы и заметил, что привлек внимание одного прохожего. Он стал поодаль, оглядывая разбросанные вокруг меня зарисовки, и уже вскоре предложил помощь. Когда мы поднимали листы, я бегло осмотрел незнакомца. Не больше тридцати лет, на вид, он был высок и худощав, его слегка вьющиеся чёрные волосы, спускающиеся до плеч, обрамляли овал оливкового лица; в целом его черты были тонкими и заостренными, придавая внешности некоторую хищность. Глаза, подобные расплавленному, искрящемуся изумруду, словно испускали гипнотические флюиды и притягивали к себе. Держа в руках несколько моих рисунков, незнакомец замер, внимательно их разглядывая, и только после того, как его любопытство было удовлетворено, он вручил мне последние листы со словами:
– Вы хороший художник, мой друг! Не сочтите такую похвалу пустой для вас, ведь я тоже служу искусству живописи.
– Я польщен! Но кто же является критиком моего скромного искусства?
– Франсуа Легранже, – ответил незнакомец.
– Этьен Верло, – представился я, пожав его руку. – Неужели вы, тот самый Франсуа Легранже, недавно наделавший шуму своей выставкой?
– Вы были на ней?
– Увы, нет. Я не так давно приехал в Париж.
– Тогда, дорогой Этьен, я осмелюсь пригласить вас завтра осмотреть некоторые мои работы. Сейчас моя студия находится на улице Эльзас, неподалеку отсюда. Приходите в любое время. Думаю, взгляд художника сумеет более тонко оценить мое искусство, нежели падкая до зрелища толпа, или критикующие все подряд посредственности, – сказал Франсуа, написав свой адрес на обороте моего рисунка, и, вежливо попрощавшись, исчез столь внезапно, как появился. Вот так неожиданно произошло наше знакомство.
На следующий день, с утра, я посетил его мастерскую и был поражен увиденным. Даже теперь, когда прошло много лет с начала нашего знакомства, я могу безо всякой примеси лести сказать, что мой друг Франсуа Легранже обладал невероятным талантом живописца. Его картины и рисунки были великолепны, совершенны и пугающе реалистичны, если учесть, что на них были изображены формы и образы весьма отдаленные от реальности. Картины, которые он писал маслом, притягивали взгляд любого созерцателя с необъяснимой силой. В основном, на увиденных тогда мной полотнах были изображены странные неземные пейзажи, где, например, море было фиолетовым, небеса желтыми, а лесная растительность и животные – самыми причудливыми и необычными. Я сразу отметил, что все неземные пейзажи Франсуа никогда не повторялись, отличаясь как своей флорой, так и фауной. Однако поражал именно реализм изображения, словно Франсуа писал с натуры, выйдя на пленэр на другую планету; как ни безумна была эта мысль, но именно ее навевали странные творения. Другие картины пейзажного цикла изображали огромные причудливые города: одни – построенные из прозрачных разноцветных камней, другие – из металла и третьи, с трудом поддающиеся описанию из-за невозможности подобных конструкций в земных условиях. Некоторые лежали в руинах, и от них веяло запустением, словно неведомые жители покинули их очень давно, и лишь на нескольких полотнах были видны покрытые длинными черными одеждами сгорбившиеся фигуры, которые только с большой натяжкой можно было назвать людьми.
Особенное впечатление на меня произвела тогда картина, где был изображен величественный гигантский дворец, стоящий в ночной пустыне. Его врата были немного приоткрыты, и оттуда лилось бледное сияние. Это здание имело столь необычную и великолепную архитектуру, что я не мог оторваться от представшего глазам пейзажа; картина имела достаточно странное название: «Цитадель Кофа – хранителя проклятых писаний». Перейдя к осмотру рисунков Франсуа, сделанных в различных техниках, я убедился, что всеми он владел в совершенстве. На рисунках были портреты различных существ и монстров, изображенные с присущей Франсуа реалистичностью, и оставалось только поражаться, какое невероятное воображение нужно иметь, чтобы изобразить нечто подобное. Да, я припоминаю, что уже после моего первого визита в мастерскую Франсуа восторженно оценил его творчество и стал страстным поклонником гротескных картин. Видя мое восхищение, Франсуа сознался, что продемонстрированные мне работы лишь самая скромная и наименее необычная часть его творчества и что другие полотна он предпочитает держать подальше от глаз неподготовленного созерцателя из–за их способности наводить некоторый страх. Эти загадочные работы только разожгли мой интерес к творчеству странного художника, но он твердо и даже жестко отказал мне в просьбе посмотреть на них.
Так началось наше знакомство, и я все больше поражался таланту моего нового друга. Изредка мы даже вместе выбирались делать городские этюды и портреты горожан на шумные улицы Парижа, и я с горечью заметил, что рисунки и эскизы Франсуа были несравненно лучше моих. После долгих и настойчивых уговоров он согласился преподать мне несколько уроков и позволил чаще посещать мастерскую на улице Эльзас, где с его помощью я старался более глубоко изучить технику рисунка и живописи. Франсуа оказался талантливым преподавателем, а я был усердным учеником, и вскоре мое мастерство возросло, и я даже удостоился скупой похвалы от моего учителя. Однажды, наблюдая за тем, как Франсуа работает над новым фантастическим полотном, я осмелился спросить его, откуда он берет идеи для своих странных работ? Франсуа окинул меня прожигающим взглядом колдовских глаз, в котором, как показалось на миг, отразился неподдельный страх, и спокойным голосом ответил: «Многие уже пытались узнать Этьен, откуда идут истоки моего творчества, но я для их же спокойствия сокрыл эту тайну. Возможно, однажды я смогу довериться тебе, однако предупреждаю, что знание этой тайны может стоить жизни». Больше Франсуа ничего ничего не сказал, оставив меня наедине с тревожными раздумьями.
Спустя пару месяцев я принял участие в выставке, представив для оценки несколько полотен с классическими мифологическими сюжетами и пасторальным пейзажем. К моему искреннему удивлению, критика благосклонно приняла эти картины, отметив мастерство исполнения, а богатые коллекционеры предложили купить мои работы, что пришлось кстати – ведь мои средства порядком оскудели. Я с нетерпением ожидал, что Франсуа, которого я пригласил на выставку, тоже даст оценку моим работам но, к сожалению, он так и не объявился.
Через неделю разобравшись с делами, я отправился навестить своего гениального друга, чтобы поведать о своем успехе. Дверь его квартиры оказалась не запертой, на стук никто не отозвался, но я достаточно отчетливо слышал его голос. Подождав некоторое время, я решился войти – и удивился, как может измениться человек за такой небольшой срок. Его внешность стала неопрятной, сюртук и рубашка – измяты и грязны от пятен краски, лицо покрыла жесткая щетина, а в глазах мелькала беспросветная тоска. Франсуа возбужденно ходил по комнате, размахивая рукой, держащей кисть, и бормотал какой-то бред, даже не заметив меня.
– Чудовищные водовороты мерзости, этот проклятый хаос, громадные пространства, эта отвратительная бездна! – говорил он себе под нос.
– О чем ты говоришь, Франсуа? – спокойно спросил я, стараясь подавить волнение. – Что случилось? Вероятно, ты переутомился и тебе необходим отдых?
– Я всегда знал, что меня может поджидать пакость в этих чертовых колодцах Кероша, но не думал, что смогу заглянуть так далеко и наткнуться на эту мерзость. – сказал он дрожащим голосом и, словно вглядываясь вдаль, уставился на стену комнаты.
– Неужели ты принял опиум, Франсуа? – задал я вопрос, пытаясь хоть как-то объяснить его поведение, но в ответ услышал лишь истеричный смех.
– Что за глупость, Этьен? Я рад, что ты пришел! Я хотел послать за тобой, но твое появление избавило меня от этих хлопот. Ты спрашивал об истоках моего творчества? Садись, я все расскажу.
До крайности изумленный, я присел в кресло и, затаив дыхание, принялся слушать его рассказ.
– В конце прошлого века мой дед, Антуан Легранже, участвовал в завоевании Египта Наполеоном. По приказу командования его отряд должен был выйти из Каира, пересечь пустыню и, объединившись с дивизией генерала Даву, начать завоевание Верхнего Египта. Во время перехода отряд попал в сильную песчаную бурю, и когда она утихла, солдаты обнаружили выступающие из песка руины древнего сооружения. При более подробном осмотре нашелся запечатанный вход в усыпальницу. Как описал в своих дневниках дед, проникнув внутрь, они обнаружили много древних сокровищ и богатый саркофаг знатной особы, вероятно, жреца. Все обнаруженные сокровища подверглись нещадному разграблению, кое–что удалось прихватить и моему предку. Кроме нескольких украшений из золота, он взял с собой сферу из темно–синего камня, которую нашел в шкатулке, стоящей подле саркофага. Эту историю, Антуан рассказывал мне несколько раз, но никогда не показывал диковинного камня, отчего я вскоре поставил под сомнение его реальное существование. Но каково было мое удивление, когда после смерти Антуан помимо некоторого состояния завещал мне также шкатулку, в которой лежала темно-синяя сфера. Вероятно, Антуан не очень задумывался над тем, что за вещица попала в его руки, и она долгие годы пылилась в каком-нибудь укромном уголке его поместья, но он оставил мне этот камень как память о себе и доказательство реальности любимой его истории.
Сфера оказалась у меня около года назад и, внимательно ее изучив, я был несколько разочарован, не заметив ничего особенного. Минерал, из которого она изготовлена, был напоминал синий сапфир, его полированная поверхность ярко блестела и переливалась, размером же камень был с грецкий орех и легко умещался на ладони. Признаюсь, что зная о невероятной древности камня и месте его обретения, я немного насторожился от заурядности его вида. И чувство не подвело меня. Это случилось через некоторое время после того, как я стал владельцем камня. Однажды я просто рассматривал поверхность сферы, и мне показалось, будто в ее сердцевине что-то сверкнуло. Удивившись, я принялся пристально смотреть в центр и обнаружил, что камень стал источать бледное сияние, от которого взгляд мой не в силах был оторваться. Что-то с загадочной силой втягивало мое сознание в темно–синюю поверхность, и вскоре произошло чудо. Словно в калейдоскопе, перед моим взором стали проноситься разные видения. Все невидимые миры Вселенной словно открылись моему взору, и я был потрясен красотой и великолепием восхитительных миражей. Когда я очнулся, прошло несколько часов, и пока были свежи воспоминания, стал делать быстрые наброски невиданных стран и земель. Знал ли о таком свойстве камня мой дед, я не уверен; может быть, однажды, что-то в нем увидев, он убрал его подальше, опасаясь за свой рассудок? Или только мне удалось воспользоваться заключенным в него волшебством? Мне не известно. Я не могу этого объяснить но, один раз увидев неземные образы в камне, я понял, как им пользоваться. Сосредотачивая на сфере взгляд, я отправлял сознание блуждать по неземным пространствам и мирам. О сколько я увидел, Этьен! Величие неземных пейзажей потрясло меня, а многослойность нашего мироздания обескуражила. Именно эти миры и их обитателей я изображал на полотнах и рисунках – да, не удивляйся, они существуют на самом деле. Из любопытства, в своих путешествиях я стал двигаться вниз, рассматривая темные нижние миры. Там чувствовалась притягательная мощь, влекущая невидимым потоком в низшие слои, где правят демоны. Поначалу мне было страшно заглядывать в эти мрачные сферы, порою напоминающие христианский ад, но вскоре я уже привык видеть их страшных обитателей. Набравшись хладнокровия, я проникал все ниже и ниже, следуя за потоком, но делать это становилось все невыносимее под тяжестью мрачных видений. Я сделал множество черных картин, где изображены эти миры и их обитатели, но редко кому-то их демонстрировал. Вот они: ты можешь на них взглянуть, если считаешь себя смелым.
Франсуа подошел к двери в соседнюю комнату, которую всегда держал запертой и, открыв ее, жестом предложил войти. Медленно поднявшись с кресла, я нерешительно вошел и стал рассматривать инфернальные изображения. Пейзажи и монстры, изображенные на них, были пропитаны атмосферой неземного, гнетущего страха. Пейзажи преимущественно представляли собой пустынные земли с редкой растительностью и напоминали тундру с редкими, но причудливыми скалами, которые издавали бледное зеленоватое свечение, как и земля; солнца и звезд не было, а небо покрывала сплошная завеса непроницаемой тьмы. Иногда земля была покрыта бледно-серым туманом или дымом, в котором проступали очертания размытых теней и силуэтов неведомых существ. Архитектура нижних миров была чрезвычайно необычной, являя собой причудливый союз совершенно противоположных направлений, как, например, классического ампира, готики и стиля восточных храмовых комплексов. Другие здания были огромных циклопических размеров и напоминали усеченные пирамиды, конусы и кубы, облицованные серым, синим и черными камнем. При виде этих мегалополисов, на меня накатило непонятное уныние, смешанное с отвращением к этим поселениям, над которыми явно висело зловещее проклятье. Запечатленные лики их обитателей были уродливы и противны рассудку, что я с отвращением отвернулся и стал рассматривать серию картин с загадочным названием «Демонические миры».
Там уже не было привычных и хотя бы отдаленно напоминающих наши пейзажи изображений: буйство красок ярких ядовитых цветов с холодными отличало эти работы; чаще всего применялись лиловый и фиолетовый. Франсуа пояснил, что эти миры лежат как-бы в инфра-спектральном пространстве на самом дне невидимой Вселенной, где отсутствуют форма и образ в нашем понимании. В самом центре комнаты стоял большой покрытый белой тканью холст: «Это моя последняя работа», – признался Франсуа. Я даже не попытался выяснить, что изобразил на ней художник, увиденного с лихвой хватило, чтобы страх поселился в душе; мне стало дурно, и лишь покинув эту мрачную галерею, я снова взял себя в руки.
– Вижу, обитатели нижних миров тебе не совсем по душе, – с ухмылкой сказал Франсуа, заметив мою бледность, и продолжил: – Итак, после неимоверных усилий в исследовании нижних слоев, которые чуть не лишили меня рассудка, меня увлекло потоком в загадочное пространство, где полностью отсутствовало понятие времени. Я словно падал в бездонный темно-синий колодец, где обитала только пустота непостижимых пространств. Там отсутствовала всякая материя, был лишь мощный и неумолимый поток, невидимо наполняющий все собой и влекущий неведомо куда. Мое видение поменялось внезапно. Передо мной разверзлись чудовищные свистящие бездны, имеющие даже вполне определенную форму огромных водоворотов или вихрей. Из них раздавались разных тональностей звуки, создавая бессмысленную какофонию, словно поющую гимн хаосу. Затем я увидел, как нечто или некто двинулось из бездны в мою сторону. Словно окутанная дымкой, передо мной вырастала исполинская фигура неведомого существа; в этом тумане вспыхнули шесть горящих алым пламенем огней – то были глаза чудовища. Я понял, что мне грозила большая опасность и, сбросив оцепенение и страх, устремился обратно со всей скоростью, на какую только был способен. Воспаряя обратно через мрачные бездны, я видел позади красные огни – Оно преследовало меня. Оно настигало меня везде, где я ни пытался скрыться Оно разоблачало все мои уловки и хитрости, все приближаясь, и мне не оставалось ничего – я вынужден был вернуться в обыденное сознание. Первым делом, придя в себя после столь опасного путешествия, я стал работать над полотном, где изобразил туманные очертания обитателя бездны с горящими глазами на фоне увиденных мной загадочных вихрей-воронок. На этом, Этьен, мои хлопоты не закончились. Дело в том, что, попробовав снова воспользоваться сферой, я, вместо ожидаемого ощущения полета и разнообразных видений, был окутан серой дымкой, из которой за мной наблюдали шесть горящих красным глаз. Наблюдающий за мной монстр глухим голосом стал повторять одну и ту же фразу. Язык, на котором он изъяснялся, естественно, мне не знаком, а его звуки настолько сложны, что я не рискну даже приблизительно передать его слова.
Мне ничего не осталось, как вернуться обратно и через некоторое время снова попробовать созерцать сферу, но видение повторилось. Сфера была заблокирована. Конечно, меня это встревожило, раньше в своих видениях я был невидим для всех, теперь же за мной наблюдали. Не спрашивай меня как, но мне удалось раздобыть немного сведений о природе последних моих видений через одного знакомого оккультиста, и теперь я многое понимаю. Взамен оказанной мне услуги я был вынужден отдать ему сферу – это единственная плата, которую он захотел. Да, я отдал ему камень, ставший для меня совершенно бесполезным. Я узнал, что в древности маги – особенно заклинатели, их традиция и сегодня существует на земле, но находится в глубочайшем подполье из-за связи с кощунственным искусством некромантии – умели взаимодействовать с потусторонними мирами и, оказывается, достаточно пристально изучили все, что, как я считал, постигаю и вижу впервые. Свистящие воронки и вихри, которые я видел, они называли колодцами Кероша. Куда ведут эти колодцы и откуда они взялись – непостижимая тайна, однако любой уважающий себя некромант или заклинатель стремился пробраться в эти места и низвергнуться в свистящую бездну. Погружение же туда было связано с большой опасностью, которую они именовали Зенрит Маиньош, или Владыка Границ. Как ты уже догадался, Этьен, именно это мерзкое чудовище стало преследовать меня и закрыло доступ к волшебному камню, ибо, как выразился человек, которому я отдал камень: «Безнаказанно уйдет лишь тот, кто знает нужные слова».
Да, я не знаю слов заклятия, которое избавило бы меня от этого кошмара, но новый владелец камня пообещал провести над ним церемонию, которая, по его убеждению, сможет спасти меня. Но верить ему у меня нет никаких оснований, ведь я знаю теперь, кто он и кому служит на нечестивых тайных сборищах. То, что все его слова о моем спасении были ложью, я испытал вчера. Погрузившись в беспокойный и тяжелый сон, я снова увидел перед собой шесть пламенеющих глаз, неотрывно наблюдающих за мной. В этот раз демон не издавал никаких звуков, а лишь неотрывно смотрел на меня, и я понял, что его преследование не прекратилось. Только сейчас я осознал всю опасность своего положения. Я обречен, Этьен! Зенрит Маиньош настигнет меня! – выкрикнул Франсуа и, прислонившись к стене, в отчаянии опустился на пол.
Пораженный рассказом, я не знал, что ответить, поверить ли его исповеди или признать безумцем? У меня не было никаких доказательств реальности его истории, я не видел загадочного камня и все еще верил во всемогущество воображения, которому под силу создать любое, даже самое необычайное творение. Единственным объяснением состояния Франсуа я считал постепенно прогрессирующую умственную болезнь, которая довела его до полного изнеможения. Решив призвать на помощь здравый смысл, я не стал поддерживать его фобию перед сверхъестественными кошмарами и попытался его успокоить. Может, и существовал некий камень, рассуждал я, который Франсуа мог считать волшебным; вероятно, когда у него начинались галлюцинации, он какой-то немыслимой логикой связал появление видений именно с ним, хотя, впрочем, это мог быть и любой другой предмет.
Прошло некоторое время, прежде чем Франсуа успокоился. Он медленно подошел к окну и молчаливо вглядывался в свинцово–серое небо. На улице начинался дождь, а в комнате повисло гнетущее напряжение. После долгого молчания, продолжая смотреть в окно, Франсуа проговорил:
– Сегодня, Этьен, я понял, как он настигнет меня. Можешь мне не верить и считать сумасшедшим, однако Зенрит Маиньош нашел лазейку в наш мир, сейчас он медленно движется сюда, чтобы осуществить возмездие.
С меня было довольно, я не мог поверить в этот бред. Словно почувствовав флюиды страха, источаемые Франсуа, я ощутил сильное беспокойство и решил немедленно выйти на улицу. Встав с кресла, я уверенно последовал к двери, но она оказалась запертой – видимо, Франсуа запер ее сразу, когда я вошел. Но с какой целью? В тот же момент, когда я обернулся, что-бы потребовать выпустить меня, в глазах потемнело от сильного удара по голове и я потерял сознание. Когда я очнулся, голова сильно болела, руки оказались крепко привязанными к спинке, а ноги – к ножкам стула, на котором я сидел. Франсуа стоял передо мной с дьявольским блеском в глазах, позади него располагалось то самое полотно, покрытое белой тканью, которое я видел в его омерзительно пугающей запертой галерее.
– О, ты очнулся, Этьен! Очень хорошо! Мне наскучило ждать. Прости за такой подлый поступок по отношению к тебе, милый друг, но я не видел другого способа продемонстрировать тебе свой шедевр. Только ты как истинный творец и ценитель моего искусства сможешь оценить эту работу. Да, теперь ты полностью уверился в моем безумии, но каким же будет твое облегчение или потрясение, когда я докажу тебе прямо сейчас, что все, о чем я тебе рассказал, является сущей правдой.
– Я не верю не единому твоему слову! Все эти картины лишь – порождения твоего больного, хотя и гениального рассудка.
– Ты заблуждаешься, мой друг! Сейчас я продемонстрирую тебе творение, которое разрушит твой скепсис, ведь, как я заметил, оно имеет одну потрясающую всякое здравомыслие особенность. Помнишь, я рассказал тебе, что сразу изобразил Владыку Границ, летящего на фоне бушующих вихрей? Спустя некоторое время я стал замечать, что с картиной происходят немыслимые вещи. Ты должен увидеть это, – сказал он и стянул светлую ткань с полотна.
Я взглянул: с холста на меня смотрело шесть красных, горящих огнем ненависти глаз, изображенных попарно друг над другом в центре картины. Тело демона было бесформенным, словно состоящим из черной дымчато–туманной материи, его многочисленные конечности походили на щупальца спрута и тянулись во все стороны из сгустка материи, которую я определил как туловище. Чудовище занимало почти всю площадь холста, но позади него были видны дугообразные вихри, придающие изображению иллюзию объема и некую перспективу. Эта картина не произвела на меня особого впечатления – я воспринял ее как очередную мастерски исполненную фантасмагорию вызванную наваждением. Я хотел сказать Франсуа, что не вижу ничего необычайного в этой работе, кроме болезненного воображения ее творца, но видя, как он неистовым жестом приказывает мне смотреть, решил его не гневить. Строя планы побега, я смотрел на картину и одновременно, двигая кистями рук, пытался ослабить затянутые на запястьях ремни: если я сумею освободить руки, то хотя бы смогу дать отпор безумцу, когда он набросится на меня.
Вскоре произошло то, что поколебало мое здравомыслие и въелось в память, словно кислота, вытравливающая знаки на металле. Через несколько минут созерцания мной было замечено некое едва уловимое движение там, где были изображены мерзкие щупальца. Всмотревшись пристальнее в это место в правом верхнем углу картины, я увидел, как гадкие конечности стали медленно и плавно извиваться. Картина оживала. Пятна, блики, цвета – все постепенно стало приобретать неотделимую от реальности достоверность, внушающую космический ужас. Понимание невозможности такого преобразования статичного изображения вступало в противоречие с моим зрением, наблюдающим воочию изменения картины. С восторгом созерцая картину, Франсуа громко и истерично смеялся, а затем прокричал:
– Видишь, видишь, Этьен! Эта картина живая! Никому еще из величайших живописцев прошлого не удавалось создать подобного. Когда я изобразил это летящее чудовище, оно находилось дальше, чем сейчас. Демон, несомненно, хочет пробраться в наш мир; единственная лазейка, которую он нашел, находится в нашем сознании. Когда мы воспринимаем его образ, он пытается просочиться к нам, приподняв вуаль нашей реальности. Ему это под силу, я точно знаю, наша реальность для него – всего лишь один из сотен миражей, в которые он властен проникать. Уже более суток, Этьен, я не смыкаю глаз; мир сновидений тоже доступен Стражу Границ, сейчас сон означал бы для меня гибель, но я намерен ее избежать, и здесь ты поможешь мне, мой друг.
Слушая Франсуа, я потерял дар речи и лишь неотрывно наблюдал, как мерзкие черные отростки медленно выползают с плоскости холста и, судорожно шевелясь, тянутся ко мне.
– Скоро он придет сюда за мной, но я рассчитываю, что он заберет тебя. Чернокнижник дал мне знак, он сказал, что единственным моим спасением будет жертва. Да, я не доверяю ему, но мне нечего терять, Этьен. «Нанеси на жертву знак, который я тебе дал и Страж заберет помеченного». Я всегда знал, Этьен, что когда-нибудь умение рисовать спасет мне жизнь, – сказал Франсуа злобно рассмеявшись, и, исчезнув, оставил меня наедине с этим кошмаром.
Неимоверным усилием воли мне удалось сбросить оцепенение: мне грозила большая опасность, я боролся за жизнь и всеми силами старался освободить связанные руки. Тем временем всю поверхность проклятой картины заволокло непроницаемо-липкой чернотой и комнату стал окутывать плотный дым, в котором то и дело виделось едва заметное движение. Красных глаз больше не было видно, они словно потонули в темной субстанции, хотя я чувствовал, как нечто наблюдает за мной неведомо откуда. Когда мне, наконец, удалось ослабить ремни, связывающие руки, передо мной сразу возникла фигура Франсуа. Обезумевший художник стоял, сжимая рукоятку сверкающего лезвием кинжала, его лицо исказила яростная гримаса, не предвещавшая ничего хорошего. За мгновение до того, как он решился вырезать на моей груди ритуальный знак, мне чудом удалось освободить руки и я набросился на него.
Я лишь хотел отбросить его подальше, чтобы иметь шанс освободить ноги, но все случилось иначе. От силы моего толчка Франсуа отлетел в сторону исчезнувшей в плотной тьме картине и словно застыл, увязнув в топкой жиже. Я увидел, как черные змеящиеся щупальца оплели его руки и горло, как, звякнув, упал на пол бесполезный кинжал, а по телу пробежала конвульсивная дрожь. Демон забирал его. Оглушительный крик раздался тогда из мрачного колодца, возникшего в этой дьявольской картине, сила его звука исчезала где-то в глубинах бездны, напоминая отдаленное эхо. Вне себя от мысли, что и меня постигнет такая же участь, я лихорадочно принялся развязывать ноги. Освободившись, я двинулся к выходу, но тело не слушалось, голова сильно кружилась, под тяжестью пережитого силы покинули меня, и я без чувств рухнул на пол.
Когда я очнулся, то лелеял надежду, что все увиденное окажется только страшным сном. Казалось, все стены молчали в тишине, пропитанные страхом, и, медленно поднявшись с пола, я вновь взглянул на последний шедевр Франсуа. Картина изменилась, ее композиция опустела, теперь на ней был изображен лишь уходящий в перспективу темно-синий колодец, пронизанный спиральными вихрями. Подгоняемый страхом, я быстро обыскал студию, нашел ключ и, отперев двери, с радостью покинул жилище безумного гения. На пару дней я заперся в своей комнате, пытаясь разобраться в случившемся, но так и не сумел найти разумного объяснения этим невероятным событиям. Несомненно, я побывал у черты, которая отделят наш мир от сверхъестественных существ из иных реальностей, и в смятении замер перед сатанинским зевом бездны. Несчастный же Франсуа, порабощенный очарованием дьявольских видений, проникшийся великолепием неземной красоты, преступил запретную черту и не смог вернуться. На протяжении всего добровольного затворничества меня не покидало ощущение, что Франсуа еще жив. Когда мне удалось заснуть, он явился передо мной в чуждом, неописуемом обличии, и лишь по некоторым едва уловимым деталям и чуть слышному голосу я сумел узнать его. Он умолял и настаивал, чтобы я снова отправился в мастерскую и забрал оттуда его последнюю картину – ведь если она будет уничтожена, это явится причиной его гибели. Голосом, словно идущим из глубины колодца, художник говорил, что «скоро он сотрет все следы моего пребывания в земном мире», а потому не стоит медлить. В награду за перенесенные ужасы он стал раскрывать мне величайшие тайны Вселенной и обнажать земные загадки, над которыми человечество будет биться еще сотни, а возможно, и тысячи лет. Он поведал мне о непостижимых пространствах, об антикосмосе, альтернативной Вселенной, о могущественных существах, подобных богам, и многом таком, чего я не вправе разглашать до конца дней. Пересилив себя, под покровом ночи я вернулся в его мастерскую и, стараясь не смотреть на загадочное полотно, поместил его в чехол из мешковины и перенес в свою студию. Утром я проснулся от запаха гари, проникшего через открытое окно, но не придал этому особого значения, но каково же было мое удивление, когда в вечерней газете я прочитал, такой заголовок: «Студия известного художника Франсуа Легранже сгорела дотла. В огне погибло множество работ. Сам живописец загадочно исчез».
Уже двадцать лет прошло с тех необычных и памятных событий, а последняя картина Франсуа все еще хранится, сокрытая от глаз, в тайнике моего дома. За все это время я не осмелился снова взглянуть на нее. Незримые волны ужаса накатывают на меня при мысли, что Франсуа все еще жив и бесконечно падает в бездонную пропасть, брошенный туда Владыкой Границ. Не хочу вас пугать, но несколько раз вблизи картины мне показалось, будто я слышу его вопль, доносящийся из запредельных пространств.
Все, что я помню из своего прошлого — это только жалкие обрывки воспоминаний, смутные образы, проступающие в сознании лишь на мгновение и пропадающие вновь. Я уже не могу определить хотя бы приблизительно, сколько нахожусь здесь, в этом непостижимом пространстве, где черные, пугающие тени пролетают мимо, а гротескные пейзажи и ландшафты бесконечно меняются словно декорации. Здесь нет времени, и я могу только гадать, сколько нахожусь здесь – может, лишь мгновенье, может несколько лет, а может, и саму вечность? У меня не осталось ничего, кроме бесконечной вереницы размышлений о том, кто я, как оказался здесь и как мне суметь выбраться отсюда? Я постиг лишь то, что нахожусь как бы в промежутке между десятками миров на изнанке бытия, во власти черного эфира, который круговым потоком несет меня через образы странных и чарующих миров, через их далекое прошлое и будущее, их возвышение и падение, их жизнь и смерть. Как ни прискорбно мне было осознавать, но поначалу я был рабом черного эфира, полностью погружаясь в его неистовый поток, несущий меня сквозь вечность; я был прикован к нему, и когда пытался выйти из этой ловушки, то испытывал неимоверные страдания, заставляющие вновь погрузиться в ослепляющую черноту и продолжить свой бесконечный полет через пространства. Единственной отрадой было созерцание открывающихся взору неведомых и чудесных миров ошеломляющих своей красотою или же уродством. О, да я видел много чудес и мерзостей, влекомый неумолимым потоком. Я всегда с удивлением разглядывал золотые шпили Атлантиды, сферические храмы Гипербореи, неземные пейзажи с циклопическими каменными зданиями, огромные тропические леса, омываемые древним океаном. Но ужас охватывал меня, когда перед взором вставал мир, где царили вечные сумерки, а его высокие черные башни, огромные мосты, перекинутые через широкие каналы, по которым текла черная жижа не вызывали во мне ничего, кроме омерзения. Пустыни, огромные раскаленные пустыни, хранящие под своим покровом усыпальницы с проклятыми саркофагами вызывали во мне только скуку, а разрушенные от войн огромные города навевали уныние. А однажды я даже видел, как взорвалось солнце, освещавшее дряхлый, умирающий мир, океаны вскипели и испарились, а он развалился на куски, превратившиеся в раскаленные докрасна астероиды – это было великолепное зрелище, которое я часто вспоминал.
Власть эфира была еще сильна, но однажды случай позволил мне немного освободиться от его тирании. Повинуясь приказу могучих непонятных слов, которые словно пронзали пространство, в котором я находился, поток внезапно изменился, забросив меня в один из миров. Я оказался в широком зале, освещенном свечами, передо мной стоял человек, облаченный в черную сутану, он продолжал произносить странные слова, и я понял, что с их помощью ему удается повелевать тёмным потоком. Взяв с алтаря, стоящего в центре зала нож, испещренный сигилами, он резкими и быстрыми движениями отсек меня от черного эфира и поместил в пурпурный камень золотого перстня. Так, избавившись от власти эфира, я стал рабом чародея. Разлученный со своей изначальной стихией я испытывал неимоверные боли и страдания; зная об этом, чародей лишь потешался надо мной, а когда он направлял взгляд своих властных, злых глаз в камень и читал заклятье, я вынужден был повиноваться ему и рассказывать о мирах и эпохах, которые повидал. Со временем боль прошла и, когда маг не тревожил меня, я словно погружался в сон, наполненный воспоминаниями. Маг часто призывал меня для беседы, я отвечал на все его вопросы и даже не мог предполагать, что у меня могут быть такие глубокие знания о тех сферах, которыми интересовался мой повелитель, ненависть к которому росла все больше. Да, теперь я мечтал выбраться из камня обратно в эфир, где мое существование было не таким однообразным и скучным. Время было неведомо мне, и освобождение пришло само, камень треснул от высокого жара и, вылетев из него, внизу я увидел, пламя огромного костра и все понял. Чародей пылал на костре, и одному Богу было известно, как он сумел в застенках инквизиции прятать перстень – главное свое сокровище. Меня же снова поглотил поток черного эфира, но теперь я ощущал, что он не имеет больше такой власти, какая у него была ранее. Паря в черном пространстве, я научился погружаться в забытье, в которое впадал, будучи узником магического камня, и так освобождался на время из-под власти потока. Чем больше длился мой сон, тем дольше я был свободен и мог свободно перемещаться, поэтому путешествия мои стали более увлекательными, и теперь, имея некоторую свободу, я более подробно изучал местности, куда меня заносило.
Однажды я попал в город, который показался мне смутно знакомым. Он был выстроен из красного кирпича, над ним возвышались высокие железные трубы, испускающие черный дым и копоть в мутное, безжизненное небо, которое давно потеряло чистоту светлой лазури. Что-то из глубин моей памяти стало всплывать в эти мгновения, когда я созерцал эти неприветливые и убогие кирпичные здания. Я не сумел вспомнить, что именно манило меня в них? После долгих размышлений я осмелился предположить, что когда-то жил здесь, а может, даже вырос среди этих испускающих яд труб, и решил, что ключ к моему прошлому и к тому, почему я оказался, в плену между мирами, стоит искать именно здесь.
Теперь, когда изредка мне удавалось попасть в мрачный город из красного кирпича, я внимательно вглядывался в его жалких обитателей, измученных тяжелой работой, в его неприметные и однообразные улицы, залитые грязью и помоями, и в свинцово-серое унылое небо, обугленное дымом фабричных труб. После нескольких путешествий по кирпичному городу что-то поменялось во мне, я стал вспоминать, а однажды ноги сами понесли меня, словно я был под внушением, по длинному лабиринту улиц и перекрестков и вывели к огромному кирпичному зданию, покрашенному в бледно-желтый цвет. Краска почти вся облупилась, штукатурка висела кусками, а некогда прочные кирпичи покрыла вязь трещин, от которых здание, казалось, может рухнуть в любой момент, рассыпавшись на куски. Я взглянул на черные стекла окон, смотрящих с безразличием на такие же бездушные соседние дома, и они мне показались пустыми глазницами черепа. Лишь одно неприметное окно, расположенное слева на верхнем этаже здания привлекло мое внимание, и я вспомнил, что когда-то очень давно жил там. Но как только я направился к дому, чтобы войти в него, то опять провалился в пространство между мирами, исчезнув в не отражаемой черноте бездны безвременья.
Я продолжил свои вынужденные скитания по мирам и эпохам, но теперь у меня была цель — снова попасть в кирпичный город и посетить место моего предполагаемого обитания. У меня появилась надежда до конца раскрыть тайну своего прошлого и получить разгадку, почему я попал в сверхъестественную ловушку, из которой нет выхода. Еще не был я так близок к разгадке своих тайн и искренне ликовал, когда после долгих скитаний вновь появился в кирпичном городе. Быстро отыскав то бледно-желтое здание, я вошел в черный от копоти и грязи подъезд, и быстро стал подниматься вверх, по бетонной, засыпанной мусором лестнице с поломанными перилами на последний этаж, где было мое бывшее жилище. Я торопился, боясь внезапно исчезнуть перед самым порогом разгадок тайн своего прошлого и, быстро миновав лестницу, решительно открыл дверь когда-то принадлежавшей мне комнате. То, что я там увидел, было настоящим шоком, и меня объял нестерпимый ужас, ледяной кошмар покрыл меня целиком – да, я все вспомнил и ощутил безвыходность своего положения.
Когда-то, как и другие люди, я жил здесь, в этом городе, но отличался от них лишь тайными мечтами познать запредельное и лежащее за гранью человеческого представления. Я лелеял надежду однажды навсегда покинуть ненавистный город и пустится в странствия по далеким мирам и стал стремиться всеми силами к этой, казалось, безумной цели. Ночами я сидел над древними магическими фолиантами и оккультными книгами, вникая в запретные учения и стараясь освоить способы, которые должны были вывести меня во внеземное мистическое пространство. Но все попытки были тщетными, и я почти отчаялся выбраться из серой реальности мрачного города. Через некоторое время, возвращаясь поздно домой, я встретил на одной из пустынных улиц эту странную фигуру в черном широком плаще. Он медленно двигался навстречу, его лицо скрывала тень капюшона. Мне стало тревожно, страх и отвращение вызывала во мне эта персона, и теперь я не сомневаюсь, он не был человеком. Это был ползучий хаос, владыка тёмного эфира, посланник злых сил, вечно заманивающий в свои сети искателей запретных знаний. Да в своем безрассудстве я пытался призвать его, верил, что он может указать мне путь, но тогда он не явился предо мною. Однако он услышал зов и сам нашел меня. Приблизившись ко мне, он проговорил грубым, глухим голосом: « Я услышал твой зов, а те, чей зов я слышу, достойны, быть моими слугами, – говорил он, извлекая из складок плаща древний, полуразвалившийся фолиант и навязчиво, даже с некоторой наглостью вручая его мне прямо в руки, – возьми, это путь, следуя которому ты обретешь, что искал». Сказав это, он двинулся дальше по улице, словно я не встречался на его пути. Провожая его взглядом, я видел, как он скрылся из виду, свернув на перекрестке, и услышал громкий зловещий смех, разносившийся эхом по пустой ночной улице, словно раскаты грома. Вне себя от удивления и страха, я взглянул на ветхую книгу — она была тяжелой, в переплете из черной выделанной кожи, ее листы были изготовлены из плотного, желтого пергамента. Я открыл книгу и, прочитав название, был поражен, что держу такое сокровище. Это был редкий колдовской гримуар, написанный на латыни римлянином Тэрцием Сибеллиусом и называвшийся «De Vermis Mysteriis». Я слышал раньше об этой книге, но не мог даже мечтать о том, что она попадет в мои руки.
С тех пор, как проклятый фолиант появился у меня, я не спал ночей, постигая его мрачные тайны и с каждым днем все больше углубляясь в его темную мудрость. Я оставил свою нудную работу, забыв друзей и близких, и стал полным отшельником, сутками изучая книгу. Вскоре я настолько проник в ее тайны, что нашел способ к осуществлению своей дерзкой мечты. Ночью, когда бледные звезды поглотила тьма черного неба, я начертил в своей комнатке на полу огнем пять концентрических окружностей с символами власти, стоя в центре этого горящего круга я читал заклинание, открывающее врата в запредельное. Пред моим взором возникли странные видения, я увидел тысячи миров, объятых черным эфиром, под плащом этой безликой субстанции сокрылись миллиарды тайн и загадок, которые раздавят любой интеллект своей непостижимостью. Да, там, в этой могучей лавине знаний, мне было дано лишь небольшое время, чтобы отыскать способ прохода в иные сферы для вечных путешествий по многим мирам. И я нашел этот способ, хотя вернее сказать, что это он нашел меня. Когда демон из бирюзового тумана с желтыми сверкающими глазами явился из вихря видений, тогда показалось я, снова расслышал дьявольский хохот незнакомца в плаще, вручившего, мне колдовскую книгу. Демон властным голосом потребовал сияющий белым светом кристалл, висевший на золотой цепочке у меня на груди, это удивило меня, ибо осталось абсолютной загадкой, откуда он у меня появился? Очень быстро и без колебаний я сорвал кристалл и швырнул его демону. О, как долго жаждал я попасть в запретные пространства. Бирюзовый туман, из которого состоял демон, вспыхнул неземными лучами, когда в него попал сияющий кристалл, а затем из этого света словно щупальца потянулись ко мне нити черного эфира, оплетая, как паутина, и затягивая в поток, несущийся между мирами. Вот так я оказался в этом запретном пространстве, где буду скитаться вечность, пока космос не рассыплется в прах. Да, я все вспомнил и теперь с отчаяньем смотрел на полуистлевший скелет, лежащий на полу маленькой комнатки в плену выгоревших окружностей, я отдал кристалл своей души демону, я погиб, достигнув мечты, и стал призраком, вечно скитающимся среди миров в ловушке бездны безвременья.
Вдруг озарилась светом могила одна, и из земли высунулась костяная длань, и раздался глас:-«На костёр!». И сделался свет по всей планете, ибо из земли восстал сам Торквемада. Проследовав к одной из могил, он забормотал что-то невнятное, и на Земле сделался страшных грохот, и восстал Ганнибал-сын Гамилькаров,-извечный противник Рима, ярый язычник. В длани его был вложен меч, на коем была надпись на финикийском:-«Во имя вечной борьбы!», а главу украшал шлем, на коем чёрным светом блестел финик — символ проклятого града. И встал он рядом с церковником.
Тут вдруг раздался страшный грохот, и красные доселе небеса вдруг почернели, и полился вместо слёз, подобных влаге дождевой, чёрный, словно шкура бесова, гной. И спустился с небес бич народов — Аттила, и следовало за ним бесчисленное войско из воинов, что восстали мира и порядка воцарения для.И восстал из мертвых великий тиран, и имя ему — Жан-Поль Марат. Сидел он в позолоченной ванной.Потирал он жадно руки в предвкушении власти.
И собрались сии мужи на Голгофе. Вдруг страшно сделалось на небе, и узрели живые свет, неизведанный доселе.Крики оглушали Новых Вождей. Призвав народы, они сказали:-«Пойдите и уничтожьте… идите и убивайте… не оставьте сильных… слабых в рабство… башню ж вавилонскую обнесите забором… и возведите храм… возвеличьте правителя.
И тогда затряслася земля, и расступился Рейн, и прах великого злодея слипся, оброс кожей, и вновь услышали люди клич нацистов, что не раздавался почти 70 лет. Страшный лик, без усов, но всё такой же злобный взирал на испуганную толпу, среди которой уже не различить было арийцев и чёрную плебейскую народность… с ней он нещадно боролся, желая изничтожить, не оставив камня на камне. И горькая злоба взяла Гитлера, и, воспрянув, пошёл он ко другим мужам, на Голгофу. Севши рядом, стал взирать по сторонам, ибо мир за столько лет сильно изменился.
Вместе призвали они народ и глаголили о пришествии Нового царства и начале Нового мира, где живые будут слуги мертвецам. Начертали они на земле новый порядок, тем самым утвердивши своё право на вечное владение земными и небесными богатствами, ибо сделались герои равными богу по силе и мощи.
Честныя же в рабьи лохмотья облачены были. И отправили их воины тьмы в казематы на веки веков, ныне и присно. И в этот миг сделалась гроза… и засверкали очи правителей… отсверкала зорька… опустилась ночь.
II.На троне
И взошёл на трон Марат, сделавшись вечным царём. Повелел он в самом начале созвать писцов, дабы положить начало новому слову. Преемником стал он сам себе сим поступком. Ганнибала сделал он предводителем войска, а бича народов Сатана, за его помыслы злые, сделал лучшим воином, давши ему силушку богатырскую да хитрость лисью. И стала тьма… опять.. -«Слишком много люду… слишком много живых… слишком… слишком..»И засверкали очи Аттиловы… и вопрошал он права… у Марата… ибо жаждал крови… 270 лет… заточение в земле… плоть уж изъедена червями… от одежды остались лохмотья… и кивнул одобрительно… улыбнулся скелет… и узрел Аттилу, что лезвие меча сваво точил… представлял кровь… и скалился… и заглаголил Гитлер… призвал свергнуть людей… растоптать… уничтожить… ибо ненавидел человеков… и возвели мертвецы печи, куда неверных отправляли… и загорелись вмиг глаза у мертвецов… Гитлер молвил:-«Сие… есть мой новый план… дабы человеков живых боле… на земле не было.»
И взяли мертвецы оружие и зашагали строем, како много лет назад, звонячи латами своими в прадедную славу… Смятение… Страх.. Люди объяты ужасом… Войску нет числа… их орда… Одного уложишь… придут на подмогу двое… паника… страх… Смерти лик узрели люди вновь… И приказал Ганнибал живых… превратить в рабов… иль умертвить… их участь незавидна… и нет иной дороги… Марат же огонь-пламя сделал… приказал сжигать неверных… и факел .. Торквемаде в длань вручил… и гогот по земли… и стены затряслись… Гитлеру Марат… поручил идею разработать… Чтоб было всё… и кровь рекой… и беды, но идея… превыше.. всё тлен… но мир уж не воскреснет… враги в крови… свои в огне… это война… вновь блицкриг, но теперь… настало время побеждать… вопреки всему… ибо боле нет преград… И очи заблестели… и засверкало синью небо… и полилася кровь… и земля стала как лёд… убийства стали нормой… жизнь превратилась в ад… ибо не ведали живые, где приют найти… от зла, что вскресло после рагнарёка… злом обуяна планета… люди не знают, где укрыться… а войско Ганнибала с Аттилою в начале… время шло.. и люди превращалися в рабов… тяжёлая жизнь… но так,… чем страху смерти даться… так думали живые… смотря на мертвецов.
III.Охота
Встал Торквемада… взял в руки факел… и меч… и поступью тяжкой пошёл… запылали вокруг костры… возопили живые… ибо от мёртвых… что Дьяволу душу отдали… не было спасу… мертвецы же, взирая на пламя, громко смеялись… небо покрылося копотью… и запах гари завитал в воздухе… чёрные столбы от кострищ вздымались в небо… прах же смывался кровавым дождём… кой вызывали восставшие из ада шаманы… народ же… Гог и Магог… изгнание… кровавые реки… предсказания сбываются… смерть и чума приближаются… на уцелевших идёт охота… гул стоит… слышны речи… различимы слабо… видно, мертвецы глаголят меж собою… земляне ж… словно мухи… безысходность… печаль… тоска и уныние… смерти уже не боятся… крики слышны… пылают костры… от них идёт горький дым… видно, люди сгнили изнутри… несмотря на лоск снаружи… дым к небу не идёт… стеляся по земле… на башню вавилонскую водружены знамёна… зверя… того самого, что помог восстать из мёртвых… гадам, подлецам и прочей мрази… крик… кого-то ведут на костёр… с Голгофы Торквемада скалит челюсть… и запылал живой… столб дыма… чёрная копоть…-«Видно, гнилой человечек-то был!»-мыслил Гитлер-«Не зря… я ещё полвека назад… предупредил вас… говорил вам… но вы не слушали… и не слышали… теперь платить придётся… за всё… нам всё равно уж… теперь мучайтесь вы… боль и унижение… наказание вам навека… не приняли к вниманию… теперь терпите… в огнях семи кругов горите… мне смешно». Умолк Адольф… молчание гроба воцарилось… вот мертвецы… к дыбе привязан кто-то… поджёг мертвец дрова… и запылал костёр… горел кто-то… и смотрел на небо… и смерти в пасть вошёл он… и прах веял по ветру… догорал кары костёр… и молния ударила… и начался вдруг дождь… костёр же воспротивился… сильнее запылал… и мертвецы стали бить челом… ибо была ночь… и наступал рассвет… но солнце не взошло… и темень воцарилась… Людей объял испуг… Гитлер же улыбался… люди искренне боялись… стать жертвами костра… а мертвецы пели… вернее выли… златой идол, что стоял посреди града был снесён… на купол мертвецы… водрузили знамя зверя… он дал им путь ко власти… бессмертие… и право… быть выше над людьми… быть подобным солнцу… его больше небыло… свет ушёл в небытие… отныне… навсегда… остались только хаос… смерть… война… беда… лишение… и кромешная тьма…
Однажды я возвращался от друга домой. Засидевшись допоздна, я решил не оставаться у него ночевать, а идти в ночи домой, чтобы к утренней зорьке добраться до родного дома. По пути, ввиду страшной ночной духоты, меня стала понемногу одолевать жажда. Продвигаясь ближе к дому, я чувствовал, что жажда становится нестерпимой. И вот, словно оазис посреди пустыни, посреди кладбища, через которое пролегал мой путь до дома, возник, будто из воздуха, возжелаемый мною родник. Я страшно обрадовался этому, так как давно хотел утолить мучавшую меня уже довольно долго жажду. Воспрянув духом, я побежал к нему, не зная, что меня там ждёт.
Когда я подошёл к роднику, то страшно удивился и даже ужаснулся : вместо чистой ключевой воды, которая обычно течёт из родника, из него текла какая-то жёлтая мутная жидкостьЮ похожая на речную воду, которую замутили водорослями и песком, бросив в воду камень.
Однако и через эту муть, я смог разглядеть чьи-то глаза, внимательно смотрящие из глубины родниковой жидкости. Да-да, именно жидкости, посему как это была не вода, а нечто другое. Но что это, я определить с виду, к сожалению, не смог. Жидкость была словно неземного происхождения. Я долго не решался попробовать её, но жажда пересилила.
И когда я склонился над влагой, чьи-то цепкие пальцы схватили меня за волосы. Я подался назад, и из воды показались руки и голова вурдалака. Его лик был страшен, ибо не был он похож на вурдалака из сказок : волчье рыло, однако нос человечий, а глаза орлиные, но красные. Было видно сразу, что это не покараный дух, заточенный в шкуру вурдалака, а самый настоящий посланник Сатаны.
Рукой я нащупал трость, но взять её сразу у меня не вышло, так как вурдалак тянул меня в пучину чёрной влаги. Я страшно испугался, ведь это не вода была, а чёрная, как ночь, слизь, будто наплевал вурдалак в воду, превратив живительную влагу в зловонную слизь, которую невозможно было даже вдыхать, и зловоние от неё аж резало глаза.
Со всего размаха я дал вурдалаку в рыло, и на моей руке остались следы, которые не зажили до сих пор, оставив шрамы, напоминающие и доселе об этом ужасном случае. И когда я ударил, он ужасно громко закричал несвоим голосом, да так громко, что покачивались могильные плиты, а свечи, горевшие на могилках, погасли.
Вырвавшись из его цепких лап, я отпрянул назад, и, не поворачиваясь к нечисти спиной (как говаривала мне бабушка, нечисть любит нападать со спины, ибо это наиболее уязвимое место в человеке), стал искать ружьё.
Нащупав его наконец-то, я зарядил две серебрянные пули, которые всегда были у меня в магазине, и два раза выстрелил ему в голову.
Я страшно обрадовался, ибо думал, что с вурдалаком покончено. Я обрадовался и побрёл домой.
Но, как выяснилось, не тут-то было.
Я думал, что с нечистью покончено, но не тут-то было: наточив когти о камень, рядом с которым он рухнул оземь, он подскочил и в два прыжка нагнал меня.
Я же страшно испугался, когда услышал, что за мной несётся вурдалак. Зализывая по дороге рану в сердце, он бежал, вернее, — нёсся,- умело обходя все ограды, и перепрыгивая через ряды памятников и деревянных крестов. И вот он уже почти нагнал меня. Я понял, что большой битвы с нечистью мне не избежать.
Резко повернувшись к нему, я его страшно удивил. Однако ни он, ни я не произнесли ни слова, лишь молча стали готовиться к битве: я мысленно читать молитву, а он — бубнить нечто вроде сатанинского заклятье на невиданную по силе мощь и невероятную смекалку, которая, по его задумке, поможет ему выиграть схватку и завладеть моею душою.
И, взяв в руки щиты и мечи, схлестнулись мы в смертельной битве. Мы обменивались ударами так быстро и лихо, что начавшаяся гроза показалась нам освежающим душем, который придавал каждому из нас сил для продолжения битвы, и благодаря которой, я смог, наконец, испить чистейшей воды, что в одно мгновение придала мне физических и духовных сил для продолжения нашуй кровавой сечи.
Пришедшая вурдалаку на помощь орда чертей, которую я завидел ещё издалека была убита архангелом и его свитой из воинов света, которые были посланы самим Богом, чтобы помочь одолеть силушку дьяволову. И встали они позади меня. Я сплюнул кровь и пприготовился к решающей сече.
Но внезапно вурдалак со своей свитой сломали планы.
И запели воспрянувшие ото сна птицы, и стало светать. Заголосили птицы что есть мочи, и объял вурдалаков страх животный за бытие своё, ибо от них пошёл пар синего цвета и воздух смрадом наполнился. И стали они дрожать при ходьбе, ибо таяли и чёрная желчь капала на землю, оставляя следы на песке.
И вдруг солнце засияло ещё ярче, и загорелись вурдалаки огнём праведным, ибо поразил их архангел стрелою огненной.
И заметались нечисти, стали набрасываться на меня, но я уже не был слаб, ибо утолил жажду, всю ночь мучавшую меня. С одного удара я поразил вурдалака в самое сердце, и, издав истошный крик, вурдалак вдруг исчез, а небеса окутала чёрная пелена.
Когда она рассеялась, я увидел, что на месте, где стояла армада вурдалаков, остались лишь чёрные непонятного происхождения пятна.
И тронул меня за плечо архангел, протягивая мне ковш чистейшей, как слеза младенца воды, и молвя при этом:-«Пей, ты это заслужил!»И запели херувимы песнь хвалебную, ибо сразил я чернь, которая всю воду земную отравить помышляла. Пил я много и жадно, так как не утолив жажду прежде битвы, стал бороться с нечистою силой.
Когда ж я утолил жажду, вознесли меня на небо ангелы, показать в награду, что есть рай такое. И я увидел сад, где под деревьями восседали люди, бесседовавшие между собой, поющие песни, и вкушающие плоды сладкие с деревьев.
Как и было сказано в Библии, лишь одно дерево было нетронуто, ибо сорван только один плод.-«Это то самое дерево?»-спросил ангела я.-«Да,»-ответил он,-«Сорви вот этот плод, и ты узнаешь, что есть добро и зло, и станешь как Бог.»-«А я не умру?»-«Да нет же! Лишь станешь как Бог».
Сорвал я плод и вкусил его и узрел Бога, пав ниц пред Ним.-«Ты»-молвил-«храбрый воин света, поразивший нечисть земную. Оставайся с нами — будешь херувимом.»
Но я позволил себе отказаться от предложения Господнего, сказав, что я хотел бы реализовать свои добрые помыслы там, — на Земле.
-«Чтож,»-молвил Он,-«Похвально-похвально, что ты ратуешь за людей и беспокоишься о них.Большинство сейчас неисправимые эгоисты, думающие только о себе. Ты, как Я вижу, не из таких. Что же, вот тогда тебе подарки.». Бог хлопнул в ладоши, и один из ангелов, вынес короб, полный всяких коробочек и колбочек. -«Здесь всё,»-молвил он-«что надобно для счастливой жизни.»-«Спасибо, Господи Тебе за этот подарок,»-сказал я-«Не можешь ли теперь, Отче, отправить меня домой?»
И ничего Он не сказал, лишь хлопнул в ладоши и я очутился у входа в родной посёлок. По дороге я встретил знакомых.-«Где ж ты так долго был?»-«Вы не поверите — у Бога в гостях.»-«Что ты мелешь»-«Вот доказательства,»-сказал я и вынул из короба колбу с ликом Господним. Изумились люди, а я с гордо поднятой головой пошёл домой спать, дабы забыть произошедшее.
Но и сон мне не дал такой возможности, ибо привидилось мне во сне, что вновь восстановивший силы вурдалак ныряет в этот же самый родник и вновь глаза его разгораются страшно, когда видит он путника, алчущего влаги, како света дневного.
И склонился молодец, не ведающий опасности над родником, и страшно закричав, вурдалак вцепился ему в волосы. Не ожидал он такого подвоха и растерялся, и не успел он схватиться за спасительную корягу, и утянул вурдалак его в омут чёрной желчи, что была там вместо влаги.
Вдруг раздался крик предсмертный и зачавкал вурдалак и съел он человека целиком, не оставив и кости.
И лишь мокрое пятно осталось от того парня ровно на том месте, откуда паренька нечистый в свои чертоги уволок.
С тех пор прошло немало лет, но я до сих пор помню ночной путь домой от друга, и эту духоту, и это кладбище, и этот родник, и эту битву, и аудиенцию у Бога, и бесседу с Ним, и подарки, и этот зловещий сон.
Сие есть некое предупреждение для того, чтобы люди воздержались от бездумных поступков, от слов ненависти, произнесённых в запале ссор и ругани. Ибо слова эти заполняют родник желчью: чёрной как безлунная и беззвёздная ночь, где царствует нечисть и сам нечистый руководит балом, где веселятся и горланят свои страшные песни, койи, словно гром сотрясают деревья и кусты, с которых даже осыпаются ягоды.
Всегда, дабы не попасть в руки Нечистому, надо знать молитву, чтобы не проникли в душу помыслы нечистыя, ибо, как говаривали древния «мысль порождает действия», а действия зачастую, имеют под собой злой умысел.
В заключении, хочу обмолвиться, что сей художественный опус не претендует на какой-либо высокохудожественный титул, именуемый в народе «стихотворение», ибо стихотворцев в мире не осталось — есть лишь те, кто именует себя позорным титулом поэт — и гордится этим.
Сегодня умер мой ребенок. Мой сын. Мне еще не пришла похоронка. Потерявшие своих детей соседки еще обнадеживающе кладут руку на плечо: вернется. Поет за работой его любимые песни приемная дочка Наташа. Знакомые считают меня счастливицей. И только одного никто не знает: НЕ ВЕРНЕТСЯ.
Мне еще не пришла похоронка. И никто не принес страшной весточки. Разбилось зеркало… И я не нашла его среди осколков. ЕГО ТАМ НЕ БЫЛО. Как не было и в любом другом месте. Вообще нигде. Никогда больше никто не увидит, как он улыбается одними глазами. Никогда больше никто не услышит скрип половицы под его легкой поступью. Никто. И я тоже. Я тоже…
Сегодня умер мой ребенок. Он смеялся и говорил серьезные вещи, стоял и бежал, и падал, и вновь поднимался ради чего-то большего, чем, как ему казалось, был он. А потом его не стало. И я не знаю, как это случилось. И я не знаю, что я теперь должна делать. Плакать? Биться головой о стену? Забыться? Умереть?
Мой сын не думал о смерти. Убивая своих врагов, он думал о жизни… Не мог не убивать. Теперь его нет. Почему же я еще здесь?
Он хотел, чтобы я жила… И жили другие люди, любили, прощали. Он хотел, чтобы рождались дети и чтобы матери не посылали своих детей на войну.
Сегодня умер мой ребенок. Мой сын. Война когда-нибудь закончится. Она бессмысленна и потому умрет, унеся с собой тысячи жизней, которые еще здесь. И тогда кто-то вспомнит его. И меня. Потому что я была его матерью. Потому что я дала ему жизнь.
А те, другие, оставшиеся в живых, — живут, потому что он, мой сын, отдал жизнь за них. Значит, не бессмысленной была и его, и моя жизнь. Это я дала жизнь тому, кто может погибнуть во имя спасения других, кто может прощать, кто может сделать добрее саму жизнь. И, быть может, это когда-нибудь уничтожит войны, чтобы не было слез матерей о не вернувшихся с войны сыновьях.
Может, в этом и есть мое главное назначение на этой земле – дать жизнь сыну, чтобы навсегда спасти мир от войны…
Часть 2. «Приснись мне, папа…»
Там осталась моя кукла. За красные пухлые щеки я звала ее Рябиной. Хотя мама считала, что ей больше подходит Клюква. Я шила кукле платья с кружевными оборками, представляя, что она живая, а саму себя называла Морским Бризом, приносящим с собой запах Экзюпери и одуванчиков. Мне было почти 12. В июле мы собирались к морю. Я вела дневник, воображая, как стану великим писателем, и родные опубликуют его после моей смерти.
Рябину подарил мне папа несколько лет назад. Папа, приснись мне хоть разок! Ведь ты не дарил мне подарка на день рождения в этом году. Снись мне, пожалуйста, раз в год, на день рождения или на Пасху, чтобы я смогла помнить твое лицо и голос, чтобы размытый образ в моей голове становился больше похожим на тебя…
Раньше мне часто снились кошмары. Но я их не боялась — знала, что после всех ночных страхов еще теплее встретит меня солнечный лучик, каждое утро пробирающийся к моей подушке через дырочку в кисейной занавеске. Мне было почти 12, когда лучик не пришел. Он оказался в концлагере или в газовой камере. А может, ему «повезло» — и его застрелили. Я больше не видела ни одного кошмара. Должно быть, плохие сны — весточки от тех, кто был дорог и ушел. Они приходят, чтобы предупредить нас о том страшном, что нас ожидает. А когда наступает это страшное — сны уходят. Теперь ночи похожи на дни, а дни похожи на ночи. Кто-то украл улыбку у утра и слова любви у сумерек. Времена года осиротели. Планета контужена войной.
Что-то умерло. Что-то, что отличало меня от других, делало меня мною. Не стало дожидаться, пока море станет красным. Пока все одиннадцатилетние девочки оставят кукол в воронках и станут смертными взрослыми. Пока все мамы будут плакать, а папы сниться.
Хороню себя саму. Засыпаю землей куклу Клюкву в кружевном платьице. Я считала, что ей больше подходит Рябина… Умерла гостья из прошлого, рыжая веснушчатая девочка с короткой стрижкой, под ногами которой искрились волны, и колыхалась под заигрывания ветра сухая желтая трава. Поворачиваюсь и ухожу. Впредь не открываю глаз.
Вселенная безмолвствует.
Часть 3. «Нам хочется быть похожими на ВАС…»
Светлане Георгиевне Вороновой, ветерану Великой Отечественной войны
Всегда больно слушать о том, что было пережито. Но нельзя не слушать. Нельзя не знать.
Нельзя потому, что они были такими же, как мы, и все же не такими. Нельзя потому, что это, пожалуй, самая героическая и самая кровоточащая рана нашего народа. Нельзя потому, что это наша история.
Я хочу сказать спасибо Светлане Георгиевне Вороновой за то, что мы сегодня слышим, мы сегодня знаем, что мы как будто сами побывали в тех испепеленных сороковых. Спасибо за то, что нам хочется быть похожими на ВАС, а не на звезд Голливуда. За то, что мы знаем, какая она – любовь к Родине!
Недавно мама узнала, что у нее скоро будет малыш. Малыш – это я. И я планирую обнять свою мамочку через семь месяцев, в январе. Я уверен, что моя мама – самая лучшая в мире, и она меня очень любит. Знали бы вы, как забилось ее сердце, когда она узнала обо мне. На миг мне показалось, что она заплакала от счастья. А потом она погладила животик, в котором я так уютно разместился.
К великому несчастью, мама стала плохо спать. Ее что-то волнует. Я слышал, как папа говорил ей о начале войны,… Голос его был очень тревожным, а потом мама просила его остаться с ней, с нами, и никуда не уходить. Но папа её не слушал. На прощание он прикоснулся своей большой холодной рукой к нашему животику и поцеловал маму в лоб. Я протянул ему свою ручку, он почувствовал прикосновение и улыбнулся. Я очень-очень хочу, чтобы он скорее вернулся. Ведь снаружи так страшно. Каждый день я слышу какие-то взрывы, выстрелы, крики людей, последнее слово погибающих солдат — «мама».
Я чувствую, как моя мама боится. Она осталась совсем одна. Никто не поддерживает её. Мне тоже становится очень страшно. Папа давно не писал нам писем, от него не пришло ни одной весточки с того момента, как он ушел.
Чтобы выжить, мама устроилась работать медсестрой в госпиталь. Мы с ней помогаем раненым солдатам. Ей тяжело носить меня везде с собой в животике, но я уверен, что она справится, ведь уже совсем скоро я обниму ее.
Сегодня мама случайно услышала, как один офицер говорил что-то про моего папу. Её сердечко так быстро забилось, что я ударил ее ножкой, и она вскрикнула. Но я не хотел причинять ей боль, ведь она заботится обо мне совсем одна в такой трудный период времени. Мама пыталась поговорить с этим мужчиной о папе. Этот человек с очень сильным, грубым, но добрым голосом, отзывался о папе очень тепло. Но внезапно тон его голоса изменился. Я почувствовал, как моя мамочка заплакала…
Несколько дней мама ничего не ела. Она все время плачет. Я бы очень хотел прямо сейчас обнять и поцеловать ее, успокоить. Мне пришлось толкнуть ее пару раз в животик, чтобы она хоть капельку развеселилась. После этого я почувствовал, как она приложила свою руку ко мне и ласково прошептала: «Мы справимся…».
Я родился в январе 1942 года, когда было холодно и очень много снега. Это время, пожалуй, было одним из самых тяжелых для моей мамы, потому что велись ожесточённые бои, и я часто плакал от страха. Но она смогла преодолеть все трудности. Я восхищаюсь своей мамой и очень горжусь ею. Она дала мне жизнь и поддерживала ее во время войны, несмотря ни на что.
Родился у мамы с папой Сын. Вырос он большой-пребольшой.
Пришло время Сыну экзамены сдавать. Учит-учит, сдать не может.
Позвал Сын Отца и говорит: «Бать, так и так, мол, не могу вытянуть».
Взялся Отец за Сына, тянет-потянет, экзамен Сын сдать не может.
Позвал Отец Мать и говорит: «Мать, Сын то наш «ни бум-бум», не тянет».
Мать с Сыном учила, учила, тянула, тянула, а экзамен Сын сдать не может.
Позвала Мать Одноклассницу Сынову и говорит: «Одноклассница Сынова, помоги ему, а то сам не тянет». И вот уже их трое над Сыном хлопочут: Отец за математику, Мать за русский, Одноклассница за всё и сразу, тянут-потянут, а Сын им отвечает: «Не понимаю, плохо объясняете».
Позвала Одноклассница Учительницу Школьную и говорит: «Марьванна, так и так, мол, Сын-то не тянет, помогите ему». Взялась за Сына и Марьванна. Теперь их четверо. Суетятся, всё что-то объясняют ему, а он: «Не понимаю я, плохо объясняете». И домой уходит. Марьванна не растерялась, позвала Профессора знакомого. «Профессор, помоги, а то Сын не тянет». Профессор больше всех над Сыном старался. И так ему, и эдак преподаёт, а Сын хнычет: «Не понимаю, плохо объясняете». И домой уходит.
Расстроились все пятеро: и Отец, и Мать, и Одноклассница, и Марьванна, и Профессор. Сидят, горюют: «Что же будет с нашим Сыном-то?». Мать слезами заливается, Марьванна валерьянку вёдрами пьёт, Отец с Профессором ищут работу Сыну хоть какую-то, не пропадать же парню, в самом деле!
А Сын тем временем сидит в школьном дворе, подходит к нему Друг и спрашивает: «Как успехи?». А Сын как давай реветь: «Плохо, плохо дела мои, друг! Ничего понять не могу, не получается у меня сдать!»
Подумал Друг, в затылке почесал и говорит: «Вот ты всё занимаешься с кем-то, а сам что? Не дерево же, поди? Может, ежели сам попробуешь, лучше будет?» «Вряд ли», — ответил Сын и ушёл домой.
Дома увидел он расстроенных родителей. И шевельнулось что-то в груди у Сына. Понял вдруг, что столько людей над ним хлопочут, а дело ведь не в них. Это он сам учиться не хочет! С такими мыслями спать Сын и лёг. А на утро проснулся рано, умылся, сделал зарядку, всё как положено. И учиться стал. Усердно, прилежно, стабильно. Мать нарадоваться не могла, Отец – нагордиться.
И вот, пришёл Сын на экзамен, сдал его успешно, а Экзаменатор у него спрашивает: «Кто же выучил тебя так замечательно?» А Сын отвечает: «Мать с Отцом, Одноклассница с Марьванной, и Профессор с Другом – все мне помогали, ну и я постарался – вот и вытянули «Репку!»
«А мы все родом из деревни,
Из сеновалов и подклетей.
Мы до сих пор в деревне — дети,
Как ветви у больших деревьев…»
… Иван Алексеевич затянулся «козьей ножкой» и замолчал.
В избе густо пахло щами из кислой капусты, деревенским самосадом и полуистлевшими портянками, лежащими в чёрном углу бесформенной грудой.
Образа, завешенные уже третий год после смерти хозяйки – и успевшие зарасти паутиной, да давно не скобленый стол, да липучие пятна вокруг него – всё носило отпечаток какого-то отрешённого запустения, равнодушия к жизни…
Только бились в стекло фиолетовые жирные мухи, да приблудный слепень выписывал круги над столом.
Гость всё мял в руке фуражку, и всё не решался пригласить хозяина выйти во двор, на свежий воздух, подальше от этой затхлости и спёртости, от самого духа безразличия ко всему миру.
— Ну ладно, айда выйдем на свет божий. Вижу, измаялся весь уж, — внезапно прервал молчание Иван Алексеевич, и сам первый неожиданно легко, без скрипа и кряхтенья, как бы спорхнул с лавки – как с насеста, и открыл дверь, пропуская гостя на мост.
— Да ты не смущайся – я-то знаю – не амброзиями у меня воняет. Дак я ж всё равно запахов совсем не чую-то. С 43-го ещё. В носы тогда нам капали дрянь какую-то, чтоб не чуяли ничего, когда из танков ребяток наших выгребали, обгорелых да раздувшихся. И куски от них… Из легкораненых и комиссованных команду состряпали – и марш-марш на Прохоровку. Братские могилки сооружать. По жаре-то… Вот нюха и нет с того…
Иван Алексеевич сидел на вросшем чуть ли не на треть в землю бревне полуторного обхвата, почерневшего и как бы отлакированного многочисленными сиделками, и, казалось, разговаривал сам с собой, такой же черный от годов, как и бревно.
— А насчёт того случая… Так когда это было-то! Ого-го!. . Ещё Толька, старшой, народился – года не прошло. Где-то двадцать седьмой получается. Эвон – когда!.. Но – помню! Точь говорят – у стариков память крепкая, на старое-то! Даа…
Тогда с батей моим задумали избу новую ставить, Вот эту самую. Ну, батя в сельсовете бумагу на лес выправил. И налегке пошли – деревья выбирать, метить. Батя ведь лесником ещё при барине здешнем был. Всё мне пенял, что в лесники, в помощники к нему не пошёл. А я тогда к лошадям пристрастие имел, к сбруе, упряжи всяческой. Вот и выучился на шорника… Но лес – любил…
Так вот, топоры за ремни, по четвертушке хлеба в карманы – и в лес. А вышли-то уже поздновато – пока то да сё, да тут ёщё ко мне с заказом хорошим пришли – пока решили… Смотрим на ходики – а шестой час уже! Но август – светло ещё… Вот и пошли. До лесу-то около версты было тогда. Эт щас до него часа полтора пентюхать. А тогда – раз! И вот он – лес, берёзами светит.
Ну, по краю мелковат всё стоял, молодой ещё. Так, пометили четыре ствола – и всё. Говорю бате – завтра давай, спозаранку. А он – ни в какую: что дважды ноги бить? Пришли – сделаем. Вот так вот.
Пошли дальше, за Настюхино болото – в старый лес. В чёрный ельник.
Вот где стволы были! Самое оно – под нижние венцы. Тюкнеш по стволу – а он, как стопудовый камень, только прогудит глухо.
Батя решил и в сосняк сбегать, посмотреть и там.
А я под лапой елки на опушке сел. Сижу, краюху жую. Крошек немного у корней ёлки побросал – пусть птахам припас будет. Да и Хозяина уважить надобно…
И вот – пить захотелось – ну, прям мочи нету никакой.
Думаю – к родничку, что у Лешачьей балки, сбегаю по-быстрому. Возвернусь – и батя как раз придёт.
Шёл по иголкам еловым – сухо было. А к балке подходить – уже и мшистые кочки попадаются, и чавкать подо мхом начинает. Елей-то нет уже. Одни берёзки тощие да кривые, да кустарник всяческий.
Пришёл к роднику. Из него редко пьют. В смысле люди редко. В неудобном месте – пока доберёшься. Да и течёт в Настюхино болото. А зверьё-то, зверьё разное ходит…
А в балке уже сумрачно. Да и кусты нависли, тень густую дают. А вода – лёд! Аж зубы болят! Вот в ладонях согреешь чуток – и маленькими глотками. Хорошо!..
От удовольствия этого, наверно, и помутилось в башке-то. Вылез из балки на противоположный её край, а не в ту сторону, откуды прибёг. И иду спокойно так, наслаждаюся. Думаю – щас вот приду, и батя как раз придёт. И – домой. А там – уж небось картоха молодая в чугунке, да молоко в крынке – вечернего надою…Эх!.. Мечтатель, ептыть!..
Потом как-то – ушами, что ли – чую: не тот звук под ногами. Очухался, глянул под ноги – а лапти с обмотками уж по щиколотку в жиже вонючей, такой даже в Настюхином болоте нет.
Огляделся. Берёзы вдруг почему-то высокие стали, а не корявыми – болотистыми. Впереди, шагах в двадцати, выворотень сосновый. Ствол почти весь в жиже скрылся. Сзади – кусты густющие. Как сквозь них прошёл – не знаю. И везде эта жижа. Пахнет – как в бочаге затухшем.
Ни птиц, ни зверья. Одно комарьё гудит. Как провода на столбах…
Крикнул пару раз. А звук глохнет – как в подушку кричишь.
Стою. Куда идти – не знаю…
Вдруг – с правого боку – шлёп, шлёп. Звук – как бабы бельё о мостки шлёпают.
Посмотрел – мужик какой-то идёт. И мимо меня. Прямо к выворотню тому.
В сапогах. В черном с рыжими разводами дождевике – тогда такие только у начальства да у городских были… Думаю – куда прёт! Не видит, что ли – там сейчас глубоко будет. И – не мысли о том – кто такой, откуда здесь…
Вот и окликаю: «Мил человек! Ты куда? Не видишь – воды там сколько?»
Он – ко мне повернулся, остановился.
— Не беда. Пройду. Тут тропка притопленная имеется… Но – спасибо за заботу. Сам-то что, как столб, стоишь? Заплутал, небось? Айда со мной…
И снова – спиной ко мне. И пошлёпал к выворотню. Ну, я за ним.
Шлёпали по жиже где-то с полчаса. Он – впереди. Я за ним. Он – легко, даже в сапоги не черпанул ни разу. А я – раза четыре по пояс ухал в ямины.
Потом – суше стало…
Потом – и мох пропал. Обычная трава. Только сухая отчего-то. Как вымороженная после зимы…
Иван Алексеевич сощурился на садившееся за плетень солнце, и погладил рукой полированную гладь бревна…
— А тогда солнце совсем уж село. Как-то быстро село. Ведь плутал недолго – ан, глядь – и нет уже его. Одни сумерки синие, лесные. И – тени, хотя месяца сквозь ветки не видно вообще.
Вот и идём мы. Он – впереди, шагах в пяти-шести, я – за ним.
Посветлело немного.
Посмотрел через голову вожака – изба впереди. И окна светят.
Гадаю – куда пришёл? Может – сторожка какая? Других изб-то поблизости нету.
Провожатый мой меж тем подошёл к избе, дверь отворил, буркнул: «Давай, заходи.» Да и сам – внутрь. Ну, я – за ним.
Изба – как изба. Только печь – давно не белёная. Да вместо лавок – чурбачки. А стол – две доски на колоде. Повернулся было в красный угол перекреститься, да хозяин за руку – хвать! «Не люблю этого», — говорит строго так. Ну, хозяин – барин…
Сел за стол. «Ну вот, щас повечеряем, а утром – давай домой двигай, покажу – куда». И ставит из печи на стол чугунок. А в нём – картошка с грибами.
Я вытащил недоеденную четвертушку, разломил, протянул хозяину половину. Тот кивнул, и достал откуда-то из-за спины флягу мутного стекла с какой-то жидкостью. Потом таким же манером – две деревянные баклажки, и две ложки из липы, некрашеные и щербатые.
Жидкость оказалась обычным самогоном, правда, отдающим хвоей. А картошка с грибами была хороша! Только вот соли не хватало.
И тут вспомнил – Верка моя мне ещё с утра в спичечный коробок пару щепотей соли сыпнула. А коробок в бумагу промасленную укутала. Да в карман портов и положила. А я и забыл!
Вот достал коробок, взял щепоть – да и в котелок!
Глядь – хозяин весь аж почернел. И сквозняк такой странный по избе прошёлся.
А хозяин скрипит, рта почти не раскрывая: «Зря ты, паря! Зря…» — и встаёт из-за стола, так, что башкой аж в потолок упирается. Дождевик на нём съёжился весь как-то, а под ним – как коряжина какая-то, с коричневой такой, изъязвлённой корой – такая у старого, гнилого тополя бывает…
И у меня – как глаза открылись! Шоры будто с них спали! Смекнул сразу – что с самим Хозяином за столом вечерял. Да не любит, виш, Хозяин, соли-то! Да и образов нет в избе. И светло в ней – а ни керосинки, ни лучины иль свечки там не видно.
Ага – думаю! Выпростал из-под рубахи крестик нательный. Тут уж сама изба ходуном заходила! А Хозяин уж весь в коряжину разросся, только глаза – как две гнилушки – мерцают, да скрипит всё: «Зря.., зря… Вывел бы утром. Уважил ты меня с хлебом-то… А теперь – сиди здесь!..»
Ну, я возьми – да и перекрести избу во все стороны! Она вся и затрещала-застонала. А я к выходу!
И тут дверью мне в лоб как залепит! И – всё…
…Старая, почти совсем слепая кошка Марфа – единственная домашняя скотинка Ивана Алексеевича – потёрлась о ноги хозяина, и, прыгнув к тому на колени, заглянула своими незрячими глазами в почти бесцветные белёсые, много повидавшие и видевшие на свете глаза одинокого старика…
— Что, Марфушка. Молочка заждалась? Будет тебе молочко, будет. Потерпи чуток ещё…
Очнулся я оттого, что прямо в глаза мне слепило полуденное солнце. И ветерок приятно обдувал разгоряченное со сна лицо. «Приснится же такое», — подумал я и оглянулся.
Вокруг меня простиралось Настюхино болото…
Батя рассказал мне, что, вернувшись из сосняка, подумал, что я ломанул домой – к ужину, молодой жене и первенцу…
Ночью же искать меня не стал: «Не младенец, чай, не пропадёть!».
С утра же – с двумя соседскими мужиками да с кумом – пошли меня шарить по лесу.
Батя потом на посиделках, бывало, говорил в сотый раз:
«Подошли к краю Настюхина болота, гляжу – какой-то дурень на малюсеньком островке посредь топей приплясывает, руками машет и орёт чевой-то. О, думаю, куда Ваньку мово занесло! Начали слеги рядить, да хлопы вязать из веток. Часа два мучались – да вытащили непутёвого с островка того. И как он туда попал – верно, сам Хозяин в гости приглашал..»
А о том, что я ему рассказывал – никому и словом никогда не обмолвился…
И – вот ещё что… Лет через пять после того какие-то учёные остолопы из города понаехали в барское имение — говорили, будто клад ищут. Солдатиков пригнали. Разрыли всё… А под конец решили воду с двух верховых прудов у барского дома спустить – кто-то удумал золото на дне искать. Ну, взорвали плотинки – и затопило лес вёрст на 5 кругом… Ничего не нашли. Уехали… А лес – до самой войны стоял затопленный той самой гнилой водой, по которой я с Хозяином ходил…
Мета же от двери Хозяйской долго болела – вроде б и шишка уж сошла, а синяк всё ноет и ноет. Через год только – день в день – перестал лобешник болеть. Но – мета осталась – как родимое пятно на лбу… Хозяина подарочек…
Иван Алексеевич откинул рукой прядь прозрачно-седых волос назад. Круглое пятно размером в пять копеек атласно рдело гладкой глянцевой кожей среди загорелого морщинистого, похожего на старую, растрескавшуюся кору, лба…
Увидев письмо, Павел понял, что если не мир целиком, то его представление об оном уже никогда не будет прежним. Причина очевидна, однако не сказать чтобы проста, ведь обнаруженное им послание — написанное на толстых крупных пожелтевших листах — лежало в самом центре жертвенного алтаря, на самом верху лестницы ровно в 52 ступеньки, в знаменитом древнем храме ацтекского бога Кецалькоатля, расположенном в Южной Америке.
Строчки, прикрытые целлофаном и приклеенные к каменным плитам алтаря клейкой лентой, излагали передаваемую кем-то информацию на чистейшем русском языке. Надо думать, просто так никто не станет оставлять сведения в месте, как нельзя менее для этого подходящем, а кроме того, ни один человек — по крайней мере, ни один из родственников, друзей и дальних и близких знакомых — не подозревал, чем Павел Волынцев занимается во время отпусков.
А он занимался реоткрыванием старинных святилищ, то есть переоткрытием уже найденного. Почему? И снова всё просто: во-первых, опасность подобной экспедиции минимальна; во-вторых же, ощущения, что получаешь при зановообретении кем-то ранее обретённого, почти равняются рискованному поиску пионера. Он проверял – один раз, но в Арктике, — и этого ему хватило.
Только вот опытный реоткрыватель Волынцев прежде ни разу не сталкивался не то что с ценнейшими артефактами… Если бы! С бесценными находками, материал и авторство которых явственно свидетельствуют о крайне малом их возрасте по сравнению с местом, где они были найдены. Другими словами, написанных от руки неровных русских строчек на обычных желтоватых бумажных листах попросту быть не могло в данном месте в данное время при данных обстоятельствах.
Тем не менее, глаза их видели, а чуть позже, когда Павел отошёл от первоначального, наиболее сильного, изумления, ещё и щупали руки.
— Секунду! — полуобернувшись, на прекрасном мексиканском сказал Павел, ведущий аналитик в информационной компании, и протянул дрожащие пальцы к обыкновенной клейкой ленте, вроде той, что продавалась менее чем по 100 рублей за рулон в магазине поблизости от его двенадцатиэтажного дома.
Мексиканские провожатые, одетые в прочную и носкую, но не слишком тяжёлую одежду, смуглолицые, с мачете за обвязанными вокруг торса поясами, непонимающе пожали плечами. Затем один из них чуть ближе подошёл к алтарю, нагнулся и рассмотрел, какая именно неожиданная находка привлекла внимание заказавшего экспедицию русского и поразила его — если читать по лицу — сверх меры.
Поднапрягшись, Павел с громким хрустом отлепил ленту, слыша за спиной удивлённый полушёпот мексиканцев; он их прекрасно понимал. Неясным оставалось другое, и, позабыв обо всём на свете, будто столкнулся с давней мечтой, родом аж из детства, — с мечтой, которую наконец-то мог воплотить, Павел потряс рукой, сбросил прилипшую мутного цвета полоску, скривился при этом и быстрее, торопливо скинул защищающий письмо от дождей и прочей непогоды целлофан.
— Что там, Павел? — пересилив вежливую робость (или, быть может, робкую вежливость), обратился к нему руководитель мексиканцев, невысокий мужчина со шрамом через щёку и коротко остриженными жёсткими тёмными волосами.
— Письмо, — по-прежнему не совсем веря в происходящее, ответил репионер.
— От кого?
Павел сглотнул.
— От друга.
Мексиканцы тут же заговорили громче.
Тем временем Павел стал вслух зачитывать невероятное послание — естественно, на языке оригинала. Как вскоре выяснилось, цель письма — не проинформировать его, а поставить перед непреложным, но крайне необычным и неоднозначным фактом.
«Привет, Паш! —
обыденно и до невозможного понятно начинался текст. —
Это я, Рус, твой старый приятель и неугомонный физик-парашютист-исследователь.
Помнится, когда я рассказал тебе о своих планах построить машину континуума, ты посмотрел на меня сразу как на идиота и сумасшедшего в одном флаконе и дежурно пожелал удачи.
Так вот, пишу я тебе из пятнадцатимиллиардного года. Трудно поверить, понимаю. Но всё гораздо проще, чем мнится.
Главное, ты помнишь, что подтолкнуло меня к идее создания упомянутой машины? Вселенная! Ведь больше и старше неё нет ничего… во Вселенной. Понимаешь? Припоминаются наши учёные беседы, под стаканчик «Пяти озёр» и солёный огурчик, а иногда и вовсе без ничего, ради научного интереса, тренировки мозгов и банального развлечения? В последний по счёту наш разговор я сказал, что, раз Вселенная, с точки зрения человека, всенепременно существует, значит, совершенно определённо должен иметься и чисто человеческий способ узнать её истинные размеры, возраст и остальное. Когда ты ушёл, я довольно долго обдумывал сказанное — даже выпитое не особо мешало.
И вот, спустя годы проб и ошибок, исследований и опытов, поисков и творчества, мне удалось-таки сконструировать машину континуума — точнее выражаясь, придумать. Потому что состоит она — из чего бы ты думал? Из компьютера и энергетического портала! И опять же звучит сложнее, чем есть на самом деле.
Тебе известно о существовании радиоактивного излучения, возникшего после Большого Взрыва. Не скрою, я скептически отношусь к этой теории, однако упорядочить факты и найти правильный ответ она помогает лучшего альтернативных предположений. Я сделал на неё ставку — и не прогадал».
Павел вытер обильно взмокший лоб, сунул прочитанный листок под низ и продолжил жадно, вслух впитывать информацию. Мексиканцы, знакомые по роду работу в том числе и с русскими, а значит, отчасти понимавшие их язык, с возрастающими любопытством и волнением слушали «декламатора».
«И вот, — писал дальше Руслан, — мой портал, основанный на автоматическом, зацикленном управлении квантами готов; готов и компьютер, умеющий самостоятельно программироваться и отдавать порталу приказы. Я встал в кабинку, до неприличия походящую на душевую, только с плотными прозрачными стёклами и без ванной с её непременными атрибутами, и скомандовал компьютеру «Начать проект!».
Очень скоро я почувствовал, как всё моё тело, квант за квантом, распадается на части, расслаивается, делается менее реальными и растаскивается по окружающему миру, сливаясь с ним; было одновременно и весело, и страшно, и чертовски увлекательно. Потом что-то вроде скоротечной потери сознания и сущности — или, может, наоборот, долгосрочной, поскольку речь о путешествии через миллиарды лет и триллионы километров…
…И затем я осознал себя в новом мире!
Это оказалось немыслимо! Неописуемо! Я находился в той же реальности и вероятности, только в пятнадцать миллиардов первом году. Если возраст Вселенной высчитан верно, я должен был попасть за её пределы или в никуда. Вместо этого же я очутился опять в нашей пространственно-временной ветке! В первом году!
Суть в том, что радиоактивное излучение от Большого Взрыва хранит информацию о Вселенной до него, после и во время. Отыскав с помощью компьютера необходимые квантовые инфоданные, я сохранил их в компьютере же — предельно приближенном к искусственному интеллекту — и стал ждать, когда, рассеяв меня, уничтожив мои вероятности и смешав их с общим вселенским полем, аппаратура воссоздаст последовательность и алгоритмы того времени и той пространственной точки, что я задал. И впишет меня туда.
К сожалению, кто мог предсказать бытийную невозможность выбраться за установленные природой пределы? Жизнь действительно развивается циклически, и Вселенную с обеих сторон — начиная и с -1 года, и с 15 000 000 001-го — окружают, отграничивают… такие же Вселенные! Точно такие же! Со всеми их содержанием и вероятностными развилками. Следственно, путешествие сквозь четырёхмерное пространство возможно, однако до строго определённой степени: срок — не более 15 миллиардов лет, местонахождение — не дальше нашей любимой Вселенной.
Усвоив это, я задался следующим немаловажным вопросом — как мне выбраться отсюда? Ты даже представить себе не способен, насколько впечатляюще и ужасно выглядит мир в конце концов своего цикла и начале начал!.. Я перебросил себя и в 1-й год от сотворения — или получения? Или взрыва? — Вселенной. Эти два состояния очень, очень похожи, хотя их и разделяет целая пропасть лет и противоположные полюса значений. Они сходны, будто холоднейший лёд и горячайшее пламя, ну, чтобы ты лучше представлял. В итоге, я остановился на финально-напряжённом, квантово-раскалённом 15 000 000 000-м годе.
Как же мне удалось путешествовать в реальности-вероятности, где самые условия мешали не просто использованию машины континуума — отрицали её бытие?! Ох… Здесь, в образовании и кончине времён-пространств, не требуются ни какие-либо агрегаты, ни физические параметры, ни мысли, что обгоняют по скорости свет – равно и умирающий, и лишь зарождающийся. Я вписал себя, собственную информацию в радиоактивный поток — и скользнул куда захотел. Развоплотив, воплотил себя. Научился преодолевать и расстояние, и время… и творить, и разрушать вещи… присоединившись к практически всеобъемлющему потоку температурой 3 градуса по Кельвину. Это чрезвычайно холодно, насколько ты знаешь: -270 градусов по Цельсию. Однако над тем, кто становится неразрывной частью Вселенной, её существом, её течением-излучением-информацией, — над подобным человеком уж не властны привычные людские законы.
Впрочем, понятие человечности тут — несуществующее, а вернее, смешанное со всеми прочими понятиями до неразличимости, неотделимости.
Конечно, я не собираюсь и не могу, да и не хочу нисколько бросать семью, жену, дочку, родственников, тебя и друзей, — но когда ещё простому сорокапятилетнему мужику выпадет случай узнать то, что, по крайней мере, принесёт в приземлённый мир Терры абсолютно иную, до того не представляемую и не воображаемую точку зрения?
Можешь показать это письмо Таньке и Юлечке, чтобы не волновались. А в качестве доказательства моих вменяемости и правдивости рассказанного выше… Я «уговорил» вселенский радиопоток не на одно лишь довольно лаконичное послание, написанное и оставленное соответствующим образом; с обратной стороны последней страницы, прикреплённое скотчем, ты найдёшь ещё кое-что воплощённое мной с милостивой помощью Вселенной.
Твой друг во времени
Руслан Никитин
P. S. Надеюсь, жители Земли не станут возражать против того, что проявление моей информации – записка, разум плюс всё им сопутствующее – в ацтекском храме (читай: меня самого как объекта данных) вызвало у населения древности образы бога, которые они воплотили в мифах и изображениях в качестве Пернатого Змея – Кецалькоатля, восседающего верхом на ракете. Я вправду не хотел.
P. P. S. Лишь вот не уверен, что до меня храм Кукулькана (он же Кецалькоатль) действительно существовал на Земле…».
Павел ошарашенно покачал головой.
«Он всегда любил “Назад в будущее”», — промелькнуло в сознании.
Потом, и боясь, и не боясь разом, перевернул последний листок… и, выпучив глаза, заставляя себя верить! прикоснулся указательным пальцем к небольшой прямоугольной лёгкой вещи. Погладил её, занятый нахлынувшими мыслями.
«Да, — подумал Волынцев, — их стоит использовать и для таких целей. Даже скорее для них и стоит».
Замолчавшие под конец письма, приведённые в замешательство мексиканцы-проводники тянули головы, рассматривая маленький предмет, раскрывали рты и вопросительно переглядывались.
На толстом жёлтом листе, рождённом, если верить первоисточнику, почти что из пустоты, чуть ли не из чистой информации, в самом низу, надёжно прикреплённая по бокам двумя полосочками прозрачного скотча, переливалась под солнцем Южной Америки яркой краской USB-флэш-карта объёмом 12 GB.
Павел знал, что найдёт на ней: данные о конструкции, создании и функционировании машины континуума, изобретения, благодаря Руслану навсегда вписанного в информационно-исторический поток реального мира.
Soundtrack:Slade “The Amazing Kamikaze Syndrome” (слушайте…)
ЗАГАДКА
Наполненное темнотой помещение. Лишь яркий луч зелёно-голубого цвета пересекает помещение, как бы перечёркивая его и стремясь разделить всё надвое. По крайней мере, одного. Он сидит, одетый в строгую одежду, в ту самую, что дресс-код, что есть пропуск к его работе. Пиджак, штаны, галстук. Очки. Короткая стрижка. Восточное лицо. Если знать название, можно предположить, что он японец. Что, впрочем, неважно – опять-таки если не принимать во внимание название. Любой другой, такой же, как он, мог бы так же сесть на колени, так же сложить руки ладонями друг к другу, так же в беззвучной молитве просить тех, что в запредельной тишине, смилостивиться и – что?.. позволить ему нажать на кнопку? Чтобы решить всё раз и навсегда… Но как же луч? А даже если забыть про него, что случится, когда кнопка будет нажата? Стены помещения, похожие на микросхемы, холодны и безмолвны: может, у них есть уши, но нет рта. Сверху написано несколько слов, но это не имеет значения. Потому что решение загадки останется непроизнесённым, ненаписанным, неназванным. Пол в клетку, в красное и чёрное, блестит и молчит. Молчание продолжается, длится. Нажми на кнопку. Кто нажмёт на кнопку?..
УТРОМ
Нет смысла описывать обычный день, поэтому он, пропустив момент пробуждения, водные процедуры, завтрак и всё в таком духе, остановился сразу на старичке. Он назвал его Старичком – возможно, дело в недостатке писательского опыта, но, скорее всего, Старичок был слишком ярким, образным и книжным, потому к нему, с лёгкой руки автора, и прилипло это прозвище. Старичок.
Седой.
Редкие волосы.
Мутноватые карие глаза.
Маленькие губы.
Уши врастопырку.
Невысокий, даже низкого роста.
Горбится.
Голос приглушённый, но уверенный.
В видавших, и видавших давно, лучшие дни курточке, штанах и ботинках.
Нельзя с определённостью сказать, в первый ли раз они встретились. Во всяком случае, в первый из тех, что имели значение. Они вполне могли видеться и раньше, но когда и где – никто из них не помнил. Автор-то уж точно; насчёт Старичка никто не знает, у него об этом никогда не спрашивали, в том числе и Автор.
Роль которого тем утром была сведена к нескольким банальным фразам.
— Доброе утро.
— Доброе.
(Вторым, как вы понимаете, говорил Старичок.)
После этого обмена любезностями Автор внезапно призадумался.
— А вы ведь живёте этажом выше? – спросил он. У него была такая возможность, потому что Старичок не уходил – судя по всему, он никуда и не торопился.
— Двумя.
— Это же у вас кошка воет по вечерам?
— Вы путаете меня с Джентльменом. – (Конечно, Старичок назвал имя, но Автор решил, что человеку, о котором говорит Старичок, больше подойдёт другое имя, отстранённое и менее определённое, — Джентльмен. Для истории не имеет особого значения, как зовут Джентльмена, поэтому опустим и этот момент и перейдём сразу к основному, тем более что Автор хотел написать своё произведение именно в таком ключе.)
— Да, возможно. Но я уверен, что помню о вас какую-то вещь. Мне кажется, мы виделись раньше.
Старичок неоднозначно пожал плечами.
— Ох, извините, я, наверное, вас задерживаю.
— Да, мне уже пора домой.
И хотя при Старичке не было никаких сумок, пакетов или авосек, он, попрощавшись с Автором, бодрой походкой поспешил в подъезд. Кто знает, какие дела гнали его прочь или, напротив, возвращали обратно?
Автор обошёл этот внесюжетный, по его мнению, оборот и отправился на работу.
ДНЁМ
Таким же образом он поступил и с работой Автора-персонажа. Кем он был, какими делами занимался – нам неизвестно. Зато мы абсолютно точно знаем, во сколько произошла вторая встреча, — в 12:03.57.
Автор шёл по улице и неожиданно натолкнулся на какую-то сморщенную фигурку.
— Извините.
— Да ничего.
— О, здравствуйте. – Автор назвал Старичка по имени, так как во время первой встречи они представились друг другу, но этот эпизод за ненадобностью тоже был отброшен.
— Приветствую вас.
У Автора появилось сразу несколько мыслей: как Старичок оказался здесь? что он здесь делает? и как так получилось, что они опять встретились?
Пока Автор размышлял над этим, Старичок обогнул его, как корабль – мель, и уплыл по своим делам.
В таком задумчивом состоянии наш Автор вернулся на работу. В процессе работы, что важно, он имел возможность смотреть в окно – и что же он там увидел? Знакомый ему старичок, а вернее, Старичок, прошёл под окнами и удалился в неизвестность. Подобная картина повторилась несколько раз: Старичок переходил двор под разными углами к окну. Автор потряс головой, постучал по ней, как в мультфильмах, но это не помогло – всё опять повторилось.
А когда Старичок стал мерещиться ему в офисе, Автор сходил к начальнику и каким-то невероятным образом упросил того отпустить его пораньше, сославшись на переутомление, признаки которого прослеживались очень чётко. Только к переутомлению всё вышеописанное не имело совершенно никакого отношения.
ВЕЧЕРОМ
Как минимум пару-тройку раз наш герой Автор обошёл того самого Старичка – произошло это на пути к автомобильной стоянке. Затем, когда он уже сел в машину и тронулся с места, ему пришлось объехать знакомую фигурку, пропустить вперёд небольшой красный автомобиль, за рулём которого сидел Старичок, и… Тут наш Автор обрывает повествование и переходит к перечислениям – возможно, такой ход обоснован и логикой произведения, и следствием происходящего. Как бы то ни было, вот они:
Старичок за рулём «Нисана»; Старичок за рулём «Форда»; Старичок на пешеходном переходе; Старичок у светофора; Старичок в кафе; Старичок у магазина; Старичок на детской площадке…
Дальше – больше, и Старичок превратился в Старичков: группками по несколько человек они роились то там, то там. Сгорбленные, в поношенной одежде, с их неизменными редкими седыми волосами они постепенно заполняли собой земной шар, ну, или земной шар Автора в автомобиле. Это важно для отдельно взятого человека, но не для повествования. Видимо, потому крупный эпизод, в котором описывалось возвращение Автора домой, пропущен (но мы можем догадаться, как всё было, — надо лишь немного постараться, продлить и приумножить творящееся на страницах). Один только добродушно улыбнувшийся ему Старичок у двери в подъезд упомянут как нечто небывалое и неизбежное.
— Здравствуйте.
Но, наверняка, ответа не последовало, и он, Автор, межгалактической ракетой устремился домой, в свою квартиру.
НОЧЬЮ
…Далее следует… очень отрывистое… описание увиденного в светлое время суток… Старички и Старички… что-то бормочущие себе под нос… толпами разгуливающие по городу… заполняющие его и все окрестные города… есть даже ассоциация с Палмером Элдричем…
Автор откладывает книжку – не свою, другого Автора, возможно, ту, в которой он вычитал об этом Элдриче, а может, совсем иную, это не имеет значения… многоточия растут… и даже разрастаются… …множатся… заполняют собой пространства… подобно Старичкам… подобно всему странному… необычному… непривычному… неприродному в нашем мире… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …
Наверху завывает кошка. Хоть один звук, не связанный со всем этим. И всё-таки это не мяуканье, а вой. Но это – знак?..
Глаза слипаются. Нет сил выключить бра. Голова поворачивается на бок. Веки опускаются. Сон подступает. И завоёвывает пространство. Бра выключается – становится очень темно. Ночь. И из темноты…
ЗАГАДКА (REPRISE)
…пол в клетку, техногенные стены, яркий луч и человек в строгой одежде. Мольба-просьба-желание. Мольба!.. И что-то очень знакомое в чертах лицах. Узнал ли он их? Сделал ли выбор? Сделал ли правильный выбор? Мир… Сделал ли мир правильный выбор?.. Тишина. Ответа – нет. Кто нажмёт на кнопку? Нажми на кнопку!..
И рефреном песни, припиской мелим шрифтом в аннотации, чем-то незаметным и плохо различимым: «…чтобы навсегда потерять возможность узнать ответ». Таков мир.
RSS
