Лалангамена

Жизнь несправедлива и горька…

12 Дек 2019 Нет комментариев

автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла

Палитра Шеврёля (звуки твоего голоса)

02 Дек 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Я никогда не мог толком запомнить звуков твоего голоса. Всякий раз у меня в памяти остаётся лишь его упрощённый образ, схематично выполненный в восьмибитной графике, простой узор напоминающий гексаграмму в круге цветовой палитры Шеврёля, содержащей в себе 72 оттенка видимого спектра — каждый раз мне кажется что я запомнил схему правильно, что моё сознание скопировало самую точную из возможных схему твоего голоса. Однако, вновь услышав твою речь, я понимаю что моя память снова до безобразия упростила и исказила всю эту многослойную структуру, чем-то подобную ветвящемуся метрополитену, шкала которая делит радугу на дольки, подобные апельсину, тороидальная форма, цветные библиотеки — всё это я слышу в твоём голосе, когда ты читаешь священные книги, твой голос создан для того, чтобы читать священные книги, я слышу шорох песка, я слышу замороженное движение времени, по поверхности тора бежит волна искажения — пальцы перевернули страницу, мягкий звук переворачивания страниц, мягкий песок твоего голоса в бесчисленных песочных часах, на которых Время играет как на музыкальном инструменте, это звуки органа времени — это ассоциируется у меня с тем случаем, когда я впервые покурил ДМТ на третьем плато ДХМ, камское водохранилище, крики птиц, я лечу над рекой, конструкции линий электропередач, я бегу по проводам, кто-то играет на клавишном инструменте мелодию, которая творит формы этого мира, изливаясь из небольшого завитка улитки, расположенного там же где истоки этой реки. Когда я слышу твой голос я чувствую будто бы река говорит со мной, и я чувствую, что время — река, я хочу лечь на поверхность твоего голоса и плыть, глядя в верх почти неподвижными глазами, завороженно застыв, не дышать, слушать подводные течения, слушать тончайшие нюансы, слушать тишину, слушать, слушать… Твоё молчание сообщает ещё больше чем твои слова. Когда я смотрю на тебя, я вижу цепочку твоих предков вплоть до древних кистепёрых рыб, которые решили выбраться на берег. Ты — импульс эволюции, заставивший рыб выбраться на берег, научиться дышать атмосферным воздухом, стать на лапы. То о чём ты молчишь всегда больше того о чём ты можешь сказать — так же и пространство вокруг тебя, пустота вокруг тебя, настолько концентрировано пронизана смыслами, что я словно кистепёрая рыба выползающая на сушу, чувствую себя в особой, в иной среде.

Диссоциация разбивала меня на куски, в одной книге я видел такую метафору времени — часы в виде цветка с опадающими лепестками вместо стрелок — обломки моего сознания отваливались подобно лепесткам и устилали почву. Можно ли прирастить к дереву опавшие листья? Я хотел навсегда поселиться в этой опавшей листве, в этой подстилке, смешаться с тёплым перегноем корней мирового древа. Из твоей головы растёт дерево миров, я отчётливо это вижу, и этим ты напоминаешь мне оленя. Оленя ты напоминаешь мне ещё тем, какой эффект ты оказываешь на меня. Борхес называл это «заир». Это может быть что угодно, человек или вещь или идея, неважно, ты начинаешь думать об этом чаще, и чаще, и чаще, пока все вещи мира не заменяет тебе всего одна вещь — заир. Когда я употреблял много кислоты и слушал муджойс, я словил образ оленя, считающего себя северным сиянием. Теперь я понял, ты — Северный Олень. Это твоё сияние я хотел увидеть в тундре. Твои радужные переливы, как плёнка бензина, разлитая по поверхности моря смыслов, скользя по поверхности словно водомерки, мы не видим, что там, в глубине, но сама семантическая структура подразумевает возможность углубления… Мы виделись лишь однажды, и моя кухня заполнилась мягким свечением, из твоей головы росло дерево, унизанное планетами, и когда я смотрел на тебя, я словно бы видел в глубину — я видел твою древнюю змеиную душу, которая хочет буравить почву, создавать в земле полости, где вырастут подземные города, свиваться спиралью у тёплых недр медной горы, малахитовая змейка из старинной уральской сказки.рептильные формы, столько смыслов, столько контекстов, непрерывное вращение радужных дисков, всеми своими гранями описывающих долгую историю развития феномена жизни, всё это отпечатано в твоих чешуйках, голограммами, сам по себе материал чёрный как вулканическое стекло, но отливает радужным и сияет, вулканическое стекло, вулкан, под кожей… я чувствую что-то древнее и хтоническое у тебя под кожей, какое-то древнейшее движение,словно лава по кровеносным сосудам — теперь я думаю о тебе чаще, чем о северном олене, и даже чаще чем о шприце. Планеты на ветвях дерева, в стволе которого полыхает гексаграмма, опьянение эндогенными фенилэтиламинами, пространство подсвечено, дыхание как биение крыльев бабочки, я вижу твои голографические чешуйки, замереть и смотреть, как же тебе удаётся быть столь нестерпимо живой? Бледные изящные руки, лицо словно выточено из мрамора, высокий лоб, одежда, дробящая тебя и пространство на поток галлюциногенных образов, мы рассказываем друг другу свои сны — существует не так уж и много людей, способных понять то что нам снится. Каким-то образом тебе удаётся реконструировать меня, собрать меня из осколков, извлечь меня из заархивированных папок на позабытых винчестерах, реконструировать из хаоса — я чувствовал работу тончайших систем твоего сознания, настолько тонких что я не мог наблюдать их, видя только лишь результат их работы — у меня снова появилось ради чего жить, ведь тогда, скользя по поверхности смыслов, ты увидела мою глубину — и мы провалились в глубины, сами того не зная, и ты сказала мне что я гриб, а я подумал что ты кэндифлип змеящийся по моим венам, что же мы сделали, неужели мы снова вошли в этот трип? — сами себе не веря, мы ощупали конструкцию открывшихся нам ментальных ландшафтов. Я придумал символ, сочетающий в себе Психический Крест, знак Чёного Пламени, Свастику, Серп Лилит, и сделал несколько картин с этим знаком, для эгрегора. Ты изготовила бусину с этим знаком, чтобы вплести её в мои дреды. Холодное утро, ты подплетаешь мои дреды, я чувствую тепло твоего тела и приятный запах, как будто кунжут с маслом чайного дерева и лёгкие нотки цитрусовых, деревья, годичные кольца — воздух окружает нас кольцами, твоё дыхание так близко, и твои пальцы касаются моей головы, укореняются, пускают корни в мой мозг, и мы образуем микоризу, тончайшими волокнами переплетаясь в вибрирующих дрожащих струн, мы грибы, мы содержим в себе все отпечатки морфогенетического поля вашего вида. Грибы придумали нас, чтобы запустить себя в космос.

Дорога Королей

26 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла

Мы шли Дорогой Королей,
Дорогой без возврата.
Берсерки облачных полей
Вставали брат на брата.

Мы шли дорогой без конца,
Не помня ей начала,
Лишь виса высшего певца
Меж соснами звучала.

Грозящий вал не отставал,
Охотился как будто,
Но путь лежал на перевал —
В блистающее утро.

Пускай из вечного вчера
Не вырваться без боя,
Две капли крови до утра
Остались нам с тобою.

Их слижет солнечная нить,
Вплетет в клинок заклятьем,
Чтоб две руки соединить
Единой рукоятью.

Мы небо взрежем, как гранат,
И хлынут звезды соком —
Так силой яхонты гранят
В стремлении высоком.

И вековечное вчера
Сожмется жалкой тенью.
Нам сока хватит до утра,
И полон будет день им.

Глоток последний сбережем
Для пьяного заката
И бросим яхонтовый жом
В объятия агата.

Дорога ляжет так светла,
Как отблики на гранях
Алмазно-прочного стекла,
Что пальцев не поранит.

Мы шли Дорогой Королей
Под лунным покрывалом.
Сто первый раз мы шли по ней —
Чтоб стать ее началом.

Алиса Селезнёва — Тиамат

12 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Бывает иногда такое, что во сне приходит полностью готовый сюжет, и это как раз такой случай. В таких снах обычно я — это не совсем я, и знакомые мне персонажи обрастают какими-то новыми подробностями. Мне не пришлось добавлять к этому сюжету практически ничего, кроме может быть нескольких шуток и литературных украшений. Как правило, в снах подобного рода, я обладаю какими-то магическими умениями и живу крайне насыщенной жизнью, что хорошо вписывается в концепцию о компенсаторной природе сновидений. А может быть, показывают мне разное, а запоминаю я только то, где есть какие-то чудеса — тоже может быть.

На этот раз, проснулся я в сырой землянке, освещённой несколькими спиральными энергосберегающими лампами, под шум приборов, напоминающий звук работающих майнинг-ферм. Сознание подгружалось как-то вкривь и вкось, я вроде бы понимал, кто я, и даже приблизительно знал историю этого мира, однако, воспоминания появлялись с какими-то щелчками и вспышками, и не все. Первым я увидел лысый череп Нейрослава, он сильно постарел с нашей последней встречи, и стал ещё более худым, поверх военного комбинезона он был одет в шкуры, и какие-то шаманские бусы из зубов и косточек. Он курил трубку с длинным мундштуком, распространяя по непроветриваемой землянке густой запах махорки с мухоморами. «Привет, братишка!» — поприветствовал я Нейрослава. «Давно не виделись! — Фрай, тут Санёк проснулся!» — это он крикнул куда-то в сторону приборов. Значит, в этом мире я Санёк? Ну ладно, у меня часто меняются имена в параллелках, Санёк так Санёк. На зов Нейрослава появился рыжий юнец с бритыми висками, в майке и засаленных штанах с вейпом, запах пара из вейпа не перебивал, а только усиливал мухоморную вонь — оказалось, в вейпе у Фрая тоже были мухоморы. «Так, ребята, вас я вроде бы помню, но какой сейчас год?» — я приподнялся на лежанке, попутно заметив, что сам я одет в некое подобие военного комбинезона, на который нашиты какие-то совсем не военные нашивки — радуги, мухоморы и единороги, при этом у меня густая и длинная борода, кожа на руках очень огрубевшая, как будто бы я работаю в поле или что-то вроде того. «Началось… Фрай, покажи ему диафильмы… Ну сегодня меня хоть узнал…». Фрай, выпустив вонючее облако глицеринового дыма, скрылся в подсобке, и через минуту вернулся со шлемом, из которого торчали провода. «Утренние диафильмы!» — прокричал Фрай.
В общем, я проснулся в реальности, где я — Санёк, и каждое утро я смотрю «диафильмы» по виртуальному шлему, чтобы окончательно вспомнить кто я, и какая история у этого мира, обычно я просыпаюсь, когда Фрай уже закончил утренний цигун, и сидит за мониторами, и я приветствую его вопросом «Кто ты? Какой сейчас год?», а он показывает мне «диафильмы» по шлему дополненной реальности, чтобы я в течении 15-20 минут получил базовые знания об истории мира и о собственной биографии — привычный ритуал, как зубы почистить. Шлем загружает информацию очень плотно. При этом возникает состояние гипнотического транса и чувство как будто покурил мета — сняв шлем, я обычно тут же отправлялся в огород, или на пробежку, или стрелять по пивным банкам из автомата калашникова одиночными выстрелами. В том мире я умею стрелять и почти не промахиваться, причём это и другие автоматические умения не повреждаются болезнью памяти — я забываю только те вещи, которые относятся к сфере сознательного, но навыки ставшие бессознательными автоматизмами, всегда остаются со мной.

В общем, относительно нашей ветки, это недалёкое будущее. Вроде бы, 2043 или 2045 год. На Земле некоторое время побыл тоталитаризм, потом была война с инопланетянами, земляне проиграли, и серые гуманоиды стали мировым правительством, однако они установили значительно менее тоталитарный режим, чем все предыдущие земные правления, и их никто не торопился свергать. Вооружённые силы стали едиными на всей планете. Появилось много новых технологий, но в целом мир всё ещё похож на привычный. Мы с Фраем сидим в этой землянке, и большую часть времени проводим за мониторами — он смотрит на какие-то графики и коды, я веду переписку в множестве чатов, иногда мы меняемся местами. Иногда мы редактируем психический «геном» людям, которые приходят к нам в тайгу — в общем, такие кибершаманы-целители, живущие в землянке в лесу. Люди приходят к нам, и оставляют всякие варенья-соленья, махорку и спички, а мы редактируем дефекты их психики на установке, спизженной у серых. В этой землянке вообще почти всё оборудование спизжено у серых — и не то что бы они нас искали, складывалось впечатление, что им вообще всё равно, или что нас они держут как какой-то отдельный эксперимент. Тем не менее, мы иногда меняем дислокацию, и соблюдаем все меры предосторожности, ну, мало ли что.

В то утро я сразу признал Нейрослава — мы были знакомы с ним ещё в молодости, это сработало как триггер. Он с нами в этой землянке не всегда, в этот раз он приехал потому, что он что-то обнаружил, должен был что-то сообщить нам, что помогло бы нам продвинуться в наших исследованиях этой спизженной у серых установки — редактора душ — на много лет вперёд. Его присутствие воскрешало мою память не хуже утренних диафильмов Фрая.

— В общем, я обнаружил настоящего демиурга этого мира, а не того Ялдабаофа, которого давно заменили на камышового кота. — спокойным и размеренным голосом начал Нейрослав, и мы тут же застыли в ожидании. Он явно не торопился, наслаждаясь произведённым эффектом. Развернув схему мироздания на голопроекторе, он голосом лектора продолжил (и я телепатически словил мысль Фрая «и тут Остапа понесло…»).
— Знаете ли вы, господа, кто такая Тиамат? — голопроектор показывал нарезку из Generation P, какие-то древнешумерские схемы и мутнейшую тифонианскую каббалу — этот видеоряд подействовал на Фрая так, будто бы он случайно взял в рот что-то очень кислое.
— Тиамат это Первичный Хаос, предшествующий творению, соответствующий состоянию Тоху-Боху-Техом, то есть это Великое Море, над которым носился Дух Божий перед тем как создать этот мир, по некоторым древним верованиям, но сейчас мы точно знаем, что древние оказались неправы, и все миры Клиффот выше Бездны являются сугубо виртуальными, то есть это побочный продукт функционирования реальности, а не какая-то самостоятельная реальность, и уж тем более — не первичное. Это стало известно ещё 20 лет назад, когда серые рассекретили свои документы.
— Хорошо. А теперь посмотри — если я изменю переменную Шпателя в уравнении Давида, в соответствии с нашими старыми теоретическими выкладками, гексаграмма миров становится не только абсолютно симметричной, но и уникурсальной, что говорит о том, что их каббалисты ошибались, и этот мир — виртуален, а древо действительно симметрично разворачивается в обе стороны! — на голопроекторе замелькали цифры и иероглифы серых, возникла на мгновение уникурсальная гексаграмма, и многоуровневе модели древ.
— Пиздец! Если это так, то возникает парадокс — переменная Шпателя не может быть мнимой и отрицательной одновременно, потому что тогда… Подожди ка… — в этот момент я потерял нить их рассуждений, потому что Нейрослав и Фрай погрузились в суровый матан, из которого мне было понятно только то, что жрецы серых ошибались, и несмотря на это, им удалось построить летающие тарелки, и вот это вот всё.
— Нейрослав, а как тогда работают технологии серых, которые основываются на описанных в уравнении Шпателя свойствах пространства? Тарелки же летают. — перебил их я.
— Вот смотри, Сань. Если тебе снится, что у тебя есть компьютер, тебе не обязательно в точности понимать принцип его работы — он будет работать в любом случае, даже если ты забудешь воткнуть его в розетку. Главное это то, чтобы ты во сне верил, что компьтеры работают, и приблизительно знал как. Инженеры серых приблизительно знают, как работают их технологии, и они работают на их вере в то, что наша реальность не является симуляцией. Это если по-простому, без матана. К тому же, их вариант уравнения Давида верно описывает все миры ниже бездны, там действительно присутствует фундаментальная ассиметрия, поэтому тарелки и летают — всё веселье начинается выше.
— Пиздец! — всё что я ответил Нейрославу.
— Так вот, и как вы помните, Ялдабаоф, которого они считают сыном Софии, выглядит как двухголовый гусь, или Великий Гоготун — и именно поэтому он запрещал все свои изображения, но всё же был вычислен и заменён гигантским камышовым котом. Это по официальной версии. В действительности, Ялдабаоф — сын вовсе не Софии а Тиамат, и котом был заменён один из его дублей, а двухголовый гусь находился всё это время не там где мы его искали, а на пару уровней ниже — он спрятан внутри одного из дублей Тиамат, но он не её сын, а просто флуктуация в коде, небольшая ошибка, из-за которой этот мир такой. И да, эта реальность — виртуальна, но мы не можем выбраться из неё, потому что по сути некуда — никакой поляризации Плеромы ещё не произошло, вокруг Хаос, Тьма и Пустота, и всё что мы видим — просто паталогическое искажение предшествующей творению стадии. Вот это — Ялдабаоф, собственной персоной (на голопроекторе появилось изображение двухголового гуся, но головы почему-то были перевёрнутыми). А вот так должна выглядеть Тиамат — (Нейрослав ввёл какие-то параметры, и головы гуся срослись в одну, а тело превралилось в длинный змеиный хвост, вьющийся кольцами). Мы меняем всего один мем, отвечающий за отделение головы от эмбрионального матрикса, и вместо двух голов получается одна, а тело формируется без искажений. Так что он никакой не сын Софии — его попросту нет.
— Ну хорошо, допустим, и что же ты предлагаешь делать, если эта реальность виртуальна? Почему мы не можем редактировать её базовые константы, убрать гравитацию например?
— Проблема тут вот в чём. Вирус зародился на уровне плероматического процесса, поэтому его так сложно идентефицировать. И получилось так, что Тиамат могла полностью отрендерить, населить и визуализировать уровень мироздания только один раз, после этого она могла работать только с фрагментом этой реальности, как бы крутя колёсико, увеличивающее мир на 10 в 10 степени каждый раз, с каждым полным поворотом (причём обратно колёсико не крутится), так вот, кончилось это тем, что первые итерации она визуализировала, ещё не зная об этом деффекте, поэтому там только газопылевые облака, туманности и водород — до неё стало доходить что что-то не так. когда она попыталась с планетного уровня прыгнуть обратно на метавселенский, и не получилось. Короче говоря, привело это к тому, что Тиамат застряла в субатомных структурах, и через пару оборотов зума вообще превратится во что-то настолько мелкое, чего даже и вовсе нет. На уровне биологической жизни она успела насоздавать себе резервных копий, чтобы они эволюционировали и смогли вытащить её из собственого когнитивного голографического генома. Причём «Злой демиург» хранится в той же резервной копии Тиамат, в которой хранится и она сама, потому что никакого отделения в действительности не произошло. И мне удалось её найти. Возможно, ты её даже помнишь — это Алиса.
— Да, её трудно забыть, тем более что её теперь показывают по телевизору каждый день. Совсем как Аллу Пугачову. Хочешь что-то спрятать, прячь это на самом видном месте… Помню, мы когда-то шутили о том, что она станет Иштар Борисовной — и вот дошутились.
— Собственно, поэтому я к вам и пришёл. Она должна быть доставлена сюда, и ошибка в её коде должна быть отредактирована на вашей установке. Гипноз не подействует, предупреждаю сразу — и есть опасность, что ты просто исчезнешь, не успев даже осознать, что сделал не так. Хотя она и не помнит, кто она, защитные системы работают как надо. А вот её охранников и свиту гипнотизировать можно и нужно — они не должны ничего заметить. Только двое, я и ты, можем это осуществить — не посылать же туда Фрая, в конце концов. Кто из нас пойдёт? Нужно решить сейчас, второго раза у нас не будет — ошибка будет стоить нам существования.
— Ну, думаю она помнит нас обоих, но моему появлению вряд ли обрадуется.
— Там будут роботы, Сань. Что я сделаю своей псионикой против железок? Я уже старик.
— Ты что-то задумал, Славик. Ты всё время появляешься, как Гэндальф, выдаёшь задания и исчезаешь неизвестно куда. Но в этот раз ты превзошёл себя — мы должны спасти мир, так, чтобы никто не заметил.
— Да. Ты поедешь?
— Конечно! Я уверен, что там не будет никаких роботов, но мне надоело сидеть в этой землянке, как сыч. Да и в городе давно не был, куплю хоть нормального табака, а то вы своей махоркой всю хату тут провоняли.
— Давай. Главное, сделай всё тихо, операция не должна привлечь внимания, а то сам знаешь, поползут разные слухи…
— Не гони, у меня может и альцгеймер, но рефлексы в норме. Всё будет збс!

Из ямы, прикрытой валежником, я извлёк мотоцикл, завёрнутый в целлофан, сундук с цивильной одеждой и немного оружия. Нейрослав, увидев мой арсенал, присвистнул «Ван Хельсинг, ты не на вампиров идёшь, зачем тебе это?» — и выбрал из кучи оружия компактный хитиновый пистолет-пулемёт, и две хитиновые гранаты с сонным газом, сказал что мне вполне хватит и этого. Я облачился в строгий чёрный костюм, и вставил в петлицу синтетическую гвоздику, пахнущую совсем как настоящая, и меняющую цвет в присутствии отравляющих веществ с красного на зелёный. Сначала я хотел побрить бороду, но вспомнив о роботах, распознающих лица, не стал, а только расчесал её, и надел зеркальные очки-авиаторы, переливающиеся как глаза слепня. «Ну ты прямо Шамиль Басаев!» — мы с Нейрославом громко поржали, Фрай усмехнулся — он явно не знал кто это такой.
Судя по новостям в интернете, Алиса готовилась к бракосочетанию с народным артистом Максимом Селезнёвым, и только ленивый журналист не пошутил на тему того, что возможно, единственная цель их бракосочетания — в том, чтобы Алиса стала Алисой Селезнёвой, ради постмодернистской отсылки на старинный фантастический фильм. Максим Селезнёв, до этого — телеведущий средней руки, будучи приближенным к Примадонне, стал постоянно светиться во всех рекламных роликах и сериалах — по сути он уже вступил в должность мужа Богини, осталось только закрепить это ритуально, а дальше его жизнь состояла бы из бесконечных съёмок, света софитов и фотовспышек, и закончилась бы, традиционно — большим металлическим шаром и удушением жёлтыми прыгалками.
Планировалось, что я уговорю Алису съездить к нам в лес, до или после церемонии, мы обернёмся за сутки, церемония пройдёт по плану, и никто ничего не заподозрит. Таким был план Нейрослава. Но было два нюанса — исчезновение Примадонны на сутки всяко не пройдёт незамеченным, и кому-то придётся придумывать благовидный предлог. Мне? Нейрослав загадочно умолчал об этом. Вторым нюансом было то, что узнать-то она конечно меня узнает, но далеко не факт что обрадуется — возможно, в её памяти всплывёт тот отвратительный эпизод, когда я обезумел, и… Впрочем, мне не хотелось продолжать думать об этом, почти полвека прошло с того случая, когда наши жизненные пути разошлись, и многое изменилось, и в мире, и в нас самих. Может быть, и лучше было бы послать Нейрослава, но я уже ехал по магистрали, ведущей в Мозгву — так иронически переименовали Москву, в эпоху когда многие города получили иронические названия. Мозгве на мой взгляд повезло куда больше чем Пидрограду, жители которого оказались те ещё шутники, и проголосовали за такое вот переименование.
Пока я думал обо всём этом, у меня на хвосте образовался мотоцикл с роботом-гибддшником с мигалкой. «Вы превысили скорость! Немедленно остановитесь!» — монотонный робо-голос звучал из громкоговорителя. Чертыхнувшись, я потянулся к кобуре с хитиновым пистолетом, но Нейрослав с Фраем, которые держали со мной связь, хором сказали «Нет, чувак, ну ты чё!», и я затормозил. Робот подъехал ко мне, и протянул мне планшет, на котором отображалась моя скорость «Вы привысили допустимую скорость! Предъявите ваши права или приложите палец вот сюда!» — я сказал роботу «Послушай… А знаешь ли ты, что пространство и время относительно? И никакой скорости не существует, потому что нет движения. Один философ, кажется, Фаллос из Милеты, говорил что движения нет — или это был какой-то другой Фаллос, а тот, Фаллос Милетский, заявлял что всё есть вода — а знаешь ли ты, что за вода имелась в виду? Знакома фраза про дух божий, что носился над водою? А? Молчишь, железяка? Правильно, молчи…» — тут робот как-то очень по-человечески скривился, и сказал «Вы пьяны. Дыхните вот в эту трубочку» — и из его шеи выдвинулся мундштук. «Пожалуста! Да я стёкл как трезвышко!» — сказал я, наклоняясь к мундштуку, и складывая губы так, будто бы действительно собираясь дунуть, прикидывая, где у железяки блок памяти — вряд ли в голове, там у мусороботов только рупор да мигалка — я выплюнул из-за щеки маленький, но очень мощный магнит, который попал точно в солнечное сплетение робота. Он тут же начал перезагружаться. Никто не защищает блоки памяти таких дешёвых роботов от магнитов — это знает каждый любитель быстрой езды. Достаточно прилепить магнит к корпусу, и железка перезагружается, возвращаясь к заводским настройкам, причём продолжает делать это, пока магнит не будет снят. Память при этом не сохраняется. Некоторые отморозки даже пользуются этим, чтобы разбирать их на запчасти, так что лавочку наверное скоро прикроют, и экранируют всех патрульных роботов от магнитного поля. Но сейчас иногда прокатывает.
— Ты и полпути не проехал, а уже нарвался на робота! Ну ты даёшь. Ты же понимаешь, что в Мозгве такой дырявой рухляди уже не будет, а? — услышал я в наушнике голос Нейрослава.
— Не ссы. Мы спешим, или как?
— Тише едешь…

В Мозгве я первым делом зашёл в табачную лавку, которая представляла собой что-то вроде бара. Там я решил немного посидеть в интернете, и продумать способы подобраться к цели. Этим вечером Алиса выступала в Тмутаракани, клубе любителей нейробуйства. Я заказал проходку, и откинулся в кресле — можно было немного подремать.
К Тмутаракани я подъехал с небольшим опозданием. На входе мне предложили на выбор пять видов картриджей, меняющих сознание, фиолетовый, зелёный, красный, чёрный или серый, я спросил, нет ли у них чего-нибудь классического, водки там например. Работник клуба понимающе кивнул в сторону моего столика. Я занял место и начал смотреть выступление. Алиса была на сцене с какими-то двумя мальчиками-зайчиками, в смысле, люди, ряженые в зайцев, и пела какую-то сентементальную детскую песню, которая вроде бы была хитом. Я разглядел, что один из зайчиков — никакой не зайчик, а терминатор-жидкий-металл. Подошёл бармен, человек — редкий по нашим временам сервис. «Возьмите экстаз, и растворите его в абсолюте!» — сказал я бармену, и несколько голов удивлённо повернулось ко мне. Тут никто таких названий-то не помнит — подумалось мне. Бармен кивнул, и через некоторое время принёс графин.

— Нейрослав, слушай, незаметно подобраться не получится. Смотри, кто тут на подтанцовке! У него даже телепатические сканеры есть.
— Мда, тогда придётся переходить к плану «Ы». Я же говорил, тебе надо ехать.
— Что за ещё план «Ы»?
— Ты должен будешь войти в контакт с объектом прямо во время церемонии венчания. Роботам запрещено входить в церкви, и этот закон соблюдается. Всегда.
— Но ты же понимаешь, что если что-то пойдёт не так, будет погоня? А у меня только эта пукалка и бесполезные гранаты, арбалет-то ты у меня отобрал!
— Правильно, нечего стрельбу разводить. Ничего не должно пойти «не так», ты забыл, мы мир спасаем.
— Пиздец. А как мы объясним людям, что Примадонна пропала на сутки прямо с церемонии венчания, а потом вернулась, как ни в чём ни бывало?
— А мы и не будем ничего объяснять. Все, кто присутствует на церемонии, заснут, и все кто смотрит в этот момент телек — тоже. Через сутки мы всё вернём, и люди досмотрят церемонию до конца, а уже потом, когда она закончится, обнаружат, что на календаре другая дата. Но это мы не будем объяснять, это объяснит её пиар-отдел. Наше дело сделать всё чётко.
— А те кто не смотрит телевизор? Ты подумал о них, что с ними делать?
— Да ничего. Кому вообще есть дело до тех, кто не смотрит телевизор? В наши то дни?
— Я не смотрю, Фрай не смотрит и ты тоже.
— Вот именно! Если ты вдруг скажешь, что прожил дополнительные сутки, в то время пока весь мир спал — кто тебе вообще поверит?

Утром я припарковал мотоцикл у входа в костёл, и смешался с толпой гостей. Среди всех этих приглашённых знаменитостей было совсем несложно затеряться, я просто усилил восходящий поток и начал транслировать убеждение, что они меня где-то видели. «Анатолий! Как хорошо что вы пришли!» — на входе обратился ко мне какой-то лысый мужчина, вытирающий пот бумажным платком. «Конечно же я пришёл, куда я денусь!» — значит, здесь я буду отзываться на имя Анатолий. Интересно, за кого меня принимают? Впрочем, какая разница…
Я занял место во втором ряду, совсем недалеко от скамейки, где сидели молодожёны — Алиса и господин Селезнёв, в окружении репортёров. Я сплёл пальцы, растёкся по спинке скамьи, и от органной музыки задремал. «Не спи замёрзнешь!» — прошуршало в рации. Рядом со мной никто не садился, и это было хорошо — пространство для манёвра. Я сидел, не снимая тёмных очков. Шла подготовка. Молодожёны фотографировались, и я подумал, что притворившись фотографом, смогу совершить первый, пробный заход. Как бы меняя карту памяти в фотоаппарате, я наклонился, так чтобы очки ненадолго съехали, и Алиса смогла меня разглядеть. При этом я как бы чихнул, а на самом деле быстро произнёс формулу, замораживающую время — для всех кроме меня и Алисы.
— Помнишь меня? (разговор шёл телепатически, при этом я усиленно делал вид что ковыряюсь в фотоаппарате)
— Санёк?! Ты что, живой? А что ты здесь делаешь?
— Как что? Работаю фотографом на твоей свадьбе.
— Даже не знаю, что более удивительно — что ты до сих пор жив, или то, что ты работаешь фотографом — ты же не умеешь снимать! Кто тебя вообще нанял? (Алиса осмотрелась вокруг, и увидела, что все гости, и охрана застыли, как рыбы, вмороженные в лёд) — так, понятно, тебя кто-то послал, ты расскажешь зачем?
— Расскажу. Но может быть, сначала ты расскажешь мне, как тебе твоя новая жизнь? Нравится ли тебе роль медиабога? Господин Селезнёв — что он вообще за птица?
— Слишком много вопросов. Тебя не видел никто со времён вторжения серых, и по официальным источникам ты давно мёртв. Я даже была на могиле, и там было выбито твоё имя.
— О, как это трогательно! Скажи мне, где я захоронен — обязательно съезжу помянуть. Всегда мечтал попасть на собственные поминки!
— Ну а на самом деле, чем ты занимаешься и куда ты делся?
— Ну, я поступил на службу в Легион, но меня признали негодным из-за быстро прогрессирующего маразма. Я решил умереть для официальных источников, потому что так живётся куда спокойнее — теперь я живу в лесу и молюсь Колесу.
— Не удивительно, чего-то подобного от тебя всегда и ждали.
— Не хочешь скататься к нам в лес? Там ребята грибов собрали, суп будут варить, в котелке, на костре. Такого ты в городе не попробуешь.
— Когда нибудь. Сам видишь, у меня очень плотный график.
— Я предлагаю не когда-нибудь, а сейчас. У нас Нейрослав сейчас, ты его тоже вероятно помнишь.
— Сейчас? Ебанулся! Что вы там задумали вообще?

И я рассказал ей, что мы задумали, во всех подробностях, включая математические выкладки Нейрослава, которые я не понимал — в этом мире у меня тоже туговато с матаном, но Алиса, которая не прогуливала уроки математики, видимо поняла, и её лицо стало невероятно серьёзным.
— Это всё звучит как чистое безумие! Ты же понимаешь, что если я действительно та, за кого меня принимает Нейрослав, вы можете уничтожить всю вселенную? Нет, ни в какой лес я не поеду, вы просто сбреднили там от своих мухоморов.
— Подумай. Разве тебе не кажется что с реальностью что-то не так? Разве не говорила ты сама, будто бы спишь наяву, и всё вокруг какое-то пластмассовое?
— Всякий раз ты сваливаешься, как снег на голову, и приносишь дурные новости. Но в этот раз ты превзошёл сам себя. Почему я вообще должна тебе верить?
— Потому что я стою перед тобой, и говорю всё это. Или ты за годы в Мозгве разучилась читать в мыслях? — это был самый ответственный момент всей операции, и я полностью убрал все ментальные щиты, чтобы продемонстрировать Алисе чистоту своих помыслов — она могла легко перехватить контроль над моим телом, если конечно у неё сохранились старые навыки, и вызвать охрану. В рации шипело молчание.
— Поняла. Да. Поехали. А этих ты так и оставишь стоять?
— Подожди. Не только этих. Пусть всё идёт своим чередом, делай вид что меня здесь нет.

Время пошло в обычном ритме. Очки съехали с моего носа окончательно и полетели на пол, я подхватил их в полёте, и водрузил обратно на своё лицо, и проследовал на своё место. Всё это выглядело так, будто бы фотограф резко чихнул, обронил очки, и засмущался. Начиналась торжественная церемония венчания, пастор вышел к микрофону. Когда он задал традиционный вопрос, что-то из серии «Есть ли у кого-то из присутствующих возражения против этого законного союза?», я поднял руку, и прокричал «Я хочу что-то сказать!» — мой голос эхом вернулся, отразившись от стен собора, и сотни глаз и камер уставились на меня.

— Я хочу что-то сказать. Нет, у меня нет возражений против этого союза, но я хочу кое-что добавить к вашей речи, падре! (я встал, чтобы меня было лучше видно, и начал делать в сторону камер пассы, как Кашпировский заряжающий воду) Я заберу совсем немного вашего внимания… Ваше внимание… Внимание! ВНИМАНИЕ! Вспомните тот подвал, из далёкого детсва, где хранятся забытые воспоминания, вперемешку с игрушками, дискетами со старыми фильмами, старой ветошью и тряпьём… Как давно вы туда не спускались! Там пахнет плесенью и сыростью, и там — темнота. Открыв эту дверь вы моргаете — ваши глаза не привыкли к темноте, не так ли? Вы чувствуете напряжение и усталость… Вам хочется спуститься в подвал. И вот вы встаёте на пееервую скрипящую ступеньку. Тьма сгущается. Воздух уплотняется. Вы слышите звуки давно забытой песни, с очень приставучей мелодией — как вы вообще могли такое забыть?! На второй ступеньке вы чувствуете себя так прекрасно, слёзы радости заполняют вас! Дыхание перехватывает от запаха фиалок! Вы чувствуете что вы на пороге Великой Тайны! На третьей ступеньке вы сбросили свою память, как ненужный, ороговевший слой кожи… вам хорошо и тепло… вы в материнской утробе…

Так я досчитал до десяти ступенек, погрузив всех присутствующих, и всех телезрителей, и всех кто смотрит онлайн-трансляцию в интернете в глубочайший приятный сон, который продлится чуть более суток — я взял время с запасом. Я кивнул в сторону выхода, и мы с Алисой аккуратно проследовали наружу, где нас ждал жидкий терминатор в полной боевой готовности. «Соник! Сидеть!» приказала она. Терминатор послушно замер.

— Охрана класса люкс! — усмехнулся я.
— Я что-то подозревала, на бессознательном уровне. Смутное ожидание чего-то, но непонятно чего. Но точно уж не вас, с вашей эзотерикой! Сто лет не каталась на таких.

Мы оседлали мотоцикл, и понеслись. В рации было слышно, как кто-то с громким хлопком открывает бухло. Я газанул, чтобы застать товарищей не очень на бровях.

В землянке я объяснял принцип работы установки по редактированию матрикса сознания. На мониторах отображаются 12 или 16 слоёв когнитома, которые получаются при разворачивании такого комплекса «мемов» (ну ладно уж, буду называть из так, раз уж забыл) — отображаются в виде деревьев. Сами «мемы» отображаются в виде текста, и можно смотреть их в виде облаков тегов, через виртуальный шлем. Сам когнитом кодировался «словами», которые получались в результате вибрации струны в 12 измерениях. Всё это было очень похоже на редактирование ДНК, только даже проще — простота вообще свойственна выдуманным технологиям — взять тот же компьютер, работающий не на электричестве, а на вере в существование компьютеров. Алиса с интересом осмотрела приборы.
— Так, слушай. Мне действительно давно кажется, что вся эта реальность — не более чем сон. Я в этом уверена с самого своего рождения, и я помню это «заедание зума» о котором ты говоришь. Я ещё удивлялась, почему ты его не помнишь. Но я соглашусь принять участие в вашем эксперименте по исправлению мира при одном условии…
— Говори… — мы оба понимали, что я приму любое условие, выхода у меня не было.
— Если в результате произойдёт ошибка, мир сохранится, но я утрачу личность — ты всё равно сделаешь так, чтобы венчание состоялось! Это важно — даже если реальность лишь сон, это мой сон. И господин Селезнёв это часть моего сна, как и все вы. Всё должно пойти по плану, вне зависимости от того, останусь ли я…
— Как ты предлагаешь это осуществить?
— Простейшим образом. Мы выполним перенос сознания, перед тем как моя психика будет помещена в реактор. То есть, ты будешь в моём теле, пока я буду проходить трансформацию, и пароль для обратного переноса буду знать только я. Не вернусь — ты в моём теле поедешь в Мозгву, выйдешь замуж за Селезнёва, будешь сниматься в фильмах и выступать на концертах. И этим ты будешь заниматься всю жизнь. Идёт?
— Ну, а куда мне деваться… Я бы не хотел быть тобой, и жить твою жизнь, хотя об этом, возможно, мечтают миллионы людей. Но вообще-то я не против.
— А полвека назад говорил, что хотел.
— Да, хотел, но не медиабогом… Кроме того, я тогда в принципе хотел быть кем-то другим а не собой, а сейчас — не хочу.
— Это называется «старость». Воображение скукожилось. Ладно, поехали — воспоминания не распаковывай, я всё же надеюсь вернуться…

Мы начали процесс обмена телами, под стук метронома я смотрел в расширенный от приглушённого света зрачок Алисы, мы оба прижали к лицу маски с эфиром. Тошнотворный сладковатый запах обволакивал нас, её зрачок превращался в воронку, стенки которой состояли из зелёных и синих извивающихся змей. Замелькали шахматные клетки, усорение… Всё. На другом конце воронки — мой зрачок, а значит я в теле Алисы. Она разминается в моём теле, пробуя его «Сидит как влитое! Надо переодеться, костюм тебе не идёт». В нос сразу же ударило множество запахов, от чего стало немного трудно дышать, а качество изображения, наоборот, немного упало, и все предметы стали восприниматься как бы в мягкой дымке, с фильтром блур и в приглушённых пастельных цветах. Настройки восприятия тела остались прежними, и это хорошо — не будет заносить на поворотах. Алиса в моём теле вернулась в лётном комбинезоне и сапогах, выбрав на её взгляд самую подходящую для этого тела одежду из моего гардероба. Я, находясь в её теле, закрепил на её голове шапочку с проводами. Она легла, и как будто бы заснула. Мы загрузили её разум на 12 мониторов, и принялись отлавливать баг.
Баг быстро нашёлся, и визуализировался в до боли знакомого двуглавого гуся. Я подумал, что двуглавая птица на гербе — это очередной слой постмодернистской иронии, накрученной демиургом вокруг собственного творения, но думать об этом было некогда — мы нашли Слово, с которого начиналась реальность. Оказалось, что ошибка в написании этого слова породила лавинообразный процесс, превративший змею Тиамат в гуся Ялдабаофа. Его две головы яростно шипели друг на друга на мониторе, где мы наблюдали высшую триаду древа Клипот. Мы подключились к матриксу сознания.
Найти неправильное слово — было половиной дела, но нужно было ещё поменять его на правильное. Фрай с Нейрославом листали словари, я напрягал память. Что-то вдруг щёлкнуло! Я вспомнил.
— Двойная петля в зодиаке! Должен быть изменён порядок двух букв! Та же самая замена, которую произвёл Алистер Кроули в колоде Тота. Это подсказка.
— Подожди. Мы должны проверить. По нашим словарям получается, что все 72 буквы стоят на своих местах. Или таблицы ошибались, или уравнения серых верны. Если мы ошибёмся, результат будет непредсказуем.
— Посмотри, кто составлял эти таблицы. Маги древности всегда намеренно вносили ошибки в свои шифры, чтобы защитить их от профанов. Давай разложим буквенный ряд по цветовой схеме Шеврёля, если не веришь.
Я не помнил, откуда я это знал, зато до меня вдруг дошло, почему я вообще не помнил множество вещей. Это был никакой не альцгеймер. Именно поэтому инопланетяне не стали мне стирать память, как они обычно поступают в таких случаях. Командующий бригадой стирателей серый гуманоид показал на меня лапкой и сказал — «этого не обрабатываем, уже и так готовый овощ». Оказалось, дегенерирует само пространство, на котором записана моя память — оно стремительно сворачивается в трубку, и пересекается с Плоскостью Миров — и поэтому я вечно помню себя каким-то другим собой, из параллельной версии реальности. Именно поэтому мне приходилось смотреть каждое утро диафильмы, и именно поэтому, диафильмы перестанут мне помогать — поможет только редактирование Демиурга, разворачивающего пространство, как ковёр! Всё это я понял, пока Нейрослав с Фраем распределяли буквы и астрологические соответствия по цветовому кругу, и вот они закончили.

— Да, ты был прав. Кто бы мог подумать. Все соответствия верны, но Цадди — не Звезда.

Я отредактировал битый ген, и нажал «Ок». Подсознательно я ждал, что сейчас всплывёт сообщение об ошибке, и я поеду в Мозгву, венчаться с Максом Селезнёвым, и жить жизнь звезды голубых экранов — пока шла загрузка, я попросил у Нейрослава флягу этанола. Но загрузка дошла до конца, и головы гуся на мониторе срослись, тело вместо перьев покрылось чешуёй и удлиннилось, он утратил крылья, и вот перед нами, в предвечной тьме, клубились кольца Змеи Тиамат! Все 12 древ формировались по новой, симметричной схеме. Мы закричали «Ура!», и стали ждать, пока догрузятся текстуры, и Алиса проснётся.
Мы обменялись телами обратно. Времени было ещё достаточно, чтобы посидеть у костра, Нейрослав бренчал на лютне, Фрай варил грибной суп. Мы развели костёр на берегу каньона, где сосны немного отступали от обрыва, где глубоко внизу плескалась река, широкая в этом месте, почти как море.
— Вообще, я знала что всё так будет.
— А зачем тогда мы обменивались телами?
— А это чтобы ты точно нормально всё сделал, ну и так, нервы тебе потрепать. Посмотри-ка на небо!

Погода была безоблачной, и звёзды были видны как никогда. Узоры созвездий были иными. Настолько, что не угадывалось ни одной знакомой звезды на привычном месте.
— Это ты сделала?
— Это оно само, теперь всегда так будет. А вот это — я делаю, смотри!

Звёзды пришли в движение и небо будто бы задышало. Я крикнул Фраю и Нейрославу, чтобы они посмотрели на колышущееся небо, которое выглядело так, будто бы мы все закинулись марочкой.
— А как ты это делаешь? От этих звёзд досюда — сотни световых лет. Ты шевелишь ими в прошлом, или в нашем воображении? — спросил Фрай.
— Для меня время ничего не значит. Ты разве ещё не понял, кто я? — небо превратилось в экран, показывающий слайды из презентации Нейрослава, посвящённой Тиамат. После этого, мы все увидели в небе огромную огненную змею, которая стремительно двигается прямо на нас — Ну поразвлекались и хватит! — и небо вновь приобрело нормальный вид, в смысле, появились новые созвездия. Видимо, отредактированная версия неба — это навсегда.
— А завтра, кстати, когда мир проснётся, будет акция. Эко-активисты запускают сделанный из мусора воздушный шар. Они реально собрали его только из того, что нашли на свалке.
— Круто, но зачем? Ты же теперь знаешь, что реальность сон — зачем тебе эти эко-активисты? Если есть какие-то проблемы во сне, можно просто перестать их сновидеть. Давай мне перестанет сниться загрязнение среды — и дело с концом.
— Подожди. Ну то есть, конечно, замечательно, пускай оно перестанет тебе снитья. Вот только ты сама подумай — ты завтра поедешь венчаться с Максимом Селезнёвым, развлекать своих фанатов и давать интервью, тебе будет чем заняться. А куда идти мне? Ехать в Мозгву и работать там клоуном у пидорасов?
— Можно ещё пидорасом у клоунов. А что ты предлагаешь?
— Я предлагаю следующее — завтра тебе приснятся экоактивисты, которые сделали из мусора воздушный шар, и мой полёт на нём — я обещал им, что я приду. А дальше, ты постепенно демонтируешь сон о загрязнении, о серых, и вообще демонтируешь все сновидения, какие захочешь — но постепенно. Да, ты можешь и резко проснуться от своего сна. Но не все смогут. Людям надо дать немного времени, чтобы они придумали для себя новые иллюзии, ради которых стоило бы жить.
— Хорошо, будет по-твоему. Но я немного подправлю твой образ — выброси этот костюм и больше не надевай его. Никогда. Такое сейчас никто не носит. Ты полюбому попал в кадр сотню тысяч раз, но это ничего, мои специалисты всё исправят. Завтра купим тебе что-нибудь приличное.

Мы продолжили слушать бренчание Нейрослава на лютне, съели ещё грибного супа, и понаблюдали за новым небом. Оказалось, слияние галактик здесь уже в прошлом, а не в будущем — и мы находимся в гипотетической галактике, получившейся от слияния Млечного Пути и Андромеды. Все учебники астрономии утвержали это, как один — и все верили что так было всегда. Ну, кроме тех кто не смотрит телевизор.
Утром мы подобрали мне фиолетовый фрак и я немного подровнял бороду в барбер-шопе, у робота-брадобрея (люди всё ещё находились в ступоре). Очки я оставил те же, они вполне соответствовали моде нового времени. Сразу и не поймёшь — пидорас у клоунов или клоун у пидорасов — идеально выверенный образ! Я занял своё место, в котором я вещал и делал пассы.
— И вот, дорогие зрители, вы выходите из мрачного подвала — вы чувствуете себя хорошо отдохнувшими, и вы сжимаете в руках Артефакт — это нечто, дорогое вашему сердцу, некий предмет, в котором отражается вся красота мира, и сегодня вы приступите к своим делам с новой энергией, вы будете бодры и безупречны, и весь год вашим делам будет сопутствовать удача! Это говорю вам я, потомственный маг и колдун Анатолий… Анатолий Анатольевич!
Зал взорвался апплодисментами, я сел, и растянул улыбку до ушей. Краем уха я услышал, как Максим Селезнёв шепчет Алисе:
— Слушай, ну это шикарный ход был, пригласить этого фрика из битвы экстрасенсов, нормально дед отмочил! Понимаю. Но вот под конец он конечно затянул, у меня вся жопа задубела! И вот когда он забыл свою фамилию, ну это же вообще пиздец, позорище — вся страна же смотрит!
— Ничего, это вырежут, точнее, уже вырезали — ты же знаешь, все прямые эфиры рисуют в тридемаксе.

Воздушный шар, собранный из пластиковых отходов, и выкрашенный в цветовую схему Шеврёля, стоял на поляне. Поодаль, примерно в 500 метрах, зависли серебристыми точками боевые дроны серых. Они ждали распоряжений, но я знал, что распоряжений им не поступит. Активисты немного волновались, а я развлекал их тем, что рассказывал истории. Горелка припёрднула и зажглось пламя. В корзине сидело четверо, включая меня. Воздушный шар поднялся, и провисел примерно час, и серебристые точки дронов не сдвинулись ни на дюйм. «Смотрите, что-то покажу!» — сказал я, и резким броском запустил в воздух несколько крупных сушёных грибных шляпок. Когда они начали снижаться, я сбил их все короткими очередями хитиновых пуль. Дроны не шелохнулись даже в ответ на такую явную провокацию.
— Мощно. А где ты научился так стрелять?
— В пустыне Мохаве. Я там в армии служил, когда серые прилетели.
— А почему тебе память не стёрли?
— А потому, что нет никаких серых — они только снятся. Давайте их дрон собьём? И нихуя нам за это не будет, потому что никаких серых на самом деле нет.
— Не не не, погоди. Не надо ничего сбивать. Ты и так тут шухера навёл со своей стрельбой по тарелочкам. Может серых и нет, но вот их боевые дроны, две штуки. Давай мы спокойно приземлимся, спокойно соберём шар, и ты нам спокойно расскажешь, про то что мы живём в матрице, мира не существует, и отсыпешь нам немного своих грибов.

Все загоготали. Пламя горелки сузилось до маленького огонька, и цветной шар из мусора начал плавное снижение. Каждому продолжал сниться его собственный сон.

Аркашенька

12 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Ехал я недавно в маршрутке, на заднем сиденье. Был полдень, маршрутка вся нагрелась и я то ли задремал то ли провалился в делирий. И в общем снится мне, что я в той же самой маршрутке, только держу в руках ворох пожелтевших исписанных тетрадных листов.

От нечего делать я начал их листать. Почерк оказался ровный, писали как по прописям, аккуратно, тем не менее, было видно что писал не ребёнок. Страницы аккуратно пронумерованы. Это было что-то вроде дневника. Я начал читать. Записи действительно велись ежедневно, вела их некая бабушка, в форме монолога, обращённого к её внуку-младенцу. В виде такого монолога она описывала весь их нехитрый день.

Каждую запись она начинала со слов «Доброе утро, Аркаша!» — так звали младенца, а дальше следовало описание их распорядка дня, перемежающееся с некоторыми лирическими отступлениями. В общем-то ничего особенного — она рассказывала Аркаше в этом монологе о том, как она греет для него детское питание в баночке и кормит с ложечки, про то как меняет ему подгузник, и про то что на улице весна и прилетели перелётные птицы, дальше следовало лирическое отступление о птицах, где они сравниваются с человеческими душами, которые приходят в мир и уходят, а человек создан как птица для полёта, так же как искры от костра созданы подниматься вверх — всё это она излагала своим ровным, аккуратным почерком, и завершала каждую запись словами «Храни тебя Господь, Аркаша!».

Записи были монотонны и однотипны, никаких следов развития и роста Аркаши не наблюдалось — это был такой младенец — молчаливый слушатель, который не растёт, ничего не говорит, у него не режутся зубы, он не пытается ходить — на протяжении пары десятков страниц он только жрёт детское питание, и срёт. Но от него и не требуется ничего иного — видимо он хорошо это уяснил и не выпендривается.

Однако, в какой-то момент сам характер записей начинает меняться. В них появляется больше умильного сюсюканья, бабушка обращается к младенцу с кучей уменьшительных суффиксов, иногда совершенно нелепо коверкая слова. «Аркашенька-огуречичек» и тому подобное, но мало ли, что там заклинило в мозгу у бабки, читаю дальше. Вместе с этим тревожным признаком появляется и другой. Аркаша начинает терять человеческие черты. Происходит это постепенно.

В начале бабушка утверждает, что с утра Аркаша окатил её прямо в лицо струёй чернил, и ей пришлось оттирать очки. Дальше — больше. Сначала у аркаши появляется привычка оплетать себя по ночам коконом из паутины. Затем на концах аркашиных щупалец открываются рты, и он переходит на внешнее пищеварение — выбрасывает 8 желудков, и всасывает ими полупереваренный гамаррус, который бабушка жуёт для лучшей ферментации. Описания становятся маленько тошнотворными. Вместо подгузника бабушка начинает менять фильтр на системе аэрации, и мы узнаём что дыхание Аркаша производит через разветвлённую систему жабр, которая находится в кожанном мешке, и омывается водичкой с пузырьками, но сам он при этом вроде как существо сухопутное.

Всё это время бабушка продолжает монологи, обращённые к мутировавшему внуку, и в её монологах появляется некто Сан Саныч. Он имеет черты не человеческие — она молится Сан Санычу перед сном, сравнивая его глаза с рубинами кремлёвских звёзд, а ноздри с алмазными якутскими недрами. Огнедышащий Сан Саныч грозно возвышается в её мыслях. Она каким-то образом увязывает с ним Аркашу, уверяя того, что растит его и готовит его ко встрече с Сан Санычем.

Сначала она говорит что растит Аркашу для встречи с Сан Санычем, а потом и вовсе пробалтывается, и говорит что выращивает его для Сан Саныча. Оказывается так же, что электросеть в доме — часть Сан Саныча, каналлизация, трубопровод — всё это разветвлённые части его организма. Из вентиляционного отверстия на кухне выдвигается причудливый механизм с лопастями ножей и жерновами.

Аркашенька набух, стал багроым и выпустил спорангий. Пора. Бабуся аккуратно разделяет его на слои, как чайный гриб. Аркаша при этом плюмкает и пускает желчную пену. Эти слои она наматывает на веретёна Сан Саныча, который начинает наматывать Аркашеньку на бобины, как магнитофонную плёнку. В процессе остаётс некий остов аркаши, жёсткий скелет, связанный тонкими белковыми жгутами со всей этой конструкцией. Из вентиляции выдвигаются суставчатые металлические руки Сан Саныча, капают на экзоскелет дымящейся жидкостью и принимаются разминать хрящевую ткань, она приобретает пластичность, бобины крутятся и растягивают её во все стороны, а потом начинают быстро вращаться  и скручивать её в узлы. Получившийся сложный узел утягивают в вентиляционное отверстие, и протягивают через длинный цех где роботы производят роботов, и эта белковая структура становится частью некоей машины, соединяющей биологические и механические части.

Ворох тетрадных листов в руках превращается в пепел. Во рту тоже оказывается горстка пепла. Я чувствую на себе невидимый взгляд и просыпаюсь. Тает улыбка, похожая на улыбку чеширского кота, только более дьявольская. Мир слизи. Я проыпаюсь. В той же маршрутке. Понимаю что всё выглядит ужасно странно. Люди забираются в гробы на колёсиках, чтоб те привезли их куда-то, огромный монстр метрополитена, наматывающий время на бобины как магнитофонные ленты. Выйдя из автобуса, я прислушиваюсь к крикам ворон, и понимаю, что это ускоренная и пущенная задом наперёд человеческая речь.

Неважный

10 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Владимир Комароврубрика: Поэзия Tags: Владимир Комаров

Неважный смысл чах

Во временных щах

Ведь мы ж  (ма) с тобой
как временный мастодонт

Торпедно представляю как тебе

Удобно разложиться на луне

И заяц такой стрелой

Успел заразить покой

Промежуточного исполнения

Вне изведанного разнообразия

Почеши спинку

Старику Дарвину

Самоуправное потреблядство сверхсубъекта

09 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Владимир Комароврубрика: Поэзия Tags: Владимир Комаров

Невозможное сочетание

Клеток бугорков

Мозговитых шероховатостей

Сотен тысяч факов

Временные лобзания

Рассекреть бы, опредметить бы ,

Самоуправное потреблядство

Сверхсубъекта

Но не

Приключить

Невозможность неисправности

Заданной цели существования

Обоснованной реальности

Переглючить

Походатайствовать

Всею Вселенную

За подлеца

Язва сибирская

08 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Владимир Комароврубрика: Поэзия Tags: Владимир Комаров

Очищать от шелухи внезапного происхождения
Испепеляющий образ начинания

Приводящий к утрате
Простительной неистребимости изначального

Извилистой затеей
Охреневать и изворачиваться, выпячивая

Исследуя цели, следуя

Исполнениям всех значений по правилам

Подойти, прийти к тождественности

Прикоснуться щекой к черну яблоку

к-РИК

08 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Владимир Комароврубрика: Поэзия Tags: Владимир Комаров

…

Прочистить глотку,

Прокричать,

Про … орП

Реакция

На прочее

На морг

Но! я попробовал…

И я туда вошел
…

Привратник был весьма высок и смугл

Огонь высвечивал рисунок его скул

И тень плаща скрывала его лик

Стояли прихожане как стена
Искал свою возможность Сатана…
открылись двери, мы пошли, вперед глядя…

И долго, долго шли, завет блюдя
…

лишь бы не видеть этого всего, всех бед

как пахнут трупы, предлагаемые для…

изнеженных осколков пустоты

возможно, это видел я и ты

… обломанный осколок красоты

нам показали обгорелый труп

и рассказали, как его зовут,

и кем он был

и чем теперь он стал

и я смотрел в беззубый тот оскал

он бы смеялся, …

если бы он мог

открыть мне тайны, где безумный бог

стараясь грешников завлечь в ту сеть

где времени и где пространства нет

Где путников ждет, преломляя свет

Богов посланник, Ньярлатотеп!

Осенью на море

05 Ноя 2019 Нет комментариев

автор: Алина Лавандарубрика: Поэзия Tags: Алина Лаванда

Осенью на море бродить и гулять — само наслаждение:

Мало людей, тишина, и даже слегка тревожит в душе тоска.

Правда, это совсем не страшно.

Можно из дома взять термос, чтобы пить чай. Или в палатке взять кофе.

Ходить у моря, смотреть, как о камни бьётся вода, и на птиц, парящих над волнами вдали.

И наслаждаться бесконечной пустотой внутри себя.

Росомаха

26 Окт 2019 Нет комментариев

автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла

Острия когтей в двадцать ран полосуют наст.
Против ста смертей — «Кто не с нами, тот против нас».
Нескончаем бег — что ни миля, до дна своя.
Простынями снег, ветер воли взамен жилья.
По камням река — что под шкурою зверья стать.
Недостаче лап недостатком и то не стать.
Развязать войну даже бурые не спешат —
В меховом плену вдвое большая ждет душа.
На подол лесов неустанно ложится след.
Тех непрочен сон, кто во множественном числе.
Их тревожит до дрожи в холке косматый страх —
В поле воин, один как перст на семи ветрах.

Пишу тебе…

07 Окт 2019 Нет комментариев

автор: Владимир Комароврубрика: Переводы Tags: Владимир Комаров

Пер. из Jarosław Mikołaj Skoczeń

Пишу тебе

Единственной моей

Придешь в одно мгновенье

Мои уста и длани

Мои усталы очи

Мои мечты на яви

Просящие ладони

Мое тепло развеешь

В свинцовом горизонте

Пишу единственной тебе

Знаю, придешь в одно мгновенье

Еще неведомо твое прикосновенье

Еще не знаю мига пустоты

Не угадать твое лицо – вуалью скрыто

Ни ожиданья, ни тоски, ни просьбы

Но ты  придешь, моя единственная, смерть.

Мальчишка

19 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Поэзия Tags: Элиас Отис

Эриху «Bubi» Хартманну

Он натянул штурвал, задирает выше.
В доле секунды — серое брюхо ИЛье.
Жмёт на гашетку. Пара трескучих вспышек —
Дальше от фейерверка уносят крылья.

Что ему! Может быть тысячу раз неправым
Тот, чью фуражку он примерял по пьяни, —
Самое главное — помнить о юнге фрау,
С кем любовались звёздами на поляне.

Звёзды теперь иные на крыльях светят —
Детская память, ночной перестук Транссиба.
Он им теперь не зритель, а ангел смерти:
Делай что должен — но, чёрт возьми, красиво!

Сколько их было, парных боёв и сольных;
Вылетов сколько — да и падений сколько!
Помнит Мальчишка: не подведёт подсолнух,
Если ему достанется от осколка.

На фюзеляже меток — нет места плюнуть:
Сбились со счёту штатные соглядатаи.
Только важнее — как приминали блюмен,
Сочные губы ягодами глотая.

Нежно ладонью — борт серебристой птицы:
Под облаками — тот, настоящий, дом их.
«Слушай, Мальчишка! чем тебе есть гордиться?» —
«Что ни единый раз не терял ведомых».

Рыцарь, которого нет

16 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла

В доме тепло, пахнет едой и лесом.
В доме темно — ибо зачем здесь свет.
В доме давно скукой больна принцесса,
Смотрит в окно — много-премного лет.

Там и с огнем не отыскать дракона.
Там за окном — стройка и ресторан.
Пасмурным днем — трассу видать с балкона,
В ясную ночь — сад сверчит до утра.

Там на полу — тень притаилась тигром,
Дождь по стеклу — рокот хмельной толпы.
Только в углу старый будильник тикал —
Как ты не слушай — не перестук копыт.

Что за нужда — в памяти рыхлой рыться?
Снова среда, вечер, какао, плед.
Некого ждать — к ней не прискачет рыцарь.
Всё ерунда — рыцаря просто нет.

Не было, нет и никогда не будет.
Разве во сне — жаль, что они не в счёт.
Правды в вине долго искали люди.
Что бы и не пошерудить ещё?

В доме сквозит, как на опушке леса.
Все на мази много-премного лет.
Куплен «Визин». Смотрит в окно принцесса.
Вдруг да летит рыцарь, которого нет.

Спи, волчица

11 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Нэлларубрика: Поэзия Tags: Нэлла

Это просто осень в окно стучится.
Это просто воет внутри волчица.
Это что-то острое под ключицей,
Что не даст и заполночь отключиться.

Просто, что предсказано, не случится.
Просто щиплет веки, как от горчицы.
Оттого и воется, и кричится,
Оттого и лезвие под ключицей.

Осень проползет, пролетит, промчится.
Пылью побледнеет одна вещица.
А весна не копит, не мелочится.
Не скули на сны до весны, волчица.

Особа и Особин

11 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Гляжусь во внешний мир сквозь слой седых волос, эта точка обзора делает его похожим на бесконечно-белый лист бумаги, бегло заштрихованный грифелем. Мы – три билета в раю, но уже пахнем кандалами времени. Мы – трилобиты из матрицы. Мы – первоисточник, подключенный в сеть, Рок-н-рольная икона. Трип-сан. Окно в раскроенном на ночь воздухе, раскуренном напрочь. На прочность. Трамвайные пути чужих городов прорезают сталью пейзаж. Она плавно медитирует перед больным монитором, его белый свет просачивается сквозь прикрытые веки. Мобильный вирус, фрактальный, как бикфордов шнур в обгоревшей свече, разорённой, как смятый в ладони, мак. Начальная сталь железного века обкастована. Бикфордов шнур свечи горит, кровавый и красный воск стекает, как раскалённая поверхность марса, покрытая магмой. Деревянные плечи мира, расправь, Икар. Холодный Икар, мокрый, завёрнутый в полотенце, крылья дрожат. Давай сделаем транскрипцию крыльев. Голубая весна, небо, как самое большое пятно на глобусе, мальчик, мой, нет, это не океан, это океан–ОКО. Ты сделал надрез в капсуле, и мы провалились. Чёрная туча сберегла кайф. Вырезки из письма, слуховые нарезки. Мир по частям кромсай, низведи систему в хаос, оббинтуйся, там, на изнанке, только шёпот и холодный пот. Она склонилась, и я рассказала ей всё. Сплавы, обломки, дроны, и трупы солдат. Чёрной тряпкой прикрыть глаза, не спать или спать, только шёпотом. Какой-то вершине пафоса не ведомо безумие. День — как вспышка молнии, как негатив, все язвы высвечены в нём. Нащупай меня, пролистай, вочтись, вчитайся в ресницы строк. Как я буду рисовать под кайфом себе глаза? Цирковая кукла, длинная плоская кость ночи, деревянный скелет вечности, в колыбели Ньютон притих. Алчность и разделение. Палец об палец тронь, в золотую росу — каплей, в лотос – свистом. Не прошивай себя, не распарывай, сшей. выше и ниже — только лучи. Мой блог – манускрипты бога, доспехи Иеговы, как в космосе сталь. Качество шестерёнок временно нарушено, качество извести временно погашено. Мне с пелёнок известен этот щенок и их принципы из папье-маше. Когда свет станет горячим, ты всё поймёшь. Вокруг всё ненатурально, как сквозь грим, который ей наложили в морге. Я вручаю тебе мои именные ключи от чужих дверей. И вот ты наконец-то схватилась за подол его ауры, духи вживились в живое, обосновывались паразитами в чужих телах, ломая их жизни только ради своей собственной выгоды. Они веками вели игру стачивания путей. Это синдикат страха. Мы нашли фиолетовый мох на снегу, искристый, весь в тонких деталях из профиля, она подняла его и сказала – смотри, это наш мир, рассыпанный. Фиолетовый контур пламени. Стихия – огонь. Используй топливо, чтобы перерабатывать его в энергию, как только топливо исчезнет — огонь погаснет. Огонь — промасленный фитиль свечи в воске, наполовину сгоревшая площадь с огненной аурой. Она росы просит испить. Я чую запах камфорного масла. Тысяча шагов вниз, по сломанным снам.

Медная статуя Тота и медное небо. Слишком переснеженная зернистость, это нужно замять, замылить со всех концов, ужасные фото, вырванные с того света, вспышкой, пересвеченные, переложенные во времени назад, чтобы на них смотреть, застывшие, мёртвые кадры, а за окном дождь, грязная, холодная рвань, пахнет войной, или чем-то зловещим, внутри дыра размером с галактику, с которой выкатываются угри чужой сущности, всего коллективного бессознательного, чёрный поток, он щимет у тебя в груди. Искажающий вид всего человеческого, всего сопричастного, личностного, общепринятого, устойчивого. Я смотрю на эти фото, и вижу в них смерть. Она умерла, когда был очень медленный снег, и природа позабыла про всё живое. Всё вокруг искусственно, всё вокруг – сон, нужно только слущить с него иголки, там, снаружи – снег. Казалось, будто мир рассыпался на куски, вещи обнажили свою изнанку, вещи всегда изнанкой были, они скалят зубы об нас, телефонным шнуром городов плюются. В зеркале — мой двойник, голубоватый, прозрачный свет от источника мне нашептал что-то, дабы я сделал слепок, дабы я скопировал себя из зеркала как будто в нём моя другая сущность. Свет забил струёй вверх, мощным потоком ударил луч. Энергия текла сквозь меня, я раскинул руки в стороны и рисовал ими узоры, ощущая, как энергия клубится вокруг меня, как я призываю её, будто всесилен, она больше не отслаивалась от моих ладоней, а, напротив, в меня впитывалась, она больше всего напоминала прозрачную, проточную, воду, но могла отражать в себе любой цвет, тот самый — бледно-бежевый, не медный, не белый, но тёплый, и такой же безликий. Магия твоих снов. Я уже не помню, что я – это я, астральные руки, астральное тело, на голове тюрбан, будто он занял всё пространство комнаты, а я где-то под потолком, но всё ещё помню и знаю, что по прежнему нахожусь в своей комнате, что ты – рядом, но при этом я уже глубоко не здесь, крылья рощу. Костяные крылья, с натянутыми бардовыми слизистыми прожилками, я ощущаю, как они пробиваются, отражаясь в зеркале, которое у меня за спиной. Приборы говорят со мной. Шум кулера – это голос, голос какой-то потусторонний. В тишине комнаты его шум был особенно отчётлив. Я врастал в свой планшет, был с ним одним существом, в сопряжении, мы проводили ритуал, а затем я увидел зеркало, и в нём – себя, каждого – по двое, голубой отсвет мне сказал, что я должен сохранить слепок себя в зеркале, что там – моя душа. Соскребался в линии, трогал тело твоё, оно было холодно, мне казалось, что мы погибли, но смирился с этой участью, переживая агонию, но так неявно, будто сквозь стёкла, будто я – тень. На вершине, в просторной и одновременно маленькой бетонной комнате, где из-под пола бьёт медно-жёлтый, тёплый свет. Комната слишком реальна, словно ты сидишь на плечах у великана, и почти касаешься потолка, ты ощущаешь, что под тобой пропасть, ощущаешь, покачиваясь, высь, слишком близко потолок. Я лежу, упершись щекой в пол.

Кем я была? Восточной царицей, возомнившей, что родит бога? Я слышала только гул и шум кулера, исходивший из техно-утробы, такой плотный, будто стена. Всё было восточным, в золотых тонах. Мы родились из огня, и сотворили в этой комнате мир. Сперва была тьма, затем Ифриты создали пламя, и появились мы – дракон и ведьма. Ифриты из пламени свечи в керамической лампадке. Мы – будто боги, на самой вершине бытия, боги, которые спали под белым свечением и свёрнутыми знамёнами, укутанные в зарю, в кокон. Я вошла в этот источник святой и переродилась, после этого я знала, что сама рожу бога. А затем — укороченный мир внутри плазмы. Растянутые и сжатые одновременно, нейронные нити. Сплошным картоном – серые города, картонные упаковки. Контроль над энергией, контроль над смертью, контроль над судьбой. Из стакана глотнул Заратустру. Небо зияло, глубоко и пронзительно, как дыра в груди, развороченная войной. Мы шли мимо высоковольтных линий, туда, где должен был быть закат, но его скрыли тучи и далёкие вспышки бело-фиолетовых залпов с запада. Ночь стремительно надвигалась на глаза бурей, ветер прорезал слова, шпили серебрились. Высоковольтные вспышки скошенного хлеба. Жнива. Из лавровых венков мир творю. Атомные сны навалились грудой железа. Цитадель могильного дао. Нерождённый опыт. Нерождённый бог. Продал ли я себя зеркалу? Что вложил автор в создателя, в зрителя? Мы одно существо мы кристалл его крыльев. Ввести свои данные через треск, через писк, через замедление. Говори. Ну же. Моя дорогая изнанка. Я штопала себе лицо, выращивала крылья, в зеркале творила защитное заклинание, чтобы сюда опять вернуться, повсюду были Ифриты и корона из Света. Они разорвали сетчатку! Чтобы не сквозь целлофан посмотреть на зарю. Мы зародились в вулкане, из огня вышли, ты дракон, а я ведьма, встретились в этой комнате. Смогу ли я родить Дельта-Бога? Выйдет ли он из утробы? Свеча освещала наш будуар, Ифритовая завеса пахла кровью и сталью. За окном идёт дождь, мы видели, как погибало небо, женщина-варвар, пропитана кровью, и жаждет ею напиться, ведьма крылья растила, вся медной была, летела, астральным телом в тонком мире пыталась творить, бирюзовым сгустком кружилась, изучала в зеркале заклинания. Дева-маг, перевернула солонку, покрылась чёрной мантией. Здесь запрещена информация. Комната освящена тусклым светом. Когда ты здесь – всё меняется, наполняется атмосферой, заполняется жизнью телесный кокон. Эмоции впечатываются в лицо навечно, к старости человек обретает новое лицо, с печатью эмоций, которые все сразу и их уже никак не смыть, печать эмоций, печать времени, старость — это сгнивший кокон, из которого вылупится либо имаго, либо наивная щель, либо прекрасная брусника с проводами. Я — дочь Энштейна, что с того? Эта луноликая маска досталось от него, мужские гены придают женщине очарование. На этом юном лице — уставшие глаза, глаза старости и печати лет, но чёрные стрелки скрывают боль, я никогда не видела своего настоящего лица. Догорают верхушки зданий. Опасной сладостью стекловаты эта субстанция втягивает меня. Лампа пугливо преподнесена на золотом подносе адептом низкого ранга. Лампа с болотным туманом и внутренним ласковым демоном. Язык и губы, все существо сверкает и ухает вглубь, в туннель этого жгучего наркотического эдема. Не задерживайся в коридоре, ныряй прямо в его стенку и несись, как об утреннее стекло лбом в стакан. Минуты разрывают на обрывки. Унесло, размазало по системе. Пресвятой п и з д е ц. Остаточные следы размазаны по запястью, вибрациями в бамбуковом лесу, на воде в чашке с чаем. Синие индикаторы глаз проявились в нарисованном небе. Наши руки соприкасались, сплетались в лотосе ноги, мыслей не было, откатились куда-то то. Гибкой змеевидной волной энергопоток прошил насквозь наши тела, и мы слились. Пространство из бежевых кубиков разматывалось передо мной, я летела на космическом корабле вдоль схем, мне давали последние инструкции перед высадкой. Я летела, чтобы изменить время, изменить реальность, создать новую временную линию, дабы избежать эпик фэйл. Бесконечная длань расстелилась, будто на глазах прорисовывались первоначальные фактуры, на которые сверху наложен свет, а затем, по мере приближения появится и всё остальное, в каких-то пурпурных пятнах.

Когда прижималась к твоей спине, видела твою кожу прозрачной, переливающейся синевато- лиловыми искрами, будто внутри тебя течёт электричество, а там, под кожей пульсируют красные и синие тонкие сосуды-проводки, и серебристый, будто стальной, скелет, а кожа твоя на ощупь такая мягкая, словно слизистая резина. Как рождаются боги? Они пробиваются наружу из вельветовых складок. Я стала имаго, пробудилась бумажная летопись. Свиток. Кокон-танатос на двоих. Растворилась, к тому моменту уже сотни раз, разрастаясь над природой вещей. Особа и Особин. Свет горел, кашлял, будто что-то привычное, когда мы вывалились из бункера под огни, оставаясь в белом ватном промежутке раскола, ощущая воды Стикса, что выгнулись реактивной дугой. Сотворение картины. Глухо. Она тлела, едва касаясь губами слов, автоматических произношений, комкая, перемалывая и выхаркивая буквы. Первоначальные смыслы терялись, звуки то появлялись, то исчезали с рандомной периодичность, всё превратилось в программную строку, и поверх неё нанесена периодическая система элементов. Я будто упала в Менделеевый сон.

Бог родился! Бог родился!

А она зародилась позже, как замедленная съёмка в застывшем движении. Люди, они все в двумерном разрезе. Ожесточённость терроризирует слабых. Вирт-наброском детонирует, до абсурда близкое, расстояние. Стены щемят в тебя рекламой, заставляя попутно задуматься над природой вещей, после возврата в лоно творения.

Первородная вибрация скручивалась в барабанные шахты грузовых лифтов. Музыкальное эхо чужой эпохи. Где-то отлили скафандр из схем. Всё повторится, дорога прямо в пространстве, выгоревшими бинтами, шепелявыми горами бесцветными шуршит и сминается. Зарождение жизни во лбу. Сквозь город мне удалось увидеть огонь. Ты принимаешь криогенную капсулу и входишь в непроницаемо-чёрный Лифt. Следуй за красным, из окон поезда, по лётному полю зари.

Вместе управлять кораблём или уснуть в криогенном сне. Ночь в индикаторном свете генераторного гула. Мусорные мешки – в них та девочка, что родом из детства, девочка, извлекшая дельта-кристалл из своего Ока. Девочка на самом деле – Игра, медитирующая у монитора, зависшего в режиме дзен. Когда начнётся очередной виток, обратный отсчёт молекул – ты растворишься, и время перестанет существовать, таким исполинским всё покажется в вакууме. Мы будем там вместе. Всё пропущено сквозь наркоз. Низко пала и замкнулась. Не человек.

Они играли с фиолетовой жидкостью внутри. Я буду вращаться вечно, помещённая в субстанцию тёмной материи. Ради бесконечности. Они – Особые. Конфликт.

Ощущаю свои астральные руки, словно съехавшую стерео картинку. Страху нужно довести себя, чтобы узнаться в тусклом свете, ощущение в руках такое приятное и знакомое, оно картонное, как упаковка, в подвешенной капсуле Лифtа. Всё механизированное. Живое питает мёртвое. Они забрали тебя к замотанным в металлик, трубам. Отплёвываюсь целлофаном. Эти исполинские потолки бесконечно тянутся ввысь, будто растут. Вышла ли я за пределы стен? Нет, я в них даже не падала, просто кружилась вокруг. Неоновые схемы сдвигались, будто стены по оба плеча. Каждый раз казалось, что мы пульсируем.

Принять криоген на закате. Вельветовые таблетки. Запить водой. Закисью слов. Мы были, как тупики на распутье, распутывали узлы, подключали троды, в коконе мягком. Стекловатный калейдоскоп в раковине, осколки узоров, рвотный рефлекс, звук, вязкость слюны, рвань телеметрических точек. Как мы перемещались? Как мы срослись?

Я видел сплющенных, круглых существ, бежевых карликов, будто на них обрушился потолок и сжал вокруг всё пространство, оно стало бежевым, как изнанка космоса, в нём не было ни углов, ни стен, но оно показалось мне замкнутым, здесь отсутствовал простор, а существа обращаясь ко мне, сказали, что гарантируют истинность увиденного мной, и отдалились откатом. Я развернулся здесь, в фиолетовой марле посреди космоса. Чёрная, бархатная пустота, отсутствие мысленных категорий. А затем начали прорезаться контуры, они вспыхнули фиолетовой дымкой, обволокли тьму, проявив очертания, так создалась комната, прорезалась, словно зуб мудрости старческого младенца в пурпурной лампе.

На нижних уровнях я стропил свой собственный мир, но образы быстро перехватывали меня, и создавали подвижный хаос вокруг задуманной системы. Цветные винтовые лесенки потянулись вверх, расширяя пространство и потолки, по изогнутым линиям аттракционов дефилировали модели, карлики катались на одноколёсных велосипедах, балансируя на тонком каркасе. Мир постепенно обретал знакомые очертания, но наслоение продолжало жить своей собственной жизнью, упираясь в фактуры времени и пространства, создавая фантасмагории, нелепые наслоения, будто в очень реальном сне в полоску. Адреналиновый выкидыш света. Моделирующий реальность, фактурный бог. В той комнате всё казалось исполинским, будто в высоком замке, вельветовый человек, бархатный, и эти стулья на кухне – с высокими, до самого космоса, спинками, как в рыцарском зале за круглым столом. Засмолённая пелена. Словно сквозь копирку — мир и свет, а снаружи — синие стёкла. Криогенным передозняком закатилось солнце.

Бархатная нега в лабиринте меха

11 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Болгарская сказа в стиле грайндхаус — мое меховое порождение, почти что предание.

Кто я? Сегодня я не стала отвечать себе на этот вопрос. Голову заморозил кристалл. Кровавая гонка выжала из меня все соки.

Теперь мы нюхаем мех с магических книг.

Пожалуй, нужно закрыть шумерские вкладки и постараться не продублировать в твиттер. Как же будет тупо, когда все суки узнают что я нюхаю мех, чтобы заняться магией.

Бутылка от егермейстера уже оплавилась. Утро тонет в лава лампе, рядом — библия и мазки менструальной крови на хрустальных стенках грааля, став для чистки помещён прямо туда, наверное в междуножие библии, мне всё равно, потому что техника обкладывает меня шумом ваты, тесла-лампа приятно манит розовым, чтобы я щёлкнула камерой. Но у меня везде вата, везде стерильный мех.

Мы возвратились с кладбища, полностью промокшие, я еле нашла могилу матери, свеча не зажигалась, лампадка плавала на мокром граните, а мне даже не было стыдно, за то, что мы сделали понюшку прямо перед её могилой, умудрившись ещё немного поссориться, это как перепалка двух собак или котов, такая же глупая и детская.

Свет в моей комнате сводит меня с ума, которого давно уже нет, — я и так напрочь безумна. Где-то в дальнем углу завалялись стыд и мораль, но кажется я забыла как ими пользоваться, у меня голова — как кристалл а губы отдают лидокаином.

В егермейстере догорает свеча. Станислав был бы рад, но рядом — яблоко для МОРЕНЫ и он бы не понял, потому что ещё куча оплавленных бутылок и болгарский камень.

Так трагично разбивается лава в лампе под тотальную музыку. Сказка наконец-таки ожила, а я приняла собственное безумие. Я нарезала свою жизнь, обработала её и запустила в скрытый эфир. Лично-публичных жизней.

Сперва нюхать мех с магических книг, а утром разглагольствовать об этом под йогурт.

По-декаденски, не так ли?

Нюхать мех с книги о некромантии, чтобы попасть на изнанку, обложившись камнями, безумие всё ещё в ходу, никуда не делось, только стало дозированным.

Мы — как курильщики опиума, только кутаемся в стерильный мех, декаденты новой эпохи -магия, синтетические наркотики, высокие технологии. Берроуз бы точно одобрил.

Сперва себя нужно хорошенько отбичевать, чтобы сладостен был миг заживления, только так можно испытать катарсис. Это наша мистерия, меховой спектакль, бархатная гонка. Бархатная нега в лабиринте меха.

Я допила йогурт и зачем-то написала об этом в твиттер.

Святые на углях ада

11 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Прибой мечом рубит берег. Я плыву через Стикс к свету, вычёркивая всё обречённое, плавно, как рубиновый ангел, проливая слёзы у погребального костра. Ядерный взрыв разрывает мир, превращая его в выжженную, мёртвую землю.    Только на рассвете я осознала, что она действительно умерла, и приняла решение отпустить, оставив мертвецов мертвецам. Мои ногти были выкрашены в цвет траурных лент, но я поменяла их на медный, поменяла скорбь на химический пластик жизни во рту, на вечное солнце пульсирующих пределов. Корабль уплыл в закат, натянув под потоком лёгкого ветра белоснежный парус, просвечивающий розоватый отблеск неба. Распятия его мачт казались мне раскинутыми в стороны, руками каменного изваяния пророка, взирающего с вершины скалы на распростёртый у его ног, город. Вибрации тонкие, мёртвые, глухие, будто сквозь бетон, сквозь вату прорываются гулом, оружие разрывает броню, рассекает в щепки деревянную дверь, а внутри всё спокойно. Чайки вымерли. Вельветовое море омывает мыслями. Предела и смысла нет, есть только графика, очертания, и движение. Лёгкость заскользила из меня во вне, оставляя меня чистой, всецело ясной, подобной богу. Я не плод любви, но он сказал, что его любви хватит на нас обоих. Всё зависит только от того, сколько ты сможешь позволить себе. Ясность прорывается сквозь расшитые пластиком, стены, мелодия, звучит торжественно, фатально, вечно. Каждый жест, каждая фраза — всё сейчас значимо, как нечто уникальное и последнее.

— Добро пожаловать в ад. — молвит он, ведь мы не улетели на облаке оранжевого дыма, что валит из глаз, теперь осталась только одна дорога, и мы отправились туда вместе. Я смотрела Иисусу в такие же безумные, ясные, как и мои, глаза, чётко и пристально, ощущая себя самой смертью, которая ебашит, смертью, которая веселиться, катаясь на аттракционе, чтобы ощутить в себе жизнь, и мы с Иисусом, развлекались на этих аттракционах вечно. Эта наша история. Мы — боги. Святые, пустившиеся в пляс на диких углях собственного ада. Мы — две статуи, два живых человека, два бога в одном краю, пока черти танцуют на стенах. Это наши тени создали округлый, воздушный спектакль, сцену моей жизни. Зачем мы вынуждены каждый раз играть даже для себя эту роль? И кто такой актёр, если не безликий? Тот, кто может сыграть кого угодно, но полностью потерял себя, стёр все свои лица, оставив только маски, натянутые на лик всецелой опустошённости. И покуда я стояла, прижимаясь к нему, величие проросло во мне и вырвалось, словно я — бог, единый, внутренний бог, который выскользнул на поверхность, занимая собой обзор. Я поняла, как этот мир создан — объёмными контурами, игрой восприятия, а внутри ничего нет, так же, как и снаружи, а то, что помогает нам быть собой — это грязные мысли,- то, что делает нас людьми, когда-то вдохнутыми богами. Не останавливайся, представь, что весь мир — это оргазм маленькой девочки. Весь мир был создан оргазмом, большим взрывом, великим космическим удовольствием с лёгким привкусом грусти и опустошения. Так зачали наши тела. Так зачали материю. А теперь — протяжный стон и прострация. Я продолжаю играть свою роль, произносить свою речь.

— Я была в аду.

— И как там?

— Огонь горит.

— Чтобы воскреснуть, нужно сперва умереть. — и он беспощадно прав.

— Они погибли, их сожрал собственный мрак, или собственный свет, то, что погасло, то, что стало смирительным, стерильным, смертельным. Я больше не боюсь этих слов. Мне больше не перед кем отвечать.

И свеча под его пальцами начинает менять свои фактуры, то стекая воском, то скатываясь, а он орудовал сгоревшей спичкой, чтобы придать ей плавные, стремительно меняющиеся формы. Он подкинул обломок церковной святости в погребальный костёр. А когда от неё остался только фитиль, всё ещё отчаянно жаждущий жить, но при этом, поглощённый огнём, я осознала всю тщетность жизни и её невозврат, её преклонённые колени и боль. То, что себя исчерпало — продолжать бессмысленно. И во мне словно взорвалась атомная бомба слёз. Голова склонилась на сложенные, как в молитве, ладони, волосы растеклись зелёными змеями по рождественской скатерти. Я вспоминала, как она отцветала, вяла, гнила, а я просто смотрела, как она исчезает, как каменеют её черты, разглаживаются и застывают, оставляя лишь трагичную новость за завтраком и погребальные венки. Боль пронзила меня своим горьким, каким-то неправильным послевкусием, но таким величественным. Свеча погасла, а там, где она горела, осталась скрюченная в зародыше, маленькая и жалкая обгоревшая фигурка моей матери. В этой игре нет иного смысла, кроме как смысла самого течения игры, в этом поединке нет победителей и проигравших. И пусть всё тщетно, но там, в дымовых облаках из глаз, я видела мир, который не доступен многим, я дышала их тленом, а затем порождала свою пустоту, я больше не хотела проливать слёз, став каменным изваянием божества, и распрямив плечи, полной, раскрытой грудью впустила в себя мир. Я была словно в ракушке, в уютном коконе из энергии, все мои ощущения были за гранью меня, я была не в себе, а повсюду, словно спираль, электрический ток, транслятор мира. Горечи больше нет, только лёгкость, и мы вдвоём, среди рождественских огней, восковых гор на скатерти, объёмных рисунков, отслоившихся от поверхностей, среди живой энергии и звуков, видим, как из зеркала выходят похожие на нас, фигуры, будто бы вся комната наполнилась духами, или слепками живых людей. Мы завоюем новые земли, чтобы было, где и чем дышать. Мы — статуя Иисуса с распростёртыми, над пропастью, руками, скалы которой стихия рубит мечом, разбиваясь морской пеной об берег.

Уильям Берроуз

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Здесь и сейчас в этом отдалённом от моря, старом, сыром отеле я печатаю обнаженным на космическом ЛЭП-топе свою новую новеллу для книги отчётов.
Мошка танцует по дисплею моего синк пад под фан виз драгз вельвет эйсид крайст. А затем наступает катарсис и осознание полного абсолюта. Моя древняя машина сродни Кларк Нове в Голом Ланче, вот только если их печатные машинки превращались в жуков с говорящими анусами, то моя Lenovo просто летала в космос.

Картина полностью складывается, и я вижу разорванный, как канва, сюжет, такой же цельный, как дыры в материи, которую подъела моль — дыры в просветах хаоса.

Закат с насильственной силой пробивается сквозь открытый балкон с кованой, изогнутой решёткой, стены исполосованы клонящимися к закату бликами прохладного солнца.

Сегодня я ощутил дыхание сентября, утренние блики света ложились сквозь тени деревьев торжественно, размеренно и до боли знакомо, откликаясь внутри меня ассоциациями давних событий, которые были лишь рваным повествованием, навеянным моей волей, а в остальном же во всю силу играл контраст, мир на части рвало от идей, которые он порождал, а я увидел изнанку происходящего так просто и ясно, словно пелена спала с глаз, разбивая мутное бутылочное стекло и высвобождая меня на свет.

Он входит в комнату, где пахнет цвелью, прорвавшей канализацией и гнилыми розами, в ней сыро, особенно под складками одеяла, сырость спит под шёлком, пространство подёргивается чёрно-белыми красками так беспросветно явно, словно рядом идёт война.

Он садится на меня сверху и бесстыже задирает халат, под которым ничего нет, только его тугой, сочащийся член с удушливым, терпким, тропическим запахом и влажные от знойного пота, чёрные волосы. Розы с каждым днём становятся всё суше, увядая, подобно высушенным в морском, солнечном климате, старухам, но они всё ещё прекрасны.

Когда он сосал мой член, будто мятный леденец обтекаемой формы, отточив его, словно волны — камень, из него жемчужинами выделялись сладкие, освежающие соки, которые я оставлю в этом отеле отпечатками своих оргазмов и слепками слияния тел в качестве прощальных чаевых сезонным горничным. Пей мой песок, сгорай в моей неге, пей мои воды. Я ласкаю тебя во всю, во всю длину пропасти.

Губы в сахарной пудре, губы измазаны белым, во рту — сахар. Я знаю, он хочет облизать мой фаллос, как камни лижет августовское море. Он помнит лишь то, как снимал халат, помнит, как с наслаждением плыл обнажённым в той желанной воде, отражающей тёмные окна умирающего, как лебедь, отеля. Луна утонула в бассейне, её всплывший, бледный труп медленно колеблется в складках волн подобно факельному огню – тотально и торжественно.

Я — совершенство внутреннее, ты — совершенство внешнее. Вместе – совершенный, голый абсурд. В этом отельном номере детского пансионата смешались запахи наших тел, выхлопных газов, выделений, тины, морской воды, разлагающихся тварей морских, иссушенных роз и плесени. Мы — вечность, крайняя плоть, оставленная на завтрак.

Мы сношаемся на фоне внешних помех, кто-то говорил, что вся наша жизнь может стать реалити-шоу, если они смогут подключиться к твоей вэб камере, они будут транслировать твою жизнь в сеть — снаффы, срежиссированные жизнью, спонтанно вырванный из контекста, контекст, помещённый в случайный фрейм случайной ячейки случайных данных.

И если бы кто-то кому-то не отсосал этим утром, не было бы истории с прорывами глитча в пространство.

— Накачай меня снами, — просит он, — накачай меня силой через свой магический шприц.

До чего же мой мальчик похотлив и изящен, ещё совсем ребёнок, но уже прожжён насквозь кайфом, будто прокажённый, будто пропащий, хотел бы я быть Робокопом, наблюдающим как То существо сношает милого Кики в Той клетке, а затем сладко его убивает. Сквозь эту пелену, как сквозь траурную вуаль, я слышу пробивающийся осенний треск, слышу дух осени в горящих кострах, ощущая вкус джаза из светлых окон во тьме, где-то в душной подворотне, в каком-то ином мире, в восточном городе из кривых зеркал и песка. Отзвуки джаза, такого далёкого, как отголоски немецких радиопередач, как чёрная пыль, порнография старых, дешёвых, разорванных журналов.

Он очнулся около моей кровати и спросил, существует ли мир за пределами этой комнаты. Он сказал, будто его восприятие сейчас под каким-то токсичным маслом, восприятие – всмятку, будто только разбили яйцо, вытек айфон-глазное яблоко, мир надкусило фрактальным треском со всех сторон. Будто иное время растянулось на вечность дешёвой графикой. Это конец. Это конец самой смерти.

— Куда мы плывём? – спросил он, обнаружив себя в маленькой лодочке посреди чёрного моря, с полыхающим над поверхностью воды, синим огнём, будто там загорелась нефть.

— Далеко. – сказал я. – Мы плывём в страну смерти.

Мой голос отдалился и стал бластером, мы – две бетонные плиты, между которыми – пропасть, микро пропасть, размером в вечность, с застывшей мазутной кляксой на поверхности этих плит.

Мы общались с ним посредством мыслей, нас разделял трафик, но мы были прикреплены друг к другу, ощущая себя единством, будто огромным божественным фаллосом, который зачал мир, мы – Бог Маиса, что орошает своим семенем молодую планету. Бог тот – кто всех ебёт.

Нас легко вычислить, если мы не будем скрываться, если не будем использовать системы с переадресованным трафиком. Наши ай пи адреса стёрты, как и наши личности. Они вторглись в наш цифровой храм и осквернили его. Они помочились на нашу святыню.

А в это время мы ласкаем друг друга, властно и зверски, постепенно, не торопясь, разжигая набухающие бутоны членов. Пузырьки в бокале застыли, как блёстки в лампе, которую нужно встряхнуть, чтобы закружились цветные кусочки фольги, словно звёзды внутри медного сияния.

Сквозь фильтр иного времени, перевязанного иглой, мы отыгрываем холодный спектакль взглядов, накаливая и накапливая эмоции, сдерживая, а затем — бурно выплёскивая, извергая из себя слова и семя. Отец плодородия – богиня-земля- бумажная шлюха. Будто Маяковский сказал.

В царство Анубиса с полным желудком не входят, это осквернит твою Ка. Нас предупреждали, но мы ослушались. Теперь мы в Египте, посреди жёлтой пустыни с серым нутром, оба видим обложку той книги в сине-жёлтых тонах – блюющие в гигантских, целлофановых скарабеев, мальчики, склонившиеся у ног фараона.

Реальность создавалась отсюда, здесь обитал бог, оббинтованный лучом света, скользил, прорезая вакуумную тишину аварийным сигналом. Больше ничего не существовало. Морфился потолок, дешёвая камера снимала на зернистое iso отголосками блюза.

Нарисуй красной помадой болезненные тени по окружности глаз, словно ты уже несколько месяцев не слазишь с иглы, в старых, пустых апартаментах с облезлыми бетонными стенами, где витает запах цвели и сырости, особенно под складками одеяла, где начало недели ознаменуется запахом спермы в спутанных волосах. За окном опадают листья-кители, а ты лежишь в позе вечера, свернувшись мертвенным эмбрионом, кладёшь себя в дозу, укрывшись бархатом, ты немецкий связной, слушающий утробный звук вентиляционных шахт, паутинный ветер сквозняков и шум спускаемой воды. В этом доме множество глаз, он может видеть, он дышит гнилью в прохожих. Я вхожу сюда, как имя сети, оставленное в тайном сейфе, и проникаю бритвой в изгибы твоего черепа, касаясь тебя сквозь синюю стерильность тонкой резины. С твоего лица стекает кровь и вода в розовый акриловый сплав с россыпями влажных, слипшихся чёрных волос, которые засасывает сток.

Я касаюсь губами инопланетного, морского отверстия, и вдыхаю субстанцию силы, концентрированное вдохновение, курю его, словно трубку, словно выделения из печатной машинки в Кроненбергском Нагом обеде.
Потухший сенсор отражает занесённый скомканной пылью и паутиной, круг, извергающий гул над газовой плитой.

Вгонять под кожу краску мира, расплавленный мёд, белую наркотическую пудру, пока первый снег отражается в небе. Снег падает в небо отсветом, превращая почти чёрный, бездонный цвет в тусклую, тёмную синеву, а там, вдалеке оно полыхает выцветающим алым, словно в покинутой поднебесной кузнице. Там проявляют фото — скопированные чувства, сохранённые на покрытых водоэмульсионной краской, мольбертах.

Выпал из реальности в кайф на 4 недели, выверенный, завёрнутый в тишину пробела, в промежуток между композициями переходной паузы от цикла к циклу.

Толкнуть толпу на пол и расстрелять, лечь в позу вечера, лечь в дозу вечером, укрыться бархатом.

На всех на нас шлемы виртуального мира, проколы на лице, проколы на теле, подкожная краска, одежда – в самом тренде. Соответствовать миру, соответствовать времени, но быть словно в тени его, выбирать сторону аутсайдеров, сторону тех, кто всегда в тени, в тени этих глаз.

Они и из этого сделали дешёвый культ, опорочили имя Берроуза – культ – это будто культя, что-то возведённое в отрезок члена.

Мой юный бог — реинкарнация Берроуза под тем столбом, на той дороге, где мы раскурили химическую формулу осознанного забвения, и сфера-струя на полной мощности врезалась в нас потоком, лазерным, спелым, жёлтым лучом. Рандом широк, ты следуй моя муза – Берроуз, разнаряженный, как трансвестит, как разодетая сексуальная транс проститутка с томным голосом, как слащавый молодой пидорас в пип-шоу, а я подобно леди – бою с огромным, эрегированным членом стою перед зеркалом в гримёрке, натирая его ладонью, пурпурно-фиолетовая головка с откаченной крайней плотью поблескивает, обтекаемая, словно выпуклая наружу раковина моллюска, изнанка, сочащаяся слизистыми и соками. Когда выполняешь задание — летишь сквозь время, густой спермой течёшь. Это абсолютно генеральное травести.

Сквозь бетон слышу космос, космический плен вакуума, металлический привкус звёздного талька, детской присыпки для попки принцесски- шлюхи. Королевство бумаги и его бумажная королева в тетрадном платье — пиши что хочешь.

Создавай нано реальность с психоделическими трипами и здравым рассудком.
Но машина загрузила программу возврата… коллапс разных точек, всё срывается в бассейн обрывками, лунными трупами.

Твоё отражение в памяти… в чьей-то помятой памяти из радиаторных сахарных стен. Стендальные блоки, раскрашенные гуашью, чернота. Обоюдное согласие на обвалы трипа в подсознательный кокон, шорох, газовый сплав, дроун сипит, регулирую газ, создаю тонкую музыку, такую же, как и синие лепестки невесомых ромашек с запахом гниения и сероводорода.

Включить фильтры на полную мощность!

Все — в инстаграм!

Из внутренней тьмы — ко внешнему свету, из внешнего света — во внутреннюю тьму.

Ночной отходняк – это зернистые эффекты дешёвой камеры – медленное, слишком реальное, слишком чёткое приближение зума.

Спайдер Иерусалим

10 Сен 2019 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Нет ничего более унылого, чем пить на отходах ромашковый чай, заедая его хлебом.

Возможно, я бы питался более избирательно, но на данный момент на пищу я могу смотреть лишь с позывами к рвоте, а ромашку пью, дабы хоть немного замедлить частоту сердечных ритмов, так как декстроамфетамин действительно оказался декстро.

И он со мной на всю ночь.

О да, нам с тобой будет весело, мой, всасывающийся в слизистые, белый друг. Почти что любовник. Напарник. Компаньон? Возможно, но только ненадолго, ибо потом, в лучшем случае, заглитчит.

Я смотрю на дату в углу монитора и вижу 4 апреля. Кажется, я проспал эти чёртовы выборы. И пусть это всего лишь первый тур, но я его нещадно прокоматозил.

Альянс безупречности или лига справедливости, какая разница?

Когда-то я пережил крах, и вот оно – становление, твёрдая точка, грунт, который я пинал ногами. Крошки, мусор, контроль, грязь из-под ногтей, огрызки, обломки тошнотворного дня – целая история. Наркотический буфер с зародившимся всполохом, который является вырезанным, машина загрузила программу возврата. Коллапс с разных точек, паранойя – всё это явно кому-то выгодно.

Накануне же, чтобы развлечь себя в дымном угаре тяжёлой химии, я решил наконец-то ознакомиться с нашумевшим клипом Rammstein.

Ох, не зря всеми, равно как любимые, так и ненавистные, немцы целых семь лет молчали. Взрыв получился громким и ярким, а хайп — освежающе сочным, приглашающим к всеобщему покадровому обсасыванию. А ведь так и случилось. Обсосали все, кому не лень. Но на меня, сквозь холодный огонь глубокого выдоха, накатила ожесточённая, и, чёрт побери, слишком красивая, как для музыкального клипа, пропаганда – «Германия превыше всего», «дайте права чёрным», «где мой хлеб», даже перед смертью не накормили, зато дали слово сказать во всеуслышание. И какое!

Снято ведь на уровне с Голливудом, потягался бы даже какой-нибудь Marvel или DC. Идейное видео для идейных националистов? Как бы не так. Идейное, да, и да, националистов. Но своё ли это виденье под заказ? Или чужое?

Матка плодоносит, псы воют. Они ведь всё равно выживут. Порода такая.

Про любого аутентичного немца можно сказать, что у него порода.

Но уж если замахнулись на восток или запад, да хоть на юг – даже Юнг не поможет, изнанку прорвёт чёрным солнцем, наружу полезут все язвы, от выверенной педантичности не останется и следа, дай только волю, мясорубка войны не знает пощады.

Сперва, я, как и подавляющий меньшинство, мир, стремящийся к толерантности, узрел в чернокожей женщине ход конём, эдакий китч, но вряд ли чернокожая – отсылка к корпусу Фельми, ибо чёрная земля, если хотите – Чёрное солнце – существовала с начала времён, но чём чёрт не шутит. Сами старички, с полными пороховницами пороху, ясно дали понять – ничто не следует воспринимать буквально и однозначно, всё смешалось в пропащих глубинах, и мы, как говорится, начинаем обратный отсчёт, с конца начиная, в начало проникнем, туда, где у неё в руке голова последнего легионера, туда, откуда и куда влечёт вечность кровавыми световыми лучами, а ведь она забирает лучших, Тиль даже намекнул, что он – в их числе, а после этого видео, уж точно вписанный в историю зала славы Валькирий.

Мне такой бунт несомненно приятен. Но бунт ли это в рамках ускользающего времени, или же грамотная пиар-акция?

Ведь совсем скоро, как водится, и новый альбом завезут.

А сейчас я блюю рассветы. Они так пусты. Ананас забродил. Поэтому он по скидке в супермаркете. Когда спит город, просыпается мафия.

У меня же там Готэм и он давно уснул. Шериф повесился, а Бэтмен сошёл с ума, теперь он трахает Джокера, который ебёт Харли Квин.

Конечно, если будущий президент – комик – чего ещё можно ожидать. Не нужно быть Спайдером Иерусалимом, чтобы освятить эти выборы.

А вот у шоколадки конфеты действительно вкусные, ими я и заел блевотину – сосательные леденцы По рошен Ко.

Под фантиком он протянул ей конфетку, и девочка повелась, одела на себя поводок и ошейник, и он повёл её по миру, как блудную овчарку.

В те моменты, когда я сажусь за свою синк пад, я ощущаю себя Хеменгуэем, вот только я сажусь за клавиатуру, покурив немного jwh.

Если уж на то пошло – старина Хеменгуэй – отец всея гонзожурналистики.

С этого момента я решил, что буду освящать свою тайную колонку, для не слишком гуманных зрителей — для маргиналов и отбросов всех мастей в суррогатном раю напускной толерантности.

С моей толерантностью ей не тягаться. Я уже позабыл, когда бы на меня возымело эффект новизны хоть какое-то топливо. В итоге, я лишь под завязку загружаю себя токсичностью, от которой потом мучаюсь в интоксикациях.

О, старина Хеменгуэй, о старина Томпсон!

Если не считать Спайдера Иерусалима,( но его всё равно придётся учитывать), скромно именую себя Третьим Гонзожурналистом в мире.

Я – мастер инсталляций. А ведь скоро второй тур. Не знаю, жив ли ещё народный Блок Литвина, но когда ты куришь jwh, есть большая вероятность, что тебя может стошнить.

Я блевал в блок Литвина. В народный блок «МЫ». Всем тем, что было съедено и не переварено накануне – ананасом, к которому уже не требовалось шампанское, рисом, греческим йогуртом, кока-колой.

Жаль, что Юлин бублик сдал позиции, не успев, как следует, раскрутиться, но мы-то все знаем, за кем победа. Сценарий давно написан, и благополучно снят. И этот акт трансерфинга, сотрясая закостенелый и спёртый воздух желанной свободы, онаническими овациями будущего, плавно и почти незаметно ввинчивается в ткань реальности, будто бы в этом нет ничего сверхестественного. Трансформация мира воочию.

Доктор Клоун блюёт в народный блок «МЫ».

Свечи обтекают новую гвардию.

Почти физически я ощущаю, как движется, ускоренное стимуляторами, время. Моё проклятие и спасение на отходняк. Целые миры на мировых ростках проталкиваются и растут, прямо у меня на глазах, маленькие спелые пятна моих миров, клочки чёрной души на потолке, разбросанные разгерметизацией. Внутреннее беспокойство – лишь холостой сигнал.

Лететь в себя граммами, дорогами, километрами, по путеводным проводникам музыкальных лент, вольт, лет, по путеводным маякам шёпота за спиной. Его нет, это глюк, это паранойи оскал.

Всё дело в великом СамоЗапае.