В деревню

И поеду я пить с мужиками
От чего бы мне душу избавить
От чего бы её сторожить.

О парче говорить и слышать правдивые тоны
пьяных всю жизнь от горькой судьбы мужиков.

в странном бессилье лежу пока на кровати
В стул головою упёрся я в летней жаре
Как я хочу поорать где-нибудь в огороде
Ходя босым по траве по тропе;
Грезю в отравленной городом комнате:
Буду Андрюхой угарелой России
слабнуть от водки в опасной среде мужиков.

С грязным чайником на половицах
Буду стоять с вдруг со слезой,
буду стоять с похмелья
Определять, где тот друг, с
кем я пил вчера до исступленья.

На утреннем холоде, еле замёрзши
Я смотрю на мурашки свои
Слушал вчера я музыку сраную
Слушал вчера я песню глубокую народную;
тяжело от водки внутри.

Я задумаюсь о природе; меня повлечёт на реку, в леса
Кувыркнусь на песке о забытой невзгоде
может быть мордой уткнусь в траву.
И прикину пьянки которые там на сегодня
Погляжу глазами в благодарность селу.

С самой знакомой дорожки
Месяц вольётся в грудную клеть.
Я до вашего вковыляю забора
и открою лямую дверь.

Ночь.

И пьяные девки пусть сгубят
Томную душу пускай нальют
И беконечное скопище звёзд
Совсем проклянёт мои плечи
Когда на земле на коленях стою..

Так заповедовал Леопард

Ходите, жрецы, по подворотням, ходите в поисках женщин,

В поисках юбок изворачивайтесь, восхваляя себя и женщин,

Строки рисуйте, петляйте змеёй, закручивая Послание, разжигая тонкие страсти,

Считайте, обвиняя себя, минуты «только что познакомились», минуты проклятия,

ваш грех — ожидание, старайтесь, языком старайтесь, целуя как можно быстрее,

объятия образуйте как можно более сексуальные –

губы ещё не сомкнулись – пусть гаснет плоть.

Так заповедует Леопард, так заповедует Леопард.

 

Красьте губы и брови рисуйте, о шлюхи, в ожидании течки,

Облизывайте мужчин в молчании и будьте истовы, как умывающие себя кошки,

Хрипите от страсти и трогайте своего жреца, или их,

и будете прозваны великолепно – Небесные шлюхи, девственные брошки,

божие крошки, я вижу – вы раскинули снасти, вы внимательны и настороже?

Так заповедовал Леопард, так заповедовал Леопард!

 

Пусть трепещут ваши сердца, и слова — уже сбиваются,

и вы замолкаете долесекундно, о дамы — где ваши глаза,

ваша плоть уже бьётся, скорее, скорее, бегите, скрываясь людей —

так заповедовал Леопард, так заповедовал Леопард!

Скрывайтесь и лижите друг друга, и проникайтесь, и будьте настолько;

пусть будет ещё один кто-нибудь…

Так заповедовал Леопард, так заповедовал Леопард.

 

Пусть небо льёт вино, и облака сыплют для вас мерцающей и сказочной негой,

сладострастие пропитает вас, возбуждение кажется интересным снегом,

альков любви — божественной слюной, она не сдерживает трещину…

Да, и нежно между собой пусть остаются мужчина с мужчиной, рождая страсть,

и женщина пусть трогает женщину.

Сияй, как лесбиянка, о могущественная одежда этих двух вожделенцев,

пусть они как-то договорятся и сделают порнофоко.

Так заповедовал Леопард, так заповедовал Леопард.

 

Мы всё-таки кошки, мы всё-таки птицы, славные самки,

Зажмись в броске, сексуальная львица,

рвись, похотливый пёс, уже лижа её, животную кунку;

ваши слова — не изнанки, делай намёк на половое сближение.

— Лижи меня, о похотливая сука.

— Засунь мне палец в отверстие.

Так заповедовал Леопард, так заповедовал Леопард.

Субботний день

Субботний день, спокойствия благословенье.

Субботний день, учение и снисхожденья сон.

Даёт он время к размышленью нам,

и суток ровное и тихое теченье.

То чувствуешь серьёзное молчанье — то

светлого познания пронзает чудный свет, то

тихо радуется всё, и в теле долгожданное отдохновенье,

то в мудрости исконной крепнет дух, и мух

домашних он жужжанье прекращает.

 

Печали нет, и кислое поенье,

И жажду в голове умолит тайное вино.

Как хорошо тянуть по чёрной ниточке дурманящее настроенье,

Открытых знаний поглощать истому просвещений.

И вдруг на звонких струнах взмлеет

пробуждённый дух — то человек, что ножками жука

терзает клавесин, то звуки фуг и менуэтов ходы,

рождает разума блаженные экстазы,

и в рот души вливается прохладный дивный мёд,

который должно, как прозрачен,

прогресса серы Высшей душу умащает, и

Высшей касте предназначен…

 

Как мох курчавый, поведенье,

Как непонятный мул, гуляю по дорожкам.

То светлый день, спокойный день,

то тихо изучает Бог своё творенье;

я в мирре нахожу непроходимую усладу,

и как поэт я воспеваю мирру.

Как можжевельник он стоит, под сению

ветвей, как тёмных укрывающих врачей, я

воспеваю гриб во вдохновенье им же

и жду субботы следующей недели.

Брат

Я слово зачёркиваю, я слово зачёркиваю

 

«Брат», этого заголовка, заголовка этих строк.

Я написал «Брат», поставив его в кавычки.

Я снова пугаюсь, когда моё дыхание замирает на полувздохе;

это всего лишь неболь шая отдышка,

но я действительно как будто бы не мог;

теперь я пишу по обычной своей привычке.

 

Знаешь, я почесал лоб, но тебя нет,

это, возможно, глупо, но почему же

наивность ставить себе вразрез, я опять

ткнул ручкой себе в лицо, ну что же — я

немного справился, и этого комплекса

как будто бы, как будто бы больше нет.

 

Я чувствовал тепло, я чувство вал его,

но теперь не хочу соглашаться с этим,

это, наверное, моя ошибка

расставлять плавному наслаждению Тобой

запутывающие нас до нервов сети.

 

Где ты живёшь? Там, где живу я.

Бездонное одиночество. И вдруг сейчас

меня наполняет скрипичный концерт, и

я был полон экстаза доверху.

 

Наверное, Ты как благоприятный, но уже

завязавшийся липовый цвет сейчас, перед моим городским окном,

И Твоё настроение — такое же

сизое и странное, как эти скопления

успокаивающих масс в небывающих такими облаках.

В «небывающих» такими. Я уже ничего не понимаю… Облаках.

 

Ты же «Брат». А передо мной нашатырь.

Сегодня будет «вроде бы ничего». И я немного

овеян светло-серо-голубой и пасмурной

шизофренией, всё также глядя в окно;

Фортепиано. Рябина и Тополь.

Я взял в руки скляночку и поставил её перед собой:

в ней очень магнетичные, светло-болотового цвета

таблетки валерианы.

Ещё одна клятва Babalon

С забытых времён мои братья глядели

в эти чёрные глаза с золотыми блёстками,

с неистовым спокойствием смотрящие, палящие с удовольствием,

непокорённые — покоряющие

Нас, отрепья Неведения сорвавших…

 

О прелестная из красивейших, проститутка вечности в алых одеждах!

Я насилую тебя ежедневно, издеваюсь,

наслаждаюсь сладчайшим нектаром твоего лона,

в преддверии судорог ощущаю страх,

раскаиваюсь в молитве, ниц простираюсь,

в надежде увидеть своё отражение в твоих глазах…

Ты покорна… и в этой чаше бессмертия

нахожу священное успокоение,

мои слёзы страсти на отточенных похотью губах,

трепещет грудь, в молчании, в оцепенении,

вкушаю запретный плод дерзкого преступления,

соединившего в тот час…

Нас!.. Ты разожгла всепожирающий огонь желания в душе,

заставила её гореть… Гореть!!.. Теперь я Зверь, и имя мне…,

в агонии рыдаю, я имена произношу, связующие небо и землю,

дрожу, и Откровением клянусь всю кровь в орудие твоё в руке твоей пролить…

 

Никто не слышит твой зов… Стон…

Бабалон, Бабалон, Бабалон…

Тень людского безумия скрывает твоё лицо,

о отвратительная шлюха падших,

спасение вновь нашедших,

алая проститутка вечности,

очаровательная девственница для не познавших…