Одна моя бабушка, гранмерси…

Одна моя бабушка, гранмерси,
была городская леди:
подавай ей такси,
на троллейбусе не поедет.
За стол не сядет без масла и сыра,
на лето моря-санатории.
Я помню её настырно
жалующейся на всякие хвори.
Но была в ней всегда
неведомая бесинка,
задорная сумасшедшинка
в глазах ее серо-синих.
Она принимала лавины гостей,
любила плясать до упада,
Ее пирам и размаху страстей
Позавидовал бы Прабхупада.
Еще успевала шить, красить, да все —
готовить, вязать узоры,
видать ее внутренний бог усек
полеты сквозь кроличьи норы.
Она учила меня гадать,
сны толковать и знаки,
мужчинам особо не доверять —
в общем, быть ведьмой нафиг.

Другую бабушку помню
меньше — варящей гречку,
заплетающей косу мне,
пекущей блинчики в клеточку.
Она учила меня пасти коз,
индюшат и куриц.
Чувствовать теплый песок в горсти,
сидеть, муравьями любуясь.
Ходить босиком по росистой траве,
собирать ромашку и мяту,
спать нагишом, в общем просто ве-
дьмой быть в тридевятом.
И она говорила: у звёзд попроси,
если чего-то хочешь,
только желай это сильно-сильно,
особенно ночью.
Особенно перед сном,
лёжа в своей постели,
и оно непременно потом
случится на самом деле.

Мои бабушки жили в союзе,
прошли войну, не молились богу,
но их родовое смузи
меня научило многому.
Так что, ведьма в квадрате,
с лицами предков за кадром —
чай цежу мятный
и тасую руны, карты и мантры.

А когда у меня по дому
забегают внуки,
то и я научу их дурному,
раскрою секретные штуки,
и привычно живя,
растворяясь в любви сумасшедшей,
незаметно сама для себя
научу их
премудрому, светлому, вечному.

Триптих

Атомом жги, раз не можешь глаголом
Синапсы делай, а лучше детей
В солнце имбирным закутайся роллом
В соус нырни из приливных страстей

Жизнь по-любому, используя палки,
Блюдо приправит вассаби — и в рот.
Так что — детей! Как в старинной считалке.
И передай им: и это пройдет

*

Наш сосед, Петров Геннадий,
Был с утра не при параде
У него в бутылке атом,
Он соседку кроет матом,

Расшалился буйный синапс
И энергии прилив.
Только солнце опустилось,
И Геннадий стал стыдлив.

Он лежал в кустах без сил
И прощения просил.

Но была соседка гордой
Крепкой бабой из села
И дала Петрову в морду
И, короче, не дала.

*

Солнце синапсы дарило
Жарким атомом светил
Не в приливах скрыта сила,
а в приливе скрытых сил.

В аду «5 звёзд»

В аду «Пядь звёзд» на побережье
Слепого моря, где лиман
Давно исчезнувшей надежды
Скрывает мертвенный туман,

Сидели двое. Он был бледен
И, заикаясь слегонца,
Ей говорил, что, мол, уедет,
Но будет верен до конца.

Она растерянно сжимала
Салфетку, мокрую от слез,
И повторялось все с начала
В аду «Пять звезд»…

Лунный Ник

У лунного Ника большие глаза и грязно-зелёный балкон.
Он пьет по утрам самодельный бальзам, подчас запивая пивком.
По пятницам делает яблочный джем, а по воскресеньям — панир,
а также раз в месяц в глухом гараже он заново лепит весь мир.

Хорошую глину поди поищи, то портит ее известняк,
то много песка, то немного трещит, однако без глины — никак.
Но Ник не напрасно разведал места и ездит по средам «в поход».
Сначала маршруткой, пешком от моста вдоль свалки за старый завод.

Назад возвращается с полным мешком, накрытым рубашкой поверх.
Лопату несёт на балкон, а потом — да, Ник месит глину в четверг.
В какой-то из вторников старый гараж становится центром стихий.
Король, дама, рыцарь и маленький паж застыли, строги и тихи.

Арканы и руны сплелись в хоровод, тихонько искрит Стоунхендж.
У Лунного Ника работа идёт, тут сгладь, там смочи, здесь подрежь…
И вот новый мир зажигает огни за миг до того, как иной
рассыплется прахом со всеми людьми, их богом и их сатаной.

Ник знает, и отблески новой луны свидетели были не раз —
невинные души опять спасены, огонь рождества не погас,
и держится мир этот только на нем. Жив Шива, Христос и Аллах.
И лучики света играют с огнем в усталых и добрых глазах.