20 Фев 2019
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Привет, форумчане, хочу рассказать вам одну историю. Всё равно мне никто не поверит.
Я училась тогда на втором курсе художественного училища, и мы иногда писали с натуры людей. Почему-то восновном в группе были одни тяны, и три куна, которых все считали геями. Училище платило натурщикам что-то вроде зарплаты, 50 рублей за сеанс позирования, который длился примерно два часа. Эта небольшая сумма, зачастую, привлекала всяких интересных личностей и маргиналов, например, мы как-то писали портрет панка, ещё к нам приходил старый дедушка-изобретатель с белой бородой которая делала его похожим на бога, и сухонькая старушонка одетая в точности как Шапокляк. Эти люди часто вызывали живой интерес у всей группы, да и у меня, но я старательно делала вид, что мне вообще никто не интересен. Я всегда поддерживала выражение лица, как у живой рыбы, плавающей в супермаркете в аквариуме, в мутной воде, среди таких же флегматичных товарищей. В ту пору был популярен мультфильм про рыбу Немо, и из-за моего сходства с рыбой, меня стали так называть. Мне это нравилось, потому что Немо означает «Никто», что очень хорошо отображало, кем я хотела бы казаться.
В ту пятницу к нам пришёл позировать очередной странный человек — тощий и долговязый юноша в чёрной мантии с капюшоном. У него были безумные, всегда выпученные и мутные зелёные глаза, будто бы всегда покрытые бензиновой плёнкой, длинные спутанные дреды, острая бородка как у Мефистофеля. Он носил тяжёлые армейские ботинки и очень узкие чёрные брюки, медальон в виде перевёрнутой пентаграммы и перстень с черепом. Пальцы у него был просто нечеловечески длинными, напоминающими паучьи лапки. Я сразу же подумала, что он, наверное, наркоман. Он вызвал волну перешёптываний и домыслов в нашей группе, мы писали его и обсуждали, кто он такой и почему он такой странный. Все два часа он сидел, абсолютно не двигаясь и даже почти не моргая, как геккон в холодную погоду. Это было удобно.
Мне понравилась работа, которую я написала, я немного отошла от этюдника, чтобы посмотреть как она выглядит издалека. Тут раздался звонок, занятие закончилось, все стали собираться. Этот долговязый тип встал, сделал два шага, и поскользнулся на луже воды, которую кто-то разлил на полу. Сделав несколько смешных взмахов руками, как курица, которой отрубили голову, он упал со звуком, как будто бы упало сухое дерево. Повинуясь инстинктивному импульсу, я подбежала к нему, чтобы подать руку, и помочь подняться.
После того случая мы заобщались. Его звали Соник, в честь ежа из видеоигры. Он был барабанщиком в блэк-метал группе, и подрабатывал тем, что играл на барабанах в подземном переходе. Позировать он решил случайно, просто для прикола. Мы стали переписываться, и оказалось, что он очень хорошо осведомлён в демонологии и некромантии. Мне всегда были интересны оккультные науки, мы могли часами беседовать о демонах и потусторонних существах. Он позвал меня на кладбище, и я с радостью согласилась.
Была весна, начало мая, на кладбище цвела сирень и пели птицы, луна освещала нас мягким светом. Он был в своей чёрной развевающейся мантией, а я одела кружевное платье с корсетом, лакированные туфли и сетчатые чулки, сделав макияж, который по моим представлениям, делали ведьмы. Ещё у меня была остроконечная шляпа. Сначала мы долго бродили среди могил, выбирая нужную, принюхиваясь к их запахам и чувствуя энергии. От одной старой могилы повеяло холодом. Буквы и дата на памятнике были стёрты до неузнаваемости, эта могила была очень старой и неухоженной — к ней явно давно никто не ходил. Мы раскурили гашиш через глинянную трубку-чиллум, и Соник произнёс слова заклинания, обращённые к Хранителю Кладбища. После чего, мы приступили к ритуалу.
Мы зажгли две чёрные свечи, и я позволила Сонику приковать мои руки к могильному кресту пушистыми наручниками. Я вошла в состояние интенсивного гнозиса, и мы занялсь сексом. Я чувствовала электричество, которое идёт через нас, наполняя сырые могилы, чтобы расшевелить их обитателей. Лица духов кладбища мелькали передо мной в ускоренной перемотке. Глаза Соника превратились в два больших, блестящих чёрных экрана. Мы одновременно завыли как волки, электричество струилось с моих пальцев. Я представляла, как меня поднимают на своих крылышках миллионы мух. Мы были уже очень близки к кульминации, однако, вместо оргазма, у меня начался приступ удушья — мир посерел и отодвинулся, мои лёгкие обвивали невидимые щупальца, я начала кашлять. Реальность стала сжиматься в точку и уезжать куда-то вбок. По какому-то счастливому стечению обстоятелтств, в кармане Соника оказался ингалятор от астмы, он дал мне вдохнуть несколько раз, и всё прекратилось. Но ритуал мы не стали продолжать, решив проделать всё в следующий раз.
Но в следующий раз случилась такая же фигня, и потом ещё несколько раз. Вместо оргазма у меня начинался приступ удушья, и какая-то сила пыталась вытащить меня из тела. Соник залез в магические гримуары, чтобы узнать, что со мной происходит, и как решить эту проблему. Однажды он пришёл с репетиции своей группы с неестественно расширенными зрачками, суетливыми движениями рук и папкой каких-то распечаток, объявив, что ему удалось раздобыть трактат по ритуальной магии, который раз и навсегда решит нашу проблему. Согласно инструкциям из этого трактата, он ввёл меня в транс, держа перед моими глазами кристалл кварца, я увидела как комната заполняется молочно-белым туманом, в который моё сознание провалилось как в кисель. Сквозь кисель слова звучали очень глухо и отдалённо.
Он стал разговаривать с моим подсознанием, и оно что-то отвечало. Я не запомнила ничего из этого диалога, потому что у меня начались видения — я сидела за столом, на нём стояла початая бутылка блейзера, я держала в руке пластиковую вилочку, прямо передо мной стояла дымящаяся тарелка лапши быстрого приготовления, вроде доширака. В лапше лежали две сосисочки. Я потрогала сосиски вилкой, и увидела, что на одной из них написано «Немо», а на другой «Соник». Я поняла, что эти сосисочки — и есть мы, и почему-то это осознание наполнило меня покоем и теплотой. Я сняла с сосисочек целлофановую плёнку с надписями, сначала с себя а потом с Соника, и съела их, заедая лапшой с привкусом глутамата, и запила всё это блейзером. В этот момент тепло растеклось по всему моему телу, и я почувствовала себя очень хорошо, я находилась на своём месте, мир был гармоничен и идеален.
— Немо, ты помнишь свои видения? — спросл Соник, когда я вышла из транса.
— Да, помню. Мы были сосисочками в дошике, и нам было хорошо.
— Как ты думаешь, что это значит?
— Я думаю, что нам надо побыть сосисками в дошике. И тогда нам станет хорошо.
— Но как это понимать? Всё это, наверное, имеет сложное символическое значение… Думаю, поедание сосисок символизирует точку слияния Эроса с Танатосом, и именно в этой точке достигается наивысшее наслаждение. А лапша, наверное, является кармическими связями, которые опутывают нас… И нужно отождествиться с Великим Временем, чтобы пожрать свои собственные проекции и карму, и раствориться…
— А может быть, ты усложняешь? Может быть, дошик это дошик, а сосисочки — мы?
— Но тогда, как мы реализуем это на практике?
И мы придумали, как реализовать это на практике. В супермаркете мы купили пару мешков лапши быстрого приготовления и приправу к ней. Когда покупаешь такую лапшу на развес, оптом, получается намного дешевле. Ещё мы взяли пару рулонов целлофановой пищевой пленки, и сто копеечных полиэтиленовых контейнеров. Немного подумав, Соник захватил ещё сотню контейнеров. Увидев на кассе тележку с двумя мешками быстроприготовимой лапши, продавец усмехнулся «К праздникам закупаетесь, ребята?». Получилось не так уж и дорого. Весь вечер мы слушали вичхаус, пили вишнёвый блейзер и смеялись над мемами про двачеров. И вот мы решили приступить к приготовлению лапши.
Мы наполнили ванну очень горячей водой, высыпали туда содержимое мешков с лапшой и пакет приправы — глутамат натрия, сушёные овощи, пряности, перец, соль. Налили несколько половников подсолнечного масла. И стали ждать, когда макарошки разбухнут и приобретут приятную температуру. Пока мы ждали, Соник завернул меня в пишевую плёнку, оставив отверстия для ноздрей, что превратило меня в сосисочку. Он аккуратно уложил меня в мягкую и тёплую лапшу, тоже замотался пищевой плёнкой, и залез в ванную. Мы лежали в лапше, и я чувствовала, что мы две сосиски. Мысли в голове практически исчезли, я чувствовала как меня со всех сторон обступает тёплая лапша, мне было очень хорошо и спокойно, как никогда в жизни. Рядом лежал Соник, и я чувствовала что он тоже превратился в сосиску. Мы стали извиваться в лапше, которая издавала чавкающие звуки. Лапша как будто бы принимала участие в ласках, она была живым организмом. Соник разорвал целлофан у меня в области промежности своим членом и проник в меня. Хлюпанье лапши быстро заглушили мои стоны, и я вскоре наконец достигла оргазма, а потом ещё раз, и ещё. Я не знала что так вообще бывает. А после началось и вовсе странное. Я ощутила всю свою чакральную систему как совокупность энергетических вихрей разной плотности, расслаивающие реальность вокруг на слои программного кода. Буквы этого кода были кудрявыми макарошками. Я почувствовала, как чакры Соника разматываются, и наматываются на мои, как нитки на катушку, после чего в меня ворвался шквал информации. Каббалистические шифры, его детские воспоминания, созвездия из сигаретных ожогов, порно с головоногими моллюсками и философия постмодерна. Я просматривала бесконечную череду выцветших кадров, которые догорали в моём внутреннем пространстве, как фосфены на сетчатке, расходящиеся по гулким лабиринтам коридоров со сводчатыми потолками. Излив своё семя на иероглифы лапши, Соник замер, и его разум переливался в меня. Я энергетически поедала его, мы достигли слияния и аннигиляции — полностью слившись, наши сознания стали коллапсировать. Я увидела нас, сросшихся в алхимического андрогина, который стоял в мантии, расшитой пчёлами и змеями, на спине дракона, кусающего свой хвост, в короне в виде шляпки псилоцибинового гриба. Тело андрогина превратилось в ствол и ветви дерева, на вершине которого сияла двуликая голова. Постепенно, корни и ствол истнончались, и осталась только эта голова с двумя лицами, в кружении оживших змей и пчёл с нашей мантии, через некоторое время и пчёлы и змеи стали смеяться, и их поглотила вспышка из лучезарного кристалла в короне.
Видения угасли, и мы просто лежали в остывающей массе доширака, исполненные омниотического блаженства, как эмбрионы акулы, не обременённые ещё необходимостью движения. Как земля в сырой могиле, лапша обступала плоть, склизская субстанция приняла нас и стала нашим домом. Я чувствовала нас так, будто бы мы два бычьих цепня, чьи тела переплелись друг с другом в уютном кишечнике коровы. Вся вселенная существовала только для нашего наслаждения. Миллионы звёз успели родиться и умереть, пока мы нежились в холодной лапше. Но в определённый момент мы поняли, что пришло время вылезать, и не сговариваясь, начали выбираться из ванной.
Остаток ночи мы провели, фасуя лапшу по контейнерам, и упаковывая контейнеры в мешки. К полпятому утра всё было готово. Соник вызвал такси, и мы погрузили пакеты в багажник. Мы поехали в сторону городского вокзала, где обычно собирались шайки местных бездомных. Город спал, всю дорогу мы ехали в молчании. Мы выгрузили мешки возле вокзала, снабдив их запиской, гласящей «Ешьте бесплатную лапшу!», и уехали на том же такси. Водитель не задал нам никаких вопросов, ему не было никакого дела до нашей серетной благотворительной операции. Мы вернулись домой, легли на кровать и тут же заснули.
Мы стали практиковать этот странный ритуал с лапшой каждые выходные, а в художественном училище мы делали вид, что между нами ничего не происходит, что позволяло мне сохранять свой обычный безучастный ко всему вид. Мы не договаривались об этом, просто было очевидно, что лучше всё от всех скрывать, чтобы не поползли разные слухи. Меньше всего мне хотелось отвечать на дурацкие вопросы одногрупниц, и посвящать их в какие бы то ни было подробности своей жизни. Но во время уроков живописи, когда Соник приходил позировать, мы обменивались хитрыми взглядами, поддерживая невидимую телепатичесвую связь.
С каждым макаронным ритуалом наша магическая сила росла — Соник научился призывать грозу и управлять движением ветра, он мог взглядом сбить прохожего с ног. Мы в совершенстве освоили искусство астральной проекции, и посетили множество иных миров. Мы видели странных божеств, обитающих на границе видимых изображений. Похожие на голожаберных моллюсков, эти существа присоединялись к нам, когда мы лежали в ванной и изображали сосиски. Они стали сопровождать нас, и человек, обладающий оккультным зрением, безошибочно разглядел бы на нашей одежде их переливающуюся перламутровую слизь.
Однажды Соник обмакнул брусочек сухого доширака в тушь, и сделал его отпечаток на бумаге. Получились китайские иероглифы. Мы отсканировали их, и вот что получилось:
在他之後由他的意志來決定，一旦他嘗試過找一個窺視，時間的薄弱點。只是因為它是與他們不出售給改革和溫室的年輕人提供的，年輕男子，青年男子的性工會和悖謬的世代的力量，用手淫的整個車隊陷入自己在泥。比硫酸嗎啡開發更強至少六次。和共產主義是你嗎？
Гугл переводчик перевёл это следующим образом: «После него определяется его воля, как только он пытается найти взгляд, слабое место времени. Только потому, что это предлагается молодым людям, которые не продают реформы и теплицы, молодые люди, сексуальные союзы молодых людей и власть смущающего поколения мастурбировали весь флот в их собственной грязи. Вырабатывается как минимум в шесть раз больше, чем сульфат морфина. А коммунизм это ты?»
Переводчик определённо плохо справлялся с задачей, и мы так и не смогли интерпретировать суть этого послания. Возможно, там содержалось предупреждение о том, что должно произойти дальше. А возможно и нет.
Одно было понятно — китайские мастера, изготавливающие лапшу Доширак, зашифровали в ней слова каких-то тайных коммунистических гримуаров. Но наше бодрствующее сознание не могло ухватить сути текста. Однако, когда мы сливались в алхимического андрогина, текст сам входил в наш усиленный слиянием разум, и не оставалось никаких вопросов. Мои видения в момент оргазма стали подробнее и ярче — я видела бесконечные поля, на которых колосятся боеголовки, линии электропередач увешанные как гирляндами человеческими телами, заводы где из людей делают колбасу, огромные центрифуги в которых плоть взбалтывалась и разделялась на фракции. Эти мрачные ландшафты, пахнущие гнилым мясом, стали нашим королевством. Я была королевой Немо, королевой Небытия. Подобно звезде я сияла над этим миром, наблюдая как похожие на муравьёв человечки строят многоэтажные конструкции и космодромы, чтобы восславить мою честь. Соник был императором на той планете. Мы создали себе целый мир. Я никогда не пробовала морфий, но это, наверное, действительно было гораздо сильнее. Воля к жизни не только определилась — она светилась ярко, подобно звезде. Так бы продолжалось и дальше, если бы однажды мы не решили нарушить порядок придуманного нами самими ритуала.
Мы всегда привозили доширак на вокзал, в 5 утра, и тут же уезжали. Так продолжалось около месяца. И вот однажды, теплой летней ночью, я предложила: «Давай спрячемся в кустах, и понаблюдаем за тем, как бомжи будут кушать дошик, с твоей кончой вместо майонезика. Это же дико смешно, почему мы не делали это раньше?». Соник согласился, что это довольно забавно, и мы выбрали наблюдательный пункт в кустах. Было уже достаточно тепло, поэтому нам было комфортно сидеть в засаде, однако, я чуть не выдала нас, закурив сигарету. Соник быстро выхватил её и затушил себе об язык. Мне нравился этот звук, с которым он тушил об себя сигареты, и я иногда просила его проделать это специально для меня, чтобы насладиться запахом горелого мяса. Вся кожа Соника была в сигаретных ожогах. Мы сидели и ждали, стало уже совсем светло. Появились первые прохожие.
Почему-то прохожие, на бомжей похожие, не стремились отведать вкусных макарошек с необычной приправой. Я уже приуныла ждать, как вдруг появилось двое коренастых мужчин, в спецовках как у дорожных рабочих, которые резво погрузили лапшу на тележки, и покатили. Я была разочарована — неужели вот просто так, приходит городская служба, и безлико утилизирует всё? Какая досада… Но Соник подал мне знак, приложив к губам палец, и сделав бровями движение, будто чайка машущая крыльями, приготовившаяся к пикирующему спуску за серебристой рыбёшкой. Держась на почтительно расстоянии, мы начали преследовать двоих рабочих.
Против наших ожиданий, они не вывалили лапшу в мусорный бак, а пошли какими-то заблёванными подворотнями и сквериками, иногда оглядываясь, будто бы подозревая о преследовании. Но мы с Соником были профессиональными невидимками, и двое рабочих так нас и не заметили. Петляя по закоулкам, они вышли к заброшенной земляной дороге, которая мимо стены городского кладбища вела к реке. Мы проследовали за ними. Дорога шла через рощу, которая показалась нам странной — берёзы с химическими ожогами, мёртвые ветви без единого листочка, пахнущая жидкостью из батареек обугленная земля. Вороньё кружило над этим странным местом. Вскоре мы вышли к песчаному пологому берегу, в место, скрытое от людских глаз. Я и Соник спрятались за большим валуном. Тем временем рабочие с тележками встретились с ещё семью людьми, одетыми в униформенные оранжевые комбинезоны. Их председателем был улыбчивый молодой человек, абсолютно лысый, с паловником в руке, остальные называли его Пастриархом. Они все надели на головы пластмассовые дуршлаги и встали в круг.
Мы поняли, что это никакие не рабочие, а настоящие культисты-лапшепоклонники, которые оделись в униформу для маскировки. С пластмассовыми цветными дуршлагами на голове, эти люди выглядели пиздец как нелепо. В середине их круга была постелена какая-то клеёнка с нарисованной на ней сигиллой. Они вывалили всю лапшу на клеёнку, и столпились. Пастриарх поднял паловник, и начал монотонно бубнить на латыни текст заклинания, а остальные подхватили, и их голоса слились в какой-то жуткий потусторонний гул. Эта варварская молитва так контрастировала с солнечным летним днём, что я чувствовала нереальность происходящего. Я понимала, что Соник чувствует то же самое. Улыбчивый молодой человек в очках пел примерно следующее:
Praemisit in universum
Clara est bonum nuntium
Bibere cervisiam tu?
Vera fides nostra
COLLYRA: COLLYRA, pasta, COLLYRA
Pasta et meatball!
Nos firmiter credo.
Sicut mulier de lecto?
Radii omnes constat.
Ut ventum est ad orientem
COLLYRA: COLLYRA, pasta, COLLYRA
Ближе к концу их пение превратилосьв мощную вибрацию, раздирающую пространство на отдельные макаронинки. Они бросали пучки лапши в статую своего ужасного пучеглазого бога, заходясь в экстазе. Я почувствовала оккультное шевеление у себя между ног. От вида лапши и от экстаза её оранжевых жрецов я нехило возбудилась! Моя рука сама потянулась к брючному змею Соника. У того уже давно колом стояло. Мы начали подрачивать друг другу, уже не особо маскируясь, тем более что культистам явно было не до нас, они славили своего гротескного бога, обматываясь лапшой и распевая слова молитвы на варварской латыни. Культисты скинули с себя комбинезоны рабочих, но остались в дуршлагах. Они встали в круг, и я поняла, что они собираются делать. Они хотели стать Доширачной Многоножкой. Разгорячённые ритуалом, они схватили друг друга за ягодицы, и с молодецким уханьем насадились друг другу на члены — пространство заполнили завихрения и белые вспышки, я услышала их смачные шлепки друг об друга, и окончательно вошла в транс — мои губы сами начали повторять «COLLYRA: COLLYRA, pasta, COLLYRA, pasta, pasta, pasta». Повсюду открылись глаза с вертикальными зрачками, перламутровая слизь капала с сосков вечности в разверзшееся жерло искусства, сиамские гуси вылуплялись из голографических мошонок, нанизанных на пурпурные коралловые ветви, драконы терзали плоды граната выпадающие из анусов коней апокалипсиса, белый череп безучастно распадался на пиксели, а в центре всего Доширачная Многоножка. Водоворот страстей захлестнул нас с головой. Я поняла, что именно наша с Соником энергия придала такой бешеный потенциал их ритуалу, и без нашего участия их культ никогда не достиг бы связи с этим безумным божеством. Мы с Соником уже вовсю ебались по-собачьи, совершенно забив на маскировку, поднялись песчаные вихри, в которых танцевали демоны. Доширачная Многоножка пела хвалу лапше.
Вдруг я испустила из себя мощную вибрацию, серию световых импульсов, которые вырвались через влагалище и через глаза, как серия фотовспышек, засветивших фотоплёнку реальности. Происходил процесс, похожий на то, как тогда в ванной, на меня наматывались слои текста, которыми был Соник, только теперь на меня наматывался весь мир. Многоножка культистов, прибрежные камни, запах жидкости из батареек и гнилого мяса, рыболовные крюки, трупы рыб выброшенные на берег, руки Соника — всё это наматывалось на меня, как плёнка на бобину. Я находилась в центре огромной многослойной крепости с ажурными бойницами, которая постоянно самособиралась и переделывала различные части себя. Но тут я увидела нечто странное. Ко мне приближалось существо, всё состоящее из доширака. Его выпученные глаза смотрели мне прямо в душу. Лапша танцевала в воздухе и извивалась издавая какой-то мерзкий писк. Мне стало страшно, и я немного вышла из транса. Но висящая в воздухе лапша осталась.
Культисты, пользуясь нашей энергией, призвали материальное воплощение своего бога. Он парил над ними, растопырив щупальца из лапши, и судорожно дышал. Пылевые вихри опали, воздух был наэлектризован запахом семени и пота. Доширачная Многоножка замедлила темп своего движения, культисты явно были обескуражены материальным проявлением своего бога. И он воспользовался этим. Щупальца из лапши схватили культистов, и разъединили кольцо многоножки. Лапша связала их по рукам и ногам, подняла культистов в воздух, и принялась их нещадно ебать. Похоже, лапше было всё равно, куда сношать своих жертв, она трахала их не только в рты и анусы, но даже в ноздри. Трое культистов спаслись бегством, прыгнув в реку. Остальные очень быстро прекратили попытки к сопротивлению, и их лица исказила гримаса извращённого наслаждения — уж не знаю, что они там переживали, но их раскрасневшиеся перекошенные лица выглядели так, будто бы они находятся на грани смерти от удовольствия. Мы как завороженные смотрели на эту лютую оргию, не в силах шелохнуться.
Когда мы поняли, что происходит что-то не то, культисты, подвешенные на извивающейся лапше, были уже на пределе от усталости. Мы торопливо засобирались домой, готовые забыть об увиденном, как о страшной галлюцинации из наркотического бреда. Но мы спохватились слишком поздно. Макаронный монстр побросал своих культистов, как ребёнок бросает надоевшие игрушки, и устремил свои щупальца к нам. Мы убегали, путаясь в спущенных штанах и матюгаясь. Спотыкались об коряги и мёртвых чаек, в лютой панике от тянущихся к нам жгутов лапши. Берег реки очень сильно зарос камышами, и мы решили пройти через заросли чтобы лапша запуталась в камышах. Это было ошибкой. В камышах запутались мы, а лапша спокойно струилась между ними, совершенно не стеснённая в своих движениях. Скользкие макаронины почти коснулись моих ляжек, и мы сделали отчаянный рывок. Мы прыгнули в реку.
Как оказалось, мы оба неплохо умели плавать, хотя я не помню, чтобы мы когда-либо этому учились. Мы стали улепётывать прочь от берега, в надежде что лапша не станет преследовать нас. В начале казалось, что мы оторвались — но оказалось, что она продолжает нас преследовать, только под водой. Её как будто бы стало намного больше — может быть, она напиталась культистами. Одежда намокла и тянула нас ко дну. «Сейчас лапша заебёт нас досмерти!» — сказала я Сонику, и мы обнялись. Одними губами он прошептал «Я люблю тебя» и мы стали ждать, когда вокруг забурлит и вспенится вода. Почему-то этого не происходило. Нас медленно сносило вниз по течению реки, и никакой лапши вообще не было видно. Может быть, всё это только показалось? С того места, куда снесло нас течение, место обряда неплохо просматривалось. Мы пригляделись и увидели, что оставшиеся культисты уже натянули рабочие комбинезоны, и с ними ведут строгую беседу двое милиционеров, подъехавшие прямо к берегу на уазике. Слова их заглушал плеск воды, но смысл беседы был понятен — культисты изрядно припили пива, и от них за версту разило перегаром — наверное, менты приняли их за обычных алкашей. Но вот куда делась лапша? Неужели она утонула? И тут Соник сказал мне «Смотри!» — и я увидела, как среди камней и коряг, к милиционерам подбираются белёсые нити. Те ещё ничего не заметили, а лапша уже обвивалась вокруг начищенного сапога. «Кажется, им пизда!» — сказала я. «Похоже, лапша предпочитает людей в униформе. Хмм, странно» — ответил Соник.
И мы погребли, чтобы быстрее уплыть от этого проклятого места, откуда доносилось нарастающее чавканье доширака, и удивлённо-негодующие вопли, плавно перетекающие в похотливые милицейские стоны наслаждения, мы плыли прочь от культистов и прочь от этой выжженной земли, воняющей гнилым мясом. Мы вылезли на берег подальше оттуда. О трёх культистах, которые бросились в воду, увидев макаронного монстра, ничего неизвестно. Как и о судьбе их собратьев по вере — мы ждали, что сюжет покажут по новостям на местном телевидении, но нет — возможно, лапша стёрла своим жертвам память, а быть может, они предпочли молчать о своём опыте, и теперь проводят ритуалы поклонения лапше на том же месте, у реки, каждое воскресенье. И мы больше не готовим доширак, хотя мне часто хочется повторить этот опыт, и я начинаю видеть разноцветные фосфены, когда прохожу в супермаркете мимо полок лапши быстрого приготовления. Возможно, когда нибудь мы снова сварим дошик. Возможно.
16 Фев 2019
автор: Владимир Комароврубрика: Поэзия Tags: Владимир Комаров
Пол — ?
… но
(ну полно же)
и пол …нее ??
На пол! —
Не —
… не… я
… конечно, не ты
16 Фев 2019
автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла
Я хотела с тобой роман,
О которых томов без счёта.
Как у всех что ни есть Дюма
В златобуквенных переплетах.
Под которыми кровь-любовь,
Кони, шпаги и кринолины.
Чтобы книга о нас с тобой
Оказалась на диво длинной.
Взгляды искоса, жар ланит,
Строки тайных ночных посланий —
Всё, что барышень столь манИт
Под обложкой таких изданий.
Мучал страх: если дочитать
Заключительную страницу,
Не останется ничерта,
Все закончится, завершится.
Потому что любой роман,
Сколь угодно очешуенный,
В водевиль превратят домА,
Сжав на горле ладони-стены.
…Дни плели макраме недель,
Год, как шкуру, менял сезоны.
Окружали нас в темноте
Зарифмованных сказок сонмы.
Странно было б их не писать,
Греясь солнечными глазами.
Я глядела тебе в глаза —
И слова приходили сами.
Мир берет меня на слабО,
Я не верю его угрозам.
Не хочу романа с тобой —
Все романы — всего лишь проза.
11 Фев 2019
автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла
Кофе, монитор, клавиатура.
«Был в сети в семнадцать тридцать семь.»
Нет, она не маленькая дура.
Кажется. Не дура. Не совсем…
Был в сети, но для неё ни слова,
Значит ли — слова не для неё?!
Пальцы пишут… и стирают снова.
Не совсем же дура, ё-мое.
Отженись, больная паранойя!
Черепушка — как кипящий суп.
Как понять: она банально ноет,
Или всё же насрано в лесу?..
08 Фев 2019
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Всю дорогу в метро, на обратном пути из Храма, мы ехали молча, я разглядывал карту московского метрополитена, висящую прямо напротив меня. Её напоминающая ризому структура будто бы поясняла слова верховного жреца, сравнившего время со срезом мускатного ореха. У нас была с собой трёхлитровая банка солёных огурцов, которую зачем-то дал Константину верховный жрец, как-то странно при этом улыбаясь, будто бы ему только что удалось провернуть какой-то сложный прикол. Я был погружён в глубокую экзистенциальную думу.
Мандала: Сад Расходящихся Тропок. Срез каждого мускатного ореха уникален — по нему можно предсказывать судьбу. Пекучий вкус во рту. Станция: Новогиреево. Мы нашли несколько книг, лежавших у выхода из метро: руководство по хиромантии, руны старшего футарка, альбом с чёрно-белой эротикой. Всё это запихнули в рюкзак. Мы перелезли через забор, чтобы попасть на электричку. Дым мятных сигарет на перроне, багряная капля закатного солнца расплавленным металлом капает в наши мозги со стёкол домов, тополиный пух, запах сухости и пива. Электропоезд Москва-Петушки.
Константин жуёт леденец со вкусом лакрицы, в его зрачках быстро проплывают отражения мира, как тени в платоновской пещере, граффити на бетонных стенах, будто бы лишь отражения какого-то более реального мира, чем наш. На секунду мелькает изображение: мухомор с глазами, и с баллончиком краски в руке, снизу радужнми буквами приписано «Мы раскрасим ваш мир», глаза мухомора выпучены, так же как и у Константина. Мы рассказываем друг другу анекдоты про Пупу и Лупу. Жрём лакричные конфеты, нам весело.
Не помню на какой станции, в вагон зашли двое музыкантов, и пропитыми голосами стали исполнять песни Летова на расстроенной акустической гитаре. Нам не понравилось, и мы пошли в тамбур, чтобы покурить. Сумерки сгущались, напоминая молоко, медленно смешивающееся с чаем. Мы курим и говорим об эзотерическом значении Великой Мандалы Таро — квадрат, в который вписан равнобедренный треугольник, с точкой посередине.
— Французские масоны внесли большую путаницу во всю оккультную систему, причём, путаницу ничем не обоснованную — говорит Константин. — очевидно, что делая Шута 22 арканом, а не нулевым, мы ломаем саму основу структуры всех старших арканов, а значит, и всю метафизику в целом. И их наследники, постмодернисты, ничем не лучше своих предшественников. Вот уже много лет я мечтаю запихнуть постмодернизм обратно в ту задницу, что его породила, и несколько раз его там провернуть.
— Боюсь, что эта задница уже подверглась радикальной деконструкции, распалась на отдельные дискурсы, а её атомы стали соком, текущим в французских виноградниках.
Мы не сразу заметили, что в тамбуре мы были не одни, и наш диалг внимательно слушал вжавшийся в угол заросший мужчина в мятой клетчатой рубашке и хипповых круглых очках. В его неопрятной бороде застряли крошки, всклокоченная чёлка закрывала лоб, зрачки были расширены просто до неприличия. Он курил сигарету через длинный мундштук, манерно оттопырив мизинец. Выпустив струйку дыма, он вальяжно покрутил мундштук, и сказал:
— Тогда, получается, вино у французских постмодернистов скоро польётся прямо из жопы. Что ж, какая религия, таковы и пророки. Но что вы думаете, ребята, о пересечении Бездны? Возможно ли оно, как по вашему?
Мы стали наперебой рассказывать ему, что мы думаем о пересечении Бездны. Я рассказал, как обкурился однажды спайса, и прятался под столом от Хоронзона, кидая в него тапками. Мы поржали. Потом Константин рассказал ему про то, как ему приснился эротический сон, в котором его нежно ласкала суккубиха с крыльями феечки и рогами в виде открывашек, а оказалось, что это были улитки, жившие в его террариуме, которые сбежали ночью, и стали по нему ползать. Ехать сразу стало веселее, мы угарали над разными историями.
— Меня зовут Гарри — сказал заросший очкарик, и закурил ещё одну сигарету. — Я вижу, вам знакомы основы каббалистической философии. Поэтому, я покажу вам одну вещь. Я хранитель этой вещи, и я никому её не показывал уже много лет. На самом деле, все эти постмодернисты, гностики, и вообще всё что можно прочитать в открытых источниках — полное фуфло. Вот вы не смотрите на меня, что я выгляжу как алкаш. Я бухаю, потому что с моими знаниями ничего другого делать не остаётся.
Гарри выдержал длинную драматическую паузу. Пауза несколько затянулась, вероятно, он ждал, что мы спросим, что же он хочет нам показать, но мы не спросили. Тогда Гарик снова пустился в разветвлённую демагогию.
— На самом деле, знание истинной магии всегда зашифровано. Мир общается с вами — послания находятся буквально везде, в номерах домов и машин, в репликах случайных прохожих, в теле и радиопередачах. Важно только раскрыть своё сознание. Я вижу, что я утомил вас, и я всё таки покажу вам…
Он порылся в карманах, и достал оттуда пожелтевший газетный свёрток. Бережно, как древнюю реликвию, развернул, и извлёк на свет божий побелевший от времени, чёрствый тульский пряник.
— Вот! — гордо сказал Гарри. — в этом артефакте закодирована вся западная алхимия, весь гнозис и герметизм вместе взятые. Я расшифровал все знаки на этом рельефе, и я могу сказать, что я владею всем миром (дальше последовал безумный смех).
Мы с Константином внимательно изучили рисунок на прянике. Пряник был большой, и действительно, немножко необычный — по крайней мере, я никогда не видел пряников именно с таким рисунком, хотя орнамент был вобщем-то типичен для тульского пряника. Тульский кремль с бойницами, макушка которого была увенчана чем-то похожим на восьмиконечную звезду, сделанную из молотка, двух штыков и какой-то палочки. На стенах тульского кремля сидели две птицы, одна с нормальной птичьей головой, а другая — с головой женщины в кокошнике и большими грудями. У ворот кремля расположились лев и телёнок, тоже в симметричных позах. Ещё на стенах кремля были вроде бы христианские иконы, но тут уже было сложно сказать, потому что материал пряника осыпался, и было сложно распознать такие мелкие детали. В небе над кремлём почему-то плыл самовар и символ олимпиады из колечек. Вдруг мы заметили, что на самих воротах кремля изображена та самая Великая Мандала Таро — квадрат, равнобедренный треугольник, и точка. Мы поняли, что с пряником и правда не всё так просто. Слово Тула было написано вроде бы обычным шрифтом, и не вызывало подозрений… Однако, мы задумались. Ещё больше задумчивости внесли элементы орнамента, которые Константин опознал, как кресты Мары. Похоже было, что кто-то замаскировал оккультное изображение под обычный тульский пряник.
Мы вопросительно посмотрели на Гарри, который прикуривал третью сигарету, и хитро смотрел на нас сквозь блестящие стёклышки очков. В недрах его бороды блуждала усмешка.
— Вам, должно быть, интересно, как этот артефакт мне достался. На самом деле, я этого не помню. Помню, что я проснулся в Москве, в одном эзотерическом кружке, с дичайшего бодуна, и моя рука сжимала вот этот вот пряник. Вся реальность вокруг ебалась и рябила, и единственное, что я разобрал тогда на этом прянике — слово «Тула». А в Туле жил кто? Правильно, в туле жил Левша. И почему-то мне захотелось прочитать слово «Тула» справа налево. Видимо, ассоциация с Левшой сыграла. И получилось слово Алут. Похмелье сразу как рукой сняло — я понял, что мне случайно достался очень важный ключ. Алут. Алут. Алут. Я повторял это слово, и мне казалось, что оно вбирает в себя всего меня, всё, что меня окружает, всё. У нас там был один старый мистик, каббалист ещё советской закалки, его звали Лев. Я тогда пришёл ко Льву, и спрашиваю его, «что такое Алут?». Он залез в какие-то книги, очень долго их листал, а потом смотрит на меня таким пронзительным взглядом и говорит «А почему Ви спгашиваете?» — тут мне стало страшно и я убежал. Потом я уже сам стал вычислять значение этого слова, Алут — записывается на иврите אלוט, Алеф, Ламед, Вав, Тет, и означает «много». А гематрическое значение, выводимое из этого слова, равно единице. Вот и получается — Алут это многое в одном и одно во многом. Интересно? — Гарри выжидающе на нас посмотрел. Константин спросил его, что это за Лев, и что с ним было дальше, но Гарри не знал, и продолжил свою историю.
— Вобщем, я расшифровал значение этого сочетания из четырёх букв, и понеслось. Алеф — это Телец, а ярчайшая звезда в созвездии Тельца это Альдебаран. Я увидел быка, который тащит за собой плуг, распахивающий реальность. Соединение высшего мира и низшего. Ламед — стрекало, которым погоняют быков. Знание, спустившееся в мозг Адама, и через мозг — в его сердце, когда Адам познал Еву. Вав — это глаз Тельца, свет, исходящий из будущего в прошлое, тахионные потоки творения, что соединяют все 22 буквы, обращая будущее в настоящее, внутренняя и внешняя силы Тельца, участвующие в потоках творения. Тет — это змей с головой льва, сокрытие добра, сосуд, наполненный до краёв, это крыша мудрости над головой Змея. Когда я понял это, я увидел так же, что звери, изображённые на прянике — это тетраморф из книги пророка Иезекиля, высший чин ангельской иерархии, имена которых пришли из Вавилона. Бык был воплощением бога Мардука, лев — Нергала, орёл — Нинурта, а человек — Набу. Медитируя на пряник, я вступил в контакт с этими богами, и тогда они указали мне на колонны тульского кремля, которых 11 с каждой стороны, то есть, в общей сложности, 22. Между ними стали появляться изображения, разбивающиеся на пары, каждая из этих пар испускала луч, и этот луч творил реальность — я увидел, как цикл замыкается, и наша Вселенная становится точкой… Бесчисленные эоны пролетели перед моим разумом, я расширился чрезвычайно, и вошёл в Свет, которому нет названия…
— Хорошо, а что ты там говорил о том, что ты владеешь миром? Как это понимать? — спросил я.
— Я научился летать. Я мог видеть будущее и прошлое. Превращать металлы. Вобщем, весь набор этих дурацких сиддхов. Пару лет было прикольно, но потом я наигрался. Понимаете, всё это — не настоящее.
— Покажи что-нибудь — попросил Константин, явно настроенный очень скептично.
— Я знал, что вы не поверите — усмехнулся Гарри — сами попросили. С этими словами, он взмахнул мундштуком, как волшебной палочкой, глаза его подёрнулись поволокой, он начал бормотать что-то, и вдруг смачно рыгнул. Мы захихикали. И из его рта вылетела муха. Потом ещё одна. Потом ещё несколько. Гарри стоял, тело его сотрясали оргазмические конвульсии, а изо рта чёрной плотной струёй летели мухи. Тамбур наполнился жужжанием. Вскоре вместе с мухами стали вылетать ещё и скарабеи, шершни и саранча, потом по щекам Гарри поползли огромные, в локоть длинной, сколопенры, везде слышался громкий скрежет хитина, насекомые пищали, жуки бились об стекло, изо рта гарри полезло что-то совсем инфернальное, какая-то членистоногая срань с огромными жвалами, которой нет названия, воздух наполнился запахом серы и аммиака. Мы с Константином, прожжённые психонавты, употреблявшие доб и сальвию вместо утреннего кофе, были малость удивлены. Может быть, даже не малость. Внезапно, все насекомые исчезли.
— Ну, хватит с вас. — сказал Гарри, и подмигнул.
Где-то полминуты мы ехали молча и курили. Потом Константин, будто бы собиравший всё это время в своей голове некую конструкцию, наконец заговорил.
— А если ты всё можешь, то почему ты до сих пор не захватил этот мир? Бессмертие, сказочное богатство, всё что только пожелаешь. Если у тебя нет личных желаний — пожелай мира во всём мире, коммунизма и изобрести лекарство от всех болезней, а?
— Понимаете, ребята… Как бы вам сказать… Обладание этим знанием имеет один побочный эффект. Вот ты весь такой гуманист, говоришь, мир во всём мире, коммунизм, лекарство от всех болезней. Только весь этот ваш гуманизм — это херня на постном масле. Вот когда ты смотришь мультик «Ну, погоди» — тебя разве как-то трогают страдания нарисованного волка, который голоден, и никак не может поймать зайца? Ты ведь понимаешь, что его голод — такой же нарисованный, как и он сам, что весь его мир — это иллюзия, и единственный способ его иллюзорные страдания прекратить — выдернуть штепсель из розетки, и выключить телевизор. Я ничего для этого вашего так называемого мира не хочу, потому что ваш мир — глюк, иллюзия. И для себя ничего не хочу, впрочем, тоже. Разве что, бухнуть. Будете три семёрки? — с этими словами Гарри достал бутылку портвейна, ловким движением фокусника вытащил пробку, сделал несколько глотков, и передал нам.
Прихлёбывая кислую жижу, мы с Константином переглянулись. И оба подумали об одном и том же — Гарри ни слова не сказал о мандале Таро. Может быть, он о ней ничего и не знал. Отхлебнув пойла, Константин попросил Гарри снова достать пряник.
— Вобщем, мужик, смотри — это не весь этот мир хуйня, это твои знания о мире хуйня, если ты такой простой вещи не понял. Видишь точку в треугольнике? Да? Так вот, эта точка — Ты. А треугольник — это остальные 22 буквы алфавита, которые вокруг тебя вертятся, как угорелые, и создают помехи. Так вот, мужик, ты никогда не увидишь истинной реальности, пока ты этот свой пряник не съешь! Понял?
Гарри будто бы подавился услышанным. Его лицо побелело, хмельной румянец приобрёл трупную синеву, пальцы, сжимающие бесценный пряник, задрожали. «Нет» — сдавленно пробормотал он. Было видно, как в его глазах танцуют иероглифы и строчки программного кода. «Нет.» — одними губами повторил он.
Константин грозно взглянул в его глаза, и положил руку на плечо Гарри, от чего его словно пронзило молнией, и он как-то уменьшился.
— Гарри, включайся! Мы посланы тебе, посланы силой, что послала тебе этот пряник, чтобы помочь его расшифровать. Квадрат — это внешний слой мудрости, ты разгадал его. Всё правильно,ты молодец — расшифровал тетраграмматон, увидел структуру Бога, и познал его. Но теперь тебе нужно двигаться глубже. Ты же сам говорил про пересечение Бездны — я предлагаю тебе путь. Считай, что меня послал к тебе на помощь Господь — тот самый, который один, и которого много. И мы очень ждём тебя в настоящем, божественном мире…
Константин долго и пронзительно смотрел Гарри в глаза. Тот съёжился и посерел, всё тело его дрожало мелкой дрожью. Он бормотал что-то, из его слов я разобрал «годы впустую… божественное откровение… глупость… вавилонская башня… хаос…». Казалось, Гарри находится на грани острого психоза.
— Только тебе решать, есть или не есть пряник… — смягчившись, сказал Константин.
Гарри, как сомнамбула, поднёс пряник к губам. Прошептав что-то, он сдул с него пыль старины, и вонзил в него свои зубы. Ничего не происходило. Пряник был жёсткий и не поддавался. Гарри сжал челюсти, и с хрустом откусил кусок. Запил портвейном, прожевал. Потом ещё и ещё. Он опустился на пол, как марионетка, которой обрезали ниточки. Но его организм будто сам продолжал есть пряник, и пить дешёвый портвейн. Наконец, пряник был полностью съеден, а портвейн полностью выпит.
— Спасибо, ребята, что бы я без вас делал. Сейчас ваша остановка, вы идите, а я дальше поеду. — лицо Гарри будто бы просветлело, и он наполнился изнутри некоей субстанцией, которой было трудно подобрать определение, но хотелось назвать её «благодать». Он был совершенно трезв, и при этом весел.
— Петушки конечная. Пойдём с нами, купим вина, и будем говорить про каббалу. — я протянул Гарику руку, но он махнул и покачал головой.
— Кому конечная, а кому — бесконечная. Я домой еду. С богом, пацаны!
Мы вышли. Купили ещё вина у продавщицы Любавы, которая продавала после десяти. Вино Изабелла в коробках, по 99 рублей. Сели на лавочку, потому что домой идти не хотелось. Пели сверчки, подмосковная летняя ночь дышала теплом и свободой.
Константин достал банку огурцов, отвернул крышку, и протянул мне один.
— Ты знаешь, что это за огурцы?
— Нет. Тебе их дал Мастер Храма — он их сам закатывает?
— Да. Это Огурцы Света. Съев один огурец, можно перенестись в любое место во Вселенной, даже если его нет и не может быть.
— Прикольно, а давай посмотрим, что случилось с Гарри, куда он там приехал.
— Давай. Только, сделайся невидимым, и веди себя тихо — он нас заметить не должен.
Мы съели по огурцу, выпили немножко огуречного рассола, и запили Изабеллой. Луна улыбнулась нам, и превратилась в спираль. Я накиул свой аура-плащ, и перещёл в невидимый режим. Мы вышли через эфирный шлюз, как пятна бесформенного и неструктурированного ничто.
Гарри, совсем юный, в чистой рубашке и без бороды, лежал на полу в каком-то зале со сводчатыми потолками. Очки были при нём. Он медленно открыл глаза, пошевелил руками и головой, и увидел Гермиону, которая уже проснулась, и сидела, глядя в окно на полную луну. Близнецы ещё не пробудились, Хагрид громко храпел. Чёрная свеча догорела до основания.
— Ух, ну и трип. Гермиона, что это за был препарат?
— «Москва-Петушки», эссенция русской каббалы. Норм торкнуло? — Гермиона засмеялась, как безумный суккуб, и посмотрела на Гарри.
— Ништяк, но в следующий раз надо дозу взять раза в четыре поменьше, ато сторчимся, как профессор Дамблдор, кудябликов ловить начнём.
— Не бойся, у меня всё чётко, как в аптеке — щас эти двое проснутся, а жиртрест ещё через полчаса, я ему 1200 милиграмм вкатала, чтобы уж наверняка.
— 1200… Жёстко… Это же получается 250 лет русской оккультной философии, с полным погружением… За что ты его так?
— Да он сам, блин, вечно на недодоз жалуется. Флакончик с «Эпосом о Гильгамеше» аж досуха вылизал — у него уже метаболизм изменён, он без такого жить не может.
— Ну ладно… Блин, а это что за фигня?
Гарри Поттер поправил мантию, из его кармана выпал чёрствый надкусанный тульский пряник, и гулко ударился о каменный пол.
08 Фев 2019
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
А другой юноша, тоже захотел найти бога, и откуда то он знал, что бог прячется в одной из букв одной из книг. Чтобы было удобнее искать бога, он устроился работать библиотекарем, в центральной библиотеке Буэнос-Айреса. Размеры этой библиотеки таковы, что когда Господь решил показать библиотеку Левиафану, тот летел по её коридорам семь дней и семь ночей, и не долетел до конца. На восьмой день Левиафан упал, лишившись сознания. В своих галлюцинациях он увидел пульсирующий и переливающийся разум пространства, созерцающий собственную пустоту, и все слова и все буквы были спрессованы в невероятно плотную точку, времени не было.
ВНЕЗАПНО, появилось время, и из этой точки выделились буквы алфавита, разноцветные и сверкающие. Их волны накладывались одна на другую, порождая узор, схожий с радужной бензиновой пленкой на поверхности лужи.
Над поверхностью лужи поднималось солнце, и слова шелестели языками пламени. Маленький водяной паучок-серебрянка, которым стал Левиафан, строил воздушный колокол из паутинок, привязывая их концы к буквам алфавита. Потом, забравшись в этот колокол, он разместил 8 своих лапок по восьми магистральным линиям паутины, и принялся слушать шелест слов. Слова пели о пшенице. Пшеничное зерно, Осирис, таинственный процесс смерти и возрождения, пирамиды как крышки кротовых нор, запирающие глухие пространства туннелей, и их обитателей, чьё строение за пределами того, что мы можем вообразить… Солнце подземного мира, багряным оком поднялось над пропастями и безднами, блеснув лучами на шпилях, украшающих фасады циклопических зданий, построенных безумным архитектором с других планет… Чёрные тени с перепончатыми крыльями замелькали среди башен… «Ну, хватит с тебя!» — сказал Господь, плеснув Левиафану в лицо холодную водку «Пшеничная» из хрустального графина удивительно тонкой огранки, с инициалами IHVH на горлышке.
Вот такая центральная библиотека Буэнос-Айреса. Но, тот молодой человек верил, что он найдёт бога, хотя вероятность его найти была примерно такой же, как если бы чайка, которая какает раз в миллион лет, пролетая над океаном, случайно бы попала своим гуано прямо на лоб древней черепахе, которая раз в миллион лет всплывает в случайном месте. Вобщем, этот молодой человек состарился, стал известным аргентинским библиотекарем, и написал кучу книг, про то как он искал бога. А потом, от постоянных поисков, он ослеп, но не прекратил попыток — теперь его помощница читала ему книги вслух. Единственное, что он видел — багровое солнце над инфернальным ландшафтом.
Однажды до Дьявола дошли слухи о библиотекаре, который ищет бога. У Дьявола был Кот, который разбирался в подобных вещах, и тогда Дьявол спросил своего кота, в каком обличье ему лучше явиться в библиотеку. Кот подумал, и сказал «превратись в Агасфера, а я превращусь в Кота Шредингера, который ни жив ни мёртв»- с этими словами Кот залез в чемодан, и закрыл крышку.
» Чем могу помочь?» — спросил пометителя библиотекарь, древний старик в чёрных очках. Он не видел ничего, но он чувствовал, что перед ним вечное существо, наделенное нечеловеческой мудростью. И как будто бы, кот, хотя в этом слепец не был уверен. «Я ищу бога. Я знаю, что бог — в одной из букв одной из книг», сказал Дьявол. » Я искал бога всю свою жизнь, и я ослеп в его поисках, и я так и не нашёл его. Но я чувствую, что вы пришли не один — вы пришли с котом. Бог любит котиков. Я верю, что вам с вашим котом повезёт. » «Так тому и быть» — сказал Дьявол — «Мне вон тот географический атлас». Он открыл наугад страницу, и ткнул наугад в одну из «О» в названии антарктического озера Восток — стены библиотеки дрогнули, и Господь снова явил себя. Библиотекарь вновь обрёл зрение, но этим зрением он мог видеть планету, как на гугл-картах. завис над четырехкилометровым ледяным панцирем, скрывающимся сердце Антарктиды. Ледяные поля простирались во все стороны, и скрипя зубами от холода, библиотекарь начал медленно крутить курсор на себя…
Он нырнул под лёд. Долго, очень долго, он двигался через слои замерзшей воды, структура и прозрачность которой слегка менялась, по мере его углубления. Казалось, он целую жизнь двигался вниз по ледяному туннелю. Свет солнца уже не доходил до этой глубины, но и в сумраке этого инфернального мира, он различал слоистую структуру ледяного керна. Вдруг, лёд внезапно закончился, и он увидел подледное озеро, освещенное люминисцентным светом бактерий и каких-то беспозвоночных организмов. Планктон светится разным цветом, и формы планктонин слегка различались, и он даже подумал, что планктон — это что то вроде букв неизвестного ему языка, вобщем-то так оно и было.
Он заглянул в бездну, и увидел в ней блестящего паука, сидящего в воздушном куполе. Паутинки были раскинуты везде, а сам паук был такого размера, что его паутина точно была всемирной сетью. Планктонины, прилипающие к его паутинкам, превращались в слова, слова в предложения, предложения в книги, а книги в библиотеки, и каждая из библиотек, висящая в паутине Паука, была в 8 раз больше, чем библиотека Буэнос-Айреса «de puta madre!» — подумал аргентинский слепой, который уже не был слепым. А Господь сказал «ты увидел достаточно».
Он открыл глаза, и с не привычки, ему было непросто сфокусировать зрение. Поморгав, он увидел, что из чемодана посетителя вылез огромный чёрный кот, развалился на клавиатуре компьютера, и смотрит на него как бы с усмешкой. В компьютере был открыт текстовый файл, и кот своими лапками набрал несколько строчек. Согнав с клавиатуры кота, вместо бессмыслицы, которую можно было бы ожидать увидеть, он прочитал следующее:
В конце существования человеческой цивилизации, будет написана книга Паук, последняя великая книга. Автор её будет пауком, и её читатели станут пауками, а жить эта книга будет в паутине, опутывающей весь мир. Анансе
08 Фев 2019
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
Поезд ехал на восток.
Моему попутчику не было и двадцати пяти, он был высок и худ, как жердь, и не слишком улыбчив. Он не очень мне понравился, но, в конце концов, путь был долгим, а я не захватил с собой ни книги, ни карт, поэтому мы, как могли, развлекали себя ни к чему не обязывающими разговорами. Ни я, ни он определённо не имели желания продолжить какое бы то ни было общение по окончании поездки, и мы даже не сочли нужным представиться — всё равно имена вылетели бы у нас из головы задолго до того, как мы отойдём ко сну. В его поведении и словах проскальзывала какая-то тревога, и, умело играя наводящими вопросами и репликами, я пришёл к выводу, что он от кого-то скрывается. Дальше этого выяснять не хотелось — всё по той же причине мимолётности нашей встречи. Меня не волновало даже, сам ли он совершил какой-то серьёзный проступок, за который не хочет нести ответственности, или стал невинной жертвой бандитских разборок или политического преследования.
Упомянув мельком свой интерес к эзотерике, я обнаружил, что ему тоже не чужда эта тема, хотя ему оказался скорее близок христианский мистицизм, в не самом глубоком его понимании. Он несколько оживился и даже упомянул, что именно эта тема является целью его поездки: в пункте прибытия его должны посвятить в некое общество, о котором он не имеет права рассказывать. Я не стал распространяться о своей причастности к нескольким Братствам подобного рода, но выказал свою заинтересованность и потому даже без прямых ответов с его стороны достаточно быстро убедился, что речь идёт о какой-то масонской ложе, придерживающейся традиционных ландмарок — с персонифицированной Высшей Сущностью, бессмертием души и непринятием женщин к Работам. Совсем не то, что в моём — либеральном — направлении, и развивать тему дальше мне расхотелось, тем более что и он уже определённо сожалел о своей разговорчивости. Мы перекусили и устроились на ночлег.
Наутро он был молчалив и ещё более обеспокоен, в туалет выходил с телефоном, хотя до того оставлял его на столике в купе. Поезд нёсся по бескрайней степи, до ближайшей станции было ещё несколько часов, прошлая тоже оставалась в нескольких часах пути к западу. Мы молча допили чай, и когда зашипел стоп-кран, и чашечки понеслись по столику, как по взлётной полосе, выплёскивая гущу на казённое бельё, он понял, что это по его душу, и выражение его лица, и без того мрачное, сменилось обречённостью смертника. Он не думал прятаться или убегать, по всему было видно, что это ему не поможет. Его губы тихо шевелились — должно быть, в молитве, не самый эффективный путь к спасению. Я лёг на полку, демонстрируя безразличие. В конце концов, нас не связывали Братские узы, он ещё даже не приступил к обработке грубого камня, а даже если бы и так — у наших лож определённо не было взаимного признания. И, чего уж там скрывать, меня ждали дома жена и дочь, друзья, работа малая и Великая, — в общем, у меня не было ни малейшего желания рисковать всем этим и многим другим ради этого незнакомца, да ещё и, в отличие от него самого, без каких бы то ни было утешительных иллюзий относительно «бессмертия души».
В купе, открыв дверь ключом проводницы, вошли двое автоматчиков в балаклавах. Форма была похожа на военную, но отличительных знаков не было, и это с равным успехом могли оказаться и фээсбэшники, и гангстеры, и исламские фундаменталисты, хотя особой разницы между ними я не усматривал. Они вели себя на удивление вежливо, негромко поздоровались с ним по имени, которого я не запомнил. Ничего не стали объяснять, но он и не нуждался в объяснениях.
— Этот с тобой? — кивнул в мою сторону один из камуфляжных.
Мой попутчик равнодушно покачал головой. К моему удовлетворению, ему поверили без лишних разговоров.
— Что, прямо здесь? — спросил он неопределённо, и от этих слов меня бросило в холодный пот: я понял, что должно случиться.
— Зачем людей смущать, — ответил тот, что спрашивал про меня (я автоматически отметил, что он говорит без акцента, и под тканью балаклавы мне почудилась едва слышная улыбка). — Выйдем сейчас, пусть едут.
— Я оденусь, — сказал попутчик и попытался пошутить: — А то и замёрзнуть недолго.
Вышло натянуто, хотя за окном и правда было минус 10, степь покрывал толстый слой нетронутого снега.
Он не спешил, но и не пытался отсрочить неизбежное. Один из автоматчиков вышел в коридор, второй пропустил вперёд несостоявшегося каменщика.
Он не был мне Братом, а дома меня ждали жена и дочь, и я не был готов рисковать ради него жизнью. Но кое-что я всё-таки мог для него сделать.
— Подождите, — окликнул я его конвоиров, когда они уже были готовы задвинуть дверцу купе.
Ближайший ко мне удивлённо воззрел на меня сквозь прорези в ткани.
— Я… Мы с ним… эээ…
Я прятал импровизацию под маской испуга и смущения.
— Что такое?
— Мы с ним… методисты, — я наугад ляпнул название деноминации, к которой вряд ли принадлежит кто-то из автоматчиков, чтобы не вызвать ложью их подозрение. — Ему нельзя… ну, без исповеди.
Кажется, это было правдоподобно, методисты признают принцип всеобщего священства, но, видя заинтересованность конвоира, я решил продолжить. На счастье, и лицо моего попутчика вернулось в дверной проём, и оно было в недоумении.
— Я не священник, — продолжил я уже увереннее, — но мой отец был пастором, и у нас так можно. Ему нельзя… — я упорно не хотел произносить слово «умирать», — нельзя, не исповедовавшись… брату по вере.
Я сделал небольшой нажим на слове «брату» и коротко взглянул ему в глаза. Больше всего я боялся в этот момент, что он что-то спросит или скажет не в тему и тем самым не только сорвёт мой замысел, но и утянет меня за собой. На счастье, он молчал, и взгляд его, в котором на мгновение блеснула надежда, снова сменился смирением перед судьбой.
Автоматчики переглянулись, явно о чём-то размышляя, но потом тот, что спрашивал про меня — наверное, главный, — кивнул и сказал:
— Ладно. 5 минут. Выйдешь с ним, потом возвращайся к себе. А мы с ним… ещё поговорим.
Я накинул куртку, и мы прошли по коридору, который был на удивление пуст, даже у заветной комнатки возле тамбура не толпился народ. Мы спустились по металлической лесенке на снег: сперва старший из двоих, потом я, мой незадачливый попутчик, а замыкал процессию второй автоматчик. Краем глаза я заметил у второго входа в вагон внедорожник, похожий на армейский, и несколько фигур возле него, окинул взглядом степь, увидел неподалёку небольшие заросли кустарника в человеческий рост.
— Мы отойдём… туда? — спросил я.
Старший недоверчиво посмотрел на меня, и я добавил, кивнув в бескрайний простор:
— Куда тут деться.
— Валяйте, — благосклонно махнул рукой старший и напомнил: — 5 минут.
То, что традиционно происходит в вычурном зале с клетчатым полом и двумя колоннами, при стечении народа и с соблюдением тысячи формальностей, на которые уходит не один десяток минут, нам пришлось совершать, стоя на месте, посреди заснеженной степи, скорее в воображении, чем наяву. Я не имел ни малейшего права делать это: если бы мой попутчик остался жив, ни одна ложа, даже самая что ни есть нерегулярная, не признала бы легитимность этого акта, а мой Мастер напомнил бы о данных мною клятвах и изгнал из ложи за разглашение тайн профану. Но это было то единственное, ради чего нас свела судьба, и я не мог отказать в этом ни ей, ни ему. Я передал ему слова и пожатия и принял от него ту же клятву, которую приносил несколько лет назад на клетчатом полу. И которую он, в отличие от меня, уже никогда не нарушит.
Когда мы прощались с ним знаком Ученика, он смотрел на меня почти как на Спасителя. Хотя и понимал, что больше ничем помочь я ему не могу, да и не буду пытаться.
Я поднялся по заледеневшим ступенькам и вернулся в купе, так и не встретив в коридоре ни пассажиров, ни проводницу. Через некоторое время поезд тронулся. За окном мелькнул внедорожник, мелькнул — и растаял в степи вместе с застывшими возле него фигурами. Я вытер, как мог, чайную гущу с пододеяльника и лёг вздремнуть. Попутчик молчал о чём-то своём. Нам снова было по пути — мы ехали на Восток.
Каждый на свой Восток.
08 Фев 2019
автор: Администраторрубрика: Новости
01 Фев 2019
автор: Alisa Libertasрубрика: Поэзия Tags: Alisa Libertas
У неба звездного – сердце черное.
А солнце по ветру пылью развеяно.
И только мысли мои, беспризорные,
Как взмах неслышный стального веера.
01 Фев 2019
автор: Alisa Libertasрубрика: Поэзия Tags: Alisa Libertas
Отец, я стремился к Солнцу.
Отец, тридцать три печали.
Я верил, Отец, Вы знали.
Отец, я стремился
К Солнцу.
Отец, я не ведал Истин.
Порфирою облаченных,
Под тенью покровов скрытых,
На площади обнаженных,
Отец, я не ведал Истин.
Смотри же на след кровавый,
То плакало мое сердце.
01 Фев 2019
автор: Alisa Libertasрубрика: Поэзия Tags: Alisa Libertas
Вкус крови как вкус металла
Цвет неба придуман нами
Луна себя изменяла
Во тьму уходя временами
Луна себя изменяла
Но что-то ловило отблеск
Как дымку на глади кинжала
От вздоха
слетевшего
в пропасть
RSS