15 Май 2015 Нет комментариев
рубрика: Поэзия Tags: Элиас Отис
Ещё одна попытка достучаться
к перловице, проснувшейся зимою.
В ракушке — перламутровое счастье.
Снаружи — неизведанное море,
ветра неутомимые поют… Но
она, не слыша, тихо мантру шепчет:
«В ракушке перламутровой уютно».
…В ракушке тёмен самый светлый жемчуг.
15 Май 2015 Нет комментариев
рубрика: Поэзия Tags: Элиас Отис
Не закрывайся! В комнате душно. Память поблёкла.
Я буду Феникс, я буду Финист — крыльями в стёкла.
Не обернусь, не преклонюсь, сердце не спрячу,
Но — впереди, но — на руках, но — по горячим.
Было довольНо. оттого ль больно и грустно?
Лишь улыбнусь, если другой — станет игрушкой.
Мы игроки. Только играй — не заиграйся.
Где ни души — в комнате душно. Не закрывайся.
15 Май 2015 Нет комментариев
(Зелёной двери в белой стене посвящается)
«Власть несбывшегося»
Макс Фрай
Рано или поздно, под старость или в расцвете лет,
Несбывшееся зовёт нас, и мы оглядываемся,
стараясь понять, откуда прилетел зов.
А. Грин. «Бегущая по волнам»
И вдруг в поле моего зрения на дороге
вновь появилась и белая стена и зелёная дверь…
Г. Уэллс. «Зелёная дверь в белой стене»
Несбывшееся рыщет у дверей,
Заманивает пассами в силки,
Как самый кровожадный из зверей,
Кому поют осанну дураки.
Всем этим дуракам я фору дам,
Когда, заткнувши уши тишиной,
Иду самозабвенно по следам,
Оставленным несбывшеюся мной.
Дешёвый «крикет» щёлкает опять,
Холодный кофе плещется на дне.
Я снова выхожу тебя искать,
Несбывшаяся дверь в глухой стене!
2011
15 Май 2015 Нет комментариев
Полсотни жизней за одну —
Не много и не мало.
В который раз идти ко дну —
И знать — начнёшь сначала.
В глазах, задетых сквозь толпу
Вооружённым взглядом,
Прожить за краткий миг судьбу —
А больше и не надо!
Один за пять летят года
В понравившейся коже
И забываются всегда,
Как зонт в чужой прихожей.
Огнём болотным дарит свет
Судьба уже другая.
Мне скоро стукнет тридцать лет
И я не успеваю!
Не задержаться, не погрязть,
С ушами не зарыться!
Меняю кожу, как змея —
Мне скоро стукнет тридцать!
Дыханье сбито, хвост трубой —
Ни мига промедленья!
А вдруг не с этою судьбой
Мне светит просветленье?!
Пригладить шерсть, унят азарт,
Остановиться мне бы…
Я жизней пять тому назад
Читала эту небыль.
На рынок завтра загляну,
С петрушкой встану рядом —
— А ну! Полсотни за одну! —
Мне лишнего не надо!
2010
15 Май 2015 Нет комментариев
У меня в детстве была напряженка с друзьями. Точнее – их полное отсутствие. Нет, потом-то они были – и даже много, наверное, я до сих пор отрываюсь за бесцельно потраченные годы в каком-то смысле, а вот тогда – не было. Мы жили в высотном панельном доме, окруженном новостройками, пустырями и запруженными дорогами, ближайший сквер с ушатанными качельками и грязным песком был в нескольких кварталах, а дети нашего дома преимущественно гуляли в лифте. Там они жгли кнопки, катались с этажа на этаж и периодически подвешивали его между. В лифт меня гулять не пускали. Зато вместо садика таскали к себе на работу посменно – то папа, то мама. У папаши на работе тоже было довольно интересно, так как работал он в фотомузее, устроенном в старинном католическом костеле – с кафедрой, исповедальнями, скрипучими деревянными лестницами и узкой-узкой каменной, ведущей на колокольню – все как положено, весь комплект. Но об этом как-нибудь в другой раз, нельзя же все ароматы Франции упихать в один флакон, право.
Мамина работа тоже была в музее, но еще меньше похожем на музей, чем костел. А похож он был на лес, чем, собственно, и являлся – 16 гектаров изумительного смешанного леса, с ручейками, глубоким оврагом, прудом с лягушками и парочкой холмов. Посреди этого буйства природы тут и там были разбросаны отдельные домики и целые подворья, собранные по бревнышку в разных уголках Украины и привезенные сюда, в музей народной архитектуры. В домиках все было сделано на совесть – аутентичные миски-плошки на полках, прялки с кудельками, закопченные иконы в Красном углу, подсолнухи у крыльца и жмурящиеся откормленные коты на завалинках. Это само по себе было круто, тем более, что все бабушки-смотрительницы во мне души не чаяли и пускали в самые святая-святых, куда не ступала нога и не хватала рука неблатного туриста. Например, звонить в школьный колокол или лазить на пахнущий сеном и мышами чердак. Но меня в мои средне- и старшедошкольные года больше привлекало живое и шевелящееся, нежели «глубокое преданье старины», поэтому львиную долю свободного от обязательного и неотвратимого поедания супа, взятого из дома и гретого на плитке, времени я проводила у пруда с лягушками, изучив весь цикл их жизни, так сказать, в натуре. Вот они романтично орут и лезут друг на друга, порой попадая своим зазнобам лапой в глаз, вот вспучивается у поверхности очередной комок неаппетитной субстанции, называемой икрой. Вот в темной воде начинают мелькать мелкие и шустрые головастики, черненькие и блестящие, которых можно наловить в баночку и целый день смотреть, а вечером непременно выпустить обратно. А вот – кульминация! любимый момент! – у подросших головастиков обнаруживаются лапки, а потом – всегда внезапно, хоть и ждешь этого целый год – головастики исчезают из пруда, и это значит, что надо переворачивать прелые листики и скользкие камушки у самой кромки воды – и они будут там, ошалевшие от второго рождения, еще хвостатые, но уже четвероногие и почти сухопутные тварюшки… Впрочем, хватит о лягушках, я же не ради них в кои-то веки расписалась тут, аки Толстоевский! Лягушки, конечно, были хороши, но глуповаты, поэтому в товарищи по играм не годились.
При этом странном музее был небольшой зверинец, в котором скучали несколько зверей-аборигенов этого региона. Вечно линяющие лисицы, количество которых каждый раз сокращалось к зиме, вонючие хорьки и печальный медведь, глядящий на мир через два слоя решеток. Одного, реденького поначалу было достаточно, пока какой-то одаренный дошколенок не просунул между прутами руку с яблочком. Я бы медведя не винила – кто угодно озвереет от жизни такой – три на три в собственном дерьме. Да и вряд ли он намеренно зажевал горемычную конечность. Просто – ну не лошадь он, чтобы бархатными губами ювелирно подцепить верткое яблочко с ладони и интеллигентно схрупать, кося лиловым глазом. Он цапнул все, что было – и навеки обрек себя на камеру строгого режима. Все эти звери меня интересовали мало – конечно, я ходила и каждый раз здоровалась со всеми, чин-чином, но интерактива как-то не получалось, и мой интерес на третьей минуте обычно угасал. А однажды случилось нечто необычное для размеренной музейной жизни. Зайдя как-то раз на территорию «Посторонним В», где были сараи, сотрудницкие огороды, загон с лошадками и стога душистого сена, я увидела в привычном пейзаже новый элемент: собачью будку и сидящего возле нее на цепи черненького симпатичного щеночка. Толстолапый и умильный, он тут же был мною потискан, почесан, а позднее – и накормлен приныканной от обеда котлетой. Щеночек всячески поощрял все мои инициативы и вообще в прямом и переносном смысле ел из рук. Вечером, идя с мамой домой, я рассказала об этой прелести, а в ответ получила сногсшибательное известие, что щеночек – взаправдашний волк, которого привезли сюда на днях охотники. Надо понимать, завалили его родительницу, а над отпрыском сжалились, а поскольку зоопарка в городе не было, сдали его в это наше подобие зверинца. Говорили, что волчик ночами воет. Но тут уж я ничего не могла поделать – сбегать из дому я начала значительно позже, на следующем левле, а пока – чуть утром заходила на территорию — так сразу к нему. Он вилял хвостом и тявкал – совсем, как настоящий щенок, о котором я, как линдгреновский Малыш, грезила ночами, но при этом щенком не был, что было в сто миллионов раз круче. Я дала ему имя: начитавшись Чаплиной, заселившей свою коммуналку всевозможным хищным зверьем, стала звать его Арго, как одного из ее подопечных. И плевать мне было, что какие-то недалекие взрослые зачем-то присуропили ему собачью кличку Бим – откуда один шаг до Тузика, как мне казалось и кажется.
Волчик рос. К концу осени его переселили с заднего двора в вольер – по диагонали от медвежьего, через грядки от косульего. Значит, признали-таки зверем, а не дворняжкой, и, видимо, начали опасаться. И я, честнейший и правильнейший ребенок, тем не менее, поняла, что на глазах у всех совать тонкие девчачьи ручонки между косяком и дверью, где они как раз проходили, чтобы потрепать волчьи уши, все же не стоит. Благо, в будни музей был малолюден, опасаться нужно было только сотрудников, но и они мелькали на горизонте нечасто. Он улыбался мне издали. Все видели растиражированные интернетами фотки собаки-улыбаки, но мало кто, наверное, может сказать о себе, что ему улыбался волк. Да-да, волк, не волчонок уже – здоровенный зверь, с гривой истинного вожака пепельного цвета – куда делась детская брюнетистость, кто б знал? Я садилась на корточки у самой сетки, он приваливался боком или спиной к тому самому зазору в ограде, чтобы было удобней чесать. И мы общались, хотя я мало что ему говорила вслух. Мамина стряпня по-прежнему исправно харчилась на двоих – и, в отличие от тупоумного медведя, Арго аккуратно брал очередную котлету с открытой ладошки – а потом еще и вылизывал – в благодарность и для порядку. Всего один раз меня запалили – увлекшись тереблением ушей, я пропустила появление толстого Боди, противного типа, тут же меня отогнавшего и накапавшего маме. К удивлению моему, мама как-то не сильно отреагировала — ей бы эту выдержку в мои семнадцать, когда я ходила гулять не с волками, а всего лишь с барабанщиком! Но с этого времени осторожность мы удвоили и изобрели новые методы чесания, так как ту щель доброхоты с подачи Боди старательно замотали проволокой.
А потом я пошла в школу – то есть, это говорится так: я пошла. На самом деле, школа была на другом конце города – потому что единственная русская – и меня туда водили. Никакой свободы передвижения у меня в ту пору не было, оставалось скучать и спрашивать маму подчеркнуто-небрежным тоном: «Как там Бим?». А что Бим… сидит. В один из редких воскресных визитов, с радостью обнаружила, что вольер ему расширили чуть не в четыре раза – присоединив часть пустыря и бывших грядок, так что теперь ему было хоть, где размять лапы. Правда, косуля заполучила себе нежданного соседа и вечный адреналиновый шок, я так понимаю, ну да ничего, зато Арго на нее мечтательно поглядывал и периодически скреб сетку со своей стороны – надо полагать, просто так, чтобы держать скотину в тонусе. Ко второму классу мы переехали, и в новом дворе у меня наконец-то образовались друзья, среди которых – Маринка, дочка ветеринара, любительница всей и всякой живности, но залипающая на веки-вечные при виде лошадей. Я познакомила ее со своим волком – он, как истинный джентльмен, вежливо дал себя погладить, но ручные волки интересовали Маринку не в пример меньше, чем две низенькие, коренастые лошадки, возле которых она и пропадала, изводя килограммы яблок, груш и морковки. Ну так – каждому свое, кто ж спорит. Тогда примерно я начала мечтать, что вот – нет, не традиционное «вырасту», а как-то иначе, стану самостоятельной и определенно крутой – это да, а вырастать для этого не обязательно. И тогда обязательно приду ночью в музей, выпущу Арго – и мы с ним вместе уже выпустим всех зверей, включая нервную косулю и пофигистичного медведя – просто для справедливости. Так шло время. Виделись мы нечасто – когда раз в неделю, когда и того реже. Скоро рука уже перестала пролезать в выисканное отверстие, и пришлось довольствоваться трепанием прямо через сетку.
Потом – уж не помню, по какой причине, долго не виделись. То ли болела я, то ли еще что, но несколько месяцев точно. А между тем, лихие девяностые повсеместно правили бал в бывшей столице Галицкой Руси. В музее процветала ментовская мафия. Они, по идее, должны были охранять территорию по ночам – и охраняли как-то, но вот уволить проштрафившегося было совершенно нереально. Его-то увольняли, но у него оставались друзья, которые ночью были цари и боги всея лесопарка, да и днем за печкой не прятались. Они просто открывали оскорбленному ворота, дозаправлялись в полете и шли мстить за поруганную честь и попранное достоинство. Так музей лишился нескольких домиков – столетние бревна горят превосходно. Никто не смел ничего возразить – а сделать – и подавно. И как-то, шалея со скуки и паленой горилки, эти короли ночной Вероны решили устроить себе этакое шоу «За стеклом», да еще и с материальной выгодой – свести волка с их ментовской овчаркой – как минимум, позырить, а то и получить выводок. Нетрудно представить негодование Арго, когда среди ночи пьяные морды открыли его вольер и начали запихивать туда какую-то постороннюю суку. Конечно, он начал ее рвать. По нему выпустили кучу пуль – не то семь, не то двенадцать, все это рассказала мне мама довольно много времени спустя, почему-то пряча глаза – неужели она все-таки знала? Где-то в ее архивах была фотография – большая, черно-белая, снятая местным фотографом через решетку. Почему-то я не могла ее попросить, и она канула в безвестность во время одного из переездов.
А под пригорком жили козлы. Целый загон блеющих и вечножующих созданий, с дегенератскими горизонтальными зрачками, постоянно плодящихся и готовых с энтузиазмом жрать все, что протягивали им поверх ограды. Козлов я, конечно, кормила – травой и пыльными лопухами, сорванными тут же, под забором. Они ничем не отличались от тех, что в изобилии росли у них в загоне, но это не мешало стаду, пинаясь и толкаясь, тесниться у бревна, служащего ограждением, и, вытягивая шеи, сворачивая морду набок, стараться ухватить подношение – первей и больше. К слову сказать, привычка кормить козлов, видимо, на редкость прочно укоренилась в моем сознании, не вышибешь топором. Иногда козлам перепадало капусты от добросердечных прихожан, а однажды какой-то милый мальчик скормил ненасытному козлу спущенный воздушный шарик. С не меньшим рвением, нежели капусту и придорожную поросль, козел схарчил резиновое изделие и, разумеется, околел.
15 Май 2015 Нет комментариев
Город штормит.
Мартовским духом все мысли повыдуло вон,
Мчусь поперёк под литавры дверей и окон —
Вечный транзит.
Глорию мунди оставьте, пожалуй, себе.
Я вам на сдачу сыграю на медной трубе —
Славный гамбит!
В крошечном городе сказочнее, что ни день.
Ветры порой увлечённо играют в людей —
Кто запретит?
Время свилось вокруг рёбер в тугую спираль,
Мне, как обычно, полпинты прозренья в Грааль —
Можно в кредит.
Мартовский ветер вздымает порывы и пыль,
Белые сны преподносит как серую быль —
Вот паразит!
2011
15 Май 2015 Нет комментариев
Бац! С хрустом ломаются кости. Земля встретила сурово
и неприветливо. А ты и забыл уже, что она так встречает. Встречает тех, кто слишком далеко от неё оторвался. Пом-
нишь, когда ты в первый раз расправил крылья — тебе было страшно, — ты знал, что такое земля и как больно падать, даже если просто поскользнёшься на обледенелом тротуаре, а вот что такое летать, ты не знал. И когда ты взмыл над крышами, кронами, городом, рекой и лесом, ты замер от восторга пополам с ужасом и, испугавшись собственной смелости, ринулся вниз — поближе к земле…
Позже ты настолько свыкся с полётом, что только удивлялся, озирая с птичьей высоты свои владения, чего было так пугаться! А владения были действительно твоими, ибо видел их только ты да птицы, — но какое дело птицам, спешащим по своим птичьим делам, до твоих восторгов — им, крылатым от природы!..
Ты уверился в силе крыла и летал всё выше и выше, всё реже вспоминая про землю. То, как ползали там, внизу, ты и миллионы таких, как ты, стало казаться просто глупым сном, от которого остаётся лишь смутное воспоминание.
Брызги рассветных морей осыпали твои крылья, когда
ты, как ветер, проносился над волнами, а вековые сосны, скрипя, рассказывали тебе — только тебе — свои тягучие, печальные были.
А порой ты, опьянённый собственным счастьем и потому всемогущий, взлетал выше, и пропадали сосны, а перед тобой расстилалась звёздная ширь. И ты носился, как лопоухий щенок, от одной звезды к другой, а потом засыпал, обессиленный, где-то на границе лазури и черноты, с блаженной улыбкой, думая, что так будет всегда…
А потом — БАЦ! И ты слышишь, как с раздирающим душу хрустом ломаются тонкие кости. Вокруг всё бело от перьев, а ты так ничего и не понял. Был только свист, страшный свист ветра в ушах, а потом из ниоткуда на тебя вынырнула земля.
Как она была близко! А ты ведь совсем забыл о ней, забыл, что она существует…
Осень. Ты стоишь посреди усыпанного золотом парка, зябко кутаясь в серый плащ, и смотришь в небо. На белые перья, разбросанные по аллейке, падают первые, самые тяжёлые капли дождя, словно решив лишний раз придавить их к земле. К Земле… Месть была жестокой. Ты ведь начисто разучился жить здесь, ты привык быть свободным… Свободным, как птица. Ты ещё не представляешь, как тебе придётся нелегко.
А пока ты стоишь в пустом парке и слезящимися — проклятый ветер! — глазами смотришь в небо. В небе кружат серебристо-белые чайки. Как высоко они летают! Слишком высоко…
2001
RSS