Пропаганда

Василий Копуш хотел сменить свою фамилию на какую-нибудь простую русскую. Например, на «Иванов» или «Александров». Все дело в том, что он мечтал быть политологом, а с его странной фамилией возможность сделать блестящую карьеру среди правящей элиты равнялась нулю

Каждый вечер он сидел за своим письменным столом и разглядывал напечатанные его любознательной сестрой фотографии. Печатать снимки, совершенно случайно найденные в виртуальном пространстве, было ее главным увлечением.

Сестра восхищалась Василием и всячески потакала его желаниям. Несмотря на родственную связь, она искренне любила его и, может, даже желала близости с ним (но боялась Бога).

Василий в знак признания писал своей сестре стихи, пытаясь обходить деликатные стороны их совместного бытия. Сейчас же он держал в руках фотографию двух узкоглазых девочек, кожа которых была обожжена напалмом и походила на сырое тесто. Для того, чтобы понять природу таких увечий, он взял лупу и со скрупулезностью профессора по долгу задерживался взглядом то на конечностях, то на лицах жертв чужой войны.

– Как думаешь, Катюш, они сестры? – спросил Василий.

Катя молча пожала плечами и удалилась на кухню. Подобные вопросы, касавшиеся неизбежности смерти, ее смущали. Особенно, когда задавал их родной брат. Тем временем на кухне она жарила на раскаленной чугунной сковороде сырое мясо. Катя знала, как это делается, а поэтому чувствовала себя вполне комфортно. Иногда она пыталась увидеть себя со стороны в такой момент и представить, насколько красивым является это зрелище. Наверное, красивым.

Для жарки она всегда выбирала чугун, потому что так ее учили покойные родственники. Еще она не смела ничего разогревать в микроволновой печи, потому что пораженные пищевые волокна могли быть вредными и привести к онкологии. В то же время опухоли ее привлекали чисто визуально. Она мечтала о том, что когда-нибудь положит брату на стол фотографию чужой опухоли, чтобы своя никогда не появилась.

Вскоре на кухне появился Василий, видимо, уловив вкусный запах специй. Прежде чем он что-то сказал, Катя спросила:

– Я очень красивая?

– Ты очень красивая, – ответил Василий и положил на стол фотографии.

– Посмотри на них, – сказал он сестре. Она подчинилась ему, но не могла понять, что Василий хочет на самом деле.

– А теперь подними крышку!

Катя покорно приподняла крышку, сделанную из толстого огнеупорного стекла. Тут же повалил ароматный пар, придавший кухне атмосферу праздничного ужина.

– Вкусно пахнет? – спросил Василий. Катя в ответ рассеяно кивнула. – То-то же. А знаешь, что это все значит?

Катя, конечно же, не знала.

– А это все, сестричка моя, пропаганда! – оставив фотографии на столе, Василий ушел обратно в свою комнату.

Катя подумала, что, наверное, он совершил в этот вечер какое-то важное открытие. Не посмев посмотреть на порядок фотографии, она надела резиновые перчатки и, аккуратно приподняв стопку со стола, положила их в мусорное ведро.

Протерев стол влажной тряпкой и поставив на него две пустые тарелки, она уселась на стул и закрыла глаза.

От постоянной готовки у нее перед глазами мерцали яркие вспышки.

Вскоре на кухню вновь пришел Василий.

— Чтобы пропаганды было меньше, кушать Катюша надо больше!

— Человечины! – радостно добавила сестра.

— Человечины, — кивнул головой Василий. – Вот ты думаешь, им там, на этих своих Фиджи и Коморских островах, поначалу было легко? Там же нихрена нету съедобного, только трава и всякая гадость на деревьях! Как жить? Как жить пигмеям, троглодитам и прочим обезьянам, я тебя спрашиваю?! А ведь привыкли, приспособились, приноровились, канальи! Три тысячи чертей! Врагов стали кушать, о как! И ты знаешь, ничем не хуже, чем говядина или там свинина – в них ведь сейчас одни ядохимикаты, гормоны, генномодифицированные добавки! Даже в курицу удобрения пихают, да-а, а как ты думала, дорогая моя разлюбезная любимая сестричка?! Так и живем! Кругом обман, воровство и коррупция, только в дикой природе осталась правда! Я вот с делами сейчас подразгребусь, и тоже в лес, в глушь, к тетке на заимку поеду врагов народа истреблять! Пожирать врагов народа! – яростно взревел он.

Одобрительно кивая головой, Катя раскладывала мясо по тарелкам

Видимо, самое сложное у них будет еще впереди.

Перед пожаром

После многолетнего целенаправленного безделья Иван все-таки устроился на работу в какой-то безликий офис. Стоя на пороге у своего нового начальника, он еще не очень представлял себе, что надо делать. Начальник же грязно ругался матом, показательно ненавидел всех женщин мира и закатывал истерики, если в его кабинете вдруг заканчивались сигареты. От этого склочного мужика пахло кофе, а похож он был на кинематографического нациста, уничтожающего неугодный Рейху генофонд.

– Иди купи огнетушитель, а то придут пожарники и дадут нам всем пизды, – сказал начальник Ивану и, вручив ему мятую стодолларовую купюру, дал напоследок подзатыльник.

Ивана били все, и этот звериного вида коммерсант в черном пиджаке не был исключением.

Аккуратно расправив банкноту, Иван засунул ее в пухлый бумажник и, надев зияющий дырами портфель на спину, отправился в путь. Оказавшись на холодной и многолюдной улице, он вдруг осознал, что совершенно не знает, где ему купить огнетушитель.

Он спросил у высокого дяденьки в пальто, повадками похожего на кота, но тот лишь демонстративно высморкался ему в воротник и ничего не сказал.

Затем он обратился к грузной женщине с вытянутым инопланетным лицом (которое на самом деле не принадлежало ее телу). Женщина рассмеялась и, зачем-то обматерив Ивана, зашла в магазин, чтобы встать в очередь за говяжьими костями.

Когда Иван уже совсем было отчаялся и хотел идти увольняться, какой-то белобрысый мальчонка на скейте крикнул ему:

– В автомобильном магазине купишь, придурок ты этакий! – и затем скрылся восвояси.

Ивана осенило.

Как раз недалеко от его дома находился автомобильный магазин. Чаще всего там шатались без дела грозные мужчины, крепко сжимающие в кулаках бесформенные куски металла. Они говорили низким басом непонятные слова, плохо пахли и запросто могли разорвать Ивана на части окровавленными волосатыми лапами, ответь он им что-нибудь не по-мужски.

Иван жил на окраине города. Недалеко от места, где последняя станция метро выпроваживала поезда в темный тоннель, в пространстве которого крылась манящая неизвестность. Следовательно, ему нужно было ехать к дому, из окна которого открывался вид на автомобильный магазин и на старую угольную электростанцию.

Потратив несколько часов на дорогу, Иван внезапно испугался.

– А что если огнетушитель стоит дороже тех денег, которые дал мне начальник? – в ответ на этот вопрос встречный недружелюбный мальчик с татуировкой дракона на предплечье зарядил Ивану по лицу.

Посыпались звезды, подобные смерти тысяч электролампочек.

– Наверное, будет синяк… А если будет синяк… Значит, меня примут за настоящего мужчину! – Иван обрадовался. Он со всех ног понесся к магазину, в котором его уже ждал неразговорчивый продавец.

– Мне, пожалуйста, огнетушитель! – сказал Иван, зайдя в металлический ангар, в недрах которого пылились старые машины ныне мертвых хозяев.

Продавец зачем-то смял купюру, превратив ее в бумажный комок. Затем он из-под прилавка двумя руками поднял большой красивый баллон, очень холодный на ощупь и такой блестяще-красный, что хотелось его облизать, как фруктовую карамельку.

Кое-как Иван запихнул огнетушитель в свой портфель и, словно косолапый мишка, сраженный спиртным, побрел к станции метро по извилистой траектории.

– Тяжелый, зараза! – возмутился Иван. На этот раз люди пропустили это его замечание мимо ушей. Едва удерживая равновесие, Иван забрался в вагон, который сулил ему несчастье. Поезд резко тронулся. Всем телом дернувшись и из последних сил пытаясь удержаться на ногах, он упал на спину. Округлый баллон огнетушителя больно ударил его по пояснице, будто был не баллоном вовсе, а гетманской булавой. Что-то громко хрустнуло и острая боль расползлась вдоль позвоночника, обжигая нервные окончания.

Руки и ноги Ивана стали в один момент совершенно непригодными для движения. Рот его открывался, но язык не мог вымолвить ни единого слова. Иван оказался парализован. Он мог лишь поворачивать глазные яблоки и пытаться рассмотреть окружающих его людей. Те глядели на парня с ненавистью, будто одежды Ивана пахли желчью, а сам он был известным врагом народа.

— Не смотри на меня, не смотри на меня СУКА! СУКА! СУКА! – истерично заголосил мешок сала женского пола в красном пальто фабрики «Меньшевичка», и ее страдающий язвой доходяга-супруг прижал визжащую даму к себе, зайдясь в скромных вежливых рыданиях.

Одна станция сменяла другую. Вновь зашедшие в вагон люди не меняли своего мнения об Иване, от чего ему захотелось вдруг стать съемной головой для чужого тела. Как у той тетеньки, которую он встретил у своего нового места работы.

– Что я, какой-нибудь пьяница, или дебошир, что они все так смотрят на меня, едва не плюясь? – думал Иван.

Вскоре поезд подошел к конечной станции. Иван обрадовался, что зайдет приятная женщина в синем пиджаке и выпроводит его как-нибудь на платформу, а затем и на поверхность. Но она прошла мимо, даже не обратив внимания на неподвижное тело, упавшее ровно посередине вагона.

После долгой стоянки поезд вновь тронулся. Иван же, лежа на полу и глядя в недосягаемое окно, видел, как тьма покрывает все пространство, а значит, очень скоро весь состав вместе с ним пересечет границу нового измерения. Не желая попасть в иную реальность, он закрыл глаза и даже попытался уснуть.

А поезд все шел в глубины тоннеля, и ближайшая остановка казалась ну совсем уж фантастической.

Иван задумался, что, наверное, зря он решил выйти из своей комнаты и устроиться на работу.

 

Тяга к искусству

Катя не поступила в академию искусств с первых трех попыток. Летом, в канун последнего провала ей исполнился 21 год, в то время как сдавать экзамены приходилось с едва оперившимися вчерашними школьниками. Это расстраивало и подрывало веру в то, что жизнь будет проложена тропами искусства.

Каждый раз строгая комиссия ставила на ней крест, чуть ли не заливая ведомость целиком маслянистыми чернилами. А все из-за того, что Катя сдавала не тот экзаменационный рисунок.

– Что ты здесь изобразила? – спрашивал седой художник с необычно толстыми, как малярные кисточки, пальцами. Рисунки этой настойчивой девушки вызывали в нем нездоровое возбуждение и фатальную тягу к сношению. Но ничего подобного в его жизни уже никогда не случится. В таких ситуациях первичное удивление сменялось глубинной злостью и приступом, двигающим на криминальные поступки с телесными повреждениями.

– Я изображаю демонов, – опустив глаза, говорила Катя. На ее картинах черной краской были нарисованы отвратительные кляксы, подобные носовой слизи с вкраплениями свернувшейся крови. Как на прокладках при менструации или на метрах бинта, скрывающего глубокую рану в предплечье.

Не поступив в четвертый раз, она пошла пить водку в компанию малознакомых людей. В разгар торжества, после тоста за непорочное искусство и добродетель, Катя сказала, что ненадолго отлучится в туалет.

Зайдя в уборную и закрывшись изнутри, она уселась на унитаз, достала из кармана лезвие «Спутник», завернутое в бумагу, и сделала несколько глубоких порезов. Обмокнув указательный палец в кровь, Катя вывела три числа на белой настенной плитке.

678

326

212

Ей нравилось, как кровь ложится на белую плитку. Если бы был молоток, она бы разбила стены туалета и отнесла фрагменты плитки прямо старым снобам в комиссии. Тогда бы они разрешили ей посещать занятия и мечтать о дипломе художника в синей обложке.

Просидев там еще около получаса, она бледная вышла к людям и упала в обморок.

Ровно через неделю Катя положила все свои холсты в спортивную сумку и закопала на земельном участке одной бесхозной дачи неподалеку от города.

Следующим летом она поступила на учебу в кулинарный техникум и больше не думала про искусство и созидание.