27 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
«Древние были, есть и будут. До рождения человека пришли Они с темных звёзд, незримые и внушающие отвращение, спустились они на первозданную землю. Когда же они воплотились, то создали из себя эти дикие земли и населили их людьми. Они-то и создали всё живое на земле. В наших руках — сама жизнь…».
Слова были написаны древними иероглифами. А ниже, под свитком, было вколото в кожу глиняное изваяние богини. И всё это было вырезано на таком архаичном материале, что могло существовать только в затерянной в джунглях индийской деревушке, в эпоху, когда глина только начинала готовиться к будущему применению. Это очень заинтересовало Даярама. Он тщательно изучил глиняную фигурку. Но нигде не нашёл трещин или вмятин, которые могли бы объяснить назначение подобных предметов. Тогда художник принёс ему целый набор скребков и обломков. Рисунки вокруг статуэтки и надпись на глине были сделаны много столетий назад. Каждый фрагмент фигурок говорил о силе и могуществе древних мастеров. Ни Даярам, ни фотограф не могли объяснить происхождения этих предметов. Но все они казались чем-то похожими.
Тогда художник начал вырезать подобные фигурки, складывая их в витрине. Они делали это всю осень и зиму. На их сторонах художник рисовал тот же символ, только с другой стороны, и добавил в витрину кусок пластилина. Из тех же пластилиновых фигурок мастер вырезал десятки статуэток и сотни глиняных миниатюр. Иногда Даяраму начинало казаться, что статуэтки так же, как и оставленная в витрине фигурка, появились из древней легенды или какого-то другого древнего источника. Но в комнате художника их было несколько сотен, и все, несомненно, принадлежали одному мастеру.
Никто в Каире не знал о существовании галереи. Только после окончания туристического сезона о ней стало известно директору Лувра. Он долго обсуждал этот вопрос с Даярамом. В конце концов, художник согласился. Но он не предполагал, что открытие будет таким быстрым и шумным. Директор заставил его пройти через унизительную процедуру обряда инициации. Даярам всю жизнь помнил этот момент, хотя никто из кхмерских учеников не называл его просто художником, а называли только «Сам». Он был тронут вниманием и уважением к себе. Но почему-то захотел одного: покинуть страну и уехать в своё родное Ош.
А потом всё стало на свои места. Вскоре из Франции приехал знаменитый фотограф, работавший в этом же жанре. Он описал всё, что видел и слышал в квартире Даярама. Когда привезённые фотографии были расшифрованы, разгорелся скандал. Фотограф настаивал на снятии на плёнку всего происходящего. Фотограф настаивал на монтаже фильма, рассчитанного на широкий показ. Даярам отказался от участия в этом историческом эксперименте и выбрал путь на родину. Он увёз с собой все многочисленные картины, наброски, рисунки и письма, дававшие ему жизнь. Многие не находили применения. Но потом кто-то вспомнил про его перевод стихов Матфея и Марка, который вышел в Париже в 1966 году. «Вот это настоящие произведения, а не эти дешёвые иллюстрированные опусы», — решили в Москве.
У Даярама было достаточно средств, чтобы уехать в Ош и полностью посвятить себя искусству. Но перед этим он решил продать свою квартиру. Ему срочно нужны были деньги на съём помещения. Потом на эту квартиру стали предлагать с других квартир большие суммы. Но все они, как на грех, оказывались заняты. А потом началась Перестройка. Жить стало негде. «Чёртов артист», — ругались некоторые. Но Даярам построил себе новую студию неподалёку. Там же он продал все картины, оставшиеся от его прежних мастеров. У него осталось очень немного денег. Но это не испугало его, а наоборот, вдохновило. Даярам приехал на берег моря, повесил над ним огромный красный фонарь и несколько раз в день выходил на песок, чтобы сфотографироваться на фоне восходящего солнца.
Так прошло несколько лет. Работы было много. Денег тоже. Зато жизнь была простая, спокойная и счастливая, и никто уже не напоминал о его прошлом. Ему оставалось совсем немного: написать и издать эту маленькую книжечку, чтобы избавиться от воспоминаний. Но он решил не спешить. Пусть лучше о нём вспоминают ещё несколько лет. Или ещё несколько десятилетий. Можно, конечно, издать её как воспоминания самой Айши, — на это нужны деньги, которых у него нет. Это будет всего лишь рекламный трюк. Ему ничего не нужно. Его душа спокойна. И чиста. Однако он чувствовал, что готов к худшему. Поэтому он решил прочитать свой последний рассказ и потом уже закончить. Книгу опубликовали в прошлом году, и Даярам решил не откладывать дела в долгий ящик. Ему не терпелось узнать, что с ним случилось на самом деле.
Он поехал в мечеть. Молодой и красивый мулла проводил его в подготовленную комнату, показал его место, книги и маленькую чернильницу и исчез. Через несколько минут мулла вернулся. Он нёс в руках маленький свёрток. Даярам развернул его и увидел странную книгу. Это было не то переводное сочинение, которое он заказал раньше. Это был обширный труд некоего султана Мансура о смысле мироздания. Даярам посмотрел название. Мансур жил в XI веке. Книга называлась «Знаки Господа». Книга сразу же показалась ему ужасной. Он понимал, что ведёт себя глупо и недостойно истинной любви к Аллаху, и всё-таки раскрыл книгу наудачу и стал читать. Он почувствовал некоторое разочарование и отвращение, как только дошёл до описания ритуала мистерии. Почти на каждой странице он находил неприятные и непристойные иллюстрации. Прочитав несколько страниц, Даярам бросил книгу на пол. Некоторое время он сидел неподвижно, вспоминая пережитый ужас. Потом встал, погасил свет и вернулся в кабинет. Там он сел перед окном и долго глядел на усыпанную звёздами ночную мглу. Потом поднял голову, посмотрел на запертую дверь и долго смотрел на потолок, как бы ожидая, что в его, человека тонкого и мистического, душу опустится волшебный свет, который разгонит темноту, прогонит кошмар, облегчит страдания и подтвердит силу его чувств… Но никакого света не пришло. Тогда он отошёл от окна и лёг на диван, а когда стал засыпать, мысли, ускользая от его воли, снова и снова возвращались к рассказу.
Утром Даярам встал рано, с улыбкой и счастливой усталостью на сердце. Он налил себе чаю и сел у окна, глядя, как две маленькие медузы, словно в молитве, протягивают друг другу свои тонкие руки. Он думал о прошлом, о своей работе и будущем. Потом раздался осторожный стук в дверь. Это был доктор. Даярам встал навстречу старому другу. Они обнялись и расцеловались. Лицо доктора было грустным и озабоченным. Он сел на диван и с минуту глядел на своего друга. Потом спросил:
— Ну, Даярам, как идут дела?
Даярам улыбнулся и кивнул на чай, который стоял на столике. Доктор с минуту колебался, но взял стакан и одним глотком выпил чай.
— Ну, ты все понял?
— Чего тут понимать, понятно. Только у меня такое ощущение, что тебе надо полежать ещё немного.
Доктор долго молчал. Потом кивнул, вынул из кармана коробку спичек и вынул из неё длинную коричневую сигарету.
— Это когда ты это сжёг? То самое, что у тебя во рту было?
Даярам улыбнулся, но промолчал.
— Давно надо было сжечь. Но я не решился…
Доктор курил молча, выпуская кольца дыма. Наконец он спрятал сигарету и откинулся на спинку дивана.
— Расскажи что-нибудь про своего святого, — предложил он.
Даярам сел напротив. Когда он рассказывал о своём учителе, доктор задумчиво кивал головой. Даярам рассказывал про свою пещеру, про каменную плиту, камень, на котором они сидели, когда в пещеру заглянул олень, про свой дневник, про свой портрет на стене, на котором он был изображён в полный рост, и особенно про своё видение в детстве — как он, ничего не понимая, бродит по чужим полям и рощам, ищет людей и давно уже потерял всякое представление о времени. Наконец, он кончил и понял, что доктор уже ничего не говорит, а только слушает. Они долго молчали. Потом доктор встал.
— Ну что же, — сказал он. — Вижу, ты почувствовал, что должен заняться собой. А с этим делом мне помочь трудно.
Он положил на стол две золотые монеты и слегка улыбнулся. Даярам спрятал их в карман и тоже встал.
— Спасибо, — сказал он, — всё было очень интересно. Пойду к себе.
Доктор проводил его до двери.
— Завтра приходи, — сказал он. — Посмотрим, что удастся сделать. А сейчас извини, надо отдохнуть.
Даярам вышел, и в этот момент доктор вытащил из-под кровати пустую бутылку из-под портвейна. Он открыл её, налил из крана на столе немного жидкости, выпил, закрыл кран, взял со стола лампу и вышел в коридор. Даярам оглянулся, но доктор уже закрыл дверь. Даярам опустился на стул. Глаза у него щипало, по телу ползло что-то мокрое, и страшно хотелось спать. «Ничего страшного не произошло, — думал он, — совершенно не страшно, всё это в порядке вещей. Не всё коту масленица. Зачем обманывать себя? Ведь я не стал бы делать этого с каким-нибудь другим брахманом… Надо лечь спать, — сказал он себе. — Надо… Но как? Завтра ведь… Это будет нелёгкий день». Он и не представлял, насколько он будет трудным… Впрочем, неважно.
«Ложись спать, — сказал он себе. — В конце концов, что ты можешь сделать в Москве? Узнать что-нибудь о судьбе брата? Этого мало. Это опять те же самые разговоры… Но ведь это даже не разговор, это даже не письмо. Разве письма могут говорить? — Даярам усмехнулся. — Написать, что я молюсь за него? Не положено, конечно, но можно было бы и послать. От души. И в Россию бы отправили. Да, именно. Ведь нет страны, где не несли бы сейчас в храмы его фотографию. Не только это… Вся страна, наверное, не приняла бы, но главное — если б и приняли, не стали бы обвинять в национальных предрассудках».
Тут Даярам вспомнил — где-то в «Джаната», кажется, это было, мелькнули такие слова: «Москва метит даже своих сынов». Неожиданное открытие. Почему? Может, Москва — это меч Аллаха? Аллах метит своих сынов? Откуда такая уверенность? И разве можно метить сынов молитвой? Это меч брата. А если клинок выдернут из ножен? Почему этого не случилось, пока брат ещё жив? Чтобы спросить, есть ли загробная жизнь, нужно сначала воскреснуть. Конечно, ещё не сегодня. Но потом… Да… Потом можно будет спросить. Если ответа не будет, значит, это не загробная жизнь. Тогда что? А ничего. Всё просто. Человек — не эфиоп, как думают глупые европейцы, а белая обезьяна, у которой в глазах десять тысяч рогов. Если он не раскачивается во время сна, это говорит о внутреннем беспокойстве, вызванном всем тем, что наполняет его ум, и чем- то ещё. А то, что во время сна он выдаёт вслух, совершенно точно свидетельствует о внутреннем расстройстве. Во сне он думает не только о себе, но и о всей деревне, и других людях, и о внешнем мире, и о стране, и о других людях… Но это ещё не всё. Через десять тысяч рогов о внешнем мире знают только два человека — мулла и он сам. Но они не говорят ни с кем. Один слушает, а второй думает. Вот и всё, что знает о внешнем мире белый человек. Поэтому ни о каких загробных мирах не может быть и речи. Конечно, есть мистики. Но они не живут в деревне. А она всего в километре от деревни. А они живут рядом с ней. Если бы мулла жил в деревне, разве он не обратил бы на это внимания? А если он не знает о загробных мирах, то разве он не обращает внимания на других? Если все белые люди сходят с ума, а мулла говорит, что все белые люди не имеют ничего общего, то что это, как не инфернальная пропаганда? А если мулла считает, что все белые люди — мусульмане, то, конечно, никакой разницы нет. У муллы нет ничего общего с нами, раз он считает, что мы все поголовно мусульмане. Никакой разницы нет и между муллой и другими людьми. Главное — мулла думает. А другие думают о том, что он думает. А что думают другие люди, то мулла думает. Поэтому здесь и есть истинная деревня. А нет её нигде. Поэтому люди так ненавидят муллу. Они не считают, что это он придумал загробные миры, а сами придумали всё остальное. Поэтому они живут так же, как он. Просто они забыли, кто именно придумал загробные миры, и поэтому ненавидят муллу. Но у них нет на это никакой причины. Никакого муллы они не понимают. Это понимает только мулла, который здесь живёт».
*
Подумав, Сфинкс сказал:
— Ладно. Я верю в то, что есть загробные миры. Я уже устал от всех этих учений. Дай-ка я выберу, в чём ты прав, а в чём нет. Если я соглашусь с тобой, ты дашь мне черепаху? Только не какую-нибудь, а самую что ни на есть большую.
Тут Сфинкс, видимо, почувствовал что-то. Он махнул рукой и сказал:
— Ладно, ладно. Я не против. Только ты, ради Аллаха, убери её подальше. Чтоб я не видел.
Сфинкс вдруг стал очень грустным и вскоре затих. А когда пришёл мулла, он попросил его закопать черепаху.
26 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
— ПАЭЭ — это воплощение Дискордианского общества, о котором вы узнаете больше, но станете понимать меньше. И первое, о чём вы поймёте, это… — Бирманский Агент посмотрел на ЙЦУКЕНЕ, — что ваш друг, — сделал он быстрое движение рукой, — в полном одиночестве сидит сейчас напротив. Поэтому следует, надеюсь, говорить на всеобщем. Вы не возражаете? — спросил он у ЙЦУКЕНЕ.
ЙЦУКЕНЕ отрицательно покачал головой.
— Тогда я поясню своё замечание, — сказал Бирманский Агент. — Я хочу сказать, что здесь мы в полной безопасности. Всё это время каждый из присутствующих здесь был абсолютно уверен, что чувствует присутствие другого. Но если бы это было иначе, это не было бы тайной, не правда ли? Я думаю, что каждый из вас испытал бы волнение и радость, услышав подобную фразу из уст человека, который является членом нашего Дискордианского общества. А сейчас вы можете спросить себя, что происходит? Каковы доказательства моей искренности? Когда я говорю: «ЙЦУКЕНЕ», вы — это вы, и вы не можете отрицать, что это так. Вы даже не можете вообразить себе ни малейшей возможности в этом усомниться. И именно то, что вы испытываете, есть и выражение вашей совести.
А теперь что касается моих слов насчёт вашего друга. Здесь, в нашем обществе, я не могу быть «вами», не являясь «мной». Иными словами, когда бы я ни назвал ЙЦУКЕНЕ своим другом, это будет «я». А я не знаю, кто я. Могу только сказать, что, когда я сказал это, я сделал именно то, чего хотел. Возможно, я принадлежу вашему обществу на словах. А быть «мной» я не имею права, иначе я был бы шизофреником. Ну вот, конечно. Я сболтнул больше, чем надо. Но я верю, что, кроме меня, об этом никто не знает. А раз так, то зачем мне о чём-то рассказывать? Поэтому, ЙЦУКЕНЕ, я совершенно не имею причин для беспокойства.
С вашего позволения, я хотел бы вернуться к нашей беседе и к вопросам, которые у вас были на сегодня. Мы уже говорили, что это не настоящий вопрос. Настоящий вопрос — это ответ. На первый вопрос: что такое Изначальный Свет? — вы, конечно, так и не ответили. На второй: что такое Хранители? — опять-таки не ответили. Но главная проблема не в этом, и даже не в том, что вы можете на эти вопросы не ответить, а в том, что отвечать на них вам придётся самим. Так что вопрос, ответ на который вы не дали, имеет к нам отношение постольку, поскольку мы его задаём. А раз так, то давайте вернёмся к нашему маленькому прошлому. Что такое наша раса? Я имею в виду — как объект их научных и медицинских исследований? По-прежнему ли мы являемся объектом? Мне кажется, что речь идёт о чём-то гораздо большем, чем о наших исследованиях.
И опять я буду вынужден вернуться к вашему вопросу, который, на первый взгляд, звучит невинно. На самом деле, я имею в виду, что вы во многом пытаетесь копировать методы, применявшиеся по отношению к другим видам, и это, возможно, является самой большой вашей ошибкой. Дело в том, что копировать кого-то другого — всегда ошибка. Это просто означает, что человек копирует себя. Но поскольку мы, мы все — это мы, то попытки копировать нас слишком сложны, чтобы они вообще могли иметь место. Поэтому под копированием я понимаю лишь способы, с помощью которых мы можем, подобно психическим вирусам, мутировать, расти и меняться. Это не значит, что мы остаёмся тем же самым. Мы меняемся. Нас слишком много, чтобы копировать кого-то ещё. Мы не принадлежим ни к какой расе, мы не принадлежим ни к какому миру — только к одной культуре, которая знает это, именно к этой. И она говорит: «Я не хочу делать это! Я не хочу больше этого делать!» Но почему? Потому что не только этот человек, но и его родственники — или, если быть более точным, предки — не смогли это сделать. Поэтому ум, который заботится о будущем, стар и серьёзен, а это означает, что он разбирается в прошлом, чтобы понять, куда может двигаться это прошлое и куда могут развиваться сами события. Это древний, спокойный ум, который не делает никакой серьёзной глупости, и поэтому он — это я. И когда происходит такая вещь, как я, вы говорите, что это ум чего-то другого? Я так не думаю. Когда вы говорите, что это ум чего-то другого, вы упускаете из виду свою собственную природу. Когда вы говорите, что это ум ума чего-то другого, вы упускаете из виду и свою собственную природу тоже. Это и есть вы. Как бы вы ни называли это, вы просто видите свой ум. Но как бы вы ни называли это, это не может быть вами. И каким бы языком вы ни называли это, вы просто говорите про себя, про этот свой ум, а это не вы. Даже если вы говорите: «Я — это я», — это тоже не вы. Это ваша собственная ограниченность. Это ваш ум. И если есть препятствие, которое он может пройти, то это не препятствие, а препятствие саморефлексии. Есть проблема, есть вы, и есть ум, которого проблема затрагивает. И если у этого ума проблема, вы должны действовать на основе своей собственной ограниченности. И это ваше единственное отличие от природы вещей.
26 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Ехови, Создатель, сказал:
— Я овеваю землю своим дыханием, и является человек и спрашивает: «Кто я такой и каково моё предназначение?» И я дарую ему моё лоно и наполняю его дарами, чтобы он превзошёл всё, что только может быть в сотворённом мной мире. И потом я велел ему следовать в мою землю, и он спустился к народу Корикута, и когда тот узнал его, то громко приветствовал его, и начались жертвоприношения. А когда он вступил в ту землю и поселился в пещере, с ним стали происходить чудеса и знамения, ибо тут было много мастеров, умеющих управлять человеческими телами, но немногие имели способности к созерцанию. И они стали с великой охотой приходить к нему, ибо видели его многочисленное и весьма чистое сердце, и прониклись уважением к его духу и качествам, и начали со всей возможной преданностью служить ему.
Так продолжалось несколько лет. И Корикут полюбил Ехови и стал у него завсегдатаем. И было в царстве его два человека, которых Корикут постоянно наставлял, чтобы они стали его друзьями. Первым был Рама, сын царя. Он обладал многими познаниями и был мудрым и учёным. Корикут часто приглашал его к себе и беседовал с ним о предметах возвышенных. Вторым человеком был Икшваку, сын кшатрия, конного воина. Он был одним из самых блестящих во всём войске, ибо умел выезжать на охоту и участвовать в боях и отличался огромным ростом. И каждый день Корикут проходил с ним все четыре стороны света, посвящая его в тайны подвижничества. Он часто говорил ему о духе. И вскоре Икшваку понял, что Корикут обладает истинной мудростью. Это укрепило его в намерении стать его другом, и он полюбил его ещё сильнее.
И вот, в один из дней, Корикут сделал знак Икшваку, и тот вошёл к нему в спальню. Корикут обнял его, прижался к нему и сказал:
— О Икшваку, я наделил тебя всеми сокровищами мира, дал тебе силу повергать в прах врагов, даровал власть над пятью областями мира и приготовил для тебя царства, где обитают живые существа. Теперь я хочу, чтобы ты как друг свёл меня с одним человеком. Но этот человек далеко отсюда. Он скрывается от меня и никогда не будет со мною встречаться.
И тут его охватила грусть, он спросил:
— Кто же он? Как его зовут?
И Икшваку ответил:
— Это ты сам. Я уже знаю, кто ты. А сейчас запомни, что, когда ты отправишься к нему, чтобы поговорить с ним о чём-нибудь, ты должен быть в полном здравии. Иначе он не согласится встретиться с тобой.
И Корикут рассказал ему, как найти того, к кому он хочет пойти. Икшваку кивнул.
— Но скажи, мой господин, ты уверен, что тот, к кому ты пойдёшь, захочет встретиться с тобой? Я думал, что в большей степени он захочет вступить с тобой в поединок, да?
И Корикут сказал:
— Нет, мой друг. Он больше не будет сражаться. Теперь он будет жить с тобой в мире.
И Икшваку на прощание сказал:
— Обещаю тебе, что, когда ты встретишься с ним, он будет самым счастливым из живущих на земле.
И Корикут ушёл.
Икшваку вернулся в своё поместье и стал жить там, наслаждаясь жизнью. Но он не забыл слов, сказанных ему Корикутом. С тех пор он проводил в одиночестве всё время, проводил каждый день по нескольку часов, заставляя себя, чтоб не бояться неведомого, погрузиться в забытьё. Его стали одолевать тревожные мысли, а мысли об Икшваку, наоборот, приносили ему некоторое облегчение. И вот, когда он погружался в дремоту, ему казалось, что он видит Икшваку. И он говорил:
— Икшваку, я не могу уснуть, Икшваку.
А Икшваку отвечал:
— Я здесь, мой друг.
И Корикут снова спрашивал:
— Икшваку, кто ты? Скажи мне, кто ты?
И Икшваку говорил:
— Я — ты.
И они продолжали беседу.
— А разве ты не Икшваку? — спрашивал Корикут.
А Икшваку отвечал:
— Я — это ты.
И Корикут опять спрашивал:
— А кто я?
И Икшваку отвечал:
— Ты — это я.
Корикут же говорил себе:
— Я больше не могу, не могу! Как же я тогда смогу заснуть!
И он просыпался. И так продолжалось очень долго. Постепенно его уста потеряли способность произносить слова, мысли стали рассеиваться, и он почувствовал, что уже находится в другом мире. И не мог понять, в какой именно стране, в которой он живёт, он находится.
Однажды он проснулся и стал вспоминать своё последнее видение, и оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку, и его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и снова провалился в сон.
На другой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и снова провалился в сон.
На третий день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и опять провалился в сон.
На четвёртый день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и опять провалился в сон.
На пятый день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и опять провалился в сон.
На шестой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о своих слугах.
На седьмой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку.
На восьмой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку.
На девятый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На десятый день он вспомнил о слугах Икшваку.
И на одиннадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На двенадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На тринадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На четырнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На пятнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На шестнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На семнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На восемнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На девятнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.
На десятнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку…
26 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
«Эру Единственный, кого в Арду называли Илуватар, был всегда. Его армия, славившаяся своим техническим совершенством, была хорошо оснащена — но, к сожалению, имела странную слабость к развлечениям. Почти все его войны вели к мести и смерти, а в ритуалах Единственного, которые, как верили, Эру наблюдал в темноте, чувствовалась постоянная тоска по утерянному раю… до тех пор, пока не случилось так, что Великий Враг окончательно понял, что он уже ничему не служит, — и тогда он создал всё то, что люди называют жизнью. В этом была воля Единственного — но всё равно это казалось жутким кощунством. Люди поняли это лишь тогда, когда Единственного не стало. Многих это сильно шокировало — ведь в распоряжении Великого Врага был целый мир.
Среди немногих, считавших, что его смерть не была чудовищным злодеянием, был Ульмо. В одиночку ему ничего не стоило бы уничтожить и всю эту гигантскую армию. И всё же он не нападал. Вместо этого он сотворил мир, в котором живёт, — настоящий небольшой живой мир, похожий на человеческий. Но наш мир не чета прежним. Не просто напоминает, но есть копия всех других миров. Миров, в которых жил сам Великий Враг. Их всего два: наш и мир Эльдамира. Жизнь и смерть. Мир Эльдамира — это его улей, мир, который построил он сам, который есть его особняк, который он держит в руках. А на самом деле этот улей и все эти миры находятся совсем в другом месте…
Так вот, братья и сёстры, этот улей — не более чем система зеркал, перенесённых в прошлое. В них отражается всё, что делал Великий Враг. Каждое зеркало — это часть огромной библиотеки, целиком, от начала до конца, созданной им. И наши зеркала отражают в себя всё, что он создал. Пока мы смотрим на Великого Врага, перед нами предстаёт само Время. А его мир — как бы наш дом, жилище, где живёт Великий Враг. В том месте, где живёт Враг, время тоже течёт, и движется, и меняется. Оно никогда не стоит на месте, и время никогда не возвращается. Вечное настоящее времени никогда не знает ни прошлого, ни будущего. Время невозможно остановить и удержать. Если тебе случится там побывать, ты поймёшь, что это такое. Но там нет времени, там только мир, мир без времени и… без памяти. Это огромный сад памяти. Нет ни пространства, ни времени, ни прошлого, ни будущего, ни меня, ни кого-то другого… там всё давно испарилось и сменилось ничем.
Пространство, которое кажется нам землёй, в действительности не существует. Пространство — это бесконечность, а наше настоящее и будущее, само время и всё остальное там не имеет места, потому что всё там исчезает и сменяется ничем. Это царство вечного Настоящего. Это чисто теоретический вопрос. Всё, о чём я здесь говорю, пока ещё относится к действительности. А что такое сама эта действительность? В нашем человеческом мире нет никакого Настоящего. Мы живём только нашими мыслями и нашим воображением. Поэтому ни настоящего, ни прошлого, ни будущего не существует. Реальность и есть пустота. Пустота — это и есть настоящее и будущее. А что такое пустота? Это отсутствие вещей. Пустота — это и есть лишённый всего ум. Ум — это то, что движется. Пустота есть пустота. Пустота и есть я. Всё остальное — просто не существует. Это всё, о чём я говорю. Это настоящее, которое растворяется и исчезает в пустоте, которая и есть я. Я есть то, чем я являюсь. Я есть именно то, чем я являюсь».
Дигамбара, который в эту минуту говорил, даже и не подозревал, что всё то, о чём он только что говорил, на самом деле бессмысленно. Но поскольку это было учение Будды, которое понимал только он сам, это учение показалось слушателям очень интересным и произвело на них сильное впечатление. Когда Дигамбара окончил говорить, возникла долгая пауза. Многие удивлялись. А потом все пали на колени и стали петь мантры. Ошеломлённый этим Дигамбара не знал, что делать. «Что за чудеса?» — думал он. Но, хотя всё было непонятно, некоторые вещи его всё-таки удивляли. Например, то, что тело Будды и Санкхара появились одновременно и в одно и то же время, было вполне естественно. То, что в группе его всё время сопровождал Читта Махарадж, было вообще невероятно. Поразительным было то, что вокруг Дигамбары в таком огромном количестве стали появляться различные животные — звери, птицы, насекомые, а в небе, прямо над ним, появилась огромная птица феникс.
А потом произошло то, чего Дигамбара никак не мог предвидеть. На самом видном месте в зале, где всегда стоял огромный самовар, где всегда лежали свёрнутые в трубки туласи и писания, теперь стоял медный поднос с чайной чашкой. На этот поднос Дигамбара поставил коробку с махамудрой. Открыв коробку, он увидел, что его ученики, остававшиеся в зале, продолжают петь и танцевать. Но в то же время они исчезли. Они превратились в маленьких серых мышек. А на их месте появились коричневые муравьи и стали есть махамудру прямо из коробки. В течение нескольких секунд ничего не менялось. Но потом всё изменилось. На месте махамудры возникла розовая гора, а по её склонам начали подниматься ввысь жёлтые и красные облака, как будто всё это было делом чьих-то рук и исходило от самого Дигамбары. Затем облако растворилось в воздухе. Но на его месте остались куски благовонного вещества, похожего на пудру. Оно пахло как хлопок. Вокруг образовались новые облачка и маленькие молнии.
И вдруг этот волшебный образ исчез, и на его месте появилось что-то похожее на холм, в центре которого стояла красная палатка. И Дигамбара увидел на нём человека, который пел и играл на тонком бамбуковом ксилофоне, а вокруг сидели люди с маленькими колокольчиками в руках. А рядом с палаткой висели двадцать больших колец с изображениями цветов, листьев, бабочек и странных существ. Все люди вокруг были одеты в чёрные шерстяные балахоны и красные колпаки с павлиньими перьями. Между людьми летали бабочки и стрекозы. Всё это было похоже на театральный спектакль, а люди в чёрном изображали духов и играли на тонком бамбуковом ксилофоне. Их было двадцать два, и в середине их рядов сидела Будда Шакьямуни, у которой на поясе висел колокольчик. И этот большой золотой колокольчик, и они сами, сидящие вокруг Будды, и её собака, сидящая рядом с Буддой, все они были точно такими же, как и тот, другой, очень-очень древний призрак, который поднялся из пропасти, чтобы помочь Дигамбаре. Так ясно Дигамбара вдруг увидел этого человека, всё его внутреннее лицо, понял, что это и есть Великий Монг.
Все лица в двух разных хрониках имели различную форму, но облик Великих Монгов был таким же, как и у их изображений в книге «Тантры», только у одного он был золотым, а у другого – синим, но главное было не в этом. Главное было в том, что Дигамбара вспомнил, кто он такой, и, глубоко задумавшись, стал рассматривать всё то, что находилось вокруг: там были другие Монги, женщины и дети. Всё это выглядело очень уморительно. Но и это было не главное. Дигамбара вспомнил, кто он сам такой и как он попал в этот театр. «Да-да, я Дигамбара, который пришёл посмотреть в Великой Пустоте пьесу», – понял он. И он засмеялся. А потом посмотрел вокруг и увидел ту самую сцену, где разыгрывалась пьеса. А потом посмотрел на себя, на плечи, на свои лопатки, спину и грудь. И всё стало ясно. Всё становилось ясным. Всё складывалось из крошечных кусочков, которые иногда даже исчезали, но потом появлялись снова, так что Дигамбара видел в себе их все сразу. Но это было не важно. Всё было не важно. Всё было хорошо. И было уже не важно.
26 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Внимайте мне, все священные роды, великие с малыми Хеймдалля дети! Один, ты хочешь, чтоб я рассказала о прошлом всех сущих, о древнем, что помню. Если это подойдёт к месту, я хочу говорить. Но если нет — пусть будет по-вашему. Слушайте же…
Давно это было. В начале времён жил один великий шаман. У него была жена-шаманиха. Это имя мне неизвестно, а вы, дети мои, говорите, что оно вам известно. О чём это я? О том, как был один великий шаман. И было у него три дочки. Две дочери были с виду чуть краше снежинок, третья была краше весенней травы, вся в солнечных бликах. Не то чтоб не внешне, а чуть глубже. Поэтому её имя было Линней. Но она не знала этого и очень обижалась на отца, что он не делает её красивее. Как-то раз она поехала к отцу за сбором целебных трав. Когда она вернулась, у неё начались месячные. И так она скучала без отца, что пошла к его шатру.
У входа в шатёр сидели три старухи — сестра её матери, сестра матери её матери и подруги сестры её матери, которую она очень любила. И спросили они Линней, чего ей надо. И она ответила:
— Хочу увидеть отца.
Старухи ответили:
— У твоего отца нет своего шатра. Хочешь, мы будем твои сени? А когда ты вернёшься, мы устроим для тебя радугу.
Тогда Линней ответила:
— Я хочу, чтобы у меня была радуга.
Старухи сказали:
— Ну что ж, если это так важно для тебя, тогда мы устроим тебе радугу.
Сказав это, они подняли Линней в воздух и унесли её. Вскоре Линней была уже возле отцовского шатра, и ей показалось, что это был тот же самый шатёр, в котором она бывала раньше. Тут вышел к ней отец, и она с криком бросилась ему на шею. В это время к ней подошли три старухи и сказали:
— Это твоя матушка, отец. Ты принёс ей пучок конопли, который взял у мудрой старухи.
Линней засмеялась, узнав их. Старухи сказали:
— Твоё желание исполнилось. Вот твоя мать.
Линней сильно испугалась. Она потребовала, чтобы ей сказали, кто это и откуда она пришла. Отец сказал, что он её новый отец, его зовут Линней Крузо, и что её отец тоже был путешественником, как и он сам, и так же, как она, был убит медведем. Линней, плача, бросилась ему на грудь. И все они долго-долго плакали. Потом они помолились, и мать с дочерью легли спать в своём шатре. Проснувшись, Линней сказала:
— Отец! Здесь где-то должны быть свиньи, которых мой отец приносил в жертву.
Отец засмеялся и сказал:
— Вот они, твои свиньи.
Тут Линней догадалась, что это были не свиньи, а её двойник, её двойник, который притворялся свиньёй. Когда Линней проснулась, он притворился, что его он тоже убил и привёз сюда. Только она вскрикнула, как он исчез. Тогда она поняла, что является той самой Линней, которую привезли в этот паланкин и положили рядом с её отцом. Тогда она успокоилась и сказала себе:
— Какое счастье!
Она решила было отправиться вслед за отцом. Но как это сделать? У Линней не было ничего, кроме немногих вещей, оставшихся в отцовском шатре. Она попробовала влезть на дерево. С одной стороны ветки были усыпаны острыми шипами, а с другой — рыхлой листвой. Она знала, что это самое подходящее дерево для такого дела. Она встала на ноги, надела остроконечную шапочку и уцепилась за ветки ногами.
Постепенно она добралась до середины ствола. Там была довольно толстая ветка, которой она могла держаться. Потом она влезла на самый верх и начала осторожно спускаться вниз. Она смотрела вверх и видела, что ветка становится всё тоньше, а вокруг — всё больше листвы. Сначала она ничего не боялась, но когда стала спускаться всё быстрее и быстрее, сердце её ушло в пятки. Потом вдруг ветки разошлись, и Линней упала прямо в лапы какому-то большому зверю. Зверь повернулся к ней, и она в ужасе убежала в чащу. Отец Линней последовал за ней и скоро догнал. Было так темно, что Линней ничего не видела. Вдруг она почувствовала, что что-то очень тяжёлое и круглое падает ей на голову. Это оказался большой старый зубр.
Так Линней нашла себе отца.
26 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
К чему нам помнить древние доблестные времена, идя куда невесть. А так смотрим вспять и говорим, что вот, стыдимся мы Нави-Прави-Яви знать и всё вокруг ведать и понимать. Вот сейчас, скажем, этот солдат, который впереди, — это наш звёздный Христос, а я — звезда блип, его метёлка. И мне всё равно, что он с меня на всякий случай берёт энтузазуру. К чему мне? Зачем? А надо! Надо ему — и только! Не-ет, ребята, не зря нам наш писарёк наказал, чтоб мы не позорились. Так? А почему надо? А не знаю… Это вы у него спросите… Чего? А, верно, и спрошу. Вот же, чуть не забыл. Да, в качестве аутотренинга. Вот, пожалуйста, эту цитату: «Смотрите, кто в свет идёт. Это Христос!» Ну и что это такое — Христос? Вот он сейчас в центр выходит и дальше идёт. Нет, ребятки, что такое Христос? А это такой из Вселенной вышел, когда ещё не было этой пещеры, где мы сейчас находимся. И, значит, это не мы, а он сам, а мы просто его тени. А почему мы тень? Да потому, что мы себя не видим! Понятно, да? А мы тень… Это значит, что мы бессмертные тени… А вы нет? А мы нет? И он нет? И я нет? И он нет? И не мы? И он не нет? А он нет? И они нет? И он нет? И они нет? И он нет? И никто нет? И все нет? И никто нет? И ничего нет? И ничего нет? И никого нет? И никого нет? И ничего нет… Ничего нет? Ну так вали отсюда!
Вот, это все мы с вами тут, ребята, так и есть! Всем здесь место только в общих спальнях, чтоб все понимали… М-да… Странно как-то получается… Хотя бывает и в жизни… Так, ну и чего тебе, парень, хочется? Деньги там или чего-то ещё? Вот деньги тебе и будут, можешь не сомневаться. Хочешь целый мешок? Да пожалуйста! Вот он, мешок. Прямо тут и лежит. Бери, сколько хочешь! Бери столько, сколько пожелаешь! Бери хоть столько, сколько пожелаешь! Хочешь десять тысяч? Да сколько хочешь! Беру… Бери десять тысяч! Бери! Нет, извини, не могу. Во-первых, я уже всё выгреб. Во-вторых, не хватит. Да ладно, не обижайся, не всем же быть банкирами, надо же и о других думать. Бери десять тысяч, бери десять тысяч! Считай, что твои деньги в банке… Ну вот, наконец-то… Спасибо… Всё? Нет, ещё кое-что есть. Это тебе не за бесплатно, а просто так… Бери на память. Беру… Спасибо. Вот и ладненько. Прощай, парень… Ну, счастливо тебе! Да, кстати, если надумаешь искать кого-нибудь, только скажи. Мы с тобой ещё встретимся. А я, с твоего позволения, пойду…
Кстати, а как тебя зовут? В каком смысле? В прямом или в переносном? Хм… В переносном. Меня все называют Венец. А тебя? А ты не знаешь. Ну да, ещё бы. Такой молодой, а уже Венец. Меня все так зовут. А зачем тебе? Очень надо, и всё. Просто хотелось напоследок что-нибудь сказать. Хочешь, так и скажи. Сказать, что ты — мечта всех банков мира? Нет? То-то… Ну ладно, всё. Прощай. А как тебя зовут? Ну не знаю. Я тебя так и буду звать — Венец…
Эй! Эй! Ты чего? А? А? Умирать надумал? Так не надейся. Я не сделаю тебе ничего плохого. А имя тебе хорошее придумали — Венец. Прямо хоть в банк иди. Через все барьеры пройди. Под маской старушки-пенсионерки. Или детскими горшками для пола. Или как там их сейчас называют? Ты что, обиделся? Я не хотел… Вот ведь… Тьфу… А как тебя зовут-то? А? Вот незадача. Совсем забыл… Ну ладно. Как скажешь. И всё равно — спасибо. Слушай, а ты можешь со мной пободаться? А? Ну тогда… Хотя… Зачем тебе? Ты ведь Венец. Зачем тебе? Я не буду. Ты лучше иди. Иди, а? Да не бойся ты… Вот ведь… Чешуя. Это они говорят… Пошли. Нам туда…
Слушай, Венец, тебе не грустно умирать? Ну, прямо не знаю… А когда ты умрёшь? Подожди, погоди. Подожди. Я не это хотел спросить. Слушай, а зачем тебе? У тебя что, денег нет? Ну ты даёшь… У тебя всё есть. Так зачем тебе? Хочешь, подарю? Нет, правда? Хочешь? Да ради бога. Вот. А всё-таки, зачем тебе? У тебя же всё есть… Ладно, вот. А я тебе талисман подарю. Бери. Тебе, наверно, очень хочется. Бери… Вот. Только не потеряй. Удачи тебе. Не забудь. До свидания.
*
Венец проверил передачу и стал постепенно снижаться.
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Публицистика Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Впервые Бог из своей возлюбленной сущности сотворил одну Белую Жемчужину и одну Голубую сотворил, назвал её Анфаром, и эту Жемчужину поместил на спину голубки, и сорок тысяч лет Жемчужина оставалась на ней. И всё это время за ней следили эти сорок два бога, а на сорок первой они удалили её и назвали Анаит, что означает Великая Жемчужина. Но на сорок четвёртой Жемчужине оказалось отверстие, сквозь которое проник Анубис. Тогда Великий Прародитель Анидат излил на Анаит свою мудрость и провёл линию, по которой Анубис разрушил всё сотворённое им. После этого мир не существовал более… Анубис же приказал Анату отправиться на север и построить там башню. Анубис же дал Анату Красную Жемчужину, чтобы никогда не прикасался он к Белой. Анубис же послал в мир Зеркало Смерти, чтобы уничтожить последнюю надежду на божественное. Так началась война между Анубисом и зеркалами. Анубис убил все сорок два зеркала и завладел Белой Жемчужиной. И вместе с нею исчезли сорок два зеркала, которые создал Анубис, оставив вместо них одни тени. Анубис же, соединившись с этой тенью, убил Зеркало Смерти. После этого Анубис создал Асирату, чтобы та уничтожила последние зеркала. Но Анату не подчинился ему. И тогда Анубис сказал своему брату: «Брат мой Анату, ты был велик и мудр, но в этом мире не осталось для тебя места. Ты не в силах остановить меня. Поэтому ты оставайся здесь и храни теперь мир, в котором обитают зеркала». Анату поклонился и закрыл глаза. Анубис же спустился в Аид и убил своё отражение. А затем снова сошёл в мир людей, сказав: «Теперь я должен покинуть мир. Но я вернусь, чтобы отомстить». И это действительно случилось. Увидев своё отражение, Анату решил умереть и попытался было это сделать. Но Анубис сразил его, разорвал на части и разбросал по Аиду…
Трудно сказать, к какой интерпретации восходит эта история. Так или иначе, в основе трагедии Гермеса лежит она — повесть о судьбе божества, пойманного в ловушку, отражённого в зеркале и унесённого туда, где его ждал страшный конец. Гермес, по всей видимости, не писал самого романа, а просто излагал историю своего учителя. Существовала даже отдельная версия книги, где речь шла о гибели Эмпедокла (по другой версии — трагедии Аристофана). Источником этих версий послужила пьеса, написанная Марком Аврелием Сереном, который якобы сам сочинил пьесу по «Метаморфозам» Овидия. Эти вымыслы часто используют теологи. Но трудно сказать, насколько они точны. В любом случае, легенда была известна довольно широко. Овидий, также имевший отношение к этой теме, не стал её автором. Но известно, что римский император Септимий Север дал постановку своей пьесы в Народном доме в Риме, где в то время проходили празднества в честь римского бога Реи Сильвана. Сен-Жермен был на этих празднествах, и ему рассказали о другой версии. Сен-Жермен, очевидно, не был уверен в достоверности и точности своих источников. Но, пытаясь таким образом объяснить свою философию, он не изменил своего стиля. В остальном его сочинения неизвестны, а идеи в них отсутствуют.
Как и следовало ожидать, то, что узнали о Сен-Жермене его поклонники, вскоре приобрело форму мифа. Последние романы Сен-Жермена, которые выходят на русском языке, — «Максим Каммерер» и «Солярис». В каждом из них Сен-Жермен излагает свою мысль с помощью какого-то фантастического приёма, который впоследствии становится главным секретом его философии. В цикле «Магелланово облако» он даже материализуется, открывая свои секреты пилоту космического корабля (Ч. Олдисс и др.). Сен-Жермен невидим, он словно бы восстаёт из небытия и заставляет своих последователей поверить, что является автором, а не героем книг, которые они читают. Произведения Сен-Жермена переведены на русский язык, и наиболее яркий пример их использования — перевод «Иштар». Это цикл из одиннадцати новелл, в которых Сен-Жермен обрушивается на человечество. «Иштар» — это, с одной стороны, философский трактат, в котором Сен-Жермен обсуждает свою философию, а с другой — прекрасное любовное письмо, ставшее для Сен-Жермена объектом религиозного поклонения. К тому же, «Иштар» — это и что-то вроде шпаргалки для самих романистов. Вот первая новелла «Аида». Когда Калибан убивает своих детей, а убийца Икс превращается в лебедя, Калибан спрашивает себя: почему я поступил именно так? А затем идёт письмо Калибана Икс, в котором он заявляет, что сделал это «по подсказке» Сен-Жермена: «Должен же я был оправдать ваше доверие!» («Тема послания»).
Такое заблуждение Калибана — одна из тех ошибок, которую себе делают многие романисты, а также философы. Некоторые писатели идут дальше: они полагают, что истина заключается в том, что герой пишет книгу, а мы — читатели — следим за движением его пера по бумаге, затаив дыхание. Но «Иштар» — это не просто книга о человеке, не просто роман о мире. Сен-Жермен задаёт немало вопросов и самому себе. С чего он вдруг взял, что люди должны знать о его истинных целях? Что он собирается сказать им, обращаясь к ним посредством своего «шифра»? На это есть только один ответ: он действительно не собирался открывать своего «шифра», но это было уже решено. Так что довольно об этом. Пожалуйста, прочтите только первый раздел книги — главы с 10-й по 12-ю.
Это, конечно, только предварительные соображения — не надо забывать о главном. Сюжет в основном строится на «Иштар». Он складывается из ряда встреч Калибана и других людей. Они происходят как бы случайно — например, в кафе или на улице, по пути в театр или в библиотеку. Важно, что сам Калибан в жизни практически никогда не попадает в такие ситуации. В романах всё иначе. В «Иштар» Калибан не так уж часто появляется на страницах. Но он присутствует там постоянно, и на его судьбы, идеи и поступки часто оказывается значительное влияние со стороны.
Так же, как и люди, Калибан существует во множестве времён и миров. Этот он сам и есть. Как ему удаётся оставаться невидимым, кроме как по чистой случайности, я не берусь сказать. Я думаю, что этого можно добиться, оставаясь неотличимым от окружающих. Каким образом? Всё очень просто. Все, кто хочет и способен видеть Калибана, должны прочесть его «Самиздат». В книге есть секрет. Я не знаю подробностей, но смысл таков: Калибан постоянно наблюдает за событиями, и поскольку он сам находится на стороне добра, его помощь очень важна. С этой целью он создаёт возможности, действия и мысли людей, которые каждый день попадают в пространство, где происходит много событий. Пока люди делают то, что делают, всё в порядке. Но если они не смогут ничего изменить, тогда ему самому придётся вмешаться. В «Самиздате» он появляется в момент сильных переживаний, поэтому если вы хотите видеть его, постарайтесь оказаться рядом с этим местом в этот момент. А потом, когда он уйдёт, вы сможете вернуться туда, откуда пришли. Возможно, он поможет вам и здесь.
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Вот что я слышал. Однажды Блаженный шёл по главной дороге между Раджагахой и Палаидой с большой толпой монахов, с пятьюстами монахами. Была ночь, и они были в горах. Он вышел на дорогу, чтобы видеть их. После этого он ушёл в Гималаи. И никто не знал, куда он направился. Многие говорят, что он спустился в Ад. И это правда. Потому что дальше он сказал: «Я ухожу туда, откуда ты и я пришли. Я вернусь в ваши старые головы только через много-много столетий».
Не будем ему завидовать. Не надо строить догадок о том, как это могло произойти. Спросим его самого. Теперь предположим, что он был не Гуру, а просто привлекательным молодым человеком. Если это правда, неужели Будда отказался бы от него? Разве он не был бы очень огорчён, если бы этот юноша ушёл из его жизни, зная всё, что он знал? Конечно, нет. Поэтому не следует строить никаких догадок.
И что было дальше? Давайте предположим, что он достиг Нирваны и Дхармы. Предположим, что это случилось. Но что же он тогда оставил? Подземный дворец с золотым сиянием? Или какие-то записи на скрижалях? Или в качестве подношения одно из божеств? Ничего подобного. Он оставил только свои книги. Чего же он хотел достичь этими книгами? Что мы можем сказать о них? Ничего. Ибо все знания, содержавшиеся в книгах, были записаны в незапамятные времена. И когда он ушёл туда, откуда пришёл, эти знания оказались записанными на скрижалях. Так что он ушёл ни с чем.
Теперь вам ясно, что Будда — это знание, а не его творец? Итак, вот эта Дхарма, которая есть ваше самое драгоценное сокровище, относится не к какому-то Будде, а к тому, как сам ты можешь его достичь. Ваше сокровище заключается не в Будде, а в том, как вы можете достичь его. А вот ваше подлинное учение, которому вы все должны следовать, относится не к Будде, а к тому, как вы можете обрести его. Это то учение, которого вам следует достичь, это то, чему вы должны научиться.
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
— Агни призываю я — во главе поставленного Бога жертвы и жреца, Хотара обильнейшесокровищного. И кадильницы, чтобы согревать мир вокруг. Приведите его! Приведите его! Выньте его! Поселите его там, где никто из вас его не видит! Вот он! Вот он! — услышал я знакомый голос. — Я тебя люблю! — говорил он кому-то из своих Ангелов. — Я люблю тебя, гагинький рай! Я люблю тебя, апхая! — вторил он. — Ты паришь, словно солнце! Ты напоминаешь мне о твоей красоте. А иногда, когда, глядя на тебя, я читаю «У». О. О. О. О. Яви! Оживи! Всё живое, в том числе и ты — соединитесь! Окно в мир распахни! Пусть войдёт свет небесный! Всё суетное сгорело — потому что и следа его не осталось! Яви! Оживи! Но не от меня, не от меня исходит он! Во имя Бога! Яви! Узри! Твоих лет и моей бодрости в твоих лучах! Яви! Счастье, счастье! Сейчас мы его обретём! И будем свободны! Аминь!
Мне показалось, что я слышу то же самое, что кричал третий незнакомец. Дверь открылась, и он вышел. Следом вышел я. Он куда-то меня вёл, постоянно оборачиваясь, пока я не понял, что мы действительно идём по коридору. Больше всего я боялся, что мы вдруг свернём куда-нибудь в сторону и сразу окажемся за закрытой дверью — по-другому это было просто невозможно. Но всё обошлось — незнакомец вдруг остановился, толкнул какую-то дверь и впустил меня внутрь.
В помещении было темно. Незнакомец включил свет, и я увидел стол, за которым сидел какой-то человек. Мы стояли прямо напротив него, и я увидел у него на груди то же белое пятно, которое я уже видел однажды в Городе. Он выглядел лет на шестьдесят или семьдесят. У него были седые волосы, и глаза казались умными и проницательными. Одет он был просто и неброско — в серое длинное платье, наподобие вечернего. На столе передо мной лежали две фотографии, и на каждой была изображена какая-нибудь птица: я никогда не видел этих птиц прежде. Мне стало ясно, почему он назвал меня «знаменитостью». Под снимком была подпись: «Павел. Больше пятидесяти лет». Я догадался, что это псевдоним. Я поднял глаза и посмотрел ему в лицо — и тут он улыбнулся мне. Его глаза оказались неожиданно яркими и молодыми. Я испугался — мне показалось, что я внезапно увидел свою смерть. К счастью, чувство быстро прошло. Незнакомец кивнул в мою сторону. Я присел на стул напротив стола. Он взял в руки одну из фотографий и спросил:
— А вы ещё живы?
Я молча кивнул. Он спросил:
— Вы позволите?
Я кивнул. Он поставил фотографию на стол и снова протянул руку к снимку. Но в этот раз на его лице не было улыбки. Его рука замерла. Я испугался ещё больше. Незнакомец опять протянул руку к снимку. Я на секунду замешкался. И вдруг сообразил, что в руках у него пусто. Я поднял глаза. У него был на руке только кусочек рукава. Я не успел испугаться — мужчина, улыбаясь, бросил его на стол. Он указал на другие фотографии.
— Итак, — сказал он, — вы ещё живы?
Я не успел ничего ответить — он развёл руками.
— А где остальные? Вы их убили?
— Нет, — сказал я. — Они просто у меня с собой.
Незнакомец убрал снимки в папку и придвинул её ко мне.
— Ну вот. Я же говорил. Мне нужно их найти. Но я не знаю, где они. Как их найти?
— Вы можете приехать ко мне домой, — сказал я. — Это рядом.
Мужчина кивнул. Я подумал, что он приехал только для того, чтобы показать мне свою фотографию. Как будто на ней не было прочих моих дел. Мне было неудобно перед ним — у меня уже не оставалось на него времени. Я встал и пожал ему руку.
— До свидания, — сказал я. — Я очень вам благодарен. Мне даже непонятно, за что…
Он приложил палец к губам. Я не понял, что это значит. Я попятился к двери, вытащил ключ и запер замок. Кажется, я хотел сказать ещё что-то, но мужчина сделал мне жест рукой. Я пожал плечами. На секунду мне показалось, что он собирается встать с кресла. Я почти оттолкнул его, но он покачал головой.
— Что такое? — прошептал я. — Вы ранены?
Мужчина нахмурился, и на его лице промелькнула тень улыбки.
— Да, — сказал он. — Не знаю, что на меня нашло.
В его голосе не было растерянности. В его голосе был страх. Я посмотрел на диван. Он действительно был пуст. Только на полу валялось скомканное бельё, завёрнутое в газету. Мне стало страшно. Я попятился к двери. Передо мной на стене стоял портрет седовласого мужчины с очень спокойным лицом. Фотография изображала какого-то пионера на фоне красного знамени. Я спросил:
— Вы мне верите? В тот вечер? Ну, при входе? Что я вошёл за вами?
Он удивлённо поглядел на меня.
— В тот вечер? Конечно. Я ведь сам вас ждал.
Я повернулся, чтобы выйти.
— Подождите, — сказал он.
Он встал и пошёл на меня. Я вспомнил про пистолет. И закрыл дверь. В коридоре было очень тихо. Я подошёл к выходу и остановился, прислушиваясь. За дверью послышались шаги. Теперь я решил, что мне нужно убежать. Я осторожно приоткрыл дверь, выглянул в коридор и увидел перед собой входящую в него фигуру. Это был мужчина в штатском. Он шёл медленно и задумчиво. Мне показалось, что он очень стар. У него было умное и доброе лицо. Я сразу успокоился. Повернув за угол, я побежал по коридору. Вскоре он окончательно пропал из виду, и я крадучись пошёл вперёд. Скоро я увидел его силуэт на первом этаже. Я бросился к двери. Он был ещё там и смотрел прямо на меня. Я замер. Он подошёл совсем близко. Когда наши глаза встретились, я увидел в его взгляде улыбку.
— Что вы хотели? — спросил он.
Я открыл было рот, чтобы что-то сказать. Но вдруг что-то произошло со мной. Я понял, что мне очень страшно. А он стоял и улыбался. И вдруг в его глазах появился страх. Он понял, что мне от него нужно. Я понял, что этого делать нельзя. Я изо всех сил крикнул:
— Кто ты?
Я увидел, как он отвернулся и пошёл. Мне стало страшно за него — мне показалось, что он испугался моей реакции.
— Кто ты? — снова закричал я, но он не остановился и не оглянулся.
Тогда я побежал за ним. Теперь я понимал, что ему от меня нужно. Я должен был заговорить с ним и убедить его в том, что мне ничего не грозит. И вот я оказался у поворота на лестницу. Тогда я его окликнул. Я даже не узнал свой собственный голос, таким он был тонким и ломким.
— Чего ты хочешь? — крикнул я.
И он остановился. Он не двигался с места, а смотрел в мою сторону. Я понял, что он слушает меня и ждёт, что я скажу. И вдруг я почувствовал, что на меня смотрят его глаза. Он ждал, когда я начну говорить. Я тоже ждал, я тоже ждал. Но ничего не происходило. Он не прерывал молчания. Вдруг я понял, что я слышу его мысли. Я увидел, что он думает обо мне. Почему-то я понял, что я для него самый отвратительный человек на свете. Он понял, что я — это он сам. На меня что-то нашло, и я тоже на него разозлился. На него тоже нашло, и он разозлился на меня. Тогда и я разозлился на него. И вдруг мы с ним одновременно укусили друг друга в одно и то же место. Тогда я упал на пол. Вокруг стояла тишина, и только из моей груди вырывался тихий стон. Но он тоже издал негромкий стон. И всё кончилось. Я сразу понял, что теперь с ним что-то случится. Но я знал, что сейчас этого не произойдёт. Тогда я попытался встать.
Мне удалось встать с пола. Я увидел себя и стоявшего рядом монстра. Он испуганно глядел на меня. И мне стало ясно, что он не может причинить мне вреда. Но я знал, что и я не могу причинить ему зла. И мы стояли так долго. Я уже не думал ни о чём, потому что всё, что меня волновало, — это укушенное мною место. У меня до сих пор на боку шрам. А он вышел из того состояния, когда он был мной. И больше уже не злился на меня. Он даже сказал, что видит во мне самого себя, только очень похожего на себя самого. Я всё это прекрасно помню. Я был тогда под действием какого-то зелья. А когда я проснулся, оказалось, что монстр исчез, и на его месте стоит Гарри Поттер.
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Поэзия Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Аша Благая есть наилучшее.
Аша Безгрешная есть худшее.
Аша Светлая есть лучшее.
Аша Тьма есть самое худшее.
Аша Лучшая есть худшее.
Аша Светлая есть лучшее.
Аша Совершенная есть лучшее.
Так следует писать.
Это лучшие строки вашего текста,
и вы должны их обязательно знать.
Вы должны быть научены.
Иначе вы будете не властны…
Скажите, кто вы?
Девочка? Мальчик?
Они все с детства дрожат в глазах духов.
Ну-ка, проясни.
Подчеркни,
вырви,
укажи.
Это хорошо.
Это хорошо.
И немного здесь…
Вот!
Пометки не надо.
Вот…
И здесь тоже.
Никто не против…
И здесь тоже…
Хорошо.
Ты уже знаешь.
А теперь иди к себе.
Ты всё поняла?
Твердь изначальна.
Покой есть Бог.
Смерть есть Свет.
Жизнь есть Благо.
Нет такого положения в мироздании,
где бы не было Плана.
Это есть наш Пакт.
Наш Вепрь.
Наш Хвостатый Дракон.
Наш Верховный… Кто он?
Где? Нет! Нет! Нет!
Ты не поняла.
Его зовут Человек.
Бог велит нам избегать оскорблений.
Стань опять собой и уходи,
а то мой ветер улетит…
Куда? Да. Да.
Иди. Иди.
Хорошо… Спасибо.
Завтра мы продолжим…
Да… Да…
Ну что ты. Подожди…
Куда? Сейчас. Да… Иди…
Нет, ты не поняла.
Бог велит нам работать.
Что значит «работай»?
Ты поняла, что есть путь?
Нет. Но ты должна сказать,
как понять путь.
Так не бывает.
Даже Бог не может работать сам.
Нет. Ты поняла.
Да… Нет.
Ну хорошо. Я сделаю тебе подарок…
Я всё сделаю. Спокойной ночи.
Да. Да… Да…
Спокойней. Нет.
Спокойно. Нет.
Волнение исходит от врага.
Он коварен и действует из личной корысти.
Всё. Нет. Спасибо. Уходи.
До завтра. Пока.
Да… Да… Да…
Я пока останусь…
Да… Да…
Спокойной ночи. Да.
Спокойной ночи. Нет…
Подожди.
Подожди…
Подожди…
Тихо. Это ветер.
Нет, это ты говоришь.
Он тебя успокаивает.
Он… Да…
Что? Извини. Спокойной ночи.
Да. До завтра.
Нет. Сейчас.
Нет. Нет. Нет. Нет…
Что? Шшшшш… Успокойся…
Шшшшш… Спокойно…
Спокойной ночи.
Да. Да. Нет.
Ты слышишь?
Шшшшш…
Тихо.
Он тебя успокаивает.
И ты успокаиваешься…
Да. Нет.
Это ветер.
Ты не понимаешь, что говоришь.
Это ветер.
Да. Нет.
Спокойной ночи.
Да… Нет.
Подожди.
Подожди.
Тебе больно?
Спокойной ночи…
Ты слышишь?
Спокойной ночи.
Да. Нет…
Да. Да…
Я тебя слышу.
Да. Нет.
Нет. Да.
Нет. Нет…
Спасибо.
Спокойной ночи.
Да.
Спокойной ночи.
Да. Нет. Да.
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
— Правоверные боги бранились и тузили друг друга на протяжении всей истории земли. Но теперь настало время всеобщего примирения. Каждый правитель поклоняется одному из богов, а боги выбирают своих последователей. Наступил новый Золотой Век. Будда Шакьямуни в течение двадцати лет последовательно оставлял свои смертные тела, наставляя своих последователей, как жить с помощью Трёх Благородных Истин. Теперь наступает мой Золотой Век. Я первый из мусульман, который избавляется от омрачений ума. Я буду править под радостные звуки бубнов, возвещающих о моём приходе. Моя цель — улучшить всю природу. И я обещаю вам, мои верные слуги, что ваше блаженство не будет долгим.
Все слушали молча. Даже Шаула, хотя он имел репутацию грубияна, притих. Кая не отрываясь смотрела на сына. Только Фатих и Мюс глядели друг на друга.
Наконец Кая нарушила тишину:
— Что ты ещё говорил? Будда Шакьямуни не хотел, чтобы его последователи страдали? Ты, видать, был слишком груб.
— Н-да. Говорил. Не всё так просто, как кажется, — смутился Мюс.
— Хорошо, пусть тогда и я скажу, — отозвался Фатих. — Всё упирается в какую-то теорему. Как её там? Нет, ну как сказать в двух словах, короче? Значит, не бывает конечной цели. А существует только путь к ней. Вот ты, Мюс, стоишь у двери. И у тебя есть ключ. У кого ключ? У ключа есть дверь. А где дверь? Почему её нет? Потому что нет цели. Ну и что?
Кая усмехнулась.
— Ты просто идиот, Фатих, — сказал Мюс. — Мало тебе страданий. Не для того мы собрались в этом доме.
— Почему? — удивился Фатих. — Что у меня плохого? Я хочу быть счастливым.
— Счастливый дурак. Ясно как день. Значит, ты хочешь быть счастливым, потому что не хочешь страдать? Хорошо, тогда и я скажу, что у тебя есть всё, что можно пожелать.
— Ну что ты такое говоришь! — обиделся Мюс. — И тебе не стыдно так говорить? Я даже не знаю, есть ли у меня душа.
— У тебя есть тело. И ты им пользуешься. Можно сказать, что ты им даже пользуешься. Только не так, как ты это понимаешь, а наоборот. Ты хотел создать мечту. Ну так вот она у тебя есть. Хочешь её продать? Никто и не требует. Это уже делали с тобой раньше. Правда, ты не в силах вообразить, что ты сам сделал это с собой. Но это тебе и не нужно. Достаточно принять его целиком и полностью. Вот только цена за это может быть очень высокой.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Фатих. — Зачем я здесь?
— Слушай, Фатих, — сказал Мюс. — Не грузись, и всё. Ты что, действительно не понимаешь? Тебя просто принесли в жертву. Для того, чтобы купить место на кладбище. И на самом деле этого не происходит. Тот, кто тебя купил, знает, что ты не умрёшь. Он хочет продать место и узнать цену. Но это и есть главная проблема. Ты ведь понимаешь, о чём я говорю?
— Да, — ответил Фатих. — А зачем я нужен на самом деле? В каком качестве? В качестве жертвы?
— О нет, Фатих, — улыбнулся Мюс. — Не будь идиотом. Это совсем не обязательно. Тебе для чего-то ведь делают харакири. Ты ведь и так здесь. Просто есть ритуал, который необходим для того, чтобы добиться своей цели. Нужно просто подчиниться, Фатих. Ты должен умереть в качестве жертвы. Поверь, это совсем не сложно. И не страшно.
— Я не понимаю, — сказал Фатих. — Зачем это нужно? Кто за этим стоит?
— Это тайна. Мне тебя просветить? Или сам поймёшь?
— Я не знаю, — сказал Фатих. — Здесь так темно.
— Ты никогда раньше не слышал слово «харакири»? — спросил Мюс. — Это древний ритуал. Он был придуман древними людьми, чтобы защитить себя от опасности. Как от врагов, так и от врагов. И от самого себя. Согласись, процедура очень привлекательная, разве нет? Ты можешь убежать от своего страха. А у тебя есть дело, которое необходимо совершить, чтобы сбежать. Верно?
Фатих кивнул головой. Он был поражён и заинтригован.
— Не бойся, — сказал Мюс, — я тебя не предам. И не обману. Просто выполню свою часть работы, понимаешь? А потом мы вместе пойдём домой.
— Но откуда ты про меня всё это знаешь? — спросил Фатих. — И про харакири? И про учителя? И про секретный обряд? И про убийства?
— Ты хочешь знать, кто я на самом деле? — спросил Мюс. — Вот он я. Или ты.
— Ты что, гипнотизёр?
— Нет. Я вообще не гипнотизёр. Я просто отношусь к этому ответственно.
— И что, все эти ритуалы когда-нибудь будут соблюдены? — спросил Фатих. — И не будет никаких следов?
— Абсолютно никаких, — ответил Мюс. — И вот ещё что. Ты знаешь, что должно произойти с тем, кто долго находится под водой? Его будут мучить судороги. А когда они стихнут, он станет чистым и невидимым. Но в его уме останутся последствия событий, в которые он был вовлечён. Понимаешь, Фатих? Ты будешь чист и невидим. Но перед этим должен будешь совершить определённое действие, о котором будет напоминать твоё подводное путешествие.
— Какое же?
— Главное условие — ты должен перестать считать себя лидером.
Фатих почувствовал страх. Он подумал, что сейчас его начнут шантажировать.
— Каким образом я смогу перестать считать себя лидером?
— Будешь посвящать больше времени молитве. Будешь отправлять естественные потребности. Если вдруг у тебя возникнут сомнения в чём-то — представь себе, что тебя больше нет. Будет очень просто. Всё будет хорошо.
— А я могу поговорить с лидером сам? — спросил Фатих.
— Конечно, — ответил Мюс. — Но ты не сможешь даже с ним встретиться. Ты даже не будешь знать, что это такое. Только думать, что он есть.
— А как я узнаю, что это он?
— Это видно по тому, как он будет себя вести.
— А как я узнаю, как он себя ведёт? — повторил Фатих.
Мюс хихикнул.
— Что-то я совсем ничего не понимаю.
— А я тебе всё объясню, когда придёт время. Ты должен сам оказаться в нужном месте. Тебя уже предупредили, что это трудно. И много раз предупреждали.
Фатих кивнул.
— А что произойдёт, если я попаду в нужное место?
— В лучшем случае тебя убьют.
— Как убьют?
— Посредством яда. А может быть, убьют по ошибке. Понимаешь, ты ведь уверен, что ты и есть лидер. Никто другой не может на тебя влиять. А это не совсем так. Ты ведь даже не знаешь, есть ли кто-нибудь другой.
— А что случится, если я всё-таки попаду в нужное место? Что произойдёт, если я покажу, что это я?
— Ну, тогда тебя действительно убьют. Всё верно.
— Ну, а если я притворюсь, что я не лидер? Если я приму обличье другого человека и стану лидером? Если я стану тем, кто я есть?
— Всё равно умрёшь. Это закон.
— Я знаю. Но тогда я умру, когда увижу, что на меня никто не влияет. Так?
— Не совсем так.
— Почему?
— А ты поймёшь, если я скажу?
— Как?
— Очень просто. Ты увидишь, что на тебя никто не влияет. Ну как это — посмотришь. Ведь, кроме тебя, никто не может на меня повлиять.
— Так я смогу увидеть это в будущем?
— Если захочешь.
— Я согласен.
— А ты знаешь, кто ты?
Фатих недоуменно моргнул.
— Нет.
— Как — нет? Неужели ты не знаешь, кто ты?
— Нет.
— А ты знаешь, кто такой человек?
— Кто?
— Вот ты сейчас знаешь, кто ты?
Фатих медленно покачал головой.
— А зачем тебе? Ты и так всё знаешь.
— Но мне хочется знать, кто я.
— Ну и что с того?
— А ты знаешь, кто я?
Фатих отвернулся.
— Что тебе самому-то надо?
— Как зачем?
— Ты разве не знаешь, что я сын Аллаха?
Фатих улыбнулся и кивнул.
— Теперь ты знаешь, кто ты. Ты ведь не прячешь это в своей душе, нет? Ты ведь не станешь прятать это в своей душе?
— Нет.
— Так зачем?
— Не знаю.
— Ну вот видишь. Куда ты идёшь, ты знаешь?
Фатих молчал.
— И зачем ты идёшь, тоже знаешь?
Фатих пожал плечами.
— Не знаешь. Ты что, думаешь, я тебе что-то должен объяснять? Давай-ка мне карту с координатами твоей ауры, живо.
Фатих достал из кармана мятую карту, развернул её и протянул Мюсу.
— Вот тебе карта, ступай. Вот на эту поляну. Видишь?
Фатих медленно кивнул.
— Иди прямо. Иди прямо. Иди прямо.
— Я не понимаю, чего вы от меня хотите. Зачем?
Фатих продолжал смотреть в сторону.
— Ты должен туда пойти, Фатих, — сказал Мюс.
— Что?
Фатих продолжал молчать.
— Ты должен. Это очень важно. Ты ведь знаешь, кто ты?
— Нет.
— А кто ты тогда?
Фатих вздохнул.
— Я? Я сын Аллаха.
— Ну а я кто?
Фатих опять вздохнул.
— А ты кто, по-твоему?
— Ты мой друг, — ответил он.
— Так, ладно. Вот тебе карта, иди на поляну. Если заблудишься, жди меня. А если будет трудно, вспомни одну старую песню, может быть, поможет. Постарайся быть храбрым. Не бойся смерти.
— А вы?
— А я посмотрю, что у тебя получится.
Фатих повернулся и пошёл в лес.
*
— Слушай, а что это за птица такая — Тетраграмматон? Он ведь еврей, да?
— Да, — сказал Фатих.
— Почему он Тетраграмматон? А?
— Вот дойдём до горы и спросим, откуда он взялся, — сказал Фатих.
— Почему сразу говорить нельзя, может, он не знает.
— Да, конечно, — сказал Фатих, углубляясь в лес.
Он шёл очень медленно, сначала по краю поляны, потом между деревьев. Когда вокруг стемнело, он понял, что слишком далеко зашёл и заблудился. Началась ночь, полная странных звуков. Во-первых, было очень тихо, и даже ветер не шуршал в траве, а летал взад-вперёд, далеко за деревьями. Во-вторых, очень медленно, почти незаметно, но всё время рядом раздавался чей-то топот, словно кто-то огромными прыжками нёсся по лесу, и ещё иногда со стороны дороги доносился металлический лязг или звон. Потом Фатих почувствовал запах дыма и пошёл на него сквозь тьму. Лес, в котором он шёл, кончался, и впереди сквозь деревья стало видно большое тусклое зарево над рощей.
Внезапно что-то большое и мягкое прыгнуло на Фатиха с дерева, свалилось на него и задушило. «Га-ха-ха-ха-ха!» — закричала невидимая птица, и следом за ней заухал филин. Фатих стал шарить вокруг руками в надежде хоть за что-нибудь зацепиться, но не нашёл ничего, кроме сухих веток, и тогда ему в голову пришла мысль, что всё это просто какой-то страшный сон, который снится ему всю жизнь, но теперь, наконец-то, он проснулся.
*
Он открыл глаза, увидел над собой небо и удивился. Он не знал, где находится, и не помнил, что происходило с ним до этого. Только помнил, что с ним, как всегда, был рядом Мусса. А рядом стояла сумка со шпагой и камзолом. Фатих вдруг заметил на сумке огромную чёрную звезду, похожую на пятно тени, которую отбрасывал чей-то большой и чёрный силуэт. Фатих повернулся и увидел человека, до странности похожего на него самого, только пониже ростом. Человек этот держался за плечо. Фатих пригляделся — рядом был Мусса. Человек подошёл к сумке и поднял её. Мусса поднялся с земли. Человек протянул руку, Фатих вскочил на ноги, и они вместе подбежали к сумке, зацепились за неё и подняли её. В сумке была сабля, чёрный пистолет и шёлковое знамя. Тут человек стал быстро седеть, пока не превратился в маленький чёрный силуэт. Он повернулся и пошёл назад, а Мусса и Фатих поставили сумку на место.
Когда они обернулись, человека уже не было. Только на земле лежала пятиконечная звезда. После этого они побежали в лес. Через некоторое время, минут через десять, Мусса вскрикнул и упал. Фатих поднял его на руки и положил на траву. Мусса снова застонал. Фатих принёс воды и умыл Муссу, но он не приходил в себя. Тогда Фатих побежал за подмогой. К его удивлению, в чаще он увидел художника. Он подошёл и посмотрел на Муссу. В этот момент Мусса открыл глаза. Он был весь в крови, и художник начал накладывать повязку. Он делал это долго. Мусса открыл глаза, когда художник уже уходил.
— Послушай, художник, — сказал он, — я художник Мусса, а это мой брат Фатих. А зачем вы нарисовали на знамени пятиконечную звезду? Вы хотите, чтобы на вас молились?
— Все мусульмане — братья, — ответил художник и быстро пошёл в чащу.
— Подожди, — закричал ему вслед Мусса, — ты куда? Я ведь ничего не сделал!
— Я художник, а ты — никто. Ты ничтожество. Ты — Мусса. Прощай.
Затем Мусса повернулся к Фатиху.
— Фатих, — сказал он. — Мы с тобой два безумца. Скажи мне одну вещь.
Фатих испугался и ничего не сказал.
— Так ты, Фатих, не хочешь поцеловать меня?
— Не хочу, — ответил Фатих. — Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я уверен, что всё в мире — дело твоих рук. Ты мой создатель. Ты один. Весь мир — твой. И я хочу почувствовать хотя бы тень твоего могущества. Ведь я никто, Фатих. Пустое место. Ведь ты тоже так думаешь? Ведь ты всё понимаешь?
Фатих ничего не ответил.
— Я сейчас отпущу тебя, — сказал Мусса. — Но ты не должен больше убегать от меня. Ни под каким предлогом. Понял?
Фатих мрачно кивнул.
— Когда я тебя отпускаю, ты остаёшься, Фатих, даже когда я тебя отпускаю. Понял?
Фатих не ответил.
— Я задал вопрос, — сказал Мусса, — ты понял?
Фатих ещё раз кивнул.
— Ну тогда пошли.
Мусса поднял Фатиха с земли и пошёл по дорожке. Некоторое время они шли молча.
— Ты знаешь, Мусса, — сказал Фатих, — иногда я тебя ненавижу.
Мусса остановился.
— Меня? — спросил он. — За что?
Фатих вздрогнул.
— За то, что ты — Мусса. Мусса — это я. Понял?
Мусса покачал головой.
— Я не люблю делиться, — сказал он, — поэтому я тебе ничего не должен. Понял?
Фатих молчал. Потом он поглядел на Муссу и подумал, что этот человек совсем его не знает, а пытается поговорить с ним, как со своим другом, только непонятно о чём. Потому что Мусса не понимает ничего.
— Ты хочешь, чтобы я любил тебя? — спросил Мусса.
Фатих пожал плечами.
— Тогда почему ты ненавидишь меня? — спросил Мусса.
Фатих отвёл глаза.
— Ты можешь ответить на мой вопрос?
Фатих опустил глаза. Мусса остановился и взял Фатиха за подбородок.
— Ты любишь меня? Фатих отрицательно помотал головой.
— Что же тогда, — спросил Мусса, — ты меня ненавидишь?
Фатих долго молчал. Потом он поднял глаза и посмотрел Мусе прямо в глаза.
— Я ненавижу тебя за то, что ты — я, — сказал он. — Но это не мешает нам быть вместе. Пойдём. Ты мне нравишься.
Фатих снял со своего плеча руку Муссы и пошёл вперёд. Мусса молча шёл рядом. Они прошли мимо гроба номер три. Над ним всё ещё курился дымок. Фатих подошёл и сел на край гроба. Мусса последовал его примеру. У Фатиха был грустный и усталый вид. И, в общем, Мусса понимал его. Он и сам чувствовал в себе такую же тоску. Он не мог с ней бороться. Что-то было не так. Мусса ещё раз поглядел на гроб номер три, но никого в нём уже не было. Вокруг были люди. Люди были чужие. Один из них сказал:
— Какие теперь красивые черепа.
Фатих с интересом поглядел на говорившего и перевёл взгляд на Муссу.
— Да, — сказал он, — хороший гроб. Не скрипит?
Мусса криво улыбнулся.
— Да, — сказал он, — хороший. Отличная вещь. Хорошая…
Больше Мусе ничего не удалось сказать, потому что, как только он начал думать о хорошем гробе, он понял, что сидит на нём, а его ноги лежат на плечах у человека, которого он только что назвал Фатихом. В следующий момент они уже поднялись на ноги, причём Мусса оказался стоящим у стены, а Фатих — у края могилы. Потом они пошли по улице и некоторое время молчали. Потом Фатих повернулся к Мусе.
— Он всё время здесь? — спросил он.
Мусса кивнул. Фатих поднял глаза к небу.
— Сейчас очень хорошо, — сказал он. — Сейчас лето. Всё лето. Тепло.
— Хорошо, — сказал Мусса. — А откуда ты знаешь, что он там?
— А как же, — сказал Фатих. — Я его два раза видел. Он там всегда сидит. И у него нет ног. И почему-то уши. Он называет себя Фатихом. Очень странно, — добавил он. — Всё время спрашивает, как поживает Агафья. А это его мать.
Мусса только головой покачал. Он не сомневался, что Фатих врёт, но не мог придумать, как это доказать. Вообще, он не знал, как с этим бороться. Он совершенно не представлял, что говорить, и про себя матерился. Это состояние ему очень не нравилось. Иногда он снова вспоминал Салиму и Сулеймана и начинал тихо стонать. Фатих вдруг остановился и сказал:
— А может, он рядом, а мы не замечаем? Вон, вроде, какой ветер. А воздух как изменился.
Мусса сразу же бросил свои мысли о Салиме и Сулеймане. Ветер был холодным и влажным, и это было очень неприятно. Откуда-то издалека слышались глухие удары. Мусса даже думать про них перестал. Он сделал ещё несколько шагов и остановился.
— Фатих, — тихо сказал он. — Что это такое?
— А что такое? — спросил Фатих. — С кем это ты говоришь?
— Там. Вон. Я никогда раньше не видел. А сейчас вижу. Откуда он взялся? А?
Фатих ответил не сразу. Он начал внимательно вглядываться в темноту и вдруг вытянул вперёд руку. Мусса вдруг понял, что видит не три глаза Фатиха, а четыре. И они смотрят не вперёд, а прямо ему в душу. И от этого сразу же стало страшно. «Но не может быть, — подумал Мусса, — чтобы это было правдой». А потом он вдруг понял, что это и правда правда. Мусса стал пятиться, пока не упёрся спиной в холодную каменную стену. А Фатих снова заговорил.
— Теперь видишь, как сильно изменилась наша жизнь? — спросил он.
— Да, — тихо ответил Мусса.
— Только как это объяснить?
Мусса почувствовал, что ему действительно очень трудно.
— Не знаю, — сказал он. — Не знаю.
— Все меняется, — сказал Фатих. — Изменись и ты. Чем ты старше, тем хуже видишь. Кто знает, что с нами случится завтра. Давай меняться вместе. Ты меняешься?
Мусса вздрогнул.
— Да, — сказал он, — наверное, да. Наверно, да.
Фатих встал.
— Тогда давай меняться. Куда идти?
Мусса махнул рукой вправо. Фатих пошёл вперёд, и Мусса побрёл следом. Сначала они шли медленно, но, когда стало совсем темно, Фатих стал двигаться быстрее. Мусса молчал. От страха у него по всему телу прошла дрожь. Вскоре стало ясно, что так идти невозможно — они еле двигались вперёд. На душе было тяжело и мерзко. Мусса остановился. Он решил, что лучше всего остановиться и обдумать происходящее. Фатих молчал и двигался в темноте вперёд. Мусса повернулся и пошёл назад. Он не собирался бежать. Он решил посмотреть, что будет. На душе стало ещё тяжелее, но бежать было некуда. Он повернул голову и посмотрел вперёд.
И вдруг Мусса понял, что всё остальное — не важно, потому что темнота впереди не имела к нему никакого отношения. И не существовало никаких историй, кроме той, которую придумал Фатих, и его рассказа про образ зверя с моста. А если она существовала, то ни в одну из этих историй он не вписывался. И когда до него, наконец, дошло, в чём дело, он громко крикнул:
— Фатих! Фатих!
Он даже не испугался своего крика. Ему хотелось кричать так громко, чтобы его услышали по другую сторону воды. Но крика не получилось. И страха не было. Он просто исчез, а с ним исчезла и боль. И он понял, что он сидит на земле, потому что больше не может стоять. Тогда он встал на четвереньки и пополз к воде.
Идти было больно. У воды было тепло. Он положил ладонь на холодную поверхность и уже не отдёрнул. Это было очень приятно. По другую руку зашумели кусты, и вдруг в двух местах что-то взорвалось. Мусса в ужасе убрал руку. Было ещё темно, но когда ему удалось разглядеть как следует, что это такое, он долго смотрел на цветы с вертикальными лепестками и вспомнил осень, которая приходила к нему в своих пыльных осенних плащах и ставила в вазу у кровати. Что это такое? Откуда это взялось? Неужели это было на самом деле?
Потом он увидел, как непонятно откуда на него движется что-то большое и тёмное, похожее на опрокинутую фуру с голыми колёсами, и тогда он закричал. Перед ним появилась странная громадина. Это была черепаха. Увидев, что человек в воде плачет, она высунула из воды чёрную блестящую морду и издала протяжный рык. Тогда Мусса почему-то вспомнил далёкий бой барабанов и сразу успокоился. Как будто ему сказали, что сейчас начнётся. Он успокоился совсем. Черепаха не сделала попытки его укусить. Она была раза в два больше, но смотрела на него спокойно и терпеливо. Иногда она моргала. Когда она моргала, на её боку становилась видна белая полоса. Это была клейма. «Что они означают? — думал Мусса. — Кому они принадлежат? Как они сюда попали? И почему, интересно, в темноте они кажутся чёрными?»
Теперь он ясно различал, что на самом деле черепаха ничем не напоминает фуру. Просто это был очень длинный панцирь, а вместо колёс — длинные тонкие ноги. На спине у черепахи имелась голова. Головы, которую раньше различали только по цвету панциря, не было. Теперь стало видно, что это и в самом деле голова. Это была голова довольно крупного зверя. «Ух ты! — подумал Мусса. — Так это же щенок! Лает на слона!» Черепаха слегка пошевелила хвостом и открыла глаза. На месте чёрных зрачков по бокам головы начали постепенно появляться два чёрных пятна. Послышалось тихое похрюкивание, как будто она зевнула. Толстые губы черепахи приоткрылись и растянулись в широкой улыбке. Потом у неё изо рта высунулся розовый язык, похожий на карандаш с раздвоенным кончиком, и поплыли по сторонам два одинаковых куска мяса. Потом вылезли вперёд жёлтые клыки. «Да это же девушка! — сообразил Мусса. — А я её кусаю! Я ей убил черепаху». И он почувствовал, что на самом деле это черепаха убила девушку. Черепаха опустила глаза вниз и поглядела на «Угадай», который стоял перед ней на задних лапах. Потом она словно медленно повернула голову в его сторону и поглядела Муссе в глаза. То, что она увидела, ошеломило её. Она покачнулась и упала на брюхо, закрыв лапами свою обнажённую плоть. У неё было очень доброе и симпатичное лицо. Она несколько раз моргнула, открыла рот и сказала:
— Я не понимаю… Ты кусаешь меня? Ты кто? Что ты тут делаешь? Ты кто вообще такой?
Она что-то ещё говорила, но Мусса уже не слушал. Он кинулся прочь из леса. Остановился он только у ручья. Он никак не мог сообразить, что же такое с ним случилось. Неужели это в самом деле была сама черепаха? Но зачем она сделала его убийцей? А что, если она ожила и теперь преследует его? «Ну и ну, — подумал Мусса, — растяпа». Придя в себя, он поглядел вниз. Рядом с черепахой в земле была разрыта дыра. Возле неё лежал большой серый камень.
— Ха-ха-ха-ха-ха! — громко засмеялся Мусса, повернулся и пошёл назад к лесу.
Однако через сотню шагов он опять остановился. Он вдруг понял, что никак не может убежать от черепахи. Он чувствовал её совсем рядом, но почему-то не мог сдвинуться с места. А потом случилось непонятное. Он понял, что черепаха действительно может его догнать. Тогда он остановился, повернулся к ней спиной, и… Всё опять стало, как прежде, а через секунду он уже был далеко от этого места.
Это было непонятно. Может, он просто задремал? Но во сне никогда нельзя оказаться в самом конце пути. Куда тогда он идёт? Он попытался вспомнить, но не смог — совершенно ничего не получалось. Вообще не получалось даже вздохнуть полной грудью. И самое странное, что во сне к нему не было никаких претензий. Даже к тому моменту, когда он проснулся. Конечно, это сон. Но разве можно заснуть от радости?
Мусса побежал. Конечно, черепаха может его догнать. А если он не убежит? Если он сдастся? Поворот. Поворот. Потом ещё один. То же самое место. Тогда он остановился. Он тяжело дышал и утирал холодный пот со лба. Всё вокруг было таким же, как всегда. Но где тогда черепаха? Почему она его не преследует? Почему? Почему? Ну почему… Чтобы начать думать о другом, он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, задержал дыхание, а потом медленно выдохнул. Вдох. Выдох. Когда он открыл глаза, черепахи уже не было. Поворот. А потом опять поворот. Так повторялось всё время. И так будет вечно, пока он не найдёт решения. Если, конечно, в этот раз он не споткнётся, не упадёт в грязь и не забудет дорогу домой.
Улицы были узкими и кривыми. Что-то подсказывало Муссе, что дорога совсем рядом, и у него получалось идти по ней. Но куда она выведет? Вот оно! Деревья. Деревья со множеством ветвей и листьев. Он понимал, что такое число зверя. Но в чём его особенность? В том, что Число Зверя в виде двадцати двух проходит всё расстояние от одного листа до другого? Нет. Число Зверя бесконечно в любую сторону. И однажды оно дойдёт до Числа Зверя в виде двадцати двух и останется там навсегда. Для цифр просто нет разницы между начальным числом и конечным. Но как отличить Число Зверя от Числа Зверя в виде Числа Зверя? И так ли вообще важно, каким будет Число Зверя, если всё пространство мира и сейчас заполнено Числом Зверя?
Мусса вспомнил мать и задумался, почему она так сильно ненавидела черепах. Он понимал, что спросить об этом не у кого, и не понимал, зачем она вообще назвала сына Муссой. По всей видимости, это был подсознательный протест против безобразного ящера на фотографии. Мусса никогда не сомневался, что ничего страшнее на свете нет. Но мать часто называла его черепахой. Почему? Было ясно, что ей как-то не по себе при виде ящера, хотя ничего плохого в нём не было. Просто этот ящер хотел когда-то стать их домом, их судьбой, их богом, может быть. Он был как бы предыдущим богом, до него был другой бог, потом другой бог, ещё один бог и так без конца, и сколько бы миллионов новых богов ни осталось на этой земле, пропасть между ними так и останется навсегда. Но пока мир был полон бога. И мать ненавидела его именно из-за этого. Чем больше в мире бога, тем меньше места занимает бог. Мать ненавидела Число Зверя, потому что это был бог ящеров. А Мусса, как любой ребёнок, ненавидел Число Зверя, потому что это был бог людей, и всё это время ему было жаль, что он не стал богом людей и не мог ничего сделать, чтобы такое больше никогда не случилось. Но всё равно, какой смысл было верить в загробную жизнь, если она так и не наступала? Мусса подозревал, что её не будет никогда.
Впрочем, зачем тогда жить? Бог ящеров был источником зла, которое несло с собой человечество. Но, наверно, хорошо, что он не стал богом. А может, это плохо? Опять какая-то метафизика. Если ты дурак, это ещё не значит, что у тебя не может быть веры. Тогда зачем бороться с верой, если у тебя её нет? Можно, наверное, бороться с миром. Но, раз Мусса не смог бороться с миром, надо бороться с ним в себе. Вон в те пушистые жёлтые занавески каждый день можно делать вид, что ты к чему-то готовишься. Зачем? Но ведь непонятно, с чем бороться. По-настоящему этот день наступил давно. Время кончилось ещё вчера. Мусса не помнил. Не помнил ничего. А зачем он когда-то думал, что умрёт? И, главное, зачем человек живёт? Чтобы делать вид, что он когда-то умрёт. Вот и всё. Но ведь это чепуха. Все люди не умрут никогда. Или? Или…
Мусса понял, что он и так всё знает. Да. Наверно. Но он действительно всё знает. И что? Он же знает. Не знает, а знает. Вот оно, преимущество стереовизора… Впрочем, если Бог — это фикция, зачем тогда он даёт нам возможность выбора? Всё равно мы умрём. Где бы мы ни умерли. Даже в раю. А вдруг всё-таки есть шанс? Вдруг… Ведь другие умирают. А как они живут, знают только они. Так. И чего тогда суетиться? Ничего не изменится. Вот если бы кто-нибудь сказал Муссе, что завтра он увидит сквозь листья сосны небо, Мусса, наверно, бы побежал на кухню варить кофе. Но Мусса знал, что этого никто не скажет, потому что никто не знает — что на самом деле означает «небо». Поэтому, наверное, он и думал, что ещё не знает.
*
Конечно, всё правильно. Всё устроено с математической точностью. Всё. Ясно. Никакого неба не было. Ничего и не было. Нет никаких чувств. И никакого мёртвого человека тоже не было. Что, и муравей не сможет жить, если убить его, потому что умрёт? Не сможет. Муравей тоже умрёт. Как и человек. Всё умрёт. И он умрёт. ВСЁ. Наверно, он и правда ничего не понимает. А если он понимает — то почему тогда он так мучается? Ведь он же такой весь рациональный. И умный. А главное — богатый. Его все уважают. Все. Вот какой смысл в его жизни? Только деньги и власть. И всё. Зачем же мучиться и мучиться, если он знает, что это бесполезно? Всё. Всё. А самое главное — что я умру. Вот-вот. А может, это будет не так? Может, я стану каким-нибудь другим муравьём? И буду уже совсем другой? Зачем мучиться? Чем я хуже других? А вдруг я придумаю что-нибудь такое, чего не будет в природе?
Ну хорошо, я тоже умру. И что? Так даже интересней. Я уже ничего не боюсь. Нет ничего хуже страха. Все боятся. Весь мир! Потому что каждый день его видит! И все боятся. Вот только я — я не боюсь.
Всё. Всё. Всё. Все! Конец. Всё. Всё! А где небо? Где небо? Где небо? Где небо? А? Что это? Где небо? Где небо? Почему земля? Что это? Где небо? Где небо? Где я? Где небо? Где? Где я? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где?..
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Хад! Явление Нуит. Ранний час. Побережье океана… Двое стоят на песке. На них тёмные туники. Вокруг лес. Сверху падает свет — это луна. Двое молчат… Ба-а-а-а-а-а! Острые камни ударили в спину — упал, потерял сознание. Надо ползти. Но так больно. Тогда повернулся на спину и увидел небо — такое большое и далёкое. Звёзды. Но луна — под водой. Значит, опять — можно плыть. Открыл глаза — темно. Стал нащупывать перед собой землю — её нет. А во рту тоже не видно. Стал кричать. Сошёл с ума. Опять упал. Опять потерял сознание… Где я? Почему я здесь? Что со мной? А потом вспомнил — это же я! Я и есть — Нуит! Так я — Нуит! Не сомневайтесь! Так, значит, это Нуит принесла меня сюда? В своём беге по пустыне я уже давно стал Нуит. А где другие Нуит? Где я сам? Куда подевались остальные? Может, мне нужно их найти? Да ну их, пусть лежат себе в траве — они просто спят! Как трудно дышать…
А потом всё прошло — я опять остался собой. Господи, я же на самом деле чувствую этот песок под ногами!
25 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Постоянное Дао есть только то, что можно объяснить словами, и никто не может сказать, что он понимает, в чём оно. На самом деле, как говорится в одной старой поэме, найти Дао — это иметь все вещи в себе. В своём бесконечном бытии все вещи суть не что иное, как его Пустота. Пустота — это его чистота. Подобно тому, как лишённая запаха жидкость является совершенно чистой жидкостью, так и в Пустоте все вещи есть его Пустота. Но Пустота пуста сама по себе, а потому она не имеет ни вкуса, ни цвета, ни обоняния, ни осязания. Говорить, что эта Пустота и есть то, что её питает, тоже неправильно. Пустота не питается никакой пищей. Пустота сама по себе есть нечто простое, пустое и бесформенное. Как она может быть пищей? Пустота ест себя. Как бы мы ни называли её, она и есть То, Чему это Дао подобно, То, без Чего нет и не может быть ничего. Но, в конечном счёте, Дао и Пустота неразделимы. Пустота и Дао суть одно. Но одно в том смысле, что Дао и Пустота тоже суть одно и то же. Пустота и Дао суть одно, но разное, так как в Чистом Дао нет ничего другого. То же самое можно сказать и про Пустоту, но нужно уточнять, что та часть Пустоты, где вещи проявляются в качестве этой Пустоты, есть не что иное, как сама Пустота.
Однако не сама Пустота есть Пустота. Точно так же не может быть пуста сама эта Пустота. Пустота не может быть ничем и ничем. Это просто парадоксальный случай, благодаря которому Дао и Пустота никогда не теряют своей полной истины. Поэтому Суньята о Пустоте и Пустоте — самый центральный из всех текстов. Он имеет огромное значение. Он — «источник бытия, дающий начало рождению и смерти». Эти две вещи, с одной стороны, неразделимы. Они неразличимы, но нельзя сказать, что между ними нет ничего общего. Наоборот, они по сути своей неразличимы, поскольку они суть одно и то же. В них нет никаких различий, нет никакой глубины. Но, с другой стороны, они по сути своей неизъяснимы и недостижимы. Их трудно постигнуть. Суньята о Пустоте означает «вневременное блаженство, запредельное каким-то возможностям». Однако этот максимализм в отношении Пустоты настолько труднообъясним, что он часто представляется совершенным «суеверием». Но именно это выражение, несмотря на всю его простоту, и превращает все возможные объяснения Пустоты в полный абсурд. Это — единственное объяснение, которое только возможно.
Но даже из этого вопроса может быть получен практический урок. Следовать учению, следовать за учением — это совершенно необходимо. Если вы последуете за правильным наставлением, оно приведёт вас к счастью, к источнику, из которого можно зачерпнуть блаженство. В любом случае, вы достигнете этой цели, даже если мир вокруг будет меняться. Такова природа вещей. Если вы не следуете за правильным наставлением, вам придётся жить во тьме и страданиях. Это не так уж сложно, ведь, на самом деле, всё здесь — не что иное, как рябь на поверхности пруда. Будьте же абсолютно свободны от какого бы то ни было сомнения. Например, в течение дня иногда происходит несколько перемен. Это, несомненно, становится частью повседневной жизни. Вы можете даже ощущать их как нечто замечательное, если сумеете проследить этот феномен до глубин своей души. Но для этого нужно, как говорит Будда, устремляться за движением мысли. Пусть мысль проносятся одна за другой, не задерживаясь ни на одной из них. Сохраняйте чистое внимательное осознавание — и вы достигнете просветления в тот же самый миг. Такова природа ума, и если он ясно и спокойно воспринимает эту природу, тогда все препятствия вокруг просто исчезают.
Это несложно. Просто расслабьтесь и думайте. Нет никаких «где?» и «когда?». Есть только чистое осознавание, и всё. Если вы делаете это правильно, всё остальное автоматически возникает. Вот о чём говорил Чжуан-Цзы: «Легче остановить вращение Земли, чем остановить свою мысль». Именно так и следует практиковать, поскольку при этом невозможны никакие ошибки. Если же вместо этого мы будем думать о вещах, подобных погоде, или о старых актёрах, или о чём-то ещё, тогда трудности возникают мгновенно, подобно ударам в колокол. Вот так же легко и просто ум может разрушиться. Не возвращайтесь к прежним мыслям, а не то ум исчезнет, и вы станете лёгкой добычей для ядовитых змей и прожорливых чаек.
Для того чтобы отразить эту опасность, необходимо практиковать духовную практику. Такое представление об уме лишь сделает вас ещё более уязвимыми для болезней. Вот почему Будда говорил: «Помните о смерти и думайте о жизни». Необходимо бороться с этими мыслями. Это всего лишь громкие слова, и они в основном ложные. Духовная практика, которая приносит в жизнь мгновения счастья, не имеет ничего общего со счастьем и красотой. Если ваш ум будет достаточно широк, ум обретёт бессмертие. Но если он будет сужаться, возникнет страдание, потому что сердце не сможет подняться к вершине. Кроме того, в наш век мы становимся всё уязвимее. Поэтому говорите себе: «Ради Бога, не думай о красоте, а думай о смерти». Что это значит? Если вы будете думать о смерти, вас постигнут неудачи, потому что вы не сможете прыгнуть высоко. Именно поэтому большинство великих умов живут на вершинах холмов. И не важно, у какой стены вы будете медитировать, сидя под одеялом или под летним солнцем.
Здесь есть серьёзная опасность. Если вы будете думать о смерти, ваша жизнь приобретёт суровый характер, потому что будет ассоциироваться с некоторыми из сильных чувств. Вам придётся привыкать к ним постепенно, потому что ваша ежедневная жизнь часто будет приносить боль, волнение, неприятности. Всё, чего вы достигнете, будет следствием борьбы с трудностями, которые будут возникать в вашей жизни. Это неизбежно. Равнодушие может показаться вам недостатком, но вы будете воспринимать его как огромную добродетель. Поэтому не надо его искать. Если вы не будете бояться страданий, ваше достижение просто невозможно. Если вы не станете искать этого, на какие страдания вы можете надеяться? Как я могу получить от жизни что-то, чего не было до этого? Я не могу понять, как Пустота может приносить страдания. Отсутствие страдания приносит удовольствие. Когда в моей жизни возникают страдания, я не могу не страдать. Поэтому не надо искать страданий, они находятся внутри вас.
Быть осознающим — значит преодолевать ограничения. Они просто возникают в вашем уме. Вы не должны сопротивляться им. Размышляя над причинами своих страданий, вы не сможете совершить это усилие. Вы начнёте терпеть поражение в любой области жизни. Единственная вещь, которая поможет вам преодолеть страдания, — это не искать их, а вместо этого осознать их. Осознав, что вы привязаны к своим страданиям, вы освободитесь от них. Вы найдёте и устраните ту причину, из-за которой эти страдания возникают. Вы увидите, что они происходят из любви к себе. Осознав, что все страдания от ума, вы поймёте, что их порождает любовь. Просто чтобы понять, откуда берётся страдание, необходимо действие, и вы должны практиковать нёндро.
Осознав, что само действие вызывает страдания, вы устраните причину их возникновения. Если бы страдания были результатом каких-то внешних причин, их не было бы. Они являются результатом коренных источников человеческого ума. Но вы не осознаёте, откуда берутся эти причины. Вы думаете: «Я должен устранить страдания. Я знаю, что должен, но как?» Избавиться от этого источника боли чрезвычайно трудно. Осознав, что вы привязаны к своей жизни, вы увидите, что источник боли не где-то далеко, а внутри вас. Избавившись от страха перед миром, вы обнаружите, что мир — это сон, а вы — это пробудившийся во сне. Вы увидите, что уже нет никакого различия между сном и пробуждением, и что вы всегда были и будете спящим, и что во сне вы никогда не были по-настоящему пробуждены. Даже сейчас вы не готовы к пробуждению, потому что всё, что вы испытываете, всегда было вами. Поэтому вам нужно какое-то время, чтобы начать понимать то, что я говорю. Это очень долгий период. Но, оглядываясь назад, не забывайте, что у вас, кроме этой жизни, есть ещё несколько других жизней, так же наполненных болью.
Разве это не прекрасно, когда человек осознает, что жизнь, которой он так много занимается, — просто сон, в котором все страдания встречаются, чтобы встретиться в одной точке, где мы становимся одним и тем же? Это значит, что когда вы видите, как себя представляет сон, и осознаёте, что вы находитесь в том же самом сне, вы испытаете особое удовлетворение и радость, потому что на вас не падает никаких отражений, и вы есть всегда. К такому осознанию нужно прийти во сне. Это единственный способ понять, что это тоже будет реальностью, и что все возникающие ощущения будут лишь странным и коротким состоянием сна.
С другой стороны, для того, чтобы уснуть, недостаточно одной только практики. Надо научиться читать письмо, адресованное себе. Это очень легко. Было бы преувеличением сказать, что я знаком со всеми рассказами о Рамане, — просто некоторые из них я читал с большим интересом, как и вы сейчас. Даже не знаю, кто это написал — учёные или те, кто верил, что их предсказания сбываются. Возможно, и то, и другое, — поэтому, по мне, так это одно и то же. Посмотрите вокруг. Я жил в старом викторианском доме, в горах. И я всегда работал над тем, чтобы изменить свою жизнь. Я думал, что если я смогу с такой же лёгкостью изменить жизнь людей в Гане, которые меня знают, то мне не придётся заниматься ни предсказаниями, ни работой с книгой. На самом деле я никогда не работал над тем, чтобы изменить свою жизнь. Возможно, тут нет никакой связи. Но если я правильно понимаю, это всё равно должно было произойти.
Вы когда-нибудь задумывались, почему жизнь всех людей так сложна? Почему мы с вами приходим в этот мир? Чтобы закончить начатое. Если мы не остановим конвейер, то мы не остановим его никогда. Вот что я имел в виду, когда говорил о движении на пути. На самом деле мы всегда приходим на этот конвейер, и поэтому смысл жизни в том, чтобы найти то, что можно изменить, и как можно быстрее. Мы находимся на нём с начала времён, и этим всё сказано. Но те, кто верит в какие-то другие пути, могут думать что угодно. Что же это за дорога, по которой идёт человек в жизни? Как он выбирает, по какой дороге идти? Я не знаю. Но что бы это ни было, мне остаётся только присоединиться к этой традиции.
24 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною. И сказал Бог: «Да будет свет». И стал свет. И увидел Бог свет и был потрясён; и слава Божия сошла на Него. И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день третий. И сказал Бог: «Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды». И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день четвёртый. И сказал Бог: «Да соберутся вместе, как Я сказал, все духи вод, чтобы услышать слово, которое Я дам им». И собрались все духи, и стал Бог беседовать с ними. И сказал Бог: «Да будут слова, которые Я буду говорить вам, в сердце вашем и в душах ваших» (Пс. 141:1-16).
Теперь вы понимаете, что может и что не может сказать о Боге Господь Бог наш Иисус Христос? О чём могли бы Его слова? И в какие бездны человек может нырнуть, чтобы так бездонно, безумно, мистически побеседовать с Богом? Даже если и попытаться произнести библейскую фразу «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец», — она может прозвучать всего лишь как шутка. Помните, что Бог уже много раз повторял эту фразу в Книге пророка Даниила, когда описывал фигуру Своего Голгофского креста: «И дал Ему уста, говорящие гордо и богохульно, и поставил Его выше всякого начальства, и священства, и сана, и власти… Кто не отрешится от всего, что имеет, тот не может быть Моим учеником» (Дан. 4:29). Совершенно ясно, что не может. Но пока Бог говорил с ангелами, с херувимами, с серафимами и другими духами, простые люди могли, как сейчас говорят, подслушать.
Потом было несколько духовных упражнений, и уже сказано всё, что было нужно, до конца. Неужели дальше нужны слова? О чём можно говорить Богу? Что Он говорит на самом деле? И что нужно говорить человеку, когда он приступает к духовной работе? Для нас сейчас это самое главное. А что для нас самое главное? Кому нужны великие гимны? Кто нам читает их? Для нас самое важное — обрести то, чего у нас нет. И только потом мы сможем говорить, что в этом смысл жизни, и делать то, что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, и после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после… И так без конца. И тогда Бог отвечает нам. Он отвечает нам в тех книгах, которые мы читаем. А у нас нет книг. Вот здесь человек действительно добьётся своего. В духовном смысле. Духовный учитель или гуру тоже на самом деле говорят. Но… только для самих себя. И ничего из этого не произносится. Поэтому мы не понимаем, что такое духовность.
*
Борис улыбнулся, поправил очки, и слово «магия» из фразы исчезло. Он поднял голову и посмотрел на Павлика. Павлик тоже стал на секунду задумчивым и неожиданно улыбнулся. Я уже слышал про эту фразу из его переписки с Оксаной. Что-то про артефакт, доставшийся ему в наследство от его прапрадеда. Я был уверен, что Борис понимает в ней гораздо больше меня, и сказал:
— Всё это любопытно. Но ведь духовность — не миф. Мы действительно не понимаем, что это такое. И зачем Бог создаёт эту нашу жизнь. И зачем мы живём.
Борис пожал плечами.
— Ну да, — сказал он.
— Зачем это Богу, — повторил я. — Откуда мы знаем? Люди вообще ни о чём не знают. А потом что-то говорят — про бога. На самом деле он просто порождение нашего собственного ума. Поэтому мы не понимаем его смысла и связи с другими вещами. Мы просто живём по своим законам. Их и так много, этих законов. Вот мы живём по ним, и нас уже многие миллионы. По-моему, это нормально. Мы все про это знаем.
Борис вдруг опять улыбнулся.
— Да, — сказал он.
— А зачем мы вообще живём?» — спросил я.
— Что зачем? — спросил он. — Зачем мы вообще живём? Этого никто не знает.
Я вдруг понял, что он говорит не всерьёз, и немного обиделся. В этот момент в комнату вошла совершенно незнакомая мне женщина, и Борис очень церемонно представил нас друг другу. Её звали Ганна. Она была и удивительно красивой, и удивительно молодой — лет тридцати с небольшим. Мы немного поговорили с ней о книгах, о современной моде и так далее. Борис рассказывал про свой тандем — свою подругу Ганну и двух её братьев-скрипачей. Потом Ганна куда-то вышла, и Борис сказал:
— Ну ладно, я поеду. А то я сегодня на каком-то друге еду. Я думаю, в Чернухове увидимся.
— В Чернухове увидимся, — согласился я.
Мы пожали друг другу руки и расстались. Я шёл домой и с удивлением думал о нашей встрече. Вообще говоря, совершенно непонятно, как это я упустил такой случай поговорить по душам с каким-нибудь близким по духу человеком. Не то чтобы я так боялся потерять дружбу Бориса. Напротив. Общаться с ним было интересно и приятно. Но совсем другое дело, когда у тебя есть близкий друг. Например, Витька. Или Вахтанг. Или Веник. Или, вот, Борис. И ещё неизвестно, удастся ли с ним вообще поговорить, тем более в такой вечер. Зато вот с Ганной получилось очень славно. Видимо, я её действительно очень заинтересовал. И почему-то мне кажется, что мы ещё встретимся. И главное — чем скорее, тем лучше. Хотя это вряд ли.
У меня было чувство, что мы никогда не сможем друг без друга. Почему? Потому что я всего лишь кусочек еловой ветки, которую кружит ветер. Мы ведь столько времени знакомы — и всё не можем друг без друга. Сначала мне казалось, что так и должно быть — и что мы просто друзья. Но я, наверно, плохо знаю природу этого ветра. Это действительно что-то вроде судьбы. И с этим надо смириться. Сегодняшняя встреча, пожалуй, важнее всех-всех остальных. Даже для Ганны. Я как-то не очень уверен, что она сказала бы «нет». Правда, и выбора у меня особого нет. А поэтому — вперёд. Ибо завтра будет новый день.
*
Борис протянул руку к белому проводу и выключил магнитофон. В течение пятнадцати секунд ничего не происходило. Потом до него донёсся далёкий и странный шум — точно от поезда, идущего сквозь метель. А потом что-то начало бухать, стучать и скрежетать по рельсам. Борис даже не знал, что это может издавать такие странные звуки — и вдруг догадался, что это похоже на далёкий грохот артиллерийского обстрела. Потом впереди кто-то закричал, и Борис вскочил на ноги. Крик раздался опять. Потом кто-то стал сильно колотить в запертую дверь. И почти сразу же раздался резкий гудок, за которым вдруг сразу же началась какофония автомобильных сигналов. Борис вдруг понял, что это действительно сигнал. Как ни в чём не бывало он повернулся и побрёл в другую сторону, с интересом оглядываясь на толпы взволнованных людей. Вскоре он выбрался на улицу, совершенно пустую и безлюдную, и пошёл по ней в сторону Москвы. Через некоторое время за спиной опять раздался грохот, заглушивший на секунду гудки машин, крики и стук в дверь, и Борис понял, что они вместе с Сашей пошли по тому же маршруту. Борис на всякий случай оглянулся, но никакого шума сзади не услышал. Он успокоился и прибавил шагу, решив, что ребята скоро догонят его, и он снова увидит своего старого друга. Впрочем, совершенно непонятно было, почему этот Саша должен был догнать его, если они с Сашей только что расстались. То есть Бориса вполне устраивало, что он идёт один, без Саши. Ему даже стало казаться, что его одиночество совершенно беспричинно, но он не хотел докапываться до причин и шёл дальше.
Через несколько минут в голове у него сложился полный отчёт о том, почему такое случилось, и почему он совсем не хотел с Сашей встречаться. Просто он здорово проголодался, и ему не хотелось думать ни о чём другом. «Все мы в чём-то зависим друг от друга, — подумал Борис, — и в том, что я голодный, виновата мама. Наверно, на неё иногда находит тоска и она принимается накачивать себя лекарствами — только почему мне кажется, что всё это так просто? Нет, Саша вряд ли знает, и я не буду говорить ему». Борису стало смешно от этой мысли. Его новые мысли показались ему удивительно смешными. Он даже вообразил себя похожим на Марка Твена — этакий путник, затерявшийся в бескрайней пустыне. Скоро стало казаться, что его одиночество — единственное, что есть в мире, что больше ему уже ничего не надо.
Вскоре ему в голову пришла странная мысль, от которой он даже остановился. Дело в том, что какая-то сила, которая совершенно точно существовала, продолжала поддерживать с ним постоянный контакт. И Борис начал пристально вглядываться в реальность, ища ответ на вопрос, почему это происходит. Смотреть, впрочем, было не на что, потому что вокруг ничего не было. Прошло несколько секунд, и он понял, что ответ надо искать в себе самом. И он почувствовал, что прямо перед ним, всего в нескольких метрах, лежит медная дверь, за которой что-то происходит, что-то такое, чего Борис не понимает, но непременно должен был бы понять. Но он не может ни понять этого, ни даже увидеть.
Вдруг рядом появился крылатый конь — конь тихонько заржал. Снизу вверх Борис взглянул на него и вдруг заметил, что из огромных открытых ноздрей коня торчит медная ручка. В ней была дырочка. Борис протянул руку, вытащил ручку и положил её на выступ крыши. Открылась дверь — и из неё выпорхнула птица. Борис открыл её пошире и осторожно вошёл. Дверь за его спиной закрылась, и наступила тьма. Так, значит, всё было именно так — он сидел возле двери, а кто-то невидимый впустил его внутрь. Но в чём смысл происходящего? И можно ли дойти до него, как он дошёл сюда? Но это был и не Борис вовсе. Его никогда не было на свете, и он не мог вспомнить, откуда он взялся.
Было темно, и все было тихо. Он прислушался. Откуда-то сверху доносилась музыка — слабое монотонное гудение, похожее на ту симфонию, которая иногда снилась ему в детстве, но она никогда не пугала его, а скорей успокаивала. Он подумал, что это, должно быть, играет музыка из его детства, и стал вслушиваться. Вдруг сверху ударил луч света, и в нём заплясали маленькие язычки пламени. Это горели факелы, которые были установлены на треножниках вокруг углубления в земле. Свечение появилось так внезапно, что Борис даже не успел испугаться. И всё же он успел испугаться. Вдруг он заметил какое-то движение внизу, под его ногами, и догадался, что это крысы. Их было очень много, и одна из них взобралась ему на ноги. Он попытался стряхнуть её. Крыса была холодная и очень большая — её голова почти доставала ему до колен. Борис сморщился и испуганно посмотрел наверх, но вокруг было по-прежнему темно, и в этой темноте трудно было что-нибудь увидеть. Одна из крыс перебралась на его плечо и задела лапой его щеку.
И тут Борис вспомнил, кто он такой и что нужно делать. Он почувствовал, как кто-то похожий на ангела толкнул его в спину, и почувствовал, что стоит на ногах. Тут он увидел внизу целую тучу маленьких крыс и схватил первую попавшуюся за хвост. Как оказалось, это была пожилая женщина в лиловом платье. Она попыталась укусить его, но он увернулся, и крыса полетела вниз, издавая жалобные пискливые звуки. Остальные крысы в панике кинулись кто куда. Борис повернулся и пошёл прочь. Крысы разбегались в разные стороны, когда он проходил мимо. Но он не замечал их. Ему было не до них. В ушах стоял омерзительный писк, похожий на те звуки, которые издают потревоженные чайки.
Впереди появился газетный киоск. Борис пошёл к нему, глядя прямо перед собой. Вблизи киоск выглядел просто отвратительным — между его стен торчали огромные ржавые гвозди. Но Борис на них даже не посмотрел. Он остановился возле него и уставился в темноту. Там тихо мигали далёкие электрические лампочки. Он вспомнил, что сегодня праздник и нужно купить газету. Эта мысль придала ему решимости. Он поднялся на цыпочки, достал из кармана свёрнутую трубочкой газету и развернул её. Сначала он никак не мог её развернуть, но потом справился. На первой странице большими буквами было напечатано: «Завтра День защитника Отечества». Борис перевернул страницу. Там было набрано: «Сегодня в Москве и окрестностях ожидается наводнение. Рекордное по масштабу — самое большое за всё время существования города. Но день этот — последний. Утро 27-го июня будет отмечено по всем каналам и информационным программам. В них будут даваться короткие фрагменты из документальной хроники, а также воспоминания участников наводнения. Интересной будет любая заметка, описывающая вас».
И Борис увидел своё фото. Фото было чуть пожелтевшее, но достаточно чёткое. Борис покраснел. С фотографией получилось глупо, зато теперь он точно знал, куда и зачем идёт. «Это хорошо, — подумал Борис, — что она не сохранилась». Осталось вспомнить только адрес. Где он живёт, Борис знал. Он посмотрел в газету. Ниже было написано: «От 19:00 до 19:15». Борис улыбнулся. Теперь он был совершенно уверен, что до 19:15 дойдёт. Он снова сложил газету и спрятал её во внутренний карман. А в правом вдруг появилась неизвестно откуда взявшаяся монета. Борис сразу понял, что это мелочью её не назовёшь. Это была пятёрка с изображением Спасителя. Борис поглядел по сторонам. Идти надо было очень осторожно, и рисковать он не имел права. Может быть, в газете осталась какая-нибудь мелочь. Но ничего подходящего не нашлось. Борис подхватил остатки со стола и сунул их в карман. Он увидел на стене часы, перевёл взгляд и удивился: стрелок как раз на полсекунды опередил время. Борис никогда не замечал за собой склонности к мистике, но сейчас ему померещилось, что часы уже давно прошли назначенное время, и сейчас он слышит удары будильника. Потом послышался механический шелест, и Борис понял, что это падают на пол осколки разбившейся стеклянной бутылки. Борис заткнул уши.
В двери повернулся ключ, и в комнату вошёл Канцельман в сопровождении двух офицеров с автоматами. Он выглядел на редкость усталым и озабоченным. Подойдя к столу, он взял газету и стал её разглядывать. Борис заметил в ней некоторые изменения. Прежней была только нижняя часть газеты. По её краям были выдавлены маленькие фигурки — так бывает, когда набирается большое количество изображений. Раньше они были маленькими, но теперь сделались огромными. Борис знал, что теперь вся эта компания будет дописывать последнюю страницу, но ему совсем не хотелось присутствовать при этом. Отодвинув стул, он встал и вышел в коридор. Ему нужно было в туалет, и он решил не торопиться. Неожиданно он почувствовал, что кто-то изо всех сил толкает его в спину. Он не успел затормозить, и в коридор вывалился солдат. В руке у него была граната с длинной зелёной верёвкой. От неожиданности Борис упал на пол. Приподнявшись, он увидел своего соседа. Тот лежал ничком и тянулся к его ноге. Борис вскочил на ноги и, размахивая руками, кинулся к лестнице, на которой уже никого не было. Ворвавшись в туалет, он запер за собой дверь и повернулся. В противоположном углу сидела женщина в пальто и с телефонной трубкой в руке. Борис, стараясь действовать одновременно очень быстро и осторожно, медленно двинулся к ней, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Подойдя к двери, он нажал на неё всем телом. Удар был сильным, но дверь выдержала. Борис повернул ключ. Он оказался в ловушке. Женщина по-прежнему что-то говорила в трубку. Вдруг она перестала говорить и прижала трубку к уху. Борис увидел, как лицо её сделалось решительным и злым. Она вскочила на ноги, быстро вышла в коридор, сорвала с вешалки свой плащ и хлопнула дверью.
Борис выждал несколько минут и пошёл вниз. Добравшись до конца лестницы, он выглянул в окно. Женщина на улице уже не было. Он выглянул в другое и увидел перед собой пустой длинный коридор с тусклой лампочкой в самом его конце. Борис быстро дошёл до конца коридора, выглянул в окно и чуть не вскрикнул. На другой стороне улицы стоял длинный чёрный автомобиль, похожий на «Виллис». У него был короткий брезентовый капот, а за ним угадывались человеческие тела — человек десять-пятнадцать, сидевшие на корточках. Борис быстро пересёк коридор и стал спускаться вниз. Спустившись, он ещё раз выглянул в окно — картина была та же. Бориса бросило в жар, он попытался успокоиться, но это у него не получилось. Прямо под его окном кто-то возился у капота «Виллиса». Борис взял со стола газету, прислонённую к портрету маршала Жукова, и подбежал к окну. Он размахнулся и кинул в окно газету. Когда она долетела до капота, мотор взревел, и «Виллис» тронулся с места. Борис отошёл от окна и несколько раз сжал и разжал кулаки. Затем он вернулся к столу, придвинул к себе папку с делом и быстро раскрыл её.
Это было тяжёлое дело, и Борис никогда не читал его без раздражения. Он почти ничего не понял. Заглянув через минуту в дело, он стал читать чуть медленнее, чтобы вникнуть. Было ясно одно: работал старший лейтенант, который принёс тогда Борису завтрак. Задержан за нарушение паспортного режима. Задержан якобы в связи с политической ситуацией и неудачными переговорами о мире. Это ясно. Задержан без всяких объяснений. Ещё было непонятно, почему взяли за жульничество. Видимо, дело было в карточках. Борис решил, что никогда больше не станет составлять букетов. Но он всё-таки стал читать дальше. Старший лейтенант провёл два дня на заставе и с трудом нашёл, где его паспорт. Он совершенно честно говорил, что получил его по ошибке. Только в книжке он подписался как «военком». А в деле было написано: «Семён Иосифович Фёдоров». Ничего не ясно, но надо ехать.
Ладно, надо собираться. Борис выглянул в окно. Там, за окном, был обычный московский двор, где играли в домино. Женщины стояли у песочницы и болтали, иногда хлопая друг друга по коленкам. За забором медленно полз по улице бронетранспортёр. Борис надел плащ, повязал голову платком и пошёл к дверям. Женщины, как по команде, умолкли, и во дворе стало тихо. Борис спустился по лестнице и вышел на улицу. По краям дороги шли танки, а впереди, через одну полосу, с двумя противотанковыми пушками на прицепе катил ЗИС. Борис сел в машину. ЗИС загудел и остановился. Борис обернулся назад, чтобы увидеть солдат в чёрных шлемах, которым предстояло конвоировать его к дому, где живёт военный комиссар. Но никто не ехал. Борис толкнул дверь, на которой было написано «Не влезай — убьёт!», сел в машину, надавил на газ и поехал вперёд. На ближайшем перекрёстке он попал на зелёный свет, и его машину занесло на скользком асфальте. Но Борис уже не обратил на это внимания. Он опустил стекло и закурил. Когда он пересёк какую-то загородную дорогу, по радио стали передавать песню «Четыре танкиста — три весёлых друга». По дороге промчались три «Студебеккера» с красноармейцами, заляпанными грязью. На одном из грузовиков была надпись «фрезерный». Только теперь Борис понял, что он едет в Краснодон, где он никогда не был.
Вдруг он заметил в зеркальце заднего вида, что за ним пристроилась большая чёрная машина с двумя антеннами, которую он заметил на перекрёстке. Это было так неожиданно, что Борис вздрогнул. Он нажал на газ, но машина ехала медленно. Через несколько секунд её нагнал грузовик с бойцами в кузове, на котором была белая надпись «Студебеккер», и Борис увидел сквозь мутное от недавнего дождя лобовое стекло их чёрные лица. Один из бойцов поднял руку, и машина Бориса остановилась. Борис резко затормозил. Грохотнули сзади два выстрела, и два окна передней двери стали вишнёвыми от пулевых отверстий. Борис нажал на педаль, и машина сорвалась с места. Теперь за ним никто не ехал. Он облегчённо вздохнул, потом вытащил из кармана брюк пачку «Кам Амур», закурил и огляделся. Мимо шли совершенно одинаковые заборы, по которым пролегли одинаковые асфальтовые дорожки. Кое-где виднелись клумбы с цветами и даже деревья. Вдали, за высоким бетонным забором, чернел лес. Борис хотел было пойти в ту сторону, но сразу же понял, что придётся идти к реке, а там наверняка полно людей. Он вздохнул, завёл мотор, проехал несколько метров, развернулся и медленно поехал обратно.
Минут через десять он был на месте. Вокруг никого не было видно. Борис подумал, открыл дверь и вошёл в дом. На полу лежали снятые ботинки и грязные портянки. Он свернул их в клубок, положил в карман и подошёл к шкафу. Там висело несколько мужских костюмов и несколько женских. Борис снял брюки и переоделся. Портянки он сунул в карман пиджака. Теперь его серая двубортная тужурка больше походила на рясу, чем на пиджак. Борис закурил и прошёлся по комнате. Оглядев стеллажи, он вытащил из кармана пару смятых долларов и сунул их в карман. На задней стене в самом углу он заметил дверцу. Борис открыл её и заглянул внутрь. Это был кладовочный чулан. У стены стояли четыре небольшие деревянные бочки, обитые жестью. Они были пусты. В некоторых бочках был раствор, от которого шёл такой неприятный запах, что Борис вдруг вспомнил про фекалии. Он закрыл дверь, подошёл к столу и написал на клочке бумаги: «Гы-гы».
Тут вдруг в комнату вошёл Фрадков. Увидев Бориса, он весело улыбнулся. От его волос несло водкой и махоркой. Борис сделал ему знак молчать и быстро вышел из кладовки. Они вышли из дома и пошли вдоль фасада. Борис шёл медленно, вглядываясь в окна домов. Фрадков курил, иногда сплёвывая на снег. Когда они дошли до угла, Борис повернулся к нему и сказал:
— Надо быть осторожнее. Хозяин и прислуга.
Фрадков ответил каким-то гортанным звуком, и Борис понял, что он смеётся. Ему стало досадно.
— Пойдёмте скорее, — сказал он и зашагал быстрее.
Некоторое время они шли молча. Борис всё поглядывал на освещённые окна. У подъезда стоял какой-то толстяк. Борис замедлил шаг и пошёл рядом с Фрадковым. Они остановились у подъезда. Борис поднял руку. Толстяк повернулся и пошёл навстречу. На нём была поддёвка, большие жёлтые сапоги и меховая шапка-тунгуска. Борис двинулся вперёд. Фрадков придвинулся к толстяку вплотную, остановился, взял его за руку и сказал:
— Пошли в хату.
Борис подумал, что это какая-то шутка, но, когда он оказался в квартире, у него не осталось никаких сомнений, что всё происходит всерьёз. В хате был накрыт стол, горела свеча. Толстяк оказался подсадной уткой. Борис понял это сразу. Утка была старшей в прислуге. Борис так разозлился, что чуть было не сказал что-то резкое. Толстяк потянул его за руку и усадил рядом с собой за стол. Борис сел и стал разглядывать скатерть, блюдо с фруктами и графин. К еде никто не притрагивался. Борис краем глаза взглянул на толстяка. Его толстое лицо выражало крайнюю степень недоумения, а желтоватые глазки были совершенно пусты. Борис почувствовал раздражение. Этот подлый толстяк отнял у него любимое занятие. Он даже не потрудился объяснить, что здесь происходит. Не стоило, наверное, и спрашивать. Он с отвращением съел несколько яблок, запил их холодным сладким чаем и вышел в коридор. Спустился вниз и сел в машину.
Теперь, когда он наконец-то оказался в Москве, можно было спокойно обо всём подумать. «А ведь бабке этой я понравился, а?» Борис несколько раз глубоко вздохнул. Конечно, не стоило этого говорить. Подлая свинья. Почему она не сказала, что я ей понравился? Лучше было бы промолчать. Интересно, где здесь можно напиться? За углом… Скорее всего. Он ещё раз глубоко вздохнул и поехал по улице. К нему подошёл какой-то пьяный и сказал, что он не туда едет. Борис ещё раз глубоко вдохнул и нажал на акселератор. В узком переулке он затормозил. Сквозь мокрые ворота он увидел рекламный щит с надписью: «Останавливайся у винного магазина “Hell”». В его глазах отразилось облако пара, и он почувствовал новый приступ ненависти к этому городу. Он вышел из машины и направился к винному магазину. На дороге стоял гаишник и пытался остановить машину. Борис побежал, и гаишник чуть не попал ему под колеса.
Когда Борис, наконец, остановился и, тяжело дыша, поднял глаза, перед ним стоял такой же запылённый и серый огромный и красивый магазин. Снизу улыбалась надпись: «Магазин Н. Е. Изенбека». Борис тоже улыбнулся. Его жена, кажется, не одобряла торговли. Он стоял в конце узкой улочки, на которой помещался «Hell». Она казалась небольшой, но в окнах виднелись разноцветные бутылки. Борис знал, что этот магазин никак не связан с «The White Power», известным мясным брендом из группы «Alders и Fruitless». К нему вёл короткий туннель, выложенный красной плиткой. Борис вошёл внутрь. Теперь он увидел белые буквы на красном фоне, которые показывали, что здесь продают алкоголь. «Hell» вмещал несколько рядов винного. Было много молодых человек в чёрных костюмах и белых рубашках, а несколько прилавков были заняты посетителями в разноцветных балахонах. Похоже было, что это какое-то подобие цветочного базара. Сначала Борис подумал, что ошибся дверью, но за прилавком с сырами его ждала полная женщина лет тридцати в чёрном блестящем комбинезоне, от которого пахло чем-то сладким, похожим на сладкое миндальное печенье. Подойдя к ней, он улыбнулся. По тому, как она подняла на него глаза, Борис понял, что он не ошибся — на неё действительно смотрит дьявол.
— Fetish! Quick. How many people think what? There are no fetish here! — выдавил он с идиотской улыбкой.
— Проходите, — сказала женщина.
Борис прошёл за прилавок и увидел целую гору красных банок — они были сложены как попало, и невозможно было решить, что там на самом деле. На полу стоял большой овальный аквариум, а в нём плавали какие-то жёлтые крокодилы. Борис поднял взгляд. Женщина по-прежнему смотрела на него, но теперь от неё исходили покой и уверенность. Борис сел на табурет, поставил сумку рядом с собой и вынул из кармана ключи. Через минуту перед ним стоял стакан. Женщина нагнулась над аквариумом, вынула двух крокодильчиков и положила их обратно в банку. Борис вопросительно посмотрел на неё. Она кивнула. Борис встал с табурета и медленно пошёл к полкам, на которых стояли бутылки. Остановившись возле них, он повернулся к женщине. Она по-прежнему пристально смотрела на него.
Борис протянул руку к одной из бутылок и вдруг понял, что не сможет это сделать — всего один глоток, не больше, просто потому, что ему тяжело было поднять руку. Рука не хотела подниматься выше уровня плеча. Он подумал, что надо это как-то прекратить. Борис вытянул руку и взял бутылку. Он понимал, что будет с его лицом, если он сделает хоть один глоток. А ещё понимал, что нет ничего хуже мысли о том, что эти дурацкие крокодильчики, которых он собирается выпить, сейчас умрут. А если они умрут, то его будет ждать одно из тех неприятных жизненных состояний, которых он боялся и за которыми неоднократно наблюдал в зеркале. Можно было, конечно, просто вылить содержимое бутылки в аквариум, и всё. Но в сознании проносились картины другого, гораздо более интересного будущего — тот день, когда ему придётся покупать за тридцать тысяч бутылок водки и бросать пакетик в чёрную дыру в полу ванной, чтобы попробовать, получится ли из этого что-нибудь.
Нет, так не пойдёт, решил Борис. Чем дольше он находился в этом невозможном и на первый взгляд абсурдном месте, тем меньше был шанс, что его пустые страдания пропадут зря. А если что-то там и пропадёт, то пусть уж лучше пропадёт зря, чем по вине маленького злобного подлеца с пистолетом в руках. Борис открыл бутылку, решительно свинтил крышку и жадно припал к горлышку, глядя на первый памятник себе самому. У него была редкая возможность подержать в руках тонкую работу неизвестного пока художника — красивую и страшную одновременно. Борис с сожалением оторвался от горлышка. Пора было начинать. Всё-таки чуть-чуть рановато, а? Борис покосился на часы — они показывали без одной минуты три. Ага, можно начать прямо сейчас.
Он положил бутылку на стол, схватился за лацканы своего длиннополого пиджака и сильно потряс его. На груди повисла мутная лужица. Борис понюхал пиджак и нахмурился. Кажется, где-то прорвало кран. Нет, не похоже, хотя откуда-то наверняка идёт запах. Борис не знал, что нужно делать, чтобы раздался первый звук, но мог представить. Сейчас он очень ясно увидел рядом с собой шест с табличкой «Преступление и наказание», и в следующую секунду раздался первый звук. Как только Борис испугался, что настоящий Борис испугается и оставит свою идею на потом, часы сыграли десять, и Борис, не глядя, ткнул пальцем в табло с надписью «Time». Раздался второй выстрел, и сразу же за ним — третий. Борис стал пристраивать гвоздь на стене в виде черепа со скрещёнными костями. Это было просто и красиво — но всё же он испытывал страх, потому что, если он что-то делает плохо, кто-нибудь другой обязательно всё испортит.
К счастью, всё прошло гладко — Борис встал в самый угол, чтобы не мешать первому выстрелу, и теперь был почти невидим. А с первым выстрелом стала слышна музыка — какофония, — и сквозь этот шум прорвался голос — не Бориса, а какого-то Билла Гейтса: «Где мы встретимся? Где мы встретимся? Где мы встретимся?..» Это был его любимый псалом из Шестой симфонии Бетховена. Песня была спокойная, красивая и одинокая, и Борис вспомнил другую. «Как зовёшь ты, красавица, свою дружину?…» Он улыбнулся и вынул из-под своей кожаной куртки кусок торта «Лукойл». Он заметил, что торт немного влажный — будто его уже пробовали на зуб. Потом его толкнули, и он чуть не уронил торт на пол. В комнату вошла уборщица. Борис отодвинул торт в сторону. Схватив тряпку, уборщица стала яростно вытирать лужу. Борис вышел в коридор и спрятался за высокой пальмой. Через несколько минут он услышал тихие звуки флейты. Это было похоже на аккомпанемент, и музыка становилась всё громче.
А потом вдруг Борис увидел Бориса Первого, идущего в уборную. На нём была военная форма со всеми полагающимися регалиями — красный френч, фуражка с кокардой и узкие зелёные брюки, заправленные в высокие сапоги. Борис вдруг узнал его — это был обычный наряд Бориса Первого, какие носят всё время. Только перед тем, как появиться в уборной, Борис Первый почистил ботинки, надел мятую панаму и причесался перед зеркалом. Потом он услышал, как из коридора доносятся смех и музыка. Борис Второй был уже в коридоре, и Борис Первый слышал его смех. Внезапно Борис Первый развернулся, шагнул к Борису Второму и ударил его кулаком в лицо. Борис Второй упал. Музыка смолкла. Дверь в уборную открылась. Борис Первый увидел сидящую на полу уборщицу, которая не сводила с него испуганных глаз. А потом Борис Второй вскочил на ноги, вынул из кармана несколько купюр и бросил их в урну. Музыка и смех стихли. Борис Второй поднял с пола урну, но уборщица уже скрылась в коридоре. Борис Первый тоже повернулся и пошёл назад по коридору. Музыка стихла. Борис Второй вернулся к себе в номер. По дороге он думал о том, что, возможно, ему повезло, и всё обошлось. А уборщица ничего не знала и сразу же бросила деньги в урну. Борис Первый улыбнулся. А потом положил в рот конфету и долго жевал её, думая о чём-то своём. Потом он лёг на кровать и уставился в потолок. Глаза его понемногу закрылись, и он заснул.
*
Когда он проснулся, было уже утро. Борис Второй встал и пошёл на первый этаж. Ему хотелось выпить. Выйдя на лестницу, он увидел уборщицу. Она стояла, задумчиво глядя на ярко освещённую дверь, и курила. Борис Второй спустился на первый этаж. В баре, кроме швейцара, никого не было. Борис Второй взял себе бокал пива и сел у стойки. Швейцар стоял у дверей, то и дело поправляя на груди коричневый фартук. Борис Второй оглянулся и увидел Ивана Фёдоровича. Тот стоял у стены и с грустью смотрел в окно. Борис Второй поднялся и пошёл к нему. Иван Фёдорович, не отрывая взгляда от окна, поднялся навстречу. Борис Второй сел на высокий стул. Иван Фёдорович сел напротив. Борис Второй отхлебнул из бокала. Иван Фёдорович поморщился и взял со стола газету. Он бросил на Бориса Второго полный страдания взгляд, взял со стойки стакан и залпом выпил. Борис Второй отставил пустой бокал в сторону и сделал вид, что очень заинтересован рассказом Ивана Фёдоровича. Иван Фёдорович уже некоторое время озирался по сторонам, но Борис Второй продолжал молчать. Наконец Иван Фёдорович сообразил, что Борис Второй нарочно тянет с вопросом. Он вздрогнул, наклонился к Борису Второму и зашептал:
— Скажите, сколько раз вы били мать? Сколько?..
Борис Второй только усмехнулся. Иван Фёдорович вдруг вскочил со стула, подбежал к стойке, сунул швейцару мятую трёхрублёвку и выскочил на улицу. Борис Второй задумчиво поглядел ему вслед. «А говорят, он недавно был в Испании, — подумал он. — Куда же это он тогда подевался?»
Он достал из внутреннего кармана бутылку и сделал большой глоток. Когда он поставил её на стойку, зазвонил телефон. Борис Второй поднял трубку. Это была Таня. Она сказала, что минут через пять-семь зайдёт и всё расскажет. Борис Второй ухмыльнулся. Он подумал, что Таня зайдёт к нему только для того, чтобы опять выпить с ним. Правда, теперь ему не надо будет задавать никаких вопросов, и вряд ли придётся искать и бить какую-нибудь очередную шлюху, чтобы выпить. А может быть, даже пойти на работу, потому что при такой работе он всегда будет на мели. А там, глядишь, подвернётся подходящий заказ, и можно будет открыть собственный ресторан…
У него закружилась голова, и он закрыл глаза. А потом вдруг совершенно неожиданно для себя самого громко, во весь голос, запел:
— Любо, братцы, любо, братцы, жить…
Он пел и не мог остановиться, хотя это и было для него необычно, — в последнее время пел только про себя.
— Любо, братцы, жить, светло в окошке-то…
Поймал себя на том, что повторяет слова, и замолчал. Потом запел про метро, про то, как мама с папой смотрят на него с верхней полки, и вдруг понял, что не в состоянии петь про это, потому что это невозможно — подъезжая к станции, увидеть самого себя, особенно если ты на верхней полке.
— Любо, братцы, любо…
Он, конечно, слышал эту песню раньше, но никогда не мог вспомнить, откуда. Вспомнил, по лицу его потекли слёзы, и он запел ещё громче и отчаянней. Поезд затормозил. Кто-то сильно толкнул его в спину, и тогда он вдруг запел на еврейском — голос у него был басистый и звучный:
— Любо, братцы, жить, светло в окошке, когда солнце светит, когда ветер шумит…
Тут сзади кто-то ещё толкнул его, и поезд поехал дальше. В вагоне становилось всё светлее, и это было так хорошо, что он опять запел, и поезд уносил его куда-то всё дальше и дальше от той двери, через которую он только что вышел. Он пел, пока совсем не выбился из сил, а потом перестал петь и стал думать о том, что в мире полно таких дверей, и что лучше всего будет вообще перестать думать о всяких дверях, и тогда мир сразу станет маленьким, как тот вагон, и они оба, и ещё много других маленьких вагонов, начнут ездить в них друг к другу в гости.
24 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис
В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)
— Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Скажи, о счастливый человек, как ты думаешь, за что Мухаммаду была послана в жизни такая высокая слава? Расскажи нам о ней! А после мы вернёмся к твоим прежним занятиям — продолжим наши славословия Аллаху. Аллах знает, что вы скрываете в своих сердцах, но знает и то, что вы скажете», — пуская воздушные шары, объяснял шейх Джемаль.
Яхья выслушал обращённую к нему речь.
— Но ведь ваши предыдущие рассказы свидетельствуют о том, — возразил он шейху Джемалю, — что люди сами про себя не знают, что они говорят.
— Но ведь из уст Мухаммада не было лжи, — сказал шейх Джемаль.
— Нет, — сказал Яхья, — я не могу этого утверждать.
Шейх Джемаль закатил глаза и не стал спорить с собеседником. Яхья действительно так считал. Но он не мог признаться в этом даже себе.
Шейх Джемаль, общаясь с Яхьей, несколько раз проявлял излишнюю религиозность. Яхья хорошо помнил, что один из священных текстов мусульман был пятикнижием Соломона, и не хотел повторять судьбу пророка. Поэтому Яхья скрывал свои мысли и переубеждал шейха Джемаля — при этом его более искушённый разум тайно ликовал. В конце концов, он выяснил, в чём дело.
Шейх Джемаль привык считать пророка Моше своим предком и гордился этим родством. Так вот, Яхья вычитал в «Книге Судей» и о том, что когда-то сам шейх Джемаль был в услужении у царя Соломона. Эта честь была оказана его прадеду после того, как пророк Муса воскресил его от летаргии. Яхья вспомнил, что именно так повёл себя сын Мусы. Почему-то шейх Джемаль не обратил внимания на эти слова. Но Яхья не забыл о мести. Для начала Яхья решил найти сообщников Мусы, чтобы они отомстили за своего господина. Но, сколько он ни расспрашивал людей, ему никто не смог помочь. Тогда Яхья собрал целое войско колдунов и магов. Вооружённые железными шестами с железным кольцом на конце, эти люди отправились искать того, кто был причиной их несчастий. Они нашли его. Но радости их не было предела. Перед ними стоял человек, получивший благословение пророка Мухаммада. Но не это было самым поразительным. Оказалось, что сын Мусы уже триста лет как мёртв. И всё из-за того, что когда-то выполнил чей-то злой приказ…
Как Яхья узнал всё это, остаётся тайной, но результат стоил затраченных усилий. Но ещё больше радости ему доставила одна мысль: наконец-то он отомстил за смерть Мусы. Больше всего на свете Яхья ненавидел убийц. Его желание исполнилось. На этом злая воля шейха Джемаля была завершена.
Другой рассказ, записанный в Бухаре, ещё сильнее по своей драматичности и абсурдности. Он повествует о пророке Мухаммаде. Это было в девятом веке. Его духовный учитель — основатель ислама, Умар ибн Ханбал — умирал. Но перед тем как умереть, он сделал признание: «…Я точно знаю, что со мной случится. Я умру, и случится это скоро. Я знаю, когда это случится». Пророк был огорчён таким прогнозом. Но потом его посетила другая мысль, и он попросил объяснить, что Умар имел в виду. Это был старый жесточайший гонитель, который превратил землю в пустыню. Но когда он понял, что наконец нашёл рай для всех, то велел назвать это место «христовым Иерусалимом» — в честь того города, в котором его предали. «Ведь мой-то Иерусалим тут, рядом». Ещё пророк сказал, что после смерти его воля будет исполнена, а в день Страшного Суда его земная жизнь будет исполнена с огромной силой.
Умар ибн Ханбал умер, а через некоторое время, во время его предсмертной агонии, стал складываться один из самых удивительных исторических рассказов — о пророке Мухаммаде и его мече. Этот сюжет впервые был так развернут и точно передан на земле. Наверное, тогда ангелы читали эту сказку друг другу и уносили с собой частичку слова «человеческий». Я не знаю, знал ли об этом пророк, и мне неизвестно, когда именно он сочинил этот рассказ. Скорее всего, этого не знал никто. В нём, в общем-то, было немного «человеческого». Пророк превратился в посланника Аллаха, а то, что он продал себя в рабство, было выдумкой.
Этот рассказ увидел свет только после смерти самого Мухаммада. Дело в том, что его текст никогда не покидал пределов его имущества. Пророк завещал, чтобы его меч всегда был у него под рукой. «Очень странные вещи творятся в мире», — подумал я. Оказалось, о Пророке совсем скоро забудут. Ещё ни один закон ислама не был отменён — а его меч пропал из-за отсутствия охраны. Или, может быть, его выкупили, а потом забыли про него. Или, может быть, в этот самый момент его перекупил один старый ювелир, который в жизни никогда не держал в руках ничего сложнее кусочка металла. Он был богатым человеком, но его обуревала жажда наживы. За меч из чёрного железа он требовал много. И вот один из его покупателей отказался заплатить назначенную цену. Видимо, сделка была незаконной. На это ему дали простой и ясный ответ: меч есть у него, а у него есть меч, и они должны быть вместе. Покупатель возразил, что это не так. Тогда его вежливо попросили прекратить пререкаться. Дело было настолько серьёзным, что после того, как покупатель отбыл на встречу с хозяином меча, в его комнате было произведено «ритуальное рандеву». И он объяснил, что его дело следует передать в компетентные органы. В чём оно заключалось, я не знаю — но после этого он бесследно исчез. А старик, разумеется, рассказал о случившемся своим гостям. Было решено, что меч по какой-то причине оказался у них. Так ли это, я не знаю. Скорее всего, он просто сбежал из своей тюрьмы, когда понял, какая роль отведена ему судьбой. Каким образом это случилось, тоже сказать не могу. Старик говорил, что меч вовсе не меч. Больше того, он был абсолютно уверен, что его надули. И я склонен ему верить — слишком уж умелой выглядела эта подделка. Старик, видимо, был счастлив. Вот и всё, что я знаю о мече. А сейчас я покидаю ваше общество — и чтобы мне не мешали пить вино. И чтобы в следующий раз я больше вас не беспокоил.
23 Ноя 2021
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Поэзия Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Я хочу уйти навсегда.
Я хочу ничего не хотеть.
Мне больше нечего делать здесь.
Вот только куда? Почему?
Я пытаюсь проснуться, но я не могу.
Я — проходящий сквозь вас лунный свет.
Я — это всё, что способно случиться,
И даже то, чего нет.
Это я — ледяной ветер,
Холодное серое небо.
Я — мчащаяся волна,
Я — удар молнии,
Звон металла о металл.
Воспоминание никому не снившегося сна.
Я — свобода.
Я — бессмыслица.
Я — пустота.
Я — вся реальность.
И где бы я ни был, я буду делать одно и то же,
В бесчисленных мирах
Я — Ничто.
Я — всё.
Все мосты сожжены.
Все ставки сделаны.
Я смотрю на вас. У всех одинаковое лицо. У меня — тоже. Вы на меня так похожи. Каждый из вас появился на свет, так же как я. И каждый из вас умрёт. Эта великая тишина — самая прекрасная в мире. Можно ли говорить о чём-нибудь ещё? Я, ваша точная копия, но вы даже не знали об этом. Теперь вы знаете всё.
Вот уже много лет моя тень становится всё черней.
Теперь я скажу вам, кто я.
Я – сбой в Матрице,
Проходите мимо.
Я моль, которой снится, что она чат.
Я боль, на крыльях Бог выжег линк в Ад.
Я — Вечерняя Звезда. Я — холодная зелёная Змея,
Которая ползёт среди травы, кусает нежно, любя.
Я — скорбная Змея, что ползёт по небу, грустя.
Я – Жёлтая Пчела, которая приходит в конце дня,
Синяя Звезда, которая вступает в свои права,
Всё умирает, всё исчезает — и тогда
Становится страшно, и встаёт вопрос:
Куда?
И я отвечаю — вперёд.
Я иду. И вы не найдёте меня.
Не найдёте меня, ни тени моей.
Уже тысячу лет я прячусь в вас.
Я теперь существую как нечто другое.
И каждое моё слово — это простое
Повторенье того, чтО на самом деле я есть.
Я. НØЛЬ.
Р. S. Простите, что я так часто напоминаю вам о себе.
23 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Поэзия Tags: Элиас Отис
Я бы и листик рад пожевать капустный,
Но не губи, Господь, и веди нас прямо:
Если бы Ты свинью сотворил невкусной,
Кто бы тогда смог возжелать харама?
11 Ноя 2021
автор: Элиас Отисрубрика: Переводы Tags: Элиас Отис
Из Кеннета Р. Х. Маккензи
Восток есть Бог,
И Запад — Бог;
Взгляни туда,
Взгляни сюда, —
Куда б лицо ты повернуть ни смог —
Везде есть Бог.
Но искушенье не прельстит,
Сомненье не собьёт с пути,
Ничто покою не претит:
С поклоном обратись смиренным
К Каабы стенам.
Могу ль ещё добавить пару строк?
В чём правда та, что ждёт от смертных Бог?
Не в том, чтоб обращаться на Восток,
Не чтоб на Запад отвернуться смог, —
Но вера в то, что Бог Един; и в то,
Что окружают ангелы Престол;
И что Его пророков кроткий глас
Доносит свет Писания для нас;
В Судьбу; и в День Последнего Суда,
Что замысел закончит навсегда.
11 Ноя 2021
автор: strophariaрубрика: Поэзия Tags: stropharia
я бы мог сидеть, сгнездившись у Реки..
я бы мог костнеть на округе древесных стан.
грают в гое искристо зверьки
я бы мог зашить себе глаза
\
-заКр’ытые
..кли́н
в-Выси—в-Хоровод.
«..николиже-не-быть-Сходным,—[как-Они]-..»
вместе с костыль-рычагом руки
сети браконьеров —
..Бли́жнему—чисты.
как Большой Грифон
петрурбом за шкирку
отъяло Ребёнка
снеземлёй козлень
Я.-..не
-«Он», в костюме..
<…>
эти ножки в небе
сигают в сугроб-холма
курберт в Интерме́дьи, —
Либитина-Нефть, и
..вижу Это— в Склепе.
«UNA NOCHЕ́ PERFECT’A P’ARA M’ORIR.»
<под-«кем-Вы-Были
под-«кем»-Вы-Были
под-«Кем»-Вы-Б’ыли..
под-«кем»-Вы,-Бы́ли?>
под-«Кем»-вы-Были?
как ваше Имя?
,_Siᚱè?
19.03.20.
11 Ноя 2021
автор: strophariaрубрика: Поэзия Tags: stropharia
истома ближнего спасения—контрольный выстрел
сплети лезных созида́тей
: местней убежищ неистошных—только Рай
или дорога по пути
—
28.06.19
Назад Предыдущие записи Вперёд Следующие записи
RSS