25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Жил на свете стар-старичок и звали его Ипатий. И были у него жена Агапья и вдовая сестра Малашка. Был он ленив, да Агапья следила за ним строго.
— Ипатий, что разлёгся? Поди дров наколи.
— Ипатий, что расселся? Поди крышу залатай.
Однажды нашёл Ипатий в чулане какую-то старую книгу и ну её изучать. Книга оказалась колдовской и всяким хитростям и нужным советам учила. Стал её Ипатий читать да от работы отлынивать.
Как-то раз сели они втроём за стол есть, Агапья и скажи:
— Ипатий, поди за водой сходи…
Ипатий же сделал жест рукой, будто чем-то сыпнул Агапье в лицо.
— Фу, окаянный, — отпрянула Агапья, — как ты меня напугал!
А Ипатий начал что-то бормотать:
— Из трёх — два, из двух — один, из одного — ни одного. Посмотрела на день, посмотри и на ночь.
— Ой, матушки, — закричала Агапья, — не вижу… Ничегошеньки не вижу!
— Ага, — сказал Ипатий, — подействовало. Это я нашептал.
Малашка, сама не своя, схватила кочергу и — на Ипатия:
— Ах ты, старый осел, душегуб проклятущий!
— А ты, Малашка, — нисколько не смутившись, сказал Ипатий, — замри по моему велению, по моему хотению. Пусть сила твоя в пол уйдёт, из пола — в сыру землицу, из землицы — в прозрачную водицу, а из водицы на крыльях птицы пусть на луну умчится.
И стала Малашка, как вкопанная: ни колыхнуться не может, ни слова молвить — только мычит.
— Ладно вам, — сказал Ипатий, — я пошутил. Полноте притворяться.
— Куда там притворяться, — заголосила Агапья, — неужели ты не понял, дубовая твоя башка, что ты натворил? А ведь завтра работ невпроворот!
— Завтра, — гордо заявил Ипатий, — никаких работ не будет. Я вызываю грозу.
И, правда, на следующее утро разразился сильный ливень, который шёл три дня и три ночи. Тут Ипатий призадумался.
— Слышь, Ипатий, — сказала Агапья, — пусть я слепа, Малашка, точно бревно: всё ж не мёртвые. Только ты не шепчи больше. Как-нибудь проживём. Только придётся тебе в соседнюю деревню ходить. Милостыню просить. А я обеды готовить буду.
Испугался Ипатий. Наутро собрался в соседнюю деревню. Только за порог, а Агапья с Малашкой ну смеяться, ну потешаться над глупым стариком. А Ипатию того и надо. В соседней деревне у него брат жил. Пришёл к нему, поплакался, сказал, что померли Агапья с Малашкои, тот его к себе и взял. «Чего, — подумал Ипатий, — двух дур кормить».
А тем временем Агапья с Малашкой ждут-пождут Ипатия: уже три дня, как он ушёл.
— Экие же мы с тобой дуры! — сказала Агапья. — Старичка-то нашего, небось, волки загрызли. Пойдём, Малашка, хоть косточки его соберём.
Вышли они под вечер и пришли в соседнюю деревню уже ночью. И стучатся в тот дом, где Ипатий у брата поселился. Взглянул брат в окно — никак глаза не продерёт — и видит, стоят во дворе Агапья с Малашкой. В сумерках их лица казались раздутыми, носы заострёнными, и почудилось ему, что их голоса тоже какие-то не такие.
— Проснись, Ипатий, мертвяки пришли — Малашка с Агапкой. Говорят, что холодно им.
Поднялся Ипатий, глядь в окно и действительно — жена да вдовая сестра на ночлег просятся. Присмотрелся Ипатий: они это, да вроде и не они. Уж больно страшные.
— Ну что, Ипатий, — спрашивает брат, — чего делать-то будем? Впускать их страшно, а ну как загрызут?.. Спущу-ка я на них собак.
И спустил, да ещё каменья вслед побросал. Старухи еле ноги унесли. Побитые и покусанные, воротились они в свою избу. А тем временем брат Ипатию дал от ворот поворот.
— Поскольку, — говорит, — мертвяки за тобой ходят, иди с ними сам разбирайся, а я хочу спокойно свой век доживать.
Подарил ему на прощанье козла. Старого, бородатого, как и он сам, от которого и проку-то никакого. Взял его Ипатий и убрался восвояси. Да вот только решил Ипатий напрямки пойти, через старое кладбище. Идёт, а сам думает, что он с козлом делать будет. Подумал он, что хорошо бы было его продать, да кто купит старого козла? Потом показалось ему, что лучше всего будет зажарить его на медленном огне. Да кто станет его есть?
— А не сделать ли мне из него коврик, а из рогов две трубки?
Не успел он так подумать, как провалился вместе с козлом в какую-то яму. Видимо, старую могилу размыло. Стал Ипатий звать на помощь и слышит, кто-то идёт. Это был подслеповатый лесничий. Он сразу узнал голос Ипатия и решил ему помочь.
— Ипатий, — сказал лесничий, — вот бросаю тебе верёвку. Держи!
«Эге, — подумал Ипатий, — сам я вылезу, а как же козёл?»
— Ипатий, что ты там бормочешь, давай вылазь скорее.
— Тяни, — крикнул Ипатий, привязав к верёвке козла.
Вытянул лесничий козла и протягивает ему руку (он ведь подслеповатый был).
— Ну, здравствуй, Ипатий.
Козёл же заблеял и затряс бородой. И только сейчас увидел лесничий, что у Ипатия огромные рога. Он выпустил из рук холодное копыто и заорал так, что у Ипатия кровь застыла в жилах.
Вылез старик из ямы, а лесничего и след простыл, только козёл бодал сухую берёзу. Ничего не понял Ипатий. Лёг под берёзой, положил свою пустую головушку на козла, приговаривая:
— У, бестолочь, ничтожество, послужи хоть подушкой. Лёг и задремал. И снится ему день, и сидит на зелёном лужку девица вся в белом. На коленях у неё спит козёл, которого она чешет золотым гребешком. Увидела она старика и говорит:
— Здравствуй, Ипатий, ты почто отца моего напугал?
— Прости, девица, это из-за вот этого, прости за грубость, козла, коего ты изволишь гладить.
— Так ли он бесполезен?
— Да что ты, девица, сущее ничтожество. Из-за него одни неприятности.
— Как придёшь, пусти козла в огород, — сказала девица и улыбнулась.
Старик пытался ей что-то возразить, но на глаза навалился туман. Всё поплыло, и было видно только, как девица, расчёсывая козла, звонко посмеивалась.
Очнулся старик и видит, что уже день, а под головой у него серый камень. «А где же козёл?» — спохватился он. Кинулся его искать и нашёл где-то у ручья всего пыльного. Начал его Ипатий хлыстать, потом взял за рога и потащил домой.
Пришёл к себе на порог и стучится:
— Агапья, Малашка, открывай двери! Хозяин с подарками воротился.
Хотела Малашка дверь открыть, да не удержал Ипатий козла: тот как взбесился. Увидала Малашка козла — дара речи и лишилась. Как стояла, так и осталась стоять. Агапья же сидела на полу, горох перебирала. Козёл прямо на неё, да так глаза ей и вышиб. Бросилась Агапья на мужа и ну его колотить. А муж снял сапог и козлу по спине, по спине. Глядь, а с него песок какой-то посыпался, да не простой, а золотой.
Так старик с двумя дурами золотишком разжились. Стали они козла холить, а после пустили в огород, где он и затерялся в бесконечных капустных рядках.
— Ипатий, а Ипатий, — спросила как-то Агапья, — а где ты козла-то золотым песком обвалял?
— А бес его знает, — солгал Ипатий, — я и сам в толк не возьму.
Он сам не раз пытался найти то место, где валялся козёл. Но ни того ручья, ни старого кладбища, ни самого козла так и не нашёл, да и сам чуть не потерялся.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
В одном селе жил мужик. Любил он трубку курить в непогоду. Как-то раз сидел он у окна и смотрел, как разбушевавшийся ветер собирает листья в причудливые узоры. Попытался он раскурить трубку, да не тут-то было: никак не курится трубка. Нахмурил брови мужик и отложил её в сторону. Смотрит: что за диво, трубка сама собой дымиться стала. Заглянул в неё, а там сидит маленькая девочка размером с мизинец. Смотрит на него сквозь длинные ресницы и улыбается.
— Здорово, мужик. Я Заря-Зоровница — малая девица. Почто дом свой запустил, хозяйство забросил? Возьми меня к себе в услужение.
Рассмеялся мужик, а она ему своё твердит:
— Ты не смотри, что я мала. Мать моя — Зора — женщина огромной силы и меня силой не обделила. Я мастерица на все руки.
Забавно стало мужику, и решил он, что быть посему.
— Служить я тебе буду ровно три года, — сказала Заря-Зоровница,— и буду выполнять любую работу по дому. Буду тебе и дочерью, и женой, и бабушкой.
— Чем же мне отблагодарить тебя?
— А ничем, — сказала Заря-Зоровница. — Единственное: ты разрешишь мне пожить у себя просто так три месяца.
— Ладно, будь по-твоему,— ответил ей мужик, еле сдерживая смех.
И с самого утра Заря-Зоровница принялась за работу. Хоть малого роста она была, но воистину силы превеликой. Сама мужику обеды варила, сама тяжёлую посуду таскала и сама скотину пасла. А вечером садилась мужику на плечо, расчёсывала его седую бороду и смотрела, как он пускает из трубки колечки дыма. Во всём помогали Заре-Зоровнице мыши: она у них за главную была, и её приказания они исполняли не медля. Мужик был нелюдим и нрава сурового, а тут из его избы слышались и пение, и весёлый смех. Соседи недоумевали. «Не сошёл ли он с ума», — говорили одни. «Да что вы, — говорили другие, — смотрите, как у него всё ладится, скорее наоборот — он за ум взялся». «Чую, добром всё это не кончится», — пророчили третьи.
Так незаметно пробежали, пролетели три года.
— Ну вот, мужик, — сказала Заря-Зоровница, — вышел мой срок, а с ним и служба моя.
Привык мужик к Заре-Зоровнице и загрустил.
— Не печалься, по нашему уговору я ещё три месяца у тебя жить буду, — хитро прищурилась Заря-Зоровница.
И вот с этого момента маленькую хозяюшку как подменили, и в доме стали происходить странные вещи. То вдруг корова заболеет, то ни с того ни с сего куры дохнуть начнут. А намедни пришёл мужик домой и видит: в избе точно снег кружит. Кто-то из всех подушек пух выпустил. Мало того — по всей избе бегали мыши и грызли всё, что можно было грызть. А Заря-Зоровница сидела в мужицкой трубке, нюхала табачок и смеялась от души:
— Ай, мужик, что-то ты будешь делать без меня?
Поднялся наутро мужик и ничего не поймёт. Заря-Зоровница измазала все стены мёдом, отчего слетелось множество всякого гнуса. Волосы его она спутала в отвратительные косицы, в которые вплела красные ленточки. Мужик потряс головой и зарычал от негодования. Но это было ещё не всё: борода его была испачкана дёгтем, одежда попрятана и вместо неё на полу валялись женский сарафан и большой чёрный платок. Дверь в избу была выломана и здесь свободно блуждали куры, овцы и даже одна корова.
Понял мужик, чьих рук это дело, и кинулся к своей трубке, а Заря-Зоровница спряталась в неё и знай смеётся.
Стал он трясти трубку и стучать ею по стене в диком гневе.
— Вылезай, хитра, а не то хуже будет.
Но Заря-Зоровница только смеялась и смеялась. Что только ни делал мужик — и ковырял трубку ножом, и стучал по ней булыжником, но смех не умолкал. Трубка не поддавалась, словно кто заколдовал её. «Брошу-ка я её в воду», — подумал мужик.
— Не делай этого, — смех неожиданно смолк, и Заря-Зоровница жалобно запричитала. — Заклинаю тебя теплом твоего очага, не бросай меня в воду, подумай о своей душе. Я укажу тебе место, где зарыты клады…
Но мужик подумал, что Заря-Зоровница дурачит его и, разозлившись ещё больше, швырнул трубку на самую середину реки.
Мыши сплели венок и пустили его по реке, а сами стали водить хороводы вокруг серого камня и кликать Зарю-Зоровницу. Мужик же пошёл спать в свою берлогу. Не успел он лечь, как в дверь постучали. На пороге стояла женщина, вся красная и хмурая.
— Кто ты, чудище?
— Я — Зора, — заорала она, словно десяток медведей. — Всего три дня не дотерпел ты, и я бы тебя щедро отблагодарила. Мне ведомы все клады, все тайники, все сокровища земли. Но ты погубил мою доченьку, и тебе жить осталось недолго.
Сказала и закружилась огненным вихрем. Изба полыхнула синим пламенем, и ветер развеял её прах.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
— Кшиштовна, гоните этих проходимцев взашей! Особенно вот этого, жирного… Совсем распустились, прости господи. Всё утро коту под хвост…
Так голосил еле протиснувшийся в окно неприметного особняка кто-то рыжий и мордастый.
«Все сейчас начальниками стали, только и умеют всё криком брать», — думала про себя заведующая по очистке второй категории Марыся Кшиштовна, с грохотом и ором выливая помои на взявшихся невесть откуда котов.
Бездомные существа с шумом разбежались, передавая эстафету гневливой суеты нижестоящим особям своей пищевой пирамиды. Кошачьи визги вынудили попрятаться по мышеноркам и более мелких субъектов плодожорного промысла.
Марыся Кшиштовна деловито заляпала грязюкой вывеску на покосившемся здании, где, скорее всего, она работала. Теперь только очень бдительный гражданин мог прочесть надписи: «Ктовское Муниципальное вязально-чесальное предприятие закрытого типа «Душегрейка» и «Инновационный мясокомбинат «Барсюнинский».
Сам особняк располагался в необычайно живописном месте города Ктова. В незапамятные времена здесь, на конечной остановке трамвая, красовалась знаменитая пивнушка, возле которой всегда было людно. Теперь от неё один остов. Зато здесь есть свой объект турпоказа. По ночам работникам депо доводилось видеть призрак продавщицы пива, которая лежала на рельсах и горланила «Мурку»…
От бывшей пивнухи бежали две тропинки-терренкура. Одна вела к старому кладбищу, другая — к лесополосе с глубоким оврагом, где всякий страждущий готов был обрясть острые ощущения. Не только встречу с неизвестным, но и с целым «супермаркетом» полезных вещиц. Их неожиданно богатеющие на отбросах жители спального района аккуратно складывали в мусорную кучу. Кто-то находил утюжок времён Грозного, кто-то кастрюльку с гербом. А самые счастливые немногочисленные прохожие просто терялись посреди такого потребительского выбора. Сам особняк, который мы помянули в самом начале, утопал в зелени крапивы, чистотела и тени недавно срубленного лоха. Мало кто не знал, что на самом деле в здании, которое в ветхости своей склонилось, будто приветствуя редких посторонних, располагался секретный отдел весьма компетентных структур по расследованию самых невероятных событий. Наверное, вы уже заметили, — в городе Ктове творилась какая-то чертовщинка, а с самими жителями происходило что-то не по-людски чудесное.
Поговаривали, некий беспризорный человек укусил прохожего кота. Это событие в корне изменило жизнь Ктова, будто какая неведомая мэру и миру эпизоотия приключилась. Многие ктовичи стали замечать, что местные коты заметно поумнели в своих повадках. Стали перебегать улицу только на зелёный глазок светофора. А некоторые свидетели утверждали, что бывшие домашние животные всё чаще начали вставать с четверенек и покупать в ларьках водку и сигареты. Ходили слухи, что некоторые даже обзаводились юридическим лицом и пытались устраиваться на работу, претендуя на самые высокопоставленные должности в Ктове.
Вот этим, смело скажем, непростым делом было поручено (сами знаете кем) заниматься Валериану Борисовичу Ктовскому. Да-да, его фамилия странным образом напоминала название самого города, где он жил, казалось, все свои девять жизней. Наш герой с детства ненавидел котов, по молодости лет даже привлекался за причинения вреда неопасного для жизни своим четвероногим братьям. Часто ему снился один и тот же сон. Будто он обычный маленький человечек, спит прямо на кухонном полу, а его мама готовит сырую рыбу. Внезапно перед его глазами всплывала огромная кошачья морда, воняющая валерьянкой. Всякий раз сон прерывался зловещим мурлыканьем.
Вот и сейчас Валериан Борисович вздрогнул от пробуждения, ощутив кожаное покрытие рабочего места. На кресле он подъехал к окну, зевнул вчерашней килькой в томате и поморщился. Опять этот запах, которым пропитались тюлевые занавески, надуваемые ветром. Ах, да — в открытое окно к нему опять заходили посетители и оставили свои жалобные метки.
Запахи и нахлынувшие воспоминания мешали сосредоточиться. Многое приходилось Ктовскому скрывать, петляя следы личной жизни и пряча торчащие ушки мыслительных проделок. Только сон проливал призрачный свет на реальный состав его души. Память, обрывки фраз, голоса… Всё это мешало работать. Как распутать новый клубок важных дел?
Немного поразмыслив, Валериан Борисович сразу же вышел на подозреваемого.
— Версий случившегося была всего одна, — докладывал он руководству на кустовом совещании в главке. — Граждане отравились спиртосодержащим алкоголем, а именно водкой. Формула вещества нами пока не раскрыта, но я уверен, что и без этого наши человекожители способны входить в состояние тяжёлой алкоголизации. А последствия такого изменённого состояния страшны — гражданин превращается в свиноживотное. А если так, то что помешает обозначенному выше лицу принять деморализующее обличье кота?
— Мне всегда везло на хороших людей, — похлопал по плечу своего подчинённого Тимофей Пантелеевич Клещ. — Я вот, что думаю в части кошачьего вопроса. А если нам их отловить и передушить? Каково хау-ноу? Вот и классики советуют…
Тимофей Пантелеевич хитро сощурился, указав розовым носом на транспарант, висевший в кабинете, с цитатой известного поэта: «Души прекрасные порывы!»
— Допустим, — Валериан Борисович начал нервно крутить редкие седые усы. — Но как мы отличим котов от настоящих ктовичей? Наши передовые, доморощенные учёные считают, что грань между личностями животного и естественного происхождения зыбка. А ну, как мы полгорода передушим?
— Понимаю. Вы боитесь острой реакции мировой общественности.
— Да что вы, — зафыркал и замотал верхними конечностями Валериан Борисович. — Нам на общественность вообще наплевать, слава богу. Лишь бы ктовичам хорошо было.
Ктовский немного отдышался, хлебнул из блюдца чаеобразной жидкости и продолжил доклад.
— В алкоголь ктовичам что-то подмешивают. Это некий агент, назовём его «Х-водка». Таково же будет и название нашей операции, которая должна пройти в узком кругу ограниченных руководителей.
— Одобряю. Вот только… — Клещ перешёл на шёпот. — Я бы агента не светил. Операция секретная, а вы агентами бросаетесь.
— Но ведь агент — это субстанция, — попытался возразить Ктовский.
— Ну и что? Почему вы считаете, что субстанция не может быть нашим агентом? Да что там ваша субстанция, на нас каждая минута работать должна! А кто не работает, того — на съезд…
Тимофею Пантелеевичу так понравилась собственная шутка, что он хотел зайтись хохотом, но убедившись в серьёзных намерениях собеседника, решил дать слабину в другой раз… Клещ вспомнил, как заполучил здание, в котором располагалось его ведомство. Раньше здесь бытовали члены Союза Всектовской внеправительственной организации танцев на раскалённых углях. И Тимофей Пантелеевич торжественно пригласил их на съезд. Только в самый последний момент счастливые обладатели красочной открытки поняли, что съезжают на старое кладбище. Теперь где-то там танцуют. Поздно ночью их доводилось видеть работникам трамвайного депо.
— … Возвращаясь к поднятому вопросу по поводу агента, — ухватился за прерванную нить повествования Клещ.
— Ладно, — нашёл компромисс Ктовский. — Давайте «агент» заменим на «контрагент».
— Вот. Отлично! Можешь, если умишком пораскинуть. Как говорил старик Мичурин, не надо ждать милости от мирового разума, победить его — наша задача!
— Уровень секретности операции повышать будем?
— Именно! Фактор сверхсекретности должен стать архиглавнейшим в нашем широкомасштабно публичном мероприятии.
Однако расследование не клеилось, а дело не сшивалось. Спецкомиссия, которая вела свою работу посредством заседаний, тоже ни к чему не пришла.
— Нужно срочно разоблачить оборотня, агента Х-водку, — обратился к собравшимся на последнем селекторном совещании с коллегами Ктовский.
— Этого мы сделать категорически не можем по причине корпоративной этики, — раздались голоса возражений.
— Но почему? — не унимался Ктовский
— Почему-почему… Да потому что…
— Может не надо, Марыся, — промяукал кто-то жалостливо.
— Нет, пусть лучше узнает от меня, чем от какой собаки… Да потому что вы… вы — кот, Валериан Борисович! И всегда им были.
— Но почему мне никто не сказал? Никто не предупредил…
— «Икс-Водка» — тоже вы. Потрудитесь прочесть название агента наоборот. Что получилось?
— Акдовски, — хором ответили все присутствовавшие.
В ту же минуту Ктовский было кинулся с кулаками на Марысю, но как-то неловко завалился на четвереньки. Вдруг показалось, что серая форма с белыми пампасами ему слишком велика, а фуражка с высокой тульёй и вовсе перестала держаться на подвижных ушах.
«Лжёшь, сука!» — хотел крикнуть Валериан Борисович, но у него получилось только протяжное:
— Маааааау!
Ощущая к своему стыду паралитическое бессилие, Ктовский подбежал к Марысе, укусил её за ногу и, еле протиснувшись в открытую форточку, выскочил на улицу.
Многие знали, ещё больше догадывались, что Валериан Борисович — кот, но стеснялись об этом сказать из уважения к его профессионализму. Коллеги ценили его за многолетний опыт мягко бить по хвостам, искренне тереться о ножку конторки и громко мурлыкать в рамках антикризисной программы. Сам же Ктовский никогда не сомневался в своей природе. Он ощущал себя самым настоящим человеком, обладающим многочисленными ведомственными грамотами и даже половиной правительственной награды (на пару с хозяином).
«Почему мне никто не сказал, не указал на недостатки, — в сердцах сокрушался теперь уже бывший сведопят. — Я бы обязательно избавился от своих животных пороков, непременно бы переориентировался на нужные избирательно ответственным гражданам направленности и наклонности».
Но кошачья душа внезапно взяла верх над человечьей природой. Причина тому — сильное эмоциональное расстройство. Сначала у Валериана Борисовича отнялась и без того ватная речь, а потом и руководящая мыслительная жизнедеятельность. Единственное, что осталось — желание писать, рефлекторная привычка каллиграфически мочиться на вертикальные плоскости. Но только очень бдительный гражданин мог разобрать в кошачьих писульках на заборе или фасаде дома слова, складывавшиеся в целую фразу: «Я всё ещё человек!»
*
— Кшиштовна, гоните этого рыжего. Он опять пришёл, — раздался грозный крик из ООО «Душегрейка». — Да смотрите, чтобы с четверенек не поднялся, а то потом хлопот не оберёшься. Прыг через турникет и в моё кожаное кресло. Того и гляди президентом… стать захочет.
«Вот упырь», — думала про себя Марыся, вытирая с забора секретного объекта ктовские речеизлияния, напоминавшие начальственные факсимиле. — Грамотные все стали».
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Посвящается И.Я.
«Я — седая обезьяна, обречённая проповедовать в волчьей стае. Серые братья покорно внимают моим притчам, стихам и рассказам. Но стоит замешкаться и умолкнуть хотя бы на минуту, как стар и млад, набросятся на меня и разорвут в клочья. Судьба столь безжалостна, что всякий раз меня воскрешают духлампы. И вот я вновь проповедую в выжженных знанием джунглях, среди тысячи холмов, заросших волчьей шерстью».
(«Ванаяпитака», джатака 9:30)
Иммануил Георгиевич Кантиков за рюмкой шмурдяка признавался своим собутыльникам, что любил заражать простых людей прекрасным. Он проповедовал среди друзей и случайных прохожих литературное творчество. Как говорится, соблазнял работный и служилый люд на писательский искус.
Так, наверное, светлячки думают, что летят на свет волшебного фонаря, почитая любое знание за магическое тепло. Но в страшной реальности всё не так: яркие лучи лишь безжалостно опалят крылья и прожгут насквозь механической простотой.
В зелёном пригороде зловонного мегаполиса Кантиков держал небольшое хозяйство: родительский домик и трёх свиней — Веру, Надю и Любу (не бог весть что), да и тех всё не решался зарезать. Уж очень к ним привязался. Вообще, Иммануил Георгиевич обладал удивительной способностью располагать к себе всякое живое существо, будь то соседи или какая другая скотинка, обречённая им же самим на заклание.
А долгими вечерами, почухивая Любу за щетинистым ухом, писал потрясающие небылицы. И обязательно с социальной живинкой и благоугодной актуальщиной.
Утро начиналось, как обычно. Вот он спешит, пробираясь между рядков на рыночной площади. На булыжной мостовой лежат свежие тушки нутрий, сомов и мирских котиков… Все мясники ему кланяются.
— Здоровеньки булы, Иммануил Георгич. Как поживаете? Не читнули ли моих рукописев?
Заходит в бакалею. А поди ж ты, и там его знают и его небритую физиономию ведают.
— Доброго дня, Георгич! Я вам по почте полтонны своих стишат высылал. Когда же опубликуете, как моего соседа Абарджона Бердымихайловича?
— Скоро, скоро, дружок, потерпи ещё годик другой…
Кантиков читал рукописи в полной тишине. Правил красным, толстым фломастером и не уставал восторгаться.
— Ай, да чудо! Вот, где колыбель бытия. Мы думаем — в академиях наук и университетах. А она здесь, по соседству… В пивном погребке или табачной лавке. Не в пушкиных и некрасовых русский язык. Он — в шофёрских покрышках и чемоданчиках сантехников.
— …И в портхвелях председателей гаражных кооперативов, — добавил хриплым баском в раскрытую форточку красноносый прохожий. На его потной груди змеилась георгиевская лента, а в потёртом портфеле что-то нетерпеливо булькало и звенело.
Иммануил Георгиевич думал, что размышлял про себя. Но, оказывается, говорил вслух так, что даже прохожие начинали интересоваться его смелыми идеями. Но сейчас не тот случай: к нему заглянул давний и, кстати сказать, полезный знакомый. По делу, конечно. С трёхтомником своих литературных работ. Как тут не порадеть?
В состоянии творческого упоения Кантиков срывался на крик: «Литература — не радость и наслаждение, а скитания и боль». Многие в этот момент оглядывались в ужасе, будто в грозовой туче услыхали самого Саваофа. А мог запросто подойти в парке к подросткам и представиться:
— Разрешите поговорить с вами о литературе. Примите сей крест и несите его на благо простым людям. Ибо только издатым словом спасётся маленький человек. Только творчество в письме и печати утолит жажду трепетной жизни. Вкусите запретный плод мучительного рождения разноязыких мыслей. Впитайте робкую идею, посылаемую музами и прочими существами добротворного небоздания…
И что удивительно, многие покорялись Кантикову, не смотря на тёмный и шершавый язык его подвижничества и душу, заросшую обезьяньей шерстью.
Он, как Гамельнский крысолов манил за собой кухарок и юристов, лифтёров, полицейских и даже чиновников… Разношёрстая и многоукладная толпа его последователей и почитателей никогда не позволяла Иммануилу Георгиевичу бедствовать. Как разверзшаяся случайно Библия любым стихом открывает тайный смысл будущего, так и любая встреча с новообращённым поэтом или прозаиком сулила Кантикову свою судьбу. Мясник приносил ему баранью вырезку, прачка за так обстирывала, а инспектор ГИБДД всегда вызволял из вытрезвителя… Словом, каждый грезящий славой Шекспира или Толстого всегда оказывался под рукой. Без этой сетевой ячейки нашего героя давно бы пустили по миру кредиторы, а бывшие жены сжили бы со свету.
*
Кантиков зажмурился и широко отворил глаза. Над ним полуденным солнцем нависло лицо начальника тюрьмы.
— Гражданин Кантиков, вы же прекрасно знали, что в нашей стране пропаганда литературы и вовлечение в творческий процесс жителей без специального образования запрещено и жёстко карается.
— Нет, — еле выдавил из себя, будто сквозь кошмарный сон Кантиков.
— Это не важно… Не переживайте. После расстрижения обезьяньей шерсти с вашей души её пересадят другому существу. Мы постараемся подобрать достойную кандидатуру и не будем возражать, если вы назовёте приёмника-распределителя…
— Преемника-распределителя, — поправил Кантиков.
— Это не важно.
— Не важно, не важно, — судорожно закивал головой приговорённый. — Да-да, конечно.
— У меня будет к вам последняя просьба, личного и сугубо конфиденциального характера, — наклонился к самому уху писателя директор тюрьмы. — Перед тем, как вас подвергнут категорической императивации, процессы которой станут необратимы… Может, посмотрите мою рукопись. Она небольшая, всего несколько тысяч страниц.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Питюня
Анфиса жить не могла без тусовок. Тем более сейчас, когда завела себе очередного парня. Однако, думала она, всё равно чего-то не хватает к её новому наряду. Голову ломала, пока не решилась купить себе экзотическую зверушку. Не абы какую, а, чтобы увидав её, подружки с зависти сохнуть стали. А тут, как кстати, интеллигентного вида бомж ящерицу ей толкнул. Почти даром. На маленького питончика похож, только с когтистыми лапками. Так и назвала животинку Анфиса — Питюня. Рос Питюня не по дням, а по часам, и прекратил мужать только, когда достиг отметки метр восемьдесят. С хвостиком, конечно. Водить такое тело на тусовки было уже проблемой, стала запирать его Анфиса на ночь одного, а сама по делам спешила — тяпнуть и потанцевать. Частенько подивиться квартирному варану приходили гости. Тем более, у Питюни была такая манера (особенно, когда он был голоден) — становиться на задние лапки, а передние складывать домиком и жалостливо сверкать маленькими глазками на посетителей.
Однажды забыла Анфиса свою «ящерку» покормить тухлятинкой, как научил её знакомый ветеринар Яков Савич. И надо же такому случиться, что именно в тот момент угораздило бывшего бой-френда Анфисы заявиться. Пришёл он, чтобы забрать свои вещи — ноут-бук и две пары носков. Глядь, а на пороге чудовище во весь рост стоит и есть просит. Знал парниша, что у Анфиски гадина поселилась, но чтоб такая… Разозлился и пнул варана под хвост. А тот его кусь за руку и — под кровать. Ещё больше огорчился юноша, прилёг, рану платочком носовым трёт. И вот тебе на… Выполз Питюня из укрытия, подошёл к человеку, и из глаз звероящера полились слезы. Ручьём. Мало того, обняло животное незваного гостя и от себя не отпускает.
«Что за чудеса, — подумал бывший сожитель Анфисы. — Прощения просит. Хоть и зверь, а к ласке тяготеет».
Вынул он из кармана смартфон, сфоткался с чудовищем и отправил снимок Анфиске. Пусть знает, что она одна такая бесчувственная сука!
А тем временем Анфиса до метеликов в глазах наплясалась на танцполе и увалилась в кресло, чтобы немного отдышаться. Да и выпить абсента не помешает, кальян покурить и всё такое. И как кстати к ней подсел наш знакомый Яков Савич. Чисто случайно на тусу зашёл, у хозяйки заведения заболела её любимица — ехидна. А тут, бац, сообщение Анфисе на сотик приходит и фотка. На ней Питюня обнимает её старого знакомого и плачет.
— Вот же тварь, — возмутилась девушка. — Мало ему моего разбитого сердца, эта гадина ещё и моего человечка до слез довела!
Глянул на фото ветеринар, увидел укус и плачущего варана на человеческом фоне и пришёл в ужас. Он сразу оценил последствия, ведь сам был укушен игуаной, когда ловил белочку в экзотариуме на губернаторской даче.
— Анфиса, голубушка, немедленно везите своего кавалера в реанимацию. Понимаете, это как крокодиловы слезы… Процесс слюноотделения сопряжён со слезоточивостью у животных такого рода. Ядовитость их слюны хоть и не доказана, но всякое может быть. Скорее всего, варан сейчас ждёт, когда ваш друг потеряет сознание, чтобы уволочь жертву в укромное место.
Три дня провалялся укушенный в больнице. Несмотря на инцидент, Анфиса так любила Питюню, что оказалась не готова его усыпить, как настоятельно советовал Яков Савич. «Никакое чучело не заменит мне животного, человеческого общения», — сокрушалась хозяйка твари. В итоге решила отвезти питомца к маме в деревню.
Поначалу там Питюню встретили хорошо, даже глава поселения приезжал на «Мерседесе», чтобы лично лицезреть местное чудо. Остался доволен визитом, но посоветовал, по технике безопасности, посадить варана на цепь, включавшую ошейник из калёного железа. Так и сделали, но свежий воздух с местного предприятия по производству быстровозводимого гумна развил у чудовища недюжинные умственные способности. Питюня научился ночью освобождаться от ошейника и душить поросят с соседней фермы.
Потом пропал в деревне пятилетний мальчик Вова. В последний раз его видели как раз таки возле того злосчастного свинарника.
Анфиса, узнав о происшествии, не могла поверить в то, что её малыш Питюня мог так поступить. Да и Яков Савич уверял полицейских: «Дети нашей страны не являются кормовым объектом даже для более крупных пресмыкающихся». По правде сказать, никто в деревне не верил в ходившие слухи. Никто, кроме отца Вовы, заслуженного охотника. Улучив момент, он убил варана из ружья. Питюня подпрыгнул, получив пулю, побежал было к дырке в заборе, но, опрокинувшись навзничь, издал душераздирающий крик, пронёсшийся раскатом эха над покосившимися домами. Между пальцами лапок у него застрял цветок одуванчика, а из пасти выкатилась оловянная пуговка. Точно такая же, как была когда-то на Вовиных штанишках.
Патрик
— Больше никаких котов, — сказала Надежда Ильинична на похоронах Сары.
Сара — шотландская вислоухая, которую давеча неудачно решили вязать с соседским котом Саруманом.
Славная была Сара, тихая и безжалостно строгая, как учительница русского языка Саломея Тихоновна из третьего подъезда. Поговаривали, она — ещё и тётя премьер-министра… бедный министр. Ну да ладно, речь-то не о ней… Сара не всё любила из репертуара Шопена, когда дочь Надежды Ильиничны Уля играла вечерами на рояле. Тонко чувствуя фальшь, она поворачивалась к музыкантше задом и недовольно била хвостом по кипарисовому паркету. Могла и куснуть. Не то, чтобы сильно, но очень обидно. Сара никогда не мяукала. Редко-редко, когда её кошачество переполняло праведное негодование, оно издавало что-то похожее на глухое кряканье.
Как кошка могла подавиться во время вязки оловянной пуговкой? Даже ветеринар Яков Савич только головой покачал.
Когда преставилась Сара, и бог (конечно кошачий, который создал котов по своему образу и подобию) забрал её, Надежда Ильинична долго не хотела заводить никакой живности. До тех пор, пока дочь не принесла из приюта маленького Патрика.
— Мама, посмотри какая прелесть, — жалобно промяукала девочка. — Весь беленький, а ушки чёрненькие и носик розовый, как у зайчонка. К тому же Яков Савич говорит, что только породистые коты часто болеют и живут недолго. А вот обычные, не породистые доживают до 40 лет, как наш покойный папа.
Патрика решили брать. Кто мог знать, какое чудовище из него вырастит. Несмотря на то, что его кастрировали и регулярно остригали когти у мастера педикюра, кот попобил весь китайский фарфор, поразодрал все занавески и попогрыз даже деревянные ступени погреба. Но самое неприятное — Патрик начал охотиться на своих кормильцев, можно сказать, соотечественников квартирного пространства. Затаится на шифоньере и ждёт, когда мимо пройдёт хозяйка или её дочь. И оттуда прыг на них и до крови поранит. В бассейн их теперь пускали только с ветсправкой Якова Савича. Уж больно странно болячки выглядели, и мало кто с такими подранками плавать не боялся.
— Никогда не верила в генетиков, но только не после Патрика. Если бы этот кот появился в моем доме раньше, то никогда бы не решилась тебя удочерить, — сдуру ляпнула Надежда Ильинична Уле и невольно прикусила до крови язык. Дочь сделала вид, что не поняла материнских слов, но выпавшая из рук оловянная пуговка выдала её.
Тем временем Патрик открывал в себе новые стороны своей заросшей шерстью души. Он внезапно полюбил праздничные салюты. Особенно на 9 Мая. Как только гремели первые раскаты весенней шутихи, хозяйка с дочерью стремглав бежали открывать окно и снимать москитную сетку. Следом за ними парадным конём нёсся Патрик с выпученными глазами. Однажды про его новое пристрастие забыли и он в усердном прыжке чуть было не разбил оконное стекло. Патриотически настроенное животное любило садиться мохнатым задком на кондиционер, нависавший над 18-м этажом. С высоты своей природной дикости кот наблюдал, как фейерверки освещали небо спального района, и лёгкий дымок далёкой, недоступной мышеядному миропониманию, победы, ему казался сладок и приятен. Патрик впадал в неистовство, скакал с подоконника и обратно и даже что-то выкрикивал. Надежде Ильиничне слышалось в этих звуках «Урра!», а дочери — «Мурра!».
…Однажды Патрик не удержался в своём восторге и под треск праздничного салюта разбился вдребезги. Всё-таки 18-й этаж — не шутки. В этот момент Надежда Ильинична облегчённо вздохнула и задёрнула шторку со следами кошачьих проделок:
— Больше никаких котов!
Арнольдик
С того момента, как пропал маленький Вова, супруги Долгопятовы развелись. Жанна больше не смогла жить в деревне, хотя ей нравилось работать в убойном цехе местной свинофермы. Переехала в столицу и устроилась на парфюмерную фабрику. И всё бы ничего, но поселился в её квартире барабашка. Страшненький такой, издали похож на призрачного мальчика, а приглядишься — не то ящерица, не то кошка.
«Фу, гадость какая», — Жанну прямо передёрнуло, когда вспомнила первую встречу с полтергейстом. Существо шипело, по-детски звало кого-то «кис-кис» и, играя длинным раздвоенным языком, само же отвечало «мяу-мяу». Уверенным шагом Оно вплотную приблизилось к женщине и прошло сквозь неё. В этот момент Жанна потеряла сознание, а когда пришла в себя, то ощутила резкий запах одуванчика. Чертовски болела рука, которая даже онемела от непомерного усилия. Да ведь она сжимала некий предмет! Пальцы как-то сами разомкнулись и под диван со звоном покатилась оловянная пуговка.
Спасибо соседу по лестничной площадке. Он увидал, что дверь открыта и накапал несчастной валерьянки. Жанна сразу задремала, а, проснувшись, твёрдо решила вызвать экстрасенса.
— Это — игуарра, нет сомнения, — басом протянула ворожея Седа Георгизовна, воскурив сандаловую палочку. — Призрак загубленных животных, нашедших временную сизигию в человеческих муках. Изгнать его будет не просто и недёшево.
Скрипя сапогами из вараньей кожи ясновидящая стала ходить по комнате и нюхать углы.
— Открой, голубушка входную дверь, чтобы чудовище покинуло твоё жилище.
На шум из квартиры напротив вышел любопытный человек.
— Здравствуйте, Яков Савич! — обрадовалась встрече Жанна. — Хорошо, что вы меня тогда…
— Извините, а вы жилец или не жилец? — перебила разговор добрых соседей Седа Георгизовна.
— Жилец, жилец, — закивал головой, отчего-то испугавшись, немолодых лет, сухонький мужичонка. — Страдаю, знаете ли, от одиночества, особенно после того, как нелепо скончался мой любимый кот Саруман. А ведь 20 лет прожили с ним душа в душу…
Яков Савич не успел договорить. В открытую дверь его квартиры залетел какой-то тёмный сгусток энергии.
— Нам пора. Арнольдик обрёл себе новое домашнее животное, — шепнула ворожея Жанне на ухо и пропала без следа. Не было видно и Якова Савича. Женщина на цыпочках подошла к его закрытой двери и насторожилась. Она хорошо различала голос своего знакомого там, за стенкой… Но странное чувство носилось в спёртом воздухе лестничной площадки. Будто двух людей разделяла не обычная перегородка из кирпича и бетона, а грань между реальностями.
— Арнольдик, Арнольдик! — доносился из квартиры довольный баритон Якова Савича, словно он проводил языком по жёсткой шерсти. В ответ лилось громкое мурчанье, перераставшее в шипение, а порой даже в детский смех. Жанна слышала, как на кровать лёг кто-то очень тяжёлый. Только не могла понять природу последних в своей жизни звуков — то ли это треск деревянного каркаса, то ли хруст старых человеческих костей.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
«Ах, какой симпатичный,» — подумала Кристина, провожая взглядом прохожего с букетом цветов. На мгновение девушке показалось, что незнакомец остановится и подарит ей эти чудесные розы. Она специально уколет палец и позволит его поцеловать абсолютно неизвестному человеку… Но с Кристиной мало кто знакомился. Вот лет пять назад она выходила из библиотеки, и к ней начал клееться беззубый бомж с лиловым носом. «Жаль, — дохнул на её отказ перегаром последний поклонник, — а мне как раз нужна такая — холостая и с квартирой». Кристина не могла понять, почему она была открытой книгой для таких вот проходимцев, которые, кажется, даже могли читать её мысли. А для принцев она оставалась невидимой, будто зачарована злой волшебницей. Этим себя и успокаивала.
В который раз сослуживцы по работе не поздравили с днём рождения. В коллективе Кристину не любили и почему-то называли пасюком.
«Зря я рассказала этим дуракам, что купила себе крысу Розу», — пыталась она отвлечься от грустных мыслей внутренними монологами. Ведь это именно для неё Кристина сегодня (как впрочем и всегда) отрезала кусочек колбаски. Ну и что, что это — Христиана Ивановича, пропажу тоненькой каталочки ведь никто не заметит. А то, что она подобрала ничейную линейку в столе своего коллеги по работе, это тоже простительно, тем более в день рождения мог бы и сам что-нибудь такое подарить. К тому же вещица теперь была покусана и на ней жирным фломастером выведено: «Эта линейка принадлежит Кристине Парацельсюк». Найденную таким же образом пачку сигарет подписывать было незачем, безопаснее сразу же выкурить на перерыве.
Сожители по кабинету платили Кристине тем же. Они незаметно бросали в её мусорное ведро под столом остатки послеобеденной трапезы. К вечеру оно наполнялось бутылками из-под водки и остатками небогатой снеди. Уборщица Зоя Фёдоровна всякий раз сокрушалась — как девушка на выданье может так нездорово питаться? Особенно её возмущали неаккуратно обглоданные куриные кости и селёдочные головы. Об этом незамедлительно сообщалось Кристининой маме, которая частенько приезжала навестить дочурку. Большей частью для того, чтобы неудачно посватать за кого-нибудь из безнадёжно холостых сослуживцев…
Вот те на! Опять тот же молодой человек с цветами. Стоит у столба с объявлениями и недовольно поглядывает на часы. (Кристина, вытирая о серую блузку руку, пахнущую копчёным сальцом, решила спрятаться за кустом сирени; чутье подсказывало, что и здесь можно чем-то поживиться). Ещё пять минут ожидания и букет отправляется в заплёванную урну, полную сигаретного пепла. Уверенным броском дикой охотницы Кристина кинулась к мусорному ящику и достала оттуда пять великолепных роз. Довольная, она поволокла добычу в своё жилище.
Дома её уже ждали. Крыса Роза целый день ничего не ела. Вообще-то, давая своему зверьку имя, хозяйка была уверена, что это — девочка. Когда же у неё гостила мама, то сразу определила пол.
— Доча, это же крыс! Зачем ты его Розой называешь?
«Какая разница, как я назову домашнее животное, оно же ни черта не соображает, — рассерженно думала Кристина. — Что бы ты ещё понимала, старая карга. Постоянно кичилась своей набожностью, а спички всё время покупала не с куполами на этикетках, а с голыми тётками». Тут она вспомнила несколько малоприятных моментов, связанных с мамой. Как та увещевала её до 20 лет, что от поцелуев появляются дети. Как убеждала, что её подружка, оставшаяся ночевать, — Сатана. А всё потому — напилась Машка до галюников и на кровати стонала бесом. После этого у Кристины не осталось друзей. И сейчас нет никого, кроме Розы.
Крыса тоже пребывала в одиночестве с тех пор, как начала встречаться с Кристиной. Любые намёки на расширение круга общения хозяйка не понимала.
Кристина поставила букет роз в вазу, сделанную из пластиковой пивной бутылки и долго им любовалась пока не задремала.
Очнувшись от глубокого сна, девушка поняла, что снова забыла принять душ и опять опоздает на работу. К тому же ей приснился жуткий кошмар. Будто сидит на планерном совещании в неглиже, а все её за что-то ругают и стыдят. Не только начальство, но даже уборщица Зоя Фёдоровна с жирно подведёнными бровями. А среди сослуживцев, в президиуме — её мама в накрахмаленном жабо недовольно качает головой.
«Гляну ещё одним глазком на подаренный мне провидением букет и побегу», — подумала Кристина. Но не тут-то было…
Вместо чудесных, пахнущих летним утром роз из опрокинутой вазы в неё упёрлись пять откровенно голых веток с колючками. Такое она видела только у матушки в огороде, когда всю картофельную ботву сожрал колорадский жук.
Не сразу Кристина обнаружила, куда подевались розовые лепестки с листьями. Старый Крыс сделал себе из них подобие ложа и взирал с него на хозяйку укоризненным стеклянным взглядом. С виду могло показаться, что он спит.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
«Говорят, лисы по чести людям: ежели чего себе втемяшат, помрут, но достанут».
Посвящается Анне Мамаенко
Точно во сне она брела по просеке, хвостом волоча пустую суму. Тяжко и тошнехонько одной в осеннем лесу. Ещё и твари какие-то покусали.
Так плелась, пока не споткнулась. Будто вещица какая. Зарево за деревней, оставшейся позади, осветило диковинный предмет. Полижи его по-собачьи и на нём проступят прописи неведомого доки.
Да это же скалочка… На ней нарисована рыжая девочка, которая сидит в кругу зверей о двунадесяти хвостах: мышь, жаба, петух, кот, собака, заяц, щука, коза, баран, волк, медведь и лисица. Вот она убегает от своры гончих псов. А вот сама в собачьей шкуре настигает старую лису. Ниже надпись чертами и резами: Lisa v krugu zverej.
Скалочка пришлась кстати: пустая сумка не так тяжела стала. Много ли троп хожено, но пора быть и привалу. Нора — не нора, дом — не дом. И обитатели приземистые, не говорят, а точно пищат, что ничего не разобрать. Но увидали скалочку из сумы и в глазах вспыхнул будто огонёк…
Сколько пройдено дорог, только лаптям знать. Одиннадцатые на исходе. Вот и изба — не изба, берлога какая-то. Пол из еловых иголок. И медвежонок то ли в люльке, то ли в клети какой. Поднял он детские глаза и словно спалил всё в округе…
Двенадцатые лапти. А путь извилист и далёк. Но и тёплая печь, и ровный свет хозяйского очага не расслабил путницу. А она опять пытается обменять неразменную скалочку.
— Хочу лисёнка, — говорит и указывает на колыбельку, подвешенную к низкому потолку хаты.
— Это же не по-человечьи, Лизонька, — столбенеет старая хозяйка, пряча под замшелый сарафан лисий хвост.
— Ага. А справедливо было тебе, слепая карга обменять меня на скалочку дремучей лисе? Это было по-божески? …Слово «по-божески» Лиза еле выговорила, будто вырвала изо рта давние останки скоромной трапезы. Но продолжила:
— Что же вы за народ такой? Уже и дохлого мышонка для меня пожалели. Мало ли такой скотинки в ваших амбарных норах? Приблудного медвежонка за скалочку мне отказали, а человеческого ребёнка продать лапа не дрогнула…
*
Она проснулась, повалив на земляной пол жаркую собачью шкуру. Её грязные пальцы крепко сжимали клочок лисьей шерсти. В ногах валялась пустая сума. Путь не близок, а завтра спотыкается о вчера.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
Человек сидел в позе йога. Странный головной убор напоминал огромные рога, а трёхликая маска говорила о его прозорливости и непричастности ко времени. Слон, тигр, буйвол, носорог и два оленя окружали рогатого человека, чьё открытое пытливым взглядам тело будто застыло в тысячелетней аскезе. Из одежды — только ожерелье и браслеты…
Вилор Петрович Ведунов захлопнул журнал с изображением рогатого бога и продолжил свою лекцию. Он, словно карельский колдун Вяйнямейнен или джинн лампы, тряс седовласой брадищей, нависая над внимательными слушателями:
«Заратустра — скиталец и один из первых кругосветных путешественников глубокой древности. Он прошёл огромные расстояния — от островов Новой Земли через наивысшую точку Урала, гору Народна, обиталища грозных гиперборейских богов, к современным степям Казахстана и далее — к Индийскому океану. Впервые в мировых религиях он борется со злом не посредством колдовства, а своей верой, этикой и чистотой нравов»…
Публика, надо сказать, собралась, как на подбор. Некая бабуся в кедах и с ярко напомаженными губами, одноногий калека в тельняшке, балерина в облегающем трико, юноша в очках, заляпанных козюлями… Заседало научное шекспировское общество «Калибан», которое проходило под патронажем Международного леворадикального шаманского движения. Была у них и своя концертная программа, с которой колесили от города к деревне, и подпольная типография «Красный плуг». Там формально издавались произведения Шекспира, переведённые на мёртвые языки народов Гипербореи. Что на самом деле шло с чёрного входа, никто точно не знал, но все были довольны. Руководил типографией художник и фокусник по совместительству Василий Макарыч Шивушкин.
«…Рука его, шершавая, будто первобытные жернова. Туземцы в местах, где проповедовал Заратустра, пуще всего страшились рукопожатий. Ибо полагали они, что душа человека во время приветствий обитает на кончиках пальцев, но забрать её может только очень опытный маг… Такой, как наш Василий Макарыч»… — Ведунов на минуту умолк, чтобы немного отдышаться и показать собравшимся русско-лаосский словарь.
А вот, кстати, и сам Василий Макарыч. Маленький, коренастый, с поросячьими глазками на синеватой коже; точно маска лицо. А рука… действительно точильный камень. Он со всеми поздоровался и у горбатенького композитора пропал бумажник, у циркового кривляки — раритетная перьевая ручка, а генерал-поэтесса Ольга Зайцеловолкая и вовсе схватилась за сердце. Слава богу, вовремя. Лишь тоненькая струйка крови слегка испачкала белоснежную блузку.
Фокусник бесшумно удалился. А чего приходил, шут его знает.
«Василий Макарыч невероятно несчастный человек, — вещал Ведунов, разевая рот, будто рыба, которой не хватает кислорода. — Он художник, но может рисовать только животных. Человечья натура ему недоступна. Буквально вчера он пошёл на гигантский риск, открыв новую выставку своих картин».
После слов Ведунова карлики и великаны, полицейские, дворники и дамы с котами на поводке в паническом любопытстве кинулись к раскрытым дверям, где в окружении своих картин стоял фокусник Шивушкин. Стоял и полировал ладонью медную табакерку.
Увидев людские изображения, зрители остолбенели, будто злонамеренный Персей показал им усечённую главу Медузы. На картинах были распоясанные люди, но их лица напоминали трупы забитых животных… Василий Макарыч понял, что всё пропало и обречённо побрёл к лестнице, оставляя за собой странные следы. А в гардеробе ему выдали не менее диковинный головной убор.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
— Зачем?
— За шкафом…
Говорят, один пророк, спасаясь от преследователей, укрылся в пещере. Вход в неё затянул паук. Казалось бы, что есть эфемернее паутины, но преследователи так и не вошли в убежище. Ведь никто не может просочиться сквозь неё, не повредив тонких нитей.
*
Паутинка трепетала на сквозняке и думала: ещё кто-то хлопнет в офисе дверью, и её жизнь разомкнётся. Но этот страх оборваться, кажется, существовал целую вечность. Со временем она покрылась лёгкой пылью и уже не ловила мелких мошек, как раньше. Только трепетала и сокрушалась: ещё вот-вот, ещё мгновение и её унесёт в открытое окно свежий ветерок, в океан пустоты, из небытия — на улицу, бурлящую звуками.
Иногда на паутинку садилась зелёная муха с красными крапинками на брюшке. О, боже, замирала страдалица, это чудовище сейчас разорвёт меня своими лапищами.
Часто в комнату забегала чья-то собака на замшевом поводке. Она совала свой нос в каждый угол. Какой кошмар, сокрушалась паутинка, неужели моя судьба — прилипнуть на сопливый нос этого неразумного существа, пахнущего послушанием.
А когда наступало время генеральной уборки, в двери вваливалась уборщица Зоя Фёдоровна, гремя вёдрами и шурша сухим мешковидным тряпьём. Она надевала резиновые перчатки и брызгала стены какой-то дрянью. Я пропала, причитала паутинка, эта великанша меня точно погубит. И она трепетала в такт снующей по полу швабре. Но лишь мелкие кристаллики хлорки оседали на тоненькой, почти не видимой нити, затерянной за шкафом, между батареями центрального отопления.
Так проходили годы. Высохшая оболочка мухи с поблёкшими пятнышками на брюшке прицепилась к собачьей шерсти и умчалась в неизвестность. Да и запаха псины паутинка давно не ощущала. В дальнем углу комнаты уже пятый год пылился замшевый поводок и ошейник. А на тумбе у дверей недавно появился портрет Зои Фёдоровны с двумя гвоздиками.
Если бы у паутинки были глаза, она бы зажмурилась. Яркий свет от гигантского оранжевого гриба за окном ослепил бы её. После стало тихо и холодно… По скрипучим половицам ветхого офиса ходили некие, ранее невиданные существа в скафандрах, переговариваясь посвистыванием и щелчками. Крючковатый палец с изжелта-синим ногтём ковырял плинтус. Потом им царапнуло по батарее… Паутинка вновь задрожала, но никто не слышал её причитаний и жалоб на судьбу. Эхо человечьих голосов, которое вплелось в тщедушное тельце паучьей нити, уже было недоступно пониманию пришельцев.
*
Откуда-то издалека мольбы услышаны были отцом паутинки. Но забирать вечно ропщущую на долгую жизнь и отрывать её от призрачных стен бытия творец пока не торопился. Он сам мерно покачивался в кармическом пространстве недеяния, в наиболее тёмных закоулках смысла, намертво приклеенных где-то за космическими батареями и шкафами.
25 Ноя 2018
автор: Иван Карасёврубрика: Проза Tags: Иван Карасёв
«Он грудь мою рассёк мечом
И сердце трепетное вынул».
(«Пророк», А. Пушкин)
Человек возвращался в город. На развилке дорог ему встретился нищий старик, который под мышкой нёс шаманский бубен. Человек собирал старые вещи, поэтому был рад такой встрече.
— Продай бубен, старик.
— Не надо денег, — ответил тот, — бери так. Заполучив бубен даром, человек долго рассматривал его и ощупывал. Бубен был круглой формы белого цвета. На деревянный ободок была натянута оленья шкура. На лицевой стороне посередине был выведен ромб, из которого в четыре стороны отходили лучи. На каждый луч были нанесены фигуры: медведи, люди, птицы, олени. Фигуры заполоняли также всё поле бубна. По окружности были нарисованы, как будто детской рукой, жилища разной формы. На обратной стороне бубна — множество параллельных железных прутков, к которым были подвешены металлические фигурки и колокольчики.
Придя домой, он положил бубен в угол и вскоре забыл про него.
Однажды вечером человек услышал, что комнату наполняет странное гудение, перемежающееся звоном колокольчиков. Человек спрашивал у жены и своих детей, но никто, кроме него, не слышал этого шума. На следующий вечер история с шумом повторилась, только в этот раз человек почувствовал сильное притяжение, исходившее из того угла комнаты, где лежал шаманский бубен.
— Вот оно в чём дело, — вырвалось у него.
Как только он приблизился к бубну, гудение переросло в ритмичные удары, похожие на сердцебиение, а из-под натянутой кожи послышалось шуршание, будто внутри бубна копошились сонмы насекомых.
Человек (назовём его Че) долго не решался взять в руки шаманский бубен, но всё-таки пересилил себя, и руки сами стали выбивать некий ритм. Из бубна потянуло холодом. Порывом ветра распахнуло окно, и какая-то сила придавила Че к полу. Некий голос стал вещать:
— Приложи ухо к бубну и ты услышишь, как шумит ветер и мычит луна, как шипят капли дождя, разбиваясь о поверхность твоей ладони. Бубен — это окно в мир пусто ты. Это гнездо, в которое слетаются духи. Полный ими, бубен бывает очень тяжёл. Бубен — это тяга и кормушка для духов, питающихся песнями шамана…
Затем бубен стал рассказывать о себе в песне, как он был создан. Вначале он был оленем, с которого сняли шкуру. Его кровью окропили Могучую лиственницу и отщепили от неё кусок древесины. Древесина пошла на обод для бубна. На ободе оставили шесть рогообразных отростков. Это шесть сосцов, из которых струится солнечное молоко, питающее духов и самого шамана во время камлания. Лучшие художники дважды разрисовывали бубен и дважды духи отвергали их работу и лишь на третий раз согласились здесь поселиться…
Че открыл глаза. На лбу у него была мокрая тряпица, в глаза бил солнечный свет. Жена понимающе смотрела на него своими большими карими глазами.
— Что за представление ты устроил вчера среди ночи? Соседи были в ужасе. Ты знаешь? Я уже было подумала, что ты опять перебрал, — она потрогала его лицо. — Вроде бы жар спал. Врач будет в два часа…
Она ещё что-то говорила: про погоду, про политику, про успеваемость детей в школе, но Че её уже не слышал. Глаза его закрывались, и он снова наблюдал закат двух солнц и восход щербатой луны.
Он чуть не захлебнулся в водах бескрайнего океана. Чудовищная рыба поглотила его и вынесла на каменистый берег. Осмотревшись, Че понял, что это был остров, посреди которого плескалось озеро. На озере покачивался ещё один остров. Он казался бы совершенно пустынным, если бы не огромное дерево и не груды человеческих костей, устилающих его подножие. Чей-то голос сказал Че:
— Раз в году в ветвях этого дерева гнездится трёхногий ворон с жёлтыми глазами и железными когтями.
Че обернулся, чтобы увидеть, кто с ним говорит, и заметил мышь, выползающую из его правого уха. В этот же миг он очутился на дереве, висящем, как созревший плод. Все ветви дерева были увешаны такими плодами. Они колыхались при малейшем дуновении ветра, сталкивались друг с другом и стонали.
Внезапно появился трёхлапый ворон. Он рассёк клювом грудь Че и, взяв за ноги, выпотрошил из кожи все его кости…
Че пришёл в себя и ощутил нестерпимую боль во всём теле. В углу комнаты он заметил свою жену. Её глаза были полны слез. Она разговаривала с врачом, который всё время пожимал плечами. Из их разговора Че стало понятно, что он тяжело болен. Женщина говорила врачу, что вчера ночью она сняла Че с дерева, в ветвях которого тот сидел совершенно голый напротив зоомагазина.
— Ночи сейчас холодные, — сказал врач, — переохлаждение может сказаться на его общем состоянии. Да, и самое главное: вы нашли его одежду?
— Нет. На его теле стали проступать странные татуировки.
— Это могут быть пигментные пятна, — возразил врач. Че снова услышал удары бубна и его стало корчить в судорогах. Мысли его вновь потекли по неведомым тропам сна.
Вот он снова на берегу Мирового океана. Вдали Че увидел огромную белую гору, но когда приблизился к ней, понял, что это женщина в рыбьей чешуе, наполовину погруженная в воду. Она казалась мёртвой, и её неподвижные глаза напоминали плохо вымытые окна. Че заглянул в них и увидел, что внутри полно духов, которые пляшут и пьют чай из самовара. Внезапно женщина зевнула и втянула в себя растерявшегося Че. Внутри было темно и тихо, но стоило Че обернуться, как пространство тускло осветилось. На пригорке сидела мышь и играла на варгане[1], издающем мрачный жужжащий звук. За ней показались три отверстия в земле, из которых валил едкий дым.
— В эти норы ты должен заглянуть, — не переставая играть, сказала мышь, — но помни, что тамошние обитатели постоянно поедают друг друга.
Че зашёл в первую нору. Там его жестоко запеленали и. положив в железную колыбель, принялись раскачивать. Сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее, пока от усилия не порвались верёвки.
Во второй норе Че встретил трёх женщин, покрытых оленьей шерстью. На головах у них ветвились железные рога, на которых гнездились птицы. Одна женщина подошла к Че и сразу же отрезала ему голову. Из раны хлынула кровь. В её потоках можно было различить мелких рыбёшек чёрного цвета. Кровь почти было затопила нору, как появился человек, похожий на медведя. Он сказал:
— Он мой! Дайте его мне, я хочу его обнять!
И он так сжал Че в своих объятиях, что затрещали кости. Затем человек-медведь взял иглу величиной с палку и стал протыкать свою жертву насквозь, пересчитывая все суставы и части тела.
— В тебе нет ничего лишнего, — сказал он, — ты должен умереть.
— А волосы? Ты пересчитал волосы? — спросила мышь, появившись из темноты.
— Э, вот это да! — удивился человекомедведь. — У тебя одна лишняя ресница.
С этими словами он принялся ловить удочкой голову Че в кровавом озере. Выловив голову, он вложил её в руки Че и проводил его до последней норы.
Посреди третьей норы на железных цепях был подвешен огромный котёл, в котором варилась и булькала чёрная смола. За котлом прятался маленький нагой человек с длинными щипцами и дырявым молотом. Он взял у Че отрезанную голову и посадил её на высокий шест. Свысока голова наблюдала за тем, как было рассечено её чело и вынуто оттуда сердце. Как из сердца был извлечён язык в виде змеи. Все внутренности были брошены в котёл и затем съедены. В печальной трапезе принимала участие и сама отрезанная голова, хотя внутренне этому противилась. Вместо съеденных частей тела кузнецом были выкованы другие, железные.
— Однако я совсем забыл про глаза, — пропищал кузнец, обращая свой взор к отрезанной голове. Голова же делала вид, что не понимает, о чём речь, поскольку ей было и так нестерпимо больно. — Успокойся! Тебе нужны другие глаза, чтобы по-настоящему видеть, другие уши, чтобы внимать духам.
Кузнец попытался дотянуться до головы, но шест, на котором та покоилась, за это время вырос. Тогда кузнец принялся грызть шест острыми зубами, однако, откуда ни возьмись, в нору залетела стайка воробьёв. Воробьи подхватили голову и понесли её над тёмными лесами и глубокими озёрами, заснеженными горами и зловонными болотами. Всё это голова прекрасно видела. Она видела, как пустился в погоню кузнец, как он стал кидать в них сначала щипцы, затем камень и молот, но только молот достиг цели. Он ударил голову в темя, и та упала. Кузнец поднял голову с земли: на его ладони лежал голый череп, лишённый признаков жизни.
— Только ты и я, — сказал кузнец, — теперь знаем, что такое жизнь и, что такое смерть.
Кузнец отнёс череп в свою нору, приложил его к туловищу, нарастил плоть и собрал все кости заново. Проделал железным пальцем два уха и одно на затылке.
— Возвращайся назад, но помни, что сердце пока останется у меня как залог твоего возвращения.
Так говорил кузнец. Потом он дунул в лицо, и Че пришёл в себя…
Напротив него сидела жена в белом халате. Сам он лежал на больничной койке, а вокруг суетились какие-то люди, тоже одетые в белое. Они перебирали и подготавливали какие-то ножи, ножницы, иглы и зажимы. На газе кипятились какие-то кастрюли.
— Тебе предстоит операция, — строго сказала жена и потом добавила: — Ты только не переживай. Я уже обо всём договорилась и всё для себя решила. Теперь ты дол жён решить…
Внезапно Че почувствовал приток сил. Он резко поднялся с кровати и одним прыжком оказался у двери. Он бежал по тёмным коридорам больницы и слышал, как где-то позади громыхает больничная каталка. Так он нёсся, сломя голову, пока не столкнулся с врачом в белой маске и белых перчатках. Врач скинул белый халат, под которым скрывался пернатый наряд шамана, увешанный железными побрякушками. Врач разжал челюсти Че и вложил в его рот нечто горькое и липкое, похожее на сгусток желчи. После этого Че вновь стал слышать биение своего сердца. Шаман же сказал:
— Твоя прошлая жизнь протекла в обмане: дети, жена, соседи и сослуживцы по работе — не более, чем духи, мучавшие тебя. Жизнь твоя — не более, чем испытание духами. Те же существа, которые кажутся тебе духами, — на самом деле твоя настоящая семья.
Голос шамана смолк и Че открыл глаза. Возле него по-прежнему сидела его жена. Она еле сдерживала свою радость.
— Дорогой, — начала она, широко улыбаясь, — операция прошла успешно…
Пелена постепенно спадала с глаз Че, и он увидел, как тело жены покрывается оленьей шерстью, а из головы прорастают оленьи рожки.
[1] Варган — музыкальный инструмент народов Севера.
RSS