Нежно каркают вороны…

Нежно каркают вороны
Над границей волн и суши.
От Веркё и до Вероны
Плеск всё тише, волны глуше.

Море камни оголяя
Щеголяет гладью шельфа,
Отступает. Отступает
Или манит в дебри эльфов?

Сны забудь, не жди чудес.
Мягко, мерно и нескоро
Литораль оскалит корни
В отражении небес
Балтика откроет лес.

Вороньё не любит воду.
Любит кроны, торфа панцирь.
Тень за тенью, хороводом
На прогалины ложатся.

Появляются просторы
Для иных, лесных, открытий.
И трескуче, словно вóрон,
Мир зовёт: «Ко мне бегите!»

Ланям, рысям и куницам
Не угнаться за прибоем.
Мы не станем торопиться.
Если мы чего-то стóим,

Постоим, чтобы послушать
Под ветвями в хоре общем
Мысли те, что стали глубже,
Наше «я», что в нас не ропщет.

Нежно каркают вороны
(Звук включили, свет настроен).
Фьорд Веркё и мир Страбона
Океан сдаёт без боя.

Так далеко, так близко

1.

Люди в кафе.

Немецком? Австрийском?

Пиво бликует и стынут сосиски.

Глади залива:

В тумане зависли

ивы да вербы.

— Просто пейзаж,

не ищите в нем смысла.

2.

Польша, Судеты: все было так быстро.

«Тигры» под Вязьмой, в пустыне ливийской.

Так далеко, иль может, так близко?!

 

Жизнь заставляет всех торопиться:

Серьги — в ломбарды, муку – по крупицам.

(Западный фронт у германской границы).

Bruder ваяет бюсты нацистов,

English зубрит по ночам его sister.

Время взорвется бомбой английской.

Над Кенигсбергом? В небе берлинском?

— Просто сюжет,

не ищите в нем смысла.

3.

Блюзы играла

жизнь- пианистка;

рушила Стену, немея от свиста.

 

(Отверженная гордость подвигу равновелика

в Германии, оглохшей от собственного крика).

4.

Ангел в плаще,

с ликом арийским

встречных прохожих подслушивал мысли.

— «Евро» кривая

Над Рейном зависла.

— Просто объект,

не рождающий смысла.

5.

В ямах дворов

лишь бесы да птицы.

Беженец-ветер в метро приютился.

Ты умираешь,

ты хочешь молиться,

жить еще долго… просишь проститься.

Ангел крылатый

с ликом ливийским

так далеко…

 

Фантастически близко.

Под кайфом луны

Я под кайфом луны,
А луна под кайфом от ночи.
Я не знаю, кто нас подсадил.
Кто улетные сны
Формируя, явно не хочет,
Чтоб я с этой цепи выходил.

Город пахнет толпой,
А толпа воняет могилой,
Групповым погребеньем глистов.
— Не поможет запой,
Упоенье новой «мобилой»
Тем, кто в небо не смотрит с мостов.

А под кайфом луны,
Где-то между ночью, Преголью,
Берегами столицы моей,
Мне видны буруны,
Что блестят нагонною солью,
Этой белой шпионкой морей.

Волны словно в снегу.
Выше, ветра быстрее стократно,
Чайки с моря на свалку летят.
Ну а что я могу?
Что конкретно вам непонятно?!

Львы на Бирже душат котят.

Нечем гордиться!

Многие люди ведут дневники,
И я делил дни на страницы,
Но раз уж голос мощнее строки,
То значит, мне нечем гордиться.

Кто-то корячится в поте лица
Чтоб «выложить всё на бумаге»;
Слово за словом идут без конца,
Как будто по полю овраги:

Грязные дети в кровавой траве
Визжа, пожирали друг друга,
Люди, шипя, растворялись в Неве
И землю трясло от испуга.

Громы и молнии жгли провода,
А мы хохотали и пели.
Там, где стояли вчера города
Сегодня лишь трубы белели

Вакуум чёрной голодной змеёй
Нам крыши срывал как картонки.
Небо вращалось над этой землёй
И тучи сходились в воронке.

Тысячи стран опустились на дно,
А по морю плыли страницы,
Фразы размыты, осталось одно:
«Ребята, нам нечем гордиться!»

Ошейник на шее курорта

Хвои ствол.
Под корой
— тягучая осень.

Вязкое солнце
не плавится в море,
плавает пятнами.
Стеклами оземь —
блики кафе.

Променад? No.

Стулья, стол.
Больше не жарко
И нечего людям уже показать,
кроме одежды.
Ненадобность тел,
тем более тем,
у кого тела мало.

— Нимфа-тихоня, шашлычник ушел.
Штофа закат — на заплеванный стол!
Раушен, друг мой, какого же черта
Лето – ошейник на шее курорта?

Кнайпхоф

Как это просто:
падшие звезды
дворник под утро метет.

Ночь – это остров.

Черной коростой
космос под воду идет.

Не смотри на свое отраженье!
Погляди как дробится собор,
и колышутся в каждом движеньи
миражи терракотовых гор.

Агнета

Едва закрыв глаза, я выключаю лето.
Зашторив день старинным пледом,
оказываюсь на ступенях башни.
Внизу, наверх, за мной, бежит Агнета следом
(в поступках разум ей неведом).
— Послушай, — говорит мне, — это важно.

Меня ограбили, отняли улыбку.
Придется обойти всех красивых женщин
и спрашивать, крича: «Не ты ли это?!»
И нет в лице надежды.
Тильдой зыбкой
кривится рот.
Куда бегу? Мой страх не лечат,
когда с утра в глаза
— иголки света.

Я, зажимая уши, поднимаюсь выше.
Агнета не стоит на месте.
Идет за мною, продолжая речи.
При ней иезуитский нож. Еще я вижу
Оскала пьяный полумесяц.
Она рассказывает, будто бы калечит:
«Да, были очи. Скормила их тюленю…
Безглазая, найду — оторву ей губы,
что б знала как во рту от страха липко.
Уйди с дороги, или падай на колени!
Что знаешь ты, мальчишка, о боли грубой,
О женщинах, ворующих улыбки?»