Коль изменить мечтаешь мир…

Пер. из Джеймса Аллена

Коль изменить мечтаешь мир,
Всё зло и беды из него изгнать,
Чтоб мрачные пески пустынь
Подобно розе стали расцветать, —
Сам изменись.

Коль отвратить мечтаешь мир
От долгого пленения в грехах,
Скрепить разбитые сердца,
Утешить их и уничтожить страх, —
Сам отвратись.

Коль исцелить мечтаешь мир
От горестей болезни вековой,
Здоровья радость принести
И от недугов подарить покой, —
Сам исцелись.

Коль разбудить мечтаешь мир
От сна о смерти, мраке и войне;
Ведя к Покою, и Любви,
И Вечной Жизни радостной весне, —
Сам пробудись .

Полупопутчица

Зодческая Ученика

Зал ожидания. Попутчица явно не очень представляет, куда попала и куда собирается лететь. Так-то она неплохая дама, но ей явно не по себе, а нам явно не по пути. Мы с товарищем неторопливо беседуем с нею и друг с другом в ожидании нашего рейса. Временами то одного из нас, то другого выдёргивают работники таможни — «куда следуете», «какова ваша цель», «когда планируете вернуться», прочие блаблаформальности. Меня допрашивают долго и с пристрастием, я тоже не лезу за словом в карман, потому что знаю, куда и с какой целью, и возвращаться не планирую. Ещё дольше длится обсуждение — попутчицу отпустили куда быстрее. Таможенники выходят покурить, слышно, как они продолжают обсуждать мои ответы и в курилке, я даже начинаю волноваться, не попал ли я в список невыездных (к чему активно прилагал руку)… хотя нет, вру, я ни капли не волнуюсь, я просто накручиваю внутренний драйв, а так-то я знаю, что всё будет согласно моей Воле — даже если не так, как я полагал изначально.

Сотрудница турфирмы предупреждает, что дорога будет долгой и трудной, но всё застраховано, служба безопасности тоже не дремлет, техника надёжная, кислородные маски над креслом, спасательные жилеты под креслом, так что мы можем не волноваться. Это она зря: кто не готов к долгой и трудной, тот пусть лучше останется здесь, а нам с товарищем, старым перекати-поле, испытания только добавляют остроты.

В 13:00 мы пересекаем зону досмотра и оказываемся в новом помещении. Нотариус предлагает оформить завещание. «Какая Дурацкая Смерть, — крутится у меня в голове образ из анекдота. — Какая Дурацкая Смерть». Впрочем, с нею у меня всегда были вполне дурацкие отношения. «Завещаю скормить своё мясо тиграм в зоопарке, череп — отдать в музей, а с остальным поступайте согласно вашей испорченности Воле… дочь свою завещаю этому миру — надеюсь, вы намаетесь с нею так же, как со мной, ведь это Моя Дочь… на похоронах веселитесь, пейте и трахайтесь, кто будет грустен — тех гоните в шею». Уже предвкушаю, как будет ржать родня и нотариус, читая всё это, — жаль, я ещё собираюсь жить долго-долго, и эта бумажка скорее обратится в пепел, ожидая моей смерти, нежели будет зачитана на общем собрании родни.

Остался последний путь до трапа перед настоящей дорогой.

«Прими этот Напиток Забвения!» — «Что это, водка?» — «Что вы, разве я могу предложить леди водку! Это чистый спирт!» — «Я не буду это пить! Я хочу домой, я хочу к маме!» — «Мастер, что делать с нею?» — «Для этого и существует Ритуал. Уведите профана!»

Признаться, я ожидал большего. Я был готов к лезвию по руке и калёному железу на плечо. (Надо бы учесть на будущее, если вздумаем открыть собственную турфирму: искателям вроде нас это даже добавит адреналина, а остальные, как показала практика, отваливаются ещё быстрее.) Полупопутчица оказалась полупроводником, она показала хороший плохой пример — чего?.. Сначала я думал, что недостаточной готовности к трудностям и испытаниям. Потом — отсутствия твёрдости и целеустремлённости, плохого понимания собственных целей. Но нет, всё это мелочи, ключевое здесь слово — «доверие», потому что… Впрочем, как говаривал незабвенный Крош, «это НЕ НАША тайна».

А теперь помашем ручкой аэропорту: впереди уже вот они, мои новые старые древние знакомые, их имена «забыты давно», их сила «разрушит столпы и оборвёт дыхание всех живущих навеки», где там мой семейный альбом, чииииииз!!!

Дацан

2009

Счастье дано
Повстречать иль беду ещё,
Есть только миг
За него и держись.
Есть только миг
Между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.

Это её любимая песня. Я пою её уже третий раз подряд, но сегодня она не засыпает.

Призрачно всё… —

начинаю я снова.

Она трясёт головой:

— Убда! Убда!

Я устал, но эту историю она любит не меньше «Мига».

— У одного индийского царя должен был родиться сын. Чтобы узнать его судьбу, он пригласил самых знаменитых мудрецов и учёных, и они сказали царю, что когда сын вырастет, он станет или величайшим царём, или величайшим мудрецом. И царь подумал: «Вот станет он великим мудрецом, и тогда он, конечно же, не захочет править страной. Кто же тогда станет моим наследником?» Он ведь был совсем не глупым человеком и понимал, что мудрецу неинтересна власть над людьми. И он решил, что, когда родится сын, он должен расти только в радости, веселье, играх, благородных занятиях, и его должно окружать всё самое лучшее. Чтобы он никогда не узнал, что такое страдание, и не догадался, что с этим миром что-то не так… Спишь?..

Она только тихонько посапывает в ответ.

2011

У неё есть подсвечник-Будда с садом камней. Она любит перебирать розоватые камушки, делая это с серьёзной сосредоточенностью шаолиньского монаха. Мелкая моторика рук, шуршание камней успокаивает и завораживает.

Ещё у неё есть деревянный Хотэй, он стоит на руках так же ловко, как на ногах, она вертит его то так, то сяк. Она легко отличает Будду от Хотэя, хотя и знает от меня, что Хотэй — это тоже такой будда, но не очень понимает этого парадокса и даже не очень задумывается над ним. Просто у Будды — шуршащие камушки, а Хотэй умеет стоять на руках.

Сегодня Хотэй отдыхает на столе, а она увлечённо возится на полу с садом камней. Я сижу рядом с нею.

— Дать! — требует она, указывая в сторону Хотэя. Я поднимаюсь и неловко переступаю через Будду. Моя нога чуть касается завитка его причёски, и вот отломившаяся голова уже лежит среди камней. Дочь с интересом её разглядывает, она ещё не поняла, расстроиться ли ей, что игрушка сломалась, или всё в порядке, и можно продолжать игру.

«Встретил патриарха — убей патриарха, — вспоминаю я слова Линьцзы. — Встретил Будду…»

— Я рассказывал тебе притчу про дзенского мастера и разбитую чашку?

— Нет, — говорит она.

— В детстве Иккю, который потом стал мастером дзен, разбил любимую чашку своего учителя, пока того не было дома. Когда учитель пришёл, Иккю спросил у него: «Учитель, а почему люди умирают?» — «Приходит время, и они умирают», — объяснил учитель. — «Учитель, — сказал тогда Иккю, — твоей чашке тоже пришло время».

Она передумала огорчаться и снова зашуршала камнями.

2014

— Может, песню?

— Нет, расскажи про Насреддина. Только которые не рассказывал.

— Я больше не помню про Насреддина.

— Тогда про монахов. Которые не рассказывал.

— Сейчас в голову что-то не идёт ничего. Ну ладно, слушай. Иногда учитель даёт монахам такие задачки, которые надо решить не головой, а каким-то действием. Спонтанным. Хотя ты пока не поймёшь…

— Рассказывай.

— Так вот, один учитель дал своим ученикам такую задачу: «Как звучит хлопок одной ладони?»

Она хлопает ладонью по кровати.

— Ну да, почти так, — смеюсь я. — Только совсем одной ладони, без ничего.

Она пытается резко сжимать ладошку, но звук получается неубедительным.

— Так вот, — продолжаю я. — Один ученик долго думал над этой задачей. И так пытался хлопать, и сяк, и с одной стороны обдумает вопрос, с другой, и буквально, и символически. А учитель всё недоволен. И однажды, после очередной попытки ответа, учитель говорит ему: «Если ты не ответишь и в следующий раз, то лучше бы ты умер». На следующий день он снова приходит к ученику и спрашивает: «Как звучит хлопок одной ладони?» И ученик сам хлопается на пол и лежит, как мёртвый. Учитель ходит вокруг него, разглядывает, а потом возьми да и скажи: «Мертвец из тебя, конечно, хороший. Но как же звучит звук одной ладони?» Ученик приоткрывает глаза и говорит: «Учитель, я ещё не решил этой задачи». За что получает палкой по спине. «Убирайся, мёртвые не разговаривают!» — кричит учитель.

Пауза.

— Спишь?

— Нет.

— Поняла?

— Нет.

— Может, тогда песню?

— Нет. Давай ещё про монахов.

2016

— Пойдём сегодня белочек кормить?

— Дааа!!!

— Это в Центральном парке, «Старая деревня».

Я изучаю карту.

— О, ещё там контактный зоопарк.

— Пойдём, пойдём!!!

— И на лодках можно покататься.

— Дашь погрести?

— Посмотрим. Только по дороге ещё в дацан зайдём.

— Что это?

— Буддийский храм. Я там тоже ещё не был. Как раз по пути от метро.

— Лаадно, — вздыхает она: для неё это просто лишняя задержка перед белочками, зоопарком и лодкой, но чаша радости от предстоящих приключений полна, ради этого можно и немного потерпеть.

В метро на сдачу нам дают юбилейную монетку с солнышком: кажется, это герб какого-то из городов России. Ей нравятся необычные монетки, я даю ей монетку с солнышком, она тоже солнышко — родилась в день Летнего Солнцестояния, и её имя буквально значит «Звезда по имени Солнце».

Архитектура дацана впечатляет, у нас в городе ничего подобного нет, похоже скорее на шумерский храм, чем на что-то из современного мира. Я слышал, что в оформлении принимал участие Николай Рерих. У входа нас ждут каменные львы, пока мы их разглядываем, я рассказываю ей о стихотворении Чжао Юаньжэня, состоящем из 92 слогов «ши», в котором говорится про десять каменных львов, купленных на обед поэтом Ши Ши. Она обнимается со львами, усаживается верхом (и кошек — а львы ведь тоже кошки, — и усаживаться верхом она тоже любит с малолетства, на её счету не только лошади и пони, но ещё осёл и даже верблюд), мы делаем фотки и идём крутить молитвенные барабаны тут же, во дворе. Я говорю, что под это можно загадывать желания, но ей нравится и сам процесс, она запускает сразу несколько барабанов, смотрит, как они вращаются одновременно, как постепенно затухает их вращение (в этом затухании, конечно, тоже есть глубоко буддийский символизм Сансары и Нирваны).

Потом мы проходим внутрь. В прихожей продают сувениры (она выискивает глазами все, где есть животные, благо тут таких много: львы, слоны, черепахи, обезьяны, змеи…), здесь же мы приобретаем бахилы и входим в основной зал. Людей немного. Очевидно, что только некоторые из них пришли сюда с религиозной целью, другие — скорее с туристической, культурной. Атмосфера сильно отличается от православных храмов: если там на «туристов» смотрят с подозрением и недоверием, то тут все гости воспринимаются завсегдатаями одинаково благосклонно. Мы обходим зал, снова вращаем барабаны, она ударяет в гонг и прислушивается к затихающему звону. Перед алтарём мы замечаем монетки, оставленные то ли как подношение, то ли как пожелание вернуться.

— Давай тоже оставим! — говорит она, достаёт из кармана монетку с солнцем и кладёт её перед алтарём.

— Давай, — соглашаюсь я. — Солнце — очень подходящий символ.

— Теперь мы можем идти к белочкам?

2018, весна

ОБЪЯВЛЕНИЕ

22 марта в 19.00 приглашаем родителей учащихся третьих классов на собрание по теме: «Знакомство с комплексным учебным курсом ОРКСЭ и выбор одного из модулей».

Администрация МАОУ СОШ №43

Обычно такие вопросы решаются родителями за детей, но в нашей семье так не принято.

— Завтра иду на собрание, где надо будет выбрать, какую религию ты будешь изучать в этом году. Это важный вопрос, отнесись к этому серьёзно.

Я скачиваю из Интернета все шесть учебников, мы просматриваем содержание, листаем. Несмотря на то, что у меня есть собственное мнение по поводу всех модулей и предмета в целом, я стараюсь подать их все максимально привлекательно.

— Это «Основы православной культуры». Православие — самая распространённая религия в нашей стране, надо хотя бы в общих чертах быть с ним знакомым.

Она смотрит на фото церквей и священников равнодушно.

— Это «Основы исламской культуры». В современном мире от отношений с исламскими странами многое зависит.

Она безучастна.

— «Основы буддийской культуры»…

— ОЙ, ЛОШАААААДКИ!!!

Это она про колесницу, в которой принц Сиддхартха покинул дворец.

— Я тебе рассказывал историю Будды, притчи…

— Тигрик! — не унимается она. — Божья коровка! Чепераха! Оленёнок!

— В общем, ты немного в курсе…

— Ещё лошадка!!! Да, давай этот!

— Да погоди ты! «Основы иудейской культуры». В какой-то степени мы с тобой к ней причастны — я на 1/8, а ты, значит, на 1/16.

— Не, давай буддизм.

— «Основы светской этики». Это без всяких религий, просто правила поведения и так далее.

— Ну лааадно, тоже сойдёт… Но лучше с лошадками.

— «Основы мировых религиозных культур»…

С горем пополам мы досматриваем остальное.

— Буддизм! — уверенно выносит она вердикт.

— Я предупреждал, что с этим могут быть сложности. Может, придётся повоевать. А если не получится с буддизмом?

— Ну, давай эту… Этику… Остальные совсем скучно.

— Или, может, «Мировые культуры»? Там хотя бы про все религии понемножку.

— Не. Остальные одинаково скучно.

2018, осень

Конечно же, повоевать пришлось. Но вот — сентябрь, и мы начинаем то, на что не без труда, но и без особых потерь удалось договориться со школьной администрацией: занятия по «Основам буддийской культуры» в домашних условиях. Она уже почти год ходит на конный спорт, поэтому для итоговой презентации выбирает тему «Кони в буддизме». Кантака, Хаягрива, Майдарай Морин, — мифологическая составляющая навевает на неё тоску. Зато когда мы говорим о лошадях настоящих — отношение буддистов к верховой езде, верховая езда в буддийских странах, притчи о лошадях, — она готова задерживаться даже внеурочно. Лошади — это тот ещё дзен.

2018, зима

Полгода, полные и рабочих моментов, и забавных ситуаций, и трудностей. И вот…

— Пап, я сдала! Почти полчаса рассказывала! Мне даже поставили пятёрку с плюсом! И написали в дневнике «Молодец!». Хотя другим оценки за это не ставят! И там ещё один мальчик из нашего класса сидел, он потом спрашивал меня, что такое буддизм!

Мы идём покупать мороженое. И ещё каких-нибудь вкусняшек, ведь я обещал.

А завтра я иду на почту, там нас уже ждёт грамота от дацана «за творческий подход и создание отличной познавательной презентации».

Теперь частица дацана будет и в нашем доме.

Бессмертный полк

…а однажды поймёте, какими же вы
оставались слепыми и глупыми:
ваша родина даже не вспомнит живых,
но гордится истлевшими трупами.

Йафошизд

Я фашист: я назвал мудака мудаком,
А потом долбоёба назвал долбоёбом.
Я бесспорно фашист при раскладе таком,
Коль мудак с долбоёбом обиделись оба.

Мне твердит демократ, и твердит либерал
(И их слаженный хор мне, фашисту, противен):
Мол, мудак — он мудачество не выбирал,
Долбоёб — лишь немножечко альтернативен.

«Назови мудака — ну хотя бы скотом,
Долбоёба — пускай не вполне адекватным:
И тебе не составит труда, и потом —
Ты же сделаешь людям хорошим приятно.

Ну к чему тебе это упрямство твоё?
Их лупили в семье, и не трахали бабы.
Долбоёбушкой будет пускай долбоёб.
Назови мудака — мудачонком хотя бы.

Мы-то знаем: ты втайне завидуешь им,
Да и сам ты, должно быть, латентный мудила».
Так вещали они. И грустил серафим,
Прикурив папиросу вечерним светилом.

………………………………….

Будь ты даже и негром преклонных годов,
Верь ты хоть в чебурашку, хоть в бога, хоть в йети,
Я с тобой отобедать по-братски готов.
И в разведку готов. Если ты не из этих.

Я с телячьими нежностями не знаком:
Пусть тошнит мягкотелых и рвёт твердолобых.
Я фашист. Я зову мудака — мудаком.
И не лучшего мнения о долбоёбах.

Если скажет поэт «минет»…

Если скажет поэт «минет»,
То как будто б он не поэт.
Если скажет поэт «гандон»,
То как будто поэт не он.
Но зато — что ни день, то хит —
Он обязан строчить стихи,
Даже если в них — «кровь-любовь».
Будь хоть даже «любовь-морковь»
У таких вот поэтов, но
Их не вздумай назвать «говно».
Он поэт, и не смей мешать!
У него же того, душа,
А ты ложишь лингам большой
На поэта с его душой!
Пусть он пишет и вкось, и вкривь,
От евонных тепло от рифм,
И пусть беден его язык,
Он духовней тебя в разы.

Пусть бы даже и так. Говно
Остаётся им всё равно.

Поезд ехал на Восток

Поезд ехал на восток.
Моему попутчику не было и двадцати пяти, он был высок и худ, как жердь, и не слишком улыбчив. Он не очень мне понравился, но, в конце концов, путь был долгим, а я не захватил с собой ни книги, ни карт, поэтому мы, как могли, развлекали себя ни к чему не обязывающими разговорами. Ни я, ни он определённо не имели желания продолжить какое бы то ни было общение по окончании поездки, и мы даже не сочли нужным представиться — всё равно имена вылетели бы у нас из головы задолго до того, как мы отойдём ко сну. В его поведении и словах проскальзывала какая-то тревога, и, умело играя наводящими вопросами и репликами, я пришёл к выводу, что он от кого-то скрывается. Дальше этого выяснять не хотелось — всё по той же причине мимолётности нашей встречи. Меня не волновало даже, сам ли он совершил какой-то серьёзный проступок, за который не хочет нести ответственности, или стал невинной жертвой бандитских разборок или политического преследования.
Упомянув мельком свой интерес к эзотерике, я обнаружил, что ему тоже не чужда эта тема, хотя ему оказался скорее близок христианский мистицизм, в не самом глубоком его понимании. Он несколько оживился и даже упомянул, что именно эта тема является целью его поездки: в пункте прибытия его должны посвятить в некое общество, о котором он не имеет права рассказывать. Я не стал распространяться о своей причастности к нескольким Братствам подобного рода, но выказал свою заинтересованность и потому даже без прямых ответов с его стороны достаточно быстро убедился, что речь идёт о какой-то масонской ложе, придерживающейся традиционных ландмарок — с персонифицированной Высшей Сущностью, бессмертием души и непринятием женщин к Работам. Совсем не то, что в моём — либеральном — направлении, и развивать тему дальше мне расхотелось, тем более что и он уже определённо сожалел о своей разговорчивости. Мы перекусили и устроились на ночлег.

Наутро он был молчалив и ещё более обеспокоен, в туалет выходил с телефоном, хотя до того оставлял его на столике в купе. Поезд нёсся по бескрайней степи, до ближайшей станции было ещё несколько часов, прошлая тоже оставалась в нескольких часах пути к западу. Мы молча допили чай, и когда зашипел стоп-кран, и чашечки понеслись по столику, как по взлётной полосе, выплёскивая гущу на казённое бельё, он понял, что это по его душу, и выражение его лица, и без того мрачное, сменилось обречённостью смертника. Он не думал прятаться или убегать, по всему было видно, что это ему не поможет. Его губы тихо шевелились — должно быть, в молитве, не самый эффективный путь к спасению. Я лёг на полку, демонстрируя безразличие. В конце концов, нас не связывали Братские узы, он ещё даже не приступил к обработке грубого камня, а даже если бы и так — у наших лож определённо не было взаимного признания. И, чего уж там скрывать, меня ждали дома жена и дочь, друзья, работа малая и Великая, — в общем, у меня не было ни малейшего желания рисковать всем этим и многим другим ради этого незнакомца, да ещё и, в отличие от него самого, без каких бы то ни было утешительных иллюзий относительно «бессмертия души».
В купе, открыв дверь ключом проводницы, вошли двое автоматчиков в балаклавах. Форма была похожа на военную, но отличительных знаков не было, и это с равным успехом могли оказаться и фээсбэшники, и гангстеры, и исламские фундаменталисты, хотя особой разницы между ними я не усматривал. Они вели себя на удивление вежливо, негромко поздоровались с ним по имени, которого я не запомнил. Ничего не стали объяснять, но он и не нуждался в объяснениях.
— Этот с тобой? — кивнул в мою сторону один из камуфляжных.
Мой попутчик равнодушно покачал головой. К моему удовлетворению, ему поверили без лишних разговоров.
— Что, прямо здесь? — спросил он неопределённо, и от этих слов меня бросило в холодный пот: я понял, что должно случиться.
— Зачем людей смущать, — ответил тот, что спрашивал про меня (я автоматически отметил, что он говорит без акцента, и под тканью балаклавы мне почудилась едва слышная улыбка). — Выйдем сейчас, пусть едут.
— Я оденусь, — сказал попутчик и попытался пошутить: — А то и замёрзнуть недолго.
Вышло натянуто, хотя за окном и правда было минус 10, степь покрывал толстый слой нетронутого снега.
Он не спешил, но и не пытался отсрочить неизбежное. Один из автоматчиков вышел в коридор, второй пропустил вперёд несостоявшегося каменщика.
Он не был мне Братом, а дома меня ждали жена и дочь, и я не был готов рисковать ради него жизнью. Но кое-что я всё-таки мог для него сделать.

— Подождите, — окликнул я его конвоиров, когда они уже были готовы задвинуть дверцу купе.
Ближайший ко мне удивлённо воззрел на меня сквозь прорези в ткани.
— Я… Мы с ним… эээ…
Я прятал импровизацию под маской испуга и смущения.
— Что такое?
— Мы с ним… методисты, — я наугад ляпнул название деноминации, к которой вряд ли принадлежит кто-то из автоматчиков, чтобы не вызвать ложью их подозрение. — Ему нельзя… ну, без исповеди.
Кажется, это было правдоподобно, методисты признают принцип всеобщего священства, но, видя заинтересованность конвоира, я решил продолжить. На счастье, и лицо моего попутчика вернулось в дверной проём, и оно было в недоумении.
— Я не священник, — продолжил я уже увереннее, — но мой отец был пастором, и у нас так можно. Ему нельзя… — я упорно не хотел произносить слово «умирать», — нельзя, не исповедовавшись… брату по вере.
Я сделал небольшой нажим на слове «брату» и коротко взглянул ему в глаза. Больше всего я боялся в этот момент, что он что-то спросит или скажет не в тему и тем самым не только сорвёт мой замысел, но и утянет меня за собой. На счастье, он молчал, и взгляд его, в котором на мгновение блеснула надежда, снова сменился смирением перед судьбой.
Автоматчики переглянулись, явно о чём-то размышляя, но потом тот, что спрашивал про меня — наверное, главный, — кивнул и сказал:
— Ладно. 5 минут. Выйдешь с ним, потом возвращайся к себе. А мы с ним… ещё поговорим.
Я накинул куртку, и мы прошли по коридору, который был на удивление пуст, даже у заветной комнатки возле тамбура не толпился народ. Мы спустились по металлической лесенке на снег: сперва старший из двоих, потом я, мой незадачливый попутчик, а замыкал процессию второй автоматчик. Краем глаза я заметил у второго входа в вагон внедорожник, похожий на армейский, и несколько фигур возле него, окинул взглядом степь, увидел неподалёку небольшие заросли кустарника в человеческий рост.
— Мы отойдём… туда? — спросил я.
Старший недоверчиво посмотрел на меня, и я добавил, кивнув в бескрайний простор:
— Куда тут деться.
— Валяйте, — благосклонно махнул рукой старший и напомнил: — 5 минут.

То, что традиционно происходит в вычурном зале с клетчатым полом и двумя колоннами, при стечении народа и с соблюдением тысячи формальностей, на которые уходит не один десяток минут, нам пришлось совершать, стоя на месте, посреди заснеженной степи, скорее в воображении, чем наяву. Я не имел ни малейшего права делать это: если бы мой попутчик остался жив, ни одна ложа, даже самая что ни есть нерегулярная, не признала бы легитимность этого акта, а мой Мастер напомнил бы о данных мною клятвах и изгнал из ложи за разглашение тайн профану. Но это было то единственное, ради чего нас свела судьба, и я не мог отказать в этом ни ей, ни ему. Я передал ему слова и пожатия и принял от него ту же клятву, которую приносил несколько лет назад на клетчатом полу. И которую он, в отличие от меня, уже никогда не нарушит.

Когда мы прощались с ним знаком Ученика, он смотрел на меня почти как на Спасителя. Хотя и понимал, что больше ничем помочь я ему не могу, да и не буду пытаться.
Я поднялся по заледеневшим ступенькам и вернулся в купе, так и не встретив в коридоре ни пассажиров, ни проводницу. Через некоторое время поезд тронулся. За окном мелькнул внедорожник, мелькнул — и растаял в степи вместе с застывшими возле него фигурами. Я вытер, как мог, чайную гущу с пододеяльника и лёг вздремнуть. Попутчик молчал о чём-то своём. Нам снова было по пути — мы ехали на Восток.

Каждый на свой Восток.

Каприольские лимерики для дочки

В «Каприоле» гнедая кобыла
Наглоталась холодного мыла,
И с зари до зари
Из себя пузыри
Выдувала гнедая кобыла.

Из Италии пегая лошадь
На копыта надела галоши.
Что за срам! что за стыд!
Не услышать копыт!
Тихо ходит по улицам лошадь!

На дороге зелёная пони
Повалялась в красивой попоне
И, опять завалясь,
Разукрасила грязь
В цвет своей изумрудной ладони.

Жеребец из далёкой Аравии
Танцевал на бракованном гравии.
Но удача слепа:
Не закончил он па…
Не танцуй на бракованном гравии!

По улице Куйбышева

Осень.
Утро.
И хуй бы шо,
а я шагаю
по улице
Куйбышева.
Листья —
золото:
пакуй-
вышивай!
и по́ куй
и по́ куй
и по́ куй
-бышева́
и по́ куй
и по́ куй
и по́ куй
-бышева́

Город
в тумане —
танцуй, душа!
Ведь я шагаю
по улице
Куйбышева.
Дождь
и ветер
будет выть-
бушевать,
но по́ куй
но по́ куй
мне по́ куй
-бышева́
но по́ куй
мне по́ куй
всё по́ куй
-бышева́

Денег нет,
и дыряв башмак,
но я шагаю
по улице
Куйбышева.
Сердце
ждёт
чего-то большего,
и по́ куй
и по́ куй
и по́ куй
-бышева́
и по́ куй
мне по́ куй
всё по́ куй
-бышева́

Мне тебя достаётся всё меньше…

Мне тебя достаётся всё меньше, но
Я спокоен, как редкий буддист.
Если в комнате спит моя женщина,
Очень трудно её не будить.

Теперь мне станет легче во сто крат…

Теперь мне станет легче во сто крат,
И наплевать с высокой колокольни,
Что ты принёс полупустой стакан,
Когда я так хотела полуполный.

François Villon XXI

Меня стороной за семь вёрст обойдут благородные леди. Ещё бы:
Вина не бегу, матерщинник, безбожник, мой компас — пылающий фаллос.
Поверь мне, малышка: я та ещё наглая морда и хитрая жопа, —
Но если я пел леденяще-пылающим звёздам — они отзывались.

Однако и звёзды, бывало, твердили, что прежние песни приелись:
Мужья норовили намять мне бока, а девицы на грани аффекта
Махали ладошками, брызжа слюной перед носом, и метили в челюсть, —
Но если рыдало дитя — у меня находилась в кармане конфетка.

Я ангела, право, не строю (тебе не чета!), и орнаментом выткан
Мой путь неказистый: по равным долям в нём сплетались улыбки и слёзы.
И всё же запомнят не эти твои истерично-смешные обидки,
А тёплые руки — и песни, что пел леденяще-пылающим звёздам.

པདྨ་འབྱུང་གནས། (Сокровищница, полная драгоценностей, устраняющих препятствия)

Полон каждый лист священным духом:
всё едино в танце бесконечном,
нет в нём различения ни в чём.
Я амёба. Я Падмасамбхава.
Втягиваю робко ложноножки,
если горячо; а если вкусно —
к пище простираю их беспечно
иль тяну в любви и состраданье —
их тяну к искомому добру;
тренирую разум между прочим,
чтобы различить, где жар, где пища,
и одно не спутать со вторым.
Тянет пламя жаркие ладони
(ибо для него я свет и пища),
избегая влажного объятья
прелых листьев, гасящих огонь.
Та же, поглотить кого желаю,
Пожирая солнечное пламя,
От меня бежит как от огня.
…………………….
Я амёба. Я Падмасамбхава.
Малое с великим неразлично.
Всё едино в танце бесконечном,
нет в нём разделения ни в чём.

…перечитывая старые дневники…

Когда мне было в два раза меньше,
Я был шикарен и ебанут,
Писал без мата, не щупал женщин,
В три глаза пялился в Глубину.

Теперь четвёртый десяток прожит,
И троеглазья утих галдёж.
Но я и с матом шикарен тоже,
И ебанутее хуй найдёшь.

Окно Овертона

Глаза пластмассовы и картонны.
На кыблу Жизни творю намаз.
Смотрите в форточки Овертона
На точку сборки народных масс!

Пускай крыла мои махаоньи
Сдвигают Вечность на волосок, —
Я безземельник; я беззаконник;
Сансаре шваброю в Колесо.

Голова Идриса

На меня, дурного, не сердися,
Мною, обновлённым, возгордись!
Мне подарят голову Идриса,
Чтобы был я мудрым, как Идрис.

Стану я и чище, и добрее,
Словно в песне про миелофон.
Бороду седую не обрею
Под его седою головой.

Проживу я дольше лет на триста
Или на три тысячи, ой-йе!
Мне поставят голову Идриса
Вместо недоделанной моей.

Я гонца отправил за вещами:
Самое святое прихватив,
Я оставлю миру в завещанье
Бритву, щётку и презерватив.

Я почистил зубы и побрился
(Прочему — и вовсе нет числа).
«Помяни в Писании Идриса»,
Как нам заповедовал ислам!

Не горюй, не радуйся — и всяко
Свечи поминальные не жги.
Вот уже подходит мой кайсяку.
Вот уже слышны его шаги.

Сплетни потонули в белом шуме.
Над Потопом высится Кайлас.
Я уже раз девяносто умер.
Что мне девяносто первый раз!

Я не параноик и не шибзик.
Жизнь моя, добавки не проси:
Я готов!..
Но, видимо, ошибся,
Что тебя проститься пригласил.

Ты мне тихо шепчешь: «Ну же! ну же!» —
И меня целуешь горячо.
«Что мне эта, с бородою! Нужен
Мне ты со своею, дурачок!»

Легче устоять на биссектрисах,
Мне же — танцевать на острие.
Мне не нужно головы Идриса:
Обойдусь лысеющей своей.

American Gods

Если курить синтетических жаб в особо крупных масштабах,
То в кратчайшие сроки и сам становишься жабой.
Мальчик, мой мальчик, как бы ты ни был приколен,
Где уж тебе тягаться с брутальностью лепрекона!
Мир возбуждает, пока он ликующе многогранен:
Он не уместится в плоскости телеэкраньей.
По одному рождённые — встань в колонны!
Поле Вигрида давно накрылось звездой голодной.
В усекновенной главе Мимира — клубок извилин.
Молнии расплескали твоих безликих.
Булькай своими жабами, сраный вейпер!
Чую! Сегодня к ужину жарят Вепря!

千羽鶴

…а на шиле в заднице не сидится.
С журавлями сладится ли синица?
Платьице на девице — не из ситца,
После грома крестятся — не с руки.
Растекаюсь мысью на Оба Древа:
Белый Кролик / Чёрная Королева.
Как расскажешь сказку — уйду налево,
Если справа песен на полстроки.

Помнится, метался косматым Зверем,
Веря, что часы до секунды сверим.
А секунды бесятся, и теперь им
Свято место тесно в моей груди.
Подымать ли руку — и «ну их нахер!» —
Или без оглядки — башка на плахе,
Или вовсе — толку мне в этом страхе,
А ныряй поглубже — и поглядим.

Выжигаю руны вблизи аорты.
Выжидаю луны послаться к чёрту.
Ведать бы, из сора какого сорта
Вырастает новый бесстыдник-стих!
Теплится в ладони огонь касаний.
Что нам норны вещие приказали?
Заплети косу — и коса на камень,
А на нём начертано «уж прости».

Liber Logaeth, или Liber Mysteriorum Sextus et Sanctus

Интерпретация с енохианского

Бездна вод и пустота верхняя рождают пламя там, где царишь Ты, о змиезубый бог.
Из уст Твоих жгучими волнами изливаются по всем двенадцати сторонам потоки чудовищных вихрей,
сдерживаемые Стражами Земли, число коих — девять.
Лишённый смирения, вздох Твой полон радости,
когда низвергается с Горы непрестанным рёвом.
Брат Бога морского,
в Убежище подводном богами сокрытого!
Наполняешь Ты катакомбы Поклонившихся Кресту.
Религия Завета Мёртвых проникает чрез законы Покорности[1].
Хастуру Живому ведомы заклинатели духов.
Верных сбирает Он воедино, как Посланник[2] предрёк сие.
Сияние нисходит с Каф[3], Горы Неведомой, вздохом скорбным.
Всевозможными тропами расходится великолепие Его.
Неназываемый,
Явившийся с Альдебарана,
Предначальный Ветер,
Неспящий,
Расплетающий путы,
Проклятый.
Склонившись, молись,
когда обходит Он царствие
дорогою Своею!
Дар
Духа священного,
первейшее из сокровищ Запределия,
Бог Богов, хранящий вино земель Зин,
над хладною пустошью возвысившийся!
Богатые жертвы от нив своих
с четырёх сторон приносят Тебе двуногие;
под Океаном цветущая,
Дарительница Жизни,
от начала веков пребывающая,
Йидра поёт хвалу Тебе,
Владыка в жёлтой маске; ибо, дважды священная,
вдвойне ужасна ярость Твоя неизбежная.
О Адам, вкусивший познания
в Предначальном Краю,
прославленный могучий меч сей
в ладони твои ложится.
Чрез него обильно извергаем будет Закон
для тех мест земных, в коих гнездится порок.
Могущественный Червь, Древо Мудрости грызущий,
от начала времён поселяется
в удалённейших склепах непроглядных,
кои всякому из нас уготованы.
Ему, Тому, кто освящает твердь, слава твоя предначертана.
Алмазы Иного сияют.
Нечестивый Повелитель Вод обитает во мраке,
и в Нём — средоточие Зла.
Царица Лесов девятнадцать этиров навек затворила,
Младых плодя от Господа Воинств,
в наследство им оставила Землю как долю их.
Там, где Зверь с Востока глядит в окна,
там, где начертаны первые F (F) и H (H)[4],
Дщерь Вавилонская вожделеет,
пред окном молвит могучие заклятия.
Чародея от недолжного
присутствие Стража убережёт.
Как душа взывает к имени своему,
бессильная вырваться,
к Серому Камню Мнара взываю тщетно:
встретит меня приветливо в час свой
высочайшая буква Q (Q) Господина горы Фегор,
за нею V (U) стойкая, вожделенная R (R)[5].
Где Он, там все с Ним.
Его дом — скорлупы, вода — вино, дух — плоть.
Господин Червей, Князь Потоков!
Там, где высечена черта скрижалей могучих,
дщерь живая, оседлавшая водопады,
с Плоскогория Ленга низвергающиеся в долины,
в жаркий полдень приникнет к ложу,
Твоим научаясь дарам.
Слагается слог за слогом Имя.
Свод небесный изрыгает вино веры.
От него не утихнет слов дарователь:
разум могучий Новых Богов
яда сего не стерпит.
В новые мехи влито вино Прежних,
творит многообразие средь жаждущих.
Лоно поглощает рождённых,
Лоно Козлицы Многоплодной.
Доколе в долготерпии ждать под окнами?!
Клинком здравомыслия рассечены
доспехи недругов могучих —
святых лицемеров, что молятся, едят постное и внимают заветам.
В пути сотворяю знаки,
следую вместе с Дагоном,
ибо сам из Обитателей Глубин,
из Его достославного выводка, из обители Его.
В месте Его возвожу жилище,
дабы устрашить Небеса.
Вино Младых сосуда своего не покинет:
Духом живым не станет мёртвая вера.
Возликуй же, воистину, Ходящий Верно!
Нет в том заблуждения.
Путь открыт!

[1] «Покорность» — дословный перевод арабского слова «Ислам».

[2] Вероятно, имеется в виду Ньярлатхотеп.

[3] В прежних переводах — Кадафь, Кадат.

[4] Возможно, первые буквы слова «фхтагн».

[5] Эти буквы (ger, van, don) составляют слово «Кур» (букв. «гора», «горная страна», «чужеземная враждебная страна») — одно из шумеро-аккадских названий подземного мира, а также его чудовищной персонификации.

Дибиби дибебе

Интерпретация с Арахау

Возле глухой чащи,
возле самого края небес —
старый друг, который суть великан.
Огонь.
Каменный супруг —
у горной канатной дороги.
Камни.
Соломенное чучело —
свой чужак —
не выше себя самого.
Жена бежит:
живой игрушечный зверёк.
Он знал бы не прежде, чем освободится.

Назад Предыдущие записи Вперёд Следующие записи