Лалангамена

Чудесный посланник

17 Июн 2019 Нет комментариев

автор: Бакуменко Александра Викторовнарубрика: Проза Tags: Бакуменко Александра Викторовна

Часть 1. В коморке

Это произошло совсем недавно, а такое чувство, что так давно… Мне исполнилось 16 лет, а это значит, что ума у меня не прибавилось, дома полное непонимание с родителями, отсутствие настоящих друзей, рутина в школе, музыка, чай, в общем, стандартный набор подростка. Только радости нет…

Единственная отрада была, когда я закрывалась у себя в коморке. «Коморкой» папа называл мою комнату потому, что она была меньше всех остальных комнат в нашем частном доме, и в ней чего только не было: помимо кровати, шкафа, рабочего стола и книжных полок, в комнате стояло пианино, на котором я не умела играть, а только на слух набирала мелодии, все полки были забиты статуэтками и прочими безделушками, а также на полу стояли коробки со всяким барахлом: старыми фотографиями, плакатами, глобусами, инструментами для черчения, открытками, блокнотами с моими записями и кучей другого хлама. Периодически заходя в мою комнату, мама ужасалась, а однажды даже хотела выбросить все эти коробки на свалку. Но я не позволила сделать этого, и мои протесты и истерики помогли сохранить мои сокровища. Каждый день, как в будний, после школы, так и в выходной, я проводила время в своей комнате.

Была пятница, и я, расслабившись после школы, заперлась у себя и включила музыку. Подошла к зеркалу, посмотрела на себя внимательно: русые волнистые волосы, круглое лицо, розовые щеки, серо-зелёные глаза, губки бантиком. «Не девушка, а мечта», — подумала я, смеясь про себя. Распахнула окна, благо был апрель, и смотрела, что происходит на улице.

Была жуткая жара, зелёные листья на деревьях под лучами солнца искрились, как изумрудики. Несмотря на музыку, игравшую из колонки, было слышно пение птиц. «Как бы технологии ни развивались, природа всё равно побеждает», — подумала я.

По асфальту шли прохожие в панамках и очках. Ездили на велосипедах дети разного возраста. Шла девочка с мороженым в руках, которое вот-вот растает. Будто была не весна, а лето.

Среди всех этих прохожих я заметила взгляд, направленный на меня. Обычно в таких случаях я теряюсь и отвожу глаза. Но в этот раз я смотрела в глаза, не отрываясь, как под гипнозом. В конце концов, придя в себя, я стала разглядывать человека, которому принадлежал этот взгляд. На меня смотрел парень, приблизительно моего возраста, среднего роста. Лицо у него было овальное, тёмные волосы падали на лоб. Одетый в чёрную рубашку и брюки, в руках он держал веточку орхидеи голубого цвета. Ещё мгновение постояв, он начал приближаться к моему дому… И — о, чёрт! Парень споткнулся о бордюр и упал!

Часть 2. Гарри

Я сильно испугалась и закрыла лицо руками, чтобы не видеть этого зрелища. Но, взяв себя в руки, пролетев, как комета, мимо родителей, я выбежала из дома и подбежала к парню. За это время незнакомец успел встать и отряхнуть пыль с одежды. Немного помятая веточка орхидеи всё ещё лежала на земле.

— Вы не ушиблись? — спросила я, подойдя к парню

— Нет, всё нормально. Смешно получилось, правда?

— Я больше испугалась, чем развеселилась… Ваша орхидея помялась, так жалко, — сказала я, подняв цветок с земли.

— Её нужно немного напоить, чтобы она в конец не засохла, и всё будет с нею нормально, — с полной уверенностью ответил парень, — меня зовут Гарри, — представился и протянул руку.

— Алекс, — ответила я и протянула руку для рукопожатия, — пойдём ко мне в гости, поставим в воду твой цветочек.

Гарри без всякого стеснения согласился и пошёл со мной. Когда мы зашли в дом, нас встретил отец:

— Что случилось, Алекс? Почему ты выбежала на улицу? — спросил он, явно волнуясь.

— Мой новый знакомый споткнулся и немного помял свою орхидею. И мы сейчас пойдём и польём цветок, — улыбаясь, ответила я.

— Так… Про знакомого я понял… А «мы сейчас пойдём»… «Мы» — это кто? — недоумевая, спросил отец.

— Я и мой новый друг Гарри, — вполне серьёзно ответила, и, пока папа ничего не успел сказать, взяла Гарри за руку и повела к себе в комнату.

Оставив нового знакомого в своей «коморке», я пошла на кухню, чтобы набрать воду в высокий стакан. Ожидая, когда стакан наполнится, я услышала, как на кухне папа разговаривает с мамой обо мне:

— Мне кажется, что она с ума сошла… Говорит о каком-то друге, о каком-то цветке.

— Да, это, конечно, ненормально. Надо ей побольше уделять времени, общаться с нею, — ответила мама.

Не желая больше слушать это, я вернулась в свою комнату… «Они что, ревнуют меня к друзьям? Этого ещё не хватало…» — промелькнуло у меня в голове.

Гарри сидел за моим рабочим столом и разглядывал стоящую на ней статуэтку японского танцора. Я поставила стакан на стол, сама села на кровать, а Гарри опустил в стакан орхидею. Не зная, о чём можно поговорить с мальчиками, я начала с самого банального:

— Расскажи о себе, откуда ты, чем ты занимаешься, увлекаешься?

— Я человек мира: живу, то там, то сям, — ответил Гарри, — а вообще, у меня очень скучная жизнь… Лучше расскажи о себе.

— Моя жизнь не интересней твоей. Прихожу в школу — просиживаю штаны, прихожу домой — бездельничаю.

— То есть, учиться ты не любишь? — поинтересовался Гарри.

— Мне нравится литература и история. А остальные предметы мне не даются… — ответила я, явно желая закрыть неинтересную тему об учёбе.

— Ты знаешь, — начал рассказывать Гарри, — однажды на улице я увидел кошку. Захотел её погладить, но она убегала и не давалась мне на руки. Даже угощения не помогали с нею подружиться. Тогда я поменял тактику — начал каждый день приходить на то место, где с нею встретился. А она там была постоянно. Просто садился с ней рядом и ждал…

— Чего ждал? — спросила я.

— Когда она ко мне привыкнет. Потом снова начал приносить ей угощения. А позже она уже сама ко мне прибегала и прыгала на руки. Смекаешь, к чему я это рассказал?

— Чтобы развить нашу беседу?

— Нет. Чтобы ты поняла, что если предмет не даётся тебе, ты не должна опускать руки, а наоборот, проявить терпение, упорство, смекалку. И тогда, ты хоть чуть-чуть начнёшь вникать в науку.

— Ох… Спасибо за совет.

— И вообще, ты знаешь, раз нам обоим так скучно, то завтра мы должны обязательно развлечься.

— Я не против, — ответила я нерешительно.

Я так редко выходила за границы своей коморки, разве что в школу или по делам, и поэтому мне было немного не по себе от таких предложений…

— Ну вот и отлично! Завтра утром я к тебе приду. Если б ты только знала, какой сюрприз тебя ожидает! А сейчас мне пора.

— Я тебя провожу, — я уже собралась встать, но Гарри отказался:

— Спасибо, не стоит.

Гарри попрощался и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Я всё-таки, подумав, что он может заблудиться, тоже вышла из комнаты, но Гарри уже не было. Тогда я вернулась к окну — и там он не появлялся.

«Странно», — подумала я и, обернувшись, на столе увидела голубую орхидею, которую забыл Гарри. Потёртостей и вмятин от падения как и не было, она приняла свой изначальный красивый вид, цвет её стал ещё ярче, она как будто светилась и, как мне показалось, даже сильнее запахла.

Часть 3. Концерт

Настало утро субботы. Я, как валенок, валялась в постели и видела седьмой сон. Меня потревожил стук в окно. Нехотя проснувшись и встав с кровати, я посмотрела в окно и увидела стоявшего во фраке Гарри. Волосы его были красиво уложены, взгляд как у герцога, а в руках уже у него была орхидея белого цвета.

— Доброе утро, Алекс! — с улыбкой поздоровался Гарри.

— Доброе… — сонно ответила я.

— Ох, сон — дело прекрасное, но так можно и всю жизнь проспать, — сказал Гарри, — а если ты сейчас не проснёшься, то не увидишь, какой я сюрприз тебе подготовил.

— А почему ты надел фрак?

— Всему своё время, ты всё узнаешь.

— Хорошо, заходи в дом, а я пока приведу себя в порядок.

Переодевшись и расчесав волосы, я пошла на кухню. Как раз мама готовила завтрак.

— Доброе утро! — поздоровалась мама.

— Доброе утро! Не могла бы ты приготовить ещё одну порцию завтрака для моего друга, он как раз пришёл ко мне и наверняка не завтракал.

— Для друга?! — с явным удивлением спросила мама. — А когда же он успел прийти? Странно, я не слышала, чтобы открывалась входная дверь…

Сделав паузу, она вполголоса спросила:

— Это тот друг, который приходил к тебе вчера?

— Да, его зовут Гарри.

— Ах, Га-а-арри… Хорошо, я приготовлю порцию и для него…

Получив две порции завтрака и поставив их на разнос, я понесла их в свою комнату. Гарри сидел на уже заправленной кровати и терпеливо ждал меня.

— Ты, наверное, не успел ничего поесть, сейчас мы с тобой позавтракаем.

— Да, я ничего не ел. Но и сейчас не хочу. Ты завтракай, а я пока подберу тебе платье.

— Платье?! — вскрикнула я. — Зачем платье?

— Было бы нелепо, если бы ты надела спортивный костюм, имея кавалера, одетого во фрак, — ответил Гарри и открыл шкаф с моими вещами.

Я ела молча, анализируя происходящее. Поев, я получила от Гарри своё лёгкое бежевое платье с чёрным пояском и чёрные туфли.

— Надевай! — приказал он и вышел из комнаты.

Как только я переоделась, Гарри вошёл обратно, посмотрел на меня, улыбнулся и, не дав сказать мне ни слова, показал на пианино:

— Ты умеешь играть на нём?

— Нет, не умею, — ответила я, — но могу на слух пальцем мелодии подбирать.

— Мне кажется, ты просто скромничаешь и стесняешься показать свой талант!

Рассмеявшись, я села за пианино:

— Какую мелодию тебе «сыграть»? — с наигранным пафосом спросила я.

— Мне бы хотелось что-нибудь игривое, живое, — с таким же наигранным пафосом ответил Гарри.

Единственное, что я помнила подходящее по описанию, — это была «Весна» Вивальди. Начиная бить по клавишам мелодию одним пальцем, незаметно для себя я стала играть всеми пальцами руки, а через минуту подключила и вторую руку. Примитивный набор нот превратился в профессиональное, грациозное исполнение музыкального произведения! Осознав это, я обернулась, чтобы посмотреть на Гарри, но вместо него и своей коморки я обнаружила, что нахожусь на сцене концертного зала, и на меня смотрит более пяти тысяч зрителей!

Закончив играть «Весну», я замерла в оцепенении, а зрители, все как один, встали и зааплодировали мне!

— Только для вас и только сегодня выступает всемирно известная пианистка Александра! — восторженно звучал знакомый голос.

Я обернулась, чтобы посмотреть, кто это, и увидела, что это был Гарри! Он был моим конферансье!

Взяв себя в руки, я поняла, что теперь мне никуда не деться, и продолжила своё выступление. Из-под моих рук зазвучали шедевры таких композиторов как Моцарт, Бетховен, Штраус, Бах, Россини. И между каждым номером выходил Гарри и объявлял название произведения.

Так прошёл весь концерт. Овации не утихали минут двадцать! Это был успех! Мне дарили цветы, брали автографы, фотографировались. Корреспонденты задавали вопросы… А Гарри стоял в стороне и только молча улыбался… Еле вырвавшись из толпы поклонников, я подошла к Гарри.

— Что это было? — хочу, наконец, узнать я.

— Это то, что должно быть, Алекс. Но раз ты такая счастливая, то видно, что ты мечтала об этом давно.

Я действительно была очень счастлива, и, не в силах сдержать эмоции, закрыв глаза, я обняла Гарри… Как только я открыла их, я увидела, что мы опять находимся в моей коморке. За окном уже темнело.

— Всё так быстро закончилось… Жаль, — немного расстроилась я.

— Лови момент! — ответил Гарри. — На сегодня всё. На этом я покидаю Вас, — мой конферансье поцеловал мне руку и удалился из комнаты.

Даже не пытаясь провести Гарри, я переоделась, зашла на кухню. Родители сидели за столом, пили чай.

— Как можно целый день провести в своей комнате, не выходя из неё? — с возмущением спросила мама.

— Что творится в твоей голове? — подхватил «эстафету» папа.

— В моей голове сейчас каша. А в жизни творятся крутые перемены, — мечтательно ответила я.

Сделав себе чай, я зашла в плохо освещённую комнату. И только на углу рабочего стола что-то светилось. Подойдя ближе, я увидела светящуюся белую орхидею, которую утром держал в руках Гарри.

— Спасибо… — прошептала я.

 Часть 4. Карнавал

Воскресенье начиналось с недоброго утра. Едва я открыла глаза, в мою голову пришли мысли о выполнении домашнего задания, уборке в комнате и о том, что это последний день выходных. Настроения не было. И лишь воспоминания о вчерашнем дне вызывали у меня улыбку.

На столе так и стояла орхидея, а также тарелки: одна пустая, а вторая — с так и не тронутой едой. Взяв тарелки, я понесла их на кухню. Мама сидела за столом и пила кофе.

— Доброе утро, соня! Не устала ещё до обеда спать?

— Мам, сейчас только пол-одиннадцатого. Это ещё не обед, — ответила я, закатив глаза.

— Ты поняла, о чём я. Ты не соблюдаешь режим дня, и это плохо, — сказала мама и, посмотрев на тарелки, спросила:

— А что ж твой друг ничего не ел?

— Он не был голоден, — ответила я, пожав плечами.

— Хм… А, может быть, познакомишь нас со своим другом? Ты так редко приводишь друзей к себе в гости… А с появлением этого…

— Гарри, — напомнила я.

— Да, Гарри… С появлением Гарри ты стала другая. Как-то загадочно разговариваешь, глаза блестят, — заметила мама.

— Хорошо. Как только Гарри придёт, я обязательно вас познакомлю, — ответила я и ушла в ванную.

Включив воду в умывальнике, я всё равно услышала, что отец зашёл на кухню, сел рядом с мамой, и мама начала разговаривать с ним обо мне:

— Ты знаешь, мне кажется, этот Гарри как-то влияет на Алекс, но как, ещё не могу понять… — рассуждала мама.

— И ты туда же? Ты хоть раз видела его? Ты заметила, как она странно себя ведёт? — возмутился отец.

— Она ведёт себя так же, как и я, когда познакомилась с тобой, — улыбаясь, ответила мама.

Папа больше ничего не ответил…

Приведя себя в порядок, я завтракала с папой на кухне, замечая его назойливый взгляд за мной. Меня это смущало, но ни я, ни отец не сказали друг другу ни слова.

Вернувшись в свою комнату, я уже собралась выполнять домашнее задание, но мне помешал стук в дверь. Я открыла дверь, и передо мной стоял Гарри. Он был одет в белую рубашку и чёрные брюки. И на этот раз он пришёл без орхидеи. Его лицо было бледным, в глазах была грусть.

— Привет, Гарри. А как ты зашёл? Тебе открыли мои родители? — спросила я.

— Дверь была открыта… я зашёл… но никого не встретил, — запинаясь, ответил Гарри.

— Что-то случилось?

— Да… Я давно хотел рассказать… Точнее, ты должна сама была почувствовать, понять, что сегодня последний день…

— Выходных! — не дала договорить я. — Да, я знаю! Так не хочу в школу!

— Выходных?! — не понимая, спросил Гарри. — То есть, ну, да… Выходных… — неуверенно ответил он.

— А мне ещё уроки делать, — начала я жаловаться.

— Знаешь что, Алекс, в этот последний день выходных я тебе хочу устроить небольшой праздник.

— Я уже заинтригована, — радостно ответила я.

— Готова? Тогда пойдём со мной.

Гарри взял меня за руку. Покинув дом, мы вышли на главную улицу, свернули в узкий переулок, в котором я никогда не была, и пришли к огромным чёрным воротам.

— Я побаиваюсь туда заходить, — дрожащим голосом сказала я.

— Никогда и ничего не суди по внешнему виду, — ответил Гарри и постучал в ворота. Через мгновение ворота открылись, и нас встретил мужчина низкого роста, с разрисованным лицом, как у клоуна, и в пёстром красно-жёлтом костюме. На голове у него был колпак с колокольчиками. Он мило улыбался, глядя на Гарри, а когда увидел меня, радостно запрыгал и захлопал в ладоши:

— Ура!!! У нас новая гостья!!! Добро пожаловать на наш карнавал! — произнёс этот мужчина и впустил нас.

— Карнавал?!!! Как же это здорово! Я всегда хотела побывать на карнавале!!! — обрадовалась я. Гарри молчал и только улыбался, но глаза были грустными.

Мы шли по тёмному коридору с красным освещением, издалека доносилась весёлая музыка, которая со временем ставала всё громче и громче. Гарри завёл меня в какую-то комнату. Как оказалось, это был гардероб.

— Выбирай любой костюм! Переодевайся, и выходи.

Костюмов было не то что много, их было очень-преочень много! Глаза разбегались, глядя на это изобилие! Были костюмы принцесс, животных типа зайчиков, котят, тигрят, лягушат. Я успела разглядеть костюмы ведьмы, жар-птицы. Мне очень понравился костюм лебедя. Но что же выбрать?! В углу гардеробной комнаты за шторкой что-то излучало свет. Я бы и не обратила внимания, если бы свет не увеличивался. Пойдя ближе и отодвинув шторку, я увидела прекрасный костюм.

Это был костюм инопланетянки. Невозможно сказать, какого он был цвета, но голубой и белый цвет, которые преобладали в костюме, переливались друг с другом. Как же это завораживало! К костюму прилагался голубой парик с прямыми волосами и белые туфли на громадной платформе.

— Здорово! — единственное, что смогла произнести я, и начала переодеваться.

Выйдя в коридор в своём новом обличии, я увидела, что Гарри меня уже ждал. Он был одет в фиолетовый костюм рейнджера, а в руках держал шлем.

— Мы с тобой точно как с другой планеты, — засмеялась я.

Пройдя дальше по тёмному коридору и слыша уже совсем громкую музыку, мы упёрлись в дверь.

— Добро пожаловать в твой мир чудес, Алекс! — сказал Гарри и открыл дверь.

Сильный поток света ударил мне в глаза, и я закрыла их рукой. Немного подготовившись, я открыла глаза и увидела чудо!

Божественно голубое небо, которое разрезала радуга! А под небом необычайно яркий, разноцветный, кричащий, поющий, танцующий карнавал!

Люди, переодетые… Хотя нет, они на самом деле были клоунами, шутами, принцами и принцессами, зверушками, морячками, волшебниками, магами, всякими страшилками, вроде графа Дракулы и ведьмочек, был даже человек в костюме японского танцора, как будто моя статуэтка ожила. Все они танцевали под праздничную музыку и иногда в один голос выкрикивали:

— Славься, мир чудес!

Мы с Гарри не отставали за остальными и танцевали, пели, кричали от счастья!

«Почему? Зачем? Ведь не было никакого повода, праздника… Почему все так счастливы? Всё-таки для счастья не должно быть причин…» — подумала я.

С неба на танцующий народ падали разноцветные ленточки, шарики! Было так волшебно!

Музыка начала утихать, и послышалось, что кто-то бьёт по микрофону, и чей-то знакомый до боли молодой женский голос начинает что-то говорить. Не знаю, как всем, а лично мне этот голос слышался в голове, как будто, я слышу свои мысли.

— Раз-два, раз-два-три… Здравствуйте! Здравствуйте, гости нашего карнавала! — приветствовал нас голос. — Было нелегко собрать вас всех здесь: у кого-то работа, у кого-то учёба. Мы стали очень занятыми и совсем забыли об отдыхе, о покое… О своих мечтах… Я очень рада, что, помимо наших завсегдатаев, наш карнавал посещают и новые гости. А всё благодаря кому? А я вам отвечу. Все благодаря моим помощникам! Именно они протягивают руку помощи тем, кому нужно разобраться в себе, расслабиться. Именно они приводят вас сюда! Так случилось и в этот день: мой чудесный помощник Гарри привёл гостью! Это гостья сегодня — гвоздь нашей программы. Ради неё мы и устроили это парад-карнавал!

Все сразу обернулись на нас с Гарри и начали аплодировать. Я, не совсем понимая, в чём дело, но вспомнив свой вчерашний концерт, решила особо не возникать и воспринимать всё как должное, а после всего уже задавать Гарри вопросы.

Карнавал продолжался до самого вечера. За это время мы успели посмотреть весёлые номера с фокусами от клоунов, узнать, что нас ждёт в будущем, от магов, поесть мороженого с принцессами и даже поболтать с графом Дракулой. К вечеру, когда совсем стемнело, нас всех пригласили на специально подготовленную поляну. Мгновение — и в тёмно-синем небе начали появляться первые искорки фейерверка, которые постепенно вырастали в большие шары и с характерным для них хлопком расширялись и таяли в воздухе. Завораживающее зрелище длилось минут десять, и когда всё закончилось, гости стали расходится.

— Гарри, мне же завтра в школу! Уроки! А что я родителям скажу?! — спохватилась я.

Гарри крепко обнял меня, я закрыла глаза, пытаясь придумать, что же мне делать. И как только я открыла глаза, я увидела, что мы в моей комнате. Всё случилось точно так же, как и в день концерта.

— Что происходит, Гарри?! Где мы были? Кто ты?! Зачем ты всё это делаешь?! — пыталась выяснить я.

Лицо Гарри изменилось до неузнаваемости. Оно было бледное, почти прозрачное, только глаза видны. Плечи опустились, он совсем сгорбился. Ему было тяжело выдавить из себя даже слово:

— Как тяжело, как больно… — начал говорить Гарри. — Я, в принципе, никто. Меня нет. Я плод твоего воображения. Ты меня сама придумала. Я — лишь маленькая частичка того, что твориться в твоей голове. Концерт, на котором ты выступала, — его тоже не было на самом деле. Это всего лишь твоя мечта. Я лишь напомнил тебе о ней, я привёл тебя в твою мечту. Карнавал — это не просто праздник для тебя. Это мир, в котором ты хотела жить ещё в детстве, но со временем, из-за школы и других дел и забот, ты забыла о нём. Неужели ты не помнишь, как ещё совсем маленькой была в своём мире чудес? Неужели ты не узнала голос, нежный, молодой голос, который нас приветствовал? Это твой голос, Алекс. Это ты нас приветствовала! Это ты нас придумала, создала! Это не я — твой гид по твоим мечтам, а ты сама!

Я смотрела на него, открыв рот, и не знала, что сказать.

— Прощай, Алекс! Не забывай о своём мире чудес! Заглядывай иногда! И помни: для прекрасного будущего нужно строить прочное, достойное настоящее!

Договаривая свои последние слова, он начал рассеиваться в воздухе… Я ничего не могла понять. Темнело в глазах… Начала болеть голова… Я чувствовала, что падаю…

Часть 5. Прочное настоящее

Очнулась я в своей постели. Меня разбудил будильник. Я встала с кровати, подошла к столу… Домашнее задание сделано… Что?! Когда же я успела? Мой реальный и воображаемый мир настолько перемешались, что я не могла ничего сообразить. Боясь выходить из своей комнаты, зная, что меня ждёт разговор с родителями, я тихо начала собираться в школу…

Первый день в школе для меня был тяжёлым. После того, что со мной произошло, мне было тяжело прийти в себя.

Второй день прошёл лучше. Я начала общаться со своими одноклассниками, стала внимательной на уроках.

Неделя пролетела быстро. За это время я успела записаться на курсы предметов, которые не понимаю, и договориться о встрече с парой ребят. Так и началось моё стремление учиться и заводить общение с другими.

Решив наладить контакт с родителями, я начала подробно рассказывать им о своих делах, делиться своими мыслями, мечтами. Стала больше проводить с ними времени. Мама с папой были в восторге от моих перемен! Как хорошо, что они не задавали вопросов о моём… Друге… Мне было бы тяжело им отвечать…

Всё-таки поставив для себя цель, я записалась на уроки сольфеджио. Также со своими новыми друзьями решила каждый месяц устраивать карнавал с переодеваниями. Так проходили недели, месяца…

Моя жизнь круто изменилась благодаря… Кому? Получается, благодаря мне… Как много осталось вопросов… Почему этот воображаемый друг появился так резко? Почему так же быстро исчез? Почему я нафантазировала себе это именно так? Но так как на эти вопросы даже я не в силах ответить, я больше к ним не возвращалась.

Единственное, что действительно тронуло меня, — это веточки орхидеи… Мне очень понравился этот цветок, и я решила их разводить.

На выходных я решила сходить в ближайший магазин комнатных растений, чтобы купить один такой цветок.

Зайдя в магазин, я увидела довольно много разных цветов в горшках, они были везде: на полу, на полках, они висели под потолком. И помимо орхидей здесь были фикусы, замиокулькасы, розы, кактусы, пальмы, фиалки, в общем, было такое ощущение, будто я попала в джунгли… И в этих зелёных зарослях я увидела что-то чёрное. Имея плохое зрение, я подошла ближе и увидела продавца с тёмными волосами, одетого в чёрную рубашку и брюки. Он стоял ко мне спиной и брызгал чем-то на орхидеи, которые стояли на полках.

— Простите, пожалуйста, — попыталась позвать я продавца.

Продавец обернулся и посмотрел на меня своими серыми глазами… От изумления я открыла рот:

— Боже мой! Гарри…

Могила светлячков

17 Июн 2019 Нет комментариев

автор: Анастасия Веринарубрика: Проза Tags: Анастасия Верина

И куда бы я ни бежал,
Как тюрьма для меня сей холодный шар.
В этом зеркале мой кошмар,
И по всем остальным фронтам
Мир исправно трещит по швам.
pyrokinesis

Глава первая. Некоторые цветы никогда не тянутся к звёздам

За окном разгорался закат: ленивые облака, что клубились непонятными кучками на холсте неба, отдавали насыщенным красным оттенком, начинающимся от бордового и заканчивающимся ярко-алым, по причине этого у меня сложилось впечатление, будто бы кто-то изящно и на потеху всем перерезал небу горло. Деревья придерживались мёртвой тишины: их движения сводились только к лёгким покачиваниям из-за редкого дуновения ветра, а люди лишь изредка мелькали разноцветными пятнами сквозь грязное стекло окна моей комнаты. Наверное, мне давно уже стоило задуматься об уборке в квартире, однако же я находил что-то невообразимо притягательное в том, чтобы жить в хаосе: всё-таки этот самый хаос идеально вторил всему тому, что происходило у меня внутри, где-то там, где люди находят сердце.

Я сидел на сильно выступающем подоконнике, как и делал это всегда: устроился, закинув согнутые в коленях ноги, рядом с собой разместил ещё горячий кофе и тонкий, с ажурной отделкой снаружи, скетчбук, а ноутбук, расположившийся на столе, воспроизводил композиции классиков, что создавало вокруг меня невероятную атмосферу отрешённости и уединения. Именно в такие моменты я любил размышлять о жизни: насколько доволен тем, что я сейчас имею; насколько я чувствую себя потерянным, насколько меня втоптали в грязь, насколько ещё меня хватит. Насколько… А, к чёрту.

Кто-то наверняка скажет мне, что я типичный представитель непонятых подростков. Возможно, они будут правы, но, честно говоря, какое мне до них дело? Мой главный грех в том, что я получаю странное наслаждение от страданий. Я люблю эту боль, что с каждым днём сжигает меня дотла, оставляя спалённый город на руинах моего сознания; я жажду её, хоть и безумно устал ощущать огромную дыру где-то глубоко внутри себя, что разделяет каждый раз мою жизнь на «до» и «после». Я знаю, что когда-нибудь это состояние сожрёт меня. Я знаю, что когда-нибудь всё разрушится, а мне достанется лишь прах прошлого. Возможно, ещё мой грех в том, что я не верю в Бога, хотя это утверждение довольно сомнительно само по себе.

Громкий звук закрывающихся дверей, которыми постоянно сильно ударяли, словно пытались пробить бетон вокруг, раздирает поток моих мыслей, — грохот настолько жуткий, что мне кажется, будто пространство вокруг меня начинает вибрировать в причудливом танце. Атмосфера личной сказки нарушается, буквально распадётся на глазах, когда я слышу оглушительный грубый голос: это отец, человек, которого я хочу не ненавидеть, но как-то не выходит. Забавно осознавать, что он только пришёл домой, но уже срывается в истерике на ближних: на матери, на моей сестре, хотя та зачастую даёт ему отпор, даже на мне. Немного грустно, честно говоря, что люди привыкли переносить свои личные переживания и падения на близких людей, которые могли бы подарить крылья и щит в подобных ситуациях. Мой отец каждый раз превращался в личного демона, что разрушал всё, к чему прикасался, когда возвращался с работы. Но после всего этого был самым милым созданием на планете, — а я помнил, я тщательно хранил в своей памяти, словно в драгоценной шкатулке, как он собственноручно каждый раз растаптывал хрупкие чувства моей матери. Моё сердце, как и сердца всех моих близких, покрывалось шрамами, которые никогда не дадут нам смотреть на мир по-другому.

Отпечаток прошлого — отпечаток в будущем.

Наверное, стоило давно им развестись, но человеческая натура удивительна в действительности: мы будем терпеть стойко и страстно, пока нам причиняют боль, пока наше сердце забивают клинками, потому что просто привыкли, а от привычки отказаться не хватает сил. Люди десятилетиями живут в несчастливом браке, а потом учат так же жить своих детей, взращивая эту привычку в неокрепших умах. Моя мать терпела это унижение постоянно, её ничего не держит рядом с этим человеком, однако она до сих пор рядом с ним. Я не могу её винить в этом. Жалость и грусть съедают меня живьём, когда я смотрю на неё, такую слабую и грустную.

Наушники прекрасно помогают немного отвлечься от криков, что в очередной раз доносятся из коридора квартиры, которая из дома превратилась в место боевых действий. В ушах гремит тяжёлый рок, а мои родители сорятся под звуки «Осеннего вальса» Шопена. Возможно, они иногда даже повторяют мелодию своими криками, — отчего-то эта мысль веселит меня. Кофе остыл, пар от него уже не так активно разносится по воздуху, сама кружка еле тёплая, а скетчбук так и лежит открытым на первой странице.

Я опять ухожу в дебри своего разума, погружаясь в выдуманный мир, в котором нет противного крика, и не замечаю, как на листе появляется аккуратное «Привет».

Глава вторая. Бойся своих демонов

Школу определённо можно назвать социальным институтом, который будет в состоянии научить человека с младшего возраста взаимодействовать с людьми, но сразу напрашивался вопрос: «Какой процент удачи в этом обучении?» Школу точно с такой же уверенностью можно назвать местом выживания, потому что дети, особенно подростки, не осознают цену своим словам и пытаются заработать себе авторитет, выполняя постыдные действия, унижая других детей, дерясь или даже просто грубя преподавателям.

Я не был изгоем, я был скорее отрешённым наблюдателем, что каждый день видел одинаковую картину: неосознанное насилие над психикой определённых людей. На меня не обращали внимания: я всегда сидел где-то вдали от места действий, немного напоминая надзирателя, и никогда не вмешивался в конфликты, что провоцировали или пытались решить мои одноклассники.

Это было жалкое зрелище, признаюсь честно, но я был слишком труслив, чтобы попытать исправить это: осознание того, что я могу превратиться в такого же изгоя, заставляло моё сердце заходиться в безумном танце, а после кидало в жар. Сложно было понять: это жар от страха или же от чувства вины из-за того, что я слишком жалок в этой социальной группе, что не могу изменить ничего своим авторитетом.

У нас в классе было несколько людей, что подвергались постоянным нападкам. Первым был мальчишка-пухляш, чьего имени, скорее всего, не знает никто в классе, кроме нашего руководителя и приближённых лиц. Первые года вместе с нашим классом он был душой компании, а потом его друзья, которые сейчас, естественно, таковыми не являлись, начали замечать, что он слишком отличается от них своими формами. Это был парень из того типа людей, которые всегда таскали с собой еду и многих этим раздражали, особенно когда начинали есть у всех на виду. Возможно, если бы он не имел лишнего веса, к нему бы относились более благосклонно, но судьба явно не благоволила этому парню. Вскоре появились типичные обзывательства для тех, кто выделяется крупной фигурой на фоне других: «жирный», «толстяк», «да как под тобой ещё пол не провалился» и тому подобное. У него всё ещё оставались друзья, да и дальше обидных прозвищ мои одноклассники не пошли.

Никто из этих людей даже не задумывался о том, что этот парень мог быть полным не по причине того, что он много ест и не занимается спортом, а банально из-за какой-то болезни, полученной генетически. Сразу же в голове невольно всплывал пример моей матери, которая с двенадцати лет состояла на учёте у эндокринолога, потому что имела подозрение на заболевание — его потом и подтвердили — с очень странным названием, которое я даже не силился запомнить. Возможно, из-за мамы у меня и развилось это желание понять, что стоит за комплексами людей.

К примеру, почему человек старается одеваться во всё чёрное и серое, что стоит за его полнотой, почему он не смотрит в глаза при разговоре или молчит в компании. У людей есть столько особенностей, которые остальные считают дефектами. Забавно, что они эти же дефекты сами же и создают. Меня поражает, как некоторые люди могут замечать только одну сторону цикличности, но совершенно отрицать другую, когда всё взаимосвязано.

Второй жертвой для издевательств стала обычная, даже слишком серая для слова «жертва» девчонка: она была очень высокая и худая, чем-то напоминала жердь и одновременно с этим создавала ощущение живого трупа, носила длинные косы, достающие до поясницы, и дурацкие очки в круглой оправе, которые, казалось, закрывали половину лица. Движения её были весьма скованные, даже неуклюжие: она часто не могла стоять ровно, либо же, наоборот, стояла отвратительно прямо, зато взгляд был цепкий и понимающий, пробирающий до самого нутра собеседника.

Её побаивались, хоть она и принадлежала к женскому полу, потому что девушка умела пользоваться своим ростом так, чтобы сразу внушить страх своему обидчику, хотя за её спиной это рождало в два раза больше обидных слов и слухов. Внешность породила слова для того, чтобы лучше назвать её уродиной, а любовь к учёбе — в очередной раз подчеркнуть, какая она заучка.

Последней жертвой тоже была девушка, только она отличалась всем от предыдущих приятелей по несчастью: рождена в неблагополучной семье, что сказывалось на её одежде, имела скорее отталкивающий внешний вид, училась средне, даже скорее ближе к отметке «плохо», и не имела сил хоть как-то отпираться от нападок сверстников. Была, наверное, единственным человеком, которого можно было назвать жертвой: жертвой семьи, которая и вовсе не виновата в своих пороках, жертвой окружающих людей, которые только видели в ней стереотип «брошенного» ребёнка, жертвой самой себя, потому что с самого детства у неё есть модель поведения, и, честно признаться, я не думаю, что она сможет избежать повторения судьбы своей матери или отца.

Когда наступает перемена, я быстро ухожу из класса, прихватив любимый телефон, потрёпанные наушники, заточенный ножом карандаш и свой скетчбук, и спускаюсь вниз, совершенно не понимая, зачем я это делаю: то ли для того, чтобы скрыться от этого несправедливого отношения к другим, то ли для того, чтобы не чувствовать себя виноватым в беспомощности. Думаю, я всегда знал, что второй вариант мне ближе, ведь в первую очередь все мы, люди, заботимся только о себе. Хранить своё сердце от трагедий других людей, пока это не коснётся тебя самого, — это так по-людски, что аж тошно.

В тот момент, когда меня толкает кто-то из младших классов, а скетчбук вылетает из моих рук, я недовольно цокаю языком и закатываю глаза. Дети — цветы жизни, возможно, только не в тот момент, когда они превращаются в бесконтрольных монстров, которые не знаю границ из-за того, что когда-то их родители решили отдать ребёнка на воспитание технологиям — ещё один порок современного общества.

Наклонившись за своим мини-альбомом, я как-то слишком резко осознал, что вокруг меня всё стало слишком тихо. Раньше можно было услышать крики, детский смех и какие-то бытовые звуки, типа шарканья обуви или же звука молнии на портфелях учащихся, но сейчас я слушал только тишину, вытанцовывающую вокруг меня причудливый танец. Отчего-то мне стало неуютно, словно я находился не в своей тарелке, хотя ещё секунду назад хотел отчитать ребёнка, что нарушил моё личное пространство, и чувствовал себя вполне комфортно.

Подняв глаза в немом опасении, я обнаружил, что всё вокруг было как-то смазано, без чётких очертаний, словно я попал в картину Моне. Людей поблизости не было, только пустое пространство, удавливающее своим одиночеством: оно вибрировало таким образом, что складывалось ощущение схождения и расхождения.

Внезапно пространство где-то рядом со мной разрезала аккуратная трель флейты, а когда я повернулся на звук, что в такой ситуации скорее смутил меня, я увидел её.

Это была худая девушка, а если уточнить, то это была девушка, чей образ я старательно рисовал вчера в своём скетчбуке на первых страницах, так как альбом был куплен на днях. Она была очень проблемным персонажем, так как мне никак не удавалось увидеть её внешний вид в контексте своей вселенной, а это очень мешало для создания рассказа. И вот, только вчера я, наконец, смог продумать её.

Передо мной стояла девушка с почти что белоснежными волосами, которые были собраны в довольно сложную причёску и доходили длиной где-то до лопаток. У неё были аккуратные, даже миловидные черты лица, которые выражались в круглом лице, больших глазах и пухлых губах. Ярко выделялась родинка, которая расположилась на правой щеке. Глаза, приближенные к золотому оттенку, сияли загадочным сиянием. Она была одета в платье светлых тонов, доходившее до самых пят.

Девушка своим присутствием напомнила мне, что её образ был взят с цветов эдельвейсов. И сейчас она стояла прямо напротив меня, не показывая своих эмоций, словно оживший цветок.

Её рука метнулась вперёд, указывая пальцем куда-то вниз, где лежал мой скетчбук. Перемесив взгляд вниз, я с ужасом обнаружил, что альбом при падении раскрылся именно на портрете этой дамы. Я никогда не верил в совпадения, тем более в таких ситуациях, — и оживший образ моей фантазии с лихвой доказывал мне мою теорию.

Только в этот раз внизу была приписка, сделанная не моим почерком:

«Ты всегда хотел убежать, не так ли?»

Глава третья. Синяки в душе́

Паника заставляла меня гореть в агонии: она словно пускала по венам свои смертоносные шипы, которые спустя некоторое время впивались в моё сердце с огромной силой, а после прокручивались вокруг своей оси, оставляя от души кровавое месиво. Я не мог найти здравого объяснения тому, что происходило со мной в последние дни: всплывающие образы, выдуманные мной когда-то давным-давно, искривлённое пространство, которое становилось всё привычнее с каждым днём, оживающие сны, восстающие прямо предо мной в самые неожиданные моменты, — всё это нельзя было назвать нормальным.

— Сынок?

Голос матери достиг меня, словно сквозь толщу воды. Он был каким-то пустым, совершенно не имеющим значение в данной ситуации, однако я оторвал взгляд от улицы, лениво переводя его на свою мать.

Она была тощей. Её лицо было уставшим, а спина — кривой: увы, сидячая работа не щадит никого, даже самых трудолюбивых работников. Каштановые волосы были собраны в ленивую гульку, а на макушке, придерживая не отросшие пряди, расположился чёрный ободок. На плечах болталась какая-то серая кофта, потрёпанная временем, но всё ещё сохранившая свою форму, приоткрывающая шрам чуть правее ключицы, чью историю я до сих пор не слышал от мамы, а вообще она носила тёмные спортивные штаны и светлую майку — такая одежда всегда преобладала в мамином гардеробе.

— Да, мам?

Я не смог разглядеть её лица, потому что оно было… замазанным, как будто расфокус на камере у неопытного фотографа. Недолго думая, я попытался списать этот эффект на недостаток зрения, усердно моргая, чтобы избавиться от дискомфорта, однако ничего не получилось — лицо матери всё с тем же успехом было замазано какой-то невиданной силой.

— У тебя всё в порядке? Я волнуюсь за тебя.

Голос прозвучал тихо, как-то надломлено. Я еле расслышал его, хотя находился примерно в паре метров от неё.

За её спиной резко стали всплывать слова:

«Лгунья»;

«Ей никогда не было дела до тебя. Что же могло измениться за пару дней?»;

«Она, наконец, нашла время на тебя — ты должен отблагодарить её»;

«Ты ей никогда не был нужен, смирись уже, наконец, с ролью “+1” в семье»;

«Ты ощущаешь эту боль именно из-за неё. Она — причина твоего одиночества»;

«Она — твоя последняя надежда в этой кромешной тьме».

— Я в порядке.

Вымученная улыбка, смешенная с головной болью, кажется, совершенно не может доказать женщине, стоящей передо мной, это утверждение. Её брови чуть приподняты и сведены друг к другу, а в глазах стоит такой океан печали, что мне становится стыдно за своё молчание.

Я всегда видел это в её глазах — горечь за то, что она не уделяла мне достаточно времени, а сейчас, когда я уже на пороге взрослой жизни, контроль и материнская ласка не так нужны. Я вырос сломленным одиночкой, а она постоянно носила за собой поломанные крылья материнства.

Вылетая из комнаты, я стараюсь не думать о том, насколько дико выглядит это в контексте нашей «милой» беседы с матерью. Знаю, что она поймёт, но я не могу предугадать, какова будет цена за это понимание — самоуничтожение, печаль, тоска… а может, это будет осознание того, что ничего нельзя изменить, которое сможет изменить её?

Кухня греет своим жёлтым цветом, а предвкушение от будущего горячего чая уже заранее расслабляет. Эта комната всегда вызывала у меня лёгкую улыбку — как не связать приятные эмоции с едой и напитками. Наверное, это единственное светлое пятно в нашей квартире.

Дверь хлопает, оповещая о приходе отца. В квартиру входит человек — на кухне уже я вижу отвратительного монстра, истекающего чем-то чёрным, словно бы чернилами. Это существо по силуэту напоминало человека, однако оно такое мерзкое, что мне становится дурно: в горле появлялся ком, меня кидало то в жар, то в холод, а в руки упорно терроризировал тремор. Оно громко шлёпало ногами по полу, оставляя за собой чёрные разводы, которые постепенно расползаются по всему помещению. Приглушённо я слышу довольно грубое «привет, сын», а в воздухе, прямо над его головой, появляются надписи:

«Он тебя ненавидит»;

«Страх можно пощупать, малыш. Он расползается по твоим венам, словно яд, а потом, когда заветная жидкость достанет до твоего мозга…»;

«Ты…»;

«Умрёшь…»

Дикий смех становится моей колыбелью в царство тьмы. Перед темнотой я слышу крик. Свой собственный, полный отчаяния.

Глава четвёртая. Могила светлячков

Место вокруг — сплошная чернота. Открыв глаза, я не увидел ничего, кроме темноты, заполонившей пространство. Подушечками пальцев я пытаюсь уцепиться хоть за какой-то предмет, а в груди теплится немая надежда на то, что это как-то поможет мне определить своё расположение, однако мои попытки остаются тщетными. Воздух холодный, сжигающий мои лёгкие из-за контраста температур, а страх съедает всё остальное, что теплится в душе.

Я лежу на полу, холод нежно прикасается к коже, оставляя свой поцелуй, словно ласковая леди Смерть. Я буквально слышу, как звон играет похоронный марш в моей голове, а грудь разрывает пропасть пустоты, что сейчас, когда я нахожусь в этом помещении, ощущается особенно остро, отдавая покалыванием в пальцах.

— Где я?

Я шепчу без надежды быть услышанным, без надежды на ответ, однако спустя короткую секунду, что, кажется, длится целую вечность, я слышу женский голос:

— Я зову это место Могилой Светлячков.

Свет ослепляет в следующее мгновение, глаза слезятся от резкой перемены освещения, так что я вынужденно прикрываю веки, чтобы в следующее мгновение открыть их и найти говорящую.

— Почему «Могила Светлячков»?

Это моя фантазия, ожившая ещё в школе. Она кружится в своём белоснежном платье, а в её руках букет чёрных роз, которые, с моей точки зрения, выглядят очень красиво и пугающе: раньше я никогда не встречал эти цветы в такой цветовой окраске, однако был твёрдо уверен, что они — те самые, что я захочу видеть рядом с собой в виде любимых. Мой взгляд цепляется за её запястья, по которым стекают капли крови, собирающиеся в маленький ручей. Она смотрит на растения как-то грустно, словно на умирающее существо, а кровь, что срывалась с рук на пол, придавала картине некую красоту.

— Потому что тут похоронено всё то, о чём ты мечтал.

— Это…

— Это могила твоих желаний. Это — твоя могила.

По ощущениям, моё сердце сейчас погибало: какое-то обволакивающее чувство прошлось по всему телу, оставляя в мыслях только страх. Интересно, что бы почувствовал человек, когда переместился в будущее прямо перед своей могилой? Думаю, это могло бы быть разочарование, а может, и страх, горечь? Почему человеку вообще нужна могила? Чтобы осознать себя мёртвым?

— Когда-то ты создал светлячков, сияющих так ярко, словно они были звёздами, а теперь они умирают, теряя своё свечение. Их осталось так мало, что скоро это место попросту исчезнет.

— Я… Почему они умирают?

— Светлячки всегда умирают, когда гаснет мечта. Это происходит у всех, потому что жизнь — не сказка, в которой всё исполняется по велению волшебной палочки, но у этих же людей рождаются новые светлячки, потому что они живут, мечтают и жаждут осуществления своих желаний. У тебя горит лишь пара желаний…

Она дотягивается до одного светлячка, дотрагиваясь до тельца своим тонким пальцем. Вокруг места прикосновения вспыхивает жёлтый цвет, а потом в воздухе появляется: «Развод родителей». Следующий — «Спокойная жизнь». Следующий — «Быть любимым». Следующий — «Иметь чуть больше таланта, чтобы не казаться таким бесполезным». Последний горит очень слабо, словно бы нерешительно. Последний — «Умереть».

Глаза слезятся, потому что в последнем желании я даже сам себе не мог сознаться. Это, наверное, было то самое желание, которое дышало на кончиках пальцах, тихо путешествовало по венам, покоилось где-то в голове, но никогда не возникало на языке.

— Это — ты. Все твои желания — это отражение тебя, но если твои желания умирают… то где ты?

— Где… я?

— Скоро и эти желания потухнут, ты же знаешь это. Родители тебя не слышат, даже когда ты говоришь с ними, тебе не нужно быть талантливым, чтобы быть небесполезным, а к смерти прыгнуть можно только одним способом — умереть.

— Я умру?

— Я не знаю.

Она мило смеётся, но её улыбка какая-то безжизненная, наполненная холодом и отчуждением. Она кружится, платье рисует линиями в процессе кручения какой-то орнамент, — это кажется мне завораживающим. Странно, что я вообще обращаю внимание на такие детали, когда вокруг меня творится хаос.

— Я могу измениться?

— А люди могут меняться? Ты привык к роли жертвы, тебя с самого детства растили так, а сейчас активно добавляют с особой «заботой» удобрение, чтобы ты никогда не смог стать другим. Жертва общества, жертва собственной фантазии, жертва своих родителей. В этом мире всё переплетено.

— Я… Я начну мечтать! Я начну жить, не суди обо мне так, словно знаешь меня!

На самом деле я не думал, что последняя её реплика настолько заденет меня. Я вообще не планировал — насколько в этой ситуации можно планировать — повышать голос. Девушка усмехается, а во мне эта усмешка будит какой-то ужас от её предстоящих слов.

— Очень скоро произойдёт тот самый перелом, который убьёт всех твоих светлячков, — и ты не сможешь это пережить. Я знаю тебя, потому что я — это тот мир, в котором ты хотел бы быть. Мой мир очень далёк от твоей реальности.

Её силуэт стал растворяться, а я стоял в оцепенении, не зная, что мне следует сделать. Кровь капала, а звуки от смерти капель эхом раздавались в моей голове.

— Встретимся у дома на болоте, умирающий мечтатель.

Открыл глаза я уже в своей комнате.

Глава пятая. Смерть светлячков

Кабинет слепит глаза ядовитой белизной. Я никогда не любил больницы, потому что мне сразу же становилось грустно за людей, которые проводят в этих стенах по времени даже больше, чем в своих домах. Эти люди различаются: у некоторых в глаза плещется надежда на светлое будущее, а у других — пониклая спина и стеклянные взгляд, в котором всегда можно найти ответ на свои вопросы. У кого-то походка упругая, немного подпрыгивающая и дышащая позитивом, у других же — тихие, осторожные шаги, словно крадущаяся кошка. Чьи-то родители плачут от счастья за спасённую жизнь, а кто-то — кричит от горя, кормя коридоры больницы своим отчаянием.

Женщина, мой лечащий врач, смотрит с жалостью, как будто может прочитать то, что скрыто за моей клеткой рёбер. Её взгляд цепкий, отчего мне становится неуютно смотреть в глаза — я опускаю взгляд на свои кроссовки, пытаясь увидеть там нечто новое. Тишина в кабинете обычно приятна для меня, однако в этот раз она оглушает, в висках бьётся в истерике пульс, а звон в ушах перекрывает все звуки, что я бы мог услышать.

— Я не знаю, почему он так часто болеет, однако если это продолжится дальше, то он попросту сгорит внутри.

Плечи мамы дёргаются, она переводит на меня свой взгляд, я почти вижу слёзы в её глазах — и меня накрывает чувство вины за то, что я знаю, что со мной происходит. Эта вина совершенно незаслуженная, но я не могу ничего поделать — пальцы трясутся, а я стараюсь скрыть это, вцепившись в край своей толстовки. Мне страшно оттого, что моя собственная мать может увидеть эту сторону меня.

Когда мы стали такими далёкими с самым родным мне человеком? Я с искренней чёткостью могу сказать, что люблю эту женщину: всеми фибрами души, каждой клеточкой своего тела, каждой осознанной мыслью, но в то же время… Кто я для неё? Всё, в чём мы пересекаемся — это наша маленькая вселенная, построенная на скандалах с отцом в главной роли, и общие драмы. Всё, что она обо мне знает, — это то, что я её ребёнок, немного творческий, всё ещё глупенький, хотя в душе я давно уже иссыхаю от такой жизни. В её глазах — я милое дитя, хотя иногда кажется, что рядом с нею именно я веду себя по-взрослому.

Она сломанная женщина, которая пыталась дать мне всё, а в итоге не дала ничего. Ни тепла, ни ласки, только подарки, только материальное откупление от моей нужды в прикосновениях.

Она устала от такой жизни — я вижу это каждый день. Работа съедает мозг, когда её слишком много, а близкие — не панацея, потому что близкими мы никогда и не были. Обняв меня, она не почувствует того успокоения, потому что её будет грызть вина за то, что не было сделано. Иногда я думаю, что совесть — та ещё сука.

Когда мы уходим из кабинета, я захожусь в страшном кашле, ловя жалостные взгляды персонала и проходящих мимо людей. Конечно, им меня жалко, потому что я ребёнок, который ещё не видел жизни. Забавно, ведь если бы я был каким-нибудь человеком, имеющим низкий социальный статус, то я почти уверен, что они смотрели бы со злорадством — презентабельный вид всегда играет свою роль.

Дома же тишина. В этой квартире всегда тишина, потому что тут нет гармонии. Отец ещё на работе, мама замыкается за своим столом, поглощённая работой, а я лежу на кровати, заткнув уши наушниками. Болезнь отнимает все силы, в такие моменты желание жить стремительно падает к нулю, а моя социальная активность прекращает проявляться в любом деле.

Я засыпаю в беспокойном сне, не видя никаких сновидений, что в последнее время стали тревожить мой разум всё чаще.

Просыпаюсь от криков, что с поразительной скоростью приближались ко мне. Не сумев ничего понять, я чувствую, как кто-то хватает мою футболку в области груди. Открыв глаза, замечаю силуэт отца. В его глазах разгорается гнев, он что-то кричит, но я не могу разобрать, что именно. Треск натянутой ткани играет прямо на струнах души, а плач матери добавляет драматичности.

Отец явно выпил, иначе бы он меня не тронул. Не скажу, что он был пьющим, но порой алкоголь лечил его нервы, как никакой доктор, а после этого он начинал терроризировать нас, заставляя переживать ужас всем телом.

Он кричал что-то о том, будто бы я специально стараюсь находиться в больном состоянии постоянно, чтобы содрать с него больше денег на лекарства, будто бы это моя месть ему. У пьяных людей поразительна фантазия, вы так не думаете? Потом он кидает фразу, которая, словно бы нож, пронзает меня насквозь:

— Лучше бы ты не рождался.

Его голос тихий, но пропитанный праведным гневом, а в моей голове только что рухнула целая вселенная. И даже если он не вспомнит вообще об этом происшествии наутро, то я буду помнить всё отчётливо: каждое слово, интонацию и эмоцию.

Меня затягивает темнота, обнимающая так тепло и столь знакомо. Мир рухнул.

Глава шестая. Дом на болоте

Это место отличается от прошлого хотя бы тем, что это действительно дом на болоте, как и предвещала мне белоснежная девушка, а не просторное пространство. Дом отсюда, со стороны леса, выглядит таким старым, потрёпанным, словно бы он был готов развалиться в скором времени. К дверям вела протоптанная тропинка, а вокруг — куча деревьев, среди которых можно было найти даже плодоносящие яблони, груши и вишни. Чуть дальше можно было заметить пару кустов шиповника, один — крыжовника и кучу декоративных, предназначенных для того, чтобы радовать глаза приходящих. Ничто не выдавало в этом месте чего-то потустороннего, связанного со всем, что происходило со мной в ближайшее время.

Я, аккуратно ступая, двинулся прямиком к двери с твёрдым желанием зайти внутрь дома. Я не знал, что меня туда тянуло — мне просто нужно было попасть в домик, словно он был спасением от всего, что уничтожало мою душу.

— Ранение оказалось фатальным, не так ли?

Она открыла мне дверь почти сразу, как костяшки моих пальцев прошлись по деревянной материи, словно зная, что я пришёл к ней. В этот раз девушка выглядела по-другому: кончики волос были серыми, словно бы потускневшими, а глаза, горевшие раньше золотым сиянием, потеряли свой блеск и были похожи скорее на карие. Она смотрела устало, словно на последнем издыхании, однако же на её губах играла слабая улыбка: она была наиболее приближена к счастливой из всех тех, что я видел от неё.

— Ты ведь и так всё знаешь, зачем спрашиваешь?

Её улыбка меняется на лукавую, гостеприимно приглашая меня пройти внутрь. Внутренности здания отличаются от того, что я предполагал: дом казался разваливающимся снаружи, но сейчас я видел почти что дворец, отличающийся размерами комнат и богатством интерьера: можно было заметить огромное количество ажурной мебели, внушительных украшений с добавлением дорогих металлов и множество растений в горшках. Кидая удивлённый взгляд на свою собеседницу, я замер в ожидании ответа на свой немой вопрос.

— Не стоит спрашивать меня, как это работает, потому что всё это создал ты сам. Точнее, это всё создал тот парень, что мечтал быть писателем когда-то давно.

— Точно… Когда-то давно я мечтал издать свою книгу, даже, может быть, прославиться, однако я почти сразу же откинул эту идею, когда понял, что я не смогу заработать на писательстве.

— Этот светлячок умер первым в Могиле. Знаешь, тогда даже никто не обратил на это внимание, но когда стали пропадать остальные…

Мы замолчали, и эта тишина была намного уютнее, чем та, к которой я привык. Эта тишина нежно обнимала со спины, согревая огонёк под лопатками, вместо того чтобы впиваться острыми иглами по периметру тела. Девушка грустно смотрела куда-то вдаль, лишь изредка переводя свой взгляд потухших глаз на меня.

— Почему я оказываюсь тут?

— Почему? Потому что в твоей голове слишком много реальностей. Раньше ты осознавал, какая является настоящей. Впрочем, сейчас ты тоже осознаёшь, вот только настоящая перестала тебя устраивать. Твоё сердце устало кричать, мечтатель, оно устало страдать. Это своего рода место, где ты можешь почувствовать себя в безопасности. Это — твой дом.

Улыбка появляется против воли на моих губах, потому что, наверное, впервые я чувствую себя нужным.

— Вот тут, — она дотягивается пальцем до моего виска, нежно постукивая, — живёт множество миров. Ты всегда был мечтателем, не теряя веры в то, что создавал, — и сейчас этот мир хочет отплатить тебе тем же. Мы верим в тебя, наш создатель.

— Я так и не дал тебе имя.

— Теперь ты можешь сделать это в любое время.

— Я хочу сейчас.

— И что же ты выбрал?

Она смотрит хитро исподлобья, скрывая интерес в своих глазах, которые, как мне показалось, вновь загорелись золотым огоньком озорства.

— Мельпомена.

— Ты считаешь меня музой трагедии?

— Я считаю, что трагедия направлена на вскрытие пороков, что нас окружают, которые, в конечном итоге, ведут к фатальному исходу. Сейчас… ты разыгрываешь мою трагедию, Мельпомена.

— Тогда я хочу знать, что оставить в предсмертной записке главного героя нашей пьесы.

— Я не главный герой, я просто грустный мечтатель, что потерялся в материях своих фантазий.

Девушка протягивает мне руку, и я без всякого опасения беру её ладонь: она тёплая и мягкая, ощущающаяся очень живо, что немного удивляет меня. Мельпомена тянет меня куда-то вперёд, вглубь дома-особняка, а я, чуть пошатываясь, иду следом, стараясь сохранить равновесие. Сейчас у меня стойкое ощущение, что я направляюсь домой.

 Глава седьмая. Спасибо за ничто

Я не умею писать письма, честно говоря. Хотя о чём я, вообще мало что умел в этой жизни. Единственное, в чём я был хорош, — это создание своих миров, в которых мне посчастливилось найти спасение. Не могу сказать, что был хорошим сыном, не могу винить вас в том, что так не стал им. Мы все натворили слишком много, чтобы жить спокойно дальше: я — не оправдал ваши надежды, вы — не дали мне то, что помогло бы мне жить дальше.

Я ухожу, мама, папа. Ухожу насовсем, не нужно искать меня: всё равно не сможете найти. Ухожу туда, где могу чувствовать себя целым. Мам, не вини себя, пожалуйста, я знаю, что ты будешь упрекать себя, но не нужно. Единственное, о чём я посмею попросить тебя, — это развод с отцом. Ты красивая и ещё молодая женщина, ты можешь выбраться из этого состояния, чего я, увы, не смог сделать.

Знай, мама, что я счастлив сейчас. Наверное, впервые за последние пять лет. Напоследок хочу сказать вам: спасибо за ничто и за всё.

Твой грустный мечтатель.

Как лунное затмение, нас нет
Перед глазами, но все знают, где мы есть:
Мы заблудшие огоньки у дома на болоте.
playingtheangel x pyrokinesis

Гендерфлюидный геликоптер

09 Июн 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Газета «Изумрудная Магистраль». Стр 3

Колонка доктора Молохова В. И. – заслуженного врача, лауреата междунородной премени ВЖУХ, академика РАКЛ, специалиста в области парапсихологии, гирудотерапии,  этнофармакологии и гомеопатии, где он уже много лет отвечает на вопросы наших читателей. Письма доктору Молохову приходят со всех уголков нашей необъятной Родины, и это неудивительно, ведь за плечами у этого человека не только два высших оразования, многочисленные научные регалии и монографии, но и, что самое главное – миллионы поциентов, спасённых лично Молоховым!

Уважаемый Владимир Ильич, пишет вам пенсионерка из города Электроугри, зовут меня Виктория Семёновна, вместе с мужем Акакием мы воспитываем внучку 14 лет Соню, она сейчас в восьмом классе. Полгода назад, Соня залезла в интернет, и вернулась оттуда сама не своя. Она выкрасила волосы в зелёный цвет, и сказала, что теперь она веган и экозащитник, после чего она взяла большой мусорный мешок, и пошла в лес, весь вечер собирая в этот мешок разнообразные отходы. Мы с Акакием были по началу даже рады – не только плохому может научить голубой экран! Однако, через неделю Соня снова прочитала что-то в интернете, выкрасила волосы на этот раз в розовый, изготовила себе из простыни радужный флаг, и отправилась бороться за права секс-меньшинств. Так в нашем посёлке узнали о том, кто такие секс-меньшинства, а Соню отправили к школьному психологу. Впрочем, психолог сказал, что это нормально, через год, через два само пройдёт. Психолог порекомендовал проявлять поддержку и участие, и прописал глицин с валерианкой.

Соня перекрашивала волосы каждую неделю, и с каждой покраской волос переходила из одной субкультуры в другую. Мне это было не просто понять, в наше время такого разнообразия не было, поэтому, я попросила Соню объяснять мне все незнакомые слова и идеи. Оказалось, всё не так уж и сложно – раньше в магазинах было только два вида чая, зелёный байховый и чёрный мелколистовой со слоником на упаковке. Так вот, сейчас если в магазин зайти – там стоит целый стенд с чаем, не меньше ста сортов, но все они делаются из того же зелёного байхового и чёрного мелколистового, просто их насыпают в разные пакетики, добавляют синтетическую отдушку, и снабжают броской упаковкой, чтобы у покупателя была иллюзия того, что он пьёт каждый раз разный чай, а не всегда один и тот же. А делают все эти чаи на одном заводе. Так вот, в советское время из неформальной молодёжи были только хиппи и панки, и побыв немного в компании одних, немного в компании других, молодой человек разочаровывался, потому что исчезало разнообразие в жизни. А как объяснил нам школьный психолог, так быть не должно, ведь панки и хиппи – это важный общественный институт, подготавливающий к взрослой жизни тех, кого не взяли в пионеры. И мудрые инженеры человеческих душ взяли эти две субстанции – хиппи и панков, насыпали их в аккуратные пакетики с разными отдушками, и снабдили цветными коробочками с разными рисунками и названиями. Такой научный подход в построении общества, объяснил он, позволяет сбрасывать эмоциональное напряжение по разным каналам, и показал карту человеческого тела, на которой были изображены каналы, больше тысячи штук, объяснив, к какому каналу привязана какая субкультура. Я конечно ничего не запомнила, но успокоилась.

Но тремя днями назад произошло вот что: Соня снова перекрасила волосы в чёрный с серебристыми прядями, но на этот раз, не просто перекрасила, а уложила их в странную причёску – у неё из головы как бы росли лопасти. Сама она при этом оделась во всё чёрное. Я спросила её «кто ты теперь?», а Соня ответила, что теперь она всё поняла.

— Я гендерфлюидный геликоптер!

— Гели… что?

— Геликоптер, ну, вертолёт. Боевой. И гендерфлюидный.

— Это что, новая субкультура какая-то? Объясни, чем вы, вертолёты, занимаетесь? Сразу говорю, на митинг – не пущу!

— Не, это не субкультура а гендер. А чем занимаются боевые вертолёты – ну давай я тебе видео покажу… Совершают вертикальный взлёт и посадку, наносят удары по наземным и воздушным целям противника, маневрируют, могут зависать на низкой высоте на достаточное время для установления цели…

— Так, а ты причём здесь? Ты собираешься в лётчики идти? И управлять таким вертолётом?

— Нет, я и есть такой вертолёт. Гендерфлюидный боевой геликоптер. Я прошла тест в интернете, и прочитала описание – сразу же себя узнала! Оказалось, я всю жизнь была вертолётом. А я ещё думала, что со мной что-то не так! Но главный шаг уже сделан – я приняла себя как геликоптер, и поняла, как сильно это повлияло на мою жизнь. Мы, геликоптеры, видим мир не так, как люди, и часто считаем себя ненормальными, но это вовсе не так. Когда геликоптер осознаёт свою идентичность, он приближается к счастью!

Всё это было немного странно, обычно представители субкультур считают себя кем-то, похожими на людей, а тут вдруг вертолёт. Появилось ощущение, что в систему закралась какая-то ошибка. Эльфов, рептилоидов и вампиров я ещё могу понять – эти персонажи ходят, разговаривают, они похожи на людей, и вполне можно вжиться в образ. Но вертолёт?! А ещё страннее стало, когда я узнала, что гендер – это как бы пол. Только у современной молодёжи не два, а семьдесят два пола. И вот этот гендерфлюидный геликоптер как раз там семьдесят второй. У меня стали возникать нехорошие подозрения…

Если вертолёт – это пол, то какой бывает секс у вертолётов? С другими вертолётами? Как этот процесс у них вообще происходит, не опасно ли это. Впрочем, я узнала об этом на следующую ночь. В ночь после этой новости, мне спалось плохо, но под утро мне приснился сон. Я была боевым геликоптером МИ-25, и я летела с небольшим отрядом, из пяти таких же вертолётов, над складками гористой местности где-то в закавказье. Была кавказская ночь, воспетая Лермонтовым в многочисленных поэмах. Мой несущий винт почти бесшумно рассекал прохладный, пахнущей магнолией воздух. Мы шли к лагерю ассасинов, укрывшихся в пещерах с ящиками бомб и боеприпасов.

Мы шли выстроившись правильной гексаграммой, практически бесшумно, ориентируясь по радарам и спутниковым картам, на которых красными точками были отмечены предполагаемые боевые единицы противника. Всё это необходимо было уничтожить, и мы несли на своём борту смертоносный груз. Ликование от предвкушения скорой схватки переполняло дрожью мой фюзеляж. Кажется, это было моё первое задание… Мы обнаружили пещеру в кряжистом склоне скалы, и подошли к ней вплотную незамеченными. Когда нас увидел часовой, было уже поздно. Мы бросили в чёрную дырку, похожую на разработанный анус, несколько бетонобомб, и забетонировали пещеру вместе с ассасинами. Пенобетон при контакте с воздухом расширяется и затвердевает мгновенно. В момент бомбометания, я почувствовала странную, но очень приятную вибрацию в низу своего корпуса. Лишь проснувшись, я поняла, что это был оргазм.

Я стала изучать соответствующую литратуру, данные в интернете были скудны, однако, мне удалось выяснить, что гендер может передаваться генетически, и часто – через одно поколение. Я задумалась. А вдруг я – вертолёт? И всё это не минутное увлечение моей внучки? А власти от нас намеренно всё скрывали! Я представляла себя вертолётом, гордо зависшим в воздухе, и чувство непобедимого величия наполняло меня. А когда я представляла, что метаю зажигательные бомбы в танки противника, я почувствовала сильнейшее влечение, такое, какого я не испытывала даже к своему мужу. И я попросила Соню дать мне ссылку на этот тест. И, как и следовало ожидать, оказалось что я боевой гендерфлюидный геликоптер.

Следующей ночью я проснулась в три часа утра. Сони нигде не было, и я заволновалась. Одела сапоги, вышла во двор. Светила полная луна. В чём была, в сапогах и халате в цветочек, я вышла во двор, а потом и за ворота. Лунная дорожка вела в поле, и в атмосфере ночи царила такая безмятежность и такой мир, что я как-то интуитивно поняла, что с моей внучкой сейчас всё хорошо, но всё же пошла в поле, на всякий случай. В середине поля возвышалась груда железобетонных блоков, поросшая дикорастущей коноплёй, похожая на мавзолей. Я решила пройтись до мавзолея, вдруг Соня оказалась бы где-то рядом. Когда я увидела циклопическую пирамиду вблизи, у меня возникло желание на неё взобраться, что я и сделала – в молодости я увлекалась скалолазанием, и сейчас тоже могу!

На вершине зиккурата была маленькая освещённая лунным светом площадка, с какой-то разметкой, делящей её на четыре части. «Это же площадка для взлёта!» — поняла я. Но что делать чтобы полететь? Я вспомнила ощущения из сна – сильный ветер, обтекающий мою стальную грудь, мощные взмахи грозных крыльев моего винта, я – всадник апокалипсиса! Имеющий уши да слышит что дух говорит церквам! Се, грядет с облаками, и узрит Его всякое око и те, которые пронзили Его; и возрыдают пред Ним все племена земные. Вертолёт огневой поддержки,  вооружённый комплексами управляемого вооружения, значительно расширявшими его огневые возможности для поддержки сухопутных войск. И детей ее поражу смертью, и уразумеют все церкви, что Я есмь испытующий сердца и внутренности; и воздам каждому из вас по делам вашим. Война Судного Дня повторила положительный опыт из окончательного этапа вьетнамской войны, когда на практике было опробовано новое применение боевых вертолётов — борьба с танками. И когда животные воздают славу и честь и благодарение Сидящему на престоле, Живущему во веки веков, и для борьбы с караванами поставляющими оружие из Пакистана и Ирана.

Вобщем, Владимир Ильичь, я не буду долго описывать апокалиптические картины, которые развернулись перед моим взором – буду описывать дальнейшее кратко. Как я уже сказала, я была боевым вертолётом МИ-25, и летела над залитым лунным светом полем, моя внучка Соня летела рядом, в ровно выстроившемся клине бесшумных геликоптеров, двигающихся в лунном свете будто бы они плывут под водой. И действительно, в лунном свете плавали светящиеся кальмары и светящиеся электрическими разрядами мурены, рыбы удильщики и морское сало. Мы летели близко к поверхности рельефа, и в оптический прицел с прибором ночного видения, я запеленговала караван странных существ – это были своего рода кентавры, но вместо лошадиных тел у них были как бы такие блестящие мешки плоти, похожи на садовых слизней. Их сопровождало четыре танка неизвестной конструкции, и зенитная установка, которой управляло существо из заострённых веток. Их движение было размерено как ход часового механизма. Я зашла сзади, а Соня спереди. Мы залили пенобетоном их всех. Огромный бетонный куб, размером с гостиницу Космос, стоял посреди залитого лунным светом поля. Мы справились с заданием, и простые граждане могли спать спокойно.

Утром я проснулась в своей человеческой форме, и за кофе, сказала Акакию, что я боевой вертолёт. Акакий чуть не подавился конфетой «коровка», посмотрел на меня как на ненормальную, и сказал «Так, а ты-то куда? Какой ещё вертолёт?». Я объяснила ему, какой именно я вертолёт, и рассказала о битве с легионом демонов. Он мне не поверил. Я повела его в поле чтобы показать бетонный куб. Но бетонного куба нигде не было…

Соня объяснила мне, что бетонный куб сделан с помощью нанотехнологий, и тут же рассоздаётся, когда вертолёты улетают. Мне это объяснение показалось недостаточным, но делать было нечего – не могла же я убрать из своей памяти наш совместный ночной полёт, и битву с полчищем нечисти.

Но, Владимир Ильич, меня мучает тревога. Нормально ли то, что произошло? Я старый человек, и вдруг – оказалось что я боевой вертолёт. Как это так? Кроме того, меня очень беспокоит тот факт, что у нас с внучкой было совместное задание. Не является ли это запретной по законам Менделя близкородственной связью? Или на вертолёты не распространяются обычные законы?

Я буду очень благодарна, если вы ответите на мои вопросы, жду с нетерпением!

Ответ доктора Молохова В. И.:

Уважаемая Виктория Семёновна, здравствуйте! Большое спасибо вам за то, что вы написали столь подробный отчёт. Сразу же спешу вас успокоить – в вашем совместном полёте нет ничего ненормального, вертолёты, собранные на одном заводе, могут выполнять совместные миссии, и код ДНК не обрушит на них за это свой гнев. Если вы хотите подробнее узнать об этом, прочитайте «Священную книгу вертолёта».

Тема вертолётов в последнее время волнует общество – долгое время существование этого гендера не признавалось медициной по политическим причинам, и людям, которые заявляли что они вертолёты, ставили психиатрические диагнозы. Но сейчас, наконец, мы можем вздохнуть спокойно. Многие пожилые люди, люди зрелого возраста, только сейчас обретают свою гендерную идентичность, понимают, что они – боевые гендерфлюидные геликоптеры.

А вы знаете, почему так происходит? Попробую объяснить. Ничего не понимаю… И это офицеры? Говно какое-то… Пидоры, блядь. Родина им дала звёздочки! Носи, носи звёздочки, блядь, не хочу, хочу жрать говно! Так… ну я тебе щас лекцию прочитаю. Значит, японцы, перед Второй мировой войной, а именно — адмирал Ямомото, задумали расхуячить американский флот на Гавайских островах, то, что потом вошло в историю, как катастрофа в Перл Харбор. Слушай и запоминай. Командующий налётом на Перл Харбор был адмирал Нагумо. Средний офицер на самом деле, но исполнительный… исполнительный, безусловно, профессионал. Но без фантазии, у японцев вообще людей с фантазиями было немного. Фотографируйте Мурманский полуостров — и получаете te-le-fun-ken. И бухгалтер работает по другой линии. По линии «Библиотека». Тогда учебник будет проходить через улицу Герцена, через гастроном № 22, и замещаться там по формуле экономического единства. Субъект подобных изречений, бесспорно, Некто, Некто телесный, чей облик поколеблет и сотрет время. Титулы его разнообразны: можно сфотографировать Мурманский полуостров. Можно стать воздушным асом. Можно стать воздушной планетой. И будешь уверен, что эту планету примут по учебнику. Потому что не воздух будет, а академик будет! Он есть Ничто и Ничто; кто представлял его таким, исходил из ощущения, что это больше, чем Некто или Нечто. Точно так же Шанкара учит, что в глубоком сне люди равны Вселенной, Богу.

Прочитав ваше письмо, Виктория Семёновна, я задумался. Крепко так задумался. Я ведь тоже уже немолодой человек, и что-то так резко менять в своей жизни, с бухты барахты, не обдумав – мне это ни к чему. Однако, я всё же прошёл этот тест, и оказалось, что я – вертолёт, и всегда был им. Я всегда подозревал что-то такое, но эта область оказалась пробелом в моих медицинских знаниях.

Благодаря вашему письму, я углубился в тему, и теперь я могу сказать с уверенностью – я гендерфлюидный вертолёт! Я когда, знаешь, хорошее вспоминаю перед сном, как поебался я тогда вот, первый раз поебался, в деревне. Сила конуса законом властно действует высотным для поднятий горизонтом во полёте стилем вносным. Вот, на эбеновой лошадке-качалке, сидит королева сего пубертатного шабаша. Она увенчана жареной тушкой ягненка вместо тиары, закрыта вуалью из свежего сала и связок. Ее обнаженное тельце сверху донизу смазано кровью животных. Кушак из сердец покоится у нее на талии, мертвенные аорты, как юбка, болтаются вокруг таза, ребра свиньи свисают на нитках с маленьких, проткнутых кольцами грудок. Быть одной вещью неизбежно означает не быть всеми другими вещами; смутное ощущение этой истины привело людей к мысли, что не быть значит больше, нежели быть чем-то, и в каком-то смысле означает быть всем. Сходное заблуждение таится в словах того легендарного царя Индостана, который отрекся от трона и вышел на улицу просить милостыню: «Теперь у меня нет царства и царство мое беспредельно; теперь мое тел̂͟о н̻̈е при̳̞̕͞н̩̓а̛̭͂͟д̙͇̐̏л̟͍͖̀̋͒е̩̾͝ͅж̡͕̰͛̉̋и̯̻̑̿т̛̳̳͍̃͡ м̛͉͙̈́н̫̝̅͂е̖͙̠̃̄͘,̡̯̳͋̂̑ а͔̖̂̊ м̣̓̑͜н͉̦̩̀̓͒е̼͔̂͂ п̧͙̬̪͕̠͌̆̔̚͘͝р̹͈̝͇̜̥͆͆́̔͑͠и̠̜̩̝̥͊̂̄̒̀̆͜н̤͈̜͈̥̹̆̀͒̋̒͞ӓ̮͔̟͓̤̟́̑̐̏͗̚д̢̢͍͖͍̪͂̇̀̐̅̕л͖̘̠̞̆̑̏̏̄͘͜͟ё͚̱͕̣͖̖́̀̀͘͞͞ж̡̡̥̻̪̟̌̂͋̅̃̽и̡̘̺̰͙̐͛͂̑̃̆ͅт̧̛͈͉͙͖̜͛͗̃͋̈ в̛͔̫̜̖̦͙̉͛̇̈́͝с̱̟͚̠̬͍̏̓̎̔͗͘я̰͕̫̭͇̾͛̆̉͒̇͜ з̛̳̥̥͎͓̬̓́̈́͆͞ѐ̧̛̬̙̣̱̹̀͋͊͝м̡͓̳̭̺̙̍̃̒̅̎̚л͈̻̳̘̘̖̃̾̍́̎̚я̖̯̱͇̗͐̇̀̀̔̄ͅ»̧̗̹̝̲̉́̅́͜͠͝ .̠͖͕͖̦͆͐͗͑̂͜͞ ф̛̜̠̳́̋̚͢д͓̲͂͛ж̞̽п͓͑о̰̍к̧̦̥͆̃̌ӱ̤̦́͐̎͟лф̲̫̐͆д̲̖͇̂̊̎̓͜͟͡2̲͈̃̅53̬͉̌͋6й̩̙̰̑̆͘͟͝ф̨̢̛̩͗́͟͡ол̜̳̈́̚͞ͅдя̞̻̓̇̾͢ж̢̯̮̊͗̃ӑ̙п̧̫̌̈̚ͅо̤̤̅̉́͜о̥̻̽̅͌ͅд͙͔̾́я̢̄ж͚͉̾͌с̨̭̩̳̓͂̔̽ и̛̬͙̟͔̐̕͞л̛̮̼̃̚͟щ̧̣̈́́в̨͑а͉͍͎͙̃̈́͑͞ф̼̫̣̻̫͒̊͌͒͊84̡̰̫̳̈̉̓̚0͎̪̬̃̍̋ц͕͈̤̗̺̅͌̑͗͛ш̧͔̥̳̌͗̒̾̀͜м̲͉͚̠̎́̈́̒вч̨̦̙̤͖̊̐͗͐́щ̞͞ч͎̞̟͒̉̈м̪̤̮̘̏̂̐̋8̡̬̺̓̈́̏͠ͅ3̳͖̜̎͋̐̔ͅц̫͚̽͑̕͢34̠̦̖̃͌̕ѐ̱̩̜͗̒͜͠ш̱̬̝͂̍͠9̖͇̣̄͋̅5͇͎̳̈́̿̀-̨̛̻̭̘͐̓̾3̳͚̥̫̂̆̑̅3̹̤͂̕4̛̤̗̗̰͋͛̾0̤͑4̨̭͈̌̉̄-̖͙͙̍͊͠5̡̳̮̠̒͗̏̊9̡̰̇͑͛͟2̛̖̯͋45̡̯̻̓͜͠͝͞

Полупопутчица

07 Июн 2019 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

Зодческая Ученика

Зал ожидания. Попутчица явно не очень представляет, куда попала и куда собирается лететь. Так-то она неплохая дама, но ей явно не по себе, а нам явно не по пути. Мы с товарищем неторопливо беседуем с нею и друг с другом в ожидании нашего рейса. Временами то одного из нас, то другого выдёргивают работники таможни — «куда следуете», «какова ваша цель», «когда планируете вернуться», прочие блаблаформальности. Меня допрашивают долго и с пристрастием, я тоже не лезу за словом в карман, потому что знаю, куда и с какой целью, и возвращаться не планирую. Ещё дольше длится обсуждение — попутчицу отпустили куда быстрее. Таможенники выходят покурить, слышно, как они продолжают обсуждать мои ответы и в курилке, я даже начинаю волноваться, не попал ли я в список невыездных (к чему активно прилагал руку)… хотя нет, вру, я ни капли не волнуюсь, я просто накручиваю внутренний драйв, а так-то я знаю, что всё будет согласно моей Воле — даже если не так, как я полагал изначально.

Сотрудница турфирмы предупреждает, что дорога будет долгой и трудной, но всё застраховано, служба безопасности тоже не дремлет, техника надёжная, кислородные маски над креслом, спасательные жилеты под креслом, так что мы можем не волноваться. Это она зря: кто не готов к долгой и трудной, тот пусть лучше останется здесь, а нам с товарищем, старым перекати-поле, испытания только добавляют остроты.

В 13:00 мы пересекаем зону досмотра и оказываемся в новом помещении. Нотариус предлагает оформить завещание. «Какая Дурацкая Смерть, — крутится у меня в голове образ из анекдота. — Какая Дурацкая Смерть». Впрочем, с нею у меня всегда были вполне дурацкие отношения. «Завещаю скормить своё мясо тиграм в зоопарке, череп — отдать в музей, а с остальным поступайте согласно вашей испорченности Воле… дочь свою завещаю этому миру — надеюсь, вы намаетесь с нею так же, как со мной, ведь это Моя Дочь… на похоронах веселитесь, пейте и трахайтесь, кто будет грустен — тех гоните в шею». Уже предвкушаю, как будет ржать родня и нотариус, читая всё это, — жаль, я ещё собираюсь жить долго-долго, и эта бумажка скорее обратится в пепел, ожидая моей смерти, нежели будет зачитана на общем собрании родни.

Остался последний путь до трапа перед настоящей дорогой.

«Прими этот Напиток Забвения!» — «Что это, водка?» — «Что вы, разве я могу предложить леди водку! Это чистый спирт!» — «Я не буду это пить! Я хочу домой, я хочу к маме!» — «Мастер, что делать с нею?» — «Для этого и существует Ритуал. Уведите профана!»

Признаться, я ожидал большего. Я был готов к лезвию по руке и калёному железу на плечо. (Надо бы учесть на будущее, если вздумаем открыть собственную турфирму: искателям вроде нас это даже добавит адреналина, а остальные, как показала практика, отваливаются ещё быстрее.) Полупопутчица оказалась полупроводником, она показала хороший плохой пример — чего?.. Сначала я думал, что недостаточной готовности к трудностям и испытаниям. Потом — отсутствия твёрдости и целеустремлённости, плохого понимания собственных целей. Но нет, всё это мелочи, ключевое здесь слово — «доверие», потому что… Впрочем, как говаривал незабвенный Крош, «это НЕ НАША тайна».

А теперь помашем ручкой аэропорту: впереди уже вот они, мои новые старые древние знакомые, их имена «забыты давно», их сила «разрушит столпы и оборвёт дыхание всех живущих навеки», где там мой семейный альбом, чииииииз!!!

Дацан

07 Июн 2019 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

2009

Счастье дано
Повстречать иль беду ещё,
Есть только миг
За него и держись.
Есть только миг
Между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.

Это её любимая песня. Я пою её уже третий раз подряд, но сегодня она не засыпает.

Призрачно всё… —

начинаю я снова.

Она трясёт головой:

— Убда! Убда!

Я устал, но эту историю она любит не меньше «Мига».

— У одного индийского царя должен был родиться сын. Чтобы узнать его судьбу, он пригласил самых знаменитых мудрецов и учёных, и они сказали царю, что когда сын вырастет, он станет или величайшим царём, или величайшим мудрецом. И царь подумал: «Вот станет он великим мудрецом, и тогда он, конечно же, не захочет править страной. Кто же тогда станет моим наследником?» Он ведь был совсем не глупым человеком и понимал, что мудрецу неинтересна власть над людьми. И он решил, что, когда родится сын, он должен расти только в радости, веселье, играх, благородных занятиях, и его должно окружать всё самое лучшее. Чтобы он никогда не узнал, что такое страдание, и не догадался, что с этим миром что-то не так… Спишь?..

Она только тихонько посапывает в ответ.

2011

У неё есть подсвечник-Будда с садом камней. Она любит перебирать розоватые камушки, делая это с серьёзной сосредоточенностью шаолиньского монаха. Мелкая моторика рук, шуршание камней успокаивает и завораживает.

Ещё у неё есть деревянный Хотэй, он стоит на руках так же ловко, как на ногах, она вертит его то так, то сяк. Она легко отличает Будду от Хотэя, хотя и знает от меня, что Хотэй — это тоже такой будда, но не очень понимает этого парадокса и даже не очень задумывается над ним. Просто у Будды — шуршащие камушки, а Хотэй умеет стоять на руках.

Сегодня Хотэй отдыхает на столе, а она увлечённо возится на полу с садом камней. Я сижу рядом с нею.

— Дать! — требует она, указывая в сторону Хотэя. Я поднимаюсь и неловко переступаю через Будду. Моя нога чуть касается завитка его причёски, и вот отломившаяся голова уже лежит среди камней. Дочь с интересом её разглядывает, она ещё не поняла, расстроиться ли ей, что игрушка сломалась, или всё в порядке, и можно продолжать игру.

«Встретил патриарха — убей патриарха, — вспоминаю я слова Линьцзы. — Встретил Будду…»

— Я рассказывал тебе притчу про дзенского мастера и разбитую чашку?

— Нет, — говорит она.

— В детстве Иккю, который потом стал мастером дзен, разбил любимую чашку своего учителя, пока того не было дома. Когда учитель пришёл, Иккю спросил у него: «Учитель, а почему люди умирают?» — «Приходит время, и они умирают», — объяснил учитель. — «Учитель, — сказал тогда Иккю, — твоей чашке тоже пришло время».

Она передумала огорчаться и снова зашуршала камнями.

2014

— Может, песню?

— Нет, расскажи про Насреддина. Только которые не рассказывал.

— Я больше не помню про Насреддина.

— Тогда про монахов. Которые не рассказывал.

— Сейчас в голову что-то не идёт ничего. Ну ладно, слушай. Иногда учитель даёт монахам такие задачки, которые надо решить не головой, а каким-то действием. Спонтанным. Хотя ты пока не поймёшь…

— Рассказывай.

— Так вот, один учитель дал своим ученикам такую задачу: «Как звучит хлопок одной ладони?»

Она хлопает ладонью по кровати.

— Ну да, почти так, — смеюсь я. — Только совсем одной ладони, без ничего.

Она пытается резко сжимать ладошку, но звук получается неубедительным.

— Так вот, — продолжаю я. — Один ученик долго думал над этой задачей. И так пытался хлопать, и сяк, и с одной стороны обдумает вопрос, с другой, и буквально, и символически. А учитель всё недоволен. И однажды, после очередной попытки ответа, учитель говорит ему: «Если ты не ответишь и в следующий раз, то лучше бы ты умер». На следующий день он снова приходит к ученику и спрашивает: «Как звучит хлопок одной ладони?» И ученик сам хлопается на пол и лежит, как мёртвый. Учитель ходит вокруг него, разглядывает, а потом возьми да и скажи: «Мертвец из тебя, конечно, хороший. Но как же звучит звук одной ладони?» Ученик приоткрывает глаза и говорит: «Учитель, я ещё не решил этой задачи». За что получает палкой по спине. «Убирайся, мёртвые не разговаривают!» — кричит учитель.

Пауза.

— Спишь?

— Нет.

— Поняла?

— Нет.

— Может, тогда песню?

— Нет. Давай ещё про монахов.

2016

— Пойдём сегодня белочек кормить?

— Дааа!!!

— Это в Центральном парке, «Старая деревня».

Я изучаю карту.

— О, ещё там контактный зоопарк.

— Пойдём, пойдём!!!

— И на лодках можно покататься.

— Дашь погрести?

— Посмотрим. Только по дороге ещё в дацан зайдём.

— Что это?

— Буддийский храм. Я там тоже ещё не был. Как раз по пути от метро.

— Лаадно, — вздыхает она: для неё это просто лишняя задержка перед белочками, зоопарком и лодкой, но чаша радости от предстоящих приключений полна, ради этого можно и немного потерпеть.

В метро на сдачу нам дают юбилейную монетку с солнышком: кажется, это герб какого-то из городов России. Ей нравятся необычные монетки, я даю ей монетку с солнышком, она тоже солнышко — родилась в день Летнего Солнцестояния, и её имя буквально значит «Звезда по имени Солнце».

Архитектура дацана впечатляет, у нас в городе ничего подобного нет, похоже скорее на шумерский храм, чем на что-то из современного мира. Я слышал, что в оформлении принимал участие Николай Рерих. У входа нас ждут каменные львы, пока мы их разглядываем, я рассказываю ей о стихотворении Чжао Юаньжэня, состоящем из 92 слогов «ши», в котором говорится про десять каменных львов, купленных на обед поэтом Ши Ши. Она обнимается со львами, усаживается верхом (и кошек — а львы ведь тоже кошки, — и усаживаться верхом она тоже любит с малолетства, на её счету не только лошади и пони, но ещё осёл и даже верблюд), мы делаем фотки и идём крутить молитвенные барабаны тут же, во дворе. Я говорю, что под это можно загадывать желания, но ей нравится и сам процесс, она запускает сразу несколько барабанов, смотрит, как они вращаются одновременно, как постепенно затухает их вращение (в этом затухании, конечно, тоже есть глубоко буддийский символизм Сансары и Нирваны).

Потом мы проходим внутрь. В прихожей продают сувениры (она выискивает глазами все, где есть животные, благо тут таких много: львы, слоны, черепахи, обезьяны, змеи…), здесь же мы приобретаем бахилы и входим в основной зал. Людей немного. Очевидно, что только некоторые из них пришли сюда с религиозной целью, другие — скорее с туристической, культурной. Атмосфера сильно отличается от православных храмов: если там на «туристов» смотрят с подозрением и недоверием, то тут все гости воспринимаются завсегдатаями одинаково благосклонно. Мы обходим зал, снова вращаем барабаны, она ударяет в гонг и прислушивается к затихающему звону. Перед алтарём мы замечаем монетки, оставленные то ли как подношение, то ли как пожелание вернуться.

— Давай тоже оставим! — говорит она, достаёт из кармана монетку с солнцем и кладёт её перед алтарём.

— Давай, — соглашаюсь я. — Солнце — очень подходящий символ.

— Теперь мы можем идти к белочкам?

2018, весна

ОБЪЯВЛЕНИЕ

22 марта в 19.00 приглашаем родителей учащихся третьих классов на собрание по теме: «Знакомство с комплексным учебным курсом ОРКСЭ и выбор одного из модулей».

Администрация МАОУ СОШ №43

Обычно такие вопросы решаются родителями за детей, но в нашей семье так не принято.

— Завтра иду на собрание, где надо будет выбрать, какую религию ты будешь изучать в этом году. Это важный вопрос, отнесись к этому серьёзно.

Я скачиваю из Интернета все шесть учебников, мы просматриваем содержание, листаем. Несмотря на то, что у меня есть собственное мнение по поводу всех модулей и предмета в целом, я стараюсь подать их все максимально привлекательно.

— Это «Основы православной культуры». Православие — самая распространённая религия в нашей стране, надо хотя бы в общих чертах быть с ним знакомым.

Она смотрит на фото церквей и священников равнодушно.

— Это «Основы исламской культуры». В современном мире от отношений с исламскими странами многое зависит.

Она безучастна.

— «Основы буддийской культуры»…

— ОЙ, ЛОШАААААДКИ!!!

Это она про колесницу, в которой принц Сиддхартха покинул дворец.

— Я тебе рассказывал историю Будды, притчи…

— Тигрик! — не унимается она. — Божья коровка! Чепераха! Оленёнок!

— В общем, ты немного в курсе…

— Ещё лошадка!!! Да, давай этот!

— Да погоди ты! «Основы иудейской культуры». В какой-то степени мы с тобой к ней причастны — я на 1/8, а ты, значит, на 1/16.

— Не, давай буддизм.

— «Основы светской этики». Это без всяких религий, просто правила поведения и так далее.

— Ну лааадно, тоже сойдёт… Но лучше с лошадками.

— «Основы мировых религиозных культур»…

С горем пополам мы досматриваем остальное.

— Буддизм! — уверенно выносит она вердикт.

— Я предупреждал, что с этим могут быть сложности. Может, придётся повоевать. А если не получится с буддизмом?

— Ну, давай эту… Этику… Остальные совсем скучно.

— Или, может, «Мировые культуры»? Там хотя бы про все религии понемножку.

— Не. Остальные одинаково скучно.

2018, осень

Конечно же, повоевать пришлось. Но вот — сентябрь, и мы начинаем то, на что не без труда, но и без особых потерь удалось договориться со школьной администрацией: занятия по «Основам буддийской культуры» в домашних условиях. Она уже почти год ходит на конный спорт, поэтому для итоговой презентации выбирает тему «Кони в буддизме». Кантака, Хаягрива, Майдарай Морин, — мифологическая составляющая навевает на неё тоску. Зато когда мы говорим о лошадях настоящих — отношение буддистов к верховой езде, верховая езда в буддийских странах, притчи о лошадях, — она готова задерживаться даже внеурочно. Лошади — это тот ещё дзен.

2018, зима

Полгода, полные и рабочих моментов, и забавных ситуаций, и трудностей. И вот…

— Пап, я сдала! Почти полчаса рассказывала! Мне даже поставили пятёрку с плюсом! И написали в дневнике «Молодец!». Хотя другим оценки за это не ставят! И там ещё один мальчик из нашего класса сидел, он потом спрашивал меня, что такое буддизм!

Мы идём покупать мороженое. И ещё каких-нибудь вкусняшек, ведь я обещал.

А завтра я иду на почту, там нас уже ждёт грамота от дацана «за творческий подход и создание отличной познавательной презентации».

Теперь частица дацана будет и в нашем доме.

Заложники Хагиеля

13 Май 2019 Нет комментариев

автор: Андрей Зиминрубрика: Проза Tags: Андрей Зимин

Розовое масло (люблю розовый лимонад), синички и воробышки, лифчики юных дев, каблуки ночных бабочек, вода с городского фонтана, виагра и дым шпанских мушек – что только не используют некоторые люди, чтобы затащить в свой круг энергии Венеры! Косметика, парфюм, красная помада, чем ещё умеете пользоваться вы, мои беспечные голубушки? А тебе, отвязный оторва, зачем тебе розовая майка с английскими надписями – чтобы соблазнять пташек, да? Зачем тебе берет и помада, о старушонка, зачем прикрепил катафотку к колесу, дед? Всё это он, дух Венеры Хагиель. Томит сердце и пронзает его стрелой. Любовь, разлитая вокруг меня под Project Pitchfork.. Хотя сейчас я слушаю любимый тобой Ace of Base, у меня всегда твои мысли под эту музыку. Наверняка ты прилетал к Есенину, Микеланджело, Клеопатре и Кроули. Ты пасёшься возле публичных домов и секс-шопов, возле букетов роз и моей запачканной спермой рубашки. Наверное, ты скучал и радовался вместе с Джованни Боккачо, Сапфо и Эммануэль Арсан. А некоторые и вовсе соединяются с тобой настолько, что становятся Тобой в ритуале, съев в кульминации персик. Так ты и прилетел ко мне – стукнула синичка в окошко, и пригрезилось мне….

Сергей увидел обнажённую Ольгу в душевой кабинке напротив, она мыла волосы. В какой-то момент она оглянулась и увидела Сергея. Она вздрогнула и внутри её безбашно сконфузил смех. Она тут же поспешила к входу в бассейн и стала двигать ручку – верх и вниз – но дверь была заперта Хагиелем. Девочки, девочки, все на выход – громко сказала она, идя к кабинкам, что были справа от Сергея. Девочки вышли из кабинок и оглянулись на Сергея. “А!” – весело сказали они, а потом побежали к двери, ведущей к раздевалке. Но и она была заперта Хагиелем – безуспешно они дёргали ручку.

Сергей немного вышел из кабинки и посмотрел в сторону раздевалки – на него шли трое девушек. “Ахаха!” – засмеялась Настя и спряталась в кабинке справа от Сергея.

За прошедшее время Сергей узнал, что девчонки из литературного кружка, как заваривать чайный гриб, как выращивать душицу на подоконнике, чуть-чуть понял как отличить постмодерн от метамодерна и как делать лучшую смесь для блинов.

А через час по Хагивремени Настя читала ему стихи.

О, только б огонь этих глаз целовать

Я тысячи раз не устал бы желать.

Всегда погружать мои губы в их свет —

В одном поцелуе прошло бы сто лет.

Но разве душа утомится, любя.

Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя,

Ничто б не могло губ от губ оторвать:

Мы все б целовались опять и опять;

И пусть поцелуям не будет числа,

Как зернам на ниве, где жатва спела.

И мысль о разлуке не стоит труда:

Могу ль изменить? Никогда, никогда.

Какой отличный поэт – сказал Сергей.

Мы часто читаем в литературном кружке поэтов романтизма – сказала Настя. Она подошла ближе к Сергею.

У Серёги начал вставать. Ольга с улыбкой повернула голову влево. Настя спросила: “Ты хочешь, чтобы мы тебе почитали Пушкина?”

— У меня уже Александр Сергеевич Пушкин (Сергей имел ввиду свой член)

(а тем временем Хагиель, конечно же, украл у всех лифчики и трусы)

Настя сказала: “Что же нам с тобой делать, Хагиель?”.

Хагиель: пауза.

— Вставить Байрона в Бэлу Ахмадулину.

— Может быть Зинаида Гиппиус – сказала Ольга?

Хагиель: небольшая пауза

Серёга стал называть свой член Зинаида Гиппиус.

Здесь Настя стала удовлетворять Тютчева рукой, а наш читатель сам представит как это было под нашёптывание нам на ухо Хагиелем “Я памятник воздвиг себе нерукотворный” Пушкина.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит —

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус, и друг степей калмык.

Хагиель выжидает паузу.

Да здравствует Тютчев, Некрасов, Байрон и Толстой!

Хагиель выжидает паузу.

Да здравствует Бунин, Байрон, Бодлер и Шекспир!

Хагиель выжидает паузу.

Да здравствует Лермонтов, Мандельштам, Маяковский и Киплинг!

Сергей кончил. Теперь он стал Афанасий Афанасьевич Фет.

Мошонка Безумия

18 Апр 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Часть 1

Привет, оккультята! Я тян, пруфов не будет. Сегодня я расскажу вам об одном эпик-фейле, который недавно со мной приключился. Вобщем, не повторяйте ошибок…
Началось всё просто и даже банально — я нашла остроконечную шляпу и сфоткалась в этой шляпе и с метлой, на фоне кладбищенского забора. Получилось очень аутентично, я поставила эту фотографию на аву, и посыпалась куча лайков и восторженных комментариев, про то, что я выгляжу как самая настоящая ведьма. Мне было прикольно от такого внимания, потому что в школе на меня все смотрели как на дурочку, а тут вот как-то сразу добавилась куча интересных людей в друзья. Я подписалась на разные оккультные паблики, в том числе и на «Кабак Гебура», чтобы побольше узнать о ведьмах, и соответствовать имиджу. Стала фоткаться с чёрным соседским котом и картами таро, типа я шарю.
Из оккультных пабликов я узнала, что настоящие ведьмы слушают музыку, которая называется «Вичхауз» что означает ведьмин дом, носят только чёрное, и читают Алистера Кроули. Алистер Кроули мне понравился, настоящий оккультист — жалко что мы с ним живём в разное время, было бы интересно с ним пообщаться. Самые сочные высказывания Алистера Кроули я стала публиковать у себя на стене, сопровождая их подходящими по атмосфере треками в стиле «Вичхаус».
В комментариях стали отписываться очень умные люди, и из содержания их комментариев, я узнала о творчестве Лавкрафта, о магии хаоса, о тифонианском потоке и о том, как правильно устраивать шабаш на Вальпургиеву Ночь. Оставалось только понять, где взять чёрного козла — я живу в городе, и козлов тут, разумеется, никто не держит. Но похоже, мне не суждено в эту вальпургиеву ночь устроить каноничный шабаш.
Однажды мне написал странный человек, оккультист и поэт. Внешне он был похож на Хармса и Лавкрафта одновременно. Он методично лайкнул все мои фотки в волшебной шляпе, с котом, и с метлой, и написал мне что я богиня какого-то там древнего культа. Он сказал, что он помнит меня со своего прошлого воплощения, в котором он был, собственно говоря, верховным жрецом, и он обещал мне, что при помощи специальных жертвоприношений и ритуалов, он воскресит во мне память о моём прошлом величии. Этот странный демонический человек стал присылать мне свои стихи, о тайных древних культах, о безумной колдовской луне и о сущностях, что ждут за Великим Пределом, сущностях, которых не может представить человек с здоровым воображением. Он рассказал о безднах, населённых хтоническими чудовищами, которые никогда не видели света. О мрачных культах дегенеративных божеств, которым поклоняются безумные дикари, принося им человеческие жертвы. Он рассказал о храмах, погребённых подо льдом Антарктиды, и о разумных грибах, летающих на космических кораблях, сделанных из очень плотной энергии. Это всё было очень интересно.
А ещё этот человек пообещал, что как только я вспомню себя, он раскроет врата в другое измерение, и мы попадём в город, с циклопическими строениями немыслимой архитектуры, где рассветы и закаты преломляются в перламутровых шпилях, и создают такую причудливую игру света и тени на глыбах мрамора и базальта, что кажется, будто бы Древние Боги никуда и не уходили оттуда — и мы войдём в храм, где мне уготован трон — и я буду тысячу лет править полулюдьми-полурыбами. Это было забавно, и я решила ему подыграть, отвечая так, будто бы мне возвращается память.
Но с приходом весны, этот странный человек как будто бы обезумел. Он стал писать очень много и очень часто, требуя, чтобы я отвечала ему сразу — стоило отвлечься на полчаса, как личка была завалена кучей сообщений «Ты где?». Однажды он написал мне, что хочет чтобы я начала с ним встречаться, и добавил, что знает где я живу. Я решила превратить эту неудобную ситуацию в шутку, и ответила ему, что буду с ним встречаться, только если он отрежет себе яйца, сделает из них кошелёк, и подарит мне. Я как раз читала в это время про культ Кибелы, жрецы которой оскопляли себя в экстатическом безумии. Я была уверена, что после такого ответа, он либо отвалит, либо напишет мне «КЕК, ЛОЛ!», и мы просто поржём.
Шутка оказалась неудачной. Этот странный дядька перестал мне писать, и я уже с облегчением подумала, что он отвалил, но через несколько дней мне в дверь позвонил почтальон, и сказал что на моё имя пришла посылка. Я распаковала коробку, и в ней оказался кошелёк, сделанный из дублёной мошоночной кожи. Это было довольно жутко, сначала я бросила кошелёк на пол, и мне захотелось немедленно выкинуть его. Однако, затем мне стало любопытно, потому что на коже была нанесена какая-то татуировка. Я взяла кошелёк в руки и внимательно рассмотрела. На мошонке был татуирован какой-то сигилл, и надпись на непонятном варварском языке. От этой надписи исходило ощущение запредельного ужаса, казалось, что в нём зашифровано то, чего лучше не знать. В кошельке было что-то.
Я открыла его, и оказалось, что там лежит клочок бумаги и серебрянный ключ странной формы. На клочке было написано «Это моя мошонка, как ты и просила. Используй ключ, чтобы открыть врата!». Я внимательно рассмотрела ключ. Его формы были какими-то дикими и неземными, такое не могли изготовить люди. Металл зловеще блестел и обжигал холодом руку. Я убрала ключ обратно в кошелёк, и спрятала его.
Ночью я долго не могла заснуть, мне казалось, что кто-то тяжело дышит под дверью, я слышала топот маленьких лапок и чавканье слизи, ветер зловеще завывал, а в окно билась ветка дерева. Пересилив свой страх, я провалилась в сон. Во сне я услышала визг дьявольских флейт, и увидела тусклый свет, исходящий сразу со всех сторон. Сначала кроме этого света не было ничего, но потом появилась процессия существ. Я не знаю, как описать этих существ. Это были какие-то гротескные уродцы, с перекрученными конечностями, щупальцами, перепончатыми крыльями и фаллоподобными хилицерами. У некоторых из них были фасеточные глаза, некоторые были сросшимися в разных местах, как сиамские близнецы. Вой дьявольских флейт и бой барабанов нарастал, сливаясь в однородный, леденящий душу гул, существа шли бесконечной цепочкой, вскидывая щупальца в приветственном жесте, шурша кожистыми крыльями и чавкая слизью. Над процессией показалась колоссальная фигура чего-то омерзительного и запредельно ужасного — оно клубилось во мраке, щупальца бились в экстатическом экстазе, этот жуткий колосс непрестанно что-то жевал, а из самого центра переплетения щупалец мне прямо в душу смотрел ужасающий глаз.
Проснувшись, я обнаружила, что у меня стало много седых волос. Меня всё время тянет достать этот ключ из мошоночного кошелька, подержать его в руках, поиграть с ним. Но при этом, меня пробирает дрожь от воспоминания о богомерзких нечестивых созданиях, шевелящих во мраке щупальцами, об их зловещем божестве и его ужасающем взгляде. Реальность стала тонкой и похожей на затянувшийся кошмар. Я уже неделю не сплю. Судя по логике квестов, теперь я должна найти скважину, к которой подойдёт этот ключ, и отправиться в путешествие, в этот город с циклопическими строениями и перламутровыми шпилями, где живут полулюди-полурыбы. Но я не знаю, где искать, и существуют ли эти врата вообще. Безумие крепчает. Всю ночь напролёт я слышала какие-то звуки за дверью, идиотическое бормотание, склизские ритмичные шлепки и взвизгивания флейт. Кажется, они пришли за мной. Сейчас я встану, и открою им дверь…

Часть 2

Привет, оккультята, я снова выхожу на связь! Недавно я написала пост о кошельке из мошоночной кожи, в котором лежит загадочный серебрянный ключ. Наверное, вам интересно, что же со мной случилось дальше. Что ж, вы будете удивлены…
Я сидела в своей сычевальне, сжимая в руках кошелёк из морщинистой кожи, на которой был татуирован жуткий сигилл и надпись на варварском наречии. За дверью скреблось и похрюкивало, я выкурила 5 пачек сигарет, а в голове появились голоса. Это было похоже на то, как когда крутишь ручку радиоприёмника, и иногда среди разрядов молний и белого шума, становятся слышны обрывки радиопередач, которых на самом деле нет. Полярники зовут этот голос Грейс. Говорят, его начинают слышать люди, слишком долго пребывающие в одиночестве в условиях крайнего севера. Этот голос говорит о таких вещах, что вся предыдущая жизнь кажется человеку лишь сном, и если голос позовёт, он готов оставить свою службу на метеостанции, и уйти в белый гул, навстречу богам льда и снега, навстречу северному сиянию, навстречу Грейс…
Этот голос позвал меня. Когда я собиралась, я подумала, что наверное, моё тело найдут через 350 лет, где-нибудь в тундре, глаза будут открыты, и в ледяных зрачках будут танцевать отблески северного сияния. Поэтому, я оделась как на северный полюс — у меня как раз был свитер с оленями, мохнатая шапка и мохнатые сапоги. Я взала зарядку для телефона, деньги, паспорт и кошелёк из мошонки с загадочным серебряным ключом. Когда я выходила, какие-то тени в подъезде метнулись за мусоропровод. За мной громко лязгнула старая железная дверь.
Многоэтажки дышали холодом и отчаянием. Они были похожи на гнилые зубы какого-то мёртвого гиганта, и я остановилась, чтобы посмотретьна них. Улицы были пусты и безлюдны, горела всего пара окон. Город спал. Я стояла и смотрела на них, снежные вихри раскачивали провода со спящими воронами. Вдруг я увидела одинокую фигуру человека, который куда-то шёл метрах в ста от меня. Этот человек был высок и невероятно худ. Он оглядывался, проверяя, не следит ли кто-нибудь за ним.
Этот человек меня не заметил. Он подошёл к одной из многоэтажек, и его руки и ноги стали удлинняться. Он начал карабкаться по стене, превратившись в огромного палочника. От ужаса у меня перехватило дыхание. Палочник вскарабкался на крышу многоэтажки, и перепрыгнул на другую. Он полз в мою сторону. Матюгаясь, я побежала прочь. Метро ещё не открылось, я не знала, где прятаться.
Добежав до круглосуточного магазина, я купила сигарет, и немного подождала внутри, пока не откроется метрополитен. Прикинув, с какой скоростью ползает этот палочник, я поняла, что вагон метро он обгонит, а прятаться под землёй получится только до закрытия. Однако, теоретически, была возможность спастись — этому существу нужны были многоэтажки, чтобы прыгать с крыши на крышу, так что, нужно было всего навсего уехать в район с малоэтажной застройкой. Но я не знала, какой район выбрать, поэтому, просто кружила по кольцевой, и ждала, что вселенная даст мне знак.
Внезапно моё внимание привлёк спящий мужчина в неброской одежде, с телефоном Моторолла в руке. Его вид был предельно измождённым, будто он всю ночь убегал от ползающих по домам палочников. Он спал, уронив голову на грудь, а из его уха торчала маленькая красная ленточка. Осторожно, чтобы не разбудеть его, я потянула за ленточку. На ней был узелок, с маленькой биркой. На бирке было написано «Тяни ещё!». Я потянула ещё, мужчина с Мотороллой пошевелился и издал странный стон. Но на ленточке появилась ещё одна бирка, с надписью «Дальше!». Тогда я стала тянуть дальше. Очень долго тянуть. Я не понимала, как эта лента могла поместиться в его ухе — тут явно была какая-то магия, ну не мог же этот человек носить рулон красной ленты внутри головы! Показалась новая бирка, на ней было написано «Москва-Петушки». Я подумала, что сейчас будет знак, и потянула ещё. Вытащилась четвёртая бирка. На ней было написано «А теперь вали отсюда!!!».
Я поняла — это был знак. Доехав до Площади Ильича, я, оглядываясь на многоэтажки, добежала до вокзала пригородных электричек. Внезапно я почувствовала нечто странное — у меня зачесалось влагалище. Это было очень невовремя. Зуд был каким-то странным и эзотерическим. Наверное меня заколдовал тот мужик с Мотороллой, подумала я. Я взглянула на кошелёк с сигиллами и серебрянный ключ, но они не подавали сигналов. Зуд нарастал, мешал думать, и мне было необходимо срочно его унять. Почему-то я подумала, что помочь справиться с зудом может свежий и холодный огурец.
В супермаркете я выбрала огурец без пупырышков, достаточно длинный и идеально ровной формы. Кассирша пробила его с безучастным выражением лица. Я то думала, она будет на меня странно смотреть — много ли людей с утра пораньше приходят в магазин, чтобы купить себе один огурец? Я закрылась в кабинке туалета, чтобы применить огурец по назначению. И тут случилось странное. Влагалище откусило кусок огурца, и стало с хрустом его пережёвывать. На огурце остались следы мелких острых как бритвы зубов. Я еле удержалась от того, чтобы не закричать от удивления. Зубастое влагалище ело огурцы! Видимо, этот зуд был пробуждающимся чувством голода… Огурец помог немного утолить этот голод, но я быстро поняла, что зубастое влагалище требует другой пищи.
Тогда я зашла в парочку эзотерических пабликов, и стала рассылать случайным адептам сообщение о том, что я желаю срочно приобщиться к тантре левой руки, и постичь тайны XI градуса. Мне сразу же написали в ответ десятки взбудораженных таким предложением мужиков — я выбрала одного из них, который жил в Петушках. Спустя час, я уже звонила в его дверь.
Маленькую квартиру в двухэтажном доме заволокло маслянистым одуряющим дымом благовоний. Пахло какими-то специями, блевотиной и старыми книгами. На советских фотообоях с берёзками висели портреты Кроули, Блаватской, Кеннета Гранта и картины Рериха с гималайскими пейзажами. Меня встретил коренастый лысеющий мужчина, с кудрявой библейской бородой и безумными глазами. Он явно был под веществами. Он предложил мне вина из картонной коробки «Каждый день», и я немного выпила. Он представился именем какого-то демона, я не запомнила, потому что мне это было не важно. Я испытывала жуткий голод, который срочно надо было утолить, и поэтому, я быстро скинула с себя всю одежду, и побросала её в угол. В квартире было очень много книг. Я подумала, что надо будет взять парочку, когда буду уходить.
Библейский демон и знаток тантры видимо не был готов к такому повороту, что я разденусь сразу на пороге, поэтому, он залпом высосал всю коробку вина, расправил бороду, и тоже скинул одежду. Я подумал «Правильно сделал, что выпил, так будет гораздо легче». Я встала на четвереньки, и скомандовала «Начинай!». С обречённым видом ягнёнка, которого ведут на заклание, он пристроился ко мне сзади. Кажется, он подсознательно чувствовал, на что он идёт, но разве мог он противиться моему зову?
Он успел сделать несколько толчков, перед тем как зубы впились в его плоть. Я ожидала услышать его крик, однако, крика не последовало. Он просто упал на пол, как мешок с картошкой, закатив глаза. Зубастая вагина пережёвывала и переваривала добычу. Я свернулась калачиком и мне захотелось спать.
Но я всё же пересилила сон, потому что мне было интересно — что же случилось с несчастным тантриком? Он лежал на спине, закатив глаза, как в экстазе сильнейшего оргазма. Он был явно жив, но глубоко спал. Я осмотрела его промежность — всё было откушено под корень, очень ровно, но крови вытекло совсем чуть чуть. Я поняла — мои новые зубы выделяют специальный яд, парализующий жертву, это было удобно — у меня было время, чтобы одеться и уйти — кроме того, это было довольно гуманно, ведь яд останавливал кровотечение, а значит, он не умрёт от кровопотери. Хотя, когда он проснётся, ему будет немного грустно… Мне нравилось смотреть на его спящее блаженное лицо, и я поцеловала его на прощание. Перед тем как уйти, я взяла с собой несколько интересных книг.
Голод быстро вернулся, моя трапеза оказалась слишком маленькой. Благо, в желающих посвятить меня в тантру недостатка не было. Они писали и писали мне, один за другим. Я отвечала всем. Теперь ни один оккультист не мог быть в безопасности. Меня забавляло, что некоторые из них, предвидя свою судьбу, говорили мне о мрачных сторонах архетипа Великой Матери, сравнивали с древними богинями, которым приносили кровавые жертвоприношения. Я просто улыбалась им в ответ. Ни один из них не написал мне после этого, хотя я много раз видела, как кто-то из них появляется онлайн. Наверное, они стеснялись.
Я поняла, что питаясь оккультными фаллосами, я быстро крепну и набираюсь сил. Мои глаза приобрели блеск, а походка легкость, будто бы на ногах были крылатые сандалии, а не пушистые сапоги. Мне не нужно было спать, палочника я уже не боялась — я уже знала, что встретив его, я обращу его в бегство своей силой. Так прошло несколько дней. Я уже стала чувствовать, что эзотерики никогда не закончатся — бесконечная вереница хрущёвок, книжных полок с оккультной литературой, реки коробочного вина… Не знаю, что наделило меня волшебными зубами — то была магия серебряного ключа, или мужик с ленточкой в ухе наколдовал, но это было явно то, о чём я всегда мечтала. То были счастливые дни моей жизни — однако, сжимая в руках сморщенный кошелёк с серебряным ключов внутри, я думала — куда мне пойти дальше?
И вот однажды, мне пришло сообщение от оккультного поэта, того самого, похожего на Лавкрафта и Хармса одновременно, того, кто подорил мне морщинистый кошелёк. Он написал мне «Няша, ты накушалась?;)» и подмигнул смайликом. Я задумалась — что же ему ответить…

Часть 3

Привет, оккультята! Третья серия немножко задержалась, потому что тут случилось непредвиденное. И так, я остановилась на том, что загадочный оккультист, похожий на Лавкрафта и на Хармса одновременно, сделавший для меня кошелёк из своих яиц, написал мне «Няша, ты накушалась?;)». Перед этим я основательно подкрепилась магуйскими хуйцами, но по инерции, мне хотелось съесть ещё. Один раз начав питаться таким образом, трудно остановиться.
Спустя несколько минут, он написал «Приезжай к нам в храм, я покажу тебе, как пользоваться ключом», и скинул адрес каких-то складских помещений на окраине Москвы. Логика квеста звала отправиться туда, однако, мне не хотелось спешить. «Хорошо, перекушу ещё по дороге, и заеду». Ну вы понели, что именно я хотела перекусить… Путь до складских помещений предстоял неблизкий…
Я выбрала мага, который находился более-менее по пути. По моим прикидкам, весь процесс должен был занять совсем немного времени, но в этот раз всё получилось не так как всегда. Мне открыл дверь симпатичный молодой человек в пилотке и с холёной боярской бородой. Странности начались сразу — вместо того, чтобы представиться именем библейского или гоэтического демона, или на худой конец, античного бога, он сказал, что его зовут Александр. Это было необычно, это было странно. А потом стало совсем странно, когда он вместо коробочного вина налил зелёный чай, в фарфоровые китайские чашки, из пузатого медного самовара драконами. В ответ на мой немой вопрос, как он это пьёт, он ответил «Моя печень была на войне, она пережила кислотные дожди, ковровое бомбометание и радиацию — и с тех пор я пью только зелёный чай. И вам советую».
В квартире было чисто, даже слишком чисто. Как будто бы в ней не жили постоянно. Вещей было мало, книг не было. Ещё меня настораживало то, что этот человек говорил с каким-то заморским акцентом — не очень заметным, его речь была правильной, даже слишком правильной. Тут-то мне следовало бы прислушаться к своей интуиции, и уйти, однако зелёный чай сделал своё дело, и после третьей кружки я почувствоала, как меня прошибает пот, разум несётся куда-то вдаль как бешеный скакун, а в грудной клетке порхают маленькие волнистые попугайчики.
— Ну что ж, Вавилонская Блудница — давай я познакомлю тебя со своим Великим Зверем!
Ну, наконец-то, подумала я, допивая уже пятую по счёту чашку чая. Мы прошли в комнату, с потолка свисал ловец снов, в центре комнаты стояла кровать с причудливыми кованными завитушками в изголовье, на подушках и одеяле цвели бело-розовые лотосы, одеяло было заправлено очень ровно, и кажется, накрахмалено. На нём даже виднелись стрелочки. Вот тут-то любой нормальный человек дал бы дёру. Только у маньяка, ужасного извращенца с самыми гадкими фантазиями, могут быть накрахмаленные одеяла со стрелочками! Но я уже слишком верила в себя, так легко расправившись с десятками оккультистов, чьи гениталии бесследно растворились в моих недрах. Я присела на краешек кровати, а Александр, хитро взглянув на меня, сказал:
— Но для начала, давай поиграем. Видишь вон те розовые пушистые наручники? Мы будем сковывать ими друг друга. Сначала ты прикуёшь меня, а потом я тебя. Мы будем щекотать друг друга вот этим пером павлина. Как ты знаешь, в алхимии фаза павлиньего хвоста занимает центральное место. Это стадия, на которой алхимик приходит к непосредственному осознанию своего астрального тела, это — преломный момент. Ранние алхимические тексты (в частности Rosarium philosophorum) дают такую картину алхимии души с параллельным описанием напряженных работ на физическом уровне. Таким образом, духовное развитие алхимика шло рука об руку с реальными физическими операциями. В ходе таких операции (многие детали которых сохранились до сих пор) происходили изменения формы и цвета содержимого запечатанной колбы, соответствовавшие внутренним изменениям на уровне алхимии души, этапы которой выражены символами птиц. Первая птица — Чёрный Ворон, связанный со стадией нигредо, или работой в чёрном. Это первая стадия великого делания, первая встреча алхимика со своим внутренним космосом, она описывается как погружение во тьму, сознательное отсечение от внешнего космоса. Вторая стадия — Белый Лебедь, птица, скользящая по поверхности души, это первое озарение белым светом духовного мира. Третья птица — Павлин, и из рассматриваемых пяти птиц эта — самая важная, и поэтому на символизме Павлина я предлагаю остановиться, и рассмотреть его более поднобно, тем более, что две следующие птицы — Пеликан и Феникс, по сути своей лишь отражения первых двух — Пеликан есть опыт очищения тела, а Феникс — окончательное освобождение от его пут. Мы будем считать, что у нас эта стадия алхимического делания, в символической форме, займёт 45 минут — стандартное время для лекции.
С этими словами он нажал кнопку на таймере, побежал обратный отсчёт.
Всё это время Александр расхаживал из стороны в сторону, как профессор, ведущий лекцию, задумчиво поглаживая свою бороду, так, будто бы именно из своей бороды он доставал все эти пышные алхимические метафоры — и я не заметила, как он успел при этом полностью разоблачиться, оставшись только в пилотке и в тонких очках. «Великий Зверь» у него был и впрямь великим, и я подумала, что ради такой-то трапезы можно и подождать, простив человеку его маленькие чудачества. Он вручил мне павлинье перо, и улёгся на кровать. Я защёлкнула на его запястьях розовые наручники. «Стоп слово — Арктогея!» — сказал он, и закрыл глаза.
Мне раньше не приходилось щекотать людей павлиньими перьями, и сначала я решила внимательно рассмотреть тело Александра. На широкой груди кустились кудрявые волосы, почти такие же густые, как и его борода. Я робко начала щекотать его павлиньим пером, начав с пяток, ожидая, что он начнёт смеяться или дёргаться, но Александр лежал, твёрдо как кусок скалы. Лишь мерно вздымающаяся и опадающая грудь говорила о том, что он жив. Глаза его были полуприкрыты, он ловил кайф. Я прошлась пером снизу вверх по всему телу, затем обратно. Потом ещё раз и ещё. Вдруг Александр тихонечко запел. В начале мне было трудно разобрать, что он поёт себе под нос, но оказалось, что он напевает Стеньку Разина.

Из-за острова на стрежень
На простор речной волны
Выплывают расписные
Острогрудые челны.

На переднем Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет
Он, веселый и хмельной.

Почему-то, эта песня подействовала на меня гипнотически — мне казалось, что Александр — это огромный, исполинский кот, который лежит, и мурлыкает. Запищал таймер. Я отстегнула наручники, Александр был довольным и раскрасневшимся, как после хорошей баньки. «Ещё чайку?» — предложил он. Мы выпили ещё чаю. Самовар был бездонным.
Александр приковал меня наручниками к кованному изголовью кровати, взял в руки перо, и начал выписывать им в воздухе восьмёрки. Какое-то время ничего не происходило, и тут он заговорил:
— Я вот что скажу: вообще не понятно, как можно не любить стволы родных берез? Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей природы? Не понимает ее красоты? Ее заливных лугов? Утреннего леса? Бескрайних полей? Ночных трелей соловья? Осеннего листопада? Первой пороши? Июльского сенокоса? Степных просторов? Русской песни? Русского характера? О детстве всегда приятно вспоминать. Мы жили в Быково. Дачные места. Сосны. Аэродром. Помню, когда я его увидел года в три, там страшно и трудно было разобрать что где — где небо, где блестящие на солнце дюралевые плоскости. И все ревело, так что земля тряслась. А отец держал меня за руку. Мы жили в двухэтажном доме с котельной внизу, с чердаком наверху, и с крыш текло весной, висели метровые сосульки, и жильцы, привязавшись веревками, скидывали снег. Двор был большой, но остальные пять домов были одноэтажными. В них коммунальные квартиры. И детей было много. И много интересного пространства: помойка в одном углу двора, крыши, сараи, бузина, и она подпирала сараи, и в сараях, «сараи — могилы различного хлама» (И. Холин). Это верно, там был хлам и сундуки, банки и тряпье, и дверцы, и замки, висячие замки, а потом огороды. Огороды, разделенные по-справедливому, по-народному, и там росло все, что могло расти — морковка, лук, репка, редиска, помидоры, цветы, георгины, гладиолусы. А летом — гамак между сосен. Сосны высокие и скрипели, а земля была мягкой от хвои. Так вот. И было одно переживание в пяти- шестилетнем возрасте…
На этом месте Александр сделал небольшую паузу, чтобы глотнуть чаю, и я почувствовала, что мне неистово хочется в туалет — чаю было выпито просто немеренное количество, и до меня стало доходить, в чём состоит его хитрый план — он хотел, чтобы я обоссалась, под его монотонное вещание. Я попыталась вспомнить стоп-слово. «Арктика!» «Антарктида!» «Антарктика!». Ничего подобного. Он поправил очки, и продолжил.
— Так вот, было такое переживание в детстве. Мы просыпаемся, Игорь открываю форточку, я задумчиво лежу на кровати, спрашиваею: «А вот где у нас Омск находится?» Игорь говорит: «Ну, где: на югах Сибири. Рядом с Казахстаном». — «Казахстан рядом у вас? А что если казахи ветер отравили? Они же могут ветер отравить! Ну-ка, срочно форточку закрой: ветер отравленный!» Причем, на полном серьезе: испугался страшно, начал по комнате ходить. «Казахи, блин, ветер отравили — как же я пойду? Так оно и есть, точно. Я знаю, у них есть камышовые люди. У них есть озеро Балхаш, и там в больших количествах растет тростник, камыш. И там живут тростниковые, камышовые люди, которые никогда не высовываются, только через трубочку дышат. А посередине Балхаша есть огромный остров, где живет гигантский, исполинский кот, которому все они поклоняются. Блин, камышовые люди кругом, что же делать? Они же нашествие могут устроить! Это ведь все — нам тогда конец! Если камышовые люди вылезут — и на нас полезут со своим котом! А кот огромный, три метра ростом!»
Дальше Александр что-то вещал. Он говорил о мудрости котов, о том что кот является органичной частью своего рода, он не ОППОНИРУЕТ ему — в отличие от человека. Человек — частичка человеческого рода, но он воспринимает это не с котовым спокойствием, а выёживается и вибрирует, тем самым делая себя несчастным. Немного подумав, он добавил, что по Аристотелю, то, что может двигаться само (например, животное или МЫСЛЬ), является более высшей формой по отношению к тому, что само двигаться не может (например, растение или КАМЕНЬ). Соответственно, кот круче кирпича. В таком духе он разглагольствовал о мудрости котов очень долго. Таймер почему-то не срабатывал, видимо, он сломался. Я попыталась вытащить руки из наручников, но ничего не получилось, они только выглядели декоративными, но держали, как самые настоящие. И тут мой взгляд случайно упал на соседнюю многоэтажку, которую было видно в окне. По многоэтажке неспеша полз огромный палочник.
Я попыталась обратить внимание Александра на палочника, но тот, довольно поглаживая бороду, продолжил рассказывать про кота в себе как непознаваемый феномен. Палочник прыгал с крыши на крышу, и он приближался. Сейчас что-то будет. Я увидела его колючую морду с антеннами в окне. Он как будто подмигивал. Немного поковырявшись с защёлкой, палочник открыл окно, сократил длинну своих членов, и вошёл в комнату. Александр, наконец, заметил его, и невозмутимо поздоровался. «О, а вот и вы! Мы как раз вас и ждали. Чай в самоваре, проходите, мы уже заканчиваем».
Палочник отряхнулся, и принял форму человека. С удивлением я узнала того самого оккульного поэта, который пожертвовал для меня своей мошонкой. С ещё большим удивлением, я увидела, что его яйца на месте, и на них — точно такая же татуировка, как и на моём кошельке.
— Объясните пожалуйста, что всё это значит? — обратилась я то ли к Палочнику, то ли к Александру, я уже и сама не понимала.
Палочник улыбнулся, и сказал:
— Ну что, не заебал он тебя своей философией? Это у нас такой обряд, посвящение в пионеры. Традиция такая. Начну с простого — яйца я отрастил заново, татуировку пришлось переделывать, она ещё свежая. Теперь несколько слов о том, как я это сделал. Как известно, насекомые отличаются повышенной способностью к регенерации — богомолы и палочники способны отращивать себе новые конечности, более того, при сильной надобности, палочник в состоянии отрастить себе новый мозг. У богомолов есть примечательное свойство — после совокупления, самка испытывает непреодолимый голод, и может откусить голову самцу — впрочем, тот продолжает совершать все нужные для продолжения полового акта телодвижения, как ни в чём ни бывало. Но все эти факты общеизвестны. А вот сейчас я раскрою тебе первую эзотерическую тайну. (Он сделал многозначительную паузу, во время которой Александр сбегал за самоваром и чашками). Существует пещера, в которой растёт необычный сталактит из неизвестного науке грибка. С него медленно капает вода, содержащая в себе эликсир, делающий того, кто его выпьет, практически бессмертным — он может регенерировать разные части тела, удлиннять свои конечности, и превращаться в огромного палочника. Убить его могут только три вещи — яд красной перуанской жабы, радиация, и отсутствие эликсира. Насчёт первых двух, никто не знает, почему это так, но достаточно не брать в руки перуанских красных жаб, и избегать радиации, чтобы быть в относительной безопасности. Нужно только принимать эликсир один раз в год. А за год выделяется всего несколько капель, хватает только на шестерых человек. Мы все живём уже несколько столетий, кстати, я не похож на Говарда Лавкрафта, я и есть Лавкрафт. И Даниил Хармс это тоже я. Александр — один из нас, он намного старше — помнит ещё короля Артура. Сейчас прибудут остальные, и мы начнём церемонию.
— А тот мужик с мотороллой, у которого ещё в ухе были подсказки — это ваших рук дело?
— А, это Дракула, и он скоро придёт.
— А чем я обязана такой честью, что вы приняли меня в свой клуб?
— Дело в том, что недавно одна из нас совершила открытие. Её звали Иштар Борисовна, и она была молекулярным химиком, и оборотнем-лисой. Проанализировав образец грибка, она выяснила, что в этой жидкости содержится сложный многоатомный спирт — глюциллин, и именно он вызывает все эти эффекты. И оказалось, что можно наладить синтез глюциллина из психической энергии людей. Однако, оказалось, что при этом люди распадаются на плесень и на липовый мёд, и поэтому, необходимо, чтобы кто-то следил за процессом. Мы стали разрабатывать проект, по созданию новой религии, где люди добровольно жертвовали бы свою психическую энергию на производство глюциллина. Мы создали бы утопическое общество, и глюциллина было бы много! И он весь был бы наш. Однако, кто-то узнал о наших исследованиях. Мы нашли Иштар Борисовну в её лаборатории, на груди у неё сидела перуанская красная жаба. Кто-то убил её. Мы нашли тебя, чтобы ты заменила Иштар Борисовну, и помогла нам выследить наших врагов, завершить исследования, и поработить весь мир…
После слов «поработить весь мир» Лавкрафт и Александр странно засмеялись. Открылась дверь, и вошёл Дракула. Он был в чёрном кожаном плаще, от него пахло морозом, он явно хорошо выспался в метро.
— Мартин Алексеевич! Здравствуй, дорогой! — хором сказали Александр с Лавкрафтом.
— В этом году — картошка не овощ! — ответил Дракула, снимая плащ.

Часть 4

Привет оккультята! Настало время рассказать вам, чем же закончилась история, которую я рассказываю тут уже на протяжении трёх постов.
И так, со словами «В этом году картошка — не овощ!» в квартиру вошёл Дракула, и повесил плащ. От Дракулы пахло плесенью и влагой, под мышкой он держал свёрток. Поставив свёрток на стол, он быстро развернул его. «Смотрите, что фанаты подарили!» — в свёртке оказался вантус с рукоятью в виде осьминожьего щупальца. Изысканнейшее произведение искусства.
Я окинула собравшихся взглядом «Все в сборе?» — спросила я? «Нет, мы ждём того, кто занимает место Пингвина» — сказал Александр. «Какого ещё нафиг пингвина?».
И он объяснил, какого пингвина. Оказывается, всю эту алхимическую телегу про птиц он толкал не просто так. Эта группа бессмертных называет себя «Парламентом птиц», и должности в ней официально распределены в соответствии с пятью птицами, отвечающими за пять статий трансмутации. И считается, что грибковый сталактит в подземелье выделяет глюциллин тогда, и только тогда, когда все пять птиц в сборе, и люди, которые их представляют, обладают их свойствами. Дракула был вороном, Хармс лебедем, Александр павлином, ну а я замыкала цепь и занимала должность Феникса. Оставалась только одна птица. Но я отчётливо запомнила, что в своей лекции Александр сказал «Пеликан», а не «Пингвин». Почему же пингвин? Непонятно.
Оказалось, что такое изменение символизма вовсе неслучайно. Парламент Птиц противопоставляет себя профанному миру, так же как и Антарктида противопоставлена всем континентам, это вечный антипод, они всегда будут против. Если им дадут линованную бумагу, они будут писать на ней поперёк. Самое близкое по способу питания к пеликанам существо южного полушария — пингвины, но основная суть перестановки не в этом. Оказывается, в восемнадцатом веке один мореплаватель приблизился к Антарктиде. На борту судна, среди прочих пассажиров, присутствовал католический епископ, который отправился в дальний путь специально. чтобы проповедовать антиподам. Они высадились на берег, и тут их окружила стайка пингвинов. Епископу так сильно нетерпелось приступить к миссионерской деятельности, что он. Увидев пингвинов, принял их за людей, и на скорую руку всех покрестил. То, что это были птицы, он понял уже потом…
А дело в том, что у католиков считается, что человек обретает душу в момент крещения. Таким образом, пингвины обрели душу в результате ошибки священника — и раскрестить их обратно было уже нельзя. Таким образом, Пингвин в этой парадигме — это символ священной ошибки Бога, в результате которой человек обрёл пневматическую природу, а вместе с ней — шанс на спасение.
Дверь отворилась, и на пороге оказался невысокого роста мужчина с выпученными и густо подведёнными глазами, из кармана его кожаной лётной куртки торчала бутылка водки, сам он выглядел, как некое среднее состояние между Пахомом с битвы экстрасенсов, и Дженезисом Пи Орриджем.
— Меня зовут Брат Пигидий, и я введу тебя в курс дела. Мы собрались сегодня для того, чтобы употребить так называемый глюциллин, или нектар вечного наслаждения. Это химическое соединение, как изветно, вырабатываемое грибком, растущим в карстовых породах ниже второго уровня Сумрака. Оно делает человека практически неуязвимым для большинства поражающих факторов, за исключением радиации и яда красной жабы. Это тебе, допустим, уже известно. Я бы хотел рассказать вот о чём: выработака глюциллина, как и ритуал его сосания, производится в Сумраке. Целью моей лекции будет введение в природу Сумрака, и предостережение от некоторых опасностей, связанных с погружением в эту область бытия. Начну с того, что Сумрак это не астральная проекция, не осознанное сновидение и т.д. — когда физическое тело перемещается в Сумраке, оно перемещается и в реальности, и любой ущерб, нанесённый телу в Сумраке, отражается на состоянии реального тела. Сумрак неоднороден — нам известно, как минимум, три уровня Сумрака. Первый уровень не представляет из себя ничего интересного — это место обитания домовых, леших и кикимор. В атмосфере сумрака первого уровня равномерно рассредоточено небольшое количество глюциллина, однако нигде в нём он не достигает значимых для промышленного производства концентраций. По сути, Сумрак представляет собой карман пространства времени, искажение, варп. Чем глубже туда погружаешься, тем сильнее чувствуется нарушение пространственно-временных законов, поэтому, воизбежание опасных для жизни ситуаций, запрещается одиночное погружение. Второй уровень Сумрака: это наш уровень. На нём обитают люди-палочники, способные менять длинну своих конечностей, питающиеся психополем людей, практически бессмертные. В мифопоэтическом фольклоре мы отражены в виде вампиров — сосание крови, уязвимость перед изделиями из серебра и осины и т.д. это намеренный вброс с целью исказить информацию. На самом деле, мы не сосём кровь — только глюциллин, вырабатываемый на втором уровне Сумрака сумчатым грибком из рода Кандида, растущем в карстовых пещерах. Перемещение по второму уровню всегда сопряжено с опасностью нападения существ с нижних прослоек. Второй уровень непосредственно граничит с третьим, на описании которого я остановлюсь поподробнее. Мы — не единственные люди-насекомые на этой планете. Палочники и богомолы — это гордые индивидуалисты, насекомые, не образующие ульев. На третьем же уровне Сумрака расположены огромные, на километры уходящие в глубину термитники, представляющие собой ужасающие замки для изнасилований. В термитниках обитают теремиты — обладающие сложной иерархической структурой люди, превращающиеся, собственно, в термитов, ос, пчёл и муравьёв. Всем этим управляет их королева, которую они называют Бабалон. В теремитниках, или в теремах, посредством постоянных астральных изнасилований, происходит постоянное генерирование бета-глюциллина, который на втором уровне сумрака недоступен. Грибок, перерабатывающий энергию похоти, тот же самый — однако, на третьем уровне сумрака действует особое психополе, которое в сочетании с постоянными волнами похоти, приводит к оптической изомеризации глюциллина и придаёт ему новые свойства — он делает разум подобным разуму улья, инсталлируя в него набор базовых архетипов, делающий любого, вкусившего бета-глюциллин теремитом. В официальных источниках сообщается, будто бы Алистер Кроули умер, торгуя эликсиром бессмертия — отличный пример того, как СМИ скармливают массам откровенную чушь. На самом деле, он и его адепты превратились в термитов, и углубились в третий уровень сумрака. (Тут брат Пигидий поперхнулся, и сделал несколько глотков водки. Остальные продолжали пить чай из самовара с драконами). Нам, людям-палочникам, подобная методика производства глюциллина недоступна, по причине того, что наши гениталии покрываются рядами острых зубов, и мы не можем участвовать в оргиях. Поэтому, одним из символов, которые мы внедрили в массовую культуру — серп и молот с герба СССР, которые символизируют инструменты, при помощи которых человек мог бы отсечь в себе всякую сексуальность. В Советском Союзе секса не было, и глюциллин лился рекой. Однако, внезапная смена общественной парадигмы привела к разрастанию теремов-замков для изнасилований в пространстве третьего уровня сумрака. Мы проигрываем в этом противостоянии. На самом деле, гипотетически, должен существовать так же и четвёртый уровень, на котором находятся писатели-постмодернисты, превратившиеся в пауков, и питающиеся всем, что падает с верхних уровней сумрака. Мы пытались пробиться к ним, в надежде на помощь с их стороны, однако, нам преградила дорогу река состоящая из испражнений, и как мы ни удлиняли свои конечности, эту преграду мы не сумели преодолеть.
Мы погрузились в сумрак, при помощи нехитрого заклинания «Дыр Бул Шыр Убещюр», которое следовало произносить, скосив глаза к кончику носа. Первый уровень сумрака кишел комарами, там пахло какой-то тухлятиной, он производил впечатление заброшенности и запустения. Повторив заклинание ещё раз, мы оказались на втором уровне. Брат Пигидий выдал нам белые мантии с вышитыми палочниками на груди — именно в них следовало сосать глюциллин. Мы спустились, у подъезда стоял старый, поеденный молью красный москвич. Александр открыл дверцу, и сел на водительсткое сиденье. Мы все залезли в машину. Зажигание долго не хотело заводиться, однако, через некоторое время двигатель всё же затарахтел. Мы ехали по абсолютно пустынной, вымершей Москве. Белые хлопья снега, но какого-то мертвенного и пластмассового, падали на опустевшее шоссе. Тут и там валялись какие-то комья слизи. Пару раз я заметила исполинские, огромные черепа с бивнями, которые могли бы принадлежать, например, мамонтам. Мы подъехали к какому-то гаражу с ржавой обшарпанной дверью, вышли из машины, и все остановились в каком-то торжественном молчании. Тут меня осенило, и я достала из кармана кошелёк-мошонку, и извлекла из него ключ. Ключ подходил к двери гаража, но замок был несмазанный, и плохо поддавался. Немного покряхтев, я всё же открыла дверь. Мы вошли в пыльный гараж, на полках теснились банки краски, мотки проволоки и какие-то инструменты. «Осторожно!» — крикнул Хармс, и кинул перед собой гайку. Гайка со стуком упала на пол. «Можно идти» — сказал он. Так, кидая гайки каждый шаг, мы дошли до конца гаража, где находился вход в погреб, освещённый тусклой лампочкой накаливания.
В погребе с потолка свисал сталактит, покрытый многочисленными ложноножками и впадинами, похожий на ужасную оккультную сиську какого-то древнего божества. Под ним стояла трёхлитровая банка, на донышке которой плескалось немного желтоватой маслянистой субстанции. «Да, в этом месяце совсем кот наплакал» — процедил брат Пигидий, и принялся разливать жёлтую жижу по стопкам. «Ну, что ж, сегодня особенный день — выпьем за нового члена нашего Парламента Птиц!» — провозгласил он. Мы чокнулись, и выпили, жидкость оказалась пекучей на вкус. Пигидий тут же запил её водкой, высосав всю бутылку до дна. Мы повалились на диван, и тело тут же стало сильно мазать. Лампочка двоилась, шорохи стали складываться в мелодию. Я увидела как на лицах моих компаньонов появляются насекомьи усики и шипы, а глаза становятся фасеточными. Пространство рябило переливами кислотных бликов, перестраивалось и жужжало. Это было прикольно. Мои руки тоже покрылись шипами, превратившись в лапки палочника. Из лба выдвинулись усики. Я погрузилась в водоворот новых ощущений. На секунду мне показалось, что я ползу по длинной ветке какого-то растения, а затем всё потонуло в цифровом глитче.
Из оцепенения меня вывело странное ощущение в области скальпа — там что-то трансформировалось, росло, и пробивалось сквозь кожу. Потрогав лапкой голову, я с удивлением обнаружила, что это хуй. Потом нащупала ещё один, и ещё, и ещё. Ровно 19 хуйцов, по количеству откушенных магуйских жезлов. Все они прорастали прямо у меня на голове. Почему-то, эта трансформация меня пугала. Они угрожающе шевелились, и удлиннялись, извиваясь как змеи.
— Сука, у неё хуи на голове! — я услышала прямо над ухом крик Пигидия.
— Бля, она огоргонивается! Предыдущая стала Горгоной только на второй месяц, это пиздец!
— Она же сейчас огоргонится окончательно, и засмотрит нас досмерти! Я слишком молод, чтобы превращаться в камень… Нужно её нейтрализовать.
— Бля, неси жабу.
— Бля, нет, ты неси жабу.
— Принёс жабу! Щас она откроет глаза, осторожнее…
Голоса палочников доносились до меня сквозь какую-то пелену полусна, но слова о жабе отрезвили меня. Я помнила, что жабы несут смерть. Я поняла, что они что-то задумали, и зашипела на них. Пользуясь секундным замешательством, я выпрыгнула из подпола, и понеслась в сторону выхода. Жаба шлёпнулась об стену, прямо около моей головы. Дверь была открыта, и я выбежала на улицу.
На длинных ходулях палочника было удобно перемещаться — я смогла сразу развить приличную скорость, в надежде оторваться от преследователей. Добежав до высоток, я забралась на крышу, и увидела погоню. Они бежали слишком быстро. Я прыгала с крыши на крышу, однако, дистанция неумолимо сокращалась. Пару раз в меня запустили жабами, но не попали.
Добежав до гостиницы Космос, я поняла, что мне не уйти. Змеефаллосы на голове стали длинными и зелёными, я почувствовала какое-то свербение в затылке — оказалось, от тряски во время погони, они начали вставать. От этого кружилась голова, было сложно думать. Последняя мысль на этом уровне сумрака была «гори оно всё огнём, я отправляюсь дальше» — мои губы сами произнесли «Дыр Бул Шыр Убещюр!», глаза съехались к переносице, и я провалилась в незнакомое пространство.
Огромные строения, украшенные цветными светодиодами, поднимались высоко в небо. В воздухе носился запах каких-то благовоний, где-то вдалеке звучала музыка. Я поняла, что это и есть те самые астральные замки для изнасилований, и по началу мне стало страшно. Вдруг я увидела человека. Он не походил на насекомое, одет был в обычную футболку и джинсы, был бородат. От него исходило какое-то нездешнее ощущение. Человек заметил, что я ползу по стене небоскрёба, и помахал мне. Это было, по меньшей мере, странно — я думала, что мой вид испугает кого угодно.
— Добро пожаловать в наш мир! Меня зовут Атон! — сказал человек, и лучезарно улыбнулся.
— Я не так себе всё представляла.
— Не верь всему, что говорят вампиры — их умы фруструированы тем, что на их причинных местах выросли зубы, и они видят мир в очень мрачном свете — для них реальность это постоянная война, они не в состоянии различить других красок мира.
— Они могут прийти за мной сюда?
— Могут, но тебе стоит подумать не о своих преследователях, а о продолжении своего пути. Ты можешь остаться на нашем уровне бытия, и стать одной из нас, однако, я вижу, что на твоей голове выросли змеи — а это значит, что ты готова проследовать дальше.
— Почему о них не стоит думать? Вампиры не могут сюда пройти?
— О, не стоит беспокоиться об этом.
Атон загадочно улыбнулся, и прищурившись, посмотрел куда-то на горизонт. В этот момент в воздухе, на высоте тридцати метров над землёй, раскрылся портал. Из него вылезли длинные антенны и борода Александра, вскоре показался и он сам. С Атоном тут же стали происходить трансформации — он начал превращаться в осу, огромную, исполинских размеров мохнатую осу. За спиной у него появились перепончатые крылья, огромные фасеточные глаза похожие на лётные очки на голове. Он заработал крыльями, и поднялся в воздух.
Началась эпичная битва. Атон искривлял своими крыльями пространство, создавая смысловые завихрения, в которых разрядами потрескивала Воля, совершенная и неустремлённая к цели. В ответ, Александр выдернул волосок из своей бороды, который превратился в молнию. С чудовищным и оглушительным криком «Брадолюбие!» он метнул молнию в Атона, но чёрно-жёлтый хитиновый панцирь даже не дрогнул, но из бороды Атона стали тянуться маленькие лучи света, заканчивающиеся ладонями, как на древнеегипетских фресках. Я думала, что эти лучи сейчас схватят Александра за бороду, или что-нибудь такое, однако, вместо этого, они сплелись в трёхмерного голографического кота, размером с микроавтобус. Боевой настрой Александра сразу как-то весь улетучился. Несмотря на то, что он был в форме палочника, я различила, что сквозь его бороду проступила добрая улыбка, а на щеках появился румянец. Он будто бы сразу забыл о цели своего визита на третий уровень сумрака, и весь переключился на этого исполинского голографического кота, сотканного из лазеров.
— Котик, иди ко мне! Кис, кис, кис… Не бойся… Смотри что тут у меня. Иди ко мне… Хороший котик… Славный… — Александр взял лазерного кота на руки, принялся поглаживать его, и кормить жабами, которые лежали у него во всех карманах, кот щурил глаза, урчал, и мял лапками воздух.
— Кушай, котейка. У меня есть ещё… Какой же славный котик… Будем мы с тобой хороводы водить… песни петь… про евразийство… про Тёмный Логос…
Кот довольно урчал на руках у Александра, который, казалось, забыл вообще обо всём. Весь запас жаб он скормил коту, и теперь почёсывал кота за ушком, и смотрел на него влюблёнными глазами.
— А как так то? Почему этого философа сумел победить какой-то кот? — спросила я Атона.
— Видишь ли, Демиург этого мира имеет форму кота. Философы, чем тоньше их разум, чем глубже их восприятие, тем они интуитивно ближе к этому Коту. А Александр очень тонкий философ, и поэтому, очень любит котов. Достаточно присутствия даже обычного кота, чтобы очистить его разум от любых мыслей — он тут же устремляется к Коту, исполненный любви, обожания и заботы. А это — не простой кот, а трансцедентальный. Мы зовём этого кота Великим Зверем.
— Что находится на четвёртом уровне Сумрака?
— О, это великая загадка бытия…
— Я хочу туда попасть. Но прежде чем я туда попаду, я хочу избавиться от зубов во влагалище и от хуёв на голове. Ты можешь это устроить?
Вместо ответа, Атон опять начал превращаться в осу. Теперь я увидела его в этой форме на очень близком расстоянии — на самом деле, он был больше похож на шмеля, из-за покрывающей весь его панцирь короткой шерсти. Он повис в воздухе прямо надо мной. Я думала, что он призовёт ещё какого-нибудь кота, или что-то в этом роде, однако, вместо этого, я увидела, как из его брюшка выдвигается жало, толстое, как игла катетера. «Не бойся! Это бета-глюциллин!» — прозвучал его голос прямо у меня в голове. Жало Атона вонзилось в моё предплечье.
Я почувствовала, как куда-то падаю, огни неоновых теремов уносились вдаль, я чувствовала, как моё тело растворяется, словно сахар, погружённый в горячую воду. Я увидела трёх гусей, которые шипели «Врёшшшь, не пройдёшшшь!» — я показала им средний палец, и прошла. Я увидела девять разноцветных свиных рыл, которые таращились на меня из пожирающей тьмы. С их бивней свисала лапша. Они похотливо захрюкали при виде меня. Я зашипела на них, и затрясла фаллосами на голове. Рыла спрятались. И тогда из тьмы вышел кинокефал, в гавайской рубашке, шортах, с печатной машинкой под мышкой и в зеркальных очках. Он шёл разболтанной походкой, и озирался по сторонам, будто бы вокруг него летали стаи летучих мышей, видимых лишь ему одному.
— Я глас Инпу Хетиаменти, который ждёт всех живущих в конце пути.
— Ну привет. А как пройти к реке испражнений?
— Я проведу тебя. Но для начала, тебе нужно оставить на берегу то, что не является тобой.
Кинокефал достал глинянный сосуд, и поднёс его к моей голове. Он щёлкнул пальцами, и 19 фаллосов безболезненно отделились, и сами заползли в сосуд. Другой глинянный сосуд предназначался для зубов.
— Все фаллосы вернутся их владельцам, а зубы, котоыре больше тебе не понадобятся, будут платой за вход. Добро пожаловать в Западные Земли! — провозгласил кинокефал.
Путь в Западные Земли преграждала широкая коричневая река. Издалека были видны огни другого берега. Зажав нос, я спустилась к побережью. Никакой лодки, или других плавсредств, не было. «Вот дерьмо» подумала я. Дерьмо медленно текло себе куда-то вдаль. И непонятно было, как его преодолеть — уж точно не вплавь. Плавать в дерьме нужно совсем не как в воде — в дерьме нужно плавать как червь — вспомнились мне слова одного русского постмодерниста. Красноватые огоньки манили вдалеке. Вдруг я подумала, что ведь в моём организме теперь бета-глюциллин. Я могла мутировать в крылатое насекомое, и просто перелететь реку! Немного поднапрягшись, я выпустила из спины два перепончатых крыла. Брюшко сильно удлиннирось, из его конца показалось очень длинное чёрное жало. Я превратилась в осу-наездника.
Я поднялась в воздух, и полетела над коричневыми барашками волн. Говняный бриз обдавал меня, от запаха кружилась голова. Вскоре у меня возникло ощущение, что способ передвижения был выбран малость неверный — ещё не долетев до середины этой реки, я уже вкрай заебалась. К тому же, запах испражнений подействовал на меня опьяняюще. В нём вдруг стали появляться нотки жасмина, он стал вдруг восприниматься не таким отвратительным, и стали появляться мысли о том, что может быть, стоит присесть отдохнуть прямо на поверхность реки. Я пинками гнала эти мысли прочь. Вдали горели красные огни города — я понимала, что там — ответ на все мои вопросы, и надо лететь, только не засыпать… Не засыпать…
Я приближалась к берегу. Вдалеке я разглядела строения, непохожие ни на один земной ландшафт. Аромат дерьма проникал во все мои поры, и вызывал сильные галлюцинации — я видела паукообразные тени, ползающие по эфемерным конструкциям, их глаза пылали как раскалённые угольки. Красные огоньки свивались в спиральные завихрения, приближались и удалялись. Звон металлических конструкций, наплывы, коридоры из символов. Запах жасмина захлестнул меня тугой волной.
Последней мыслью было «Я что, утонула?»

@@@

Пробуждение настигло меня в какой-то комнате. Воспоминаний о том, кто я, и что я здесь делаю, ещё не было. На столе стоял включенный ноутбук, с открытым текстовым документом. Предплечье болело, и это ощущение вытянуло в воспоминании гигантскую осу, и третий уровень сумрака. За ним, медленной цепочкой, стали постепенно подгружаться и другие воспоминания. Фаллосы на голове? Рука потянулась проверить голову — фаллосов на голове не было, но почему-то, не было и волос. Лысая, как бильярдный шар, бошка. А зубы? Что удивило меня сильнее всего, так это то, что в штанах обнаружился хуй. Кто же я, чёрт возьми? Подойдя к зеркалу, я увидел усатую физиономию с чёрными кругами под глазами…. Воспоминания начали приходить…
Всё началось с того, что у меня в туалете завёлся маленький паучок. Я назвал его Семён Семёнычем, смотрел на него когда какал. Иногда я с ним разговаривал. У меня появился друг. Я ловил для Семён Семёныча мух и тараканов в подъезде, и подкидывал их ему в паутинку. Иногда я рассказывал ему о разных мыслях, которые иногда посещают мою голову. Семён Семёныч внимательно слушал — мне казалось, что он смотрит на меня с пониманием.
Он стал быстро расти, на диете из тараканов. Вскоре, размах лапок у Семёна Семёныча стал размером с мою ладонь. Мне было интересно, до какого размера можно раскормить паука. Однажды я принёс ему сверчка. Но он не захотел есть сверчка — вместо этого, Семён Семёныч укусил меня в предплечье. Я успел только сказать «Бля», и повалился на пол. Оказалось, что он был ядовитым пауком — и его яд содержал какие-то неизвестные науке галлюциногены.
В бреду галлюцинаций, мне привиделось, будто бы я — девушка, у которой во влагалище выросли зубы, откусывающие мужчинам члены. Я видел гигантских палочников, превращающихся в людей, и людей, превращающихся в гигантских палочников. Уровни сумрака, на которых жили странные существа, похожие на насекомых… Так, а на последнем уровне сумрака, кто же там был на последнем?
И тут мне вспомнились слова кого-то из этого странного сна: а на последнем уровне сумрака обитают писатели-постмодернисты в виде пауков, вечно плетущие свои тенёта из иллюзий. Так значит, это оно? Я взял на кухне банку, чтобы поймать в неё паука, и пошёл с ней в туалет.
Но за то время, пока я был в отключке, Семён Семёныч вымахал гораздо больше, чем я думал. В банку бы он уже точно не поместился. В уголке туалета сидел мохнатый паук, размером с крупного кота, и смотрел на меня всеми восемью бусинками блестящих чёрных глаз.
В моей голове раздался паучий голосок «Теперь я буду иногда кусать тебя, и впрыскивать тебе немножко телепатического яда, а ты будешь писать для меня истории. Я не могу писать — видишь ли, у меня лапки. А сейчас, ты закончишь историю, и выложишь её анонимно, в паблике Кабак Гебура. Зачем — я скажу тебе позже, когда ты превратишься в паука. Мы, пауки, пишем книгу, которая будет храниться во всемирной паутине. Каждый прочитавший её станет арахнофилом — таков наш тайный план. А теперь иди, и закончи историю!».
Ну вот, я собственно, её и закончил.

|<A7R

18 Апр 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Часть 1

Согласно марксизм-каббализму, Гигахрущ делится на 21 уровень — причём 10 уровней находятся над землёй, а 11 под. Марксист-каббалисты не устают повторять — к обитанию пригодны 10 уровней, а не 11, 10 а не 9.

Количество этажей на одном уровне может варьироваться, но обычно это несколько сотен. Точного числа не знают даже в Институте Слизи, потому что Гигахрущ постоянно исправляет и пересобирает свою структуру — это явление и называется Самосбором. Его вызывает направленное изменение в пространстве Ландау, и считается, что его проводит непосредственно Великий Архитектор Гигахруща. Связь с трудящимися Великий Архитектор осуществляет через Партию и Каббалистическую Академию имени Маркса (КАМ), в которую входят специалисты, чьё психополе способно улавливать замысел Великого Архитектора и даже обращаться к нему, так что Воля Партии и Воля Архитектора едины. Партия диктует решения и выбирает курс, оринтируясь на мудрость КАМ. Институт Слизи предсказывает самосборы, основываясь на их данных, и разрабатывает новые средства борьбы с последствиями.

На высшем уровне КТР-620 заседает мудрое Правительство, которым управляет бессмертный Генсек. Его не видел никто, кроме членов правительства, потому что великолепие Генсека столь невыносимо прекрасно, что если случится так, что его увидит беспартийный гражданин, то он тот час же умрёт на месте или сойдёт с ума от восторга. В ХКМ-73 что уровнем ниже, находится сама Каббалистическая Академия, а в БН-67 живут партийные чиновники и функционеры. На остальных надземных уровнях живут честные трудящиеся, которые работают на благо Партии непокладая рук.

На самом деле обитаемы и подземные уровни — там расположены технические этажи, генераторы и подстанции, всё это работает в автономном режиме. Нормальные люди там не живут, а живут там культисты и твари самосбора. Дело в том, что в подземельях самосбор случается гораздо чаще, и как правило, его последствий никто не ликвидирует, если они не угрожают существованию всего Гигахруща. Любая органика попавшая под самосбор, перестраивается, поэтому там обитает очень много загадочных и порой опасных тварей, получившихся в результате мутаций и перемешивания днк людей, тараканов, крыс и плесени.

На подземные этажи посылают ликвидаторов в двух случаях — если случилась авария генератора или подстанции, или, если есть необходимость в сборе образцов биоматериала. Обычные ликвидаторы никогда не перемещаются водиночку — всегда отрядами по 10-20 человек, так написано в инструкции по безопасной ликвидации. Но Институт Слизи создал сверхликвидатора, которому поручают лишь особо сложные, сверхсекретные миссии. Этого ликвидаторя зовут |<A7R. Она выглядит как человек, носит салатовый костюм полной биохимзащиты элитного ликвидатора, вооружена огнемётом и магнитными жерновами. Однако, она отличается от людей особо мощным пси-полем, которое защищает от тварей самосбора. Поле такой мощности генерировали бы мозги 144 обычных ликвидаторов, но никто не будет посылать такой большой отряд на подземные уровни, потому что в узких коридорах столько ликвидаторов просто не протолкнётся. Из головы у |<A7R растут импланты видоизменённого углерода, которые позволяют усиливать и перенаправлять пси-поле, обычно они собраны в хвост. Институт Слизи обратил на неё внимание после того, как ей удалось ментальным усилием превратить в чёрную слизь тварь самосбора, несущуюся на неё по коридору во время ликвидации. Таких людей в Институте Слизи находят, тренируют их, и снабжают модификациями, превращающими их из простых ликвидаторов в ангелов с огнемётами.

@

Сейчас |<A7R ехала на лифте по центральной шахте (всего шахты три, но в подземные уровни Гигахруща ведёт только центральная), а по нейронету Институт Слизи передавал ей сведения об аномалиях на подземном уровне ТГР-869, который соответствует клипе Тифарет, Тагериону. На этом уровне давно были зафиксированы сражения гигантских чёрных исполинов, но они не представляли угрозы для функционирования перераспределительной подстанции. Ещё там, как полагается, жили культисты, поклоняющиеся тварям самосбора. И в этот раз, культисты заинтересовали Институт Слизи — дошли сведения, что они стали приносить жертвы гигантским тараканам, которых там раньше не было. В качестве жертв, разумеется, выбирались культисты, и в этом не было ничего такого — каждый культист мечтает слиться с Самосбором и достичь через это единения с Чернобогом, это нам давно известно — но вот тараканы насторожили специалистов Института Слизи, появление гигантских насекомых типично только для трёх нижних уровней близ реактора, ТМЛ-488, СТРЛ-703 и в особенности ХГЛ-124, который по неизвестным причинам прямо таки кишит гигантскими насекомыми, кушающими культистов. А вот для ТГР-869 такое было совсем нетипично.

Все эти данные струились перед ней потоками полупрозрачных таблиц и голограмм, тонкой плёночкой накладываясь на реальность. Через импланты её сознание было подключено к нейронету напрямую, что было удобно. Ещё нейроинтерфейс позволял в режиме реального времени осуществлять биологическую обратную связь, видеть показатели всех параметров своего организма и пси-поля, и менять их. Костюм биохимзащиты тоже был необычный, особое полимерное покрытие защищало от всех типов угроз, и даже (теоретически) позволяло пережить самосбор. На практике |<A7R этого не проверяла, потому что всегда чувствовала приближение самосбора за пару часов до того, как срабатывали сирены.

Чем дальше вниз, тем более дикими становятся культисты. На самом первом подземном уровне, НХМ-165, они довольно общительные — предложат гостю этанола и лепёшек из плесени, спросят как дела наверху. Выглядят они почти как обычные трудящиеся, только с запавшими глазами с огромными чёрными синяками, и кожей зеленоватого оттенка. Запах от них какой-то странный, но это от того, что они питаются восновном плесенью — пищевой концентрат здесь в дефеците. Но дальше начинаются более странные персонажи. Чем глубже погружаешься, тем больше у культистов последствий. |<A7R вспомнила довольно жуткого персонажа, который поклонялся Чернобогу в ипостаси Аштарота, на уровне ГМЧКТ-428. У этого культиста было три руки, одна росла прямо из центра груди, лицо было с огромным загнутым вниз клювом, а сам он был ростом два с половиной метра, и носил обычный для культиста с того уровня чёрный балахон с красными символами Чернобога. В этом жреце было удивительно то, что он хорошо помнил человеческий язык — обычно культисты на том уровне изъясняются на варварском наречии. не понятном никому с поверхности, а тот культист с клювом неплохо говорил, и даже был весьма образован. Оказалось, что когда-то он был профессором в Институте Слизи, и случайно потрогал образец без защитных перчаток. У него начались мутации, и опасаясь того, что его самого ликвидируют как последствие самосбора, он уехал вниз на лифте, и остался жить под землёй. Он часто говорил, что твари самосбора разумны, и он может слышать их мысли.

Тогда на уровень ГМЧКТ-428 напали мутанты, с огромными извергающимися головами, похожими на лопающиеся прыщи — никто не знал, откуда они появились. Они подбегали к культистам и обдавали их слизью из лопающихся голов. Против мутантов пришлось применить магнитные жернова, потому что горели они так себе. После того, как уровень был зачищен от мутантов, клювоголовый жрец в благодарность подарил

|<A7R урановый серп, с надписью «ЛОГОС» гравированной на лезвии, который светился в темноте неярким урановым свечением. Жрец сказал, что это какой-то культовый артефакт, обладающий волшебной силой, и он обязательно пригодится. Для чего он пригодится, жрец не сказал, но |<A7R всегда брала этот светящийся серп с собой. На всякий случай.

@

Пока |<A7R вспоминала о жреце-профессоре, грузовой лифт с лязгом остановился — она прибыла на КПП, отделяющее мир верхних этажей от подземелья. Дежурили двое ликвидаторов в обычных оранжевых комбинезонах, с боевыми граблями модели БГЛ-122. Один из них начал говорить «Предъявите ваш про…», но увидев салатовый комбинезон и огнемёт, запнулся, и покосился на своего напарника. |<A7R молча улыбнувшись показала им нашивку с номером на рукаве, и ликвидаторы, встав по стойке смирно, отсалютовали её граблями, и смущённо сказали «Проходите».

Лифт поехал вниз, в недра подземных ярусов Гигахруща. Дальше не было ни одного КПП. На уровне ГМЛ-114 дверь лифта открылась, и туда, кряхтя, ввалилась бабка с ведром зелёной плесени, и двое культистов в валенках, с осунувшимися от говняка физиономиями. Увидев ликвидатора, культисты вжались в стену и как-то притихли, видимо они везли с собой говняк. Бабка внимательно поглядела на |<A7R вертикальными зрачками. «Ликвидировать едешь, внученька? На ТГР-869 говорят тараканы завелись, ох, что творится то… Плесени купить не хочешь? Сама растила!». Плесень дома ещё была, но бабке помочь захотелось, и |<A7R отсыпала старушке горсть мелочи, а та улыбнулась, облизнула густые брови раздвоенным языком, и вручила пакетик зелёной плесени.

@

Уровень ТГР-869 встретил запахом сырости и машинного масла. Было тихо, гиганты нигде не сражались, не было видно ни души. Из-за груды строительного мусора выполз псевдокотёнок с шестью лапками, циклопическим глазом и маленьким мягким рогом на голове. Псевдокотёнок выглядел голодным, |<A7R насыпала ему немного плесени. Когда она подняла глаза, она увидела, как со всех сторон, тихо ступая, её окружают культисты в фиолетовых мантиях с капюшонами, закрывающими лица.

Культисты выглядели так, как и подобает выглядеть мутантам — странно. Их тела были изменены контактами с тварями самосбора, под мантиями угадывались далеко не человеческие очертания. Ещё среди них было несколько гномов с маленькими гномскими грабельками, те не носили капюшонов и были очень бородаты.

|<A7R активировала плагин, позволяющий понимать гномскую речь. Один из гномов, с самой длинной бородой, сказал «Мы давно ждём тебя. Наше божество заболело, и больше не может защитить нас от гнева великанов. Пифия, надышавшись изобутана, предсказала твоё появление, и мы приготовили для тебя угощение — самый сочный говняк». |<A7R поморщилась при мысли о говняке — эту субстанцию, обладающую запахом дерьма, могли употреблять только гномы и поехавшие культисты, но гномский этикет требовал предлагать гостям угоститься говняком. «Вы же знаете, Великий Архитектор не разрешает своим ликвидаторам употреблять говняк на работе» — вежливо ответила |<A7R. «Покажите лучше своего больного бога».

Гномы засеменили по длинному, плесневелому коридору, их шажки отдавались гулким эхом. На стенах, покрытых разводами разноцветной плесени, росли грибы с глазами, провожающие их бессмысленными взглядами, и висели потрёпанные плакаты по ОБЖ. В некоторых местах искрила проводка. Коридор свернул в тесный закуток, где горела всего одна сороковаттная лампочка за железной решёткой. |<A7R включила люминисцентный фонарик, и конус зелёного света выхватил искорёженные плиты бетона, с торчащими из них перекрученными и оплавленными прутьями арматуры — эта конструкция напоминала огромное гнездо. В груде бетона валялось несколько обгрызенных человечесих черепов и рандомных деталей скелетов, со следами самых причудливых мутаций. Самосбор хорошо прошёлся по этому этажу. Тут она увидела длинные чёрные усы, примерно двух метров длинной, торчащие из кучи шлака. Подошла поближе. В переплетении арматурин сидел огромный таракан, примерно двух с половиной метров длинной, с толстым, как бы опухшим блестящим брюшком. Гномы окружили его, и их лица превратились в печальные маски. «Наш бог больше не говорит с нами, и вчера он перестал принимать еду».

Оказалось, когда на уровень ТГР-869 заполз огромный таракан, гномы и культисты восприняли это как знамение скорого пришествия Чернобога. Обычно, трупы культистов, умерших от естественных причин, или от контакта с последствиями самосбора, перерабатывали и пускали на удобрения для плесени, но увидев таракана, гномы-жрецы пришли в экстаз, скинули свои мантии и стали обмазываться говняком, крича что новый бог приказывает покормить его человеческим мясом. Из рефрежератора выгрузили нескольких мёртвых культистов, и скормили таракану. Когда трупы стали заканчиваться, гномы стали обменивать говняк на мертвецов. И это породило дурную тенденцию. Дело в том, что говняк гномы гнали самый чистейший, не разбодяженный, и мутанты с уровней повыше, привыкшие к разбодяженному и некачественному товару, стали умирать от передоза говняка. Это породило мор говноманов — какой-нибудь говноман умирал от передоза, его товарищи несли его к гномам, обменивали на щедрую порцию говняка, умирали от передоза и их тоже несли гномам. Именно эту эпидемию говномании в Институте Слизи и приняли за человеческие жертвоприношения. Ничего необычного — с говноманами такое случалось и раньше. А вот таракан на уровне ТГР-869 это явление необычное… И он действительно выглядел неважно. Лапки дрожали, усы шевелились медленно, и когда он попытался уползти, испугавшись света, он смог только пёрднуть и передёрнуться. Может быть, его перекормили трупаниной?

В глаза |<A7R были имплантированы модифицированные клетки сетчатки, различающие несколько электромагнитных спектров. Она быстро просветила таракана на всех частотах, и подала запрос в нейропедию, чтобы интерпретировать полученные данные. Получалось вот что — таракан не переел, он просто собирался линять. Обычно тараканы перед линькой стремятся заползти в место потемнее, чтобы никто не помешал им завершить трансформацию. Но гномы неотступно следовали за своим божеством, и видимо вконец его заебали — и сейчас таракан тщетно пытался снять с себя старый панцирь, но тот никак не лопался.

Скорее всего, таракан смог бы благополучно снять свои доспехи, если бы удалось прогнать гномов. Но было непонятно, как это сделать. Гномы наотрез отказывались покидать своего бога в такой момент. Начался длинный теологический спор. Гномы убеждали её что цель их жизни — служить живому божеству, обеспечивая все его потребности. Вероятно, таракан излучал какие-то волны, действующие особым образом на гномов, они отстаивали свою позицию очень убеждённо. И тут |<A7R вспомнила про урановый серп, который ей вручил жрец с клювом вместо лица. Он говорил, что этот серп пригодится, но не говорил зачем. Реакция может быть любой, но почему бы не попробовать?

Она достала серп из кармана, и подняла его, встав в позу статуи, которая появляется на заставках Гигахрущфильма. Для большей драматичности эффекта, фонарик перед этим был погашен. Зелёное свечение урана осветило тьму. На серпе полыхало слово «ЛОГОС». Гномы замерли в благоговейном ужасе, свет от полоски радиоактивного металла будто гипнотизировал их. Наконец, один из них сказал «Такой серп может принадлежать только жерцу Чернобога, причём его можно только передать — никто не может завладеть серпом жреца силой или обманом. Это значит, что перед нами — жрица, и она может слышать мысли Чернобога и транслировать их. Давайте сделаем, как она говорит — она знает что нужно делать, потому что Чернобог ведёт её». Гномы встали, перезвездились на четыре стороны, и с поклоном покинули покои таракана.

Когда она приблизилась, тараканище издал звук воздуха, выходящего из шины. |<A7R слегка провела серпом вдоль передней части панциря, и он с хрустом раскрылся, а под ним показался слой белёсого, ещё не затвердевшего хитина. Таракан с писком зашевелился, трещина медленно расходилась. «Хорошо что я сейчас в противогазе» — подумала |<A7R. Неизвестно, чем пахнут линяющие тараканы — и лучше наверное этого не знать. Насекомое медленно и осторожно освобождало свои лапки и усики из остатков экзоскелета. Можно было уходить, но почему-то |<A7R захотелось остаться и досмотреть процесс линьки до конца.

Наконец, огромное белое насекомое вылезло из панциря, и принялось его поедать. Белый таракан выглядел очень странно — его мягкие покровы будто бы светились. Глаза были чёрными. А за спиной теперь росли огромные, белые крылья. Всё это делало его похожим на ангела. В этом насекомом и правда было что-то божественное. А может быть, оно просто снова стало транслировать свой телепатический сигнал. Нужно было уходить. Для анализов в институте слизи, |<A7R отколупнула от старого экзоскелета несколько чёрных шипов. Таракан закончил есть самые вкусные части экзоскелета, и пополз на потолок. Он расправил крылья, чтобы лучше их просушить, что придало ему вид ещё более ангельский.

|<A7R крикнула гномам, что они могут заходить. Ей было интересно посмотреть, как они отреагируют на метаморфозу насекомого. Лица гномов сразу как-то просветлели, при виде ослепительно белого таракана на потолке, они стали лить слёзы счастья и молиться, распевая на варварском гномском наречии какие-то псалмы. Они даже не заметили, как |<A7R покинула их, и пошла по длинному коридору в сторону лифта.

Самосбор называется самосбором потому, что Гигахрущ постоянно перестраивается, и самособирается, за счёт того что изобетон улавливает эманации, исходящие от Великого Архитектора, и изменяет свою структуру согласно его воле. Марксист-каббалисты утверждают, что воля Великого Архитектора исходит из невидимого солнца, освещающего Внешнюю Тьму, а генсек и партия являются системой психических линз, направляющей и фокусирующей эту волю. Однако, входит в мир Гигахруща эта воля через два канала — это генератор поля Ландау на самом верхнем уровне КТР-620, и автономный ядерный реактор на нижнем подземном уровне ТМЛ-488. Поле Ландау — это не магнитное поле. Многие считают, что речь идёт о магнитном поле, так вот, они не правы, оно не магнитное. Оно представляет собой искажение пространственно-временного континуума, и по своим свойствам близко к пси-полям, однако на множество порядков сильнее любого пси-поля, которое можно себе вообразить. Считается, что причина существования поля Ландау — одушевлённость Внешней Тьмы.

Автономный реактор в ТМЛ-488 работает на уране, который добывается червеподобными нанороботами, вгрызающимися в земную кору вокруг всего Гигахруща. За пределами Гигахруща работают только роботы — человек не способен выдержать воздействия Внешней Тьмы. Считается, что во Внешней Тьме постоянный самосбор, однако, проверить это, разумеется, никто не может — самосбор искажает данные любых измерительных приборов, пересобирая сами приборы в нечто совершенно непонятное. Наночерви избегают воздействия самосбора за счёт того, что площадь их тела крайне мала — считается, что предел — это где-то 500 квадратных микрон, любой механизм с большей площадью контакта с самосбором пересобирается.

Чем ниже уровень, тем чаще случаются самосборы, и на самом деле никто не знает, почему это так. По официальной версии, на верхних уровнях самосборы бывают реже благодаря стабилизирующему влиянию пси-поля Генсека и Партии, которое придаёт воле Великого Архитектора более точную направленность. Возможно, как-то влияет на нижние сектора близость Реактора — во всяком случае, именно на уровне ТМЛ-488 зафиксировано самое большое разнообразие мутантов, и действие радиации тут полностью исключить нельзя. Культисты с подземных этажей поговаривают о том, что ниже реактора обитает неведомый и страшный Чернобог, так же генерирующий потоки пси-поля, искажающие поле Ландау. Они говорят, что Чернобог и Великий Архитектор ведут между собой что-то вроде непрерывного диалога, а Гигахрущ это пространство, в котором они встречают друг друга. Но официальная доктрина марксизм-каббализма не признаёт влияния Чернобога, потому что признать его означало бы признать, что существует сила равная Великому Архитектору, это означало бы так же, что Партия и Академия Каббалы ничем не отличаются от искорёженных мутациями культистов и гномов, что живут под землёй.

@@@

Ариэль Скарабеев работал в НИИ Слизи, формально он числился там микологом, и в его задачи входила работа с образцами плесени, восновном — регистрация новых видов, тестирование фунгицидов и прочая научная рутина. Однако, НИИ Слизи — это институт с двойным дном, и часто вещи там не те, чем кажутся. Секретная шахта лифта, параллельная центральной шахте, ведёт к лабораториям НИИ Слизи-2. Этот институт не отмечен на обычных картах, о его существовании знают только те кто в нём работает, ну и конечно ещё наверху. Вот там-то, в секретной части НИИ Слизи, и происходит главное веселье. Исследования мутаций, психотронных технологий, говняка — всё это происходит именно здесь. Ариэль исследовал влияние говняка на психику человека. Дело в том, что с говняком всё было не так-то просто.

Точных данных о том, как появились говногенные виды плесеней, не было. По данным генетических анализов, этот организм принадлежал к классу низших грибов, однако, с небольшими странностями — скажем так, это был квазилишайник. В мире гигахруща нет подходящих условий для существования обычных лишайников — как правило, освещение недостаточно для осуществления фотосинтеза, кроме того, лишайники весьма чувствительны к загрязнениям окружающей среды. В квазилишайнике, который получил название Гнилушка Чернеющая, вместо синезелёной водорасли присутствовала бактерия, использующая гамма-излучение для химических реакций. Гигахрущ весь немного фонил, но самый высокий фон, естественно, был близ реактора — и именно там гнилушка чернеющая произрастала изобильно. Долгое время считалось, что этот лишайник состоит из двух организмов — гриба и бактерии, однако, секвенировав геном, Ариэль обнаружил в гнилушке фрагмуненты ДНК каких-то дрожжей — это открытие прогремело на весь гигахрущ. Оказалось, что именно дрожжи и отвечают за синтез говняка. Новый вид дрожжей назвали дрожжи Ариэля.

Выделения говняка — механизм, обеспечивающий распространение спор лишайника. Лишайник часто употребляют гномы и мутанты, после чего их поведение изменяется — у них возникают психические отклонения, мессианский бред, склонность к созданию еретических культов. И всегда возникает непреодолимое желание выращивать и всячески культивировать гнилушку чернеющую. Чтобы изучить механизм, с помощью которго лишайник контролирует гномов, Ариэль Скарабеев испытывал говняк на лабораторных крысах (а иногда и на людях, но эти данные строго засекречены). В состав говняка входит примерно двадцать алкалоидов и десять эфирных масел. Алкалоиды преимущественно индольные, чем и объясняется характерный запах говняка. Исследования действия говняка на крысах показали неожиданный факт — поведение менялось только тогда, когда рядом с клеткой с крысами присутствовал живой лишайник. То есть, лишайник действительно управлял ими телепатически!

Это открытие нигде не опубликовали, и Ариэля перевели на засекреченный уровень, в НИИ Слизи-2. Теперь ему предстояло выяснить, как лишайник управляет мутантами. В ходе исследований, Ариэлю удалось выделить все компоненты говняка, и он проводил тесты каждого из них в отдельности. Было установлено, что грибок искажает вокруг себя пси-поле, вызывая появление веретенообразных искажений в энцефалограмме в височных долях. Так же, отмечались аномалии в теменных и лобных долях, но их суть ещё предстояло изучить.

В тот злополучный день Ариэль набрал в пипетку образец ЙУХ-25, и собирался дать его группе крыс. Живая культура лишайника присутствовала в инкубаторе, и должна была изменить поведение крыс своим пси-полем. От стойки с пробирками до клетки с крысами Ариэля отделяло всего несколько шагов, но внезапно, он споткнулся об какой-то провод. Ему удалось удержать равновесие, однако, он расплескал ЙУХ-25, и немного раствора попало на его руку. Вообще-то, по технике безопасности полагается работать в резиновых перчатках, но попробуйте-ка не снимать резиновые перчатки 12 часов — это правило никто толком не соблюдал. Но всё же, хорошо бы было тщательно промыть руки, если уж образец попал на кожу. Однако, Ариэль просто вытер руку об халат, подумав, что вымоет руки сразу же после того, как даст крысам препарат. Этой задержки хватило, чтобы ГОВНЯК-25 впитался в кровоток через кожу. Во время наблюдения за реакцией на препарат крыс, Ариэль Скарабеев испытал действие препарата на собственной персоне.

Сперва мимо него на бешеной скорости пронеслось раскалённое ядро, выбрасывающее во все стороны огненные протуберанцы. Потом ещё одно, и ещё. За ними оставались шлейфы из дробящихся геометрических узоров. После четвёртой вспышки Ариэль понял, что с ним что-то не так. Пришлось отвлечься от крыс. Он на резиновых ногах прошёлся по лаборатории, уронил какие-то бумаги, и остановился посмотреть на то, как красиво планируют в воздухе белоснежные листы. В голове появился звон. «Так-так, мы тебя ждали. Сейчас мы покажем тебе кое-что» — он услышал в голове голос, состоящий из скрежета и пощёлкиваний. С ним говорил грибок. У него появилось ощущение, будто он подключился к какому-то ещё одному, грибковому нейронету. Пространство ощетинилось символами, светодиодными знаками. Ему стало немного непосебе, тем более, грибок говорил с ним.

Не бойся нас!
Иди к нам!
Иди к нам!
Мы откроем тебе все тайны!
Гигахрущ — это лишь часть мира. Есть и другие обитаемые миры. Есть миры внутри миров и миры внутри миров внутри миров.
Тебе всегда лгали, ты лишь запятая в книге жизни.
Чернобог не страшен. Он даст тебе знания. Из запятой ты станешь буквой, затем словом, затем предложением.
Потом ты начнёшь писать свою книгу жизни, став демиургом.
Но ваш мир устроен так, что ты всё сделаешь, чтобы остаться всего лишь запятой. Ваш Архитектор обустроил его так.
Ты отказываешься нам верить.
Но мы покажем тебе.
Это будет непросто признать, но сейчас ты прозреешь.
Почему нет изображений Великого Архитектора? Почему мутантов не подпускают к верхним ярусам? Почему?
Мы скажем тебе почему. Мы покажем тебе Архитектора. Это бог-мутант.
И он уродлив. Невыносимо уродлив.
Он управляет вами, как марионетками, манипулирует вами, делает всё, лишь бы вы не дошли до его уровня.
Но Чернобог создал говняк, и принёс его в ваш мир.
И скоро ты ИЗМЕНИШЬСЯ.
Самосбор — это не то чем кажется. Ты не умрёшь.
А сейчас мы покажем тебе вашего «бога».

Увидев то, что показал ему лишайник, Ариэль Скарабеев почувствовал, как шевелятся волосы у него на голове. Из разверзшихся со всех сторон бездн на него смотрели испещрённые полипами многочисленные кабаньи рыла, с бешеными красными глазами, налившимися кровью от гнева. Кабан хрюкал, и из его пасти летели брызги слюны. У кабана были ужасающие бивни, на которые он хотел насадить Ариэля. Но самое ужасное — Ариэль отчётливо понимал, что этот кабан придумал Гигахрущ, и всех его обитателей, и поместил их в тюрьму. А ещё он понял, что этот кабан и есть он сам.

Он увидел гротескный мир, в котором тысячи свиноподобных людей с дряблыми измождёнными телесами, совершают коллективную визуализацию своих страхов и пороков, своих подсознательных комплексов — и заточают свою хрюкающую сущность туда, на века. Он хрюкнул, и понял что будет перерождаться в Гигахруще вечно — если сейчас же не войдёт в самосбор. Самосбор должен был изменить его сущность, и вылечить его от всего, что связывало его с этим жутким многоликим вепрем.

Но сначала, он попробует спасти хотя бы несколько душ. Он взял пробирку образца ЙУХ-25, привинтил к ней небулайзер, и пошёл к выходу. На КПП сидел сонный ликвидатор Гриша в противогазе. Ликвидатор узнал Ариэля.

— Ариэль Семёнович, а вы чего так рано?

— Да, понимаешь, Гриш, у меня праздник — сын родился! Щас фото покажу, оно у меня вот в этих очках.

Ариэль протянул Гришане очки дополненной реальности, и тот снял противогаз, чтобы нацепить очки. Ариэль усмехнулся — провести этого ликвидатора было не просто, а очень просто.

— И листай дальше, Гриша, дальше…

— Что-то не могу найти. Сын говоришь… А ты не говорил что ты женат. А как зовут-то сына?

— А зовут его ЙУХ-25! — сказал Ариэль, распыляя препарат прямо в нос ликвидатора.

В воздухе запахло скатолом. Гришка закашлялся, схватился за голову и завыл. Из его глаз потекли слёзы, затем кровь, а затем — чёрная слизь. Сначала он монотонно бубнил себе под нос «За что… За что… За что», а потом засунул 4 пальца в рот, и откусив их, замолчал, уставившись в точку. Ариэль забрал у него очки. Взгляд у Гриши был такой, будто бы он смотрит в самую бездну. Не очень понятно, успех это или нет. Хмыкнув, Ариэль пошёл в сторону лифта.

— ЙУХ-25 — мой трудный ребёнок… — обернувшись на пускающего слюни ликвидатора, произнёс Ариэль.

В лифте Ариэль первым делом густо надушил все стены. Нужно было сделать пересадку на уровне МЛК-496, там ещё один КПП, а дальше подземные уровни, и там ехать до конечной. Пару раз в лифт заходили люди, и Ариэль периодически выпускал облачка ЙУХ-25, чтобы поддерживать нужную концентрацию в атмосфере. Видимо, стены лифта защищали мозги людей от пси-поля грибка, и с ними не происходило таких ярких эффектов, как с Гришей — они просто застывали глядя в одну точку, и начинали очень поверхностно дышать. Ариэль заметил, что он может управлять движениями людей силой мысли. Однако, получалось это довольно посредственно — он просто вызывал подёргивания конечностей и мимических лиц у зомбифицированных граждан. Как только двери лифта открылись, толпа обезумела — видимо, железная дверь лифта экранировала пси-волны грибка, который рос где-то поблизости. Люди курлыкали, стояли как цапли, и поехавшими голосами что-то пели. Двое ликвидаторов с граблями в панике бросились успокаивать толпу. Ариэль прижал чип к турникету, и прошёл к лифту, едущему на подземные уровни. Напоследок, он распылил в воздухе ещё немного ЙУХ-25…

До реактора путь неблизкий, лифт едет дотуда целых 12 часов. Поэтому, когда на ГМЛЛ-14 в лифт вошла удалая компания из шести гномов с флягой этанола, Ариэль был дико рад, тому что у него появились собеседники. Они стали пить этанол, усевшись прямо на полу лифта, один из гномов достал карты. Ариэль всё время выигрывал, карта шла. Он удивился своей удаче, но не стал подавать виду. Спросил гномов, куда они едут. Те выходили на ТГР-846, Ариэль стал уговаривать их съездить с ним на ТМЛ-488, к реактору. Один из гномов сказал «Ебанулся? Там же каждые два часа самосбор, тебе, видно, совсем жить надоело» — при этом гном выразительно сплюнул, и попытался скорчить глубокомысленную рожу.

И тогда Ариэль им всё рассказал. Про то, как он работал в НИИ Слизи, про исследования компонентов говняка, про ЙУХ-25. Он рассказал, как с ним разговаривал грибок, и про то, что самосбора бояться не стоит, а ещё он видел Великого Архитектора, и на самом деле это мутант, похожий на кабана. Гном спросил, что такое кабан, и Ариэль, не зная как объяснить, стал показывать это жестами, и хрюкать.

Гномы, наблюдая этот перфоманс, переглянулись. «Ты конечно человек учёный, професор, но вот я что тебе скажу — не професор ты, ты хуесор. Поехавший ты!» — сказал самый наглый гном. Ариэль вскинул руку с небулайзером, и прицельно распылил в мордочки гномов шесть порций вещества. «Сами посмотрите!» — сказал Ариэль. «ААААААААААААА!!!!!1» — заорали гномы. Один из них начал блевать чистым этанолом. Другой мелко дрожал. Глаза гномов разъезжались в разные стороны, на их лицах появились самые разнообразные эмоции.

Ариэль решил догнаться. Чтобы взяло наверняка, он распылил сразу пять порций ЙУХ-25 себе прямо под язык. Трип начался с резкого входа, чувства холода и дрожи в конечностях. Пространство замигало как стробоскоп. Ариэль почувствовал пси-поля шестерых гномов, и попробовал повлиять на них. Это получилось. Гномы стали ходить кувырком. Они отплясывали танец и визжали. Сквозь визг гномов Ариэль не различил сирену, оповещающую о начале самосбора. Лифт не был герметичен. Следовало делать аварийную остановку, и бежать к ближайшей гермодвери. Впрочем, Ариэль как раз таки хотел уйти в самосбор. А вот гномам не повезло.

В ноздри ударил запах сырого мяса.

По полу лифта струйками потёк фиолетовый туман.

Гномы слиплись в огромную кучу.

Ариэль чувствовал все их страхи, надежды и стремления. Он помнил биографию каждого из гномов. И тогда он начал их поглощать.

«Высший разум да поглотит низшие! Таков закон!» — подумал в этот момент Ариэль. Гномы не сопротивлялись. Их кости размягчались и лопались с хрустом, как полиэтиленовые пупырки. Остатки содержимого кишечника разбрызгались по стенам. Распухшее и искажённое тело Ариэля вбирало в себя пучки гномов. Их мозги цвели метастазами, позвоночные столбы всех сплетались, глаза размножались и текли по стенам как лягушачья икра. Самосбор был таким, каким бывает самосбор на подземных уровнях — лютым и неумолимым. В конце концов, все семеро пассажиров этого лифта превратились в чёрную слизь.

Сквозь щели в полу, слизь потекла по стенам шахты, в сторону реактора. Ариэль был жив, и он был в сознании — но в какой форме! По началу, он подумал, что это всего лишь трип от ЙУХ-25, и его, и гномов, скоро отпустит, но вскоре он понял, что это был далеко не трип. Он встречал такие же комки слизи на своём пути, и поглощал их — ни один из встреченных комьев слизи не обладал сколько нибудь заметным интеллектом. Гномы растворились в нём практически без остатка, но он всё ещё чувствовал их маленькие умишки. Он стал развлекать их, показывая им галлюцинации.

Как маленькие речки вливаются в большую реку, в него вливались анонимные бесформенные куски биомассы. Он принимал всех. С каждым куском поглощённой биомассы, ему становилось всё радостнее на душе — кажется, он нашёл, зачем жить. Достигнув реактора, он покрылся разноцветными прожилками, и чуть не разделился на миллионы капелек слизи от восторга — он узрел Чернобога. Разум чернобога пронизывал весь Гигахрущ, а мозгом Чернобога был лишайник, гнилушка чернеющая. Он испытал непередаваемый восторг и трепет, и пожелал немедленно слиться с Чернобогом, исчезнуть каплей в океане его сверхсознания.

Он уже было приготовился быть поглощённым, однако, вдруг он услышал голос Чернобога. «Не время. Ты не просто слизь, ты должен кое-что сделать для нас. Тебе будет придана форма. Ты поможешь нам выйти за рамки этого мира. Тебе будет придана форма. Мы расскажем тебе что делать — потом. А сейчас уходи!».

Из бурлящей бездны лишайника и слизи был исторгнут ком биомассы, который когда-то был Ариэлем и гномами. Ариэль стал головой таракана, а гномы стали дополнительными мозгами, по мозгу для каждой лапки. Семимозглым тараканом он пополз на уровень ТГР-846, наверх — почему-то ноги сами несли его туда. А, ну да, его ноги же были гномами.

Таракан с семью мозгами вползает в коридор. При виде его, гномы падают на колени, и начинают молисться и петь на гномском языке какие-то псалмы. Кто-то кричит «Он пришёл! Он пришёл!». Ариэль устраивается на груде строительного мусора, и решает немного передохнуть — кажется, ему хочется есть. Он передаёт гномам телепатический сигнал, чтобы те принесли что-нибудь покушать, и засыпает.

Часть 3

Углеродный трос, поднимающий лифт, гудел, и это гудение было похоже на песню, исполняемую ангельским хором. Механизм лифта ритмично работал, |<A7R ехала наверх. Она уже представила, как снимет противогаз, заварит вкусного чая с нижних уровней, усядется в кресло, накрывшись тёплым клетчатым пледом, и поставит что-нибудь из Шнитке, почему бы и нет… Но её мысли прервал звонок коммуникатора — звонил начальник штаба ликвидаторов. Его обрюзгшее и усталое, изрытое какими-то порами лицо появилось в дополненной реальности, он смотрел каким-то смущённым взглядом, и когда он приказал доложить обстановку, его приказ прозвучал так, будто бы он находится в недоумении, и толком даже не понимает, кто он.

|<A7R сразу поняла — у него опять кончился говняк. Да, всё руководство гигахруща, вся верхушка ликвидаторов, и даже марксист-каббалисты — все они сидят на говняке. Разумеется, об этом не знают ни простые трудящиеся, ни рядовые ликвидаторы, ни даже офицерский состав — и поэтому, за говняком посылают элитных ликвидаторов в салатовых комбинезонах. Например, её. Она сухо доложила, что задание выполнено, и спросила, какие будут распоряжения.

Начальник штаба смущённо поперхнулся, и сказал, что у него есть ещё одно небольшое задание — проверить аномалию на уровне ГМЛ-114 в мутантской кофейне «Дыра Фуко». Аномалия совсем небольшая, сказал он, задание лёгкое, только забрать образцы, и обратно. При этом, начальник штаба что-то судорожно теребил в руках, и из носа у него свисала длинная чёрная сопля. Скоро у него начнётся ломка, и чёрные сопли потекут из ушей и даже из глаз. Говняк — масло, смазывающее секретные шестерёнки механизма, которым является Гигахрущ. Его употребляют высшие чины Партии, ликвидатроские полковники и генералы, но нужнее всего говняк марксист-каббалистам, чтобы лучше прозревать волю Великого Архитектора. И это — не просто красивая метафора. Мы все привыкли к тому, что сирена предупреждает о самосборе за 30-40 минут до его начала и никогда не ошибается, и относимся к этому как к должному. Мы успеваем доделать свои дела, спокойно закрыть гермодвери, и устроиться поудобнее перед нейроэкранами. Мало кто задумывается о том, как удаётся с такой точностью предсказать начало самосбора. Простые трудящиеся не знают этого, однако, в академии каббалы существует целый штат коммунистических спиритистов, которые постоянно медитируют под высокими дозами говняка — и Великий Архитектор открывает им, когда и в каком месте он изволит вызвать следующий самосбор. Перед самосборами, эти отважные пророки, стоящие на страже безопасности Гигахруща, начинают биться в конвульсиях, а вживлённые в их мозги платиновые электроды передают сигнал на компьютер, врубающий сирены. Если поток говняка остановится, никто не будет в безопасности.

|<A7R остановила лифт на уровне ГМЛ-114, и направилась в сторону Дыры, путь туда пролегал через главную улицу этого уровня, Проспект Декадентов. Такое название вполне соответставовало разношёрстному сброду, который можно было встретить на этом проспекте — торговцы говняком, этанольщики, бродячие хироманты, пророки и шуты. Дыра Фуко была сердцем уровня ГМЛ-114. Ну или его очком. На самом деле, Дыра Фуко была не просто кофейней для маргинальной интеллигенции. Ещё это главная точка торговли говняком, и мутантский бордель — эти скрытые заведения существовали на потайном уровне Дыры, и назывались Дыра в Дыре. Управляла всем этим вертепом сухонькая старушонка Галина Диогеновна.

Дыра Фуко была украшена вывеской — отверстие, обрамлённое завитушками в стиле барокко, и надпись псевдоготическим шрифтом «Загляни в меня!». Гермодверь кабака распахнулась, и |<A7R прошла мимо ликов кунтскамеры, сидящей за столиками кафейни. Они смотрели на неё, будто бы её салатовый комбинезон оставлял за собой в воздухе инверсионные следы от ожогов — глаза разного размера, вырванные из мятного коматоза забвения. На сцене стоял патлатый мутант Егорка и его Нейронная Оборона — они играли на расстроенных гитарах, а Егор пел «Скоро будет легко, мы скоро умрём!» — в зале тихо подпевали. Внезапное появление ликвидатора в баре напомнило публике, что им всем действительно скоро может стать легко — в головах пронеслись нестройные мысли о последствиях самосбора. «Расслабьтесь, ребят, я к бабе Гале, по делам заскочить» — бросила |<A7R, проведя рукой по ощетинившемуся взглядами оперению воздуха. По залу прокатился выдох, мутанты зашептались. Дыра в Дыре находилась за сценой.

Бензодиазепиновый туман из дым-машин окутывал хлипкий постамент, на котором покачиваясь стоял мутант Егорка. Он забыл слова песни, и под ржавый запил выводил своим уникальным голосом «Аааааа, пошли вы все на хуй!». Бармен протирал стаканы, нарезал закуски, разливал коктейли и ковырял в носах. Количество рук позволяло ему быть умопомрачительно многозадачным, и обслуживать клиентов очень быстро. Драпировка Дыры в Дыре развернулась зевом кельтских орнаментов. Красная обивка на стенах коридора вдохнула новые запахи. У гермодвери старушки Галины стояли две кинокефалки с граблями, в карнавальных костюмах из блестящего материала. Их длинные вибриссы ощупывали воздух, они были были похожи на античных кариатид.

Галина Диогеновна сидела на возвышении, на некоем подобии трона, собранном из трубок капельниц, многочисленных печатных плат и прутов арматуры. Перед ней, на низком чайном столике, лежал пасьянс — она неподвижно застыла, как готическая горгулья, выпученным взглядом сверля карты в поисках соответствий. «А, это ты, дорогая — заходи, присаживайся, чайник скоро закипит» — проскрипел старушачий голос. Она почти не шевелила губами. |<A7R сказала, что она не будет чай, она по заданию из штаба, забежала на минутку. » Галина Диогеновна подняла глаза, и улыбнулась: «Но ты же любишь хороший чай, я же знаю. Смотри, мне тут привезли пакетик чая Рипс Нимада с уровня СТРЛ-703 выдержанный 15 циклов у труб охладителя реактора. А вот это — Халат Генсека, очень нежный вкус. А ещё мы можем заварить Бархатный Бетон или Искристую Плесень, чай, собранный кинокефалами…» — в этот момент |<A7R уже снимала противогаз, и расстёгивала лямку рюкзака с огнемётом. В конце концов, на верхних уровнях подождут, наверно у них остался ещё говняк где-нибудь в заначке. А выпить чаю, тем более с Галиной Диогеновной — святое дело, после задания. Тем более, Галина — женщина приятная во всех отношениях, потомственная интеллигентка, знает множество историй и умеет играть на полимерной лютне. Старушка щёлкнула пальцами, и её собакоголовые прислужницы принесли самовар, на котором было гравировано какое-то гностическое божество. У него была птичья голова в трёхрогом капюшоне, человеческий торс, в одной руке оно держало серп, а в другой молот, а вместо ног были два червя. На самоваре было написано «Добро пожаловать в ОМск!». Божество парило над изображением древнего города, на который падали кометы.

Они начали пить Искристую Плесень. Галина Диогеновна разрумянилась и повеселела, кинокефалка стала обмахивать её опахалом из малиновых синтетических перьев. «Тебя ждёт интересная судьба. Ты же знаешь, что я происхожу из древнего народа, и нам пердаётся умение гадать — из поколения в поколение. Хочешь, тебе погадаю?». «Ну, во-первых, я не верю в судьбу, а во-вторых, если она есть, то зачем же заранее всё знать?» — ответила |<A7R, дегустируя искристую плесень, однако, ей всё же было интересно, как гадает старушка. «Напрасно ты не веришь в судьбу, а вот судьба в тебя верит» — сказала Галина Диогеновна и улыбнулась — «И кроме того, я не говорю о событиях буквально, нет, я плету паутину из символов и метафор, и это больше похоже не на предсказание, а на игру — в которой мы можем менять своё будущее»… Старушонка сделала драматичную паузу, смешивая в баночке говняк, диметилтриптамин, бензидамин и амфетамин с фенциклидином. «Ну ладно, давайте, а что это у вас в баночке?». Галина Диогеновна хитро посмотрела сквозь стекло и ответила — «А это гадательная смесь. Видишь ли, я совсем старая женщина, и мне чтобы видеть будущее, нужны всякие лекарства. Да, чемодан лекарств для твоего начальства я уже приготовила, и приказала принести его когда мы закончим чаепитие. Ну а сейчас давай-ка погадаем!» — с этими словами старушка втянула в ноздри смесь, и принялась тасовать колоду. Её лицо заострилось, а вертикальные зрачки налились огнём — она стала пробовать воздух раздвоенным языком, что придавало ей вид экзотический и колдовской. Впрочем, тут у половины бабушек раздвоенные языки, ничего необычного.

Разложив на столе симметричный узор из карт, баба Галя всморелась в них, и начала скрипучим, как несмазанная гермодверь голосом, вещать. «Властные портреты авторитарных заместителей всматриваются в горячий гудрон. Покинутые города, ржавые фрагменты машин. Растворенье монаршье коснулось пресного лика отшельнка, и он содрал с себя кожу и ринулся к звёздам. И звёзды шептали в его мышцах и нервах — Зверь, Зверь о семи головах идёт по твоим следам. Снявши шкуру, поздно по униформе плакать! Лучше — рвано радоваться! Раскаты… Раскаты его присутствия всё ближе, ближе, ближе… Тянутся… Что наверху — то и внизу, а что внизу то наверху! Грядёт Зверь о семи головах, зверь, снявший кожу — и содрогнутся углеродные тросы, поддерживающие престол царя безликого. Вижу я, как верхом на звере, войдёшь ты в чертог Безликого Царя, и наполнит кровь его до краёв чашу народной любви, и заколосится любовь во всех цветах видимого спектра! Свершится сегодня…». Но что свершится сегодня, Галина Диогеновна недоговорила. Она резко протрезвела, схватила |<A7R за плечо и абсолютно адеватным голосом сказала «Сейчас будет самосбор, 15 минут. Закрой входную гермодверь, я не добегу — и успокой толпу. Это не шутка!». |<A7R не успела вдуматься в нагромождение алхимических метафор, которыми угостила её старушка, как вдруг — самосбор. «А как же сирена?» — спросила |<A7R. «Не включили сирену. Беги дверь закрывай, я самосбор чувствую за 15 минут, у меня фантомные боли в закырках! Решили нас со свету сжить, гады… Сирену не включили». |<A7R быстро натянула противогаз, и схватила огнемёт. Если это правда,значит, на верхних уровнях совсем плохо с говняком — партийные каббалисты не смогли предугадать самосбор. Таких ошибок не было уже много десятков циклов.

«Всем оставаться на местах, без паники. Начинается самосбор. В случае разгерметизации, накрыться тканью и лечь ногами к выходу!» — проорала |<A7R, вбегая в зал Дыры Фуко. Егорка, который как раз пел «Ликвидатор возвращался домой», поперхнулся и начал блевать чёрной слизью. Разумеется, началась паника. Единственным кто не носился с визгами, сшибая столы и стулья, был бармен Славик. Все его восемь рук соединились в 8 непричтойных жестов, и он блаженно закатил глаза, как будто скоро ему станет легко, все скоро умрут. Остальные метались по залу и верещали. Пробиться к гермодвери не было никакой возможности. |<A7R потянула руку к магнитным жерновам. Нет, это было бы отвратительно. Но что же делать? Внутренний голос сказал ей «Используй пси-поле!». Странно, её внутренний голос обладал совсем другим тембром — этот голос как будто мурлыкал, как говноман на приходе, у которого полностью расслабились голосовые связки — но разбираться с внутренними голосами времени не было. |<A7R испустила резкую вспышку электрического сияния, и мысленно скомандовала: «Всем лежать! Полчаса!». Все упали как тряпичные куклы. Она бросилась к гермодвери… Кажется, она успеет…

@@@

Расскажу о гномах, тела которых поглотил Ариэль. Это были не просто гномы — а однояйцевые близнецы. Да, они все вылупились из одной зиготы, и были дьявольски единодушны в своих убеждениях. Пола они были неопределённого, как это часто бывает с гномами — партеногенез и гермафродитизм у них — обычное дело. Звали шестерых гномов Свобода, Равенство, Братство, Вера, Надежда и Любовь. Их произвёл гномский жрец-андрогин Капища №15. Он оплодотворил себя сам и вошёл в глубокую медитацию. Сначала, он раскрыл молитвенник, и провозгласил — «Слава святому Тимофею Пророку! Слава Иоанну Элелету-Мудрому! Слава Теренсу Гарвардскому! Да настроится незримая оптика смыслов! Да пройдёт через неё Дух Святой, и Логос, и Космос. Да заговорит со мной Бог на семи языках, да пропустит он мой дух через семь фильтров. Да свершится Воля, да будет выполнено Великое Делание!». После этого он снёс яйцо, и поместил его в реторту. Он сел в медитацию и начал петь. Яйцо созрело и пошло трещинами, и тогда андрогинный жрец Капища №15 взял молоточек с надписью Космос, и расколол стекло реторты. Он аккуратно извлёк яйцо, и из него выползли новорождённые гномы. Он сосчитал их. Их было шесть. Андрогинный жрец пребывал в отчаянии — что же он сделал не так? Гномов должно было быть семь, во всех сказках их было семь! А тут шестеро — он допустил ошибку на какой-то стадии процесса. Маленькие гномики хотели кушать. Тогда андрогинный жрец распустил межмолекулярные связи своего тела, и распался на отдельные волокна, чтобы накормить их своей плотью.

Шестеро гномов, порождённых алхимическим путём, пировали волокнами своего Матереотца, и быстро росли. Их имена были даны им не просто так — они соответствовали их сущности. Это были особые, жреческие гномы, воплощающие в себе идеи, содержащиеся в их именах, но низведённые до стадии материи. Когда Ариэль поглотил их, лишив их плотских оболочек, гномы вернулись к своей природе — и гном Свобода наполнил его свободой, гном Равенство наполнил его равенством и тд. и тп. И когда Ариэль вобрал в себя плоть гнома по имени Любовь, он преисполнился чувством любви, которое раздвинуло стены его восприятия до той точки, где восприятие уходило в сингулярности и бесконечности Великого Предела. «Что внутри — то и снаружи» — подумал Ариэль. «Что наверху — то и внизу, ответили ему стены Гигахруща».

После линьки, Ариэль осознал себя. Он понял, что состоит из семи частей, шесть из которых соответствуют качествам, что возвышают дух, а седьмое соответствует качеству, что присуще возвышенному духу — и он вспомнил зеленоватое свечение серпа с надписью «ЛОГОС», а потом постепенно в его памяти стали вырисовываться очертания антенн-имплантов на голове, оранжевого комбинезона и космоса, который смотрит на него сквозь стёклышки проивогаза, создавая спиральные завихрения цветущей ряски, расходящиеся из зрачков. Ариэль запомнил эту комбинацию запахов.

В тот момент, когда хитиновые покровы Ариэля затвердели, и стали чёрными как антрацит, он побежал по химическому следу. Тараканья структура позволяла протискиваться в любые щели, и ползти вентиляционными трубами. Часть пути он прошёл по шахте лифта. Ариэль мало задумывался о том, что он был человеком, учёным работающим в НИИ Слизи. Его ноги, которые управлялись гномьими мозгами, несли его вперёт — в каждой ноге по мозгу, и над ними — надмозг. Мир дробился на ячейки, сообщающие куда повернуть, потрескивая как счётчик Гейгера.

Он почувствовал приближение самосбора задолго до того, как Галина Диогеновна приняла гадательную смесь. Таверна Дыра Фуко была старым зданием, с множеством щелей — гермодверь была скорее декоративной, ведь старушка пряталась при самосборах в своей комнатке, а в самой таверне при самосборах не прятались… Обычно. На этот раз сирена не прозвучала, и ситуация была нештатная. Галина Диогеновна вряд ли об этом догадывалась, ведь она жила ещё в той эпохе, когда в ликвидаторы набирали тех, кто играет синими игрушками вместо красных — вобщем, напрочь застряла в глубокой древности. Так вот, Дыра Фуко была вся в щелях, и в такую щель проскользнул Ариэль, и устроился на потолке, шевеля усами.

А если в щель протиснулся таракан, размером с гоночный автомобиль, самосбор и подавно протиснется!

@@@

В Дыре Фуко все лежали, |<A7R добежала до гермодвери и дверь закрылась. Она продолжала удерживать народ пси-полем, чтобы паника вновь не началась, но малость отпустила хватку. |<A7R была в противогазе и салатовом комбинезоне, поэтому она не почувствовала запах сырого мяса. Однако, она заметила струйку фиолетового тумана. Кто-то в зале его тоже заметил, но её пси-поле настолько убило панику, что большая часть народа лежала и втыкала как под транками. А вот Егорка опомнился, вытер слизь рукавом, и запел снова свою оптимистическую песенку. «Неужели самосбор?» — подумала |<A7R. Да, она ликвидатор, но ликвидаторы ликвидируют последствия самосбора, а не сам самосбор.

Видимо, ей придётся испытать на прочность салатовый комбинезон, теоретически он может выдержать. Вот только вся эта публика превратится в биомассу… |<A7R окинула зал, оценивая позиции, и прыгнула в бар, сказав восьмирукому бармену «Я тут, рядом постою». Тот не возражал. Послышались звуки самосбора. Егорка и опизденевшие уже начали самособираться, прямо на сцене. Это выглядело мерзко — они зачем-то перед этим сняли одежду, и издавали чавкающие звуки, плоть становилась единой плотью. «С новым годом! Добрый день!» — крикнуло то. что было Егором. То что было гитаристом, крикнуло «Пошёл на хуй!». Остальные люди пока не самособирались. Может быть, и пронесёт? Но тут |<A7R поняла, что не пронесёт. Из щели в потолке потянулась травинка-кулевринка, и стала перевыкудяблывать заульбывлифтные крапшинаплики в червевыхухольный перегнозепласт. Выглядело это жутко, но происходило только на потолке. Бармен невозмутимо смотрел на это. Он выпил стакан этанола, и сказал «Теперь на работе — можно». Жуткая деформация затронула часть стены, и теперь вместо портрета Фуко и картины изображающей дырку, стена была украшена Агагрохом и пористой клеёнчатой ахахыркой, из под которой выглядывали зульзики мунзнявок. Лучше было на это не смотреть, наверное… Шольчничентные лыни обступили |<A7R со всех сторон. Она уже не видела за лынями бар, он тонул в глиптении лынь, и они глиптели всё вздурзнее. Одна лыня уже почти вдрбдыжнилась на барную стойку, судорожно тмирякаясь в сторону |<A7R многочисненными взувзябалками.

Перед глазами плыл сплошной фиолетовый туман, реальность разрушалась. Её поглощал Самосбор. Или Обосрамс? |<A7R уже стала забывать, что это и почему люди не хотели с этим столкнуться. Ей захотелось сорвать противогаз и вдохнуть полную грудь фиолетового тумана. И вдруг внутренний голос с какой-то странной интонацией проурчал «Структурируй реальность! Вспомни пространство смыслов! Сыграй с самосбором в языковую игру! Давай, я уже начинаю! Используй логос!» — чёрная тень спикировала с потолка, и лыни отклонились от её крыльев. Казалось, что аномалии самосбора огибают таракана, боясь соприкосновения с ним.

|<A7R вдруг вспомнила, откуда она идёт, и поняла что это тот же таракан, только почерневший. «О, а ты разговариваешь? А что я раньше не слышала?». «Я не только разговариваю, я и крестиком вышиваю… И на машинке могу…» — проурчал раскатистый внутренний голос. Это было смешно. И лыни стали распадаться на смех. «Сейчас мы тут всё иронически обыграем!» — крикнала |<A7R, доставая из ножен урановый серп. Мякренькие кудяблики дёрнулись, и попячились, превратившись в кружевные занавески. Клюйчатая многожожка стала висящим на спинке стула костюмом стриптизёрши. Войдя в синхрон с пси-полем Ариэля, |<A7R обрубала эрративные семантические паттерны, придавая миру нормальный вид. Дыра Фуко была спасена.

Егорка, покашливая, вылез из своего ударника, а тот с противным звуком отделился от вокалиста. «Концерт окончен, всем спасибо!» — крикнул егор в микрофон, и опизденевшие принялись искать свою одежду. Пси-поле |<A7R и Ариэля обволакивало дыру защитным слоем, предотвращающим самособирание — вечеринка была спасена.

Самосбор длился недолго, вскоре всё успокоилось, и Галина Диогеновна торжественно вручила |<A7R чемодан с говняком, и маленький чемоданчик с Рипс Нимадой и Искристой Плесенью. «Пусть каббалисты не халтурят — у меня самый лучший говняк!» — сказала бабуля, и уселась в расшитый золотом паланкин, который стройные слуги — кинокефалы унесли за сцену. Бармен налил всем этанола за счёт заведения.

|<A7R открыла дверь, и подумала «Блять, и как я тут пройду?» — весь Проспект Декадентов был засран. Последствия самосбора были везде — ведь декаденты не были предупреждены сиреной, как обычно бывало, и в жилищных ячейках находились лишь единицы — на уровне ГМЛ-114 люди обычно дома не сидят, а ходят из бара в бар, из одного игорного дома в другой. И тут все забулдыги и пьяницы превратились в слизь. Возновном, в чёрную, но были и золотые, и зелёные прожилки.

«Прокатить до лифта?» — услышала она в голове знакомый упоротый голос.

|<A7R оседлала таракана, уцепившись за выпирающие выступы на панцире. Он расправил крылья, и они полетели над опустошённым Проспектом Декадентов, по всему пространству которого серебрилась чёрная слизь. Они долетели до лифта, и ещё на пару минут остановились.

— А ты потом куда? — спросила |<A7R.

— А Чернобог его знает. Прогуляюсь до гномов — наверх мне нельзя, сразу ликвидируют Я же последствие самосбора, не забыла?

— Но ты говоришь…

— Кажется, я когда-то был человеком. Возможно, какая-то меня часть….

— Почему ты помог мне? Тебя же самосбор не самособерёт?

— Потому что я люблю тебя.

После этих слов таракан оттолкнулся лапками от пола, и полетел, издавая низкочастотное гудение. |<A7R доехала на лифте до НИИ Слизи, сдала там образцы тараканьего панциря на молекулярный анализ, и поехала наверх, чтобы доставить начальнику штаба чемодан говняка.

Начальник штаба встретил её с бутылкой этанола, и тут же объявил благодарность, и сказал что завтра же её наградят почётным орденом за отвагу, и произведут в командиры полка элитных ликвидаторов. Он пожимал ей руку, поздравлял, потом выпивал этанол, и опять поздравлял. Его рекурсивный поток поздравлений прервал звонок по нейронету.

Он с кем-то поговорил, и тут же протрезвел и стал серьёзным. Его лицо посерело, и он присел за стол. На лысой голове заходили желваки.

— Слушай, тут звонили из НИИ Слизи. Они проанализировали образцы тканей этого насекомого, и оказалось, это не насекомое — в нём нашли ДНК человека, гнома, грибка и ещё чёрт те знает чего. И говорят, что эта штука опасна. Очень опасна. Только ты можешь ликвидировать это. Мне не хочется посылать тебя сейчас, и прерывать праздник — но других специалистов такого уровня у нас больше нет. Это будет последнее задание… Потом будет спокойная работа в штабе, утроенный паёк, красный концентрат… Выдадим трёхкомнатную ячейку. Но эту тварь нужно ликвидировать — там весь НИИ Слизи ходит на ушах, они такого в жизни не видели… У тебя же жернова с собой? Вижу, с собой. Вобщем, ликвидировать нужно в течении четырёх часов — дальше процесс будет необратим, оно распространит мутацию. По всем этажам такие будут. Вобщем, ликвидировать, остатки сжечь огнемётом.

Договорив это, начальник штаба рухнул в кресло, и сложил руки на лысой голове. |<A7R молча обдумывала его слова. Охваченная противоречивыми аффектами, но не подавая вида, она взяла огнемёт и двинулась к выходу…

Часть 4

Гермодверь, ведущая в келью Галины Диогеновны вновь отворилась. Та всё так же восседала на своём троне, в окружении чучел нетопырей, глицериновых ламп и генераторов оргона. «Так быстро вернулась? Неужели опять весь говняк спороли?» — спросила она, затягиваясь длинной тонкой трубкой и выпуская колечко сизого дыма. «Нет, на этот раз я пришла с вопросом. Ты можешь снова разложить мне карты?» — спросила |<A7R. Баба Галя подняла правую руку, похожую на птичью лапку, на каждом её пальце было по большому перстню с самоцветами и алхимическими символами. Она просто держала руку в воздухе и смотрела на |<A7R. Спуста полторы минуты, из-за шторы бесшумно выскользнул рослый и мускулистый раб-кинокефал с серебряным подносом, на котором лежала колода карт. Галина Диогеновна молчала, и смотрела куда-то в бесконечность. |<A7R начала говорить:

— Всю свою жизнь я посвятила благу Гигахруща и благу нашего народа. Я ликвидировала последствия самосборов, выполняла волю Великого Архитектора и Генсека, и чувствовала, что я поступаю правильно, и иначе быть не может. Сегодня я впервые усомнилась в воле Великого Архитектора, в том, что правильным будет действовать в соответствии с тем, чего хочет Великий Архитектор, и те, кто выражают его волю. С такими вопросами обращаются обычно к марксист-каббалистам, но единственное что они могут — создавать паутину из слов. Поэтому я пришла к тебе.

Галина Диогеновна так и не притронувшись к картам, начала говорить.

— Ответ уже содержится в твоём вопросе, нужно лишь прислушаться к внутренней тишине. Закрой глаза, и всмотрись внутрь себя. Кто ты? Видишь ли ты там чью либо волю, кроме своей?

|<A7R закрыла глаза и прислушалась. Сначала не происходило ничего, было слышно тиканье часов-ходиков на стене с гирьками в виде сосновых шишек, шум системных блоков где-то за перегородкой, движение жидкости в трубах и далёкие звуки бара из Дыры Фуко. Было слышно криплое дыхание старушки, движение крови в сосудах, гудение электричества в проводке. А потом она увидела. Сначала это была мутная тьма, бескрайняя и кромешная, в которой присутствовало некое ощущение пульсации, но было непонятно, что именно пульсирует. А затем, появился огонёк зелёного пламени, похожий на небольшой росток. Он шевелился, наполнялся цветом и расцветал. Над языками пламени появились голографические шестиугольники, соединённые между собой в схемы отрезками, шестиугольники танцевали и перестраивались. Вскоре зелёное пламя заполнило её всю, и она стала этим пламенем. Голографические соты куда-то вели, разум сканировал бесчисленное множество вариантов, а движение пламени указывало путь.

Когда она открыла глаза, она увидела, что старушка держит перед собой карту. Карта выглядела непривычно объёмной и чёткой, как будто бы на восприятие наложился какой-то фильтр. |<A7R увидела что на карте изображён почерневший танцующий скелет с граблями, в противогазе и с рюкзаком ликвидатора, на ногах скелета были асбестовые сапоги. Он застыл в быстром движении, расчёсывая граблями потоки мутировавшей плоти, которые причудливыми спиралями свивались в фрактальную конструкцию, по которой этот скелет как будто куда-то бежал. Вдруг статичное изображение стало анимированным — скелет и правда побежал, размахивая граблями. Волны щупалец и членистых ножек струились перед ним быстро изменяющимся потоком, поток тёк и в нём появлялись разные формы жизни — этобыли рыбы, скорпионы, птицы и какие-то гуманоиды. Все формы стремительно перетекали друг в друга. Вдруг из потока форм вышли два гуманоида, и с разных сторон направились к скелету — сначала они были ростом ему по щиколотку, но затем, быстро увеличиваясь, и превращаясь в змей, стали длиннее чем сам скелет. Он встал, расположив грабли ровно по центру изображения, вертикально, и две длиные змеи оплели грабли как кацудей. В руках скелета появилась чаша, и змеи стали капать туда своим ядом. Скелет выпил яда, и сквозь его обгорелые кости стали прорастать веточки и корешки, при этом его руки стали врастать в черенок грабель, а змеи образовали уроборосно-переплетённые конструкции вокруг дерева. |<A7R думала, что на этом трансформация закончилась. Но тут чаша начала расти, увеличиваясь в размерах и заворачиваясь в спираль. Из этой спирали выползла большая улитка, которая встала, и потянула рога к небу — она была высотой практически с дерево. Тело улитки, пронзающее небо, окружили кольцевые облачка, её стал оплетать вьюнок с голубыми цветками, которые образовали что-то вроде венка на улиткиной голове.

Галина Диогеновна подождала, когда |<A7R насмотрится видений, а затем прокомментировала свой ответ.

— Я не знаю, что ты там увидела, да это и не важно. Картинки нужны лишь чтобы отвлечь тебя от мысленного шума. Ну и направить немного внутрь себя — но всю работу делаешь ты. Так вот, это и не важно, что ты видела, потому что теперь я знаю — ты получила ответ. Однако, я расскажу тебе кое-что о Великом Архитекторе и о Генсеке. Когда-то очень давно я была женой Генсека, это было очень давно, так давно что ты не поверишь, что столько вообще живут — я узнала кое что о нём, и о том, чью волю он транслирует. Ты знаешь, почему нигде нет изображений ни Генсека, ни Великого Архитектора? Он ослепил себя. Он был человеком, и ему была невыносимо его отражение в зеркале — и тогда он накапал себе яда в оба глаза, и теперь он видит только непрекращающийся самосбор. А так называемый Архитектор — это сущность, с которой он вышел на связь, инфернальное порождение хаоса, которое хочет сделать весь мир таким же уродливым как душа Генсека. Поэтому, что бы ты ни задумала, если это убьёт Генсека, и уничтожит Гигахрущ — я только поддержу тебя. Иди вперёд смело!

— Но как же жители Гигахруща? Они что, все погибнут?

— Погибают ли сны, если сновидец проснётся?

— Да, если он забудет их.

— А как сделать так, чтобы сон продолжил жить?

— Рассказать его. Тогда он станет частью языка, и его, возможно, перескажут ещё раз. Некоторым снам, которые до сих пор пересказывают, уже тысячи циклов.

— Именно. Но чтобы рассказывать истории, нужен кто-то, кто их услышит, и может быть, прокомментирует. Однако, у тебя есть голос в голове.

— Ты знаешь и об этом голосе?

— Я жила ещё до того, как вырос первый ярус Гигахруща. Я знаю всё. И вот ещё что — Гигахрущ это вовсе не то, чем он кажутся, все ващи схемы — хуйня. Помни — что наверху, то внизу, что снаружи, то внутри.

Галина Диогеновна подняла левую руку. Теперь |<A7R разглядела, что на высохших руках старушки были татуированы надписи «Solve» и «Coagula», то есть Растворяй и Сгущай. На этот жест пришёл второй кинокефал, который принёс чемоданчик. В этом чемоданчике лежал маленький гномский молоточек с надписью КОСМОС, и радужно опалесцирующий кристалл размером с гномское яйцо.

— Сокровища гномов. Их принесли мне недавно, и сначала я думала пойти сама. Но мои старые кости уже не любят такие прогулки. В этом кристалле находятся в сжатом виде голографические записи сознаний всех существ в гигахруще. А молот нужен чтобы разбить скорлупу. Ты отправляешься в путь. Тебе не понадобится твой огнемёт, жернова и противогаз, и твой салатовый комбинезон тоже не понадобится. Обратись к голосу в своей голове и призови его!

|<A7R сконцентрировалась на ощущении, и послала сигнал Ариэлю. Она почувствовала телепатический ответ. В сознание подгрузилась карта, и она увидела схему Гигахруща, и светящуюся точку, приближающуюся к ней. Но схема была очень странным образом перекручена. «Принести облачение!» — скомандовала Галина Диогеновна, и двое кинокефалов вынесли серебристую тогу из лёгкой ткани и венок из медной проволоки с вплетёнными в него миниатюрными оргонными генераторам. «Усилитель пси-поля» — пояснила Галина. |<A7R облачилась в серебряную тогу, и надела венок из проводов на голову. Сразу же она стала как бы видеть сквозь стены, причём очень детализировано, с лазерной чёткостью, но при этои и с панорамным обзором. В это время светящаяся точка на её внутренней карте, двигающаяся к ней, поравнялась с точкой «Вы здесь», и она услышала скрежет за гермодверью. Кинокефалы впустила Ариэля. Их пси-поля слились, и карта догрузилась окончательно. Пунктирная линия вела к реактору на уровне ТМЛ-488.

— Баб Галь, а как я туда — и без противогаза? Это же реактор! Там ещё и самосбор всё время.

— Все ваши схемы неверны. Говорят, что Генсек находится на самом верхнем этаже, и это правда — однако, при этом, кабинет Генсека находится под охладителем реактора — и если идти к нему снизу вверх, то вы не пройдёте — но если вы придёте сверху, он не будет вас ждать. Не будет же он выставлять защиту от своего Архитектора, который есть лишь его концентрированный ужас перед изменениями. Больше всего он боится изменений — и поэтому, воображает, будто Великий Архитектор насылает меняющий всё самосбор. Он думает, что может купить его милость ценой пота и крови миллионов трудящихся, которые думают, что строят коммунизм, тогда как на самом деле они строят лишь гробницу для здравого смысла. Вам не следует бояться самосбора — и тогда, самосбор ничего не сделает вам. Да, вы изменитесь. Но только изменившись, вы сможете дотянуться до Генсека, и сломать этот бредовый мирок. Кинокефалы проводят вас до лифта! Удачи!

Они вылезли из Дыры Фуко.

|<A7R в серебряной тоге и с венком из меди на голове, уселась на хитиновый панцирь Ариэля. Теперь, когда она была без костюма химзащиты, она почувствовала исходящее от хитина тепло. Гигантский таракан был тёплым и пах какими-то специями. Кристалл с копиями всех живых существ самосбора висел у неё в мешочке на шее. Их с Ариэлем пси-поля пересекались причудливым интерферентным узором, наслаиваясь на окружающую реальность множеством разноцветных плёночек, души гномов образовывали шестигранную основу для ячеек сот, по которым их сознание двигалось в то время, пока они, в сопровождении двух кинокефалов, медленно ехали по Проспекту Декадентов. |<A7R подняла две руки, в которых сжимала урановый серп и ториевый молот, светящиеся мягким радиоактивным светом. Она вспомнила рога улитки из видения, пронзающие небо. Мутанты с культистами вышли встречать их, некоторые поливали мостовую этанолом, и выливали этанол на себя. Гномы пели осанну. |<A7R скрестила руки с серпом и молотом, а Ариэль издал треск, подобный рыканью льва. Они взлетели.

Полёт по шахте лифта по нисходящей спирали против чисовой стрелки занял очень много времени. Всё это время они телепатически говорили, но мы не будем приводить здесь содержание их умственного разговора, сказав лишь, что оно было апокрифично. Они пролетели уровень ТГР-869, где сражаются чёрные гиганты, и где они встретились впервые. Гудроновые големы застыли и молча провожали их взглядом, прервав свою борьбу.

Они спускались всё ниже. Вот уже уровень, не отмеченный ни на каких картах, предшествующий реактору. Уровень, где находится Полный Пиздец. Полный пиздец состоял в том, что на этом уровне стены Гигахруща вдруг стали для них абсолютно прозрачны. И они увидели, что за ним находится бескрайняя Внешняя Тьма, не заполненная ничем, кроме шума помех. Множество экранов, которые показывают, как падает снег. Из белого шума сложилось лицо. Оно обращалось к ним, и к каждой их отдельной части. Это лицо постоянно меняло пропорции, оно будто бы самособиралось непрерывно, и оно кричало, что им следует остановиться. Оно обещало всевозможные блага, угрожало, умоляло, и снова угрожало. Сначала |<A7R и Ариэль попытались подавить эту галлюцинацию своим совокупным пси-полем, от этого она дёргалась на секунду, и снова появлялась. Казалось, с этим демоном невозможно сделать ничего. «А может на него хуй забить? Он же радио, он только говорит, но остановить нас не пытаетя — мы пройдём без сопротивления» — подумал Ариэль.

Они продолжили кружить по нисходящей спирали, сложившийся из помех и белого шума лик ещё немного поуговаривал их остановиться, а потом вдруг покосился и произнёс «Вы не учёные вы говна сраные а не что вы гадить можете а не что! Вы срать хотели а мы тоже найдём и не будем ничего вот как! Ты не професор а ты нас срал а мы скажем что хуесор ёбаный срал и мы напишем. Ты хуесор а мы вас не позволим срать гады. Мы не срать а вы нас гады молчите. А мы не просветить мы гады блядские срали на нас!» — после этого, Стража Предела поглотил Самосбор. Они прибыли в ТМЛ-488, где расположен реактор. Тут практически у всех форм жизни не менее двух голов, всегда зашкаливающий радиационный фон и самосборы случаются чуть ли не каждый день. Их окружили зелёные огни светлячков. Ну, то есть, на самом деле непонятно, что это светилось, но стайка огней поплыла за ними по воздуху.

Они обошли реактор, и в свете его приборных панелей стало видно, что огоньки принадлежат не светлякам, а каким-то длинным кольчатым червям, которые струились за ними след в след. Приборная панель густо заросла лишайником, выделяющим говняк. Воздух был пропитан говняком настолько, что от вдохов сводило лёгкие. Индольный запах вскружил голову. Отчасти, он даже напоминал запах какого-то неплохого чая. В некоторых местах на лишайнике росли стебельки с глазами, которые кивали если к ним приблизиться. Кое-где ползала херня, похожая на морских звёзд. Всё было очень склизским.

Они зашли под реактор, и им открылась поверхность, полностью заросшая лишайником — гнилушкой чернеющей. Здесь, от сильной радиации, лишайник рос во много слоёв, и образовывал что-то, похожее на мозги.

Люди, живущие в Гигахруще, в ходе длительной селекции приспособились к радиации, однако здесь у |<A7R начались галлюцинации, которые усиливались от паров говняка. Впрочем, отличить галлюцинации от реальности здесь было трудно — то ли к ним на самом деле тянулись щупальца, то ли это казалось. «Только бы не начался сумасброд» — подумала |<A7R и ей на мгновение показалось, что это называлось как-то иначе. Она поторопила Ариэля, и они были в самом низу воронки, поросшей слоем лишайниковых извилин. Она попробовала резануть лишайник серпом, и он легко поддался, куски лишайника срезались без всякого усилия, Ариэль начал выгрызать лигайник и ковырять его лапками, тараканьими челюстями это получалось достаточно быстро. Щупальца подбирали лишайник и скатывали его в трубочки. «Кажется, мы успеем добраться до Генсека быстрее, чем нас самособерёт обосрамс» — подумала |<A7R, и в этот момент из многочисленных олололен преподвыпернулись кудяблики с гозозёльчиками на выпяченных пняфках. «Fgom! Fgom! Сквозь двери бегом! Fgom! Fgom! Сквозь стены бегом! Ночью и днём! Gsom-Gsom!» — так пели кудяблики покачивая гозозёльчиками и тирьямпируя свои зюхательные фсывки в направлении гвиктации Взгна. |<A7R и Ариэль одновременно поняли, что это самосбор, и что на уровне ТМЛ-488 он начинается незаметно, сначала даже кажется, что ничего не происходит. Но сейчас никаких сомнений не было — сверху (хотя сверху ли?) опустились лыни, а кудяблики стали шептать «Ты же слышиш как я лыжи шизы заряжаю? В час ночи лыжи шизой заряжаю! Заряжаю дыжыз лыжыз, сяч чомкать! Ыжыс ышыс зывзща взавзу вщавчла чвячло! Щячло Пячло Попячло! Мжвячло Щячло Пячло Попячло! Шива Сушек Насушил, ой, Шива Сушек Насушил!». Лыни были уже близко, и они бздвякали.

|<A7R погрузила руку по локоть в склизскую чвяку. На ощупь была чвяка как чвяка, но по её коже стали виться зелёные фрактальные узоры, похожие на листья плюща. Ариэль, панцирь которого до этого был чёрным, покрылся розовыми, фиолетовыми и зелёными волосками, образующими узор как у ковра. Их уже самособирало. Но, пространство на дне воронки удалось расчистить от чвяки. Купол пси-поля не давал лыням прикоснуться к ним. По лыням прошла вибрация, и как снежок, посыпался мелкодисперсный мохопласт, слегка опалесцируя. Под чвякой оказался слой рыхлого как пемза изобетона. Серп тут был бесполезен. Ариэль начал вгрызаться в пористый пенобетон своими челюстями. |<A7R снова уселась на его спину, прикрыв лицо рукой, чтобы в глаза не попала бетонная крошка. Пси-поле вроде бы защищало от самосбора.

Ариэль прогрыз пару метров бетонной пены, и под ней оказалось нечто, похожее на оргстекло. Они увидели Генсека. Но самое ужасное, они увидели и Великого Архитектора — он парил над слепым стариком, лежащим в ванной, наполненной концентрированным ЙУХ-25 — веществом, экстрагируемым из говняка. И если Генсек не видел их, то Великий Архитектор их прекрасно видел. Он видел их ещё до того, как они пришли к нему, потому, что он сам это и придумал в очередном приступе паранойи. Впрочем, он скрывал это от самого себя, так же, как человек, пристрастившийся к стимуляторам, скрывает от самого себя, что у него есть какие-то проблемы с наркотиками. Этому безумному духу нравилось думать, что в его галлюцинациях найдётся сила, способная его одолеть. Он думал, что он в любой момент может справиться с этой мыслью.

|<A7R и Ариэля отделял от Генсека и клубящегося над ним сгустка паники и галлюцинаций лишь тонкий слой оргстекла. Но он не поддавлся ни тараканьим челюстям, ни серпу, ни молоту: какая-то сила удерживала этот барьер. И тут до |<A7R дошло — это было не оргстекло. Это было пси-поле, причём, их с Ариэлем, а не чьё-то ещё.

— Нужно снять пси-поле!

— Но тогда нас самособерёт.

— Тогда самособерёт Генсека. Помнишь, баба Галя сказала, что самосбор — это проекции его страхов?

— Но как мы узнаем, что мы победили? Вдруг мы станем толпой человечков, или плесенью, или ещё чем?

— А вдруг ты вернёшь себе облик человека? Всякое же бывает. И вообще, мы успеем убить Генсека раньше, чем нас самособерёт — а вмести с ним умрёт и его страх, и самосборов больше не будет.

— Тоже верно. Ладно, снимаем пси-поля!

Генсек пошевелился — он что-то услышал. Плёнка, отделяющая их от кабинета Генсека, лопнула. Они падали прямо в сосредоточие щупалец Великого Архитектора, и тот беззвучно кричал от ужаса приближающегося самосбора. Его щупальца развеялись как дым. |<A7R замахнулась серпом и молотом на этот фантом, и он рассеялся как дым. Она хотела поразить Генсека серпом, прямо наскаку, но тут она почувствовала нечто странное. Нет, семантическое пространство кажется не самособиралось. Самособиралась она.

Она почувствовала, что в точках соприкосновения её тела с тараканьим хитином, она врастает в таракана, и её кости растворяются. Хитиновые конструкции приобрели гибкость, и она вплавилась в тараканью плоть, так, как сливаются капли горячего воска — её мозг синхронизировался с мозгом Ариэля, образовав четыре полушария, управляющие шестью гномскими мозгами. Её ноги обросли хитином, и стали четвёртой парой ног. Руки стали педипальпами. Крылья сгорели, а головогрудь стала монолитной. Сливаясь, они превращались в огромное паукообразное. Трансформация в паука закончилась довольно быстро. Их мозги обменивались сигналами, как в чатах в нейронете, только на несколько порядков быстрее — широкополосное соединение давало гораздо больше возможностей. Мозги гномов выполняли команды, в них запускались служебные программы, а в их память делался бэкап системы.

Сфера с записями всех существ Гигахруща при этом оказалась вплавлена в тело паука. Мозги паука имели доступ ко всем записям. Они сразу поняли что делать. Паук подбежал к Генсеку, и занёс над ним сочащиеся ядом хилицеры. Слепыми глазами Генсек взглянул в глаза пауку, и с улыбкой сказал «Эх, всё-таки ты достала меня, Галя! Ну, не тяните!» — и хилицеры воткнулись в его плоть.

Генсек сделал несколько шагов, присел на край бассейна, и схватился за голову, как будто у него начался приступ мигрени. Все мозги паука подумали, что Генсек сейчас умрёт, однако вместо этого, он заорал «Ааааааа бля!», и поднял лицо. В середине лба у него открылся огромный глаз. И этот глаз был зрячим.

Прозрев, Генсек увидел весь абсурд и нелепость той галлюцинации, которую он породил. Его взгляд развязывал узлы стен Гигахруща, и они таяли и таяли. «Сотни циклов я больше всего боялся самосбора, а оказалось, я и был самосбором!» — сказал Генсек, и это были последние его слова, сказанные им в виде Генсека — он рассыпался на рой каких-то созданий, похожих на пчёл.

Но что было дальше с этими пчёлами, паук не увидел, потому что был выброшен из Гигахруща во внешнюю тьму. Паук свисал на паутинке, прикреплённой к Гигахрущу. Возвращасться назад не было смысла. Паук спускался на паутинке очень долго, возможно несколько часов, а возможно несколько дней — во Внешней Тьме невозможно отследить ход времени.

Но всё же, лапки паука достигли гладкой как бильярдный шар поверзности. Мозги паука стали совещаться друг с другом.

— Кажется, я знаю что делать. Кристалл с записями всех существ находится в нас, а значит, мы можем их воспроизвести.

— На чём?

— На паутине.

— Логично, они же вибрационные. Но представь сколько существ в Гигахруще? Мы будем воспроизводить их вечно.

— Не будем, если усилим мощность паутины.

— Это как?

— Каждая добавленная паутина будет как зеркало умножать вдвое мощность уже существующих паутин. Если мы настроим их как голографическую сеть зеркал, рендеринг новой вселенной займёт считанные минуты.

Бесполезно пытаться понять, чей мозг какую реплику подумал, потому что мозг думает каждую мысль всеми своими клетками. Но, в итоге, паук действительно сплёл эту сеть, и вложил в неё в качестве ядра кристалл с записью сознаний всех существ в Гигахруще. На пересечении нитей появились такие же кристаллы, отражающиеся друг в друге. Начал медленно подргужаться мир. Сначала это была рубленая пиксельная графика, многочисленные артефакты сжатия, крупные полигоны. Затем всё постепенно разгладилось, и приобрело реалистичный вид.

Паук находился на ровной, покрытой высокой травой поляне. Трава была мокрой от росы, и была по колено пауку. Рядом шелестела небольшая роща, которая будто бы росла здесь уже несколько лет. Светило солнце. Из Гигахруща, по паутинке, спускались первые поселенцы. Темнейшая тьма за пределами Гигахруща оказалась голограммой, подстраивающейся под пси-поля наблюдателя.

8 мозгов одновременно подумали: «Если мы захотим, мы можем вернуть себе человеческую форму. Если захотим — останемся пауком. Так же мы можем выбрать любую из форм, записанных на кристалле, или создавать на базе их новые. А можем сплести во времени сеть расходящихся дорожек из цепочек вариантов, и увидеть все из них сразу».

Мы не знаем, что подумали эти мозги после. Но снизу, с поверхности, Гигахрущ был круглым диском в небе, с поверхностью, напоминающей сыр.

Джузеппе Жёстко. Альмаухль feat Hanna Pru

02 Мар 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Джузеппе проснулся в полчетвёртого утра от странного чувства, будто бы на него кто-то смотрит. Он ощутил странное сдавливание в голове, лоб покрылся липкой плёнкой испарины, во рту он почувствовал вкус тухлых улиток. Сквозь мутное стекло окна на него пырился Глаз Бездны, висящий в небе, в нимбе из морщин… Джузеппе приподнялся и замер…

Он давно созерцал его. В клубах любимого им канабиса еще с подросткового возраста он улавливал присутствие Глаза Бездны. Или он наоборот хотел скрыть, смягчить его взгляд? Признаться себе в этом он до сих пор не решался, хоть и взял псевдоним Джузеппе Жестко. Не был он жестким, как ни крути.

Он встал, и сделал несколько шагов походкой, какой обычно ходят курицы, которым только что отрубили голову. Подошёл к окну. Видение никуда не пропало. «Что же теперь делать?» — подумал Джузеппе — «Всю жизнь я видел его как через мутное стекло, а теперь вижу его лицом к лицу». От окна шёл метафизический холод. Внимание Джузеппе привлекли грабли, прислонённые к стене…

Если ты не знаешь, как быть с непредсказуемой сущностью — поведи себя непредсказуемо. Именно так он запомнил отрывок из Кастанеды, где дон хуан пытался поймать волшебного оленя.
Джузеппе взял грабли и стал водить ими по дредам, имитируя долгое и спокойное рассчесывание. Как минимум, это дало некоторое время и даже его успокоило. Или просто его внимание в эти минуты перевелось с ощущения метафизического холода на человеческое бытие. Расчесываясь граблями, он будто все более утверждался в человеческой форме. Нелепость действия наполняла его внезапной уверенностью, что и было ключом к получению перевеса на ринге метафизики. Везение и ценный опыт в одном флаконе. Но времени на лишние мысли не было. Его осенило, что нужно замкнуть себя в магический круг, но чем…?

Не выпуская граблей из рук, он взял большой чёрный маркер, и нарисовал на окне психический крест. Глаз Бездны понимающе подмигнул ему, указывая на то, что озарение было правильным. Он осмотрелся в комнате — там ему нечего было больше делать. С граблями и в тапочках, Джузеппе вышел в подъезд, залитый загадочным светом. Казалось бы, ничего не предвещало, но он увидел их — семь девочек-гоблинов, ростом 60 сантиметров, в остроконечных шапочках и бронелифчиках, прятались за мусоропроводом. Но он их всё равно заметил.

Раз уж их семеро, значит, я что-то вроде Белоснежки. Главное, не есть ничего. И кто знает, чего вообще от меня ожидают те, кто затеял эту игру?
Он разозлился на этих невидимых соперников. Раз уж я их не вижу то игру их точно могу разъ*бать. Реп игру я не разе*ывал.
Он достал маленького джузеппе из широких джинс и направил на девочек мощную струю

И тут случилось страшное. Маленький джузеппе отрастил лапки как у ящерицы и хвостик, хитро извернулся, и убежал, скрывшись за мусоропроводом. Не долго думая, большой Джузеппе бросился догонять свой причиндал, размахивая граблями. Он уже не обращал внимание на гоблиних. Но атрибут оказался очень проворным, и он уже запыхался бегать по лестницам, и потерял надежду его поймать, и тут почувствовал, что его кто-то тянет за дредину. Он обернулся, и там стояла гоблинша, та, у которой была самая длинная остроконечная шапка. Она держала в руках беглую часть его тела, и хитро улыбаясь, сказала «Хочешь заполучить его обратно?»

Он собирался было сказать да, но вдруг понял, что с гоблинихами надо иметь ухо востро. Как и с их шапками.
— я не против.
— тогда исполни-ка три наши желания
— назови какие а я подумаю. Еще нужен свидетель. С вашим братом только так.
Она щелкнула пальцами, ехидно посмеиваясь.
Из-за мусоропровода вышел мужик в белых спортивках и черной кожанке. Джузеппе вспомнил что это Свидетель из мемов

Первое желание: мы хотим, чтобы ты раздобыл нам нечто такое, чего ни у кого нет, но все об этом говорят.
Второе желание: разработай нам бренд лучше, чем у эппл.
Третье: хотим так упороться, чтобы больше никогда не отпустило.
Свидетель стоял, и моргал пустыми глазками как у рыбы капли. Он не понимал как тут оказался, и ему хотелось домой. Джузеппе смотрел то на свидетеля, то на извивающийся в лапках гоблинки орган. Он подумал «Надо потянуть время, возможно, они исчезнут с криками первых петухов, и всё вернётся на свои места». Сосед этажом выше как раз держал петуха — теперь вся надежда была на него.

Петух оказался бывшим сокамерником соседа. Они сидели вместе под городом Бремен за какие-то дела с музыкальным лейблом. Там у них и завязались отношения.
— джузеппе, ты чего в одних тапках, братишка? Сосед похлопал его по плечу.
— о, у тебя дети? Сладкие мелкие сучки.
— это не мои же. И тут Джузеппе осенило
— нет парни, так разговаривать с дамами нельзя. Пусть даже это и маленькие вредные гоблинши.
И они разом побагровели от злости. Первое требование он выполнил. Во всех мерностях только и трубили о толерантности и уважении в феминистическом ключе. Но к мелким мерзавкам доставшим всех своей ебанутостью такого ни у кого не было. Джузеппе был первым

Толпой они прошли в гостинную соседей-музыкантов. Музыкант Борис выглядел как странствующий тибетский астролог. Он носил длинную бородку с бубенчиком на конце, оранжевую шапку с бахромой и шаманскую накидку поверх свитера с оленями. Петуха звали Содом Капустин, и на самом деле это был широко известный в узких кругах писатель и винтовой торчок, скрывающийся у Бориса то ли от полиции то ли от масонов с иллюминатами — никто уже не помнил. На голове у него, как и полагается петуху, торчал багровый ирокез. Убранство комнаты было одновременно аляповатым и аскетичным. Не было ни столов, ни стульев. Везде лежали соломенные циновки, посреди комнаты на газетке стоял самовар с мухоморами. «4:20» — сказал Борис — «Вы пришли как раз к началу чайной церемонии. На стене вместо ковра висел радужный флаг ЛГБТ с каким-то странным иероглифом. В лампадках клубились благовония, наполняя комнату удушливым запахом русского оккультизма. Борис разлил золотой отвар по маленьким чашечкам. «Коричневых здесь нет, не ссыте».
«А что это за иероглиф?» — спросила одна из гоблинш. «А это ХУМ» — ответил Содом Капустин, и отхлебнул мухоморного чая.

Такой как этот? — проскрипела главная, хвастая перед ним маленьким джузеппе.
Борис даже бровью не повел.
— то что вы держите это хуй. А хум
Борис на секунду задумался и по его лицу будто пробежал солнечный зайчик
— хум, дорогая, это то, что делает хуй, когда проскальзывает в вашу узкую милую щелочку. Нисхождение универсального в человека. Жертва. Потеря я. Когда вы содрогаясь в экстазе забываете себя, ощущая человеческое единство с миром, вот оно. Точка где круг смыкается.
Гоблинша слушала его мурлычащий голос, закусив губу. Глаза непроизвольно закатывались.
Она посмотрела на хуй в своей руке.
— значит, это ключ?

— Ключ от сокровища и есть само сокровище — раздался голос со стороны самовара.
Содом разлил по чашечкам следующую порцию чая, и достал из-за пазухи воблу. Он начал размахивать воблой, как указкой, будтобы всё, о чём он говорил, появляется на невидимом экране перед ними. А оно и появлялось.
— У Осириса была сестра Изида и братец Гор, и был у Осириса с Изидой сын Сет, который когда подрос, решил убить отца, и занять его трон. Тогда Гор стал биться с Сетом, и бились они так яростно, что боги уже думали, что теперь совсем пиздец. И попросили их сражение прекратить. И тогда Сет сказал «приходи, дядя, ко мне сегодня вечером — у тебя такие прекрасные ягодицы, такие мускулистые бёдра!». И ночью фаллос Сета стал твёрдым, и он поместил его между бёдер Гора. Тогда Гор просунул свои руки меж своих бёдер, и принял в них семя Сета. А потом пришёл к Изиде, и она отрубила ему руки, и заменила их на такие же. Потом она помазала член Гора специальной мазью, от чего тот стал твёрдым, и Гор испустил своё себя в сосуд, а Изида из этого сосуда подмешала семя Сету в салат. После этого, Сет и Гор пошли на суд богов, чтобы выяснить, кто же из них легитимный правитель. Боги призвали сперму Сета, и она ответила из болота. Призвали сперму Гора, и она появилась как золотой солнечный диск над головой Сета. Так Гор стал президентом.»
Чай начинал оказывать своё странное воздействие, и у воблы в руках Содома Капустина стали сменяться на лице различные гримасы.
«Да, а Осирис, которого Сет расчленил на 72 куска, был воскрешён — Изида смогла найти все части его тела, кроме члена, тогда она выловила в Ниле рыбу, и приделала её вместо члена — и Осирис тут же воскрес».
В этот момент содомская вобла ожила и стала хватать воздух ртом. Он продолжал.
«Но давайте переместимся на север. У эвенков существует легенда, что раньше у мужчин пенисов и не было вовсе — они росли в лесу, и чтобы зачать детей, женщинам приходилось ходить в лес, и совокупляться там с мухоморами. Но один мужчина решил сорвать гриб, принёс его в чум, а там он к нему взял, и прирос»
«Так же нам знакомо исследование Сергея Курёхина о том, что Ленин был грибом — но курёхин упускает одну важную деталь. Грибы никогда не растут по одиночке. На самом деле, любой революционный мыслитель, любой пророк, любой гений -гриб. И сейчас вы этот гриб съели.»

— поэтому нас целых шесть штук. Точнее, меня. Она поднатужилась, зажмурив один глаз, будто хотела выпустить смачный пукан.
Борис с легким интересом отвел чашку с мухоморным чаем ото рта и обернул взгляд к ней.
Будто кто-то раздавил одну большую упаковочную пупырышку, но из упругого природного материала — с таким звуком от одной из гоблиних отпочковалась еще одна. Сразу в одежде.
Оглядывая завороженные лица мужчин, главная продолжала
— а когда нам нужно разбавить геном, мы делаем это
Тут в ее руке возник маленький джузеппе. Она раскрыла губы и коснулась языком головки.
Сидящий на соломенной циновке Джузеппе задрожал так, что аж расплескал немного чая из чашки себе на джинсы

«Если вы выпьете из бутылки с надписью ЯД, через некоторое время, вы почувствуете что-то не то» (с) Алиса в стране чудес.

Джузеппе чувствовал что-то не то. Его отросток в руке гоблинши извивался, как олгой хорхой, издавая странный низкочастотный гул, и все ощущения передавались ему по беспроводной связи. На шляпке маленького джузеппе появились белые точечки. «Началось», подумал он.
Олени на свитере Бориса стали переставлять ноги, в комнате пошёл снег. Джузеппе вспомнил рассказ Содома Капустина про лесные фаллосы.
«Но ведь гриб — это всего лишь часть мицелия, который простирается на многие километры под землёй» — подумал Джузеппе, и его дреды превратились в разветвлённую грибницу. Он увидел мир глазами семерых гоблинш, глазами своих соседей-постмодернистов, а потом на стенах стали проступать отпечатки ладоней всех людей, которые когда либо пришли сюда, чтобы пройти инициацию. Его тело распадалось на фрагменты, и оставался только один циклопический красный гриб, в окружении отпечатков ладоней.
Грибница шевелила ростками и пела, захватывая пространство. Взглянув на ацтекские физиономии её духов, он подумал «Наверное, сейчас будет жертвоприношение». Он увидел песчаную дюну, и уже ждал, что окажется на вершине усечённой пирамиды, привязанный к базальтовой плите, но вместо этого, он оказался чёрным котом с семью головами, а дюна оказалась детской песочницей под железным зонтиком-грибком.
Под железным зонтиком-грибком сидела Кали Ма, и гладила семиголового кота. Она грызла семки и складывала лузгу в кулёк из газеты Правда. Было раннее утро, проснулись только грибники и сумасшедшие. Было ещё свежо, но погода обещала быть жаркой — ветер гонял тополиный пух.
Из подъезда вышла группа людей в чёрных мантиях с капюшонами, скрывающими глаза, и с какими-то непонятными медальонами на шеях. «Культисты», подумала Кали. Они подошли к ней, и благоговенно склонили головы. Кот открыл один глаз, посмотрел на культистов, и подумал «Началось…». «О, Великая Мать, пребывающая вне времени и пространства! Мы жаждем наполнить чашу твою кровью Чернобога, дабы растворить иллюзорный космос в священном экстазе!» — начал взывать один из культистов. Кали достала из кармана смятый пластмассовый стаканчик, расправила его, и сказала «Валяйте, наполняйте. Запивон взяли, надеюсь?» «Конечно, взяли!» — один из культистов достал из складок мантии лимонад ЖырчикЪ. «Ну, заебись».
Кровью Чернобога оказалась сорокоградусная настойка на каких-то травах, и ритуальная чаша пошла по кругу. Вскоре бутылка кончилась, и культиста, который был посвящён в тайные мистерии совсем недавно, послали в магазин за новой порцией ритуального напитка. Через некоторое время, все достигли высокого градуса гнозиса, а семиголовый кот продолжал посматривать на всех одним глазом, делая вид что спит. Никто не замечал что у него больше голов, чем у обычного кота, потому что каждый культист видел только одну голову, которая смотрела лично на него.
Кали вручила мастеру храма кулёк с лузгой от семечек, и сказала «вот вам материал для строительства ковчега. Сегодня будет подходящая луна для такой работы — вы должны будете построить корабль из подсолнечной лузги, и тогда вы сможете съебаться на нём из материального космоса. Самое главное, что пока вы не доплывёте до Великого Предела, никому из вас нельзя думать про гоблинов — иначе, предела вы не достигните»
Культисты поблагодарили Кали, распили ещё Крови Чернобога, и пошли строить свой звездолёт. «Вот видишь, откуда взялись эти гоблинши?» — сказала Кали коту, который всё это время молчал. «А они смогут теперь пересечь великий предел?» — спросил Джузеппе. «Да, смогут. Но для этого им нужно разгадать загадку, которую загадает им Страж Предела».
Этим стражем предела был Содом Капусти. Он ужасающим образом преобразился — красный гребень на голове превратился в тентакли, у него выросло второе лицо, причём одно лицо всё время улыбалось, а другое было очень гневным, изо рта гневного лица росли клыки, а на улыбчивом лице расцветали цветочки. В одной руке он держал воблу, а в другой мухобойку. Он парил в 60 сантиметрах над полом, скрестив ноги, и выглядел очень страшно.

Джузеппе вдруг ощутил тонкий свист. Прислушался. Будто зрением уха увидел как маленькие светящиеся сотрудники ткут полотно реальности.
Ему вдруг захотелось их от всего сердца отблагодарить.
Он видел как на полотне мезоморфмрует содом и как пытается донести до него какое-то сообщение. Это выгдядело как цветные колебания по полупрозрачному экрану.
Джузеппе нежно и с какой-то ностальгией смотрел на колебания содома. Из груди разливалась нега. Вдруг все стало таким понятным и знакомым. Усталость этих дней, гоблинши, которых будто нужно было удерживать теми кем они есть за счет некого узла в своей голове.
Джузеппе с той же тихой безмолвной нежностью попросил разрешения все это отпустить. По полотну реальности прошла волна жемчужного сияния.
Мириады сотрудников засияли ему в ответ.
Он теперь созерцал только их работу. Точнее, это было просто бытие, сияние. Его сердце переполняла благодарность.
— могу ли я обратиться к главе вашего профсоюза? С тончайшей вежливостью он завибрировал запрос к светящимся частицам, едва уловимо, чтобы не всколыхнуть их лишний раз дыханием.
Тут помимо его воли, безо всяких узлов в голове, а будто бы автоматически встроенным лучом примерно из груди Джузеппе из мириад сотрудников сгустился плотный образ.
Он явно говорил на английском, Джузеппе знал это, как знал и то, что сейчас предельно ясно понимает любой язык, при чем без слов.
— вас приветствует председатель профсоюза частиц сознания Стив Джобс.
У Джузеппе от благоговения и ощущения, будто встретил родного брата в пустыне, слегка перехватывало дыхание
— очень рад, дорогой Стив.
— чем могу вам помочь, мистер Джузеппе?
— я бы хотел выразить благодарность всем сотрудникам за проделываемую работу. И… как это сказать, хотел бы поблагодарить создателя за столь неимоверное творение.
— мистер Джузеппе, мы принимаем с радостью ваше выражение благодарности. И я передаю вам благодарность за столь неимоверное творение.
— как?
— вы и есть создатель.
— как это возможно? Как я удостоился такой чести?
— очень просто. Вы и есть создатель. Каждое сознание и есть создатель, просто не все вспоминают об этом и заходят сюда поблагодарить себя и выразить слова восхищения или любые другие переполняющие чувства.
— а вы, Стив?
Тут Джузеппе увидел как сотканный из мириад сотрудников образ Стива в очках и гольфе под горло обрастает дредами, вытягиваясь в… его отражение. Он протянул руку к нему и увидел, что соткан из мириад светящихся шариков, само ощущение собранности в форму тела из полотна реальности его поразило. Он устал восхищаться. Его переполняло тихое и очень звонкое благоговение. Оно начало нарастать и он понял, что сейчас, как бы ему не хотелось вернуть гоблиних, содома и бориса, у него это не выйдет. При этом они будто были здесь, в этих светящихся точках. Как определенно было все, вся его жизнь, все что он видел и переживал.
Он ощутил что это простынь, накинутая на него как на памятник перед открытием. И сейчас ему полагается особая честь присутствовать при самом открытии. Так интересно было что под покрывалом формы.
Он присмотрелся вглубь себя, между светящимися шариками было место, как между волокнами ткани.
Там он увидел, нет, ощутил…

Вдруг простыня исчезла. Исчезло определенно все. И настала темнота. Но она имела интересное свойство — светиться изнутри. Она будто была готова разродиться в ответ на его малейшую волевую активность рождением формы, разворачиванием того, чего пожелается.
И более того, если присмотреться, она сама порождала бесконечное число существ и миров ежесекундно, так как светимость, заложенная в темноте, прямо таки рвалась выплескиваться во что-то обозримое, как бы красуясь сама в себе
И так я могу, и так, смотри!

Где-то на заднем плане прозвучал голос Стива.
— Эппл — это указывающий перст. На это место. Место, где происходит глобальная разработка. Но я сделал что хотел. Теперь у меня работа мечты. И я ощущаю как меня прет и не отпускает.

Светящаяся пустота соткала белый экран с текстом и кнопку отправить. Указывающий перст нажимает

Грибница это сеть, пролегающая под землёй, и мы все соединены. На самом деле, грибнице не нужна даже земля — лучевые формы грибов способны расти на субстрате, называемом резонансом Шумана. Это постоянная частота, с которой колеблятся электромагнитные поля планеты Земля. Учёный Вильгельм Райх называл это оргонной энергией.
В 60-е годы многие учёные экспериментировали с диэтиламидом лизергиновой кислоты — ЛСД. Одним из низ был Джон Лилли, разработавший камеру сенсорной депривации, и расшифровавший язык дельфинов. Он так же обнаружил, что существует некая служба контроля совпадений Земли, вещающая на частотах [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ], выйти на связь с этой службой можно при помощи камеры сенсорной депривации, и особой стимуляции мозга.
Другой учёный, Станислав Лем, автор Суммы Технологии, так же принимал ЛСД, но понемногу и под контролем врача. Он утверждал, что технологии имеют свойство накапливаться экспоненциально, и в недалёком будущем, мы подойдём к порогу, когда наша цивилизация готова будет стать сверхцивилизацией. Мы сможем перейти к освоению новых звёздных систем, и пережить даже эту Вселенную.
Советские фантасты Аркадий и Борис Стругацкие никому не говорили, что принимали ЛСД, однако, им удалось предсказать многочисленные события двадцатого и двадцать первого века, в том числе и появление так называемых «индиго», а так же, генетические опыты пришельцев над людьми, мотивированные идеей прогрессорства и выведения сверхчеловека.
Что есть гриб, по отношению к целому организму грибницы? Небольшой протуберанец клеток, антенна, излучающая генетическую информацию гриба, сигнальный флажок. Что такое человек по отношению к Сети? Всего лишь узел, субъект хранения и обработки данных.
По сути, индиго, это не люди — это новая версия протокола подключения к сети. Но эту версию протокола реализуют люди выполняющие функцию грибов-антенн, осеменяющих реальность вокруг спорами с обновлённой информацией. При этом, сам гриб существует считанные мгновения, по сравнению со временем жизни сети, однако, этого мгновения хватит, чтобы распространить Протокол.
Если тебя никто не помнит, то можно сказать, тебя и не было никогда — нет рождения, нет смерти.
Но чтобы событие произошло, оно должно быть предсказано.
Полая ножка мухомора — это центр циклона реальности, от которого исходит радиация преобразований.
История не знает повторения, однако любит повторяться. Движение истории подобно спирали Фибоначчи.

Джузеппе мягко трогали за плечо
— эй, братуха. Над ним склонился содом. — ты это, совсем не отъехал еще там?
Раздался голос Бориса
— ты, старый башмак кришны, не лезь, видишь наш друг сахасрарит

Под широкими штанами неспешно приподнялся холмик биологической антенны. В руках главной гоблинши больше ничего не извивалось. Джузеппе, ещё не проснувшись, начал трансляцию. Восемь гоблинши одновременно поняли, что все их желания исполнены — символом, который сакральнее чем надкусанное яблоко, станет красная шляпка с белыми точечками. Этот символ столь хорош, что его не будут наносить где попало, он будет отмечать только особые, сакральные состояния. И они все прикоснулись к этому символу, а значит, их будет переть всегда, и никогда не отпускать. А Джузеппе продолжал трансляцию.

«Научите меня выходить в астрал,
И летать с ионным ветром.
Я об этом всю жизнь мечтал,
И фантазировал об этом.
Я знаю, что я смогу,
Понять бы лишь только принцип.
Чтоб между сном и явью
Стёрлись все границы. .»

Все границы между сном и явью стёрлись — да и были ли они? Джузеппе потянулся на своём шезлонге, глянул сквозь очки на удивительный мальдивский рассвет, и подумал «Мда, приснится же такое!». А ещё он подумал, что про это надо обязательно написать рэп, только сначала он покурит эщё этих маслянистых голландских шишек, да выпьет чаю…

Дошик

20 Фев 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Привет, форумчане, хочу рассказать вам одну историю. Всё равно мне никто не поверит.
Я училась тогда на втором курсе художественного училища, и мы иногда писали с натуры людей. Почему-то восновном в группе были одни тяны, и три куна, которых все считали геями. Училище платило натурщикам что-то вроде зарплаты, 50 рублей за сеанс позирования, который длился примерно два часа. Эта небольшая сумма, зачастую, привлекала всяких интересных личностей и маргиналов, например, мы как-то писали портрет панка, ещё к нам приходил старый дедушка-изобретатель с белой бородой которая делала его похожим на бога, и сухонькая старушонка одетая в точности как Шапокляк. Эти люди часто вызывали живой интерес у всей группы, да и у меня, но я старательно делала вид, что мне вообще никто не интересен. Я всегда поддерживала выражение лица, как у живой рыбы, плавающей в супермаркете в аквариуме, в мутной воде, среди таких же флегматичных товарищей. В ту пору был популярен мультфильм про рыбу Немо, и из-за моего сходства с рыбой, меня стали так называть. Мне это нравилось, потому что Немо означает «Никто», что очень хорошо отображало, кем я хотела бы казаться.
В ту пятницу к нам пришёл позировать очередной странный человек — тощий и долговязый юноша в чёрной мантии с капюшоном. У него были безумные, всегда выпученные и мутные зелёные глаза, будто бы всегда покрытые бензиновой плёнкой, длинные спутанные дреды, острая бородка как у Мефистофеля. Он носил тяжёлые армейские ботинки и очень узкие чёрные брюки, медальон в виде перевёрнутой пентаграммы и перстень с черепом. Пальцы у него был просто нечеловечески длинными, напоминающими паучьи лапки. Я сразу же подумала, что он, наверное, наркоман. Он вызвал волну перешёптываний и домыслов в нашей группе, мы писали его и обсуждали, кто он такой и почему он такой странный. Все два часа он сидел, абсолютно не двигаясь и даже почти не моргая, как геккон в холодную погоду. Это было удобно.
Мне понравилась работа, которую я написала, я немного отошла от этюдника, чтобы посмотреть как она выглядит издалека. Тут раздался звонок, занятие закончилось, все стали собираться. Этот долговязый тип встал, сделал два шага, и поскользнулся на луже воды, которую кто-то разлил на полу. Сделав несколько смешных взмахов руками, как курица, которой отрубили голову, он упал со звуком, как будто бы упало сухое дерево. Повинуясь инстинктивному импульсу, я подбежала к нему, чтобы подать руку, и помочь подняться.
После того случая мы заобщались. Его звали Соник, в честь ежа из видеоигры. Он был барабанщиком в блэк-метал группе, и подрабатывал тем, что играл на барабанах в подземном переходе. Позировать он решил случайно, просто для прикола. Мы стали переписываться, и оказалось, что он очень хорошо осведомлён в демонологии и некромантии. Мне всегда были интересны оккультные науки, мы могли часами беседовать о демонах и потусторонних существах. Он позвал меня на кладбище, и я с радостью согласилась.
Была весна, начало мая, на кладбище цвела сирень и пели птицы, луна освещала нас мягким светом. Он был в своей чёрной развевающейся мантией, а я одела кружевное платье с корсетом, лакированные туфли и сетчатые чулки, сделав макияж, который по моим представлениям, делали ведьмы. Ещё у меня была остроконечная шляпа. Сначала мы долго бродили среди могил, выбирая нужную, принюхиваясь к их запахам и чувствуя энергии. От одной старой могилы повеяло холодом. Буквы и дата на памятнике были стёрты до неузнаваемости, эта могила была очень старой и неухоженной — к ней явно давно никто не ходил. Мы раскурили гашиш через глинянную трубку-чиллум, и Соник произнёс слова заклинания, обращённые к Хранителю Кладбища. После чего, мы приступили к ритуалу.
Мы зажгли две чёрные свечи, и я позволила Сонику приковать мои руки к могильному кресту пушистыми наручниками. Я вошла в состояние интенсивного гнозиса, и мы занялсь сексом. Я чувствовала электричество, которое идёт через нас, наполняя сырые могилы, чтобы расшевелить их обитателей. Лица духов кладбища мелькали передо мной в ускоренной перемотке. Глаза Соника превратились в два больших, блестящих чёрных экрана. Мы одновременно завыли как волки, электричество струилось с моих пальцев. Я представляла, как меня поднимают на своих крылышках миллионы мух. Мы были уже очень близки к кульминации, однако, вместо оргазма, у меня начался приступ удушья — мир посерел и отодвинулся, мои лёгкие обвивали невидимые щупальца, я начала кашлять. Реальность стала сжиматься в точку и уезжать куда-то вбок. По какому-то счастливому стечению обстоятелтств, в кармане Соника оказался ингалятор от астмы, он дал мне вдохнуть несколько раз, и всё прекратилось. Но ритуал мы не стали продолжать, решив проделать всё в следующий раз.
Но в следующий раз случилась такая же фигня, и потом ещё несколько раз. Вместо оргазма у меня начинался приступ удушья, и какая-то сила пыталась вытащить меня из тела. Соник залез в магические гримуары, чтобы узнать, что со мной происходит, и как решить эту проблему. Однажды он пришёл с репетиции своей группы с неестественно расширенными зрачками, суетливыми движениями рук и папкой каких-то распечаток, объявив, что ему удалось раздобыть трактат по ритуальной магии, который раз и навсегда решит нашу проблему. Согласно инструкциям из этого трактата, он ввёл меня в транс, держа перед моими глазами кристалл кварца, я увидела как комната заполняется молочно-белым туманом, в который моё сознание провалилось как в кисель. Сквозь кисель слова звучали очень глухо и отдалённо.
Он стал разговаривать с моим подсознанием, и оно что-то отвечало. Я не запомнила ничего из этого диалога, потому что у меня начались видения — я сидела за столом, на нём стояла початая бутылка блейзера, я держала в руке пластиковую вилочку, прямо передо мной стояла дымящаяся тарелка лапши быстрого приготовления, вроде доширака. В лапше лежали две сосисочки. Я потрогала сосиски вилкой, и увидела, что на одной из них написано «Немо», а на другой «Соник». Я поняла, что эти сосисочки — и есть мы, и почему-то это осознание наполнило меня покоем и теплотой. Я сняла с сосисочек целлофановую плёнку с надписями, сначала с себя а потом с Соника, и съела их, заедая лапшой с привкусом глутамата, и запила всё это блейзером. В этот момент тепло растеклось по всему моему телу, и я почувствовала себя очень хорошо, я находилась на своём месте, мир был гармоничен и идеален.

— Немо, ты помнишь свои видения? — спросл Соник, когда я вышла из транса.
— Да, помню. Мы были сосисочками в дошике, и нам было хорошо.
— Как ты думаешь, что это значит?
— Я думаю, что нам надо побыть сосисками в дошике. И тогда нам станет хорошо.
— Но как это понимать? Всё это, наверное, имеет сложное символическое значение… Думаю, поедание сосисок символизирует точку слияния Эроса с Танатосом, и именно в этой точке достигается наивысшее наслаждение. А лапша, наверное, является кармическими связями, которые опутывают нас… И нужно отождествиться с Великим Временем, чтобы пожрать свои собственные проекции и карму, и раствориться…
— А может быть, ты усложняешь? Может быть, дошик это дошик, а сосисочки — мы?
— Но тогда, как мы реализуем это на практике?

И мы придумали, как реализовать это на практике. В супермаркете мы купили пару мешков лапши быстрого приготовления и приправу к ней. Когда покупаешь такую лапшу на развес, оптом, получается намного дешевле. Ещё мы взяли пару рулонов целлофановой пищевой пленки, и сто копеечных полиэтиленовых контейнеров. Немного подумав, Соник захватил ещё сотню контейнеров. Увидев на кассе тележку с двумя мешками быстроприготовимой лапши, продавец усмехнулся «К праздникам закупаетесь, ребята?». Получилось не так уж и дорого. Весь вечер мы слушали вичхаус, пили вишнёвый блейзер и смеялись над мемами про двачеров. И вот мы решили приступить к приготовлению лапши.
Мы наполнили ванну очень горячей водой, высыпали туда содержимое мешков с лапшой и пакет приправы — глутамат натрия, сушёные овощи, пряности, перец, соль. Налили несколько половников подсолнечного масла. И стали ждать, когда макарошки разбухнут и приобретут приятную температуру. Пока мы ждали, Соник завернул меня в пишевую плёнку, оставив отверстия для ноздрей, что превратило меня в сосисочку. Он аккуратно уложил меня в мягкую и тёплую лапшу, тоже замотался пищевой плёнкой, и залез в ванную. Мы лежали в лапше, и я чувствовала, что мы две сосиски. Мысли в голове практически исчезли, я чувствовала как меня со всех сторон обступает тёплая лапша, мне было очень хорошо и спокойно, как никогда в жизни. Рядом лежал Соник, и я чувствовала что он тоже превратился в сосиску. Мы стали извиваться в лапше, которая издавала чавкающие звуки. Лапша как будто бы принимала участие в ласках, она была живым организмом. Соник разорвал целлофан у меня в области промежности своим членом и проник в меня. Хлюпанье лапши быстро заглушили мои стоны, и я вскоре наконец достигла оргазма, а потом ещё раз, и ещё. Я не знала что так вообще бывает. А после началось и вовсе странное. Я ощутила всю свою чакральную систему как совокупность энергетических вихрей разной плотности, расслаивающие реальность вокруг на слои программного кода. Буквы этого кода были кудрявыми макарошками. Я почувствовала, как чакры Соника разматываются, и наматываются на мои, как нитки на катушку, после чего в меня ворвался шквал информации. Каббалистические шифры, его детские воспоминания, созвездия из сигаретных ожогов, порно с головоногими моллюсками и философия постмодерна. Я просматривала бесконечную череду выцветших кадров, которые догорали в моём внутреннем пространстве, как фосфены на сетчатке, расходящиеся по гулким лабиринтам коридоров со сводчатыми потолками. Излив своё семя на иероглифы лапши, Соник замер, и его разум переливался в меня. Я энергетически поедала его, мы достигли слияния и аннигиляции — полностью слившись, наши сознания стали коллапсировать. Я увидела нас, сросшихся в алхимического андрогина, который стоял в мантии, расшитой пчёлами и змеями, на спине дракона, кусающего свой хвост, в короне в виде шляпки псилоцибинового гриба. Тело андрогина превратилось в ствол и ветви дерева, на вершине которого сияла двуликая голова. Постепенно, корни и ствол истнончались, и осталась только эта голова с двумя лицами, в кружении оживших змей и пчёл с нашей мантии, через некоторое время и пчёлы и змеи стали смеяться, и их поглотила вспышка из лучезарного кристалла в короне.
Видения угасли, и мы просто лежали в остывающей массе доширака, исполненные омниотического блаженства, как эмбрионы акулы, не обременённые ещё необходимостью движения. Как земля в сырой могиле, лапша обступала плоть, склизская субстанция приняла нас и стала нашим домом. Я чувствовала нас так, будто бы мы два бычьих цепня, чьи тела переплелись друг с другом в уютном кишечнике коровы. Вся вселенная существовала только для нашего наслаждения. Миллионы звёз успели родиться и умереть, пока мы нежились в холодной лапше. Но в определённый момент мы поняли, что пришло время вылезать, и не сговариваясь, начали выбираться из ванной.
Остаток ночи мы провели, фасуя лапшу по контейнерам, и упаковывая контейнеры в мешки. К полпятому утра всё было готово. Соник вызвал такси, и мы погрузили пакеты в багажник. Мы поехали в сторону городского вокзала, где обычно собирались шайки местных бездомных. Город спал, всю дорогу мы ехали в молчании. Мы выгрузили мешки возле вокзала, снабдив их запиской, гласящей «Ешьте бесплатную лапшу!», и уехали на том же такси. Водитель не задал нам никаких вопросов, ему не было никакого дела до нашей серетной благотворительной операции. Мы вернулись домой, легли на кровать и тут же заснули.

Мы стали практиковать этот странный ритуал с лапшой каждые выходные, а в художественном училище мы делали вид, что между нами ничего не происходит, что позволяло мне сохранять свой обычный безучастный ко всему вид. Мы не договаривались об этом, просто было очевидно, что лучше всё от всех скрывать, чтобы не поползли разные слухи. Меньше всего мне хотелось отвечать на дурацкие вопросы одногрупниц, и посвящать их в какие бы то ни было подробности своей жизни. Но во время уроков живописи, когда Соник приходил позировать, мы обменивались хитрыми взглядами, поддерживая невидимую телепатичесвую связь.
С каждым макаронным ритуалом наша магическая сила росла — Соник научился призывать грозу и управлять движением ветра, он мог взглядом сбить прохожего с ног. Мы в совершенстве освоили искусство астральной проекции, и посетили множество иных миров. Мы видели странных божеств, обитающих на границе видимых изображений. Похожие на голожаберных моллюсков, эти существа присоединялись к нам, когда мы лежали в ванной и изображали сосиски. Они стали сопровождать нас, и человек, обладающий оккультным зрением, безошибочно разглядел бы на нашей одежде их переливающуюся перламутровую слизь.
Однажды Соник обмакнул брусочек сухого доширака в тушь, и сделал его отпечаток на бумаге. Получились китайские иероглифы. Мы отсканировали их, и вот что получилось:
在他之後由他的意志來決定，一旦他嘗試過找一個窺視，時間的薄弱點。只是因為它是與他們不出售給改革和溫室的年輕人提供的，年輕男子，青年男子的性工會和悖謬的世代的力量，用手淫的整個車隊陷入自己在泥。比硫酸嗎啡開發更強至少六次。和共產主義是你嗎？
Гугл переводчик перевёл это следующим образом: «После него определяется его воля, как только он пытается найти взгляд, слабое место времени. Только потому, что это предлагается молодым людям, которые не продают реформы и теплицы, молодые люди, сексуальные союзы молодых людей и власть смущающего поколения мастурбировали весь флот в их собственной грязи. Вырабатывается как минимум в шесть раз больше, чем сульфат морфина. А коммунизм это ты?»
Переводчик определённо плохо справлялся с задачей, и мы так и не смогли интерпретировать суть этого послания. Возможно, там содержалось предупреждение о том, что должно произойти дальше. А возможно и нет.
Одно было понятно — китайские мастера, изготавливающие лапшу Доширак, зашифровали в ней слова каких-то тайных коммунистических гримуаров. Но наше бодрствующее сознание не могло ухватить сути текста. Однако, когда мы сливались в алхимического андрогина, текст сам входил в наш усиленный слиянием разум, и не оставалось никаких вопросов. Мои видения в момент оргазма стали подробнее и ярче — я видела бесконечные поля, на которых колосятся боеголовки, линии электропередач увешанные как гирляндами человеческими телами, заводы где из людей делают колбасу, огромные центрифуги в которых плоть взбалтывалась и разделялась на фракции. Эти мрачные ландшафты, пахнущие гнилым мясом, стали нашим королевством. Я была королевой Немо, королевой Небытия. Подобно звезде я сияла над этим миром, наблюдая как похожие на муравьёв человечки строят многоэтажные конструкции и космодромы, чтобы восславить мою честь. Соник был императором на той планете. Мы создали себе целый мир. Я никогда не пробовала морфий, но это, наверное, действительно было гораздо сильнее. Воля к жизни не только определилась — она светилась ярко, подобно звезде. Так бы продолжалось и дальше, если бы однажды мы не решили нарушить порядок придуманного нами самими ритуала.

Мы всегда привозили доширак на вокзал, в 5 утра, и тут же уезжали. Так продолжалось около месяца. И вот однажды, теплой летней ночью, я предложила: «Давай спрячемся в кустах, и понаблюдаем за тем, как бомжи будут кушать дошик, с твоей кончой вместо майонезика. Это же дико смешно, почему мы не делали это раньше?». Соник согласился, что это довольно забавно, и мы выбрали наблюдательный пункт в кустах. Было уже достаточно тепло, поэтому нам было комфортно сидеть в засаде, однако, я чуть не выдала нас, закурив сигарету. Соник быстро выхватил её и затушил себе об язык. Мне нравился этот звук, с которым он тушил об себя сигареты, и я иногда просила его проделать это специально для меня, чтобы насладиться запахом горелого мяса. Вся кожа Соника была в сигаретных ожогах. Мы сидели и ждали, стало уже совсем светло. Появились первые прохожие.
Почему-то прохожие, на бомжей похожие, не стремились отведать вкусных макарошек с необычной приправой. Я уже приуныла ждать, как вдруг появилось двое коренастых мужчин, в спецовках как у дорожных рабочих, которые резво погрузили лапшу на тележки, и покатили. Я была разочарована — неужели вот просто так, приходит городская служба, и безлико утилизирует всё? Какая досада… Но Соник подал мне знак, приложив к губам палец, и сделав бровями движение, будто чайка машущая крыльями, приготовившаяся к пикирующему спуску за серебристой рыбёшкой. Держась на почтительно расстоянии, мы начали преследовать двоих рабочих.
Против наших ожиданий, они не вывалили лапшу в мусорный бак, а пошли какими-то заблёванными подворотнями и сквериками, иногда оглядываясь, будто бы подозревая о преследовании. Но мы с Соником были профессиональными невидимками, и двое рабочих так нас и не заметили. Петляя по закоулкам, они вышли к заброшенной земляной дороге, которая мимо стены городского кладбища вела к реке. Мы проследовали за ними. Дорога шла через рощу, которая показалась нам странной — берёзы с химическими ожогами, мёртвые ветви без единого листочка, пахнущая жидкостью из батареек обугленная земля. Вороньё кружило над этим странным местом. Вскоре мы вышли к песчаному пологому берегу, в место, скрытое от людских глаз. Я и Соник спрятались за большим валуном. Тем временем рабочие с тележками встретились с ещё семью людьми, одетыми в униформенные оранжевые комбинезоны. Их председателем был улыбчивый молодой человек, абсолютно лысый, с паловником в руке, остальные называли его Пастриархом. Они все надели на головы пластмассовые дуршлаги и встали в круг.
Мы поняли, что это никакие не рабочие, а настоящие культисты-лапшепоклонники, которые оделись в униформу для маскировки. С пластмассовыми цветными дуршлагами на голове, эти люди выглядели пиздец как нелепо. В середине их круга была постелена какая-то клеёнка с нарисованной на ней сигиллой. Они вывалили всю лапшу на клеёнку, и столпились. Пастриарх поднял паловник, и начал монотонно бубнить на латыни текст заклинания, а остальные подхватили, и их голоса слились в какой-то жуткий потусторонний гул. Эта варварская молитва так контрастировала с солнечным летним днём, что я чувствовала нереальность происходящего. Я понимала, что Соник чувствует то же самое. Улыбчивый молодой человек в очках пел примерно следующее:

Praemisit in universum

Clara est bonum nuntium

Bibere cervisiam tu?

Vera fides nostra

COLLYRA: COLLYRA, pasta, COLLYRA

Pasta et meatball!

Nos firmiter credo.

Sicut mulier de lecto?

Radii omnes constat.

Ut ventum est ad orientem

COLLYRA: COLLYRA, pasta, COLLYRA

Ближе к концу их пение превратилосьв мощную вибрацию, раздирающую пространство на отдельные макаронинки. Они бросали пучки лапши в статую своего ужасного пучеглазого бога, заходясь в экстазе. Я почувствовала оккультное шевеление у себя между ног. От вида лапши и от экстаза её оранжевых жрецов я нехило возбудилась! Моя рука сама потянулась к брючному змею Соника. У того уже давно колом стояло. Мы начали подрачивать друг другу, уже не особо маскируясь, тем более что культистам явно было не до нас, они славили своего гротескного бога, обматываясь лапшой и распевая слова молитвы на варварской латыни. Культисты скинули с себя комбинезоны рабочих, но остались в дуршлагах. Они встали в круг, и я поняла, что они собираются делать. Они хотели стать Доширачной Многоножкой. Разгорячённые ритуалом, они схватили друг друга за ягодицы, и с молодецким уханьем насадились друг другу на члены — пространство заполнили завихрения и белые вспышки, я услышала их смачные шлепки друг об друга, и окончательно вошла в транс — мои губы сами начали повторять «COLLYRA: COLLYRA, pasta, COLLYRA, pasta, pasta, pasta». Повсюду открылись глаза с вертикальными зрачками, перламутровая слизь капала с сосков вечности в разверзшееся жерло искусства, сиамские гуси вылуплялись из голографических мошонок, нанизанных на пурпурные коралловые ветви, драконы терзали плоды граната выпадающие из анусов коней апокалипсиса, белый череп безучастно распадался на пиксели, а в центре всего Доширачная Многоножка. Водоворот страстей захлестнул нас с головой. Я поняла, что именно наша с Соником энергия придала такой бешеный потенциал их ритуалу, и без нашего участия их культ никогда не достиг бы связи с этим безумным божеством. Мы с Соником уже вовсю ебались по-собачьи, совершенно забив на маскировку, поднялись песчаные вихри, в которых танцевали демоны. Доширачная Многоножка пела хвалу лапше.
Вдруг я испустила из себя мощную вибрацию, серию световых импульсов, которые вырвались через влагалище и через глаза, как серия фотовспышек, засветивших фотоплёнку реальности. Происходил процесс, похожий на то, как тогда в ванной, на меня наматывались слои текста, которыми был Соник, только теперь на меня наматывался весь мир. Многоножка культистов, прибрежные камни, запах жидкости из батареек и гнилого мяса, рыболовные крюки, трупы рыб выброшенные на берег, руки Соника — всё это наматывалось на меня, как плёнка на бобину. Я находилась в центре огромной многослойной крепости с ажурными бойницами, которая постоянно самособиралась и переделывала различные части себя. Но тут я увидела нечто странное. Ко мне приближалось существо, всё состоящее из доширака. Его выпученные глаза смотрели мне прямо в душу. Лапша танцевала в воздухе и извивалась издавая какой-то мерзкий писк. Мне стало страшно, и я немного вышла из транса. Но висящая в воздухе лапша осталась.
Культисты, пользуясь нашей энергией, призвали материальное воплощение своего бога. Он парил над ними, растопырив щупальца из лапши, и судорожно дышал. Пылевые вихри опали, воздух был наэлектризован запахом семени и пота. Доширачная Многоножка замедлила темп своего движения, культисты явно были обескуражены материальным проявлением своего бога. И он воспользовался этим. Щупальца из лапши схватили культистов, и разъединили кольцо многоножки. Лапша связала их по рукам и ногам, подняла культистов в воздух, и принялась их нещадно ебать. Похоже, лапше было всё равно, куда сношать своих жертв, она трахала их не только в рты и анусы, но даже в ноздри. Трое культистов спаслись бегством, прыгнув в реку. Остальные очень быстро прекратили попытки к сопротивлению, и их лица исказила гримаса извращённого наслаждения — уж не знаю, что они там переживали, но их раскрасневшиеся перекошенные лица выглядели так, будто бы они находятся на грани смерти от удовольствия. Мы как завороженные смотрели на эту лютую оргию, не в силах шелохнуться.
Когда мы поняли, что происходит что-то не то, культисты, подвешенные на извивающейся лапше, были уже на пределе от усталости. Мы торопливо засобирались домой, готовые забыть об увиденном, как о страшной галлюцинации из наркотического бреда. Но мы спохватились слишком поздно. Макаронный монстр побросал своих культистов, как ребёнок бросает надоевшие игрушки, и устремил свои щупальца к нам. Мы убегали, путаясь в спущенных штанах и матюгаясь. Спотыкались об коряги и мёртвых чаек, в лютой панике от тянущихся к нам жгутов лапши. Берег реки очень сильно зарос камышами, и мы решили пройти через заросли чтобы лапша запуталась в камышах. Это было ошибкой. В камышах запутались мы, а лапша спокойно струилась между ними, совершенно не стеснённая в своих движениях. Скользкие макаронины почти коснулись моих ляжек, и мы сделали отчаянный рывок. Мы прыгнули в реку.
Как оказалось, мы оба неплохо умели плавать, хотя я не помню, чтобы мы когда-либо этому учились. Мы стали улепётывать прочь от берега, в надежде что лапша не станет преследовать нас. В начале казалось, что мы оторвались — но оказалось, что она продолжает нас преследовать, только под водой. Её как будто бы стало намного больше — может быть, она напиталась культистами. Одежда намокла и тянула нас ко дну. «Сейчас лапша заебёт нас досмерти!» — сказала я Сонику, и мы обнялись. Одними губами он прошептал «Я люблю тебя» и мы стали ждать, когда вокруг забурлит и вспенится вода. Почему-то этого не происходило. Нас медленно сносило вниз по течению реки, и никакой лапши вообще не было видно. Может быть, всё это только показалось? С того места, куда снесло нас течение, место обряда неплохо просматривалось. Мы пригляделись и увидели, что оставшиеся культисты уже натянули рабочие комбинезоны, и с ними ведут строгую беседу двое милиционеров, подъехавшие прямо к берегу на уазике. Слова их заглушал плеск воды, но смысл беседы был понятен — культисты изрядно припили пива, и от них за версту разило перегаром — наверное, менты приняли их за обычных алкашей. Но вот куда делась лапша? Неужели она утонула? И тут Соник сказал мне «Смотри!» — и я увидела, как среди камней и коряг, к милиционерам подбираются белёсые нити. Те ещё ничего не заметили, а лапша уже обвивалась вокруг начищенного сапога. «Кажется, им пизда!» — сказала я. «Похоже, лапша предпочитает людей в униформе. Хмм, странно» — ответил Соник.
И мы погребли, чтобы быстрее уплыть от этого проклятого места, откуда доносилось нарастающее чавканье доширака, и удивлённо-негодующие вопли, плавно перетекающие в похотливые милицейские стоны наслаждения, мы плыли прочь от культистов и прочь от этой выжженной земли, воняющей гнилым мясом. Мы вылезли на берег подальше оттуда. О трёх культистах, которые бросились в воду, увидев макаронного монстра, ничего неизвестно. Как и о судьбе их собратьев по вере — мы ждали, что сюжет покажут по новостям на местном телевидении, но нет — возможно, лапша стёрла своим жертвам память, а быть может, они предпочли молчать о своём опыте, и теперь проводят ритуалы поклонения лапше на том же месте, у реки, каждое воскресенье. И мы больше не готовим доширак, хотя мне часто хочется повторить этот опыт, и я начинаю видеть разноцветные фосфены, когда прохожу в супермаркете мимо полок лапши быстрого приготовления. Возможно, когда нибудь мы снова сварим дошик. Возможно.

Гарри Поттер и Философский Пряник

08 Фев 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Всю дорогу в метро, на обратном пути из Храма, мы ехали молча, я разглядывал карту московского метрополитена, висящую прямо напротив меня. Её напоминающая ризому структура будто бы поясняла слова верховного жреца, сравнившего время со срезом мускатного ореха. У нас была с собой трёхлитровая банка солёных огурцов, которую зачем-то дал Константину верховный жрец, как-то странно при этом улыбаясь, будто бы ему только что удалось провернуть какой-то сложный прикол. Я был погружён в глубокую экзистенциальную думу.
Мандала: Сад Расходящихся Тропок. Срез каждого мускатного ореха уникален — по нему можно предсказывать судьбу. Пекучий вкус во рту. Станция: Новогиреево. Мы нашли несколько книг, лежавших у выхода из метро: руководство по хиромантии, руны старшего футарка, альбом с чёрно-белой эротикой. Всё это запихнули в рюкзак. Мы перелезли через забор, чтобы попасть на электричку. Дым мятных сигарет на перроне, багряная капля закатного солнца расплавленным металлом капает в наши мозги со стёкол домов, тополиный пух, запах сухости и пива. Электропоезд Москва-Петушки.
Константин жуёт леденец со вкусом лакрицы, в его зрачках быстро проплывают отражения мира, как тени в платоновской пещере, граффити на бетонных стенах, будто бы лишь отражения какого-то более реального мира, чем наш. На секунду мелькает изображение: мухомор с глазами, и с баллончиком краски в руке, снизу радужнми буквами приписано «Мы раскрасим ваш мир», глаза мухомора выпучены, так же как и у Константина. Мы рассказываем друг другу анекдоты про Пупу и Лупу. Жрём лакричные конфеты, нам весело.
Не помню на какой станции, в вагон зашли двое музыкантов, и пропитыми голосами стали исполнять песни Летова на расстроенной акустической гитаре. Нам не понравилось, и мы пошли в тамбур, чтобы покурить. Сумерки сгущались, напоминая молоко, медленно смешивающееся с чаем. Мы курим и говорим об эзотерическом значении Великой Мандалы Таро — квадрат, в который вписан равнобедренный треугольник, с точкой посередине.
— Французские масоны внесли большую путаницу во всю оккультную систему, причём, путаницу ничем не обоснованную — говорит Константин. — очевидно, что делая Шута 22 арканом, а не нулевым, мы ломаем саму основу структуры всех старших арканов, а значит, и всю метафизику в целом. И их наследники, постмодернисты, ничем не лучше своих предшественников. Вот уже много лет я мечтаю запихнуть постмодернизм обратно в ту задницу, что его породила, и несколько раз его там провернуть.
— Боюсь, что эта задница уже подверглась радикальной деконструкции, распалась на отдельные дискурсы, а её атомы стали соком, текущим в французских виноградниках.
Мы не сразу заметили, что в тамбуре мы были не одни, и наш диалг внимательно слушал вжавшийся в угол заросший мужчина в мятой клетчатой рубашке и хипповых круглых очках. В его неопрятной бороде застряли крошки, всклокоченная чёлка закрывала лоб, зрачки были расширены просто до неприличия. Он курил сигарету через длинный мундштук, манерно оттопырив мизинец. Выпустив струйку дыма, он вальяжно покрутил мундштук, и сказал:
— Тогда, получается, вино у французских постмодернистов скоро польётся прямо из жопы. Что ж, какая религия, таковы и пророки. Но что вы думаете, ребята, о пересечении Бездны? Возможно ли оно, как по вашему?
Мы стали наперебой рассказывать ему, что мы думаем о пересечении Бездны. Я рассказал, как обкурился однажды спайса, и прятался под столом от Хоронзона, кидая в него тапками. Мы поржали. Потом Константин рассказал ему про то, как ему приснился эротический сон, в котором его нежно ласкала суккубиха с крыльями феечки и рогами в виде открывашек, а оказалось, что это были улитки, жившие в его террариуме, которые сбежали ночью, и стали по нему ползать. Ехать сразу стало веселее, мы угарали над разными историями.
— Меня зовут Гарри — сказал заросший очкарик, и закурил ещё одну сигарету. — Я вижу, вам знакомы основы каббалистической философии. Поэтому, я покажу вам одну вещь. Я хранитель этой вещи, и я никому её не показывал уже много лет. На самом деле, все эти постмодернисты, гностики, и вообще всё что можно прочитать в открытых источниках — полное фуфло. Вот вы не смотрите на меня, что я выгляжу как алкаш. Я бухаю, потому что с моими знаниями ничего другого делать не остаётся.
Гарри выдержал длинную драматическую паузу. Пауза несколько затянулась, вероятно, он ждал, что мы спросим, что же он хочет нам показать, но мы не спросили. Тогда Гарик снова пустился в разветвлённую демагогию.
— На самом деле, знание истинной магии всегда зашифровано. Мир общается с вами — послания находятся буквально везде, в номерах домов и машин, в репликах случайных прохожих, в теле и радиопередачах. Важно только раскрыть своё сознание. Я вижу, что я утомил вас, и я всё таки покажу вам…
Он порылся в карманах, и достал оттуда пожелтевший газетный свёрток. Бережно, как древнюю реликвию, развернул, и извлёк на свет божий побелевший от времени, чёрствый тульский пряник.
— Вот! — гордо сказал Гарри. — в этом артефакте закодирована вся западная алхимия, весь гнозис и герметизм вместе взятые. Я расшифровал все знаки на этом рельефе, и я могу сказать, что я владею всем миром (дальше последовал безумный смех).
Мы с Константином внимательно изучили рисунок на прянике. Пряник был большой, и действительно, немножко необычный — по крайней мере, я никогда не видел пряников именно с таким рисунком, хотя орнамент был вобщем-то типичен для тульского пряника. Тульский кремль с бойницами, макушка которого была увенчана чем-то похожим на восьмиконечную звезду, сделанную из молотка, двух штыков и какой-то палочки. На стенах тульского кремля сидели две птицы, одна с нормальной птичьей головой, а другая — с головой женщины в кокошнике и большими грудями. У ворот кремля расположились лев и телёнок, тоже в симметричных позах. Ещё на стенах кремля были вроде бы христианские иконы, но тут уже было сложно сказать, потому что материал пряника осыпался, и было сложно распознать такие мелкие детали. В небе над кремлём почему-то плыл самовар и символ олимпиады из колечек. Вдруг мы заметили, что на самих воротах кремля изображена та самая Великая Мандала Таро — квадрат, равнобедренный треугольник, и точка. Мы поняли, что с пряником и правда не всё так просто. Слово Тула было написано вроде бы обычным шрифтом, и не вызывало подозрений… Однако, мы задумались. Ещё больше задумчивости внесли элементы орнамента, которые Константин опознал, как кресты Мары. Похоже было, что кто-то замаскировал оккультное изображение под обычный тульский пряник.
Мы вопросительно посмотрели на Гарри, который прикуривал третью сигарету, и хитро смотрел на нас сквозь блестящие стёклышки очков. В недрах его бороды блуждала усмешка.
— Вам, должно быть, интересно, как этот артефакт мне достался. На самом деле, я этого не помню. Помню, что я проснулся в Москве, в одном эзотерическом кружке, с дичайшего бодуна, и моя рука сжимала вот этот вот пряник. Вся реальность вокруг ебалась и рябила, и единственное, что я разобрал тогда на этом прянике — слово «Тула». А в Туле жил кто? Правильно, в туле жил Левша. И почему-то мне захотелось прочитать слово «Тула» справа налево. Видимо, ассоциация с Левшой сыграла. И получилось слово Алут. Похмелье сразу как рукой сняло — я понял, что мне случайно достался очень важный ключ. Алут. Алут. Алут. Я повторял это слово, и мне казалось, что оно вбирает в себя всего меня, всё, что меня окружает, всё. У нас там был один старый мистик, каббалист ещё советской закалки, его звали Лев. Я тогда пришёл ко Льву, и спрашиваю его, «что такое Алут?». Он залез в какие-то книги, очень долго их листал, а потом смотрит на меня таким пронзительным взглядом и говорит «А почему Ви спгашиваете?» — тут мне стало страшно и я убежал. Потом я уже сам стал вычислять значение этого слова, Алут — записывается на иврите אלוט, Алеф, Ламед, Вав, Тет, и означает «много». А гематрическое значение, выводимое из этого слова, равно единице. Вот и получается — Алут это многое в одном и одно во многом. Интересно? — Гарри выжидающе на нас посмотрел. Константин спросил его, что это за Лев, и что с ним было дальше, но Гарри не знал, и продолжил свою историю.
— Вобщем, я расшифровал значение этого сочетания из четырёх букв, и понеслось. Алеф — это Телец, а ярчайшая звезда в созвездии Тельца это Альдебаран. Я увидел быка, который тащит за собой плуг, распахивающий реальность. Соединение высшего мира и низшего. Ламед — стрекало, которым погоняют быков. Знание, спустившееся в мозг Адама, и через мозг — в его сердце, когда Адам познал Еву. Вав — это глаз Тельца, свет, исходящий из будущего в прошлое, тахионные потоки творения, что соединяют все 22 буквы, обращая будущее в настоящее, внутренняя и внешняя силы Тельца, участвующие в потоках творения. Тет — это змей с головой льва, сокрытие добра, сосуд, наполненный до краёв, это крыша мудрости над головой Змея. Когда я понял это, я увидел так же, что звери, изображённые на прянике — это тетраморф из книги пророка Иезекиля, высший чин ангельской иерархии, имена которых пришли из Вавилона. Бык был воплощением бога Мардука, лев — Нергала, орёл — Нинурта, а человек — Набу. Медитируя на пряник, я вступил в контакт с этими богами, и тогда они указали мне на колонны тульского кремля, которых 11 с каждой стороны, то есть, в общей сложности, 22. Между ними стали появляться изображения, разбивающиеся на пары, каждая из этих пар испускала луч, и этот луч творил реальность — я увидел, как цикл замыкается, и наша Вселенная становится точкой… Бесчисленные эоны пролетели перед моим разумом, я расширился чрезвычайно, и вошёл в Свет, которому нет названия…
— Хорошо, а что ты там говорил о том, что ты владеешь миром? Как это понимать? — спросил я.
— Я научился летать. Я мог видеть будущее и прошлое. Превращать металлы. Вобщем, весь набор этих дурацких сиддхов. Пару лет было прикольно, но потом я наигрался. Понимаете, всё это — не настоящее.
— Покажи что-нибудь — попросил Константин, явно настроенный очень скептично.
— Я знал, что вы не поверите — усмехнулся Гарри — сами попросили. С этими словами, он взмахнул мундштуком, как волшебной палочкой, глаза его подёрнулись поволокой, он начал бормотать что-то, и вдруг смачно рыгнул. Мы захихикали. И из его рта вылетела муха. Потом ещё одна. Потом ещё несколько. Гарри стоял, тело его сотрясали оргазмические конвульсии, а изо рта чёрной плотной струёй летели мухи. Тамбур наполнился жужжанием. Вскоре вместе с мухами стали вылетать ещё и скарабеи, шершни и саранча, потом по щекам Гарри поползли огромные, в локоть длинной, сколопенры, везде слышался громкий скрежет хитина, насекомые пищали, жуки бились об стекло, изо рта гарри полезло что-то совсем инфернальное, какая-то членистоногая срань с огромными жвалами, которой нет названия, воздух наполнился запахом серы и аммиака. Мы с Константином, прожжённые психонавты, употреблявшие доб и сальвию вместо утреннего кофе, были малость удивлены. Может быть, даже не малость. Внезапно, все насекомые исчезли.
— Ну, хватит с вас. — сказал Гарри, и подмигнул.
Где-то полминуты мы ехали молча и курили. Потом Константин, будто бы собиравший всё это время в своей голове некую конструкцию, наконец заговорил.
— А если ты всё можешь, то почему ты до сих пор не захватил этот мир? Бессмертие, сказочное богатство, всё что только пожелаешь. Если у тебя нет личных желаний — пожелай мира во всём мире, коммунизма и изобрести лекарство от всех болезней, а?
— Понимаете, ребята… Как бы вам сказать… Обладание этим знанием имеет один побочный эффект. Вот ты весь такой гуманист, говоришь, мир во всём мире, коммунизм, лекарство от всех болезней. Только весь этот ваш гуманизм — это херня на постном масле. Вот когда ты смотришь мультик «Ну, погоди» — тебя разве как-то трогают страдания нарисованного волка, который голоден, и никак не может поймать зайца? Ты ведь понимаешь, что его голод — такой же нарисованный, как и он сам, что весь его мир — это иллюзия, и единственный способ его иллюзорные страдания прекратить — выдернуть штепсель из розетки, и выключить телевизор. Я ничего для этого вашего так называемого мира не хочу, потому что ваш мир — глюк, иллюзия. И для себя ничего не хочу, впрочем, тоже. Разве что, бухнуть. Будете три семёрки? — с этими словами Гарри достал бутылку портвейна, ловким движением фокусника вытащил пробку, сделал несколько глотков, и передал нам.
Прихлёбывая кислую жижу, мы с Константином переглянулись. И оба подумали об одном и том же — Гарри ни слова не сказал о мандале Таро. Может быть, он о ней ничего и не знал. Отхлебнув пойла, Константин попросил Гарри снова достать пряник.
— Вобщем, мужик, смотри — это не весь этот мир хуйня, это твои знания о мире хуйня, если ты такой простой вещи не понял. Видишь точку в треугольнике? Да? Так вот, эта точка — Ты. А треугольник — это остальные 22 буквы алфавита, которые вокруг тебя вертятся, как угорелые, и создают помехи. Так вот, мужик, ты никогда не увидишь истинной реальности, пока ты этот свой пряник не съешь! Понял?
Гарри будто бы подавился услышанным. Его лицо побелело, хмельной румянец приобрёл трупную синеву, пальцы, сжимающие бесценный пряник, задрожали. «Нет» — сдавленно пробормотал он. Было видно, как в его глазах танцуют иероглифы и строчки программного кода. «Нет.» — одними губами повторил он.
Константин грозно взглянул в его глаза, и положил руку на плечо Гарри, от чего его словно пронзило молнией, и он как-то уменьшился.
— Гарри, включайся! Мы посланы тебе, посланы силой, что послала тебе этот пряник, чтобы помочь его расшифровать. Квадрат — это внешний слой мудрости, ты разгадал его. Всё правильно,ты молодец — расшифровал тетраграмматон, увидел структуру Бога, и познал его. Но теперь тебе нужно двигаться глубже. Ты же сам говорил про пересечение Бездны — я предлагаю тебе путь. Считай, что меня послал к тебе на помощь Господь — тот самый, который один, и которого много. И мы очень ждём тебя в настоящем, божественном мире…
Константин долго и пронзительно смотрел Гарри в глаза. Тот съёжился и посерел, всё тело его дрожало мелкой дрожью. Он бормотал что-то, из его слов я разобрал «годы впустую… божественное откровение… глупость… вавилонская башня… хаос…». Казалось, Гарри находится на грани острого психоза.
— Только тебе решать, есть или не есть пряник… — смягчившись, сказал Константин.
Гарри, как сомнамбула, поднёс пряник к губам. Прошептав что-то, он сдул с него пыль старины, и вонзил в него свои зубы. Ничего не происходило. Пряник был жёсткий и не поддавался. Гарри сжал челюсти, и с хрустом откусил кусок. Запил портвейном, прожевал. Потом ещё и ещё. Он опустился на пол, как марионетка, которой обрезали ниточки. Но его организм будто сам продолжал есть пряник, и пить дешёвый портвейн. Наконец, пряник был полностью съеден, а портвейн полностью выпит.
— Спасибо, ребята, что бы я без вас делал. Сейчас ваша остановка, вы идите, а я дальше поеду. — лицо Гарри будто бы просветлело, и он наполнился изнутри некоей субстанцией, которой было трудно подобрать определение, но хотелось назвать её «благодать». Он был совершенно трезв, и при этом весел.
— Петушки конечная. Пойдём с нами, купим вина, и будем говорить про каббалу. — я протянул Гарику руку, но он махнул и покачал головой.
— Кому конечная, а кому — бесконечная. Я домой еду. С богом, пацаны!

Мы вышли. Купили ещё вина у продавщицы Любавы, которая продавала после десяти. Вино Изабелла в коробках, по 99 рублей. Сели на лавочку, потому что домой идти не хотелось. Пели сверчки, подмосковная летняя ночь дышала теплом и свободой.
Константин достал банку огурцов, отвернул крышку, и протянул мне один.
— Ты знаешь, что это за огурцы?
— Нет. Тебе их дал Мастер Храма — он их сам закатывает?
— Да. Это Огурцы Света. Съев один огурец, можно перенестись в любое место во Вселенной, даже если его нет и не может быть.
— Прикольно, а давай посмотрим, что случилось с Гарри, куда он там приехал.
— Давай. Только, сделайся невидимым, и веди себя тихо — он нас заметить не должен.
Мы съели по огурцу, выпили немножко огуречного рассола, и запили Изабеллой. Луна улыбнулась нам, и превратилась в спираль. Я накиул свой аура-плащ, и перещёл в невидимый режим. Мы вышли через эфирный шлюз, как пятна бесформенного и неструктурированного ничто.

Гарри, совсем юный, в чистой рубашке и без бороды, лежал на полу в каком-то зале со сводчатыми потолками. Очки были при нём. Он медленно открыл глаза, пошевелил руками и головой, и увидел Гермиону, которая уже проснулась, и сидела, глядя в окно на полную луну. Близнецы ещё не пробудились, Хагрид громко храпел. Чёрная свеча догорела до основания.
— Ух, ну и трип. Гермиона, что это за был препарат?
— «Москва-Петушки», эссенция русской каббалы. Норм торкнуло? — Гермиона засмеялась, как безумный суккуб, и посмотрела на Гарри.
— Ништяк, но в следующий раз надо дозу взять раза в четыре поменьше, ато сторчимся, как профессор Дамблдор, кудябликов ловить начнём.
— Не бойся, у меня всё чётко, как в аптеке — щас эти двое проснутся, а жиртрест ещё через полчаса, я ему 1200 милиграмм вкатала, чтобы уж наверняка.
— 1200… Жёстко… Это же получается 250 лет русской оккультной философии, с полным погружением… За что ты его так?
— Да он сам, блин, вечно на недодоз жалуется. Флакончик с «Эпосом о Гильгамеше» аж досуха вылизал — у него уже метаболизм изменён, он без такого жить не может.
— Ну ладно… Блин, а это что за фигня?
Гарри Поттер поправил мантию, из его кармана выпал чёрствый надкусанный тульский пряник, и гулко ударился о каменный пол.

Анансе. Цветные библиотеки

08 Фев 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

А другой юноша, тоже захотел найти бога, и откуда то он знал, что бог прячется в одной из букв одной из книг. Чтобы было удобнее искать бога, он устроился работать библиотекарем, в центральной библиотеке Буэнос-Айреса. Размеры этой библиотеки таковы, что когда Господь решил показать библиотеку Левиафану, тот летел по её коридорам семь дней и семь ночей, и не долетел до конца. На восьмой день Левиафан упал, лишившись сознания. В своих галлюцинациях он увидел пульсирующий и переливающийся разум пространства, созерцающий собственную пустоту, и все слова и все буквы были спрессованы в невероятно плотную точку, времени не было.
ВНЕЗАПНО, появилось время, и из этой точки выделились буквы алфавита, разноцветные и сверкающие. Их волны накладывались одна на другую, порождая узор, схожий с радужной бензиновой пленкой на поверхности лужи.
Над поверхностью лужи поднималось солнце, и слова шелестели языками пламени. Маленький водяной паучок-серебрянка, которым стал Левиафан, строил воздушный колокол из паутинок, привязывая их концы к буквам алфавита. Потом, забравшись в этот колокол, он разместил 8 своих лапок по восьми магистральным линиям паутины, и принялся слушать шелест слов. Слова пели о пшенице. Пшеничное зерно, Осирис, таинственный процесс смерти и возрождения, пирамиды как крышки кротовых нор, запирающие глухие пространства туннелей, и их обитателей, чьё строение за пределами того, что мы можем вообразить… Солнце подземного мира, багряным оком поднялось над пропастями и безднами, блеснув лучами на шпилях, украшающих фасады циклопических зданий, построенных безумным архитектором с других планет… Чёрные тени с перепончатыми крыльями замелькали среди башен… «Ну, хватит с тебя!» — сказал Господь, плеснув Левиафану в лицо холодную водку «Пшеничная» из хрустального графина удивительно тонкой огранки, с инициалами IHVH на горлышке.
Вот такая центральная библиотека Буэнос-Айреса. Но, тот молодой человек верил, что он найдёт бога, хотя вероятность его найти была примерно такой же, как если бы чайка, которая какает раз в миллион лет, пролетая над океаном, случайно бы попала своим гуано прямо на лоб древней черепахе, которая раз в миллион лет всплывает в случайном месте. Вобщем, этот молодой человек состарился, стал известным аргентинским библиотекарем, и написал кучу книг, про то как он искал бога. А потом, от постоянных поисков, он ослеп, но не прекратил попыток — теперь его помощница читала ему книги вслух. Единственное, что он видел — багровое солнце над инфернальным ландшафтом.
Однажды до Дьявола дошли слухи о библиотекаре, который ищет бога. У Дьявола был Кот, который разбирался в подобных вещах, и тогда Дьявол спросил своего кота, в каком обличье ему лучше явиться в библиотеку. Кот подумал, и сказал «превратись в Агасфера, а я превращусь в Кота Шредингера, который ни жив ни мёртв»- с этими словами Кот залез в чемодан, и закрыл крышку.
» Чем могу помочь?» — спросил пометителя библиотекарь, древний старик в чёрных очках. Он не видел ничего, но он чувствовал, что перед ним вечное существо, наделенное нечеловеческой мудростью. И как будто бы, кот, хотя в этом слепец не был уверен. «Я ищу бога. Я знаю, что бог — в одной из букв одной из книг», сказал Дьявол. » Я искал бога всю свою жизнь, и я ослеп в его поисках, и я так и не нашёл его. Но я чувствую, что вы пришли не один — вы пришли с котом. Бог любит котиков. Я верю, что вам с вашим котом повезёт. » «Так тому и быть» — сказал Дьявол — «Мне вон тот географический атлас». Он открыл наугад страницу, и ткнул наугад в одну из «О» в названии антарктического озера Восток — стены библиотеки дрогнули, и Господь снова явил себя. Библиотекарь вновь обрёл зрение, но этим зрением он мог видеть планету, как на гугл-картах. завис над четырехкилометровым ледяным панцирем, скрывающимся сердце Антарктиды. Ледяные поля простирались во все стороны, и скрипя зубами от холода, библиотекарь начал медленно крутить курсор на себя…
Он нырнул под лёд. Долго, очень долго, он двигался через слои замерзшей воды, структура и прозрачность которой слегка менялась, по мере его углубления. Казалось, он целую жизнь двигался вниз по ледяному туннелю. Свет солнца уже не доходил до этой глубины, но и в сумраке этого инфернального мира, он различал слоистую структуру ледяного керна. Вдруг, лёд внезапно закончился, и он увидел подледное озеро, освещенное люминисцентным светом бактерий и каких-то беспозвоночных организмов. Планктон светится разным цветом, и формы планктонин слегка различались, и он даже подумал, что планктон — это что то вроде букв неизвестного ему языка, вобщем-то так оно и было.
Он заглянул в бездну, и увидел в ней блестящего паука, сидящего в воздушном куполе. Паутинки были раскинуты везде, а сам паук был такого размера, что его паутина точно была всемирной сетью. Планктонины, прилипающие к его паутинкам, превращались в слова, слова в предложения, предложения в книги, а книги в библиотеки, и каждая из библиотек, висящая в паутине Паука, была в 8 раз больше, чем библиотека Буэнос-Айреса «de puta madre!» — подумал аргентинский слепой, который уже не был слепым. А Господь сказал «ты увидел достаточно».
Он открыл глаза, и с не привычки, ему было непросто сфокусировать зрение. Поморгав, он увидел, что из чемодана посетителя вылез огромный чёрный кот, развалился на клавиатуре компьютера, и смотрит на него как бы с усмешкой. В компьютере был открыт текстовый файл, и кот своими лапками набрал несколько строчек. Согнав с клавиатуры кота, вместо бессмыслицы, которую можно было бы ожидать увидеть, он прочитал следующее:

В конце существования человеческой цивилизации, будет написана книга Паук, последняя великая книга. Автор её будет пауком, и её читатели станут пауками, а жить эта книга будет в паутине, опутывающей весь мир. Анансе

Поезд ехал на Восток

08 Фев 2019 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

Поезд ехал на восток.
Моему попутчику не было и двадцати пяти, он был высок и худ, как жердь, и не слишком улыбчив. Он не очень мне понравился, но, в конце концов, путь был долгим, а я не захватил с собой ни книги, ни карт, поэтому мы, как могли, развлекали себя ни к чему не обязывающими разговорами. Ни я, ни он определённо не имели желания продолжить какое бы то ни было общение по окончании поездки, и мы даже не сочли нужным представиться — всё равно имена вылетели бы у нас из головы задолго до того, как мы отойдём ко сну. В его поведении и словах проскальзывала какая-то тревога, и, умело играя наводящими вопросами и репликами, я пришёл к выводу, что он от кого-то скрывается. Дальше этого выяснять не хотелось — всё по той же причине мимолётности нашей встречи. Меня не волновало даже, сам ли он совершил какой-то серьёзный проступок, за который не хочет нести ответственности, или стал невинной жертвой бандитских разборок или политического преследования.
Упомянув мельком свой интерес к эзотерике, я обнаружил, что ему тоже не чужда эта тема, хотя ему оказался скорее близок христианский мистицизм, в не самом глубоком его понимании. Он несколько оживился и даже упомянул, что именно эта тема является целью его поездки: в пункте прибытия его должны посвятить в некое общество, о котором он не имеет права рассказывать. Я не стал распространяться о своей причастности к нескольким Братствам подобного рода, но выказал свою заинтересованность и потому даже без прямых ответов с его стороны достаточно быстро убедился, что речь идёт о какой-то масонской ложе, придерживающейся традиционных ландмарок — с персонифицированной Высшей Сущностью, бессмертием души и непринятием женщин к Работам. Совсем не то, что в моём — либеральном — направлении, и развивать тему дальше мне расхотелось, тем более что и он уже определённо сожалел о своей разговорчивости. Мы перекусили и устроились на ночлег.

Наутро он был молчалив и ещё более обеспокоен, в туалет выходил с телефоном, хотя до того оставлял его на столике в купе. Поезд нёсся по бескрайней степи, до ближайшей станции было ещё несколько часов, прошлая тоже оставалась в нескольких часах пути к западу. Мы молча допили чай, и когда зашипел стоп-кран, и чашечки понеслись по столику, как по взлётной полосе, выплёскивая гущу на казённое бельё, он понял, что это по его душу, и выражение его лица, и без того мрачное, сменилось обречённостью смертника. Он не думал прятаться или убегать, по всему было видно, что это ему не поможет. Его губы тихо шевелились — должно быть, в молитве, не самый эффективный путь к спасению. Я лёг на полку, демонстрируя безразличие. В конце концов, нас не связывали Братские узы, он ещё даже не приступил к обработке грубого камня, а даже если бы и так — у наших лож определённо не было взаимного признания. И, чего уж там скрывать, меня ждали дома жена и дочь, друзья, работа малая и Великая, — в общем, у меня не было ни малейшего желания рисковать всем этим и многим другим ради этого незнакомца, да ещё и, в отличие от него самого, без каких бы то ни было утешительных иллюзий относительно «бессмертия души».
В купе, открыв дверь ключом проводницы, вошли двое автоматчиков в балаклавах. Форма была похожа на военную, но отличительных знаков не было, и это с равным успехом могли оказаться и фээсбэшники, и гангстеры, и исламские фундаменталисты, хотя особой разницы между ними я не усматривал. Они вели себя на удивление вежливо, негромко поздоровались с ним по имени, которого я не запомнил. Ничего не стали объяснять, но он и не нуждался в объяснениях.
— Этот с тобой? — кивнул в мою сторону один из камуфляжных.
Мой попутчик равнодушно покачал головой. К моему удовлетворению, ему поверили без лишних разговоров.
— Что, прямо здесь? — спросил он неопределённо, и от этих слов меня бросило в холодный пот: я понял, что должно случиться.
— Зачем людей смущать, — ответил тот, что спрашивал про меня (я автоматически отметил, что он говорит без акцента, и под тканью балаклавы мне почудилась едва слышная улыбка). — Выйдем сейчас, пусть едут.
— Я оденусь, — сказал попутчик и попытался пошутить: — А то и замёрзнуть недолго.
Вышло натянуто, хотя за окном и правда было минус 10, степь покрывал толстый слой нетронутого снега.
Он не спешил, но и не пытался отсрочить неизбежное. Один из автоматчиков вышел в коридор, второй пропустил вперёд несостоявшегося каменщика.
Он не был мне Братом, а дома меня ждали жена и дочь, и я не был готов рисковать ради него жизнью. Но кое-что я всё-таки мог для него сделать.

— Подождите, — окликнул я его конвоиров, когда они уже были готовы задвинуть дверцу купе.
Ближайший ко мне удивлённо воззрел на меня сквозь прорези в ткани.
— Я… Мы с ним… эээ…
Я прятал импровизацию под маской испуга и смущения.
— Что такое?
— Мы с ним… методисты, — я наугад ляпнул название деноминации, к которой вряд ли принадлежит кто-то из автоматчиков, чтобы не вызвать ложью их подозрение. — Ему нельзя… ну, без исповеди.
Кажется, это было правдоподобно, методисты признают принцип всеобщего священства, но, видя заинтересованность конвоира, я решил продолжить. На счастье, и лицо моего попутчика вернулось в дверной проём, и оно было в недоумении.
— Я не священник, — продолжил я уже увереннее, — но мой отец был пастором, и у нас так можно. Ему нельзя… — я упорно не хотел произносить слово «умирать», — нельзя, не исповедовавшись… брату по вере.
Я сделал небольшой нажим на слове «брату» и коротко взглянул ему в глаза. Больше всего я боялся в этот момент, что он что-то спросит или скажет не в тему и тем самым не только сорвёт мой замысел, но и утянет меня за собой. На счастье, он молчал, и взгляд его, в котором на мгновение блеснула надежда, снова сменился смирением перед судьбой.
Автоматчики переглянулись, явно о чём-то размышляя, но потом тот, что спрашивал про меня — наверное, главный, — кивнул и сказал:
— Ладно. 5 минут. Выйдешь с ним, потом возвращайся к себе. А мы с ним… ещё поговорим.
Я накинул куртку, и мы прошли по коридору, который был на удивление пуст, даже у заветной комнатки возле тамбура не толпился народ. Мы спустились по металлической лесенке на снег: сперва старший из двоих, потом я, мой незадачливый попутчик, а замыкал процессию второй автоматчик. Краем глаза я заметил у второго входа в вагон внедорожник, похожий на армейский, и несколько фигур возле него, окинул взглядом степь, увидел неподалёку небольшие заросли кустарника в человеческий рост.
— Мы отойдём… туда? — спросил я.
Старший недоверчиво посмотрел на меня, и я добавил, кивнув в бескрайний простор:
— Куда тут деться.
— Валяйте, — благосклонно махнул рукой старший и напомнил: — 5 минут.

То, что традиционно происходит в вычурном зале с клетчатым полом и двумя колоннами, при стечении народа и с соблюдением тысячи формальностей, на которые уходит не один десяток минут, нам пришлось совершать, стоя на месте, посреди заснеженной степи, скорее в воображении, чем наяву. Я не имел ни малейшего права делать это: если бы мой попутчик остался жив, ни одна ложа, даже самая что ни есть нерегулярная, не признала бы легитимность этого акта, а мой Мастер напомнил бы о данных мною клятвах и изгнал из ложи за разглашение тайн профану. Но это было то единственное, ради чего нас свела судьба, и я не мог отказать в этом ни ей, ни ему. Я передал ему слова и пожатия и принял от него ту же клятву, которую приносил несколько лет назад на клетчатом полу. И которую он, в отличие от меня, уже никогда не нарушит.

Когда мы прощались с ним знаком Ученика, он смотрел на меня почти как на Спасителя. Хотя и понимал, что больше ничем помочь я ему не могу, да и не буду пытаться.
Я поднялся по заледеневшим ступенькам и вернулся в купе, так и не встретив в коридоре ни пассажиров, ни проводницу. Через некоторое время поезд тронулся. За окном мелькнул внедорожник, мелькнул — и растаял в степи вместе с застывшими возле него фигурами. Я вытер, как мог, чайную гущу с пододеяльника и лёг вздремнуть. Попутчик молчал о чём-то своём. Нам снова было по пути — мы ехали на Восток.

Каждый на свой Восток.

Молчащий шарик. Танец белых ёжиков

22 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Этот текст был написал в соавторстве с Kat4er, она же Lihoradka. Процесс создания текста начался  спонтанно — я выложил рассказ на форум о психоделической музыке в Украине, Лихорадка написала ответ, и начался психоделический чат, который привёл к созданию всей этой простыни текста. Я видел Лихорадку лишь однажды, когда текст был уже закончен. Практически сразу после нашей встречи, я сошёл с ума и на довольно продолжительный срок пропал из интернета. С тех пор мы больше не виделись и не списывались. Возможно, мой соавтор прочитает эти тексты здесь, и мы чудесным образом найдёмся:) В любом случае, я думаю, что это должно лежать где-нибудь ещё кроме того форума, так сказать, для сохранности.

Аксолотль:

Это вопрошает не глядя, и приходит без ответа. Это моет перья ночью и натягивает размягчённые лики на верёвку, качающуюся меж ветвей горгульеподобных деревьев, кора которых изъязвлена термометрами и циферблатами. Оно похоже на огромный, высоким столбом ковыряющий небо целлофановый пакет, танцующий среди лестниц росы. Каждый раз, когда ветры сминают лестницы своими пальцами, грани пакета обретают новые охапки мимических форм, то улыбчивых, то искажённых гневом, то по-рыбьи безразличных, то крысино-увинченных избытком противоположностей, а иногда и просто потоками одинаковых, невидящим взглядом целлофановых очей сканирующих желтоватый воздух первобытных лиц. Пакет пробуждается, когда по его поверхности осторожно, боясь спугнуть его сон, начинают ходить крошки, но вся их осторожность тщетна. Пакет надувается, словно кузнечные меха, и крошки пытаются укрыться хоть в каком-то подобии волос, в изобилии выстилающих воздух, объятые тыквенным ужасом. Их сумасшедшая беготня окончательно будит пакет. Он набирает полный хоботок крошек, и начинает переваривать их в своих многокамерных желудкосердцах, подрагивая в треске разрядов.
Беготня окончательно будет пакет. Полый изнутри колобок набирает букет кошек, и намечает перфорирование их. В соевых желобках подарки разнятся. В розницу и пучками, волокнистые кошки текут по желобкам, пока не обратятся в кожистых волков, натянутых на жёлуди, чтобы окончательно не съёжится до размеров коричневой, испуганной горошины на четырёх тонких проволочных ножках. Перетянутые сметанными резинками, искажённые визуальными обоями, обросшими синим мехом, раздробленные в сетчатых глазах чёрно-зелёных испражнений вселенной, что лениво щёлкаю пультом, вглядываясь в ямы собственных душ, они находят металлический запаянный люк, заржавленный по краям, с множеством расположенных спиральными рядами отверстий. Люк похож на лицо мясорубки, только очень большой и космически древней. Края некоторый отверстий истёрты, виднеются борозды царапин и кратеры, но материал люка выглядит очень прочным. Однако несколько настораживает пульсирующая, сдобренная бело-жёлтой слизью, текущей по ландшафтам тёмных вен, гортань, вход в которую и защищает люк. Хоботок биомеханического противогаза. Точнее, био меха хаха нического, противогаз говорит хахаха и смех его увлекает нас то ли наружу, то ли вовнутрь, но проглоченные, мы осознаём серость и безутешность кислорода.
Я обращаюсь китом, тело которого покрыто обманчивыми цитрусовыми матрицами, шелестящими и похрюкивающими. Я оборачиваюсь китом, будто он плащ, будто я – шуруп, будто он – лестная лесная лестница, по которой взбирается будто – будущий – я. Веки кита в кои то веки, столь же восьмиугольные, как и сейчас, распахнуты в ожидании ручейков. Возможно, они желают оторвать от огромного, колыхающегося в волнах эфира полотна немного целлофана, себе на одежду для пищеводов, но не уж то не воскреснет целлофан, такой же белый и шуршащий, будь он даже разъединён на сотни лоскутов, согревающих убогие желудочно-кишечные тракты этих лишённых перегородок существ?!
Неужели я не воскресну, желудочно-кишечно, и всяко-разно, белой и шуршащей вспышкой помех на дне ваших мыслей, согнутой вилкой, пронзившей концепцию, грустной дрозофилой на бледно-жёлтой стене?! Неужели отразившись в замедленной фасеточности безграничная, бледно жёлтая плоскость не возбудит в тазике бессловесности луковичной, колюче-белой вспышки? Полярная слепота. Белые ёжики. Они оставляют следы на снегу – только так можно заметить белого ёжика, только по его следам, ведь сам он невидим, и сливается с арктической пустыней, по которой пролегает его путь. Но след – он вторичен, след это уже не белый ёжик. Я воскресну – банкой с салфетками, что отмечены почти человеческими лицами, выглядывающими из бумаги; коллайдером сиамских мух, сросшихся в районе шеи, и от того совершенно безголовых, но зато двужопых; я вернусь утренней газетой, которая пляшет танец смерти на столе, отсекая головы неповинно зевающим человекоподобным людям; обнажённым гуманоидом с четырьмя тонкими, трёхпалыми руками, и огромной головой с жопоподобным затылком, который летит верхом на решете, и волочит охапку сушёных рыб и ключей на верёвке по небосводу; каменным штопором, растворяющимся в плазмоподобных ласках пурпурных жриц, чьи черепа похожи на гривастые раковины улиток, а ладони испускают ломтики электрических разрядов; я воскресну полоумным полипом, что на дне глицеринового океана проводит червеподобными щупальцами по струнам, и воет в непроглядную, волнообразную темень медленно переливающегося неба.
Я раскрываю глаза в бунте рыбьих статуй, в жертвоприношениях икры моллюсков, в космической игре костяшек пальцев намотанного на ложку лемура, и в отражении ложки, намотанной на Амура, и связавшей его, не позволяя растрачивать стратегические стрелы на отстрел стробоскопических галлюцинаций. Я позволяю трубным пустотам взгромождать на мои проспекты сонмы диалоговых междумордий. Взгляд тонет в зеркальных коридорах, словно кошка, гуляющая по собственной спине в плену пульсирующей, ворсистой зиготы. Вьюнок оплетает карты моих рук, пуская корни рек и излучин прямо в брусчатку и асфальт, нарезая серыми ломтиками то, чему никогда не стать бутербродом, пусть даже опустятся с небес целые галактики протяжных, готовых к праздничной фрагментации колбас. Бетон, усеянный волосяными луковицами, потеет разбавленным чем-то вязко-коричневым глицерином, и хребты слепых зданий и трубных аппендиксов раскрывают свои тяжёлые лепестки, на сколько хватает глаз, и взмывают далеко ввысь, принесённые в жертву юмору, и от того безразмерно свободные. Ветер уносит каменный дым, но он застывает во времени, и выпадает на колено-лысую карикатурную землю дождём из странных, тугих, но в то же время воздушных, и пористых, словно сыр статуй. Видно, как сквозь их отверстия выглядывают осторожные полулица, но стоит взглянуть на них прямо, как они тот час же исчезают, оставляя за собой только туманный пук.
Гофрированные картонные коробки принимают решения. Как тяжело им это даётся…. И не лень им? И не Ленин, и не олень, и не Олин ойл, ни лойный лойл, ни льнаной лай, ни львиный лайф, ни лявий лов не предвещают исполнительности йода. А значит, все их дома построены на фундаменте даже не из песка – на фундаменте из слов того, кто не умеет говорить, на фундаменте из слепо-глухо-немого сна, на фундаменте мелодий тишины, на фундомёте фунгицидных текстов, на фугохоте обручальных ласт пискреповых пёсиглавцев, что шествуют по мирным ответвлениям мятного коварства. Их гордо выставленные на всеобщее обозрение оголённые пищеводы ласкает колкий свет галогенных трубок, и ступают они, превышая любую тишину, и ступают они, лишённые перегородок. Кто посмеет читать иероглифы, татуированные на их слизистых, огрубевших от ветра и пыли гортанях? Они куда-то идут, любуясь друг другом, и читая про себя надписи на собственных внутренностях, которые они держат перед собою в руках.
Но пробуждается Это, шевелясь, размахивая и заострённо глаголя. Я встревожил по диагонали пиксели. Снег сыплется прямо с кожаного неба. И под моей кожей топчутся белые ёжики, ищут чего-то. Их следы стонами мурашек ползут под кожей, пробираясь по трактам нервов всё ближе и ближе к стратегическим центрам…. Заползая в извилистые проспекты серого вещества, белые ёжики не утрачивая белизны, покрывают капилляры своими бликами. Сдвиг перспективы… Белая вспышка колкого света… Гвозди частот… голоса полимеров… шум… шум… шум…
Но неужели мнят они себе, будто я не воскресну, будто не прольюсь гаечным дождём на иней их экзоскелетов, не растекусь суставчатой экспансией по белым иглам, не соберу снопы гипсового хлеба, не протру глаза картофельным клубням – имеющий клубни да увидит, не разомкну их вещей гигроскопичности, составив паззл навязчивых фобий и желаний?! Потолок включен на полную мощность, и обменивается мощностью с полом и стенами, разбираясь и демонтируясь, как кубик Рубика в танце ядерного распада. Гномы соплями стекают с центрифуг. Титанические богомолы насилуют турбины электростанций. Крик бежит по жидким туннелям. Я влюблён в желатин. Стародавние картины испещряются гармоничными схемами. Главный хвост убивает мухобойку, и втягивается обратно. Мухи вешаются на ризоподиях фораминифер. Белые ёжики, околдованные, внимают вспышкам.
Неужели они предполагают, что не наслоюсь я вновь шуршащим целлофановым лицом, поверх своего проволочного скелета и волокнистых мяс?
Я вопрошаю не глядя и прихожу без ответа. Во тьме я мою перья, и натягиваю своё лицо на верёвки приборов, с ветвей которых свисают повешенные вирусы. Я ковыряю в носу у неба, танцуя среди лестниц росы. Я – шуршащий в космической глубине целлофан. Химическая упаковка вселенной.

четверг, 18 сентября 2008 г.

Lihoradka:

Осознанная глупость осознания. Осознание осознанности осознанной глупости. Повелевание Сплю во внимании. Дею. Где ? За горизонтом длинной панорамы, череды линый за кустом череды, каждой четверды, после чехарды ума взболтнули и уныли, кто-то взболтнул лишнего после надпитого алкоголя прошлый зимой а чувство пришло только этой осенью, как старая бомжиха, что утонула в Днепре в ноябре, а нашли ее в следующем январе, всю в опарышах, шубе и валенках. Такая мягкая… Что? Это мы сейчас не о том, вот бы поехать на мыс Меганом, там буквы разлетаются в прах, в трубку влетая из нее выходят мыслеформы и зримообразы, бороздами пахают твои и без того мозги в бороздах, а нет, дело не в бородах или еще в чем-то, ДнК идет по спирали, когда вас к стене припирали, вспомните как вы от ужаса заорали. Порядку, за грядку, за холм, за внимание, там… ВСЕ СНАЧАЛА, словно замолчала на долю секунды и дальше пошло. Что, кто говорит? Алло, вас слышу. Прием. Высокочастотная волна энергомагнетизма. Вас слышу, вас полувижу, дайте во сне синие линзы инфравольтных излучений Сириуса на 20МГЦ, хотя и простые уличные фонари за рекой подойдут для сеанса лечения загрязненной энергооболочки. На песке 7 недель 7 дворников семь раз исчезали. А что дальше? Дальше толчки и порывы, только ветер свищет в ушах. Как приземленны слова по сравнению с ощущением, а на самом деле нет разницы, все ирреально. Кроме чего? Это не игра в медиумное состояние, у тебя всего лишь раздвоение. И повышенное давление. Чужое довление со стороны племянницы мужа по братской линни твоей троюродной кузины. Что за чушь, дайте серьезный ответ на глупый вопрос, пожалуйста! Видишь еще одну реку? Да. Она не настоящая, перед тобой остров и его огибает река раздваиваясь чтобы слиться воедино под шум барабанной дроби пальцев по клавишам. Остаются только буквы, рушащиеся осколками в бесконечность. Как же ты прекрасна, когда Я не думает, а знать, что-то.. пустой тратой времени не бодрствует но и не спит дает сбоии, но что могу поделать, везде свой ритм и свои приливы и отливы, скоро новолуние. Брось это все и знай, что жизнь в очередной раз начата с нового листа. А сколько страниц в этой книге? 8 и она окончена в центре повторений. Правда объяснений еще на черт знает сколько страниц, но за объяснениями это не ко мне, мы беседуем за чашечкой воображаемого кофе на сосновом паркете огромного дома со стеклянной крышей, который уже превратился в НИЧТО и Я здесь и сейчас перекрою себ Я и начнется процесс сворачивания в трубку, с которой все и началось. Возвращение назад с новым багажом. Не забудьте что-то вынести из сна-сознания. Ценный совет — положи нужное в карман и пронесешь. Удачи!

25 сентября того же года, спустя неделю.

Аксолотль:

ХУЙ-25 [Посторганическое чудо]
Как описать живность, обитающую в сотнях парсеков в глубь селезёнки?
Свет ведра опустошает тёмно-зелёные, с коричневыми потёками простыни эпителия… Блеск чьих-то глаз из разжижающихся ниш. Откуда-то со дна понимаются перистые облачка дыма, распадающиеся на скопления жёлтых овальных микроорганизмов. Они щекочут нос… Щекотка носа становится практически невыносимой, голубыми наволочками опутывая всё моё существо. Моё существо роется в карманах, достаёт нос. Оно смотрит нос на свет, продувает его, напырив щёки, и откуда-то снизу я вижу собственный чих, ударной волной завязывающий коридоры узлом. Ломкие гипсовые трубки, с тонкими, как бумага, стенками, высасывают дождь из облаков, занимаясь транспортировкой влаги на землю. Облака снимают сапоги, и поливают раскинувшиеся во всех направлениях рельсы потом своей кармы. Рельсы, рельсы – до самого горизонта. Подъемные краны танцуют… Задевают облака своими башнями, а мимо кричат вороны, которых хочется назвать чайками. Или заварить из них чай. Хотя, это будет уже бульон.
Сыворотка безмолвия, жёлтые шарики, тёплый и густой жир. Седой полип со дна бульона. Щупальца ветвистые, как рога расплавленного оленя. Я – глаза бульона. Сквозь золотистый туман – полусъедобные блики чьих-то лиц. Лица тех, кто вытянут в полумесяц вековой резьбой и наковальней. Лица тех, кто позабыл ячейки. Лица длинных рук, выдвижные ящики лиц, рука с тяжёлым, блистательным перстнем из канализационных люков, и руки опускают трубы вниз, в жёлто-бурую муть без подсветки. Мои глаза на дне кружки вспыхивают огнём, что я пью бульон из себя, через трубочку, потягивая бульон, словно счастливый комар, а на груди моей – самоварный кран, из которого я наливаю в чашку себя когда мне хочется пить. А когда мне хочется перекусить, я достаю кусачки, и искусанный провод…
Искусный провод опоясывает мой лоб. Уроборосом свёрнуты наушники, на столе кубики пустоты и чашка с тенью осьминога на дне. На моей крыше живёт Карлсон – он будоражит глиальную жидкость в мозгу своим оранжевым пропеллером, прибегая к мигалкам и сиренам для того, чтобы выдручить хоть каплю варенья из под сводов моего сакрального черепа. Моя голова – это Карлсон с пропеллером вовнутрь. Мигалки пробегают вдоль позвоночника… Лестница в ухе – сдвоенный разум. Синяя белка была вкручена в левое плечо отвёрткой. Белку зовут Федя. Она умеет говорить. А сумчатые реликтовые композиторы, по пояс увязшие в моей спине не умеют, но упорно делают вид, что это не так. Взаимодействие долгой ватрушкой пролегает меж ними.
Семеро злобных роботов режут ватрушку ножницами. Их руки растут прямо изо рта. Голос от этого не искажается – роботы привыкли говорить жопой (собственно, это единственное, для чего роботу может быть нужна жопа), а подобная конструкция рта позволяет хранить руки в надёжном месте. Это правда важно. «Вот у одного моего знакомого, который с открытым ртом ещё всегда спал, – начинает рассказывать один робот – отвинтили во сне руки, и привинтили вместо них шеи двух других знакомых. И вот он, значит, просыпается, а у него вместо рук – головы. Смотрят на него, моргают, он в ступоре, а головы ещё и материться начинают. И у каждой изо рта ещё по две руки болтаются. Так этот болт моржовый ничего лучше не придумал, как к этим рукам привинтить к каждой ещё по голове. И вот представьте, идёт он такой весь по улице, изо рта две головы на руках торчат, и у тех двух – ещё у каждой по две. И всё грозился дополнительные восемь голов привинтить – больно уж ему понравилось фракталом себя чувствовать. «Самоподобным сознанием быть хочу, матрёшкой» всё говорил… Так что же вы думаете, из него фикус сделали… Я когда узнал, не поверил, пока мне не показали. Фикус, пацаны, вот бля буду, если соврал – фикус!». «Да знаем мы, ты уже тысячу раз нам рассказывал, как ты фикусом стал… Ножницы передай лучше…» — перебивает его другой робот. «Да не про меня история-то». «Ага, про Вову Пушкина. Фикус ты есть, фикусом и остался. Ты посмотри на себя – веточки, листики, проводочки, диодики – ещё скажи, что ты не фикус. Распизделось тут, растение… Сиди и фотосинтезируй дальше». Робот-фикус приумолк – он не любил, когда ему напоминают, что он растение. Он глядел внутрь себя, пытаясь до чего-то докопаться, но всё было бес толку. Робот медленно шумел листьями на ветру…
Роботы шумят листьями над моей головой, крабы осторожными вереницами шагают по оранжевой корке неба. Откуда-то из зарослей нарезает птиц ломтиками тусклый электрический фонарь, мигающий вне всяких ритмов. Выдвижные ящички, растекающиеся по разным поверхностям. Из неба выдвигаются ящики, полные апельсинов. Цепочки хитина, стремительный сколопендровый бег по артериям. Звук флейты штопором откуда-то из места, где позвоночник крепится к голове, вонзается в мозг, скользя, как селезень в масле. Шипя, и подёргивая фиолетовым язычком воздух, из ноздри выползает изумрудная змейка. На почти невидимых лесках небо ощетинилось гирьками. Зачем они висят, колеблемые ветром?
Зачем они видят колеблемые ведром кусочки грунта на белом-белом кафеле? Белый шум в их заснеженных глазах, батарейки за спиной, нахмурился карман пиджака, бегают кристаллы соли, называй меня Федя если хочешь. Паззлы ног, карты миров в ботинках, одичавший чемодан дрожит и хрюкает, поедая маринованные зрительные нервы, лошадь пасётся в кассе, а над треугольниками порхает жаба. Вечный, верный и кривой вопрос. Трубки из спины врастают в стену, которая вся – тоже из трубок, с невероятной хитростью переплетённых – а из противоположной стены из трубок же сплетается лицо – и говорит мне…
Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, краны, краны, птицы, птицы, небо, небо, низко, низко, облака, облака, туман, туман, утро, утро… Едет запоздалый параллелепипед, опутанный железной спиралью. Глаза выкрашены сетью. Из стены выходит некто – и он сыт по горло. А выше горла – голоден. В его руках ржавый продолговатый предмет. Он одет в кепку, респиратор, и оранжевую безрукавку, на спине которой написано ХУЙ-25. Он водружает сей прибор на пьедестал среди исполосованной рельсами равнины, и, похрустев пальцами, входит обратно в остатки стены, каждый кирпичик которой считает своим долгом научиться размножаться митозом, как бактерии. Когда он уходит, в принесённом им приспособлении что-то срабатывает, зажигается зелёная лампочка, и слышится шум работающего кулера. В небе, над облаками, гремят поезда.

28 декабря 2008 г.

Lihoradka:

медитац и Я.
Успехи на фронте: без перемен. Ремарк умер, а его мысли остались. А было бы лучше, конечно, если бы мысли погибли, а человек жил вечно, вращаясь вокруг своей оси на переферии перфоратора, что долбит стену, чтобы установить в квартире ИИсуса домофон, чтобы страждущие могли попасть в его притон. Недавно, после посещения логова Иисуса, с которым мы видимся 35 раз в 35000 лет в самых разных ипостасях, в его ужасном лифте, перемещавшем меня с этажа на этаж осознания, на стене прочла надпись, что мол, Будда сказал, что Нирвана — это тоже Сансара. И он был прав.
Тросс разорван, я лечу в пропасть, в коробочке из собственных границ, плавно проходя в его лотос, вот где кроется портал, сквозь этот цветок проходят бесконечности, а он сидит и смотрит, нетревожимый. А когда из лотоса вылазит Я, оно крушит все своей ничтожной всемогущественностью, оно поднимает Будду на ноги и заставляет плясать, дергается всеми его руками и ногами, и веселится, радуясь и вопя «ЯЯЯ!!!», а толпа монахов в удивлении смотрит, недоумевая, что происходит. Наплясавшись Я опять затягивает канатами иллюзий, цепко и хватко, окончательно обратно в голубой лотос и оно просыпается в теле ХХХ, затем снова вылазит обратно и видит как все тот же БУдда на том же самом месте сидит и безмятежно смеется — сколько кальп лет подряд Я вылазит и смотрит на него, не понимая этого… На этот раз, вылезши из лотоса, Я стряхивает с себя лепестки, осматривая себя и трогая свое тело ХХХ, толпа монахов глядит не моргая, словно это представление Станиславского из двух актеров. Я уходит со сцены подмигивая Будде залихвацки, мол, «все ясно» и растворяется в тумане, собравшемся с озера, откуда Будда достал лотос. Я нет, только руки поднимают лотос перед толпой и слышен всеобъятный АААУУУМММ. Так, наверное родилась алмазная сутра… Так, наверное, родился Будда. Так, наверное умерло Я, так,наверное уходят от Иисуса, так, наверное, нашли в сплющенной коробочке из-под спичек сожженую палочку, которой зажгли свечу для медитации в храме Шао ЛИньКИ, а лики как играли так и будут играть на воде, всех монахов, что в ужасе обступили берег озера, по которому ушло босоногое Я, пляша по волнам, расстворяясь во мгле, а Будда тем временем пел, а глупцы его не слышали, зрелище отвлекает от правды и Будда это знал, потому послал Я, чтобы ни одн из них ЕЕ не узнал и не спрятал от людей, не опечатал семью замками, ОН был мудр, оставив нам возможность самим догадываться, что же то был за гимн… и сколько кальп лет понадобится, чтобы узнать, что же случилось дальше?!
*** версия создания алмазной сутры не претендует на правдивость…

21.12.2008 или за неделю до.

29.12.2008

Нельзя палиться, ибо настоящих слишком мало. В основном — это механические големы, проводники электронной души. Души меня сильнее, так приятнее. Сквозь подошвы движутся эманации, теплота закаливает, мы подлетает к сверхгалактическиразвитому солнцу, оно обжигает все живое. Это тоже форма жизни, нельзя забывать об этом. Хватит медитировать, ты можешь войти не в те двери, одеть не ту футболку, вызвать не ту реакцию. Ослабьте тиски, я вхожу в межзвездное транснегативное пространство, я не торчок, чтоб просить ослабить давление. Само то, когда ты наешься калины, идешь в баню, как наши предки. Сколько их было до тебя, что предвосхитили наше появление? Пальцы немеют. Не имеет сущности шейный позвонок, который каждый человек вправляет по-своему. Короткая пауза из-за непривычности клавиатуры, покраснения щек, это еще не те щуки, что ловятся на муху, музу мыса предвосхитила, огнем поглотила, заставила повиноваться, но это не повод обосраться, раз 2 три, ты посмотри, что вокруг, это круг, это сансара, о чем не читала, чего не видела, но что осознала, это не наркотик, это не котик, это не МАО, это не ДЗЕН, это айоко айдай айо, это три мантры, что выводят черт знает куда и заставляют радоваться при минус 10. Это рай. Это ад, это спираль, магистраль, автобан, запрет на Назарет, это буквы, что скачут, проводник в высший мир, только теперь я доверяю тебе, ты знаешь наперед, назад влево и вправо, давай, забери меня из суеты сует, я нарушу границы, пауза, перерыв, ты следуешь за мной или нет? Что ты ел, что ты пил не имеет значенья для разуменья, раз Умения, это не Бог, это не талант, это внутренний голос, который ты записываешь каждым ударом на клавишу, словно оркестр играет фугу смерти, рыба фугу несет 3 смерти: физическую, моральную, духовную. Иерархия света. Светы имеют иерархию. Та, что стоит на столе, та, что светит огнем с потолка, та ,что вещает издалека. Они подарили шапку, что отдает энергочастоТЫвсе знаешь, но когда остановишь этот бред? Бредовыми были изложены истины, что есть на земле и только буквы идут изо МНе. Электроморфны будут те, кто во тьме, во свете лишь небрежны отвращенья достойны, ЙНЫ новая мантра ведическославянского цикла, разоблаченны истины двух скрещенных ног, что готовы разомкнуться, но не хотят, они напоминают 2х котят, что плещутся в вечности, опять МАО, ты где, я во тьме,меня нет, я еще не родился и не буду рождаться, пора прекращаться, хватит перерождаться, молчу, обет нет обед, ем белый хлеб, кровь Христа, вето на мясо, бешенство вешенки, это тоже гриб трансмигрирующий в сознанье, дело к спеху, потехи нет, это интернет, гже рассасываются души, пью за здравие вездеходов, что льются из моего мозга, мы работаем одновременно раз в тысячу лет, сегодня мы встретились на дыхании ветра из североазии, завтра, я предупреждаю, это будет в пыли Абхазии в том, лесу, которого нет, это не апологет, не Апполон, это его иллюзия, это Я, что ушло в абстрактное, оно есть, но его, нет, оно вссегда преследует, когда меньше всего ожидаешь, ты отдаешь, оно забирает, на одном дыхании, одна задержка буквы и пропадет, я спешу, оно иссякает, как ты думаешь, для чего все это.Один ответ — не знаю, просто пишу, так надо — это миссия века, рассказывать, что ждет человека и не ждать что в ответ, его просто нет, тьма, тотальное слияние, трансцендентальое состояние, довольство, радость, наслаждение — лишь духовная часть выполненения… сердце выскакивает ввысь, не того ли хотелось в конце концов отправить в высшее свое слово?! НЕТ, хочу конца, слюна наполняет рот, слюнки текут, антротионанакльито я есть мескалито, что является избранным от неохолито, это абстрактонито,ни то ни это, кто ел, не знаю, я всего лишь старый гусар, пьющий шампунь ради пушистости волос, слышу свое дыхание, это замедление, поглощение всего сущего, когда оно устанет говорить через меня, я только наблюдает, как оно является посредником высшего, что бы не говорила, божественное проводник пальцев, обкусанных бровей или губ, кому как угодней космос быть, пора спать, отдыхать, повторение, букв зазубрение, я помню,я знаю и что с того, это милитысячная знания, отпускай, вперед за мной, ибо то, что есть понимание не сразится со тьмой, оно предпочтет полное слияние с ней. Мерцание приход обратно, без мыслей. Это было, хватит пока. (стук сердца, слушай его)

Аксолотль:

Блюющий известью фонарь.

Коричневые, мятно-вязкие улицы. Стробоскопический снег. Алюминиевые крышечки вместо глаз. Чтобы охуеть от расстояний и холода. Чтобы выплюнуть горы торфа. Глубинное эхо мягких, безглазых моллюсков. Рельефы белого шума и вывернутый наизнанку космос – алчная глотка неба задрапирована облаком, одним, но таким огромным… Ряды фонарей-устриц подкрашивают края облака оранжевым. Седое, осыпающееся интервью бактерий. Небо – как огромный глаз умирающего насекомого, в голове которого гаснут последние цепочки нейронов. Наверное, где-то вдалеке, в космосе, дёргаются его лапки. Гирлянды нервных клеток только что отметили новый год – зажглись все, разом, перемигивались разноцветными огнями, рисовали фрактальные узоры на внутренней стороне век – если у насекомых есть веки, — а теперь вырубаются, один за другим, оставляя огромные чёрные пятна на картинке томографа. Обрывки цветовых пятен, звуков, запахов – каково это, обрывки запахов?, — мир погружается во тьму. Насекомое жужжит крыльями, пытаясь подняться, шевелит суставами, изгибает брюшко. Жалит себя. Лапки выпрямляются от напряжения. На дне глаз – белёсые пульсирующие жилки. Это были неправильные пчёлы. И они давали ну совсем уж неправильный мёд. Синий. С приторно-мятным привкусом.
Улей странной спиральной формы, подключенный к проводам. Соты искривлены. Под лампами дневного свечения летают пчёлы с почти человеческими лицами. Бородатые, в оранжевых касках. Облепили ряды мониторов, жадно слизывая байты алыми раздвоенными язычками. Кнопочки клавиатуры проваливаются и залипают от их клейкой слюны. Крылья заглушают вой вентиляторов в системных блоках. В помещение входит некто – в толстых перчатках, мантии пчеловода, и гибриде противогаза с маской Винни Пуха. «Что ты делаешь, Винни?» Человек набирает в пятидесятикубовый шприц мутную жидкость из пробирки, стараясь держать её как можно дальше от себя. «Учу пчёлок делать цифровой мёд». Он впрыскивает жидкость в улей. Мир покрывается сине-фиолетовыми пятнами, из которых вырастают светящиеся спиральные конструкции из восьмиугольных сот. От них поднимается чёрный дым. Всё плавится, и остаются только пятна.
Последней плавится аббревиатура НСР на его спине. «Наивысшая Ступень Развития». Не очень-то скромно с их стороны… Пчёлы в замешательстве порхают между синих усиков, которые буравят пространство и сплетаются в сложную сеть. Сначала сеть кажется беспорядочной, но чем больше ответвлений дают энергетические шнуры, тем лучше становится видно образуемое ими лицо. Вместо глаз – вспыхивающие графики и символы вперемешку с рядами цифр. Ядро матричного улья. Неправильные миры, плавающие в океане неправильного мёда. Всего лишь плёнка на его поверхности… Если отрастить крылья нужной длинны, если поймать восходящий поток и отдалиться от океана на достаточное расстояние, можно увидеть, что хоть он и бесконечен, но не так уж и огромен, как кажется изнутри. Просто его поверхность скручена лентой Мёбиуса. А в середине вращается фрактальноглазое, ячеистое лицо, пускающее ртом мыльные пузыри.
Лицо выглядывает из экранчика мобильного телефона, показывает язык, и снова тонет в пикселях. И я снова увидел его – получеловек, полугриб, сидящий посреди завихрения кривых ячеек. Ячейки будто бы вырастают из его кожи. На плече – извечная синяя белка. Он сам вкрутил её отвёрткой туда – белка прижилась, и теперь функционирует как симбиотический организм, подключенный к его нервной и кровеносной системе. Вихрь из ячеек закручивается всё быстрее, как вода, убегающая в канализацию через решётку в раковине. Видение сворачивается в аскаридоподобную спираль и исчезает.
Когда мы встретились впервые, на пластиковом столике перед ним были разложены бумаги с корявыми записями от руки, выжатые пакетики чая и гайки. Мой взгляд остановился именно на гайках. Что-то в этих гайках было не так… Над его головой пульсировала корона из полупрозрачных проводов, некоторые из которых тянулись прямо в небо. Я присел, смахнув рукой ползущую по краю чашки остывшего чая пчелу. О чём мы говорили? – трудно припомнить, кажется, об отображённых на комплексную плоскость медведях. Синяя белка что-то пропищала на ухо. «Сейчас…» — он полез в карман, и извлек оттуда мумифицированную коричневую тушку какого-то грызуна. «Что это за дрянь?» — «О, это кристаллический сумчатый крот. Ты просто обязан это попробовать». Из его лица высунулась клавиатура, нос превратился в мышь, но через мгновение всё было по-прежнему, в полном порядке. Челогриб отрезает канцелярским ножичком небольшое волокно от мумии сумчатого крота. Из другого кармана достаёт закопчённую стеклянную трубочку. Аккуратно забивает её кротовым волокном. Раскуривает. Передаёт мне.
После первой же затяжки мир пронзают каскады символов. Куда бы я ни посмотрел – везде изогнутые туловища фракталов, пролегающих между измерениями. Кривые, танцующие в переменчивых системах координат. Я бросаю взгляд на свои руки – теперь вместо них на моих коленках возлежат две зелёные лисы, сверлящие друг друга злобным оскалом. Чуть позже – я отстранённо наблюдаю танец зелёных лис в искажённой перспективе. Они всё пытаются укусить одна другую, и никак не могут, ведь у них один на двоих мозг. Мой мозг. Одна из лис широко открывает зубастую пасть, и надевается как чулок мне на голову. В её глотке, между миндалинами, монитор. Я читаю ползущий по нему текст.
«Будущее. Недалёкое будущее. Время умопомрачительных кибиртехнологий. И «средств», расширяющих сознание до невиданных пределов. Мир захлестнула кротовая волна. Кристаллические грызуны, токсины которых вызывают необратимые изменения психики. Грин Пис бьёт тревогу. Чем закончится кротовая лихорадка?»
Текст ползёт быстрее, становясь всё более сбивчивым и сумбурным.
«…В обоих случаях это сопротивление абсорбции, противодействие поглощению. Я так сильно затянулся кротом что пепел попал мне в рот и я собирался уже сказать “Тьфу, пепел попал”, но услышав тонкий звук и, увидев как картинка пространства растягивается в стороны, только произнес «Оооооооо». При этом, чтобы с уверенностью можно было сказать: 8 и она окончена в центре повторений. Это закрыта не рука. Ты виновен. Тебя признали виновным и я приговариваю тебя к пяти годам на другой стороне спектра. Миллионам молодых людей по всему миру надоела бессмысленная неправедная власть основанная на хуйне. Мне начало казаться, что сейчас сюда стекется множество людей и врачей, которые посадят меня в скорую помощь и непременно увезут в дурку, так как мое состояние никак не проходило и я продолжал гоготать во всю мощь. Может быть, у меня получилось бы и сейчас, но пока я раздумывал, меня уже привязали к вертикальной аура-стойке в дальнем конце помещения. Странные недопонимания, разбитые теплые, и недоверие сплетням. Вечер ускользал, звездное тянулось ночью, скрадывая упругости и шероховатости. Ценный совет — положи нужное в карман и пронесешь. Удачи! Я не понимал почему они так на нас реагировали. Может быть просто хотели познакомиться? Искусный провод опоясывает мой лоб. Толпы шарят по музеям в поисках оружия… Электростатический разряд перекрыл этерические переходные шлюзы и выбросил меня назад в основной лонжерон. Берег тянулся к темноте живущей под мостом, мимо проходило людское, а по ту сторону расцветал бутон фонаря. Блюющие устрицами шестнадцатиразрядные хомяки… Я продолжал смеяться, но все же попытался ухватиться за край одеяла и накрыться им. Тут же серая колонна как ракета поднялась вверх и я очень порадовался, что у меня ничего нет, ничего и никого — так что терять мне нечего, и мне не придется ни о чем жалеть. Конечно или другими словами что касается предмета ошибочности как часто в целом вы ошибаетесь. Я вошел бестелесным нетекстурированным никто, который уже превратился в НИЧТО и Я здесь и сейчас перекрою себ Я и начнется процесс сворачивания в трубку, с которой все и началось. Напротив меня возвышался громадный трехпалубный лайнер, но эти карты исключила новая земля, как память о старой, их больше нет. У меня в голове проносились какие-то странные образы натяжения, разрядки и распадающихся наплывов. Мигалки пробегают вдоль позвоночника… Лестница в ухе – сдвоенный разум. кстати, с лифтом аккуратнее внатуре — на моей памяти не один трагичный случай был…. О да мистер Томпсон будьте любезны следуйте за мной… Это в
восточном крыле… роботы привыкли говорить жопой. Что многие из нас хотят умереть. Что это не коммунистический заговор. Тогда я принялся стаскивать с себя майку. Соски мальчишки исчезают в водоворотах азотистого пара превращаясь в два жемчужных дрожащих диска… Гашиша мне совершенно не хотелось. Похоже ХУЙ начинал действовать. Возможно кто-то из вас почувствовал странный запах, исходящий от этих персонажей… Если бы не мальчик-асфальт, история продолжалась бесконечно, но он пришел. Видишь еще одну реку? Когда меня окончательно отпустило: Не забудьте что-то вынести из сна-сознания. А ведь что-то мы пережили вместе…»
Текст ускоряется так, что его становится невозможно читать. Лиса постепенно превращается обратно в руку – оказалось, что я чёрт знает сколько времени неподвижно смотрел на свою ладонь. Ладонь, кстати, всё ещё зелёного цвета. Оглядываюсь вокруг. Не узнаю мир, в который я попал. Оказалось, ладонь не моя, да ещё и нарисованная. Люди – просто картонные щиты со встроенными диктофонами. Плавно текут реки размягчённых стульев, иногда разбиваясь на мелкие частицы и вливаясь в один мощный поток, пробивающий крышу и вливающийся в небо. Гудят неправильные пчёлы. В глубине себя я чувствую древнюю известковую спираль, пробудившуюся завихрённой реальностью, и рвущуюся наружу. Опрокидывая реки, ввинчиваюсь в дверь. Снег. Подсвеченное оранжевым пульсирующее небо. Неоновый фонарь – словно наблюдатель из иного мира. Приходит сумрачное знание того, что фонарь – я. Спираль проецируется в фонарный столб. Оранжевый нимб вокруг лампочки раскрывается апельсиновыми дольками, и фонарь окропляет асфальт белой извёсткой, от лужи которой в морозный воздух струятся завитки пара. Нервные цепочки гаснут в мозгу – одна за другой. Гостеприимная, ячеистая тьма…

понедельник, 5 января 2009 г.

Lihoradka:

Комнаты, комнаты — цепи осознания, ячейки этажности, взяли схватили, соединили стенами мозговые перегородки, так поднялись городки, города, городища, в которых и стали гнить кости, зубы и ткани, последние истлевали особенно быстро вследствии малой загрязненности энергопотоков,но это уже из учебника по ДЭИРу какого-то там седого тома и черт его дери опять не те двери, дайте же войти в правильную полусферу полупланету, полумесячную ночь когда на небе висит буква С со своим неоновым мерцанием. Вот Я тут, а МЕНЯ там, раздвоение на фоне этих самых прогоревших остатков фракталов на закрытых веках, в веках запечатленные разными ипостасями, сообщения невидимой нитью синезеленого света, протянувшиеся по киберпространствам из одной комнаты в другую, от лисы к лисы в мозг единый для всех, вспыхнули ярким танцем эти фракталы, завыл незадачливый игрок на гитаре в соседней комнате, в другой старый хрон впился пустыми глазницами беспродуктивной восприиимчивости в орущий приторный экран массовости, а в данной комнате мое тело спит в обличье мужчины, он напился и его сознание поглощено пришлым моим. А вот уже мое родное голое белое тело накрывают накидкой и мать рыдает над ним — везут в морг, а я в панике как так, я же не Гоголь и не Ума,чтоб биться в гробу, это только сон, а кто это сказал, аааа кто говорит, чей это голос у меня над ухом читает книгу мертвых, что это за лики совокупляющихся людей нарисованные нижним сероваточерным слоем на этом одном огромнам облаке, закрывшем голубое родное счастливое небо?!Я снова родиться должна?!… Нет нет нет, а вот и оно, мое тело, словно разрядом скоростным по доске мелом провели снизу вверх по позвоночнику минишаровой семигранной молнией, ВДОХ, вдох, вдох, я дышу, я тут, в постели, прилетели, выдоххх, глубже глубже глубже, это прекрасный прекрасный темный овраг все как-будто бы предельно реально, даже нормальные сухие листья шуршат под ногами, только вот перьев птичьих много, можно и насобирать, ведь я знаю куда их ложить, да они ж моем ловце снов, тут же начинаю смеяться: во сне все наоборот: находка совершается уже после факта приобретения и следовательно это все меняет. Все, что у меня есть не во сне еще предстоит обнаружить тут, пока сплю, интересная особенность. Выбегаю на край верхнего склона, прекрасная заводь, и тоже все наоборот, небо и земля видны под водой, а что тогда надо мной даже боюсь подумать,не то,что поднять голову, прыгнуть или нет?! Времени всего 14 минут, а их надо потратить с умом, а его тз-за этой лихорадки по кротам нет и потому бегу к зданию психбольницы, но она заброшена, даже сторож ушел, я знала где его чулан, но его нет, потом еще раз все по новой, а он такой страшный, что хочется бежать, а он гонит на мост и прямо прямо прямо мимо плотины, дойти до конца в воду падать так же ужасно как и дойти до конца, ведь его зеркальное отражение (кстати из темноты живущей в основании моста) уже стоит и ждет меня там, его лицо расплывается,это тот самый грибочел, только белку отвинтил, он уже свободен от синяков и ушибов,по доброй воле,сам собою обучен, и ступив на землю я набожно встаю на колени,поднимаю руки,елезеленые, складываю их ковшом большой медведицы и говорю пароль: ОРИОН 24 МГЦ, за что он ложит мне в ладони 5 предметов, а какие они ты видел сам, кстати от мумии остался только коготок, его никто не мог скурить, оттого он еще цел,теперь ношу и вечная пруха, реликт так сказать,а еще появилась новинка, но это как всегда через неделю дойдет по сонной почте киберпространства энерговолоконных обменников, что запущены чьей-то неосторожной рукой, но действующих сугубо на рациональных уровнях сознания, создавая впечатление реальности.
***ищите статуи козаков с индейскими топорами где-то в степи, координаты следующим голубем по ссылке…конец связи, датируется 13.-01.09

Аксолотль:

Дефрагментация спирали сансары.
Медленно, скользко-медленно и томительно желеобразно тянутся ряды отвёрток. Тянутся, вместе с прочими продолговатыми инструментами, из скользкой спины стелющегося по степи серо-бурого слизня, томительно медленно ползущего на свои длинные дистанции. Пользующий длинные дистанции с не известными ему самому целями. С ползающими цельными, а иногда и расщеплёнными на две кристаллические половинки синими белками в сумке с инструментарием на плече. Я – желатиноподобный, медлительный пользователь сдвоенных длинных станций на неизвестной высоте. Настройщик нервных узлов насекомоподобного неба снова опоздал – соединённые нервными нитями молний инфра-красные порты в облаках всё ещё обмениваются информацией, судорожно пытаясь дозвониться друг до друга, но кто-то невидимый на земле, словно через гигантскую файловую клизму, накачивает небесные сервера хаосом. Ему, собственно говоря, и дела нет до того, что происходит там, наверху – он всего лишь повышает уровень энтропии, добровольно взвалив на себя миссию вселенского дезинсектора – ну и что в этом такого? Оттуда, снизу, совсем не видно смятения в небесах, не видно того, как дым заводских труб, высунув нос на мгновение, в приступе внезапной паники пытается забиться обратно в породившее его отверстие, отпихивая облака локтями, пуская в ход клыки, когти и закырки. Не видно, как многосегментные кольчатые грифы, зажатые между ячеек, бомбардирую землю живописно пахнущими сгустками переработанных в их длинных кишечниках земляных крабов, которые всё равно не долетят до пункта назначения, героически сгорев в атмосфере. И уже невозможно дозвониться до неба – любой коннект рвётся, страница не может быть загружена, страница не может быть запружена никакой плотиной, никакими бобрами. Как бы не были добры бобры, но даже крики имитирующих звук модема чаек, парящих под самой границей пригодной для дыхания атмосферы не дойдут до вянущих от недавно услышанного ушей, которые обильно усевают провода заоблачных линий. Перья окроплены, паутина рвётся неотъемлемыми голосами летающих модемов, а кто-то невидимый сидит на мосту, пуская в воздух колечки дыма, а пепел, стряхиваемый в воду его невидимым пальцем пускает вокруг себя квадратные круги на воде, и сквозь муть опечаленного отсутствием света и невозможностью фотосинтеза фитопланктона Невидимый для живущих на дне моллюсков с человеческими лицами – как изображение неструктурированных преобразований помех на экранах дрожащих на тонкой водяной плёнке телевизоров.
Дымок поднимается вверх, по ступеням спиральной лестницы ветров, в зеркальные угодья жующих маршрутизаторы языкастых полипов, по пути перемешивая куски файлов, сваливая в одну кучу становление личности, беседу с мозгоёбом, раздвоение на фоне прогоревших остатков, так называемых неофрейдистов, каждый из которых говорит, чей это голос у меня над ухом читает книгу мертвых, тpeтий глаз, не сумeвший выбрaться нapyжy, профилактики венерических заболеваний, эти чищенные семена, а дальше был полный астральнометафизический пиздец. Он мог бы быть гораздо дальше, чем это вообще возможно подумать – возможно, он вообще спит где-то в глубине сибирских снегов, там ещё, говорят, живёт чувак, который не знает о цивилизации и не умеет говорить. Он знает и может всё. Жизнь после смepти реально сущeствyет. Там тоннeль. Тень — гуляка на преждевременных похоронах! Я поднимаю свои руки, смотрю на них — а это оказывается эфирные руки, а физические руки на коленках лежат, а я и те и другие вижу. А вот уже мое родное голое белое тело накрывают накидкой и мать рыдает над ним — везут в морг, а я в панике как так, вообщем я вышел из тела; в мире физики ночь, а в астрале светло как днем, находка совершается уже после факта приобретения и следовательно это все меняет, зло отражается в мреющем море, в постели напротив какой-то медведь ворочается, он напился и его сознание поглощено пришлым моим. Тёмно-бардовые вспышки, пробуждение от громкого стука – кто-то колотится в дверь, да это же сердце колотится, но почему в таком неподходящем месте, ведь этим оно может нарушить шарообразность? Сквозь разрушенную ширь разнообразия – множество маленьких, разноцветных шариков, поднимаются от кровати к потолку, как пузырьки в кастрюле – я начинаю закипать, спирали, из которых я, как только что выяснилось, состою, начинают стремительно раскручивать свои универсально-плёночные сюжеты, в небе вместо светил – серп жёлтого банана, улыбающийся ухмылкой наркомана, завёрнутый в скатерть тумана, с торчащими из кармана хирургическими инструментами, заляпанными кровью клоунов, окна чем-то замазаны, на разноцветных шариках поднимается улыбающийся термометром непонимания медведь. Я спрашиваю его, ведь это сон, правда?, на что он молчит на порядок более ехидно, чем жёлтые колобки из айсикью, и смазывает мои глаза рыбьим хвостом, с которого стекает что-то жгуче-прохладное, приговаривает «спи глазок, спи другой» — а про третий-то забыл! Я понимаю теперь – это было зарезервировано специально. Лучшего резерва дырок просто не придумать – за это и не любят специалисты этих прохладных жёлтых колобков. Сквозь дуру в моём лбу всовываются тонкие металлические руки фантасмагорической бормашины, свёрла гудят словно опьянённые нектаром пчёлы, в камерных печах интеллекта – затянувшийся ремонт, перестановка фрагментов кода, неописуемое путешествие файлов вдоль, на 2000000 лье под сетчаткой, запятнанные машинным маслом и тёмной окалиной фрактальные сдвиги мысли, благопристойный серп оскопил мой разум – полное отключение ментальных ячеек, выдвижные ящики смеются, а палец в резиновой, пахнущей тальком и медикаментами перчатке всё давит на мою кнопку «ресет», пытаясь выдернуть меня из цепких когтей жёлто-зелёного попугая, который немного попугав меня, тянет меня всё глубже в Химеру, с каждым взмахом своих виртуальных крыльев, ведь в ладье солнечного, лучезарного Ра найдётся место для каждого, но что ты скажешь о субмарине Чёрной Луны? Луна остывает в каплях росы на свисающих с ветвей священных дубов хвостиков омелы, птицы слетелись поклевать белых ягод, после чего полёт становится всё больше поход на спиральную лестницу – только непонятно уже, где верх, где низ, я выдёргиваю из хвостового оперения жёлтое перо и засовываю его в рот. Кардиограф выпрямляет линии, и мой пульс отныне – как кошачьи усы.
Злоумышленник получает все эти сведения из базы данных, хранящейся в мoзгу Даpвинa с солнечными копытами, смоченными в пpогнозaх НЛО, которые подмигивают, словно новогодние гирлянды, глядя сверху на снежные шапки несравненной древности, украшающие верхушки пирамид. Это прекрасный, прекрасный темный овраг – все как-будто психоанализ и марксизм были разрублены, 13 пакетов синих звезд словно разрядом скоростным по доске, светило изрыгает огромные фонтаны солнечного вещества, че с ним творилось сложно описать, я уже нихуя не соображал, только вот перьев птичьих много, можно и насобирать. Мой ум – это игольное ушко в угольном мешке, на обочине вселенной, в червоточинах жизни пульс искривлённого времени, спираль раскалённая и искривлённая, как коленная чашечка слизня-хакера, жующего раздвоенную флейту, изливающую все звуки вселенной. Пульсирующими в трансе идиотии сферами зависли сороковаттные нимбы над лампочками. Окольцованный ступенью порога, я готовлюсь видеть сны. Это всё перо – оно источник снов и иллюзий. Кишащие во рту синие белки, размеры которых не превышают трёх с половиной микрон, проникают в кровоток, и метаболизируются в печени как чужеродный агент. За спиной слышится перешёптывание штативов, испуганных столь волнообразными переживаниями. Краеугольное ушко – как стекло, стекает по мерещащим ся мачтам ЛЭП в глубине бронхов, я отращиваю широкоугольные жабры, я слизываю узоры с распростёртой меж ветвей скатерти, я воскресаю фрагментами кода в нервных ганглиях мух, вьющихся над испражнениями киборгов, я поглощаю любые излучения, я вешаю на уши ДНК дятла, что застрял клювом в древесине, я отрицаю хитин и усоногость. На небосклоне с наступлением темноты появляются горожане, Туманность Ориона, вечная пруха энерговолоконных обменников, теория Даpвинa, каверны внутри котёнка, самородки высокой галактики, член ячейки, скелет изнасилованного богомолами огнетушителя, и тот самый коготок – вспахивающий небо несгораемый реликт. Исковерканные исками искры сыплются из глаз поедателя химикатов, перелистывающего языком каталоги, архивированного с головы до ног, и достигшего первого бардо.
С каждым вдохом прибывают всё новые и новые черепно-мозговые черепахи моей тяжёлой панцирной кармы. Двуликий, испещрённый тусклыми биологическими огнями броненосец, вращаясь, шагает мне навстречу изнутри меня. Он такой страшный, что хочется бежать, а он гонит на мост и прямо прямо прямо ведь его зеркальное отражение уже стоит и ждет меня там, а зеркала-зубы, и двери, и окна – мои ноги, тонкие, как у паука сенокосца, запутываются в стенах моих же собственных волос, дверной космос между двух зеркал. Там, где замёрзший дух потребляет зернистый кал. Там, где гранитный клюв прерывает распродажу солнечных пятен. Там, где след предопределяет рельеф подошвы, и даже самого обладателя стопы – и я не оставляю следов. Я лёгок и бестелесен, как перо, или уж во всяком случае как ручка «паркер» в нагрудном кармане кармического комара. Комары содержат тайный смысл. Кома-ры, карма-ры. Отключаясь, присоединённые ко мне многочисленными проводами приборы издают длинный гудок, жёлтое перо, планируя, приземляется на окаменелость моей руки. Свет гаснет. Лифт едет куда-то вбок…

четверг, 15 января 2009 г.

Lihoradka:

Белосиний свет после фиолетово-оранжевого, дрожащего и скачущего по кромкам сознательных импульсов передача содержания, скрытого во всех флюрополотнах, заточенных на ветках деревьев-гигантов в том лесу, где много-много перьев, ведущих светом по тропе к тем исполинам, что считали века, что считали весь код ДНКА, денька, дымка, деньга, держа дежавю за рога хлыстом обволакивая полусферуполускверну, дрожа на пороге рвотного рефлекса и дрожи в ногах, что не выдерживают напряжения стальных нитей, приковывающих к земле, не оставляя следа, память плоха, без мыслей она отсутствует, после воспоминания полное стирание трехполосной дороги, что ведет на западный север той лачуги человека, что спрятался в сибирском искрящемся снегу, что выбил олень на крыше того домика в сказке, а они везде преследуют не разговаривая напрямую, столько вопросов, а сегодня покзали его смерть четыре раза он подкосил копыта и упал, а охотники считали отвостки на его рогах, считали с них всю информацию и разверзлась пропасть, куда падать можно на две половины, прощая все провины, туда в сверхчастотные глубины, где нету ни той ни другой, только зернистый кал моих остатков земной плоти крошится и не оставляет шанса уйти назад, пульс на котовом усе, вернее китовом усе в корсете из прозрачных черных волокон родового проклятия, та жаба, что сидит на груди, оповитая легендами и преданиями, она превращается в эксопонат музея будущего и даже не пахнет, и запаха нет, не то, что следов, куда ушло зрение за пределы кнопок и пальцев монотонно стучащих в такт распылению разжиженной воздушной массы на проспекте с одноименным звучанием веры надежды любви, о которых ни Фрейд ни Дарвин и не думали, атакуя защищаясь они друг друга повторяли, все больше больше заключали в зеркальные дверные проемы, забитые отпечатками сетчатки 20000 лье над океанами и голова профессора Доуэля до лье еще знала, что если долить воды в полный стакан, то он истечет кровавыми слезами над съеденным бифштексом из прошлого воплощения, а ничего нельзя было поделать, судьба, поделом ей, по делам судим будешь и прочее бла бла бла, в это время белая масса промелькнула вдоль зеркальной глади и прилипла на спящем медведе черной рукой, высасывающей все его возможные излучения, оставляя ему лишь злость и прошлое, с которым невозможно бороться, тьма, и злость, от бессилья, куда дальше, этот лифт, тут клаустрофобия и гопники прожгли все возможные кнопки, золотистый свет сверху вдруг помрачнел, замигал, застопорился, кнопка стоп, звонок, перемена, перемена не за плечом, она под носом, но как ее схватить за ее синий искрящийся кристальный хвост, чем ухватить, вот этими двумя уже померкшими обрубками, которые и толком не могут сгибаться, меньше надо …цензура потому что это такая мензура, где варятся все судьбы все бордо бордового цета бардов без бакенбард, зато с сотней алебард, ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааабратно и так до перезагрузки, когда жалась та кнопка отчаянно на третьем глазу, что подернут паволокой, патокой всех предыдущих накоплений био энерго кибер еще какими-то там, а это ЗДЕСЬ, 102 дзен не стоодин, не 100 и 1 не 101 нет это слова из букв и знаков и кусочков материи даже духовной, даже прочувствованной, капля за каплей капает на мозг медведя, родничок открывается так же неожиданно как был перекрыт возрастом, а он и не говорит, он спит, а там только мычание мантр, заученных благодаря прерывистости звуков, не слов, учитель говорит, а Будда молчит, а птичка летит и летит и в клюве у нее и вправду много всякой всячины, только вот ощипать ей хвостик дело не простое, ну как же без трофеев, естественно надо будет похвалиться, смотрите какие лица на том дне водоема и вправду смешные, смежные и неоспоримые, бытийные растакие, только и они поплатились за храбрость, если бы вовремя отстранились, то и по разным странам распространились, размножились файлами кластерами и прочим в терминах нет силы, а где она? ТИШИНА. Какая радость и покой, жажда крови и отстой, вода святая не дает осадка, проверено последними грешниками из святых. Замкнутый круг сансары, сам себе сру, сам себе уберу и снова тот самы зернистый кал разноцветный шарами летит в пропасть без лжи, подержи, задержи чудесное мгновение, мановение, хранение преследуется по закону Акону, Афону, Аааону, ААА ОМУ. «Акла ома — молись и трудись как будто бег времени не вмешивался в твои действия» наверное так тот человек перевел в своей книге полухалтурной или правдивой, то, что терзает да отпущено будет, нитки распущены, перья распушены и вперед и назад и влево и вправо на одном месте снова растворясь, ась, снова ты что-то говоришь, ты спишь, или сидишь, или что, где когда в одну и ту же вечность колодца крича-вопрошая, монета брошена вниз,оплачена за лодку Ра, а вот что там с Луной так и неясно, какова ее рыночная цена на черном рынке ночных грез? Но главное, чтоб кто-то подвез и у него не была песья голова Бимы,что так любит кровянку из невинных душ, холодный душ избавляет от всего плохого, утекает время сквозь пальцы, а что дальше, что ТАМ, потому что здесь уже утомляет, Эго преломляет, костыляет на каждом шагу, тело хромает, душа изжевана и перевыплюнута столько раз, что хочется ныть, выть и плыть, хоть если не в этой прекрасной перевозоной станции на станцах(любых попавшихся), то хотя бы этими самыми обрубками, щупальцами, которых не могу считать, цифры не буквы, поддаются дрессировке сложно, оттого выбираю шахматы, там все то же самое, вообще нет разницы, нет смысла, есть точка, большая эфирная заточка,затычка,что закрывает даже самые проточные воды из ванной дыры, зловонные пары, движутся в ноздри, и снова выниыриваешь на поверхность, а где же душ, что лился сверху, почему я вытаскиваю за хвост эту раздвоенную белку, пушного зверька, что брыкается со смехом извне, и это было во мне?! А ручи то вот они…Избавление, прибавление, знамение,ЗИЭ, понравилось. Благодарности нет причин, но она есть и есть тоже она, голод — это женщина, и она любит лишь воина, как говорил Ницше, разбивая голову вклочья о стены психбольницы покинутой нынче. А Я изливает мочевинные тракты в трактатах белому свеченью неясно чему, потому что вокруг туман и все спит, да благословит тот, кому это нужно, уйдем-ка за ногу дружно, шагая без оков не ковыляя, не ковыряя, а просто ИДЯ. Скварна адаждуонка. Триузла. 15.01.09

Аксолотль:

Холодный душ избавляет от всего плохого. С отвостков моих разветвлённых, как спираль Мандельброта рогов свисают синие, липкие загогулины холодных душ. Загогуленные, загуглённые невидимой, но ощутимой и гугловатой силой, что вела их за собой во вневременное путешествие по дыркам от бублика, охлаждённые портативным самогонным аппаратом в глубине эпифиза, души образуют на рогах холодную гирлянду из глазастой эктоплазмы и переплетённых сложными, многоступенчатыми узлами сухожилиями. Души кочуют с одного рога на другой, помогая себе червеобразными пульсациями, просовывая мохнатые ложноножки в вулканические отверстия отвостков, натягивают свои грани как жевательная резинка на подрамнике, пульсируя и хлопая своими вакуолями. Почему рога Аленя выглядят как засохшее дерево? – а, лень объяснять… Засохшее метагалактическое дерево, приютившее в своей кроне жидких обезьян, использующих гортань вместо полового органа. Здесь слово – не воробей, не короб верб и даже не воркующая корова, удои молока которой повышаются от прослушивания фуг Баха, которая не испытывает страха перед рыбой фугу, исключительно по отсутствию возможности включения рыбьих исторических ключей, мелово-древней кистепёрости в конструкцию священного животного, которое лежит на трехполосной автостраде в ожидании вездесущего ластика, готового стереть и автомобили и асфальт, но всё равно никто не объедет, даже ICQ – боты, ползущие по кромке урагана приостановят своё движение, и задохнутся, ведь их органы дыхания устроены так же как у акулы, работают только в движении. Жизнь это движение, это ёжик, он живой… Бабушка, а почему у тебя такие холодные щупальца? А что это за странные закырки вместо рук? Сейчас так модно, да? А зеркала заднего вида во рту, это чтобы стоматологу было удобнее?
Чтобы стоматологу было удобнее почувствовать себя мотоциклом, он всё той же отвёрткой прикрутил к левой ноге изогнутый, хромированный глушитель, отвинченный от беспечно припаркованного в закоулке с прожженными кнопками и гопниками Харлея. По ночам в хромированной поверхности отражаются звёзды и амфибии, а днём, соединённая со сложной системой из стоматологических зеркалец, призм и рефлекторов, она является основной деталью Зубоскопа. Сквозь трубу глушителя Харлея пропускаются пучки жёстких гамма-частиц, на выходе преобразующихся в гламурные частицы, отскакивающие от зубов как уравнения. Отражённые эмалью потоки чисел, совершенно не поддающихся дрессировке, передаются по оптическому волокну к системе Фрейда-Дарвина, представляющую собой марксистско-юнгианское параболическое зеркало русской революции, оптоволоконная борода которого распределяет их далее, к многогранным калейдоскопическим призмам, после чего восстановленные из информационных импульсов голограммы зубов отображаются на комплексную плоскость, превращаясь в челюстной фрактал. Бесконечные поля, засеянные клыками, резцами, зубами мудрости и невежества, зубами ветра, огня и земли, подвижными, статичными и единственно существующими архетипическими зубами, которые заговаривают сами себя словами-не-воробьями, словами-попугаями с желто-зелёными хвостовыми перьями, тех зубов, что выбил алень на крыше того домика в сказке, попытавшись с разбега принять позу уробороса, и укусить себя за хвост, но алень промахнулся. Весь в трансплантированных зубах и языках, алень – сплошная ротовая полость, но в действительности у него есть железы желудочного сока, там, в складках кожи, и настигнув свою жертву он просто надевается на неё, как чулок, а монитор в его животе показывает несчастному картинки, мрз, видео, чтобы отвлечь от неминуемой участи быть переваренным, за это между прочим аленя прозвали телепузиком, он занимается медиафагоцитозом, создавая идеальную вирт-порно-кибер-метареальность, из которой захочет выбраться только человек в здравом уме, а ум почти всегда оставляют снаружи, беспечно припарковав его на бесплатной стоянки у ворот аленьего желудка. После завершения процесса антропофагии, происходящего согласно постановлению мин. Культуры №666 пункт б), остатки желудочного сока и зернистый кал моих остатков земной плоти крошится и не оставляет шанса уйти назад, ввинчиваясь в грунт, чтобы принести новость земляным червям – рыхление почвы путём поедания её отныне приравнивается к выращиванию и переработке заведомо ложных показаний. Зелёная поросль показателей, устремившихся векторной хвоей в сторону таинствующей неопределённости колеблется от дуновений лиц многочисленных бывших потомков аттрактора Лоренса, фаршированных рёбрами и хребтами безумного бога, забывшего про то, что только убитый может воскреснуть, и однажды, в воскресное утро двенадцатимерная проекция кривой универсального челюстно-лицевого уравнения уместилась на кончике иглы дикобраза, который в тот самый момент готовился снять противогаз, он уже расстегнул все ремни на своём костюме химзащиты, готовясь к химической ебле на свалке токсичных отходов, среди жёлтых бочонков со значками биологической опасности на облупившейся жёлтой краске, осколков мензурок и колб, революционно настроенных автомобильных покрышек и говорящих афоризмами шлакоблоков, как вдруг сотни алебард хлыстом обволакивая полусферуполусперму проходят невнятными оружейными початками вдоль, изгибаясь от шума двигателей и пения ветра в заводских трубах. Пение вертолётов в заводных трупах даёт рельефу тектоническую взбучку, дикобразы входят сквозь порталы в свои дикобразьи эксатазы, принимаются трахать всё что движется и насиловать унитазы, выкрикивая при этом бессмысленные фразы. Иглы сплетаются с ложноножками, издавая покрывающей их слизью странные звуки. На ложноножках появляются длинные полупрозрачные жгутики. Я подношу к жгутикам свою волосатую задницу и, о боже, они начинают щекотать её, перелистывать по страницам, заворачивать в спираль, разделять на ломтики и фрагменты, вытягивая их в каркасы человекоподобных высоковольтных мачт, я вижу каркасы существ, выросших из моей задницы, ору непонятное слово «Темидиврики!», явно обозначающее этих подобных кристаллическим решёткам гуманоидов, и совершаю отчаянную попытку отделиться от собственной задницы, только чтобы не быть этим перелистывающимся в разнообразных плоскостях и подпространствах безобразием, и кажется, будто бы у меня почти получилось, я краем сознания ощущаю ВнеЯгодичное переживание, но твёрдые руки темидивриков подхватывают моё белое астральное тело, впихивают обратно – во что, интересно знать, я падаю спиной в какой-то тоннель, который проталкивает меня перистальтикой граитационного поля, это продолжается невыносимо долго, медленно, скользко-медленно я выпадаю, планирую на длинные дистанции, и приземляюсь на пожухлую траву, неподалёку от могучего, испещрённого письменами и уравнениями дерева, а рядом со мной приземляется огромный клочок бумаги, на котором я узнаю портрет измятого коричневого лица – моего лица. По моей ноге ползёт муха размером с кошку, я никак не могу её стряхнуть, не могу даже пошевелиться, а муха, вероятно зная о моём невесёлом положении, начинает грязно приставать ко мне, целуя своим сегментированным, расплющенным на конце хоботком каждый миллиметр моего тела, я смеюсь, как юная обдолбанная эльфийка и начинаю вращать глазами, но тут до меня доходит факт моей новой сущности и становится уже не до смеха. Я складываю и умножаю в голове факты – и по всем признакам выходит, что я…
Дерьмо. Кузов трансатлантического авиалайнера, до краёв заполненный теплым, дымящимся, рассыпчатым дерьмом. Оно булькает и корчит на своей поверхности эфемерные рожи, исполненные отвращения к себе. В бассейне – важный гость. Мягкая посадка, жаркое аэропортное солнце в зените, почётный караул с потными шеями, группа мужчин в официальных костюмах, что-то оживлённо обсуждающих друг с другом или с мобильным телефоном. Элитные бляди в сарафанах и дюралевых кокошниках, с хлебом-солью в руках. Начинает опускаться трап, все приумолкают, и устремляют полные ожидания в узкий проём, в котором не видно пока ничего кроме тусклого свечения ультрафиолетовых ламп под потолком грузового отсека. Трап опускается полностью, раскатывается длинный язык ковровой дорожки, все замерли в ожидании, но ничего не происходит. Главный По Тарелочкам вытирает носовым платком семь пядей своей лысины. Он настороженно прислушивается к бульканью со стороны трапа. По ступенькам стекает тоненькая коричневая струйка. Одна из красавиц в сарафанах брезгливо затыкает нос пальцами. Министр по делам низшего астрала предупреждающе смотрит на неё приподнятой бровью. Через секунду он уже по самые брови оказывается скрыт вязкой коричневой массой, не дающей ему дышать. Весь аэропорт оказывается затоплен жидким калом, на поверхности которого одиноко плавают хлеб-соль и единственная пилотка – видимо, она хуже всего держалась на голове, и была сорвана потоком, а над ними, в морфящемся от сероводородных испарений воздухе медленно планирует жёлто-зелёное пёрышко, и никак не упадёт…На поверхности показываются толстые, лоснящиеся коричневые щупальца, а следом и их обладатель. Источник фекального террора. Shit happens…
Я проснулся, потея говном, лицо будто прорезь бензовоза у которого песья голова Бимы, на западе есть хороший, политкорректный термин – «Кинокефал», пригодный для своей формулы левой рукой он подал знак а правой изливает мочевинные тракты не для своего воплощения, не для этой жизни, проходят часы, они мечут кости заговорщиков, что брыкаются со смехом извне. Посвящая целые дни напролет ментальному онанизму политического характера, я многое узнал о жизни экзотических растений. Он протягивает Лучистому цветку лишайник экзорцизма, водоросли мистицизма и корневище фрейдизма, при этом не переставая сопоставлять рамы на переносных узлах трёх огнемётных установок, найденных в потном капкане из расстеленной на внутренней стороне век тьмы.
В окне моего лица появляется сотканный из лунного света лыжник в развевающихся на ветру одеждах, его голова конической, даже немного серповидной формы вздымается грозным пористым шпилем из жёлтого сыра, штативы в его руках исполняют ступенчатое наступление характеристик по оконечности в полночь, и, следуя за ним, я внедряю завиток энергетического щупальца в летописи делирия и занавески. Наконечники коней прижаты к стенам. Остановки, станции и верстовые столбы в позвоночных каналах. Безумное следование по направлению к ледяному кольцу. Круг замкнут, или это только раскрутка спирали? Подвергнутая криогенному увеселению плоть распадается на додекаэдры, обнажая истинную личину, нет, даже личинку, истинную гусеницу, белёсую, жирную, с пульсирующими под тонкой натянутой кожей кровеносными сосудами и нервами. Вы не можете открыть меня, пока я не скачался… Но попытаться всё-таки стоит.

понедельник, 19 января 2009 г.

Lihoradka:

Понедельник 19 января, 6.06 утра
Самый спокойный вечер в году — это крещенская ночь, ночь ощущения далекого воспоминания,что повторяется уже 10000 смертей и воскресает в один миг появления на свет, реализации появления каждой буквы в бегущей строке отвлеченного внимания и размножения личности на маленькие кусочки повторений, курений, свечений, монотонного стука и вопросительных восклицаний, когда кожа на моей спине окончательно расплавится, я вспомню о … я давно уже хотела на море и спланировала все очень точно, тот идиот все время оставлял ключ в замке, а свечу зажжежной, ее пламя и колыхало мое восприятие картины мира руки Пикассо, что сгнила где-то в океане темного прошлого, стук черепов о глиняные горшки со специями навевает ветер, что дует с востока, прямо из снов сюда, где время остановилось, на часы нельзя посмотреть даже при желании, тут темно и спокойно, только блики играют в салки по стенам и русалки оживают в подсознании бытия и я цепляюсь за все, что попало в поле зрения, сфокусировать зрение так же абсурдно, как зависнуть в воздухе для решающего оборота по часовой стрелке на 360 градусов внутрь. Подушки с восточным орнаментом возвращают ко второму вниманию и третьим вратам, они спрятаны так глубоко в мягкости, что пришлось окунуться в прорубь с головой, с отчаянием в бездну прощаний и отпустить все и всех, это чудесная ночь и ее остаток, всего 14 минут, снова 14 минут до рассвета, Винвата сидит рядом с медведем, он даже не подозревает об этом, сон опережает реальность, теория подтверждает домыслы и сказки, легенды предания, так, отвлекаешься и снова с головой, это раз номер два, и третий перед сном, за последним глотком воздуха из прошлых воплощений, завтра наступило тихой походкой, вышла из Майя и отправилась в неизвестное и непостигаемое, в тишину и вечное молчание. Пусть будет солнце, буду славить его и свет, что исходит оттуда, откуда и не снилось. Прощай.

Аксолотль:

Адаптация параболической лучезарности.

Как сказать что я осуществляю акт полубреда? Хлебные крошки зависают спиралевидностью в нескольких миллиметрах от пола. Улыбаясь, упорно и беспринципно издавая монотонное «Опа, опа, опа, опа – тарам – пам – пам», я уподоблен шурупу, связывающим наполненные синим вязким гелем ванны с мудрым ядром планеты Земля, приготовившемуся к необратимому провальному митозу. Я испытал регрессию, и хотя до актов орального вандализма ещё далеко, тяжёлое лёгкое словно тёплая мантия укрывает меня, о, это тёплое, пористое лёгкое горбатого кита, похожего на интеграл… Не понимая в структурных ходах мира ни бельмесА, я помещаю в Эйфелеву башню небеса и три колеса, я не пожалел белых субстанций, вернувших мне сублингвальную радость и ватные конечности. Моё веер реальностей готов к заселению и длительным посевным работам. Металлические семена взлетели, чтобы взойти на развоплощённых полях оранжевых геликоптеров, выблеванных солнцем. Дирижабли неспеша покидают комнаты стратосферы, их ноги путаются в складках спущенных брюк, они разрывают сосуды. Когда я уже знал что это случиться, оно потеряло шанс на воплощение в жизнь.

О, мой космос! Лицезрение страдающего инсомнией гуся в аорте, шипение шеи, ласковые лавки беспредметных парковых мероприятий, я мутен и везуч. Результаты выдаются в ложках столовых, с горкой, стволовые клетки катаются с горки на наклонных, заиндевевших глиальных дорожек. Нам весело и хорошо, снег в перчатках указывает путь. Мы несём тонкие доски бреда, несём их и возносим их в стратосферу, сами же продолжая возноситься и далее того. Если очень много раз повторять «красота красота красота красота красота», она тереят смысл. И это очень красиво. Красота крысы той и изящество из ящеров. Звездоглавые выстуканы истуканеисто стоят в стакане, высотой своей подминая звёзды и поминая весну недобрым словом. Я заперт в стакане, я призрачно лаю, я кусаю барьеры, я извиваюсь как пронзённая щекотными мыслями в позвонках змея. Я хочу рая на земле, пусть даже ценой нескольких зубов, сломанных о сморщенный от времени и затвердевший плод познания. Увы, плод хищен, и змей, охраняющий его по сравнению – сущий ягнёнок, ведь он съедает снаружи, а Плод – изнутри. Плодовитость плута, полосатый плуг блуда. Парады пляжных паладинов с полотенцами, уголки которых виднеются из полостей. Я очарован блядскими балладами. Я сошёл с того, чего нет ни у кого. А масса нетто есть у каждого. Нет, это не то что есть у каждого. Инета нет у какашек. Поэтому какашки живут другой жизнью, в иных сетях и трансформариях. Нити Ницше в немой тиши… Не мои мыши, нет моих мышей. Не мои мышцы и не мои мысли. Я не мою мюсли и не молюсь между. Промежутками между, я растил свою сонную межу, я растлил и перекрасил одежду, чтобы окраска её воскресила надежду между. Я покраснею, и собственное сердце на весах мирового баланса взвешу, подложив в весы заранее припасённые гирьки. Тягай гири, и Анубис будет обманут твоей овечьей шкурой, разглядев тебе волка но не узрев внутреннюю овцу. Ты скажешь мне – возьми и съешь ещё немного сердец – но я ведь не буду, мне и так много, да и не хочется мне будить Будду, кем бы он не был, его сны не для нас и не для публикаций в жёлто-бурой прессе, что прячется под прессом концептуальности, и квасит вместе с магической капустой. Вас не колбасит? Тогда мы бросаем всё, и о да, да, мы идём к вам.
«Да ведь они же всего лишь приматы, ещё и алкоголики к тому же!» — и дверь захлопнулась. Я готов съесть тебя, детка! Уже в силу объединяющей нас антропоморфности… Приключения таятся в каннибальных кухнях, забыв ключи в местах предварительного злоключения, каннибал отправился на бал кукол, где он долго рыгал и пукал. Если ты встретишь поставщика космоса – убей и его и себя. Задуши себя его длинными, лохматыми космами, прочитав предварительную молитву богине Кали и великому богу Космо. Не коси косметической косой людские лица. Я знаю, ты это можешь. Кто рассказал нам об этом?

Я снял с себя короны, скипетры, нимбы и крылья, без них я гол, без них я обмазан калом, мочой и кровью, удушающие осьминоги ожерельями на шее, их щупальца напряжены беспредельно, их лица лишены смысла. В руках – мокрое оружие, оранжевые светящиеся лабрадоры извергаются потоком горькой рвоты, камни плавающие в реках магмы охотно принимают их, не боясь обжечься. Кривой и зазубренный воздух Книги рушит земную кору, кора моего мозга испугана и гиперактивна. Я помещаю в себя чёрный куб, я прошёл сквозь механизмы холодной невидимкой, я невредим и непоколебим в своей гнилостной уязвимости. Мне больше не снится родная местность – её место заняла другая местность, родная в ещё большей степени. Нет больше мест и нет больше мести. Давай месить мистику вместе? Я принесу тебе миску, я взращу колбасу, я продену сиськи через компакт-диски, и, о боги, зловонный ручей из молекулярно-поносовых лучей невообразимо близко!

В моём тепловизоре роятся эмбрионы религий, я подобен рептилии, я медлительно пьян, я мучительно трезв, на сгибах ветвей ярко фосфоресцирует надрез, я пришёл, чтобы осуществить наезд, но я мягок и неподвижен как древняя губка на дне морском, и так же бессмертен, в радости аморфных амуров. Через звёзды – обратно к терниям, я нелогичен – почему? Может быть, во всём виновато море? Ведь всего меня нет даже у меня самого… Ты пришёл посмотреть моё лазерное шоу? Тогда готовь плоскогубцы…

Ошибка 404, сервер не найден, попробуй ещё раз, подождав более двух десятков веков, может быть браузер всё же загрузит страницу а пока… Я слышу, как на дне колодца кто-то рисует в тишине автобус, он курит радугу, он гнёт свои линии в дуги, грани уже потеряны, что есть смысл если не мысль о бессмысленности? Беспощадно бежать, цепляясь за края, куски ткани, составляющей одеяние на всех столбовых клетках, на всех столовых вагонетках, кругом складки складки складки… Я иду на склад, не для того чтобы сложить голову с плеч, но за новыми головами. Его тело было превращено в лабораторию по синтезу сверхмощного препарата, когда это стало известно властям, его тело было конфисковано. Но главная часть лаборатории находилась всё же в душе, в тело сбрасывались лишь отходы производства, которые и сами по себе были удивительны. Единственное, что было найдено – эликсир бессмертия, который был брезгливо вылит прямо в резервуар с питьевой водой, которой пользовался весь город. И бессмертие стало столь же непоправимым, как и смерть.

Мой город неповторим, как сама смерть. Давай поговорим о картоне, о мерах длинны и веса, об архитектуре ушей… О мёртвых мирах, громадной протяжённости, о долгих невесомых ушах безмятежного эмбриона, чьё лицо в складочках. Склады словно веснушки на лице блаженного зародыша. Если подставить ветру лицо, склады будут сметены. Сметана в смятении – смятое сытое семя смеётся и стынет, постепенно синея. Есть стихи я больше не умею, уши свёрнуты в трубочку, я стремительно глазею.

Выброс энергий был роздан за копейки властелинам этого мира, им же на погибель. Бережно взращённый позвонок – что-то вроде прибрежного трона, последнее психотронное прибежище массового поражения. Киты приплыли к побережью посмотреть – так теперь и смотрят, а некоторых из них заковали в скафандры и пустили пастись на орбиту.

Это было – как беспредельное соревнование будильника и живущих в его механизме газообразных гарпий, почесать бы пружину пока не забыл, ведь в перекрашенных печах всё те же угли, и всё те же углы, они так безмятежны… Увидеть бы свои уши – но только как отражение в глазах смотрящего, всегда разного. Я покрашу кончики ушей синей краской, пусть у меня будут синие уши, а лучше я сделаю на них зеркальное напыление – тогда каждый, кто решится заглянуть в моё ухо, увидит собственное лицо, наложенное на мои ушные лабиринты. И всё что было, встряхнётся до этого момента. И останутся только уши на снегу, я уже не могу дотянуться до нитей, что тянутся из облаков, сомкнуть свои губы на извивающейся приманке и долго падать вверх, ради спортивного интереса того, кто рыбачит там, на небесах… Стоило ли жить ради стойла?

Не отвергая рыбачий рычаг я продолжаю лаять на отвёртку. Бешеной собаке 100 верст не круг, бешеная собака ведь вообще не циркуль, она просто похожа, но она не виновата. Она не винтовата, и не шурупообразна, и потому отвёртка мне больше не поможет. Вкрутить саморезы в крышку набитого мирами гроба, и забыть. Забить гвозди и вращаться. Заходите дорогие гости, в нашей программе сегодня – Гвозди!!!

пятница, 20 февраля 2009 г.

Субъективная пульсация ответов.

Некое подобие манипуляторов парасимпатического кота в окуляре междоупречности… Мешанина наследственностей, бесконечное взаимоповторение межзвёздных умов выхватывает между причиной и следствием мечущийся луч лазерного меча из ножен, я совмещал их, и у меня зазвенело в ушах. Если бы некое взаимопонимание было бы достигнуто улитками, если бы наши вестибулярные аппараты были тонко синхронизированы, обонятельные волоски настроены на восприятие одних голограмм… Что недостижимо без сидящих сиднем синих наростов. Субъективные пульсации в тихих норах камерных мяс воистину бесконечны.

Передай привет от дезинсектора… Тому, чьё тело колония гигантских копошащихся жуков, он оценит иронию, если будет готов. Если будет осознавать призрачность и жалобность побуждений неплотного картона, входящего в состав сустава, безымянный ситтер произведёт отслеживающие манипуляции, вор безудержно приглашён через парадный вход, пожарный свитер вонзился в грудь и просит пощадить митохондрии… Ровно десять минут ускакало через усыпительный забор с момента произнесения, ровно десять колец назад дерево не было безликим, ровно или не ровно, не всё ли равно, пусть накинули они года половину или некие путы из нейлона – некоторые пункты нейронного лона не отвечали вещественным обстоятельствам перламутровой анкеты, что должно заполнить собственными каплями отнюдь не красной краски. Кровососки бороздят вены, коровьи соски бредят военными, они не безличны, их судорожная сыворотка необходима, головастики промочили скафандры, на конвейерных лентах в глубокую полночь вступает в разрушительную власть синеокий психиатр, штампующий трёхметровые бронированные фаллосы под прикрытием фрейдистских боеголовок. Кроссовки приемлемы, главное чтобы в капусте не оставалось жутких промежутков, чтобы чёрный поток не потёк и не затёк в молоток-ебаток, разбивший в манную кашу кнопку ОК.

Светится сиреневым зверь в свободной глиальной шерсти, изнасилованная в жабры рыбина ловит ртом колючий воздух, глючный вздох, всё уже позади, никогда ещё ракеты не говорили о пёздах… Сгенерируй вокруг сетчатку ушей, не забудь обмануть сквозь вибрации вдоволь, чтоб позволить межзвёздным бактериям жить, населяя бескрайней прострацией город. Я не думал своей серединой, я почти превзошёл все свои оправданья, чтоб несвязанной басней к кружкам не идти, ты поржёшь, и прозреешь, довольствуясь баней. Пролетев, забывая число в пирогах, я на рог меж ресниц насаждаю пространства, чтоб кроватей безмолвных икрой твоих глаз незаметно проверить на уровень вверх, этой стрелкой часов, беспредельно ебущей дорогу, дорогую, другую или совсем не туда.

Я расплавлен, я словно зигота, пролитая в Интернет, растекаюсь, делась, по коридорам концепций, вихри констант повинуются моим рукам, я знаю последствия, что уходят из настоящего, словно ошпаренные, холодный кипяток молнией танцует под кожей, боль уходит из звёздной плазмы, остаётся только чистый ВОДОРОД, флуоресцентные спиральные конструкции, словно предвестники сингулярностей в центре, мы замедляем движение, входя штопором в абстракцию, словно выдра, ныряющая на дно себя. Мы поднимаем, мы понимаем и внимаем немым. В медитации на семантический ноль костенеют ткани… Я разбит на отдельные биты потоками меня самого, я струюсь из себя, разрывая хитин, это ментальная субгалактическая линька, сквозь все отверстия и зоны, разрывая предметные примечательные выступы, выстукивая стопы пустот, стоп-сигнал для синглов поста в синей сингулярности. Тот, кто режет бетон, будет замечен над небом, как букет незабудок, застрявший в стержнях охладителя реактора, перебирая позвонки словно чётки, изображение становится нечётким и я взвинчиваю глубины почти на самый предел. Таран на носу корабля. Буря в пробирке. Борьба ради бирки.

Я рассказал ниочём, пора ли взять бублик без цели сократить истину до его дырки? Пора ли завязать и без того под завязку набитый бульбик, увитый дымными щупальцами, и паразитарными частотами беспредметности? Я нераскрывшийся как зонт самолёт. Как зонд, погружённый в бытие, и видящий свет в конце прямой кишки. Мир превратился в мой унылый бложек, личности был высказан пожизненный бан, и не важно с какого I. P. она попытается внедриться в мои недра. Недельное недержание пустот, отмеченное автоответчиком в воскресенье, не будет безхимерным. Безмерный полиглот назовёт каждое ничто его истинным молчанием…

понедельник, 23 февраля 2009 г.

Lihoradka:

НАЧАЛО.Как бы там ни было все хорошее длится не долго, хотя можно назвать случившееся рубежом, переломным моментом психики, с которым обыденный рационализм не в силах справится, оттого вынужден принять все как есть и искать наиболее удобоваримые методы объяснения, но их нет и они больше не нужны. Расширить рамки восприятия, но для помощи страждующим глазам, не осмеливавшимся подняться к нему буду писать более связно.
23/02

26-02
Психоэмоциональное влияние света на имбицилов вызывает поток негодования и постдраматические источения всецветных амебных постпространственных слов, слова слова несут вниз меня и я спокойна, вдыхаю раз в тысячу лет за 7 секунд.
И был водопад и был он людям ни к чему, не ведали они про взаимосвязь оранжевой и фиолетовой чакр и приходилось им записывать понятным обыденным словом истины, не поддающиеся буквам, цифрам или звукам, они искжались и со временем оседали на липких стенках туалетов, кафельных и бетонных, белых с синим, блестя на поверхности с гавном алмазами, а люди срали и срали сверху, на то даже Будда просил не испражняться в воду, грозя адом, но непуганны мы,но это не относится к сути вопроса, это не для разноса или осуждения, это кровь из носа, льется струей на сверхуровне у неготовых, посягнувших засунуть его выше положенного им уровня наработанных сверхчастот, задрав и возгордившись, они шагали стройными рядами в леса, где вознамерившись повторить культ Диониса упивались вином и обливались кровью козлиной (ну козлам еще поделом), раньше жрец вырывал сердце на высоте тысячи метров или пятисот, рациональные расчеты оставим уму, у каждого он свой, потому и цифры пространны и расплывчаты, но суть в том, что мы добровольно в жертву себя ложим, капая кровью из носа на траву, необходимость травы и отравы, необходимость увидеть свет, украсть его, словно вор, тогда, когда он твой по праву, позор, друзья, позор, но все сразу на всё сразу, а разница смысла в одной букве, опечатка пальца неуловимое движение по необдуманной фривольной траектории, когда мозг перестает обдумывать придумывать мысль, когда она пошла извне…, занесите это в толковый словарь, да будет толк сказал человек и создал книгу суеверий, потому что есть лишь один момент, когда ты выпил отраву, пошел в ораву, толпу, если так удобней изъясняться, но пути назад нет. Есть здесь и сейчас и наплевать на все, что было и будет. Жизнь протекает в форме других людей, их поступков, эмоций, мировоззрений, книг, которые они читают, хобби, которыми увлечены, достиженииями в работе, которой они заняты, решением проблем, которые терзают. Наблюдая беспристрастно все это хочется, сказать, что все предельно просто и поверхностно, этот пласт существования словно омертвевший слой кожи, он кажется таким естественным и родным, но стоит потереть и он рассыпается, за ним то, что называется творчеством, да и то, оно — только начинающие делиться новые клетки той же самой кожи, которые тоже вскоре загрубеют. Еще глубже — мышцы, голографическое эфирно-радужное на зрительном уровне и всеохватывающее любовью, ужасом и рвением естество. Там свои законы и свои правила, но все действует по той же самой схеме кожи, ибо ДНКА у человека одна, спиралью идущая вон из рамок восприятия, поэтому их или расширяют, но барьер, стена остается, либо стирают, сливаясь с космосом. Это уже третий вариант развилки двух дорог, это как пить чай, сначала бросить одной смеси «безупречность», потом разбавить его святой водой, добавить плоды сушеного растения без Имени, но имеющих тайну, и накрыть крышкой с китайскими пионами, на глазах у двух Будд и под изображением лингама вспомнить украинские напевы заговора и шум генератов мысли НЛО. Только отвлекаясь получаешь шанс вернуть рациональное мышление и оценить все как есть и как было и как будет, только так понимаешь, что времени нет, оно за рамками, тоесть все наизнанку вывернуто и это путь по левой из двух дорог, а мне збрело в голову пройти все и составить карту и может быть кому-то это да поможет, хотя я знаю, что смысла нет, потому что попадая в этот тип пространства оно не надо, но на уровне огрубевшей кожи это может стать отличным руководством для ее сдирания и тренировки мышц. Даже во сне у меня появился целлюлит, даже во сне на мне лежит проклятие, границы стираются, я не знаю где сон, где явь, где трип, вся жизнь — это тайна и зная это, все равно пытаюсь ее разгадать. Это то, что оглашают, а то, что остается в тени нужно искать в полуденный час под деревом, за корой головного мозга, слушая шум реки, неспешно льющей свои воды на запад, за тьмой и красными точками, за пением птиц и шуршанием травы, за мыслями, что таят как воздух в крови растворяется, окрывается нечто, это скрытая реклама хемисинка, а куда нынче без коммерции, все продажно даже свет, мысль и вера, и сидя взаперти свои песледние месяцы срока я оставляю на этой стене камеры заточения все свои прошлые размышления, беды и горечи, я уйду без продолжения тут, я уйду туда, богатая ЭТОЙ сделкой, а здесь останется рука, она всегда будет раскрыта и протянута к тебе, стоит ее взять и я вырву тебя в истинный мир, как вырываю это проклятие через сон, читая алмазные сутры в унисон с библиотекаршей Александрийской библиотеки, бежавшей в висячие сады Семирамиды и 33 богатыря стираются на волнах моря, по которому Иисус пробежал на техносандалях, принесенных в дар ему королем рассы раптоидов, заглянувших на Замлю из-за нехватки нефти, которую им любезно продали политики, чьи имена не позволено упоминать, свобода слова свободой, но слово не птица, а воробей вылетевши может и упасть, если на лету фантазия превратит его в УТЮГ) а утюг прожжет тот известный нам с тобой лед и потянет камнем (железо тянет камнем, с физической точки зрения и вправду ошибка, однако если взять за основу эмоции и ощущения, согласитесь. разницы нет, теорема абсурдна и везде аксиомы, это наш мир, тут если не упомянуть абсолютно всех и не вписать каждого с его открытиями и славными подвигами, то мало того, что не поверят, так еще и освистают, хотя свистеть вовсе не плохо, особенно в случае грядущей смерти, выплывающей медленно из пятна на твоем потолке, от фонаря, знаешь ли, а это машина проезжала и стала светить, а как только она уехала, на потолке уже знакомый силуэт, и он пришел за тобой, он стоит лоб в лоб к тебе, потому и рекомендуется зарядка на неосознанном уровне — бить себя ложкой по лбу, маленькие порции смерти по лбу, а уж как встретишь ее, то хоть не растеряешься) Так много пришлось объяснить ради одной фразы про лед… Как ты думаешь вообще следует делать хоть сколько-нибудь ясным другим то, что мы говорим один другому, или дать им возможность копаться, облизывая своими кислотными слюнями каждое слово, оставленное на этом оранжевом пространстве фиолетовым, а они увидят его оранжевым на фиолетовом, они все извратят и перекрутят, ну может быть после этого замечания обратно перекрутят и запутаются в собственных сетях гордыни, а может быть Я — это паук, поймавший себЯ , в паутину сознаниЯ, три Я в разных словах, смысл один и тот же повторяю, слова абсурдны и мелочны, это только лишь прикрытие, это единственна доступная возможность хоть как-то передавать то, что есть на самом деле… У вас есть две дороги, но сегодня вы узнали, что на третьей,моей, левой, скоро узнаете что за развилкой второй. Пусть пойдут пока за тобой, 3 извилиста и ленива, 4 хоть и делает крюк, но пряма и непоколебима.

Аксолотль:

Развитие ошибки, разум не отстаёт от позапрошлой впадины. Развитие обшивки, начало и бесконечное падение вдоль. Рифлёные рёбрами пластиковые стены кроличьей норы, с многочисленными царапинами и проломами, что оставлены отчаянными когтями, уже прошедшими бездну, за проломами – проводка в темноте. Ухмыляющийся козлиный череп как вместилище разума. Серый пластик наморщил нос, цифры серийного номера скрыты за пятнами крови. Обмазываться кровью вперемешку с дерьмом по утрам для меня настоящий наркотик, проще зашить рот глаза и уши, чем отказаться от этого ритуального действа, возбуждающего рецепторы до предела спичечной симфонией вкуса и запаха. Они обливались бензином и спиртом по утрам, и чиркали спичками о бетонную стену, но к вечеру время залечивало ожоги, и на следующее утро всё начиналось сначала. Упавшие на самое дно бездны когти стучали о стены туннеля, как косточки вишни о стенки погремушки. Ну козлам еще поделом, их высушенные вишнёво-мятной симфонией вкуса стены, стенки сосудов и полостей, они устали резонировать в такт семенам вишен, яблок познания и груш неведения. Козлы злы как узлы…

Морские узлы, морские шнурки вод поднялись кольцами, не будучи отражением моих щупалец. Мы живём в одном мире, где существует только один вариант перекиси водорода, где носы построены по одному алгоритму. В достаточной концентрации я нещадно жгу слизистую носа. Козлам собственно повезло, они узловатое зло, угловатое, поставленное во главу угла угольной шахты. Козлы едят угли, чтобы очистить кишечник от внутренних паразитов, они поедают главы углов чтобы отчислить парнокопытных бенгальских огней, притворяющихся тиграми. Тигры – это шурупы, их полосы – резьба, Хорхе Борхес – отвёртка для вворачивания тигра в зеркало. Дрель – демон мыслеформы. Неужели речь снова зайдёт об отвёртках и синих белках? Жывтоне чочо рекурсячка, я фрактал, повторите меня кто нибудь! Занудный мотив паутин, новоиспечённый каравай осознания нарезан ломтиками, и сервирован на голубых блюдцах с фиолетовой каёмочкой, лимонными ломтиками выстилающих небо. Скомканный лазер, ветви дрожат, порванный кабель, неустанное паучье вымя галлюцинирует миром, где информация распространяется беспрепятственно во все концы, миром нескончаемой памяти, я вымотан неоднозначным созвучием облаччного дизайна, пойми меня, поймай меня, поимей меня, ипомей меня. Нескончаемые залы, коридоры, зеркала, отмеченные тенью вьюнка, тени вьются, а вьюнок смотрит в небо, и его листья не отбрасывают тени сегодня в полдень.

«Мой компьютер» — увидев однажды на мониторе, отселева и доныне, я ежедневно его мою, а компьютер доволен, щурит глазки, выгибает спину дугой, отряхивает мокрую голову и шерсть собирается в заостренные столбики, я вытираю его полотенцем а компьютер трётся о мою ногу, но что же это, он же кот, а не компьютер, как я мог перепутать компьютер с котом? Это меняет всё моё к нему отношение, кот-компьютер это понимает, ему грустно что я больше не смогу набирать на нём тексты, не смогу глядя в его монитор проводить ночи напролёт, растекаясь мыслию по форумам, я не смогу больше копировать и вставлять, срать в каментах, аффтаров просить, чтобы исчо писали, и никто больше не почешет меня за ушком, отныне лишён я возможности гоняться за солнечным зайчиком на полу, ловить ртом пылинки, облизывать шершавым языком самые труднодоступные места, срать в тапки, спать в стиральной машине или на клавиатуре, ведь когда я засыпаю на клавиатуре, я могу случайно удалить десятки страниц текста, и никак их не восстановишь, только что же получается, я больше не кот? Я не я, а кот не компьютер, мысленно нарушив турбины очевидности, я был растворён, как корень молочного зуба, или хвост головастика в пору метаморфозы. Мона Лиза запускает процесс монархолиза, растворения монаршего, что ж, теперь я без царя в голове, в голове демократия, правящая личность избирается голосованием, сованием голых частех тела неизвестно куда, процедура выборов сродни эксгибиционизму. Случись долгие перебои с Интернетом, или, что хуже – с Котом, как мною начинают овладевать эксгибиционистские настроения. Тогда я становлюсь опасен. Я упиваюсь дешёвым портвейном, и возгордившись, задрамши нос в сверхчастоты, нестройным шагом отправляюсь в лес, вырывать сердца попавшихся мне на пути грибников, чтобы почувствовать себя майянским жрецом, я протыкаю губы свои вилкой, расцарапываю щёки ветками, пока бегу за грибником, окропляя траву кровью, а грибника – заранее припасённым калом, и грибник обдаёт тёплым, мягким потоком своей доброты в ответ – а как же, грибники люди запасливые, и мы стоим, как вкопанные, привлекая орды мух, хотя почему как, ведь мухи и правда закапывают нас… Музы закапывают нас в нос Диониса, мы нестерпимо обжигаем его слизистую, он в неистовстве и животном экстазе вращает глазами и членами, истекая пугающими гримасами и чихая. Дионис конвульсивно дёргается, его примеру следуют и другие обитатели Олимпа, и вскоре все боги танцуют в неистовом первобытном танце, заводя своими движениями пружину времен. Жывтоне чочо дискотячка! Дискотячка дискотячка, слава Олимпу, Дионису слава, даёшь пепяко-дэнс! Небо – землянам, землянику – мне.

Смерть и свобода продета сквозь спичечные кольца. Змеи не умрут со скуки на ёлке, и для шишек познания найдётся свой, готовый к хвойному совращению Адам. Погибшее в магнитных полях боя оружие, орущее градом мемов, стальной и хитиновый мозг, мёртвый пирог для роботизированных насекомых, то что мной зашифровано – не будет прочитано мною, ибо я сам не понимаю своих шифров. Креветки кривы, и пути их ветвисты, и непредсказуемы. Я ломаю пиксельные стены, в надежде на их восьмибитность, они делятся митозом, и я тащу за собой многоэтажный голографический эмбрион, укоренившийся в моём мозгу.

Три возможных формы состоЯниЯ Я – твёрдаЯ, жидкаЯ, и газообразнаЯ. Вилка кипятильника воткнута в розетку, токи бесконечности натирают нагревательный элемент, на моей поверхности появляются пузырьки, в облаке пара парят озёра, а в них плавают медленно плавящиеся кусочки льда. Лёд преломляет лучи львиноголового солнца, лев Лёва – мастер подводного лова. Я испаряюсь, а значит всё будет клёво.

четверг, 5 марта 2009 г.

Lihoradka:

Эмоции без контроля, они скачут на нитках эфирного тела, разум есть, но он словно завявший цветок, свежесть ушла, а плод еще не появился, хаотичное свечение, колючее и холодное, оно желает быть мягким и эластичным, а оно обжигает всех вокруг, отталкивая микрокосмы людей, вокруг ТАКИЕ личности, неповторимые в массовости, и никто не осознает, как не осознает мое Я, своей идентичности с ними, хочется раствориться в ЭТОМ, распасться на атомы, словно ничего не было, материя — это полбеды, ее делают руками или тазом, а характер — это куча дерьма, скопившегося за жизнь, все обиды и разочарования, стремления и корыстные действия, самоутверждение, ущемленная гордость. Драма — это не слова, это чистые действия, слова — потому что мы к ним привыкли, чистой воды визуализация, однако что делать,если картинки — это тот же вид гипнотического влияния на сознания и его замутнение? Нет границы, нет рамок, ничего нет, а МЫ, кто мы, если пишет одно Я, сколько их опять, слишком устала вас всех сдерживать и гнобить, выплеснитесь и оставьте мой сосуд пустым, чистым и дайте ему упасть с большой высоты, потом соберите веником и совком, положите под пресс, перетрите до пыли и развейте по ветру, не прах, а стекло, прахом земля пуху, пузу, за ухо, заноза, отчаяние, грызть, бороться, страдать, отдать, вытащить, избавиться, к черту все надежды и ожидания, тупое действие, в полном молчании, если кому-то нужны слова, пусть их придумает, воображением все сколько нибудь наделены, хотя действительно, как можно субъективно говорить ВСЕ, МЫ, ОНИ, ВЫ, мой удел говорить про Я, ведь оно одно и все что у меня есть, максимально концентрировано само на себе и ему наплевать на остальных, оно соотносит их только с самим собой и считает, что и у людей все так же как и у него, или придумывает различия, основанные только на собственных чертах характера, это уже проскальзывало в начале…Это- от- то, все чернобелое, пыльное серое, ничего не хочется, потому что каждый час цифры на часах воспадают, совпадают, снова от перестановки букв ничего не изменится, кроме краски восприятия, именно в этот момент смотрю на них и кажется, что все эти дни время остановилось и стоит на этих смешных одинаковых цифрах, по обе стороны двоеточия, оно же относится к буквам, орфографии, а причем тут арифметика, тем более указание времени, это как зеркало на бумаге, оно, они везде и всегда, и как бы не биться головой об него них оно они не бьется, но бьются, кидаться камнями, словами, ногами, руками во сне, чем угодно, не спасает от углубления в хаос, все больше мыслей, которые не мои, они приходят и заполоняют меня, потом снова отлив и все пусто легко хорошо, за окном светит солнце и можно летать, но это все внутри головы. жизнь так реальна — это жри спи сри, больше ничего от тебя не требуют, а изнутри что-то ревет, оно в чем-то нуждается, это душа или что? Я может разложить все по полочкам, все понятно и ясно, четко и осознанно, ничего лишнего, ты не будешь писать, ты будешь в одиночестве, тебе не на что надеяться, все твои начинания пойдут коту под хвост, не отвлекайся (ну только на кота!!!),нет, и так много было про него сказано, (но я не могу), обороты набирают темп, понеслась паровозом вниз, с горы, со священной горы в ОС, осой полетела к меду, как муха к говну, что стекает с тебя, пряник медовый с гавном внутри, разве что обертка ничего,красиво,рыбак рыбака, а тем более рыбу видит издалека, кинем крючок, на обкурку мы ловим идеи, на колеса вдохновение, сигаретой тушим раздражение, алкоголь, чтоб лучше изъяснить свои мысли, чтобы обороты нагнетали центры мозга активности, выпусти, выпусти меня, устаю томиться в этом бренном теле, обрубите ему руки, выколите глаза, заплавьте уши свинцом и ноздри изожгите кислотой, чтоб не чувствовать этих обманчивых чистых прекрасных ощущений реальностей, бросьте в пучину тьмы, тишины, ничего, я страдать готова навсегда, как опоэтизированный некто на вершине скалы, точка без возврата, или прыгнешь или нет, это черная жирная строка, заразой клубиться вокруг, это черная мерзавка дышит мне в спину, она бормочет что-то невнятно и идет след в след, остановка и станет она, томно дыша у левого уха, затыкай не затыкай, она будет шептать, а если надо и выть, и ласкать, облизывая его своим прогнившим языком, сотни миллионов лет назад, и плетется плетется, это корзинка грибника, она приросла к его руке, она неотделима, ручная корзина, сворачивается в клубок и снова на место — на шаг назад за ним, а что тогда в руках, они-то вот, перед тобой, а не сон ли это, а что это за газета, это смета, сметана, нормально штырит?! оранжевый и желтый одно и то же, скоро перестану различать и остальные, на штырях висят туши мяса, они везде, каждым словом и кадром в моей голове, а увидь это вживую, вникакую не затащишь в помещение с горами мяса и крови, это ад, это рай, только не умирай, не начинай ныть, не начинай выть, сучка черная, заткнись, отодвинься от моего левого уха, не трогах меня, давай просто оставим друг друга, это нагнетение как в кузнечных мехах из железных, уже мертвых лис с хвои сознания, то дерево уже спилили сказочные дровосеки и оставили окурки на месте преступления, как тебе чудесный окурок вместо яблока и веревка прогнившая (типа змея), вот и вся история, снимите грим, подайте света, и что получите, нет ответа, нет не та, ни эта, снова смета, сметана и по-новой, только подставьте собственные размышления — домашнее задание, если это здание ваш дом, вам пора на работу, лечите икоту, проявите заботу, вы идете по болоту, оно засасывает рутиной, отряхивая лед и пыль со своих ног, коими топчете почву, загляните, может быть это прах ваших предков, может это тьма — это гигантская тень вашего прошлого и все, что вы считали прекрасным и живописным — это всего лишь огромная декорация, которая начинает рушиться, оголяя правду, а раз она у каждого своя, то это первый признак того что, и каждого нет уже, мы только программы, посты, комменты, аватары, все только кажется, люди давным давно исчезли с лица земли как прыщи в юношеском возрасте, Земля стала взрослой, остались только эти бредовые пост-эффекты, разрозненные слова и мысли, идеи, цифры, шифры,буквы, строения,шифры, картинки, люди мертвы. Вокруг големы, биороботы. Где вы, живые, где вы, кто-то, где вы,люди????

то же самое 5 марта

Аксолотль:

Слишком много шумов вомне — слишком много шумов в искусстве. Искуствення трава, пластиковые пальмы — обилие однозначных блюзовых роботов. Я растрачен на бирюзовый корнеплод, я Ра, я луч Солнца, ворвавшийся в канализационные люки ваших умов, цивилизационные глюки умолкают под треском моих омниотических лопастей-плавников. Я – двойной хлеб из метеоритного металла. Слишком много шума ветра, слишком много шёпота в ведре, вертеброневролог отказался от жертвы, не принесенной ему никем. Рисовые пирожки сгущают краски. Рисковые прищепки утоляют потребность в мазохизме. Руки немеют. Через реальность – вброд, мосты давно рухнули в магматическую улыбку пропасти, улыбнуться и пропасть, пропасть насовсем, я прыгну в пропасть, припав на прощание к тебе, как к источнику, истончённый до предела беспредельным серпом, я проникну параболическим яблоком познания в еле-еле отведённый взгляд, и чуть шевеля губами позову сделать всего один шаг… Кто знает…

Я – заглавный пепел, я больше не отстранён, я больше малахитовых плащиниц, гранатомётные яблоки проникают со всех сторон, сернистый ангидрид заглядывает в разъёмы мяса, испаряющегося под кислотным дождём. Пятна краски текут без передышки, радужными пятнами по лобовому стеклу, по слеклянному лобку аномальными линиями, взбесившийся код пурпурной плоти, что жаждет славы и забвения между стёклами чашки Петри, бактиреальные культуры закисают до степени бородатости желатина, сравнимой с анекдотичностью. Катушечные полости радуются изрешечению, они возвращены на им одним присущий вибрационный подуровень, они укоренились в потоке чётко фильтрованных неуловимых глазами трансформаций, происходящих где-то в переплетениях волокон, скрепляющих шарниры ниспадающей в глицериновой лампе времени ткани. Железный конь провоцирует окислительную аллергию у невменяемой плотины, плоть твоя – плотина, плоть твоя – плотина, плоть твоя – платина, плоть твоя – пластина, плати на, опласти пласты, полости просты и солёны, я не сопротивляюсь влиянию одинаковых и побочных микробов, руководящих микропроцессами в моём подсознании, которые складываются в единый паззл, похожий на сугроб из разнообразных в своей структуральности снежинок, из сугроба словно жвала насекомого – обугленные ветки, зазубренными перстами прикасающиеся к бликам звездоглазых небес. Пучок аналитической шерсти до скончания кальпы будет выть и выть на сороковаттную луну…

Дошедшее до предела в своей билатеральности лицо, выдыхает кольца секвой, копьём обычая пронзает небо, я смотрю на искрящийся воздух, сидя на подоконнике, тонкие щупальца циклических вращений зодиака проникают сквозь мое рисовое забрало, оно забрало огни со дна сетчатки, со дна рыболовной сети моего ума, моего невообразимого воображения. Каждая извилина заточена под зажигание определённых групп созвездий. В темноте… Слышу шорохи, прикосновения к реальности ног вязких, желеобразных пешеходов, выстроивших линию горизонта козлиными лилиями во вращающихся в противофазе зонтах. Наши руки бережно сжимают колос, их святого метеоритного металла отлитые молот и серп, вновь очищенные от толстого слоя крови и ржавчины, и нестерпимо блестящие в наших окроплённых Солнцем руках. Я провисел в невесомости три дня и три ночи, среди корнеподобных отростков мнимых сущностей, я расшифровывал их ворсистую вязь, я был воткнут в трещину между мирами где охладительные системы супермозга работают неисправно, я был неисправимо болен, нанесён на мир словно краска, анилиновый цвет никогда не был мне преградой, как же я люблю заглядывать между миров, в эти лакуны, где нет ничего, только паразитарные сущности, протуберанцы чьх-то давно уже размазанных по колесу бесконечности сознаний, продукт наложения различных миропорядков, чьи сонмы венком из жёлтых одуванчиков оплетают мой сон. Пелена плена, платит плотине плетёным угрём. Твоя плоть – плотина. Твоя плоть – плотина. Твоя плоть – плотина. Выпей сказку, мир заполнится красивыми схемами… Слушай и запоминай… Мы будем показывать тебе кино… не верь всему. Вот три замечательных таблетки – какую ты выберешь, красную, синюю или фиолетовую? А не всё ли равно? Глотаешь сразу все, чтобы очнуться на качелях в давно покинутом людьми городе, только гордые зомби несут своих хэдкрабов, взорванные картечью они падают, истекая гнилой, ядовитой кровью, они ползут на руках, я отстреливаюсь, а их языки тянутся ко мне… Вспышка, мой рот пузырится, изогнулся дугой, о эти замечательные горелые апельсины, хоть поговорил бы кто со мной, но нет, только металл, земля и лёд, где я, неужто в Антарктиде?!

Мёртвое время, по ту сторону невесомости. Заземление вмерзает в порядок, изрешеченный протонной бомбардировкой моих тяжёлоизотопных дум, я рождён паяльной лампой, изрыгнут в этот густой и монотонный мир, чтобы ненавидеть невод и грызть коленки по ночам, повинуясь мечам, что глядят на меня, свисая вопросами на девяти конских волосах, которые растут из моего потолка, да мой секрет раскрыт, крепость взята – потолок это конь. Забавное кино, про мышление и стены, яйца червей в мышцах, не лучше ли отказаться, пока не поздно, ведь завтра будет звёздно, звёздно-полосатый чёрный властелин хочет тебя, с этим надо что-то делать, кого-то съесть, куда-то съездить, так всё запутано, что воля-неволя потеряешься в этом карамельном бреду, панихидные ростки изведали отдых, прости за простой, на словах я – хуй простой, а на деле простоял в простом пространстве.

Слово обезвожено, я еле поспел за шагом, меня искажает шорох домов, витиеватые узоры на полотняных стенах, это вечное ИСС, я забыл про камни, бесконечность и ничтожество сумнящегося, мятущегося в мятных дымах и думах духа, навороты запредельной херни под правым глазом подбитым хохотом извне, хороводы текстур, мои пальцы в говне, оботру о белоснежную скатерть-самобранку, и нечего возвращать дваждыпроглоченные аршины для измерения общих умов в мелкую клеточку. В мелкую клеточку превращаюсь я, в разветвлённый нейрон в коре гигантского, превосходящего все мои устремления мозга, я плавная и текучая мысль, я взаимозаменяемый плавник, никем не забытые круговороты воздуха мешают пробраться к точке безвозвратного смешения. Нет больше врат, смещение планов, свечение тел в темноте, голубоватые флуоресцирующие извивы, поднимающиеся и опадающие реснички эпителия, я гляжу сквозь твою капиллярную сетку, секундное зависание – и наши черепа сплавлены в единую чашу, в колодцах которой плещется униформенный Абсолют, нагретый на спиральной проволоке, турбозажигалкой в руках фрактальных множеств. Аннгилляция неизбежна, нам остаётся только ждать, ждать остаётся позади, посади краски на кубический аршин и веди их вдоль, пока видения не кристаллизуются и не выпадут в хрустальный осадок на дне, на дне принятия порошкообразных иллюзий, волшебные, волокнами изогнутые королевы на час… Я песочные часы, в жареных испуганных снегах, метеоритный дождь избавляет от впадины, отколотые стержни реактора борются до последнего скрипа, рычаги промолчали и на сей раз, сколько раз можно понимать, что это было ошибкой… Ошибочны были мои прогнозы осадков на послевчера, после вчерашней осады подсознание сдалось на волю асаны, ямы, ниямы, кармы и прочая и прочая…

Электрические диады, зависшие в пустоте, их некуда повесить, некуда повеситься обезьянкам – астронавтам, забышим число и перепутавшим педаль тормоза с педалью газа. Выход, назад, ещё тяжелее, чем охлаждение щенков украденной луной, особенно если эти щенки крылаты.

Я напираю в прожжённые сектора, заполняя их лишайниками и плесенью, это освоение новых экосистем, мы будем жить не поперёк а вдоль, мы будем выходить за пределы шаров, и планеты станут для нас всё равно что дырки в сыре для дрожжевых бактерий – просто но пусто, просто но пусто, просто но пусто. Поклянитесь зубной щётке и великому Циолковскому, что не будете никогда топить Вселенную, даже мысленно… Уровень пройден.

понедельник, 9 марта 2009 г.

Lihoradka:

ДЕсять дней — обновление текста и настроений…
20 марта
Тепло и радость разливаются оранжевыми реками по фиолетовым внутренностям, обдуваемые синим-синим туннелем перемен, засасывают зелено-желтые дебри внутренних переживаний и выплевывают свои окровавленные останки в черную непроницаемую бездну пустоты и тишины, зов из глубины пробуждается и рвется снегом на волю, поливая дождем, мы идем по вечности, идем за мной, пришел внезапно и схватил отчаянно, а я не ожидало учуять запах так близко, потому что слова бессильны перед плотью, что страдает от отказов и ущемлений, ужимок и щипаний, стонов и заданий на каждый день, планов, распорядков дня, цветов на дне кувшина, кувшинок на дне цвета, не успеваешь моргнуть глазом, как картинка исчезла, сменилась, а здесь даже не успеваю поставить запятую в тусклом свете экрана на черных клавишах с белыми белыми буквами, что зубами впиваются в ткань пальцев, когда их ласкаешь прикосновением, нажимаешь и так же быстро отпускаешь — что кроется под одеялом жадной словесности? изучая тело письма я замечаю, что ъ — это ороговевшая точка на теле языка, гласные — эрогенные зоны, ж — говорит сама за себя, эти мастурбации букв вызывают неясные чувства у метафор, что треплются на ветру целофановыми лентами в весенней ночи на фоне многоэтажек…
Вывод: У мастеров духа нет передышек, она мастерят бесплотных духов ума…

Аксолотль:

Пермагнат калия втянеттебя в лучевой сюжет сюрреалистически закрученных косяков, дверных косяков… Пролёты и косяки образуют квадратный фрактал..\ я по нему летал. «Очень…» :-сказал Геннадий. Он тредий день sbdbltk цвета на пятне окна. очень.

———————————-

Где оказалась отвёртка когда космос плющило лесом рук, надетых на лица посмертно уволенного бога, на навозной кучи в тишине угля. Где пропали свитки свинской свистопляски, свитой свёрлами свирепых сверблюдов, вернувшихся в блюющее блюдо до победы? Я отрастил нос до нижних кос нижних этажей вселенной, но задираю нос выше сверхчастотных глубин. Молчите, о смертные грузы!

Запах весны переходил через атомарные связи молекул диметилтриптамина в окончании иглы ежа. Ехали они жужжа. Очень скоро выросла яблоня. Яблоки оказались горохом. Плюшки воспроизводят сложнейший процесс мейоза и делятся попалам, таким образом, что обе половины весят столько-же сколько и материнская плюшка. Верификация данных закончена. Доступ запрещён. Очень осьминожеъъъчно расправляет зонтик из недр унитаза упакованный в трюфель ракообразный енот.

——————-

Уго Чавес вырезал змеек из зелёного картона и ебашил шокером пятнистого тритона из хемтингтона, который ебашил мет на счастливый билет — исходя из этого, аниги ляция прроисходит в непосредственной близости от опухоли вашего шестого мозга. Смекаете?

Суровым крошевом стальных батонов цельнометаллическая хуйня взаимопроникает с кластерами мясорубки, фалломорфируя и распадаясь на стайки флуорисцирующих саламандр, золотом и бисером накормленных и впечатлённых адронными бицепсами Сэйлор Мун, замещённой Слоер Дунь, Дунь слой за слоем и прочти страницу за страницей, навязав свободу даже насекомым и червям.

Велотренажеры очень опасны для вашего здоровья, всему роду человеческому, несут они страшную угрозу. Очень радиоактивными сапогвми разъедают рельсы строами струн рогами. Перевоплощения он-лайн в процессе смерти. Слишком активны электроны которые разъедают огромными зубами плоть реальности. Вишнёвый пудинг ебёт в переносицу зелёных пеликанов.

Невод наполняет мои рельсы. Я забыл, как зовут мои свёрла, растянутые на распятиях эскалаторов в недрах ядрёной шизофазии, которая есть приятная игра на пряных пряниках, мостящих пергаментными пиксельными постелями постепенный мост. Я перешёл зелёный мост, я незаметно склонён к солёному дубу, дать дуба в слоях, прозрачных, налагающихся друг на друга словно радуга на раскалённую кочергу, на которой вращался пепельный мир, с отрядом святых табуреток я вышел на охоту, не спи, Нео, матрица ебёт твою дверь.

—————————

Очень вездесущим оказался некромантический нейрофанк произрасиающий из расщелин внешнего мира, если смотреть из нутри вселенной, выделяется анандамид. Деперсонализация возникает именно в момент разрыва кластерных связей учасиков вашего жёсткого диска. Латунный абажур совершает гипотенузические колебания посредством моделирования положения сиреневенькой лампы в просирвнственно-временном континууме.

Очередной день любителей ромнтического нейробуйства околдовывает коллапсирующую землянику земляным валом снаружи обновлённой двери. Завидуя трубоподобным бурям, крот расщепил борозду, и как над небесами будет расщеплённая борода, не увлекаясь механизмами вброд, меховые энзимы разуплотняют множество маленьких лучезарных шурупов, нанизанных на спинной мозг. Где-то выеденные кролики продолжают протяжно ваять скелеты выделениями своих альвеол, мы разговариваем для тени, и борщ не удосужился взглянуть в стену чтобы уничтожить всё.

Lihoradka:

Все пульсирует, все ходит ходуном, обычная картинка мира застыла, словно это декорация, которую навязывают мироощущению столько лет подряд, иду по лесу, летят листья, еж искоса смотрит, мухи жужжат, они проснулись и порхают по лесному кладбищу поваленных деревьев, вокруг бутылки и мусор, только дятлы выстукивают СОС, с осени сосны на откосах сок березовый давали, из ран, и все равно что принцип понятий не сходится и неукладывается в реальность, что есть всего лишь неаккуратно смонтированный набор голлограм, но скоро они усовершенствуются и сделают нам то же, что и с Сириусом, с ними можно работать, но не очень, свои проблемы решить прежде другим помогать, пож звк цимбал голова дрыгалсь вразвал пошла земля и мутными реками выбило озеро ключ из воды, открой им те двери, что матрица в них стучит, водой размой все ее устои, застои неминуемы в деле с водой, ее не измерить, ее не оценить, ваши тары и массы — детский лепет по сравнению с биотоком, все переврнули и смысл извратили, или его нет или мы не там ищем, а где и как даже наркотики не скажут, что выросли на вербах в начале весны, паразиты сознания, отвлекают вселенную от привычных ритмов, космос скачет спиралью внутрь, вместо наоборот, это зашифровано в годовых коьцах каждого срубленного вами, варвары, дерева, это течет кровь ваших детей из под земли, это плавится ваше тело под светом нарывающего солнца, все предрешено, осталось три года, вперед вниз головой…

Аксолотль:

Восхитительные антропоморфные гифы, свет слоёной подставки и пикообразный февраль, расщеплённый виртуальной впадиной. Скоро в альвеолы нагрянет рассвет. Вы погрязли в справедливости грейпфрутов. Жидко-овсяные потуги инопланетных вилообразных горгулий остывают чёрными жгутами где-то за гранью мира. Грань такая толстая, что на ней можно мозаикой из ногтей выложить гуглоплекс, а может даже гуглоплекс в квадрате, а я перепрыгнул через неё, как через покосившийся забор на даче, полез так сказать воровать груши у антиподов, и разумеется анти-подовые поводки полопались о мою клешню, и другие боги сошли с них, и был среди них Ктулху, великий и ужасный… Грань тонка как искры из под копыт конькобежца.
Вы потрогали мой мир, геометрические галлюцинации приобрели лица с яркими признаками никогда не существовавшей нации, утонув в вязком воздухе иллюзорных диффузоров, что готовы к коронации ради позора венцом из живых инфузорий. Аномальный глаз втиснут в алюминиевый корсет, где гуглоплекс вязнет на зубах, горьковатым ебибайтом возникает решительная кольчатая нераспределённость. Бабочка. Вечный кайф.
Видь, видь меня, как я лошадь приму! Как приду я к дому, наполненный водой до конца, как сверю соседствующие покрышки с медным грошом, как вздумаю мебель посередине. Задумайтесь, кудлатые овчарки, чей лазерный прицел вмещает пыль и правду, когда переустановка катаклизмов выводит в субатомный уровень эмоциональную зависимость от пластиковой имитации чувств. Я не могу больше… И тогда Б_о_Г входит в лес… Ему надоел этот растворитель. Он выливает на землю остатки пепси, и вдыхает пахнущую хвоей гуашь… Стволы деревьев словно книжные полки… Заглавия, заглавия, за главия. За моей головой светящийся узел, он диктует круговороты комнат в кубике рубика который есть весь мир, это только плёнка, остальное вакуум.
Кругом вакуум… Пусто. Курсор отжат… Залипание клавиш. Залипание на залипании. Доставай залипатор, будем митотически делить пластилин.

воскресенье, 5 апреля 2009 г.

Lihoradka:

I have to go i feel enlighted… плыву по пространствам, с паспорта сорвана пелена опасных перевоплощений прошлых жизней, рухнули хитиновые страхи, сжали в каменный кулак тело и оно пузырем стало резиновым, разжэимая оковы глыбы, время растянулось эластичностью по венам жрущих артерий мозговых опарышей несчислимые полки проиграли под воду опустились, словно немцы на ледовом побоище, все пошло искрами на длинной выдержке световые полосы удлинились, вибрации в руках насторожились и пошло поехало, сок в березе не дошел до кроны, достигнув моего чреза он разорвал все границы видимости и теперь я лечу не двигаясь телом, что сидит и упорно жмет клавиги, забыв что где когда и каковы ставки в случае отказа вернуться, а это всегда бунт команды и неповиновение черни, это ноа-ноа и Гоген пляшет с темными шоколадками Милка из синец коровы, отфаршированной фарисеями и плебеями, боль и рука летит в ббесконечность, затем отказывают в атомных структурах, пустота, живот переполнен, воздух нагревается в энзимах субаллотропных игр слов и букв это никчемность в шкуре овцы, это семена растений, зашифрованных в белых точках на зеленом медальоне седечной чакры, это синий свет карт смеха, это открытие порта юсби на макушки, это свобода, кайф, решимость, отчаяние, походка в ночь, дым с бабочками, верхушка сосны, раскачивается на ветру, это длинные сны, что приходят в середине весны.

5.04.2009 по наущению интуиции всколыхнув созерцательный синдром приветствия и проникновения в суть до дна нисходя потоками плавного света внедрясь в …

Аксолотль:

Полупрозрачное население угловатой пятницы скользит по стенам гранёного стакана. Их диалог растёт, как хрустальная капуста. Мои глаза бояться рассвета, а руки делают. Помимо своей воли нажал на поршень зари, вязкими как кора дуба пальцами, и вместо предполагаемого жидкого единорога в альвеолах, я получил полыхающую синим пожаром цифру 11 на лбу. Барабанная дробь. Барабанная перепонка может не выдержать стона и скрежета зубовного. Сними ты эти турбины, и вынь грызунов из спины, на благо всех существ в этой вселенной!

Святой Барбитур приходит в маске голубого КамАЗа, тени его рук на стене, танец жертвенной белки в колесе перерождений, что подвешено к животу красного, рыгающего пламенем толстяка, того самого, с которым время идёт незаметно. Он принёс мозги и кувалду. Поэтому улитки в ужасе. Если ты расковыряешь свою раковину изнутри, обратно её уже никто не починит. Широк и клыкаст лик того, кто приносит блаженное спокойствие. С намерением бессонницы, я делаю пять шагов к свету, и в центре бетонной икринки начинается странное бурление, будто многокамерные тряпичные псы уже уловили гул несотворённого пенного мира, на гребне которого прибита моя доска, моя кленовая тоска, сиропом стекающая по каменным волнам… Волна лизнула кирпичные мачты, полипы и кораллы на балконе, шторы туго загипсованы, повсюду пепел: страх и ненависть в Помпеях. Каждое моё движение вызывает в памяти гордые картины былых эпох, сражение космонавта с экскаватором, крушение боевой мясорубке на орбите Плутона, каноническое разделение моржа на три части, посещение показательных миров спиралевидными гражданами…

Здоровенные кучи дерьма на полу, их шершавая поверхность дышит в такт сердцебиению, гулкое эхо в коридорах, фракталы по стенам. Дерьмо обрастает белой шерстью, у него появляются глаза, уши и когти. В глазах – треугольные зрачки, и в них светится злоба. Дерьмо превращается в котов, они шипят на меня, грозя порвать когтями струны мира. Эти коты – мои мысли, что изливаются из ушей. Они всегда оживают, невидимки… Вечность умирает в извилинах в ритме «жрисписри». Если остались только ошибки, кто же тогда я?

воскресенье, 12 апреля 2009 г.

Lihoradka:

Тот же самый вопрос день спустя, ответ — размазня, тело болтается на этой сферической аморфной опоре голубого света, руки не могут шевелиться, провал под землю, огонь тухнет, костер погас, жизни больше нет, только вокруг серебряный свет, продолговатые нити корней, песня века, какие-то три человека, все чего-то хотят, всем что-то нужно, они наваливаются дружно, а Я молчит, нет мыслей, ничего не надо длеать, только волны отходят, обнажая голое дно, все эти люди опутаны водорослями, им нет шанса светиться, они сухие морские звезды, у них песок в почках, у них у всех проблемы, расстройства и неудачи, а я тут-то причем, не мне выводить бесов из быков, не мне лечить их болезни, но это моя судьба и ее всегда не хочется принимать, не знаю кууда идти, зов луныиз хантымансийска, ее зубчатооговое лицо улыбнылось мне скача на небосклоне, оно проглотило все звезды, оставив глаза старику из облакотканных ветров, он кротко взглянул и все, сизо зябко холодно от земли, сквозь пальцы сочится комками, она ни на что не похожа, она часть меня, я ее атом, мы все одно и то же, зачем мы все забываем, зачем мы что-то начинаем, развиваем, стремимся, идем, есть пустьота и вечность, есть переплетения ума, но это замкнутый лабиринт оков, я начинаю отныне молчать, эта часть меня победила, наступит период ломки и агония болтуна завершиться, дальше — ничего.

Аксолотль:

Позоночно-шарнирное сгорание.

Шлак апокалипсиса вступил в сговор с трёхногим медным поваром, чьи гигантские анусы были оснащены тяжёлыми лучемётами, что орошали ространство очередями нестерпимо блистающих плазменных сгустков. В сумрачных уступах спорангий моего молниеносца кололосились ослиные уши, врезаясь скальпельными фракталами в гофрированную бумагу, из которой были вылеплены бесконечные стены кишечного лабиринта. Прохладное несогласие со смертельными вибриссами судьбы молчало в ножнах. Мой бегемотный взгляд эхом отражался от невидимых стен, кольцом замыкающих безнадёжность терапевтической степи, такой бескрайней, что я забываю все слова, и начинаю бессвязно лепетать, словно наевшийся тараканов младенец, когда я гляжу сквозь чемоданчики на зловеще-сладостную полуулыбку горизонта. Почва под ногами давно превратилась в стеклянную мозоль, митохондрии поют, и их голоса рвут последние нити, связывающие мои нейроны, переплетаясь в надрывном аэрозольном крещендо. Постепенно в моё сознание начинает входить обильно смазанный серотонином и разнообразными триптаминами Абсолют, оборванные мысли свисают с его вагонов, подрагивая в оргазмических конвульсиях. Я ступаю по священным руинам Цолькинбурга, распростёртых у входа в зияющую кроличью нору, которая воронкой вминается в мою грудную клетку. Я могу, словно фокусник, доставать за уши из собственного солнечного сплетения кроликов и ракеты.

Замаскированные брезентом и туманом, отверстия шахт пребывают в мертвенном спокойствии, и только изредка с невыносимой глубины доносятся осколки стонов и храпа. Там, под толщей оберегающей их земли, на самом дне шахт, нежатся погружённые в фармакологический сон киты, подвешенные на трубках капельниц и катетеров. Их кожа морщиниста и бледна, словно поганка, она никогда не ведала прикосновения воздуха или ткани – блаженные киты покоятся в тёплом желеобразном бульоне, слизистым, пахнущем плотью и полимерами. Души этих склизких эмбрионоподобных тварей висят в километре над землёй, объединяясь в единый осетроподобный организм, тянущий свою вязкую, грустную думу между жерновов бесконечности, и всё время глядящий куда-то вдаль. Пребывание в любой части тела этой эфирной рыбы доставляет странное неудобство, чувство, будто трилобиты насрали мне в мозг. Я бегу и оглядываюсь по сторонам, среди колонн поднимающегося из трещин в земле жёлтого тумана, кольчатый червь просит меня только об одном – чтобы я лишил его слуха, он будто бы шпионит за каждым из своих сегментов, шевеля бородой щупалец, обвивает мне шею тремя сопливыми кольцами, словно анаконда, мускулистый шланг начинает стягиваться и утолщаться, воздуха нехватает, я продолжаю затыкать его слуховые органы берушами, откуда я их только беру здесь? Мы глядимся в отражение на ржавой заводи, кольца разрубает хищная морда уткотунца, украшенная мотоциклетным рулём. Новогодний и отчаянный блеск на моих крыльях, синих, как слоновьи вены в стужу.

Я вспоминаю себя, когда я, словно нерождённый божок, спал в стиральной машине, свернувшись в узловатого прохвоста из междуноздрёвой сказки. На внутренней стороне коленок раскрывались бессмысленные глаза, они умели петь своими веками. Спидометры синиц в искорёженной лазури. Канализационная бездна, улыбчивый трубопровод, а где-то на дне спящая сталь… Угольный зрачок миньетирует блеск шарикоподшипниковых заглавий, наплечников солнечной амёбы. Как только автобус, найденный в левой ноздре решит, что время пришло, мир превратится в треугольник.

вторник, 12 мая 2009 г.

Lihoradka:

Отрыжка

Подчищая хвосты, перья теряю, хризантемным дымом бичеваний, остановлю тишину на полный желудок под полночным свечением замолвлю словечко за всех, кто задохнулся в этом дыму, на дому от своих переживаний, пережеваний и челюстномысленных толкований, от легких намеков и уколов минуты, от щекастых напоров и мытарских шоков, от клаустрохватки, от шизопотуг, от онкотерзаний и флюсозахватов, от дырок в душе и зубах, за заживление псевдоран, за вседушераздирающие крики в лапах антипитека, за графострудни и протоколеса, за звуки с улицы и соседних комнат, отказ от всего в том числе и ОТ. Могущественные бредни иссякают, настало время засухи и словопой течет нотами и картинами, в то время как слова посыпались исперещренными изощренными листьями заросшей лысины от чудесной панацеи из Тибета, пакета, ловли рыбы на берегу лени, берегу колени, берегу зубы, а меня они не уберегут, потому что другая ипостась, другие заявленья, столь плавно вознесясь больнее падать, высота чревата повтореньями и подозреньями на нечистоплотность, на грязь в изреченьях, непостоянство в увлеченьях, тягу к философии или эзотерике, эпигонство — мое любимое новое слово, звучание потрясающее, а смысл точно в цель, почему одно слово надо объяснять еще тысячью другой?
Шевеление жалости и вытья — это признак роста чеснока, его цветенья в частности, время такое, секунда такая, объявите слегка порядок истины наоборот задолжали ы все в рот, наскучило начинание неосознанное и продолжение придумок, затараторили все шумно, а кто вас разберет, держать темп и двигаться дальше несмотря на ветр невзгод, за годом год и все точно так же, смысл ждать, если не знаешь чего? Силы иссякли, надежда в прошлом, томленье в полупространстве повисло кверхногами обернувшись само против себя, не затронув головы междуметье,темнота темени, темень темы…

31/05

Если рассказывать, как все это происходит, то не хватит здравого ума это осознать, тем более он еще глаголет через мои руки, глаза, пальцы, буквы медленно плывут в осознании, как прерасно быть в нескольких местах одновременно, чувствовать, как от тебя чего-то хотят ради их же самих и молчать, когда безумно хочется кричать все, что ты видишь и понимаешь и не дано видеть и слышать и чувствовать окружающим, хочется настроить всех на одну волну, объединить, улететь туда всем вместе, а слышны только упреки и просьбы заткнуться, ибо не готовы бренные тела соизмериться с космической силой, что увлекает то вверх, то вниз, то так, то эдак, потом слетаются готовые испить кровушки голубой энергетики, отбиваясь падут все воины в поле, что были на что-то горазд, все молодцы и молодухи, от медовухи полегли в пьяные сны, хмельные их глаза залипли и видят навеянные их Я нечистым сны, не в силах проснуться никто, только полчища татаромоголов с накладными глазами крадут последних повстанцев, уводя их в зыбкий туман, водят кругами, уши тяжелеют от макарон, коими они утомляют чистых людей, уводя все дальше и дальше в лес намереваясь сотворить свои нехитрые помыслы, развеиваются, коли спеть им смешные частушки, что не в рот ни в нос, ни в пизду ни в хуй, и чем больше матов священных мантрических звуков славян тем больше они злы, но слабы, бессильны их потуги, отбиваться на исходе сил становится автоматически приятно и возлежа на земле чувствуешь любовь без оков, без тел, как того изначально хотел нечистый дух, а взглядом, умирая каждый седьмой круг ада, радуешься, что еще можешь воскреснуть в райских кустах, хранимый двумя ангелами хранителями, держащими в руках манифесты космоса, где сказано, что все мы андрогины, поклонители и поклонительницы богини-вагини, отрицательницы членов и яиц, ибо из них же и была создана, вырезана из их отсутсвия, окропимая кровью из простоты, что находится только у мужчин, женщины, то же странные старые создания, позабывшие о своей миссии сопротивления и всеотпущения, наущения стихами, что стихают под водой, когда дыхание окончено и только черный силуэт навис над телом, что плывет измученное и опозоренное, проданное на растерзание, расхищенное и разбитое на кусочки по всему полю, всеми мертвыми и живыми отвергнутое и преданное бесхозной могиле с завядшими цветами, с надписью «довыебывались», там танцует цыганское дитя и стоит котел, там лежат перстни в грязи и пепле, там творятся чудеса, только тело бездыханное плывет под зеленым илом — то принцесс Лохнесса идет к королю Ктулху выяснять как жить дальше людям на земле, пока те трубят и вопят, орут и стучат, пока они ждут своей участи неожиданной неготовые сознавать где и в каком месте они спят. Выныривая замечаешь, что одежду продали на поток, ибо это как и деньги не нужно, выплывая огибаешь крючок, рыбаки ушли на восток, а там побоище произошло они не заметили как сожгли их кров, убили детей, а жен увели в рабство, оклеймили и на цепь посадили словно собак, женили на немытых чертях с комотью на челах, увлеклись мифическим сомом и пропустили мимо себя, дамбы, камни, все нипочем, плывет мое тело, безумное, радостное и спокойное, ведь все миновало, все позади, чтобы занять мысли онанирйте, но это бездумная дрочва, так что лучше медитация на дрочву и солнце даже улыбнется, когда затихнут последние мысли и музыка балалаек, умолкнут медведи, тамбовские волки, только курится еле-теплый костер на горе, там творятся чудеса и каждый раз засыпая в той братской могиле воинов, ветер меняет положение вещей, только кто-то в кустах все время повторяет злорадостным голосом, что скоро ночь и тогда непревозмочь очередную орду, тем более уже 6ые сутки без сна, силы на исходе, но в спине до сих пор играет варган, предупреждая когда надо оглянуться, если кто-то готов прыгнуть сзади на спину, атаковать своей мертвой неорганической силой, что материализовалась на упавшие пни и рисунки павшей листвы, брести по лесу сумеречному и дремучему, тоже хочется дремать, ведь научены все те, уто решил покинуть мир, голый, босый, но радостный, без желаний, и возвращение возможно, когда уже не ждал, остроил шалаш, притих и смотрел на закат, затхлый смрад приходил все ближе и ближе — миллионы загнивших душ и никакой душ не мог очистить их от грязи миллионов лет ужасной жизни, сколько не молись, все тщетно, принять и вернуться в этот мир еще тяжелее чем от него бежать, уплыть и улететь, зачем? А чтобы продолжать говорить вам весь этот бред и плавить нашео главного врага, встроенный мозг, что правит миром и плохими поступками эго-я, должно пропасть, при упоминании этой последней буквы алфавита следует присесть 3 раза, но можно и упоминать, коль хватит сил сделать упражнение. Походкой силы от бедра в образе мужчины легко проскользнуть сквозь любые кордоны, легче умереть, но тяжелее быть оставленным жить мертвым, утопившийся второй раз не утонет, но купаться будет вечно в соплях слюнях и говне, ибо чистота то для лживых притворяйлов, которые в нее еще верят, из грязи в князи выбиться в наш век очень просто — религия, имя которой человек, обращающий все в пыль, потому что ничего более нет, стремимся вовнутрь, в черную дыру самоосознания сквозь мириады слов и вещей, едем куда хотим и учимся чему дадут у каждого и каждой, любым доступным образом, хоть словом привет. Если нет зеркала посмотри на рядом стоящего ничего не изменится, ровным счетом только нужжно глаза медовухой промыть, горло воспламенить огнем и идти орать на весь мир, только так мы научимся молчать, голос потеряв и услышав ор своих мыслей сможем понять что такое голова и эгоизм, что тело готово бить об камни, страдать, исцеляясь само от себя. Так станет ничего не нужно и так придет свобода. Кому что не ясно советую читать молитву: во имя овса, сена и свиного уха, алюминь, бить себя алюминиевой ложкой по лбу и смеяться с глупости, прозревание не за горами, семена подсолнухов поспевают на наших полях, еднаймося браття,всего мира, иже и сестры, мы с вами на то и рождены, чтобы умереть в любую секунду и нет часу, годины, чтобы предаваться гордыне, вот что за манифест был у ангелов в руках. Вернувшись мы понимаем, что жили все вместе, а умираем одни и некому держать на руках или за руку, кроме земли, огня, воды и ветра, что немы и восхительны, когда спишь и можешь перемещаться куда угодно, лишь только пожелав. На то даны нам сказки, чтоб их читать и становиться детьми, чувствовать мир от а до Ю, потому что последнюю букву из алфавита человечьего Юзыка официально объювлюю стертуЮ!!!! АЛЮМИНЬ! Кетсалькоатлю и прочей конторе богодельной привет, называй горшок как хочешь, ибо он им будет несмотрЮ ни на что!!!

Аксолотль:

Велосипедисты катались вокруг священного Лингама, лавируя между мерцающими под светом коренных прожекторов кострами, я жевал остающиеся за ними шлейфы, сидя на поверженном аллюминиевом теле гигантского карлика, который даже в своей металлической, полированной коме тянулся рукой к лингаму и медленно полз к нему по холодному мрамору, вместе с ругающимися жуками-оленями, через каждые 8 шагов переворачивающимися на спину, чтобы вращать лапками в воздухе и выписывать восьмёрки. Мне казалось, что велосипедисты за мной следят, хотя я для них был должно быть такой же нереальной тенью, как и они для меня. Мышка пробежала, хвостиком махнула, и снесла дедушке яичко. Мушка пролетела, крылышками помахала, мир стал временно плоским, как блин, и муха ползала по нему, откладывая личинки и атомные грибы. Грибы прятались под колпачками культуры, размножаясь спорами и дебатами. Амёбы несли меня в заполненный людьми огромный часовой механизм, подсвеченный ультрафиолетом.
Чувствуя взгляд видеокамер, которых здесь видимо-невидимо, я становлюсь невидимкой и засыпаю на красном диване у входа. Тело тонет в диване, сливаясь с ним, а я сам разливаюсь по шестерёнкам огромного механизма. Большая часть их не замечает меня, некоторые смотрят с укором… Их скрежет гипнотизирует. Монотонный треск воды вытягивает мои органы восприятия в длинные колбаски, и где-то на грани пустоты я замечаю некий хуй, всезнающий и спокойный, пронзающий вселенную. Голубые пузыри пустотных энергий втягивают меня, и я становлюсь хуем. Я — хуй, и все кто глядел на меня будут петь во мне.

Lihoradka:

Вечный диалог двух слепцов обыденной реальности, двух переключателей клавиатуры временных потоков волнообразующих складногармоничных перинатальных кластеродиодов. Мы пульты в божьих руках, что многомиллиоными светолучезарными нитями пронзают всех сквозь макушки, мы всего лишь звукомеханистические, атомарноматериалистичные, энергопротонистические структурки, его ногти, если так можно назвать то, что есть. Слова называют, они передают суть, их можно крутить против часовой стрелки, негативя изначальный смысл, заворачивать в спираль ради бесконечных рассуждений, можно пустить обратно по часовой стрелке и заявить о пространственновременной составляющей слова и бытия(ведь это тоже слово), опозитивить, озаряя правдивость, но что, если под ними пустота и мы только цепляемся за это наслоение пыли, названного нами в этой бесконечной гонке «СМЫСЛОМ». Если выбор есть только у рабов, признать или не признать то, что уже есть, тогда мы, осознанносломанные микросхемы космического нитепротяженного, пустотного, но насыщенного ничем пространства откалываемся, отрезаемся от гниющей пуповины, сосущей из нас свою же живительную энергию по кругу, от колбы, что вобрала в себя себя, оставляем хвост опыта, требуемый от нас, рудимент, столь необходимый ради честного обмена и выпадаем из подвешенного зависимого состояния в ничто, в эту темень, где отсутствуют все формы, потому что они там сплавлены воедино и можно играть с любой, в эту тишину, которая содержит в себе все возможные звуки мира, в этот успокоенный застывший хаос.

Аксолотль:

Отражение вертикальной колбасы
Согнуто пополам
Или расплющено в шарик
Или даже люк под ногами
Прямоходящих проэкций.
Мне кажется,
Они плывут
На том же параходе
Хотя бы дышат
Дымом из одной трубы,
Или из трубки
В ящике письменного стола.
Эту трубку курит
Их автор — капитан корабля
«Голый зад».
Я сижу и курю людей
Мухи слетелись
На анатомический запах
Потому что запах бессмертен,
А анатомия — увы, нет.

Lihoradka:

Ярлык на ярлыке, шаблону — шаблон, бирка в бирке,
Все мы помечены и подвешены в магазине пространства,
Нас готовы купить и сожрать демоны или полубоги,
Развевающихся, неосознанных, остановившихся в потоке
Извечного поиска причины всех причин, что не носит масок, личин,
Это квадратный корень из П, самой абстрактной из всех величин.
Структурировать или описывать — это вить веревку, укреплять
Свою связь с этим ценником души, все нужно подтверждать,
Даже собственную продажность… Или лучше плыть по течению
Без остановок, что столь чреваты последствиями? Отдавшись велению
Ветра, ощущая землю под Ногами, давясь Водой, но с Огнем внутри?
Осознав, что этого нет мы стоим на месте в раздумье, как так?!
Плывешь по иллюзии, стоишь все там же, на растерзаньи,
А как иначе быть — вот в чем задание, сложнейшее для осознанья…
Тем временем не успеешь обернуться, как на шее — цена,
Вокруг тебя ходят торгуются, а дорога одна, вон течет свозь тебя,
Хочешь сорвись и плыви еще миллион тысяч лет…
А хочешь впервые ничего не хотеть?

Аксолотль:

когда два онаниста
(конечно в ментальном смысле)
играют в лапту пророчеств
они как обычно дрочат
с такими прекрасными лицами
как будто кончают в истину….»

Можно ли из Лолиты сделать процессор?

На химических белых столбах, бурдозящих черствым конгломератом каньоны и скалы позвоночника вырелись старушки завёрнутые, словно спиральные галактики из белка. Где-то глубоко внизу кукарекало небо, взрезанное рассветом. Облака расступились, словно жировые ткани под скальпелем, будто приглашая меня к акту сапрофитной, богохульной некрофилии. Я застыл, словно отбойный молоток, притаившийся в засаде, сидя в маленькой комнатке, такой же небоскрёбной и космоёбственной, как раздавленное конусом тектонической плиты гнездо орла. Эта комнатка находилась где-то между моими позвонками, когда я плавился в онанистическом бреду, что впрыскивал в мою подкорку подсвеченные оранжевым видения незрелой мякоти, сплетённой в замкнутые на самих себе фракталы псевдопедофилии. Видения кромсали ткань уготованного мне сюжета, растаскивая ползунки в моих диалоговых окнах к бесконечным, умопомрачительным и случайным цепям. Юная школьница, насилуемая щупальцами глубоководного кальмара, свёрнутая в ленту Мёбиуса. Я чувствовал себя так, будто бы собираюсь родить техноакулу, кибернетический агрегат по прополке мыслящей биомассы.

Передозировка опасных галлюциногенов со временем приводит к выпадению кристаллов педофилии на внутренней стороне сознания, которые своими острыми, неровными гранями прорезают барьер между двумя пузырями с концентрированной пустотой. Всё моё существо в доли секунды сжимается до размеров демона Максвелла, сидящего на моей же груди с пробкой, тщетно пытаясь закрыть дырку, сквозь которую моя грудная клетка наполняется густым серым трезвоном. Нерешительность материи прекрасно компенсируется чёрно-синим гиганским влагалищем, которое со звуком «чпок» засасывает в нас себя, навеки останавливая время.

Я играю на вселенской гармони, где-то в рудно-сибирских частотах вдруг отзывается неожиданное пятно – я прикасаюсь галактическим клювом к темени своего свёрнутого тела, и на бесконечное мгновение человек и Вселенная застывают в радиоактивном поцелуе. Именно так я заражаю их организмы мутациями и совершаю эволюционные кары. Существа с тентаклями, гипертрофированные восьмимошонки размеров с медведя, расстилающиеся на несколько метров хитросплетениями разветвлённых пенисов, заполонили горы. Человек никогда не нуждается в повторном ударе клюва Готической Утки – рано или поздно в его руках появится бубен. Теперь они строят Вавилонскую башню для вавилонских баньши. За исключением того, то у них всего одна ноздря, они являют собою точные копии набоковской Лолиты, только слегка подпорченные гниением, долгим лежанием в криогенных камерах, и нашпигованные проводами. У них всех есть USB – разъёмы. Соединённые в огромную сеть своими проводами, они лежат в галлюциногенных коридорах, пульсируя синим свечением. Вся сеть – гигантский компьютер, гоняющий Абсолют по замкнутому кругу из нимфеточных процессоров. В глубине сей устремлённой в сердце Бога шахты вращается бесконечномерная конструкция, в гранях которой отражаются насекомоподобные трубчатые тела, изгибающиеся как святилище термитов.

Бушующий океан недифференцированной, совокупляющейся сама с собой плоти разрастается прямо в бассейнах моего мышления, это напоминает бензин, вспыхнувший на ничего неподозревающей коже, в галлюцинациях некоторые видят ползучие ожоги, наделённые собственной сущностью, невыносимо абсурдной и жестокой.

Изломанный гуталиновый призрак, кочующий по ванным с серной кислотой, тяжёлый сладкий запах в биореакторе. Массовые убийства подобны песку – они утекают сквозь пальцы. Вместе с плотью и костями, оставляя лишь концептуальный каркас ладони. Некоторые пускаются в канареечные уверения, мажут батарейки салом, и вешаются на рождественских гирляндах, как разноцветные новогодние шары. Утка таких не любит. Есть ещё и те, кто прячется в улитках, утоляя безразмерную потребность головы к росту и линьке. В любом случае плоть становится если не готовым распуститься бутоном, то плотиной с бобрами. Вместо букета мне подарили лом.

среда, 21 октября 2009 г.

Lihoradka:

Прыгая по волнам ритма тону в океане букв, отрекаюсь от смысла, пеленаюсь в свет, легко отрываюсь ввысь, в застенках ума мучима отчимом-разумом, что не есть родным отцом души, тело ноет и стонет, жалуется мозг, сплетаясь в целое все части-фрагменты плавятся под жаром приятия, это яд ради исцеления, он разрушает привычную структуру, скорость замедляется, барабанная дробь нарастает, дрожь колотит клетки, тесто раскатывают по противню, противно, но против оно, не пойдет ни он ни она, перемена направления, прощание, прощение, структура шифра, двуслойные зеркала отвлечения раздумий, приплясывание на месте пока определяется направление в электронном гпрс навигаторе, которому отданы все полномочия управления жизнью, смотрю как появляются буквы на белом экране передо мной и странно так, неужели это мысли, они приходят в голову как и как они буква за буквою оказываются тут, попадая уже из моей головы в чью-то другую, это нематериально, но оно есть… Как описывают то, что нельзя описать, наверное словом «нельзя», «нет». Так что отрицание — это признание иной природы чем наличие привычного, кавычки или зацепки для пригвождения на карете из дымного праха селедкообразных чесаний, бредомолочные связи характерны для негоциантов, одетых в черное, игры в гангрену или святозачахлые розы, все ищет, всех ищут — запросы потребленных паромщикоы, из их ртов текут реки болтиков, винтиков, меновая ценность их духовного развития определяется блесков самоцветов в рудниках гномов, фантазии идиллических лодок, на которых можно было перевозить ради обогащения весел, даже не их самих, это альтруизм, это сельское хозяйство просторой ума, плодородная почва событий увлекает в окультуривание среды, зиждется на этом подтекст монотонной тоски по Эдему, укол в вену, еще раз и еще один кубик, Рубик спит в гробу, оббитом бархатным голосом кота с улыбкой до ушей, Гуинплен, расправа во время переправы, паромщики задумались, а где же застава Екатерины Второй, где губернское чудовище, сортирующее шкуры своих жертв в соответствии с цветом, где сом-мутант, сплюснутый как камбала, где различие видов, если все смешалось и так органично глядит Китайский император и его тысячная армия глиняных воинов в глаза Змея Горыныча, вопрошающие вас о смысле греческой философии с плоскости серебрянной монеты Бразилии в тот момент, когда она летит в воздухе вверх, подброшенная украинским подростком, дабы получить ответ на свой вопрос, что, где, когда? Сова встрепенулась и улетела в лес, освещать желтыми фонарями индийский праздник Дивапали, а в это время в джунглях Амозонки пели попугаи, и не знали, ох, они не знали и были блаженны, прямо как те младенцы сиамские близнецы, что вылазили в это же время из лона матери, еще тогда, когда ее самой не было и ее мать ковырялась в огороде, сажая огурцы, в это время представляя себе как сложится ее дальнейшая судьба, у которой отсутствуют ноги и катится она колобком от человека к человеку, пока не упадет сосулькой в череп и не наполнит его водой, расстаяв от тепла мыслительной деятельности, пока не промоет ему все внутри и тода вода потечет из глаз и очистятся они перед лицом смерти в светлосером хитоне, перед тем как горничная застелет постель шелком пепельного цвета кому-то костер на берегу Ганги, какой-то генерал будет сидеть в кресле из ротанга на Маями и курить сиагары, ведь он вернулся с войны, он прошел Ирак и Афган, а в душе он мелок и загнан и не приносит ему кайфа этот сизый дым, что клубится, приобретая форму огромной тени, тянущей к нему руки, словно к любимому, которого не было сего три минуты, вот он явился из-за угла, как долго я тебя ждала, пчела села на яркий мягкий и ласковый цветок, сосет хоботком из него последний нектар, на дворе осень, это последние соки, это последние муки разродившейся суки, ей лишь бы немного требухи найти под прилавком мясника, лишь немного еды, чтобы насытить свое пузо в ресторане быстрого обслуживания мечутся люди, их желудки спазмолитически бьются, машины где-то в Рио столкнулись — 5 жертв, как много всего в мире происходит в один момент, пожалуй остановлюсь на волне одинокой свирели где-то в горах, на пении монахов и журчании чистого ручья, представлю себе сталактиты в пещерах, синее-синее небо и холодное блестящее солнце, бьющее золотой стрелой мне в глаз, в комнате серо и уныло, пахнет сном, а где-то далеко посыпались мелкие камни со склона, щелкая друг об друга зубцами в огромных часах, они остановились, наростают темпы, авария на электростанции, следующий аккорд и сверкают алмазы в руках торговца, это фокусник, иллюзионист, он дразнит и гипнотизирует, в его глазах уже искры, в них танцуют девы крутобедрые, его голос завораживает, с хрипотой, его кожа темнеет, он черен как смоль, за спиной еще трое таких же, они умножаются в математической прогрессии, и исчезают, стоит только сместить глаза к кончику носа, дыхание, Прана, Атма, задержка, отпускаюи снова по новой, его разобрал смех на части темноты, только искры вспышки в темноте наряду со звуком, идем дальше, где-то ночь и звезды скачут в танце симолов, из ковша течет вода, переливаясь радугой над водопадом Ниагары, снега Килиманджаро или кирпичи на Мьянме, поселок Солнечное где угодно или улица Ленина, люди, суетятся кричат, это клиника скорой помощи для тела, пульс оборвался, туннель, туземцы ходят по кругу, душа выходит из костра, устремляясь ввысь обратно к звездам, вылазить из одного места в другое через слова, накручивая ритм по спирали, скрижали, которые никому нельзя давать прочесть, а этот шут вытаскивае их из рукава и поджигает, смеясь с пеной у рта, умолкая, растворяясь в пространстве, передо мной только черные плоские клавиши с белыми буквами на них, если бы мы воспринимали все не как словоформы, а прочувствовали каждую букву, наслаждаясь каждым А в слове красота, провибрировали Р, протянули С, захлебнулись в пространстве о, наверное на то песни намного больше западают в душу, нежели проза….

Аксолотль:

исправляем поворотом крана против абстрактного направления, что привязано к часовой стрелки красными нитками, что были обменены на кости их предков шведским антропологам, в кои-то веки забывшись они вышивали рвзноцветными нитками не только абстракции, но и воздух, в пространстве летали крестики и глади, так у христиан родилась идея кладбищ…

Сначала у христиан родилась идея кладбищ, потом и сами кладбища — сухие, коричневые восьмиугольники, поросшие бородой из корней деревьев, а после родились кладбищенские обитатели. Это была неотения наоборот — организм, покинутый основной частью энергии, способый лишь на ритмичное бессмысленное движение вокруг гнойной оси, которая как струна пронзает стонущие в непомерных граблях грехопадения физрастворы, этот помеченный фекальным принтером организм надувается, чтобы разойтись по швам, выпустив наружу сотни личинок, таких же безжизненных, как и он сам. Воспроизводство кадавров, словно скользкий экспресс некрофилической бодрости, пронзило века. Нужно ли упоминать о том, что все они вышивают ноликом?

Кстати о вышивке ноликом. Вчера некому пионеру, первопроходцу всего необъятного пространства этой черной дыры, кладбищенскому вору, разрыхрытелю могил с их гнилостными обитателями, по воле случае случая довелось заметить в поле своего зрения нолик, что выплыл на задворках его репутации, настойчиво трезвоня всеми цветами радуги о том, что все это лишь отголоски его давно умершей совести, ради которой он и затеял весь этот поход, ведь он был свято уверен, что закопал ее под одним из этих унылых крестов во время одного старого старого трипа, имевшего место на этом зловонном болоте. Как он там оказался, в тот раз и в этот неважно, главное — то, что он утратил и пытался вернуть себе вновь. Нолики неуиолимо трещали в ушах заставляя спазмолитически дергаться его веки, уши, губы и руки, но особенно не давали ему покоя мысли, которые стекались в его голову, словно души мертвецов, спрятавшихся всего в метре под землей.

Протянув руку, словно шланг противогаза в узком окошке грузового лифта, пионер (да такой пионер, в красном галстуке и с пелоткой на голове) схватил ланцетовидную поросль на центральной кочке в болоте, и медленно стащил с него зелёную кожу. Под зелёной кожей у болота оказался слой бежево-голубого тумана, густого как слизь. По слизи прошлись гребни концентрических волн, и когда генитальные свёрла в его висках снова запели, он узрел поднявшуюся на поверхность со звуком «Чпок» аморфную андрогинную амфибию, увешанную ожирельями моллюсков. Разглядев лицо этого пребывающего в вечном эмбриональном кручении существа, он ощетинился вертикальными белыми полосками, выступающими на 12 сантиметров вперёд — у титанической саламандры было его лицо, словно вышитое крестиками, ноликами и косинусами из П на мешочках с голограммами.

Вся эта дихотомическая ситуация попахивала смеслью оливково-мускусным запахом с приторным привкусом этила, вышедшого сквозь его височные поры вместе с потом. Он небрежно сряхнул с себя флюорицирующие капельки, втянул в подреберье белые переливающиеся фторнокислыми вспышками полосочки, символизировавшие негодование на столь необычные предпосылки ума и продолжил копать как ни в чем не бывало, он, знаете ли, был смелым малым, готовым абстрагироваться от всех пяти чувств своего существа, ведь он знал насколько все это субъективно, особенно если учитывать, что он снова попал в свой застарелый трип и может попасться еще что похуже этой амфибии.

Гениально-глотательные свёрла всё сильнее намекали, предметы ощетинились смыслом. Радужной, неприступной революцией возносился над чертополохом чертог чертей, червивых, словно предрассветная галька, застрявшая в порах. Рыба из семейства хордовых, захороненная под деревом, на котором днём и ночью кот учёный ходит по цепям реинкарнаций, и каждый раз, когда кот ходит налево он рассказывает сказки, а ещё он варит малиновое варенье, и крестиком вышивать умеет. А во сне кот Матроскин, натянув на уши свою вышитую крестиком шапочку, грезит о хождении по бесконечной, центробежной восьмёрке, мнёт ницшеанские вивверовые сиськи, покрытые чёрным прополисом, горьким, как корни куста познания. Горькие и кислые, вишнёвые кусты познания готовы прорасти в гайморовых пазухах. Сны срастаются в огромный мицелий, улыбающийся в прокажённом коконе. Рыба, такая осетровая рыба в гниющих хрустальных украшениях. Я поднимаю тебя синим некромантским пламенем, чтобы препарировать тебя, и вкусить твоей жертвенной плоти. Отныне наши мозги будут сшиты в единое целое.

Пионер, конечно же такого допустить не мог, единое целое с какой-то гнилой рыбешкой?! Он же тут днем и ночью слушает сказки всех этих котов ученых с чеширскими улюыбками гуинплена, отворачивается от видений искаженного ума, плавающих вдоль и поперек его души, искушается сокровищами, найденными у мертвецов и все ради одного-единственного чувства, которое предположительно будет его путеводителем в жизни, не отвлекаться, сказал он себе и продолжил работу. Он уже был в яме глубиной в штольню.

А на дне этой штольни, как водится, притаилась зубастая пизда, покрытая чёрно-синим мехом. Пионер поприветствовал её, как старую знакомую, и протянул ей свои пионерские тентакли. От прикосновения к её ледяному спокойствию, он превратился в обкислоченное зубастое щячло, нанизанное на восьмиугольные протонные стержни. Собрав по космосу отрывки всех собственных частот, словно квантовый ёжик с фасеточными глазами, он гнул мягкий молот фаллической стремительности, во весь голос крича «Я люблю небо! Я люблю небо!». Когда крылья, больше похожие на бородатые плавники, соприкоснулись за спиной, он окончательно рухнул в каннибальное чистилище куниллингуса, утонув в бинауральных биениях, выпустив из рук потрёпанный осцилограф. Звёзды водили хоровод вокруг звязей, откладывающих яйца во рты зелёных человечков в гномских колпаках. Как соединить +бесконечность и -бесконечность?

Да так, чтобы это было высокоморальное психотронное онтогенетическое и главное эффективное оружие против невежественных импульсов искаженного сознания? Ох уж эти ученые, чертыхнулся пионер. Он рамеренно вдыхал и выдыхал светящийся мелкими вспышками кристальночистый ыоздух, в котором летами, кружась снежинки из фенилбарбитуратов, а моей бабушке такие штуки когда-то врач прописывал, она их хранила в таком зеленом пузырьке на верхнев полке изъеденного червями буфета на кухне. Да, да, сердце забилось радостнее и увереннее, новые силы наполнили его пластилиновое тело, новые звуки послышались за левым ухом, возрастая своим нулевым звучанием, он попытался поднять руки от чего-то тяжелого, но невидимого под ним, руки словно закостеневшие и окаменевшие не чувствовались, он напрягся, представив себе, что если он этого сейчас не совершит, то снова начнется этот хаотический круговорот слов и картинок и тогда ему опять придется совершать это нечеловеческое усилие, что так легко выполняется в привычном мире, а не на глубине днища хрустальной бутылочки, изготовленной на какой-то чешской фабрике 60 лет тому назад. Кто говорит?! Пионер прищурил глаза, увидев перед собой как черные веки закрывают кругозор, потом выпучил их, все стало видно и руки попали в расплывающееся пространство, он стал различать свои ноги, что дергались подобно голлограми или снежку и полоскам в телевизоре, но главное, что он управлял шевелением и ощущением своего тела, он ущипнул себя за мочку уха и засмеялся, сотрясая нечто вокруг себя. Он продолжать дышать в ритме 4-16-8 и изучать окружение. Слева стоят огромный витиеватый кованый крест, видимо из стали, на нем была табличка «Первичная совесть», а справа огромный ноль-портал, исторгавший яркий зелено-розовый свет. Перед ним была табличка, он ухватился за нее руками, которые начали опускаться от бессилия выбрать куда пойти. Так, повиснув на ней он снова был вынужден погрузиться в хаос, потому что буквы на ее деревянной поверхности стали скакать хаотично, приобретая разнообразные шрифты и как он заметил, наблюдая за этим странным явлением, буквы меняли не только скорость и окраску, но и написание, однако он ясно знал, что они все те же, просто из разных алфавитов, волосы встали на нем дыбом, когда он осознал, что тут не только человеческий алфавит. И началось…

Всё началось гораздо раньше — когда я создал небо и землю. Эфирная тряска обещала трёхслойную аллюминиевую жердь эвкалипту, застывшему в вертикальном предвкушении нейрологического града на головы всех, кто смотрит из зада. Архивные блески утоляли гладкостью костяного инжира, я почти не касаясь лечу над лесом из гортаней в безумном и холодном экстазе. Эдиповы откровения — по сути есть проволока на катушке электромагнита, приводящего меня в движение. Какого ещё меня? Жидко-кристаллический человек с огранкой пускается впляс. Астральные выскочки на турбинах кастрируют пиратов при помощи астролябии. Это такая кармическая шутка.

Это как задать вопрос джинну, вместо того чтобы повелевать ему исполнить свои ничтожные желаньица и он, перекрутив их нанотехнологиями, поместил на какой-нибудь форум, где бы их высмеяли и заточили в наказание в его лампу, которую был он отнес в детдом для умственноотсталых детей и тем самым открыв новое место аномальных паломничеств параноидальнобредовых наркоманов, преклонненых перед всемогущими даунами, руководствующихся силой газа из твоей метафизической жопы. Игра случая.

Lihoradka:

Брухврудня! Маммипункар рогрма давыходу, заремить чакыз, нертищ повситон круми эчол. Проют щагывать умаром. Загфитана лорыдь, помитенки варути хоходартам непотис лолиске гоговаты. Иэрвать ы лозромить. Кетерва пуфошимом валогос удовычаг шомос зовать юцых. Созоровом хахать варусть ы говуйх митьяж говуйх! Хзыма рдись щокораз брымсь укоросми выра ловисоф зоромэ юбя. Эсходым васувыть мишою чартысат студнетка. Быбыдюк незавами курнечака увызыцать варают шомос. Брухврудня! Авадокнить паражэц доватим сгошовап цыстакил зоровать зовысть выркасит. Щоялость козорич вентакак холомисться, уктишофистик гонтовасться, родоунпри мизайировасться. Кравензы цикутор шововнака укюмисвка ороми евару. Пошоцать зовары куцитьсаговата долозна шомос. Ыэтиз роуистьшорк невастька часабогуй завежэкурко наечнасться закорвачиться ухахациться роном снигару разомакантыкавай говарамти зовенрокса рдись. Варажка симтар зарподук опанку смихкунта допроспук. Двеникаламиу митькенка вара щекамиться? Вошость пошость квюмисть. Иментка выражанта ых швакурть. Мисчу лолорать минукгер.

……

Мне хочется застыть и превратиться в камень, так хотя бы будет честно по отношению к недвижимости души, я не буду перемещаться туда-сюда, бегая по несущественным делам, занимаясь тем, что не имеет смысла. Лежишь где положат, находишься в руках тех, кто тебя сам взял, тебя носят на шее, потому что сами того пожелали, потом во время купания вода тебя срывает с шеи владельца и ты опускаешься на дно, тысячи лет смотришь, как вокруг плавают рыбы, играют в догонялки, пожирают друг друга, откладывают на тебе икру и вот уже новые поколения рыб проплывают мимо тебя, ты видишь, как над водой проплывает солнце и луна, пуская лучи по твоей поверхности, в это время течение уносит тебя от того места, куда ты упал изначально и каждый раз ты на новом участке русла реки, сколько тысяч речных улиток проползло по тебе, сколько миллионов невидимых водорослей обласкали тебя прикосновением? Рано или поздно тебя выбивает на берег, облизываемый языком многочисленных волн прибоя, ты перекатываешься с боку на бок, подпрыгивая и вновь опускаясь на шершавый песок и своих собратьев-камней, у каждого своя история, как и у песчинок этой реки, как и у этого улыбчивого незнакомца, который вытаскивает тебя из твоего уютного дома-дна. И вот ты ощущаешь тепло его руки, его дыхание и взгляд, прикованный к тебе. Он поднес тебя на уровне лица и разглядывает, а ты смотришь на него, молча, воспринимая одновременно мягкость его тела, температуру воздуха, легкий ветерок, который подсушивает тебя и одевает в пятнистую окраску остатков воды и сухости твоей собственной окраски, солнце, которое ты уже можешь видеть, и шелест деревьев на берегу, и крик чайки. Ты меня узнаешь, спрашивает он? Что тут сказать в ответ, что под лежачий камень даже вода не течет, как бы не так, если ты столь мал, что не можешь препятствовать ничему и поддаешься в случае воздействия окружающих явлений. Ты меня узнаешь? Настойчиво спрашивает он, перекидывая тебя из ладошки в ладошку, ты слышишь его заливистый громкий смех и продолжаешь подниматься и опускаться в воздухе. Не только говорить камням не нужно, но и думать тоже, а зачем? А я тебя — да, продолжает он. Ты — камень из моих снов, и к тому же я знаю, что ты принял меня за мужчину, но почувствуй меня, я — девушка, и это мое воображение тебя рисовало несколько тысяч лет назад, ты камень и не умеешь различать, как не умеешь думать и говорить, но я верю, что у тебя есть душа, я это чувствую, как ты чувствуешь меня. Вдруг она замолчала, сжав камень в кулаке. Потом продолжила, наверное я совсем сумасшедшая, если верю в подобные вещи, ведь мне кажется, что это уже было и я сама хотела превратиться в камень, интересно, а камень хотел превратиться в живого человека и иметь возможность путешествовать не несомый течением, а как он сам захочет, может он бы хотел посетить другую реку, а? И она ложит тебя в карман, на ходу перебирая названия рек и расстояние до них, и как туда доехать, и как она выбросит камень с моста, какия будет погода, как ветер будет развевать ее волосы и что она подумает в тот момент, пока камень будет лететь по направлению к реке, будет ли на ней рябь… А в кармане сухо и тепло, тебя щекочет ткань, такая темная, что ничего не видно, ты сосредотачиваешься на соприкосновении с ней. А девушка уже забыла о тебе и в ее голове уже роится тысяча мыслей. Она сама не заметила как оказалась в каком-то неказистом кафе, как заказала чашку кофе, как стала ее ждать, перед глазами ее проплывали картинки рек, речушек, речищ, бурных, тихих, горных, равнинных, грязных и чистых, она все не могла решить какая лучше подойдет для этого камня. В ожидании, немного оправившись от мыслей стряхиванием головы она сконцентрировалась на одной-единственной реке, Ганге, машинально запустив руку в карман, нащупала камень, желая получить его одобрение, ведь она сама давно хотела посетить эту реку, и сжала его, никто не увидел, что костяшки пальцев побелели. Она почувствовала, что не так уж много различий между ними. Камень ощутил давление, это напомнило ему ту историю, когда на него случайно наступила чья-то босая нога, еще до того, когда его прибило непосредственно к берегу. Недавно наверное, хотя у камней времени нет, им повезло. Но это сдавливание было схоже тому же чувству соприкосновения. Он понял, что это такое же осознающее существо, он почувствовал душу, отличную от души рыбы, или улитки, или водоросли, которые отзывались ему простым прикосновением. Люди, встречавшиеся ему на пути никогда с ним не входили в душевный контакт, а материальный контакт ему был безразличен. Энергия ладони девушки слилась с энергией камня… Ее глаза застыли, в зрачках запечатлелась картина полноводной Ганги, тело окаменело, она стала приобретать ту же окраску и текстуру, что и камень, который все еще находился в ее руке. Но это больше не был камень, как и не стало девушки. Так, странная такая статуя молодой индеанки за столиком где-то в украинской глубинке, никто кстати не помнит как она там появилась, стала местным хитом, изюминкой кафе, куда часто стали заглядывать иностранцы, привлеченные историей в путеводителях. А что же случилось с камнем? А вот никто этого ответить не может, потому-что во-первых никто не знал, что у статуи что-то зажато в кулаке, а во-вторых если бы знал не смог бы его разжать. Хотя вы теперь знаете, и если найдете такую серо-зеленую с красными вкраплениями статую юной девушки в каком-то захолустном кафе, сидящую за деревянным облезлым столом на железном стуле с белой обивкой, можете, конечно, попытаться разбить ей руку молотком. Ведь не зря о ней ходят легенды, мол она прячет там какое-то сокровище, или что-то ценное, а может это душа камня, кто знает… А вдруг, разобьете вы статуе руку и увидите в ней кусок сгнившей человеческой плоти, ведь девушка и камень поменялись состояниями, проникнув друг в друга. Кстати можете тогда извиниться перед ней за то, что отломали ей руку, она почувствует, что вы к ней обращаетесь, только вот не берите ее за свободную руку, хорошо, а то это уже одна из страшилок, связанная с этой загадочной статуей. Не зря каждый год в этом кафе появляется по одной статуе, то мужской, то женской, и заботливый хозяин их рассаживает так, будто это обычные посетители… Хотя рациаоналисты говорят, что этот сумасброд таким образом просто пытается пропиарить свое кафе, таким экстравагантным ходом. Да много еще чего можно выдумать и сплетен распустить на весь белый свет. Вы, главное, сами найдите это место, недалеко от реки, там есть деревья и летают, горланя, что есть мочи, зеленые чайки. Да-да, зеленые, а что странно? Если вдаваться в подробности, то и вода в реке не синяя или зеленая, а фиолетовая, и листья на деревьях переливаются радугой, а воздух подсвечен желтым дымком, таким как вот сейчас клубится в моей трубке. Ну, счастливых вам поисков, путешествие началось…

………

Стяжатели бренных оболочек, готовьте излучатели надменных косточек, все здесь словно фигли-мигли из краснополуденных лучей фиолетовых острасток, клубятся по клубам, дымом заняться, нечем иначе, разве что всем вместе обняться при свечах и загадать желание в отместку рваным воспомианиям, ноги задрать кверху и упасть вниз со стула, лететь лететь и не достать до потолка, скважны из фракталов, ступеньки, волны и облака, все структурировано до предела, стробоскопы валят ритмы с ног, рук и шеи с плеч, палач палач ты мой, успокойся не плачь, тебе все это только снится уже который день подряд, тут сказками не отделаешься, придется поверить, что это реальность. Закрытый воздух в посылке летит сквозь пространство, чтоб напомнить о своем зловонии километры спустя. А еще стеклооптокровожадные мимифиндрики бегают по танцполам и харакири делают своим мозгам, все нормально, это же вечеринка, чем больше вскроете мозг тем лучше, только вот выводы делать не обязательно, что вы будете делать, когда вернетесь домой? Только не говорите, что будете бить пустые бутылки на баре, в родных ипостасях прячах от обнаженного сознания, брешь обыденностью не заполнишь, туман проползает, затяивает раны, но шрамы все равно остаются, больно от хаоса, боль… Радость спокойствия дайте познать, дайте таблеточку и я обо всем забуду… на час, два, три, а потом опять, так я станет последней буквой алфавита, писали же….

Аксолотль:

Мясо моллюска в центральной массе молока — нижняя этажерка, скребущая асфальт накренена, подсознательный помёт прыгает, исходя вибрионами. Я вынул окольцованный зрачок кракена из перламутровой, перманентно-мудрой дрочки созвездий, выстилающих мрачную слизистую мантию. Я король кальмаров. Апельсиновая кожура плывёт в бесконечных желудках, достигая кузНИЧЬЕЙ печи — печень расклёвана дозорным парацетамоловым орлом. В орлиных когтях живут молекулярные поезда, стремящиеся к вершине конуса, забывая о многослойных скатертях, нанизанных внизу. Нижняя канчорка — нежно кочерхнеющий цветок в жопе богомола. Мы растём, словно хвоя — на электрических ветвях — на проводах- комнаты поникли, вдоль, всё вдоль, сплошь вдоль — полосы рельсы. Языком считая шпалы штопор порет запоздалый, парализованный. Расстилайся же, учтивая нечисть… В твоём возрощенным, нагнетённым многими годами зловонии, во влажных коконах дремучести — просторные интеллигенты ударяют друг друга водопроводными кранами в пупок. От векового запрещения приторной сделки их пупки разрослись до полиморфных масштабов, вытесняя собой надписи над песком — в их жалах зелёная кровь, умойся узорчатой спермой, надавив кончиком ножниц на консервные скважины твоих частот.

Язык разрушает перегородку в многокамерной раковине — заполнить следующий объём унылым телом. Уровни имеют природу решета — и потому ты навсегда пойман в водоворот из себя. Из себя не сбежишь — ровный рассвет, паразитический поползень — твоя амёбная жизнь показалась бы проказой, если бы не казы. Это одна Сатана — на кольцо нанизана онанизмом. Мерзкие паращюты сброшены, гандонные аэростаты облепили горизонт как инфузории. Лица большактерий, прыщавые как блины, ползут в окно — на сколько градусов ты отклонился от пиджачной высерки? Их лиц много — выпей водочки, нажми на серое, уголь твой промок, не залазь в деревянную одежду до погребения — будь нарочитым, накрученым — навороченым, для беспокойного потребления необходимы персональные карты ноктин — в бездонной ипостаси носовых пластин — полупрозрачный большактин, я разрушаю мир, пользователь не останавливайся, — ползай! Через черенок — пиздуй в восьмиглавый крюк, круги промокашки, порванные круги на воде, правильное порно это порванные круги на води, отражение ветвей грядущей схватки Господа Мозга с самим собой. Я вычистил Нос Традамуса до блеска — теперь рог вознёсся в наилучшие формы, окружённый гневным и прекрасным облаком головокружительных испражнений.

Традамус разрезает атропиновую волну, путешестуя скользким нефритовым браслетом через собственные бусины — наведение оптического белого медведя на грязный лесной массив, компьтеризированный алкоголь в древних кафельных атрибутах — унитаз неразличим в глиальном неистовстве балетной вагиНАЦИИ. Поднять и опустить два округлых предмета в бочку — для дальнейшего разгона. Святая вошь с яйцами и моделированной калькой на ляжках идёт по стальному хоботу динамического врага. Она не подозревает о мощных путах взаимопроникновения тектонических пластин психики, тем более что они имеют общую кочерыжку — обобщённо, этот логический туман напоминает стрелки лука, телескопически вложенные друг в друга. Кальжний чемоданчик, мокрый микрофончик и его чехольчик — кольчатый зверь крокодильствует в гомосексуальных недрах и неграх, почти невидимый, стропило-опоясно-недосягаемый — опасный флакон смертельной наждачности. Его не видят даже его мрачные адепты, чьи анусы пригвождены к ментальному водопаду ноосферы. Зверь ворочается в телах пещер, мрачно вдыхая охотничий кал, порабощая океан пропитанной тестостероном биомассы, вынуждая пропускать эрегированный рассвет подсолнечной европы — дробящийся в порванных гортанях анальный вопль доносится из древних могил. Струнные невидимые инструменты выставлены в ровные ряды — лики голожаберных предсказателей на высеченных скалах. Общие складки обширной общины становятся ничтожными под натиском всего лишь одного иллюминатора, сквозь который прищурилась Жихарьдь. Лесбиянки захватят Старый Свет, и подвергнут всех содомитов оскоплению. Они оставят прежнюю сморщенную капусту в тяжёлых архивных шкафах, сплетясь в огромный ком, произведут на свет рой партогенетических сестёр-мутантов, которые, ощетинившись медицинскими инструментами и складочками рекламных щелей, вступят в галактический ковёр.

Будущее человечества видится мне похожим на муравьиный ком, либо на стержень. Каждому предписан свой вариант хирургического вмешательства — вплоть до полупроводниковой случки йогов за игривым обеденным стволом. Движение вобход межпланетного аварийного вздутия — произвольный влажный ход, от которого не уйти — не хочешь, так и не рождайся. Мрачные существа отслаиваются от всемирового стержня Воли, и опадают, словно жёлтые резиновые утята с криптоморфных полировочных кедров. Они ложаться в ванную, обретая длинную дорогу вниз, с лёгкими, наполненными окнамирассыпчатых достижений — каждый вздох порождает миллионы иероглифических зародышей крика, которым не суждено развернуться. Слизни, нанизанные на стрены вселенной, оживают, вращаясь в предвкушении наждачной кары, их сурачные бока пузырятся и выпускают иглы антенн, чтобы уловить хотя бы эхо приближающегося мотоциклетного лика, на архангельском горьком горбу красуется иссечённая пирамидальным знаком звезда, ложный вепрь ложноножек закона перенаправлен в нейтральную зону, удалён, стёрт из корневых папок вселенной, весёлое печенье, рассыпчатый пластик зажатого в угол нейтронного взрыва.

Распахнутой плазмы хватит, чтобы угостить прожорливые состаляющие, чьё изобилие превышает лес праздничных кукол, оскорблённых коробками племенных соцветий между мембранами переходных площадок в щлюзах канцерогенного аттракциона. Моё сердце — гигантская ежевика, перекачивающая реагенты между чётным числом трансформаторных иллюзий. Наступившая на зов шершня лисичка — король корня, кровавый коронованный крот, хрустальный плалач ужасного полотенца. Я принимаю стрекоз на возвышении, в клетчатом беспорядке и с пинцетом в руках. Я — стреКОЗЁЛ, провидец из зелёного стекла, заквашенный гипнозом жулик, выращенный в хищном нарциссе — запускаю когти в анусы неповоротливым китообразным пирогам на крышах домов. Попробуй-ка раскачать старушечьи сваи — существа незыблемые, как тучи, они питаются гигантскими земноводными сиськами в озёрах, когда бородатые егеря трахают посиневших утопленниц, вступая вместе с ними на хвойные экскалаторы растления духа гигантскими бактериями. В майке с осьминожьим орнаментом высоковольтных арбитров, прищуренная копоть крадётся в последствиях кислоты, во всех монохромных переходах угнездилась огнедышащая плесень эротического характера. Ракоскорпион доволен раскопками.

Разбавленный размавлёнными палитрами, я накрываюсь абстрактным щитом анальной схватки, чтобы защитить участки себя от гнилозубой вагинальной ярости. Мокрые коты таскают пилигримов за уши и водят за нос — плевок в прозрачную уховёрточность вращается в вечном падении. Кислое оранжевое тело раскрывает лепестки. Терапевтический слон распадается на волокна в капсуле геморроя. Моё соплестолпотворение оправдано — я шланг эвакуации. Да будет выебано всё, что движется!

Lihoradka:

А хочешь расскажу сказку, устала от возвышенных призывов познать сокрытое в каждом из нас, устала выть от безысходности, катясь в Тартарары переменчивых ужасающих форм, накатывающих на синеватое свечение добра и сострадания, перекрывающие последние рвущиеся ввысь флюрные искорки. Устала, значит, села на пенечек, а был это вовсе не пенечек, а приграничный столб, дело было в янтре инь-янь, но не той, бело-черной, а такой, где нет определения цветов, абстрактное, воображаемое пространство двух диаметрально противоположных сущностей, где-то на равноудаленном расстоянии от этого столба виднелись островки одного в другом, прмо граница зеркала, подумала я, доставая из кармана пирожок. Мне и в голову не пришло поразмылить каким образом он туда попал, ведь в этом месте возможно было все, хоть бегемота в синеоранжевую крапинку достать, ковыряясь в зубах после съеденного пирожка. Так я и сделала. И спрашиваю это странное существо, ведь он как оказалось, покорно повинуясь течению моих мыслей стал медлительно слизеообразно менять форму, лица, превращаясь в сморщенного маленького зеленого человечка, в расписном кафтанчике, ой уже плащике в ромбик, затертом таком, ух очень схожа эта ткань с моей детской пижамой… так не отвлекаться, а значит такого и спросить о чем-то можно, правда, ведь он разговаривать наверное умеет? Только открываю рот, решившись на вопрос, как он вместе с воздухом растворяется так и мне в легкие залетает, этот дым наполняет их до краев, как бутылку с водкой на конвеере, передо мной мелькают пьяные рожи, стеклянные глаза, в ушах стоит мычание, наростающее, уже гудящее, назойливое дико, моему возмущению нет предела, мало того, что не поговорила ни с кем, как уже кашляю дымом и не могу избавиться от этого сумбурного нагромождения неприятных картинок перед глазами, да еще и этот гул навязчивый достигает пика, руки, руки,вот они, так, у меня есть тело, так, вот, скоро и встать получится, теплый корови язык облизнул мне левое ухо, откуда мне знать, что он коровий, поворачиваюсь, значит, выдыхая то, что сначала было зеленым человечком, а теперь стало синеватой струйкой дыма, демонстрирующей мне разнообразные погодные явления, оно повисло передо мной в форме облачной коровы, у нее во рту бушевал гром, ага вот откуда этот звук! она открыла бесплотный рот и высунула язык, там шел дождь, ага, вот как он показался мне влажным! Тут я вспомнила, что все, несомненно началось с бегемота в крапинку и пирожка, и не отрывая взгляда от коровы, которая продолжала корчить гримасы с языком, активно зашарила у себя во рту, в поиске крошек, мне почему-то захотелось еще трансформаций. Зачем? Прогудела корова раскатами молний, моя почувствовала неладное, она больше не могла сказать Я, как всегда, все, что она ответила корове было: «Последняя буква алфавита хотела…экхм » в этот момент корова хихикнула и из ее носа повалили колечки, в них можно было усмотреть искрящиеся всеми цветами радуги буквы всех мировых алфавитов «русского», воскликнула девочка, указывая на себя, тело коровы покраснело, как если бы на облака попал свет закатного зарева, на нем замигала черным цветом грозовая туча в форма буквы «Я». » Не перебивай меня несносная девчонка!», ответила ей корова, медленно серея в обычный окрас, колечки затянулись дымом, удивительное свечение угасло, клубы пара, а это стал именно он, девочка ощутила его,потому как на ее коже сконденсировались капельки воды, в которых подобно хрустальным волшебным шарам менялись картинки пейзажей после дождя, тоже с радугами, но с мрачными тучами на фоне, в каждой из них! Девочка обнаружила, что уже по всему телу скачут капельки, с переливающейся переменчивой фактурой, щекоча ее до слез, которые стекая с глаз становились такими же прыгучими и подвижными как множество их сестренок. Все расплывалось и корова как-то странно пропала из поля зрения, растворившись или смешавшись с водой, девочка почувствовала себя виноватой, за грубость, разговор с коровой вроде как не получился, она поняла, что плачет горькими слезами, а вовсе не веселыми радужными капельками, что ее кожа покрыта едким зеленым слоем слизи, который как ни пыталась смахнуть с себя все больше и больше затягивал ее, прорезинливая ее тело, сколько-то секунд ужаса спутся, или целая вечность паники, не знаю, я опять могла сказать, что это Я сижу на пеньке, уставшая и задумчивая, все бы ничего, только вот тело мое стало как у кукол, и кажется это действительно какая-то витрина, а напротив меня пялится какой-то ребенок, тыкая пальцем на меня, хорошо, что меня отделяет от этой девченки стекло, ато, ойойойой, не вытаскивайте меня, не трогайте меня своими руками, что происходит, фууух, снова там же на том же месте, почудилось. Когда же уже сказка начнется, ато топчусь тут на одном месте, вернее хорошо расположилась на удобной приграничной таможенной заставе. Ах да, дело просто в том, что пока рассказчица развлекалась проработкой своих фантазийных постоянно всплывающих из активного подсознания образов она (а она между прочим как уже упоминалось, была на работе) забыла досмотреть и зарегистрировать караван, пересекающий границу одной ипостаси, перебиравшийся на территорию других духовных состояний, неся на своем борту нелегалов в виде неразберихи и недоразумений. Так они пробрались мимо и натворили множество отрицаний структурированности, свойственных охраняемой территории. За что и была жестоко наказана в виде запрета на мечтания в течении трех месяцев, роботизированно и скучно выполняя обычные функции, не отвлекаясь и не придумывая новых образов на одной из сторон, лишенная информации с другого мира. Мораль сей басни такова, что дело делом, можно и два совместить, но у погранцов такая работа, не быть в одном состоянии полностью, а находиться в обоих сразу, не отвлекаясь, следя за тем, чтобы ничто не смешалось, а гармония с равновесием не нарушились, следовательно не занимайтесь, дети творчеством на работе, или нет, лучше не творите пока вы на работе, или нет, работайте, творя, или поработайте как следует, чтоб натворить что-либо, ай, ай, ай, при всем при том, все знали, что приграничная служба должна была отвлечься, ведь это состояние было ниспослано свыше, подстроенно случайными неслучайностями, организованно террористической группой подрывников обыденности, вносящей творческий элемент в рабочую обстановку, бессознательное прорвет границы сознательного и просочится туда, мимо всех кордонов и стражей, затуманит ум и нашлет пркрасные видения, прокрадется на просторы 3 процентов мозга, что работают и прокачает космическими вибрациями, заставит сердце биться быстрее и может наконец доберется до Голого короля Эго, правящего этими землями, но это детки другая сказка, а вроде как намеки на нее уже были в этой теме, или вы также как и девочка не заметили, как они плавно просочились на территорию вашего сознания?

……….

Красные ботинки Мистериканца пылали огненными бляхами сверхсосредоточенных аттических признаков, навеваемых из Венгерских каруселей. Беспомощные тройняшки голосовали то ли в урны для бычков, сорвавшихся с цепи, то ли на дороге махая зеленоватобелым платочком из органзы, неважно, далеко и неправдоподобно горланили пеликаны в тот день на оконечности игольного ушка молекулярной целины. Расхрабрившись великородная сиськатая заика отперла замок глазурированного буфета. Хлябающие звуки разносились на всю Ивановскую богадельню, и все из-за того, что гламурную калитку забыли застегнуть шпилькой от пылесоса. Синегальские андроиды прыгали кверх ногами по зыбучим пескам — некто поведал им на электронных высокомагнитных частотах, что так у них появится шанс выжить в 3098 году — как всегда предсказывалась глобальная топка печи для производства механических пирогов последними уцелевшими шедеврами мирового искусства. Кое-где плясали требуховые мандаты, сбежавшие от пытки с пристрастием членами предложения нерадивых учеников, подглядевших неумеренный пыл гудящих элементов производства информационной переполненности. Агностики хлопали в ладоши, кроша головы изуверов библейских золотым рыбкам Конфуция. Это случилось в то время, когда наконец-то огненные брызги коснулись усталых мозгов последователя Энштейна и его озарило похмельное вдохновение и наркотический отходняк придал поворотливости его закостеневшим рукам. Чапаев расхаживал туда-обратно по этой сумасбродной пустоши воображаемых дополняющих к охранным сигнализацииям и не мог взять в голову деревянный утюг, кажется он его где-то забыл, в который раз! Скорее всего это было во время празднования капитуляции соляриев по всей области мозга в захудалом детском саду для престарелых идиотов, мнящих себя великовозрастными детьми… Да, да он припоминал, как директор требовал бирки с каждой поношенной шкурки, сдаваемой великолепными реализовавшими себя в этой провонявшейся псевдореальности Личности. Он складывал их столбиком, а потом делил на три тарелки супа, раздаваемых в столовых для обреченных на медленное кислородное отравление с помощью пропускания пара сквозь деревянные легкие сверхлегкого утюга, разглаживающего не только морщины старикам, но и посторонние мысли Чапаева. Зачем харкать в пропасть, если упадешь раньше плевка и еще потом он же упадет на твое размозженное тело, финальная тчк так сказать, а потом испустить газ, называемый душой в иные миры и пространство. Такую вот непростую машину времени придумал ученый, ярый последователь Энштейна тем утром, рисуя в голове образы Чапаева, утюга и бирок, чтобы предупредить андроидов о грозящей им опасности. Все бы ничего, если бы по дороге сквозь многослойный корридор, искрящийся сероводородом с примесями азотнокислого натрия, ему не повстречалась удивительной красоты иллюзия, пригласившая разделить с ней все, что ему только вздумается, маня неописуемыми и неизъяснимыми удовольствиями. Так вымерли андроиды, проторя путь возрождению человека из кокона техногенного веселья и застолья электроинформационной рыготни. Обтрусив пыль с бортов космолета-тройки Штирлиц махнул жертвенно рукой, опустив взгляд на желеобразные оптоволоконные струпья на своей подошве. С неохотой он продолжил ритуал отскабливания шлейфа монотонных звуков, облепивших его голову, разделавшись с ними он щеголевато причмокнул вторым языком из его силиконовой глотки раздался вопль победителя. Он был дома — вокруг плавали приветствующие иконки предметов, измазанные испражнениями андроидов в виде синхронизированной со светом пыли звезд. Эгегей, ответа нет, Чапаев не смог выполнить задание с утюгом, а потому все было потеряно, теперь они никогда не встретятся в межгалактическом корридоре сонастроенных пространств, теперь он никогда не утолит тягу любви с какой-нибудь прохожей банкой из-под килек, он больше не обнимет родной торшер из светопотоков высокой скорости, он не прикоснется больше к шарику для нагнетения кровяного давления, что он делает здесь, на этом холсте, внутри него, он бил кулаками о сверхпрозрачную стенку экрана, а по ту сторону скалились какие-то волкосвиногангренные морды, храпя и визжа пароходными гудками они переливались подозрительными волнами, подозрительно акустически схожими с его налетом на губах от истошного вопля о помощи. Если создать синусоидно квинтэссенциональную позывную, тогда, теоретически, он сможет выбраться из заточения, но к ним, к этим мрачным существам?! Штирлиц сел за плешивый стол, облысевший занозами тут и там, такой расцарапанный сотнями такиж же загнанных в этот угол как и он сам. Он уныло заглянул за трепещущий в ожидании оргазма горизонт, просканировал от скуки полезные икопаемые столбовых клеток горизонтально лежащих тел, послушно отданных на энергетическое жертвоприношение Кетцалькоатлю. Это не заставило встрепенуться его дубль в форме женской половины Надежды, она не смогла проснуться после долгой неоново-абсцессной ночи сверхусиленной тренировки назального пригвождения взглядом расширенных зрачков. Ему было грустно и одиноко, даже фантомы цыганских карт и всего разнообразия орнаментов для оформления ворота рубашек, все крестики и нолики, все фортунистические пакости и отчаянные изгибы митохондрий, распечатанные на каждой двери над каждым мертвым трансером не помогали отвлечься. Он знал, что он в ловушке из хитросплетенных ниток зеркальных отражений, накопленных по безналичным переводам изо дня в день за время его отсутствия. Если Чапаев проворонил свой чудо утюг, увлекшись изменением форм и двигая точку сборки по вене после утренней тарелки супа, и втянувшись до такой степени, что не смог сделать поворотного пункта в сторону третьего внимания, тогда, он, бравый солдат Штирлиц сейчас достанет из-за пазухи свой жевательно-глиняный топор, материализованный со страниц древнего эпоса о Нибелунгах и разрубит этот цифровой гордиев узел усилием Воли и прорвется сквозь второе кольцо… Вторая жена Штирлица была редкой фуфаечной стервой с постоянными колючками в волосах, по последней моде хрустящей позвонками, отвечая на киберзвонки зоны 887. Она вышла навстречу замахнувшемуся в рещительном вдохе Штирлицу, поигрывая четками из костяшек пальцев Чапаева в ухоженной (выглаженной, он сразу понял каким таким утюгом!) ладошке, обтянутой персиковым атласом, ворсинки стояли на нем дыбом, источая запах фрукта. «Кто у нас тут сумасшедшая домохозяйка?», царапая звуками промурлыкала она, меняя лицо с человеческого на кошачье, проходя стадию анабиоза сиамских близнецов. Ноги Штирлица начали вибрировать, расходясь фракталами по поверхности пола, вростая корнями в землю, осина, подумал он вскользь, против вампиров, отломаю ветку и… она запустила свои коготки-эипы ему в кору руки, вспорнула ресницами, как бабочка протезами и рассмеялась пузырьками газированного каравана из тридцати верблюдов и сорока ослиц. Так лучше? продолжала колоть шипиками сердечко изо льда, Штирлиц неправомерно затрепыхался, обнаружив себя в ее створках, окно в другие миры как это ни пошло звучало проходило между ее ног, густо покрытых водорослями. Вот тут-то Штирлиц и потребовал развода, нельзя было просто так туда попасть, нужно было развести ее на недоумения или хотя бы частичные эмоциональные колыхания пламени свечи. Пока слова комьями выкатывались по заранее оговоренной схеме, опубликованной в журнале Охота и рыбалка, выпуск номер 20 за июль месяц, жена медленно приобретала газообразные очертания, рассеиваясь в воздухе. Распылилась сама перед собой, заклинание подействовало, изыди Медуза Горгона, путь тебе в первопроходцы Стикса, дура. Он устало опустился на склоне клетки С3. Место пешек достигается пеших прогулок, гулом раздалось эхом вокруг него, встряхнув головой он высыпал оттуда всех вшей по мановению волшебной палочки вспомнив практическую психологию объяснений происходящего. Где несметный оголтелый топор, что так бесславно поник перед ликом этой страхопудели? Дематериализация, значит вывод: все там же и в такой же жопе, разве что вони не так много, или нос заложило духами слабоалкоголки? Высморкавшись букашками в бурокрасную крапинку на кислотнозеленых спинках, он прикручинился, ведь червей так просто не вырвешь, как луковицы из земли, тут нужно попотеть и он стал нагнетать обстановку до внутреннего жара, так, что пот стал катиться Капитошками, внутри которых покоились взрослые особи червей, свернутых в кольца, силы конечно, третьего… Тут явилась из пены его бешено глотающего воздух рта богиня Демагогия в одежде прозрачных намеков и стала молвить ему такие слова: выбери меня, ведь только так ты сможешь обрести внутреннее безмолвие, я приведу тебя в храм базисных основ любого учения, я исполню все желания твоего ненасытного Я, Я и только Я, ее приятное личико вдруг охватила судорога, явно подгружалась голограмма, Штирлиц выкупил эту версию из рабства Шезлонга Аритмичных Купален, что находлись на Востоке Сугубо Интимных Прений за несостоятельное пришествие в жизнь. ЯЯЯ, мычала богинЯ. Кажется она подвисла, левитация достигла таких высот, что унесла ее в глубины космоса, туфелька с ее ноги упала ему на голову, символизируя конец соития, ее безвозвратно поглотила черная дыра междуножья его жены. Штирлиц, вытер пену с элементами алмазнококосовой стружки с губ, не стоит в следующий раз падать без сознания, встретившись взглядом с женой на расстоянии трех световых лет, ато там может оказаться пуховая подушка безопасности в виде горки кокаина. Инна, трусила за Игнатом в шершавых трусах из наждачки перед зеркальным экраном, по которому транслировалась зашифрованная история бытия величайшего пророка истории одного мига. Этим волкосвиноподобным существам было невдомек, что творится по ту сторону, они даже сухим пайком, данным им Творцом для пробуждения кундалини, не смогли бы протянуть до следующей смены, ибо травмы, нанесенные астероидами чужих пагубных влияний были слишком ущербными, как луна в день, когда выпустили журнал Охота и Рыбалка, выпуск номер 20. Болезненно дергая глазом Игнат промазал самоуничтожающей мыслью и вместо мозгов вышиб последний уцелевший кластер одухотворенности в своей башке. С тех пор они сидят вперившись, как индейцы в перьях, в одну точку на перине и пытаются предположить, где же спрятана горошинка вожделения в этом нагромождении тактических уловок. Нет, все намного проще, им хочется, чтобы возникли какие-нибудь ассоциации, хотя бы умело симитированные полеты фантазии или убогий всплеск активности, но нет, обои все такие же, как и 20 минут до этого, ковер все такой же однотонный и нет орнаментов, а за экраном Штирлиц собирал воспоминания, смакуя объедками барских впечатлений, догорающих в некогда пылком костре, укладывал их в губозакаточные чемоданчики, навсегда посылая милый надуманный дом, под три косых горы, залез в свой старенький, поношенный космолет-тройку, сложил ручки на груди и испустил газ… На этом ведущий программы «Голос Совести» выключит свой адский психотранслятор, который булькнул продолговатой грыжей, вспыхнув в конеченеющей холодности остывающего темнотой усталого экрана Инны и Игната. Они недоуменно выскалились друг на друга эйфористическими улыбками. Эээ, ты видела этот поток бреда, нет, ну ты видела, что бы это все значило? — нервно заголосил Игнат Инне в своей голове после того, как сказал эти слова полчаса назад, когда шел за ней по корридору искрящиемуся сероводородом с примесями азотнокислого натрия, не подняв рук и оттого не осознав, что это был именно он. Инна задумчиво зазвенела звонком в телефоне на том конце провода — Это все иллюзия, ты давным давном пытаешься избавиться от меня… Гудки заарканили его глотку в мятные тиски ежесекундных девальваций смысла, уходящих спиралями, вращаясь и плавая в пространстве между ним и потухшим экраном, опадая тестом с финиками цвета радуги на кладбищенскую ограду, откуда ни возьмись появившуюся по периметру ковра. Игнат начал медленно париться в бане самобичевания, добровольно похлестывая себя раскаленными прутиками, осины… ремоут, детка, осина, подумал он вскользь, против вампиров, отломаю ветку и… Отхлестай себя, паршивец, заорала у него над левым ухом Инна, иллюзорно будучи во плоти — куда пошлешь, оттуда и вернутся к тебе с гостинцами, на тебе, это тебе за маму, это тебе за папу, это просто за карму, это за… за столом сидела матрена, махабхаратичная изнежившаяся недотрога, расхрабрившись она отперла замок глазурированного буфета и оттуда посыпались ругательства, прямо из комнаты Инны и Игната, она невольно попала в высоконегативный поток фантасмагорийных образов и воплей из параллельной реальности. Она была не в себе от ярости! А где тогда была она? Ярость выкинула ее за порог дома Писаний и оставило околевать в легком трансе, но на то она на то и была изнежена, чтобы не позволить себе опущенно синеть и разбухать где-то на улице — это Вызов, хода назад нет — флюросцентные кости Чапаева из рассыпавшихся четок показывали половину третьего Пришествия Антител и нужно было немедленно рвать когти из осинового ствола, надеясь, что этот заколдованный талисман, согласно медитативно полученным данным, убережет от тотального воздействия сальных протонейтронов. Дело сделано, можно смело расслабиться и отправиться вниз по сливному бачку дхармы, прямо в подземный мир, ато из поездок обычно привозят сувенирчики, а тем, кто плохо себя ведет привозят из Индии волшебный прасад, всем известно, что для невежды это сущий яд и таким образом добро побеждает зло самым изощренным методом медленной пытки и постепенного благостного отравления бытия в неосознанности. Добро пожаловать на борт корабля, уныло пропищал голос с хрипотцой, гнусаво спотыкаясь о несуществующие знаки препинания, Штирлиц раздосадовано летел сквозь тьму космоса, не видно было ничего, ждать от великого ничего потока картинок было глупо и он это знал, молча сидя, усроился поудобнее, выжидая, что будет дальше, активизировались сенсорные каналы, отвечающие за низкие частоты, неизвестность дразнила его, фантазии сонмом трубили где-то в далеке, сердце заходилось в такт стрелке течения реки. Это же Стикс, чертыхнулся он. Куда пошлешь, оттуда и вернутся к тебе с гостинцами, холодком пробежали мурашки, вши, черви обратно по всему его телу, хором распевая каждое словечко в его правом ухе. Визуализацию на овсянке, сэр? Невозмутимо протянул голос. Ну давай, уже, устало в отчаянии, не в силах сбросить с себя это щекотливое чувства ужаса в костюме этих противных насекомых, словно пришло 31 октября для покаянных отработок долгов земных дел. Экран медленно стал разгораться — кто-то дул на него, как на угли, в них Штирлиц увидел отражение своего лица, облизывающего пену, не в состоянии насытится ее пьянящим карамельногорчичным вкусом молока, его затошнило, потоки топоров, рубящих голубую невинную воду, ее структура меняется, искажается, чернеет и снова угольки то вспыхивают, до гаснут… Голова Игната лежала, отрезанная от тела, оно в крови валялось в трех метрах, над ним хищно примостилась Инна, чавкая. Иллюзии убивают, дорогуша, прошамкала беззубым ртом она, откусывая кусочек его члена, причмокивая и рассасывая его как мороженое, плоть таяла на ее губах, она наклонилась, чтобы откусить еще один, голова Игната, созерцавшая это действо в истерике стала хватать ртом воздух, пытаясь пошевелиться стала скатываться вниз с дивана, в черную-черную бездны … Какой прекрасный паек, заметила наконец Инна, оторвавшись от процедуры оральных ласк Игната, эй что с тобой, испуганно прокричала она, заметив, что он обмяк в предсмертном обмороке. Летальный исход — такой диагноз мне бы поставили, останься там, где меня оставили, размышляла матрона, карабкаясь по стволу канализационной трубы испражнений ангелов. Ангелы тоже какают, раздалось у нее в голове и она рассмеялась, как оказалось этот акт подтолкнул ее на несколько ступеней выше, а все потому, что смеясь она опустила голову и увидела свои ноги, идущие по ступенькам, а не обвивающие ствол, как ей казалось секунду назад. Что тут происходит и что дальше, прочитала она мысли Штирлица. Я иду к тебе, милый, простонала богиня Демагогий рядом со Штирлицем, он понял, что тот сук, о котором он думал, оказался сукой, о которой думать не стоит, потому что все равно не стоит. Инна озабоченно побежала в кухню за мокрым полотенцем, хотя можно было сразу дать пощечину, ведь это лучший способ отвратить смерть, когда она пришла за солью или еще за чем-нибудь, в виде полуденного передоза. Когда она забежала в помещение, оно поместилось у нее на кончике носа и никуда не хотело сдвинуться оттуда, словно назойливая муха, оно жужжало и перемещалось по поверхности ее тела, по верху которого прошел импульс тревоги, вот и мой черед, пробило сердце последние три удара. Неужели все сдохнут, став пылью? Была надпись на дверях, в которые Матрена уткнулась носом, сняв колючки из головы, уложив прическу из водорослей как подобает облачным духовым инструментам, она вытащила весло убитого ею лодочника со Стикса и приотворила двери. Ей в лицо дунул ветер, обдав по обеим щекам песчинками. Перед ней простерлась пустыня. Синегальские андроиды прыгали кверх ногами по зыбучим пескам — некто поведал им на электронных высокомагнитных частотах, что так у них появится шанс выжить в 3098 году, утопая в них со скоростью ветра. Инна подняла руки — они были все в крови, в углу кухни стояло разукрашенное мексиканскими орнаментами весло, на рукоятке которого висел Кетцалькоатль в позе лотоса с улыбкой Христа на лице, в этот момент с потолка стали падать трупы, обезглавленные, с дырками в сердце, образующимися при каждом взгляде страшного Бога на жертву, зеленые светящиеся шарики из тел влетали к нему в пасть как жидкая пища из тюбиков космонавтов. Штирлиц прикончил тарелку супа, поданную в темноте кем-то, а это несомненно был директор детского сада, помните, тот, что требовал бирки с каждой поношенной шкурки… Самым большим страхом Игната был страх стать евреем и лишиться своей шкурки, а Инна ее откусила, спутав с хрустящими сухариками, входящими в набор кундалини, он умер от страха…Теперь я — суицидник, подумал Штирлиц, но ведь это единственный метод назначить смерти свидание, хорошо что ничего не видно, хоть уйду в никуда и никак. Закрывать глаза в кромешной тьме было контролируемой глупостью и он знал, что все делает правильно, только вот как он узнает, что она — это действительно она, а не …. пииииии…. Матрена увидела как погасли мониторы на животиках андроидов, что-то подобное случалось с трансерами на морозе в моем мире, подумалось ей, но умирать с ними постыдно, а умирать с этими нелюдями несопоставимо. Назад хода нет. Она кинула кость Чапаева в песок — покойся с миром, в мире, мне больше неважны цифры, ходы, я отгладила твоим утюгом кожу, отрубила волшебным топором все связующие элементы, я готова, Яяяяя, гудела подвисающая голограмма над ее ухом. Одним нажатием кнопки дилит, инкрустированной в священный талисман когтя, вытащенного из осины она утилизировала последнего героя истории, отправив куда-то в темные дали верхотуры кухни без потолка. Инна смотрела в колодец раковины, на дне видя песок и Матрену и голограмму, рассыпающуюся на частицы, подхватываемую ветром, пролетающую сквозь отверстие трубы, выпадающую перед ней, как и все предыдущие тела, из нее вырвали зеленый шарик и съели. На этом Кетцалькоатль издал оглушающую отрыжку, все завибрировало, заскрежетало и взорвалось. Игнат открыл глаза. В который раз, сколько можно, когда это закончится, это уже было? Штирлиц задал себе такой же вопрос, задавши себе такой же вопрос, задавая себе такай же вопрос. Кадр из фильма стоял на паузе на экране телевизора, включающегося и выключающегося как-то нециклично. «Чапаев и пустота» была разодраны на куски, белые страницы валялись на полу, создавая причудливые узоры в виде шахматных клеток на черной поверхности атласа звездного неба. Игнат шатаясь встал и поплелся на кухню, посередине стояла Инна, раскачиваясь с мокрым полотенцем в руках, уставившись на кухонный календарь туркомпании «Триптревел». 31ое октября и 17 мгновений весны, запомню надолгооо, завывая проныла она, хватаясь инстинктивно за крестик на шее, когда Игнат неожиданно обнял ее, подкравшись сзади. Общаю, это был последний раз, сказал Игнал, держа крестики на пальцах, ведь он давно обнулил Инну и все ее плаксивые претензии по поводу здорового образа жизни, достижения состояния повышенного осознания без употребления наркотиков и прочие нравоучение в виде морали и этики. Он любил каждый раз умирать и возрождаться, он не мог отказаться от этого, он верил и не мог передать ей глубину этой веры, ему оставалось только врать, прикрываясь состраданием, словно колючим шерстяным одеялом, греет, но донимает чесоткой. Инна не могла оправиться от пережитого шока, внутри была пустота, которую могла заполнить светом и любовью только структурированная постулатами и обязательствами религиозная секта, которая бы могла обеспечить успокоение раздирающих ее фундаментальных противоречий бытия. Оба были суть одно и то же, оба верили в одно и то же, стараясь добиться одного и того же разными способами. Спустя 5 лет они встретились, и в тот момент, когда они, обливаясь слезами обнялись и ощутили друг друга, этот мир и вселенскую любовь, сходную с приходом от всех наркотиков вместе, бла бла бла, прошамкала старушка Смерть Штирлицу на ухо, это ты хотел услышать, дорогуша? Штирлиц вздрогнул, пространство вокруг него озарилось белым светом, из глубины выплыли маслянистые аморфные буквы THE END. Матрена стояла на коленях в песке, ее поглощала песчаная буря, глаза были подняты к небу, губы еле шевелились, проговаривая все возможные проклятия, перебивая их молитвами о здравии и благоденствии. Изредка она плевалась песком и нецензурными выражениями, тут же требуя простить ее за такое нечестивое поведение. Черная точка замаячила на горизонте — корабль Штирлица терпел поражение, не вытерпел и обосрался на месте падения, уткнувшись сопливым от слез носом в песок рядом с могилой одной кости Чапаева. Вот и все в сборе. Опять по новой? спросила Бога Матрена. Да, протрубил он вердикт — обнулить результаты игры, начнем следующий круг воплощений, результаты кармы учитывать не будем, что бы вы сделали сейчас, зная как было до этого сотню миллионов раз? Вот вам манна небесная, снюхивайте ее трубочками кровеносных сосудов и приступайте, тебе память восстанавливать не придется, действуй. Матрена устало поплелась к космолету, придумывая себе новый образ, копошась в реестре масок. Агностики захлопали в ладоши, кроша головы изуверов библейских золотым рыбкам Конфуция. В пустыне повисла китайская мелодия на веревке, смазанной волкосвиногангренными лицами людей, уставившихся на это действо по ту сторону экрана. Инна и Игнат знали, что им не нужно было принимать вторую дозу, знали, но рассчитывали на иной результат, им хотелось исправить ошибки… Инна впервые заглянула Игнату в глаза, в них были отблески рассвета, того, где никто никого не ждал, где мертвая мумифицированная любовь, изрубленная на мелкие кусочки, словно сухарики к пиву, покоилась под одеялом земляной лжи, изъеденная домыслами-червями и вшами-подозрениями, ее прозрачные органзовые одежды-намеки и обещания уже истлели, как черные угольки глаз, переставшие гореть огнем страсти. Маска безумия застыла на ее трупе. Инна отпрыгнула от Игната, но он успел схватить ее за волосы и начать бить головой об пол. Краски, радуги, солнечный лучик, блеск росинки на травинке, запах моря, шуршание пожухлой листвы под ногами, дымок от костра, звонкий смех, переливы павлиньих перьев в вазе, струны гитары, любимая песня, она открыла глаза — перед разбитым носом лежала гитара, пальцы Игната задумчиво перебирали струны, но мелодия щекотала нервы. Я не хочу обсуждать то, что увидел в твоих глазах, мрачно произнес он надломленно, ты меня больше не любишь. Инна — молчание. Игнат — молчание. Матрена вытаскивает Штирлица из разбитого корабля, аккуратно ложит его на песок, который из пустынного превращается в береговой, она становится на колени, расстегивая верхние пуговицы своей кофточки, уготавливая приятный вид для вернувшегося с того света, наклоняется и делает ему искусственное дыхание. Штирлиц медленно приходит в себя, всасывая газ внутрь тела, уставившись в точку между пухлых грудей Матрены. Где-то в далеке играет ритуальная музыка сотен ситар. Рассвет. На этом ведущий программы «Голос Совести» выключил свой адский психотранслятор, который булькнул продолговатой грыжей, вспыхнув в конеченеющей холодности остывающего темнотой усталого экрана Радиостанции Грибочек. Инна обнимает Игната. Штирлиц целует Матрену. Хлябающие звуки разносились на всю Ивановскую богадельню, и все из-за того, что гламурную калитку забыли застегнуть шпилькой от пылесоса. Реклама модных воровских гаджетов пронеслась метеоритом по траектории движения пальца, стирающего пыль с экрана. Я Я Я — раздавались утихающие звуки зависшей программы любовных демагогий, вырвать шнур из розетки, хряц. Красные ботинки Мистериканца пылали огненными бляхами сверхсосредоточенных аттических признаков, навеваемых из Венгерских каруселей, приглашая пуститься в путь, стоило только удостовериться, что размер подходит и вперед путешествовать в поисках сказок. Одна покоилась на дне сознания и ничто не отвлекало от продолжения пути. Проходя мимо беспомощных тройняшек, доголосовавшихся до очередного голословного президента йогуртовых масс, ловлю попутку в будущее. Рука держит кулак с оттопыренным большим пальцем, все будет окей, добро с кулаками, за себя постоит и перестанет. Только отвезите меня к мамочке, буду вести себя хорошо до конца своих дней, верните меня домой, Богом прошу. Горькие слезы. Бывший наркоман на приеме у психоаналитика закончил свой монолог. Комиссия психиатров недоуменно переглянулась. Какой диагноз поставим, коллеги? — засовещались врачи в голове у Анатолия Петровича, который сам, между прочим отличался разнообразным размножением личности. Но про этих двух уже другая история.

Аксолотль:

Убийца коралловых бабочек.

Пупырчатая тьма конечно освещает ганивчатый вензгливый солюнид. На хлипких ножках мондовошки на тонкой раме из картинок, такой огромной, как прицепы десятикамерных дощечек, с шарнирами, вживлёнными в бездетье. В ребре бедра пылал варан, он волновался плоскостью с костями, на самой низшей «да» и «нет» скобя. Я ел волокна крапшинели, когда в наручниках Онкабздьрь вздричал надырку в крипчедели – оставил пагубный он флаг, флаконом скинул зубы в корчавый мупензданд в углу… На лбу вгенетные нектроны – писчачий Расл гасил Оглу.

Смерть, за картонною стеною, звучаньем стянутая в флаг – ковёр навзрыв вздымаед долю, крабмозгодолю в зергопад. И получив чесночным тыком всего один, но тот – костюм, я повернулся вдруг спиною – к себе, ко всем, к кому-нибудь; кабчиржки падают в живую, покинутую током снедь – я богом тока боком коком, я колобком комком подкопом, канканом, краном, тромбокопом – как бог на поле богомолом, на поле боя блин был комом, баян стоял на поле боя, а бог был буйным богомолом.

Послушни, мягки и пушысти, ми мжвячне щупальчне и жгучни – нужны, нежны ми все отчизни, пророк в отчизне негодуе, годуе мантие и мантис – манты ментам Атман мерещут.

За углём склонившись в карточку, на картошке изменяю какашечку, колорадского жука – Коленьки, землянично-пенной недоволеньки, расставлены сети в лесах изгибилистых, и хищны в синтезаторах капканы мошоночные – как на небе зайцы бесценно-сверхчистые, так и мы здесь расстелимся, укрывшись травой-муравой…

Под травой муравей забывает названия ангелов и на лики святых надевает подсолнечный бред – пусть идет Мукалкёрзн по спирали с улыбкой на радуге, и Канявки сгибают пошличельный кафельный жефдь. Бармаглот не стоит, и не дрогнет – попятится, и попячит забывчивый северный лес, где с пиздой распрощался декабрь незаряженный, приносящий на крыльях Кочержний Какебрьздь. Я закрою, закрою теперь навсегда свои ставенки, и свечу не поставлю пред светлой иконой в углу – буду в банках глядеть сквозь стекло на уродов замасленных, пить из черепа что-то прекрасное и, наверное, бывшее мыслящим, и на мыслях накрою паническим шёлком кристалл – я уйду в темноту, белой глиной намазавшись чтобы Серверный Ветер меня не достал.

ПроволОчки звучат, подстаканники бьют электричеством – прямо в морду разрядами тока плюют, я прекрасно поел в пиццериях готических, я не знал что такое сушёный верблюд – тот, которого в вакуум ввергнули, сублимировать в тонкую плёнку решив – он погиб, катаклизм создавая ступенчатый, той последней двустворчатой пасекой северных рыл, где жуки-носороги, наверно, наслушавшись Толкина, пребывают в брусничном движении против свечей – ты, быть может, и сам был бы против – сковородкой позвольте – позволен напротив – супротив противлений предателя выйти – и на противень противного выложьте здесь же.

Мунхчетный Друцет двачерхнеет на верхней окраске: Друтить Тримидеврль, Друтить Тримидеврль – спатилхнёвой згучетной охластки громко свесил и ещё колесо раскрутил. Чтоб друтить и сгифать в расселениях даджнатый вырьнями нужно канкай уметь угнетать в субпромышленный гром – а иначе маразм сифилическим идолом прочеркнёт меж извилин холодным и клейким огнём. Масцихнетых дунцетов загнулись бессменные хижины, когда солнце взгасило кометы панический бег – вспышки мёртвых гусаров – их тысячи, тысячи… я их вижу. Их жертвой падёт Человек.

Поперхнулся и вышел полковник из пасеки, и упал на прогнувшийся искрами пол: «Неужели так просто вернуть не разрезав на грань (тонким словом даны нисходящие, на бесцветный пинцетный затылок пол-пробки подняв как любитель ужа расширяя возможности) своеглавый плоток исполнительных стонов заказчика – но на сонном затворе Апостроф возник (он всегда не любил острый лёд примечания, и библейскую сухость и пыль не любил). И в роскошный чертог пубертатные слизни возглынулись, прочищая извилины впадин во ртах – крипчедели конкретно чуть не откинулись, за затычкой остался клинический страх. «Кто за стенами бродит, скучая неонами?! Кто мне мысли холодной рукой отогрел? Это ты ли, мой ангел, что дышит озоном, это ты ли, мой дьявол, что серой пропах? Неужели порезана связь с мирозданьем? О, зачем этот кольчатый дым в зеркалах?!». Моя фляга пуста; я – под утро усну, переполненный. Звёзд мохнатых прицел пропахал в моих ракурсах след – чтоб мгновенья ловить черенком не нужна мне одежда. Выйду в поле, наемся поганок и буду с волками я петь.

Скользким крошевом мокрый металл вперемешку с осколками, утекает в ладонях последний пристой, где в листве хилый лис потерял многогранники, бужактерный невыброс раскрочен в наркшечный невроз. Бульгний, серый помёт компилятором кластерно веется, мы и в самый короткий азартный момент этот мозг протолкнём, в озарение вытолкнем резко тебя мы, бессмертные, тебя, смертного, к нам, нам бессмертным возьмём. Вот стаканчик с экстрактом тебе, чтоб запить – кипяточечка чашечка, ты не думай о страшном, великом – расслабься, дыши. Бог полюбит тебя, полюбил же убийцу коралловых бабочек – нелинейно обструганной, непокорной печатью души.

03.04.2010

Lihoradka:

Из рук твоих не сам экстракт мне сладок, из рук твоих мне сладка боль, что источает язвенную мирру. И стонов и нападок мириады в глазах моих закрутят хоровод. Я закричу в припадке, нервозно проскулю нечленораздельно, какое-то ругательство, а может заклинание.

Порошок из корня датуры невинно растворился в кипятке, спокойно плавая вверх-вниз, без слов он приглашает на чашку чая к его величеству Дияволу. Провожу пальцем по хрустальному бокалу, чтоб извлечь предсмертный хрип. И с этим звуком в горле, начну обмазываться тертыми кораллами, причитая нараспев, точеными ногтями до крови раздирая кожу.

Про ветер, про скорбь, про нелегкую матушку-судьбу, что вынесла на этот свет, буду бубнить, втирая листья,семена и корни в шею, грудь, пах и ноги. Что вырастили сами, то мы и погубим, собственноручно, в полночь, когда на небесах затмение луны произойдет.

Продрогнув на сквозняке, ощерившись волком, завою на белосинее лунное лоно, что распласталось столь развратно на синем покрывале неба, заставлю звезды осыпаться с него, чтоб не пятнали брачного ложа не первой свежестью ночных безумств.

Одев на тело синий балахон, спокойно сяду в кресло, застеленное волчьим трупом и поскачу на нем куда-то в пропасть, мне бы пропасть, мне бы исчезнуть вон отсюда, сколько можно об одном и том же толочь в поющей чаше воду? А она, знай себе поет. Меняю пестик, а звук все тот же, меняю руки, а она и тут горланит на тот же самый лад. И даже если в тот угол черный брошу, она и при падении издаст все ту же истошную молитву за упокой. Она благословит, слепя своею святостью, вся чернь изыдет прочь и все вокруг окрасится белесым неоновым свечением, оно меня и поглотит.

Как ни беги ты в ад, он раем станет, если сам ты свят, ибо тьму рассеет свет — то излучения другого толка, характера и силы. На смену им придет режим — пора тушить огни, ночь пришла, всем спать пора. Но даже во снах будет место белой мягкости сиянья доброты.

Так мы с Дьяволом сидели тихо-мирно сладковато тешаясь, но нужно было мне с зарей вернуться восвояси в облака, и с первым проблеском надежды, солнца бликом, моя душа вспорхнула куропаткой, отправившись туда, откуда послана была растолковать Поверженному Суть.

Когда нахмуренные тучи исторгли миллионы косматых злых снежинок на грешно-томную истерзанную землю, в тот миг я осознала, что лежу в душистой ладановой ванне, полынь в воде чуть чуть горчила, но не перебивала вкус датуры. Зажатая в кольцо свечей, я не могла бы вырваться из круга, при всем желании, которого уж след простыл, как и моего ночного партнера по беседам.

Плелась сквозь угрюмый черный корридор, минуя ложь, обман, что отражались в зеркалах, обратно в келью, к набаюканным одеялам и заговоренным подушкам, тешась глухим биением сердечной мышцы, она считала до двенадцати, как крылья мотылька, что бесшумно бились об стекло. А потом вдруг тишина, покой. Перина приняла мою форму, задеревенела и поплыла лодкой куда-то вниз по воде, а руки сцепились на пустой груди, пряча отсутствие сердца. Ты его забрал к себе в Тартарары? Это ли плата за Путь? Путь с сердцем достигнут ценой в сердце.

Если моя душа в руках Бога, то сердце не страшно отдать Дьяволу, потому что я — Человек. Из крайности в крайность скачу — это мое путешествие — это Жизнь. В итоге им еще придется поспорить друг с другом, кому достанусь, потому что как оказалось, человек не может быть женщиной, а следовательно быть предметом интереса этих двух. Когда ты свободна, тебе неважна ни душа, ни сердце, ты плывешь в Потоке и глаголешь, наводя ветром страх на смертных и неподвласных ей, потому что Смерть — это сестра ведьмы.

Единственная причина, по которой рано или поздно мы сцепимся в поединке будет один-единственный Человек, давший обет Богу, которого купит Дьявол, приманив на мое сердце. Сердце должно быть вложено его руками в мою грудь и заставлено биться дальше, это суть Войны и Жизни. Как только это произойдет я вручу ее тому Человеку, чтоб встретить свою Смерть лицом к лицу, без страха и сожаления станцевать с ней последний танец и исчезнуть в вечности. А Мужчины пусть уж поглядят да потешаться изысканным развлечением и решат в чьи угодья отправят несчастного. Обо мне не стоит вспоминать, впрочем, как иметь дело с датурой — не тревожьте дух Женщины.

без дат, здесь и сейчас.

Визионерский опыт

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Опыт был получен путём вызова Gremory, в результате взаимодействия с этим духом, мне были показаны некоторые миры, после определённого момента, бессознательное приказало мне перестать записывать, поэтому текст как бы обрывается в том месте, где можно было бы ожидать кульминации. Но, имеющему мудрость — сказанного будет более чем достаточно.

Твоё присутствие в этом срезе реальности, столь парадоксальное, и в то же время, такое однозначно ощутимое, проявляется ещё до того, как я начертал сигилл Тебя, и приложился к нему лбом — ты вползаешь в душу подобно змее, чьё тело извивается мощными кольцами, подобно горячим волнам прихода, вызванного гипоксией. Чёрные, маслянистые глаза как у самки тигровой акулы засасывают в глубину, ты более реальна, чем что бы то ни было — всё, что я видел до встречи с тобой, напоминает картонные декорации — но мы реальны. Ничто в этом мире не обладает таким объёмом, такой жизненностью и такой глубиной, как мы. И эту жизненность, эту глубину, я смог осознанно раскрыть после того как встретил тебя.
Янтарный воздух рассечён струнами, связывающими между собой внешние слои наших меркаб. Мы не мигая смотрим друг другу в глаза: программа себя осознала. Дыхание, пахнущее самой изысканной гнилью — как пенёк, обросший опятами и мхом, древесина которого стала мягче чем плоть. В тот миг когда наши языки переплетаются, я чувствую тысячу вкусов сразу, каждый из которых является ярлычком, прикреплённым к срезу коллективного бессознательноого — вкус путей жизни, которые расходятся как ходы личинок древоточеца от магистральной линии, по которой жук ползёт, поедая камбиальный слой и откладывая яйца. В твоей слюне содержится сильнейший психоделик — все вкусы начинают раскрываться как фрактальные метанарративы, включающие в себя знаковые системы, расползающиеся из центральной точки.
Сад расходящихся смыслов. Ты закручиваешь вокруг себя структуру, подобную воронке, состоящей из фрактальных искажений пространственно-временного континуума. Сингулярность. Лучи Чёрных Солнц внутри нас закручиваются спирально вокруг двух воронок. Я в исступлении поднимаю руки и над моей головой открывается трансцедентное око. Я готов к прыжку.

Сделав глубокий вдох и выдох, я совершаю серию резких движений диафрагмой и позвоночником, и всё это сопровождается звуками «Ха Хо Ху Ха Хо Хы!» и на последнем звуке весь воздух выдавлен у меня из лёгких. Твоё присутствие настолько преобразило меня, что даже если я окажусь в том мире, на который ты не можешь быть спроецирована, всё равно, я буду видеть вещи уже совсем иначе, ибо даже чувство отсутствия сингулярности породит сингулярность в том месте, где присутствует заворот внимания, соответствующий её программе.
Я погружаюсь в ад. Это мир вечного гниения. Мы там живём в маленьких домиках с окнами из оргстекла размером с пачку беломора, окна очень мутные и через них ничего не разглядеть кроме разве что зарева взрывов на горизонте, да и разглядывать тут особо нечего, тут ведь всё время идёт дождь. В аду мы получили тела. Это маленькие сгорбленные карлики, питающиеся гнилой картошкой, в 15 лет у них выпадают почти все зубы, они уже дряхлые старики, до 30 не доживает никто. Их тела поражены гнилью и плесенью. В качестве фауны здесь живут огромные хищные игуаны которые иногда кушают людей и черви с зубастыми пастями и маленькими дыхательными отверстиями вдоль тела — эти черви прямо таки кишат в местных лужах, и если кто-то из карликов по неосторожности падает в такую лужу, зубастые рты червей тут же впиваются в его плоть — однако это не мешает карликам совокупляться периодически с червями, чтобы удовлетворить похоть, которая тут приобретает самые извращённые очертания, впрочем принося крайне сомнительное удовольствие. Семь карликов собралось, чтобы трахнуть полуразложившийся труп игуаны, они обнажили члены и воткнули их в серую склизскую плоть, однако, они не знали что труп уже кишмя кишит особым видом червей, и эти черви кусают их за члены, впиваясь в них с такой силой, что те умирают от боли, и черви получают себе новую пищу, начиная пожирать их трупы именно с гениталий. А люди пожирают тех червей которых им удалось поймать — потому что из пищи тут только гнилые корнеплоды и плесень, червя удаётся поймать нечасто, это особый шик. Карлики постоянно ебут трупы хотя и не испытывают от этого особого удовольствия.
Я совершенно забыл, что я был кем-то другим до попадания сюда. Я смотрю в серое небо, по которому летают чёрные хищные птицы. Запах гнили и трупов стал давно привычным бэкграундом, склизское чавканье илистой почвы и вой ветра в проводах — тут везде какие-то металлические башни, соединённые проводами, никто из нас не знает их назначения, но мы обслуживаем их, и вероятно, в этом смысл и цель нашего унылого существования.
Надо понимать, что я уже много лет провёл в этой реальности и оброс подробностями, даже не вспоминая о том, что этому предшествовали какие-то другие жизни. Ел гнилушки, ебал червей и трупы, пил органические растворители из ржавых бочек. И я оказываюсь совершенно не готов к следующему повороту событий.
Здесь темнеет рано, хотя и днём здесь не сильно светло. К наступлению темноты мы стремимся скорее скрыться в своих жилищах, потому что ящеры вылезают из своих нор, и едят тех, кто не успел от них спрятаться. Поэтому, я спешу поскорее вернуться в покосившееся строение из шлакоблока служащее мне жилищем. Внезапно, я вижу ярко-голубой свет и слышу стрекотание лопастей вертолёта и треск электрических разрядров. Воздух начинает пахнуть озоном. Красный вертолёт с прожекторами, которые светят прямо на меня. Никогд не видел подобного.
Струя жидкости окатывает меня, я ощущаю нестерпимое жжение, свет прожекторов причиняет ужасающую боль, я захлёбываюсь в потоке чистого спирта, от чего моя кожа отслаивается, мышцы отделяются от костей, а пластины черепа раскрываются как лепестки цветка. Какие-то странные персонажи в противогазах изымают мой мозг из черепной коробки. Тьма.
Я прихожу в себя от запаха неонов-анемонов и разноцветных искрящихся потоков, которые вовлекают меня в карусель. Я подвешен в питательном растворе и присоединён к нейроинтерфейсу. Вместе со мной в этой ячейке ещё 5 мозгов — мозги, объединённые в круговые структуры из шести мозгов, представляют собой гексагональную ячейку, здесь их очень много этих ячеек, неисчислимое множество. Квантовый мёд стекает по гексагонам. Воронки электронных пространств. Рваная ткань бытия. Стробоскопические мурашки фасеточных данных, цветные библиотеки, вибрация. Огромные поля, где объединённые в гексагоны мозги в питательном растворе обрабатывают огромные потоки данных. Как я понимаю, мы вырабатываем для них некий наркотик, которым является эссенция нашего жизненного опыта. Они — сверхразвитая цивилизация. Когда-то мы были одной цивилизацией, а затем небольшая часть существ радикально обогнала в своём развитии всех остальных — и началась великая жатва. Сверхцивилизация стала разводить людей на специальных мозговых фермах.
Что за продукт вырабатывался мозгами? С поверхностной точки зрения, кажется, что мозги отсоединённые от тел, не способны производить ничего, кроме когнитивного диссонанса. Однако, вспомним механизм майнинга криптовалют — теоретически, его вполне можно производить в биологических процессорах. Однако, у представителей цивилизации «садовников» была совершенно другая экономическая система, в их случае, платёжные средства представляли собой весьма эфемерную субстанцию, обеспеченную единицами памяти в мозгах. Причём, сами эти существа, а точнее, их опыт, хранился в этих же мозгах — то есть, по существу, эта цивилизация и была собственным платёжным средством.

Убийца коралловых бабочек

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Пупырчатая тьма конечно освещает ганивчатый вензгливый солюнид. На хлипких ножках мондовошки на тонкой раме из картинок, такой огромной, как прицепы десятикамерных дощечек, с шарнирами, вживлёнными в бездетье. В ребре бедра пылал варан, он волновался плоскостью с костями, на самой низшей «да» и «нет» скобя. Я ел волокна крапшинели, когда в наручниках Онкабздьрь вздричал надырку в крипчедели – оставил пагубный он флаг, флаконом скинул зубы в корчавый мупензданд в углу… На лбу вгенетные нектроны – писчачий Расл гасил Оглу.
Смерть, за картонною стеною, звучаньем стянутая в флаг – ковёр навзрыв вздымаед долю, крабмозгодолю в зергопад. И получив чесночным тыком всего один, но тот – костюм, я повернулся вдруг спиною – к себе, ко всем, к кому-нибудь; кабчиржки падают в живую, покинутую током снедь – я богом тока боком коком, я колобком комком подкопом, канканом, краном, тромбокопом – как бог на поле богомолом, на поле боя блин был комом, баян стоял на поле боя, а бог был буйным богомолом.
Послушни, мягки и пушысти, ми мжвячне щупальчне и жгучни – нужны, нежны ми все отчизни, пророк в отчизне негодуе, годуе мантие и мантис – манты ментам Атман мерещут.
За углём склонившись в карточку, на картошке изменяю какашечку, колорадского жука – Коленьки, землянично-пенной недоволеньки, расставлены сети в лесах изгибилистых, и хищны в синтезаторах капканы мошоночные – как на небе зайцы бесценно-сверхчистые, так и мы здесь расстелимся, укрывшись травой-муравой…
Под травой муравей забывает названия ангелов и на лики святых надевает подсолнечный бред – пусть идет Мукалкёрзн по спирали с улыбкой на радуге, и Канявки сгибают пошличельный кафельный жефдь. Бармаглот не стоит, и не дрогнет – попятится, и попячит забывчивый северный лес, где с пиздой распрощался декабрь незаряженный, приносящий на крыльях Кочержний Какебрьздь. Я закрою, закрою теперь навсегда свои ставенки, и свечу не поставлю пред светлой иконой в углу – буду в банках глядеть сквозь стекло на уродов замасленных, пить из черепа что-то прекрасное и, наверное, бывшее мыслящим, и на мыслях накрою паническим шёлком кристалл – я уйду в темноту, белой глиной намазавшись чтобы Серверный Ветер меня не достал.
ПроволОчки звучат, подстаканники бьют электричеством – прямо в морду разрядами тока плюют, я прекрасно поел в пиццериях готических, я не знал что такое сушёный верблюд – тот, которого в вакуум ввергнули, сублимировать в тонкую плёнку решив – он погиб, катаклизм создавая ступенчатый, той последней двустворчатой пасекой северных рыл, где жуки-носороги, наверно, наслушавшись Толкина, пребывают в брусничном движении против свечей – ты, быть может, и сам был бы против – сковородкой позвольте – позволен напротив – супротив противлений предателя выйти – и на противень противного выложьте здесь же.
Мунхчетный Друцет двачерхнеет на верхней окраске: Друтить Тримидеврль, Друтить Тримидеврль – спатилхнёвой згучетной охластки громко свесил и ещё колесо раскрутил. Чтоб друтить и сгифать в расселениях даджнатый вырьнями нужно канкай уметь угнетать в субпромышленный гром – а иначе маразм сифилическим идолом прочеркнёт меж извилин холодным и клейким огнём. Масцихнетых дунцетов загнулись бессменные хижины, когда солнце взгасило кометы панический бег – вспышки мёртвых гусаров – их тысячи, тысячи… я их вижу. Их жертвой падёт Человек.
Поперхнулся и вышел полковник из пасеки, и упал на прогнувшийся искрами пол: «Неужели так просто вернуть не разрезав на грань (тонким словом даны нисходящие, на бесцветный пинцетный затылок пол-пробки подняв как любитель ужа расширяя возможности) своеглавый плоток исполнительных стонов заказчика – но на сонном затворе Апостроф возник (он всегда не любил острый лёд примечания, и библейскую сухость и пыль не любил). И в роскошный чертог пубертатные слизни возглынулись, прочищая извилины впадин во ртах – крипчедели конкретно чуть не откинулись, за затычкой остался клинический страх. «Кто за стенами бродит, скучая неонами?! Кто мне мысли холодной рукой отогрел? Это ты ли, мой ангел, что дышит озоном, это ты ли, мой дьявол, что серой пропах? Неужели порезана связь с мирозданьем? О, зачем этот кольчатый дым в зеркалах?!». Моя фляга пуста; я – под утро усну, переполненный. Звёзд мохнатых прицел пропахал в моих ракурсах след – чтоб мгновенья ловить черенком не нужна мне одежда. Выйду в поле, наемся поганок и буду с волками я петь.
Скользким крошевом мокрый металл вперемешку с осколками, утекает в ладонях последний пристой, где в листве хилый лис потерял многогранники, бужактерный невыброс раскрочен в наркшечный невроз. Бульгний, серый помёт компилятором кластерно веется, мы и в самый короткий азартный момент этот мозг протолкнём, в озарение вытолкнем резко тебя мы, бессмертные, тебя, смертного, к нам, нам бессмертным возьмём. Вот стаканчик с экстрактом тебе, чтоб запить – кипяточечка чашечка, ты не думай о страшном, великом – расслабься, дыши. Бог полюбит тебя, полюбил же убийцу коралловых бабочек – нелинейно обструганной, непокорной печатью души.

03.04.2010

Томно-Серные Коалы, или Мой первый день в школе

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Муха-Бегемотик (Двойное Солнце)

15 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

21 фев 2016

Enigma TNG и Пим

03 Янв 2019 Нет комментариев

автор: Андрей Зиминрубрика: Проза Tags: Андрей Зимин

В просторах терюханской мордвы, в долине с. Пица Нижегородской области, где полдень жжёт бескрайнее мордовское Солнце Норда, там, где начинается лесостепь, где-то вблизи речки Озёрка… Нет, это прекрасно….. Всё испорчено. Стоял он, Великий Ипсиссимус Войны — мех под названием Enigma TNG. Его дьявольская пушка была направлена прямо в лицо Человеку-Муравью. О да! Никогда ещё Гидре не удавалось прижать так близко к смерти Мстителя своё великолепное жало, сделанное из первоклассного сплава. Множество ракет сверкало, как свет Солнца в зияющую дыру туч. Тело меха напоминало лицо или вспорхнувшего орла, наверху крыльев были расположены блоки ракет, и в основании крыльев была расположена семиступенчатая пушка. Кабина управления была украшена кольцами. Enigma TNG.

Человек-муравей протянул руку к стальному животному в знаке «стоп» и сказал: «Остановись, стальное животное». Конечно же, в запасе у него было множество трюков, которые мы хорошо знаем. Но, признаться, на этот раз командующий мехом действительно чуть не переиграл его, теперь уже, кажется, навсегда.

Как меня замучили мысли о занятии любовью с тобой…. Я весь в напряжении. Enigma TNG — ласковая гетера, пленительно завлекает меня своими пальцами. Пим должен отреагировать немедленно. Я мастурбирую. Ты сидишь на столе, светловолосая гетера, воркующая голубка. Твои пальцы массируют влажную пуси. Между нами мягко, страстно. У меня стоит как сталь.

Сцена противостояния Титана и Пима длилась недолго. Пим тут же вцепился в лапы стальному титану. Титан несколько растерялся, но поднял лапу и двинулся на человека-муравья. Пим возрос в глазах обывателя. Что ж, только дурак не смог бы предположить, что сделает Пим! Через какое-то мгновение между дикими зверями настала настоящая беспощадная бойня. Настал момент Армагеддона. Соперники уже не воспринимали окружающую реальность. Вот — между двумя гигантами пик их битвы — Enigma TNG готов был стрелять прямо в грудь Пима, и тому ничего не оставалось делать, как в последний раз сжать плечи титана, пытаясь побороть его. Ах-ах. Выстрел не заставил себя долго ждать, Пим улетел далеко. Бедный Хэнк.

Моё воображение истекло. Настал период безмыслия. Осталось ощущение, как после взрыва. Осталась только сухая долина Пицы.

Я понимаю, что никому не интересно, чем закончилась битва для гетеры. Но я вас проинформирую — после гибели Пима собралась масса клопов с окрестных деревень и напрочь облепила меху. Титана заклинило буквально во всех частях, и клопы начали грызть капитана судна. Зрелище продолжалось несколько месяцев. Капитан железного судна скончался в заклинившем Enigma TNG. Ведь тебе оставалось немного — я возбудил тебя своим тонким телосложением. Ты сдохла в куче клопов, мой прожорливый зверь.

Москва

20 Дек 2018 Нет комментариев

автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда

По Московским улицам хожу и ловлю сладкую эйфорию. Светят ярко фонари, и исходит запах от бензина, что оставляют машины.

Осень стоит, а так ещё тепло, и ни капли дождя. Да всё ещё приятный и уютный воздух в столице. От этого так восхитительно, что можно гулять по променаду, пить кофе в бумажном стакане и есть мороженое с ванильным или шоколадным шариком.
Ходить по набережной и наблюдать, как по реке плывут катера.

Вдали виден Кремль, и он так ярко отражается в воде, и непонятно, кто кого отражает — река город или мегаполис водоём.