Триптих

Атомом жги, раз не можешь глаголом
Синапсы делай, а лучше детей
В солнце имбирным закутайся роллом
В соус нырни из приливных страстей

Жизнь по-любому, используя палки,
Блюдо приправит вассаби — и в рот.
Так что — детей! Как в старинной считалке.
И передай им: и это пройдет

*

Наш сосед, Петров Геннадий,
Был с утра не при параде
У него в бутылке атом,
Он соседку кроет матом,

Расшалился буйный синапс
И энергии прилив.
Только солнце опустилось,
И Геннадий стал стыдлив.

Он лежал в кустах без сил
И прощения просил.

Но была соседка гордой
Крепкой бабой из села
И дала Петрову в морду
И, короче, не дала.

*

Солнце синапсы дарило
Жарким атомом светил
Не в приливах скрыта сила,
а в приливе скрытых сил.

В аду «5 звёзд»

В аду «Пядь звёзд» на побережье
Слепого моря, где лиман
Давно исчезнувшей надежды
Скрывает мертвенный туман,

Сидели двое. Он был бледен
И, заикаясь слегонца,
Ей говорил, что, мол, уедет,
Но будет верен до конца.

Она растерянно сжимала
Салфетку, мокрую от слез,
И повторялось все с начала
В аду «Пять звезд»…

Лунный Ник

У лунного Ника большие глаза и грязно-зелёный балкон.
Он пьет по утрам самодельный бальзам, подчас запивая пивком.
По пятницам делает яблочный джем, а по воскресеньям — панир,
а также раз в месяц в глухом гараже он заново лепит весь мир.

Хорошую глину поди поищи, то портит ее известняк,
то много песка, то немного трещит, однако без глины — никак.
Но Ник не напрасно разведал места и ездит по средам «в поход».
Сначала маршруткой, пешком от моста вдоль свалки за старый завод.

Назад возвращается с полным мешком, накрытым рубашкой поверх.
Лопату несёт на балкон, а потом — да, Ник месит глину в четверг.
В какой-то из вторников старый гараж становится центром стихий.
Король, дама, рыцарь и маленький паж застыли, строги и тихи.

Арканы и руны сплелись в хоровод, тихонько искрит Стоунхендж.
У Лунного Ника работа идёт, тут сгладь, там смочи, здесь подрежь…
И вот новый мир зажигает огни за миг до того, как иной
рассыплется прахом со всеми людьми, их богом и их сатаной.

Ник знает, и отблески новой луны свидетели были не раз —
невинные души опять спасены, огонь рождества не погас,
и держится мир этот только на нем. Жив Шива, Христос и Аллах.
И лучики света играют с огнем в усталых и добрых глазах.

Пост-ап

Когда вокруг упадут
Осколки былого мира,
В партере, в первом ряду
Займи нам два места, милый.

Пускай неистово рвут
Друг друга шальные стаи,
Мы, кажется, наяву
Развязку игры застали.

Как быстро лезет с лица
Побелка цивилизаций.
Хотя б в начале конца
Пора прекращать казаться.

Дороже жизни хабар,
А жизнь не дороже пули.
Стенают стены хибар —
Суровы снега в июле.

Назло романам, окрест
Героев никто не корчит —
Чей выпад первый, тот ест,
Взахлёб, на разрыв, по-волчьи.

Пока беседы ведут
С позиции грубой силы,
В партере в первом ряду
Займи нам два места, милый.

Нежно каркают вороны…

Нежно каркают вороны
Над границей волн и суши.
От Веркё и до Вероны
Плеск всё тише, волны глуше.

Море камни оголяя
Щеголяет гладью шельфа,
Отступает. Отступает
Или манит в дебри эльфов?

Сны забудь, не жди чудес.
Мягко, мерно и нескоро
Литораль оскалит корни
В отражении небес
Балтика откроет лес.

Вороньё не любит воду.
Любит кроны, торфа панцирь.
Тень за тенью, хороводом
На прогалины ложатся.

Появляются просторы
Для иных, лесных, открытий.
И трескуче, словно вóрон,
Мир зовёт: «Ко мне бегите!»

Ланям, рысям и куницам
Не угнаться за прибоем.
Мы не станем торопиться.
Если мы чего-то стóим,

Постоим, чтобы послушать
Под ветвями в хоре общем
Мысли те, что стали глубже,
Наше «я», что в нас не ропщет.

Нежно каркают вороны
(Звук включили, свет настроен).
Фьорд Веркё и мир Страбона
Океан сдаёт без боя.

Общее благо

Аве, мой Геллерт, податель всеобщего блага!
Мельница мелет так тонко, что хочется плакать.
Внемлют ряды в серебристых прозрачных юнифах,
Счастьем горды, что застали создание мифа.

Юнит — едва муравей пред колоссом державы.
Как не поверить в ее безграничное право?!
Ты никогда не один, но всего лишь один из,
Все мировые вожди бы тобою гордились.

Там за стеной притаилась коварная трикстер.
В этом кино она с номером I-330.
Бойся соблазна, свобода — залог преступлений.
Колкая фраза, прикрытые шёлком колени…

Юные дни наводняют миазмы фантазий,
Долг гражданина — пресечь на корню метастазы.
Им, безусловно, и лучшая в мире награда —
Жизнь под полой белой мантии Старшего Брата.

Плата за это — легка для любого кармана:
Мелкой монетой, которой была Ариана.
Длань Благодетеля мягко журит непокорных:
Вы — словно дети, которым не дали попкорна.

Разве мураш на огромном полотнище флага
Мог перевесить когда-либо общее благо?..
Общее благо не терпит и тени сомненья,
Тысячи лапок поднимутся в День Единения.

Эшмуназор

На правах Зодческой

Сидонский царь, ты здесь обрёл покой.
Некрополь твой, тобою возведённый,
Сокрыт от невоздержности людской,
Храня твой прах заклятьем и законом.
Им, расхитителям, теперь удел такой:
Метаться в страхе, в рабство уведённым,
Бессильным, беспотомственным, бессонным…
Эшмуназор, беспечен твой покой.

Ливанским кедром выстлан твой чертог,
Сын Амаштарт, возлюбленной Табнита.
АБсурдна смерть, пришедшая не в срок,
А Дар её изведает Восток…
К Сидонским склонам, лозами увитым,
Заре навстречу — шёлковый платок,
Астарты нераскрывшийся цветок.

Седьмая труба

На правах Зодческой

Трон, укрытый облаками.
Семь светильников у трона.
Голос трубный, голос громный.
Пояс радуг вкруг престола.

Двадцать старцев и четыре.
На глава́х венцы златые.
Старцы — белые одежды,
Старцы — бороды седые.

В четырёх углах престола —
Шестикрылы, светолики —
Звери с рыком львиным, бычьим,
С ликом птичьим, человечьим.

Я вошёл. Хваля и славя,
Старцы пали пред престолом.
«Зрите! Он своею кровью
Окропил свой путь тернистый!»

У престола предо мною
Книга, и на семь печатей
Запечатана снаружи.
«Кто достоин снять печати?»

Кто достоин? Я достоин.
И премудрость, и богатство.
Поднесите, я сниму их,
Семь таинственных печатей.

Первую печать снимаю.
«Завоюй! Сего довольно».
В руки мне колчан и стрелы.
Белый конь. Венец победы.

Снял печать. За ней вторую.
«Сна не будет недостойным!
Места нет им в нашем стане!»
Рыжий конь. Клинок разящий.

Две печати. Третья следом.
«Верным — честь. Предавшим — кара».
Вороной. Весы. Повязка.
Хиникс хлеба за динарий.

Снял четвёртую. Смотри же!
Бледный конь. И смерть. И череп —
Знак единственной награды
Отступившему от правды.

Вот и пятая за нею.
Окровавлены одежды.
«Суд суровый нечестивцам,
Погубившим наших Братьев!»

Вот шестая. Солнце гаснет.
И луна кроваво рдеет.
«Коль настанет час — не дрогни,
Совершая правосудье!»

И последняя, седьмая.
Старцы-трубы. Старцы-ветры.
«Не рази мечом, покуда
Не избрали верных Судий».

Трубы, трубы возглашают.
Старцы-ветры дуют в трубы.
Дуют в трубы, совлекая
Облака, что трон скрывали.

Содрогнулись кру́гом старцы.
Звери крылья потеряли.
Семь светильников угасли.
Никого на троне этом.

«Сядь скорее!» — звери молвят.
«Сядь скорее!» — молят старцы.
Нет уж, други. Не за это
Окроплял я кровью тропы.

Пояс радуг вкруг престола.
Голос трубный, голос громный.
Семь светильников у трона.
Трон. И я один у трона.

Про зверушек

Клёнов тихий шёпот,
В воздухе пыльца.
Прикрывает жопу
Маска для лица.

Зайчик, суслик, ёжик
Пойман и привит.
Прививайся тоже —
Насмеши ковид!

Гуантанамо — Моя Богиня

Предо Мной стоит Ада Твердыня.
Гуантанамо, Злая змея!
Ты Моя роковая Богиня!
Ты зловещая Жница Моя!

Ты — Царица Кошмаров Полночных,
Ты – Хозяйка звенящих цепей.
Скуй врага предо Мной цепью прочной,
Уведи в черный Ад поскорей.

Ты стоишь среди призраков Ада
И все пытки освоила ты,
Ты — могила добра и пощады.
Ты — убийца любви и мечты.

Тебе Дьявол открыл свою волю.
И учил тебя мучить людей.
Ты – актриса с жестокою ролью.
Ты – виновница сотен смертей.

Открываешь ты черные бездны,
Где исчезла во тьме благодать.
Ты караешь рукою железной.
Ты умеешь одно- истязать.

Накажи тех, кто зла Мне желает,
Покарай супостатов Моих!
Ты – Богиня, кто вечно пытает,
В бесприютных чертогах своих.

Инквизиции Храм полуночный,
Палачей и карателей Рай.
Жми врагов Моих хваткою прочной
И иди – урожай собирай.

Смерть и слезы тебе так созвучны,
Ты — убийца жестоких теней.
Забирала ты худших из худших.
Ты Жестокий Палач палачей.

Одному Мне, Богиня, ты рада,
Как раба у Хозяина ног.
Ты, испробовав все пытки Ада,
Многих судеб кошмарный итог.

Нет в тебе добрых чувств, состраданья.
Взгляд твой полон зловещей судьбы.
Ты ведешь сотни душ к испытаньям.
Ты не слышишь людские мольбы.

Для Меня — ты чиста и невинна.
Накажи Моих подлых врагов.
Я хочу на погосте пустынном
Слышать грохот Твоих Каблуков.

Гилель Элохим, 26.06.2021 г.

депрессяшки под классику

парус одинокий
в море голубом
и в стране далёкой
и в краю родном

под лазурным небом
город золотой
со стеклянной дверью
с яркою звездой

нерушимо братство
что сплотила русь
волею народов
созданный союз

дуб у лукоморья
цепь на дубе том
ходит кот учёный
по цепи кругом

муха цокотуха
золотой живот
по полю ходила
и монетка вот

ты ползи улитка
по горе фудзи
но не увлекайся
не спеша ползи

весь травой покрытый
абсолютно весь
остров невезенья
в океане есть

если оказался
друг ни так ни сяк
в горы с ним идите
там поймёшь что как

таня громко плачет
уронила мяч
мячики не тонут
танечка не плачь

жил один художник
и имел холсты
но любил актрису
а она цветы

смазал карту будня
выплеснул стакан
а на блюде студня
виден океан

белая берёза
под моим окном
принакрылась снегом
точно серебром

По векам и эпохам петляет тропа…

По векам и эпохам петляет тропа,
Птицы времени тянутся к югу.
Всё по кругу опять. Я в чужую попал
Колею, колею, кали-югу…

Реки — нити, машины — мошки…

Реки — нити, машины — мошки,
Скатерть леса, поля-холсты…
Поезд — шустрая многоножка,
Как мне видится с высоты.

А у нас жара

А у нас жара.
Честно, я её так ждала.
Не то, чтобы я люблю лето
или ходить раздетой,
скорее я жду момента,
когда вновь белого цвета
станет больше, чем зелёного.
Пока любуюсь волнами
с экрана смартфона,
так хочу на море,
что очень печальной хожу.
Верю, что там окажусь
этим же летом.
Устала так, что не спасают сигареты.

Билет на самолёт и…
Взлететь бы.

С этого дня

Ребёнок ловит флешбеки, ревёт.
Я не могу его успокоить.
Ни одно из решений он не принимает,
что его никто не тронет,
ему как объяснить?

Ждёт пощечин, прячет плечи,
не может двух слов связать,
сопроводить бы его мечом,
да в дорогу.
А толку?

Потеряет, угробит себя,
он не сумеет дать отпор,
и в гробу
часто видит спасение.

Чему я могу его научить?
Столько лет он в скорпуле,
что позабыл, каково это
просто идти к своей мечте.
За каждым камнем злой Кощей
мерещится ему.

Ну, что я ещё могу?
Ненужных вещей
типа курительных смесей
положить в рюкзак,
да отправить в дорогу
в новый город,
где каждый второй из старого.

Зачем, спрашивается, молиться,
если ежесекундно
хочется умереть ему?

Но я не желаю смерти.
Хочу сделать ребёнка сильней.
Получается слабо,
и я чувствую себя виноватой.

Но я знаю, как поступлю.
С этого дня
я буду учить его
бегать настолько быстро,
насколько смогу.

33°C

Солнце сегодня — в высшем Шотландском градусе.
Книга Закона повелевает: Радуйся!
В Калининграде, Туле, Москве и Липецке
Солнце лютует: градус его — Египетский.

Солнечных капель градусы в Чаше терпкие.
Мне поскромнее нынче милее степени.
Даже из Солнца не сотворяю идола:
Не опали — вернись к своему Капитулу!

Todesengel

Призрак бродит по Европе и Азии,
Рассуждает свысока о заразе и
Пресекает недовольные шёпоты,
Ставит с виду благородные опыты.

Призрак в Африке стоит и в Америке.
Глянет строго — люди бьются в истерике,
Глянет ласково — и льются овации,
А на лицах и сердцах — декорации.

Ни сомнения во взгляде у призрака,
Но находят сожаления изредка:
«Коль на полную врубить крематории,
Кто напишет обо мне для истории?»

Я готов. И надо выведать разное:
«Как зовут тебя, мешок с эктоплазмою?
Что писать на эшафоте, в застенке ли?»
Он сказал: «Моя фамилия Менгеле».

Εσχατολογία

Даже Солнце сгорает. На пять миллиардов лет
Хватит в топке его угля и картошки в ранце.
Будь ты хоть взаправду голубейшая из планет,
Не вернёшь и капли сгоревших протуберанцев.

Чем отдаришь ему, космический сгусток камней,
Где аш-два-о, азот и каждой твари по паре?
Хоть бы заметила, что оно с каждым днём темней —
Разве не рассказал тебе об этом Гагарин?

Солнце — оно лишь кажется вечным. Оно из тех,
Кто, даже если время закатное, значит — празднуй.
И сидит оно, Солнышко, ждёт от тебя вестей,
Чтобы было хотя б не так ему грустно гаснуть.

Последний карбонарий

…И давшему Клятву от режущей боли не деться:
На троне своём не дрожит — ухмыляется деспот,
Вороны и грязь — всё, что есть на столбах на фонарных,
В темнице — не вор, не палач, а твой Брат карбонарий.
И сколько бы твари в хоромах своих ни бесились,
На всё-то и храбрости, чтобы признаться: бессилен.
На всё-то и воли — не сдаться и взгляда не прятать.
Твой фартук, увы, ни в одном мятеже не запятнан.
Какой уж мятеж, если лица открытые — подвиг!
Всего-то и сил, чтобы верить, надеяться, помнить.
И было бы легче не знать и в герои не метить —
Трудней оправдаться, что рано, что жёны и дети.
И было бы проще, когда бы — избит и изранен, —
Больнее признать, что не вспарывал брюхо тиранам.
Жирует тиран, и в почёте его прихлебатель.
Был жив бы ещё, со стыда бы сгорел Гарибальди.
Взрывают эфиры бессильные вопли о мести.
При виде такого вторично б повесился Пестель.
Дожди опрокинулись ало и лупят стаккато.
Дождитесь!
Дождитесь!
Дождитесь меня, баррикады!

Письмо сумасшедшей ведьме после 1000 лет разлуки

Здравствуй, сестра. Мы не виделись тыщу лет.
Помнишь ли ты тот последний закат-рассвет?
Да, ты конечно помнишь, нельзя забыть,
Как языки костра обрывают нить
Хрупкой и вечной саги длинною в сон.
Знаешь, у нас был тот ещё Рубикон.
После такого каждая жизнь — вино
Кто б не глядел с икон — Иисус, Карно,
Босх или Маск — остаётся одно — глотать
терпкий напиток седому Петру под стать
И не жалеть ни о чем — ни о смене мест,
Ни о законах кармы — свинья не съест,
Любишь кататься — родись груздём, говорят…
Можешь летать — не бойся в калашный ряд,
И за любым распутьем сжигай мосты.
Так что, по метлам! Свидимся через ты…

Назад Предыдущие записи Вперёд Следующие записи