Летел на дно, расправив руки…

Летел на дно, расправив руки,
Летел во тьме, летел, смеясь.
Мелькали встречи и разлуки,
Сквозь белый снег, сквозь злую грязь.
Мимо божественных застолий,
Мимо поминок у холма.
На дно колоний и подворий,
В рай необлизанного дна.
И, вновь раскрыв немые руки,
Не дописавшие картин
Обнимут свиту той старухи,
Которой он навечно сын.
И свет увидел он со дна
Лишь в отраженье темноты.
Увидел: он была — она,
Она была, конечно — ты.

Когда опрокинешься в зазеркалье зелёных зрачков этой богини…

Когда опрокинешься в зазеркалье зелёных зрачков этой богини, тогда понимаешь, что нет стольких слов для того, чтоб оттуда себя всего вынуть. Тогда осознаешь улыбку с изнанки развороченную… Со смертью встречаешься зыбкой… Заочно… Заочно.. И в точку.

Когда не держат духовные скрепы…

Когда не держат духовные скрепы, а в канун Рождества пляшешь с мёртвыми предками в их ритуальных одеждах, тогда остаётся одна лишь надежда… На любовь, что высушивает без остатка, к которой взывает всё видящий взор. Любовь — это лупа, через которую видишь замысловатый узор… на торжестве похорон умерших, но не ушедших предков. Я не подбрасываю монетку, чтобы узнать, почему это он. Этой любовью насытятся все духи, так мы пройдём это бардо. Всё, что известно всем о всех (в том числе и о нас) — это всего лишь слухи, есть мы, нет нас — значит, так надо.