Ангел Смерти

Смолк под луною Назарет,

Уснули птицы в час ночной,

Среди рассыпанных монет

Распят за мир — Спаситель мой!

 

У Вифлеема вновь — звезда,

Лик Ангела врачует мир,

Скрипят дорогой тормоза,

Бросая пыль в седой эфир.

 

А Самаэль[1] готов к войне,

Да, он — стратег, не по годам,

Кровь растворяется в вине,

Плод божий превращая в хлам.

 

На переправах в мир людей,

Где легионы держат строй,

Средь гула каторжных цепей,

Глумятся бесы над толпой.

 

В картине страшного суда:

Из красок, только — алый цвет.

Заметить можно без труда

Кровавый, неземной, рассвет.

[1] Самаэль — первый демон в иерархии ада. Начальник демонов. Разрушительная сила и ангел смерти.

Пройдя сквозь портал

Пройдя сквозь портал деревянного храма,

Где в окна стучится пожухлая осень,

Вдруг вспомню усмешки проклятого Хама,

Чьи волосы тронула лёгкая проседь.

 

И вопль умирающих в каменном городе,

Чьи стены упали от трубного голоса,

И старцев в проказе, скулящих на холоде,

И чёрные шапки верблюжьего волоса.

 

Центуриев Рима со взглядами важными,

Мечи осаждающих, трупы поверженных,

И вой легионов за стенами-стражами[1],

Как ангелов падших из Рая отверженных.

 

В долине Еннома, в кострах догорающих,

С костями и мясом, в золу обращёнными,

Под чёрными тучами к Богу взывающих,

Ушедших из жизни, увы, непрощёнными.

 

Пройдя сквозь портал деревянного храма,

Где в окна стучится пожухлая осень,

Вдруг вспомню я Сима, потомка Адама,

Чьи волосы тронула белая проседь.

[1] Строки «И вой легионов за стенами-стражами» — не выдумка, при взятии Иерусалима в 72 году полководцем Титом римские легионеры за стенами Иерусалима кричали так сильно, что в долинах стоял гул, и многие граждане просто не могли этого вынести. Психическая атака.

Таверна «Тёмная новь»

В таверне у кладбища «Тёмная новь[1]»

В меню, однобоко, лишь постные блюда,

Старый бармен, приподняв кверху бровь,

Листает журнал «Настоящий Иуда».

 

В этой таверне есть несколько блюд:

«Скверна» — приправлена розовым маслом,

«Ревность», «Убийство», «Обыденный блуд»,

«Слёзы понтифика», «Доля несчастных».

 

Готический стиль с погребальной плитой,

Здесь дополняют пространство — декора.

Крылья архангела белой дугой

Над аркой оформлены с часа раздора[2].

 

При входе в таверну рисунок змеи,

Хвостом обвивая эдемскую деву,

Он занял пока что участок земли,

Но яд уж стекает по страшному зеву.

 

Рыжей Лилит[3] — опостылела прыть,

Вяжет язык от «Убийства» и «Скверны».

Странно: в таверне ей хочется выть,

Это от прошлой той жизни, наверное…

 

На руку блудница склонила главу,

Все рыжие локоны стянуты в косу,

И смотрит Лилит на праматерь — Луну,

Не будет ей в вечности быстрого сносу!

[1] Новь — не паханная ещё земля, целина.

[2] С часа раздора — со времён войны на небе.

[3] Лилит — демоница, легендарная жена Адама. Лилит никогда не бывает одна, по древним преданиям, её свита состоит из 13-15 демонов. Остановить её от вредительства людям могут три ангела: Санви, Сансанви и Семангелаф.

Златовласая Тай

Когда день упадёт к концу,

Когда криком зачнётся ночь,

Я пошлю через лес гонцом

Златовласую свою дочь.

 

На коне через тёмный лес,

Удилами закусит мрак,

Через пряди златых волос

Будет виден редут собак.

 

Пеший жалок, когда один

Против мёртвых в ночной тиши,

И доро́гой, в обход трясин,

Крик звериный в лесной глуши.

 

И обступят под лунный гимн

С четырёх крестовых дорог,

И слетятся с больших вершин

Те, кто в злобе стал одинок.

 

Дочь! — смелее в далёкий край,

Тай, пришпорь вороных коней,

Там в долинах живущих рай,

Доскачи же туда скорей.

 

Когда день упадёт к концу,

Когда криком зачнётся ночь,

Я пошлю через лес гонцом

Златовласую свою дочь…

Красный бант (Прощальное письмо)

Моя цикута[1] на столе, пишу вам в поздний час,

Собака воет на дворе, жалеет, видно, нас.

За окнами идёт снежок, а где-то вдалеке

Струится колокольный звон от площади к реке.

 

Сегодня что-то занемог и не развёл камин,

Пыль не протёр со старых книг, не осмотрел картин,

А там полотна в прахе все, от времени в трухе,

Но это время лечит нас, живём, как есть, в грехе.

 

Перо в чернильнице смочив, я подношу к листам,

Да, виноват был я, кичлив, простите мя, мадам,

Что я по жизни гробовщик, а не какой-то франт,

Возьмите вексель мой себе, купите красный бант.

[1] Цикута — одно из самых ядовитых растений.

Свет и Тьма

Свет не есть — Тьма,

Он — Свет.

Значит, при свете дня

Смерть меня может найти,

Если во свете — я…

 

Если во тьме ходить,

Тьма меня скроет? —

Нет!

Может быть, даже тьма

Хуже, чем яркий свет.

 

Свет привлекает — Тьму,

Тьма — ненавидит Свет,

Значит, есть время тьме —

В свете искать ответ.

 

В сумерках, стало быть,

Там, где игра теней,

Смерть поубавит прыть,

Ну, да и чёрт бы с ней.

 

Сумерки, Свет и Тьма,

Дни, времена, года,

Время живых есть — Свет,

Тьма — она смерть всегда.

Последний приют

Каменный дом над землёй, он хорош собой,

Перед вратами охранник крылатый мой,

Старая изгородь, звон колокольный есть,

Девушка в чёрном, имя которой — месть.

 

Разные судьбы и в мраморе, и в граните,

Чёрное солнце под утро взойдёт в зените,

Лица и птицы крылатые, словно в латах,

Перед дворцом, где в сутане лежит прелат сам.

 

Солнце над местом не светит, но только тлеет,

Изредка искры бросает в цветы аллеи,

Спящим надежду вселяет при входе камень,

Надпись гласит: «Дорогие, мы вместе с вами».

 

Чёрные дни пролетают над этим местом,

Где оглашается воздух иным благовестом,

Гордые во́роны, кости, ажурные склепы,

В каменном городе чёрные призраки слепы.

Пир на костях

На дверях старой церкви чугунный замок,

Над могилами кладбища тёмные лица,

Шепчет тихо мне змей: «Прочь отсюда, щенок», —

И клюёт на костях что-то чёрная птица.

 

Пир в разгаре. Снуют меж могил чернецы,

С коробами для душ бродят ловчие праха.

И слетает к погосту, садясь на кресты,

С неба звёздного странная бледная птаха.

 

Бес в ночи потащил чью-то душу, ворча,

Выбираясь из тьмы, изрыгая проклятья,

И стенала она, мёртвым гласом крича,

И хваталась руками за чьи-то распятья.

 

Я на время уйду, нет, не стану я ждать,

Когда снимут замок и откроют мне двери,

Над престолом, как голубь, вспорхнёт благодать,

Бог пройдёт по земле, возмещая потери!