Визионерский опыт

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags:

Опыт был получен путём вызова Gremory, в результате взаимодействия с этим духом, мне были показаны некоторые миры, после определённого момента, бессознательное приказало мне перестать записывать, поэтому текст как бы обрывается в том месте, где можно было бы ожидать кульминации. Но, имеющему мудрость — сказанного будет более чем достаточно.

Твоё присутствие в этом срезе реальности, столь парадоксальное, и в то же время, такое однозначно ощутимое, проявляется ещё до того, как я начертал сигилл Тебя, и приложился к нему лбом — ты вползаешь в душу подобно змее, чьё тело извивается мощными кольцами, подобно горячим волнам прихода, вызванного гипоксией. Чёрные, маслянистые глаза как у самки тигровой акулы засасывают в глубину, ты более реальна, чем что бы то ни было — всё, что я видел до встречи с тобой, напоминает картонные декорации — но мы реальны. Ничто в этом мире не обладает таким объёмом, такой жизненностью и такой глубиной, как мы. И эту жизненность, эту глубину, я смог осознанно раскрыть после того как встретил тебя.
Янтарный воздух рассечён струнами, связывающими между собой внешние слои наших меркаб. Мы не мигая смотрим друг другу в глаза: программа себя осознала. Дыхание, пахнущее самой изысканной гнилью — как пенёк, обросший опятами и мхом, древесина которого стала мягче чем плоть. В тот миг когда наши языки переплетаются, я чувствую тысячу вкусов сразу, каждый из которых является ярлычком, прикреплённым к срезу коллективного бессознательноого — вкус путей жизни, которые расходятся как ходы личинок древоточеца от магистральной линии, по которой жук ползёт, поедая камбиальный слой и откладывая яйца. В твоей слюне содержится сильнейший психоделик — все вкусы начинают раскрываться как фрактальные метанарративы, включающие в себя знаковые системы, расползающиеся из центральной точки.
Сад расходящихся смыслов. Ты закручиваешь вокруг себя структуру, подобную воронке, состоящей из фрактальных искажений пространственно-временного континуума. Сингулярность. Лучи Чёрных Солнц внутри нас закручиваются спирально вокруг двух воронок. Я в исступлении поднимаю руки и над моей головой открывается трансцедентное око. Я готов к прыжку.

Сделав глубокий вдох и выдох, я совершаю серию резких движений диафрагмой и позвоночником, и всё это сопровождается звуками «Ха Хо Ху Ха Хо Хы!» и на последнем звуке весь воздух выдавлен у меня из лёгких. Твоё присутствие настолько преобразило меня, что даже если я окажусь в том мире, на который ты не можешь быть спроецирована, всё равно, я буду видеть вещи уже совсем иначе, ибо даже чувство отсутствия сингулярности породит сингулярность в том месте, где присутствует заворот внимания, соответствующий её программе.
Я погружаюсь в ад. Это мир вечного гниения. Мы там живём в маленьких домиках с окнами из оргстекла размером с пачку беломора, окна очень мутные и через них ничего не разглядеть кроме разве что зарева взрывов на горизонте, да и разглядывать тут особо нечего, тут ведь всё время идёт дождь. В аду мы получили тела. Это маленькие сгорбленные карлики, питающиеся гнилой картошкой, в 15 лет у них выпадают почти все зубы, они уже дряхлые старики, до 30 не доживает никто. Их тела поражены гнилью и плесенью. В качестве фауны здесь живут огромные хищные игуаны которые иногда кушают людей и черви с зубастыми пастями и маленькими дыхательными отверстиями вдоль тела — эти черви прямо таки кишат в местных лужах, и если кто-то из карликов по неосторожности падает в такую лужу, зубастые рты червей тут же впиваются в его плоть — однако это не мешает карликам совокупляться периодически с червями, чтобы удовлетворить похоть, которая тут приобретает самые извращённые очертания, впрочем принося крайне сомнительное удовольствие. Семь карликов собралось, чтобы трахнуть полуразложившийся труп игуаны, они обнажили члены и воткнули их в серую склизскую плоть, однако, они не знали что труп уже кишмя кишит особым видом червей, и эти черви кусают их за члены, впиваясь в них с такой силой, что те умирают от боли, и черви получают себе новую пищу, начиная пожирать их трупы именно с гениталий. А люди пожирают тех червей которых им удалось поймать — потому что из пищи тут только гнилые корнеплоды и плесень, червя удаётся поймать нечасто, это особый шик. Карлики постоянно ебут трупы хотя и не испытывают от этого особого удовольствия.
Я совершенно забыл, что я был кем-то другим до попадания сюда. Я смотрю в серое небо, по которому летают чёрные хищные птицы. Запах гнили и трупов стал давно привычным бэкграундом, склизское чавканье илистой почвы и вой ветра в проводах — тут везде какие-то металлические башни, соединённые проводами, никто из нас не знает их назначения, но мы обслуживаем их, и вероятно, в этом смысл и цель нашего унылого существования.
Надо понимать, что я уже много лет провёл в этой реальности и оброс подробностями, даже не вспоминая о том, что этому предшествовали какие-то другие жизни. Ел гнилушки, ебал червей и трупы, пил органические растворители из ржавых бочек. И я оказываюсь совершенно не готов к следующему повороту событий.
Здесь темнеет рано, хотя и днём здесь не сильно светло. К наступлению темноты мы стремимся скорее скрыться в своих жилищах, потому что ящеры вылезают из своих нор, и едят тех, кто не успел от них спрятаться. Поэтому, я спешу поскорее вернуться в покосившееся строение из шлакоблока служащее мне жилищем. Внезапно, я вижу ярко-голубой свет и слышу стрекотание лопастей вертолёта и треск электрических разрядров. Воздух начинает пахнуть озоном. Красный вертолёт с прожекторами, которые светят прямо на меня. Никогд не видел подобного.
Струя жидкости окатывает меня, я ощущаю нестерпимое жжение, свет прожекторов причиняет ужасающую боль, я захлёбываюсь в потоке чистого спирта, от чего моя кожа отслаивается, мышцы отделяются от костей, а пластины черепа раскрываются как лепестки цветка. Какие-то странные персонажи в противогазах изымают мой мозг из черепной коробки. Тьма.
Я прихожу в себя от запаха неонов-анемонов и разноцветных искрящихся потоков, которые вовлекают меня в карусель. Я подвешен в питательном растворе и присоединён к нейроинтерфейсу. Вместе со мной в этой ячейке ещё 5 мозгов — мозги, объединённые в круговые структуры из шести мозгов, представляют собой гексагональную ячейку, здесь их очень много этих ячеек, неисчислимое множество. Квантовый мёд стекает по гексагонам. Воронки электронных пространств. Рваная ткань бытия. Стробоскопические мурашки фасеточных данных, цветные библиотеки, вибрация. Огромные поля, где объединённые в гексагоны мозги в питательном растворе обрабатывают огромные потоки данных. Как я понимаю, мы вырабатываем для них некий наркотик, которым является эссенция нашего жизненного опыта. Они — сверхразвитая цивилизация. Когда-то мы были одной цивилизацией, а затем небольшая часть существ радикально обогнала в своём развитии всех остальных — и началась великая жатва. Сверхцивилизация стала разводить людей на специальных мозговых фермах.
Что за продукт вырабатывался мозгами? С поверхностной точки зрения, кажется, что мозги отсоединённые от тел, не способны производить ничего, кроме когнитивного диссонанса. Однако, вспомним механизм майнинга криптовалют — теоретически, его вполне можно производить в биологических процессорах. Однако, у представителей цивилизации «садовников» была совершенно другая экономическая система, в их случае, платёжные средства представляли собой весьма эфемерную субстанцию, обеспеченную единицами памяти в мозгах. Причём, сами эти существа, а точнее, их опыт, хранился в этих же мозгах — то есть, по существу, эта цивилизация и была собственным платёжным средством.

Убийца коралловых бабочек

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags:

Пупырчатая тьма конечно освещает ганивчатый вензгливый солюнид. На хлипких ножках мондовошки на тонкой раме из картинок, такой огромной, как прицепы десятикамерных дощечек, с шарнирами, вживлёнными в бездетье. В ребре бедра пылал варан, он волновался плоскостью с костями, на самой низшей «да» и «нет» скобя. Я ел волокна крапшинели, когда в наручниках Онкабздьрь вздричал надырку в крипчедели – оставил пагубный он флаг, флаконом скинул зубы в корчавый мупензданд в углу… На лбу вгенетные нектроны – писчачий Расл гасил Оглу.
Смерть, за картонною стеною, звучаньем стянутая в флаг – ковёр навзрыв вздымаед долю, крабмозгодолю в зергопад. И получив чесночным тыком всего один, но тот – костюм, я повернулся вдруг спиною – к себе, ко всем, к кому-нибудь; кабчиржки падают в живую, покинутую током снедь – я богом тока боком коком, я колобком комком подкопом, канканом, краном, тромбокопом – как бог на поле богомолом, на поле боя блин был комом, баян стоял на поле боя, а бог был буйным богомолом.
Послушни, мягки и пушысти, ми мжвячне щупальчне и жгучни – нужны, нежны ми все отчизни, пророк в отчизне негодуе, годуе мантие и мантис – манты ментам Атман мерещут.
За углём склонившись в карточку, на картошке изменяю какашечку, колорадского жука – Коленьки, землянично-пенной недоволеньки, расставлены сети в лесах изгибилистых, и хищны в синтезаторах капканы мошоночные – как на небе зайцы бесценно-сверхчистые, так и мы здесь расстелимся, укрывшись травой-муравой…
Под травой муравей забывает названия ангелов и на лики святых надевает подсолнечный бред – пусть идет Мукалкёрзн по спирали с улыбкой на радуге, и Канявки сгибают пошличельный кафельный жефдь. Бармаглот не стоит, и не дрогнет – попятится, и попячит забывчивый северный лес, где с пиздой распрощался декабрь незаряженный, приносящий на крыльях Кочержний Какебрьздь. Я закрою, закрою теперь навсегда свои ставенки, и свечу не поставлю пред светлой иконой в углу – буду в банках глядеть сквозь стекло на уродов замасленных, пить из черепа что-то прекрасное и, наверное, бывшее мыслящим, и на мыслях накрою паническим шёлком кристалл – я уйду в темноту, белой глиной намазавшись чтобы Серверный Ветер меня не достал.
ПроволОчки звучат, подстаканники бьют электричеством – прямо в морду разрядами тока плюют, я прекрасно поел в пиццериях готических, я не знал что такое сушёный верблюд – тот, которого в вакуум ввергнули, сублимировать в тонкую плёнку решив – он погиб, катаклизм создавая ступенчатый, той последней двустворчатой пасекой северных рыл, где жуки-носороги, наверно, наслушавшись Толкина, пребывают в брусничном движении против свечей – ты, быть может, и сам был бы против – сковородкой позвольте – позволен напротив – супротив противлений предателя выйти – и на противень противного выложьте здесь же.
Мунхчетный Друцет двачерхнеет на верхней окраске: Друтить Тримидеврль, Друтить Тримидеврль – спатилхнёвой згучетной охластки громко свесил и ещё колесо раскрутил. Чтоб друтить и сгифать в расселениях даджнатый вырьнями нужно канкай уметь угнетать в субпромышленный гром – а иначе маразм сифилическим идолом прочеркнёт меж извилин холодным и клейким огнём. Масцихнетых дунцетов загнулись бессменные хижины, когда солнце взгасило кометы панический бег – вспышки мёртвых гусаров – их тысячи, тысячи… я их вижу. Их жертвой падёт Человек.
Поперхнулся и вышел полковник из пасеки, и упал на прогнувшийся искрами пол: «Неужели так просто вернуть не разрезав на грань (тонким словом даны нисходящие, на бесцветный пинцетный затылок пол-пробки подняв как любитель ужа расширяя возможности) своеглавый плоток исполнительных стонов заказчика – но на сонном затворе Апостроф возник (он всегда не любил острый лёд примечания, и библейскую сухость и пыль не любил). И в роскошный чертог пубертатные слизни возглынулись, прочищая извилины впадин во ртах – крипчедели конкретно чуть не откинулись, за затычкой остался клинический страх. «Кто за стенами бродит, скучая неонами?! Кто мне мысли холодной рукой отогрел? Это ты ли, мой ангел, что дышит озоном, это ты ли, мой дьявол, что серой пропах? Неужели порезана связь с мирозданьем? О, зачем этот кольчатый дым в зеркалах?!». Моя фляга пуста; я – под утро усну, переполненный. Звёзд мохнатых прицел пропахал в моих ракурсах след – чтоб мгновенья ловить черенком не нужна мне одежда. Выйду в поле, наемся поганок и буду с волками я петь.
Скользким крошевом мокрый металл вперемешку с осколками, утекает в ладонях последний пристой, где в листве хилый лис потерял многогранники, бужактерный невыброс раскрочен в наркшечный невроз. Бульгний, серый помёт компилятором кластерно веется, мы и в самый короткий азартный момент этот мозг протолкнём, в озарение вытолкнем резко тебя мы, бессмертные, тебя, смертного, к нам, нам бессмертным возьмём. Вот стаканчик с экстрактом тебе, чтоб запить – кипяточечка чашечка, ты не думай о страшном, великом – расслабься, дыши. Бог полюбит тебя, полюбил же убийцу коралловых бабочек – нелинейно обструганной, непокорной печатью души.

03.04.2010

Томно-Серные Коалы, или Мой первый день в школе

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags:

Солнца текут, одна амёба за другой на напряжённой сетчатке. Сквозь натянутую сеть закрытых век — тёмно синие пятна. Я закрываю глаза, я закрываю глаза, я закрываю глаза а свет всё равно льётся насквозь. Веки — как раковина улитки, так плотно закрыты, что спиралькой намотались на самих себя, в самом маленьком витке — я. Пытаясь найти себя, устремляюсь в глубь. Я от себя убегаю. Не потому что не хочу встречи с собой — просто таковы мои свойства. Под пристальным взглядом я вжимаюсь в самые глубины спирали. А там одинаковая бесконечность.
Открываю глаза. Где я? Опорные подушки, решётка на вентиляционном отверстии, яркие зайчики на розовых стенах. В моих руках извивается черноглазое существо — подвижное, нервное. Такое ощущение, что мы играем друг на друге как на музыкальных инструментах — руки существа играют на моём теле странную мелодию из различных ощущений, то же самое делают и мои. Это какой-то язык — в нём нет слов, поэтому он понятен. Существо как бы говорит мне «я существую, вот посмотри какой я, как я осознаю моё и твоё присутствие» — и много всего такого, и непонятно, целует или блюёт мне в рот. Впрочем, мне нравится — только вот я ничего не помню… Ах, да, учительница по английскому языку заговорщицки подмигнула, и дала мне пакетик…
Школьный сортир без кабинок, 14 минут до звонка на перемену, через хрупкую трубку из фольги я вдыхаю пряный, с нотками плесени дымок. Мои руки стали золотистыми. Вода капает из крана — сегодня ночью, все кроме охранника покинут школу, а вода так и будет капать. Только капли воды и одинокий звук шагов… Кап-кап, топ-топ… Из всех щелей смотрят на меня, а руки уже салатовые, а охранник будет идти по тёмному коридору, наверное ему нестерпимо одиноко и страшно, призраки детей кругом, кап-кап, такое странное лицо в зеркале — медное, покрытое патиной, с огромными, врезанными в воздух зрачками гигантские поры и волосики, через несколько минут будет оглушительный взрыв звонка и шквал из орущих детей, таких громких что отпечатки сохраняются в стенах, и их эхо звучит здесь даже ночью. Выбегаю, чтобы прильнуть к раскосым лицам паркета.
Стук.
В рамах — древние картины,
Нарисованы щетиной
Счётный двор двоиться стужей
На расчерченом лице
Мир сруиться неуклюже,
Сторож курит на крыльце.
Окрылаченный ракетой
Выпадаю из окна
Но, подхваченный паркетом
Не могу достать до дна.
Где вы, знойные утёсы?
Где ты, дядька-каннибал?
Потерял вставные дёсны,
Или памятником стал?
Томно-серые коалы
Из бокалов пьют вино
В своих тогах ярко-алых
Им, наверно, всё равно.
Весь охваченный укропом
Побегу то вкривь, то вскачь
Как проглоченный циклопом
Мой весёлый звонкий мяч.- Дети, сегодня все молодцы, с творческим заданием «Мой первый день в школе» класс справился на отлично. Но вот к твоему стихотворению, Коленька, у меня есть несколько вопросов. Во первых, пропущены запятые, много орфографических ошибок… Во вторых, почему ты видишь мир в таких мрачных красках? Ты что, хочешь сказать, что наша система образования — плохая?
— Нет, Марья Петровна. Просто все мы на волосок от гибели.
— Это почему же?
— А вы у Бога спросите…

2012 год

Муха-Бегемотик (Двойное Солнце)

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags:

Муха-Бегемотик, перебирая лапками, ползёт по тусклым обоям. О, что за пидорские обои! Муха, пересядь на зеркало, так мне будет лучше видно твоё волосатое брюшко, твои мохнатые лапки.
Муха со странным для мух именем Бегемот, пересаживается на чистую стеклянную поверхность, скрывающую амальгаму. Ведь я управляю мухами. А её лапки, двигаясь, марионеточно, повторяют плавный ход моих мыслей. Мухи закакают зеркало скоро. Они напишут своими какашками то, что скрывает моё сердце, в нем не хватает крови, чтобы написать это послание кровью моего сердца. Я просто поцелую закаканное мухами стекло перед тем, как повесить его на дерево, у которого белые, обожжённые небесным огнём ветви, но не повисну как недогруженный архив на закачке, рядом с ним, на белых ветвях.Знаю, что Ты, скорее всего, не увидишь моего письма, и начертанное мушиным дерьмом откровение никогда не коснётся души твоей. Пускай соленые волны и холодные ветра донесут до тебя… и пускай еврейские жрецы утверждали , будто бы молитвы подобны стрелам, и нужно целиться, и целиться хорошо, для того чтобы молитва долетела до Господа и не попала ему в пятку, что нужно следить за тем чтобы письмо дошло до адресата, не было разорвано собаками и голодными духами обитающими в пустыне, я доверю свои мысли волнам, я положусь на холодный океан ненависти, что лежит между нами, я отдам свои мысли соленым водам дабы обрести свободу. Ведь она нужна каждому из нас, а преданное служение — оно для этих голодных псов этой пустыни.
И мне не важно, что разделяет нас — что вечность, что Холодный Океан Ненависти океан — они невесомы, они — страусиное перо. Невесома пустота, которую я учусь вдыхать вместо тёплого воздуха. Невесомо, как и отсутствие твоего бытия, как данности — я не умру без воздуха, но я стану подобен соляному столбу, я стану неподвижен, и буду в безмолвии наблюдать дни, что неумолимо текут к тому дню, когда этот мир умрет. К дню, когда ты родишься, ведь для этого нужно, чтобы весь рассеянный свет собрался в точку, а зеркала духовной оптики всех древних жрецов давно уже засрали мухи, и я тихонько целую письмена из мушиного говна, и вдыхаю их сладкую гниль. Этот миг — единственная причина, по которой я дышу и подаю признаки жизни, но, я хочу, чтобы было ясно, что анабиоз — это тоже жизнь, только без признаков жизни, и пустыня хранит семя древа у которого белые ветви, и зрящие во все стороны листья, и это семя в стальной оболочке, оно готово ждать миллиарды лет пока не рассеется Предвечная Тьма — если бы рассеять Тьму было б так просто, как нажать выключатель…
Один фотон света, заблудившийся между зеркал, может нарисовать вселенную, если эти зеркала не покрыты печатями мушиного говна. Я попрошу воды Холодного Океана смыть все пиьсмена и растворить печати. Там, глубоко на дне, дремлет дедушка Ктулху, и он съест всех — пускай же съест печати и сделает чистым зеркало моего ума, чистым как метановые озёра, не осквернённые льстьями и цветами лотосов.Думаешь, ты не увидишь никакого отражения? Так загляни же:)

Я знаю отныне, что никто из нас не светится отражённым светом. Я — свечусь огнями Полярного Сияния когда потоки ионов касаются моей кожи, болотными огнями гниения, когда сгорает метан, что образуется в местах разложения трупов, и огнями червей-светликов, светящихся поганок, поедающих хрупую древесину поющих пеньков. Мои свет — огни пожаров и светодиодние индикаторы, сигнальные знаки Подземного Аэропорта, и пока они светят, стальное семя будет лежать в песках пустыни, как лежат в ней давно брошенные ядерные бомбы цивилизаций, давно почивших, и ждут дня, когда им придется сдетонировать. Древо не поднимет свои белые ветви, покуда сияют эти тусклые огни.
Но огонь твоей души затмит их. Твои глаза — это Солнце и Луна, и они нужны мне только чтобы затмить своим светом тусклый свет моих огней вечного распада. Я никогда не собирался делать из них наживку для рыбы, чья пища — глаза. Это выдумали маленькие летающие писцы, вскормленные на моей гнили, и их письмена твердят об этом — так знай, что они подобны дыму, их развеет холодный ветер, и их тонкие крылышки не выдержат яркого света.

И только тогда начнётся фотосинтез и поднимутся белые ветви со зрячими листьями, когда взойдут над пустыней два ярких светила, и поэтому я покрываю зеркала тонким кружевом из говна — я пишу, что яркий свет этих глаз — причина, по которой стоит дышать и просыпаться. А светить огнями гниения я могу и во сне.

21 фев 2016