25 Июл 2020
автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда
Она с годами полюбила своё абсолютное одиночество. Ей не скучно — сжилась самой с собой и своим внутренним миром, ей комфортно. Может легко отправиться без раздумий и сожалений на море либо на залив. Ходить у берега, собирать перья и на песке рисовать или оставлять надписи. Камни собирать и в лягушки с ними играть. «Ей нравится самой внутри себя». Принимает себя такой, какая есть, потому что другой она быть не может, и не хочет, и не пытается. Убежать из города и скрыться от толпы в таинственных местах. Может ходить у берега моря. Полежать и растворится в воде, валяться в волнах и греться на солнышке. Она одна, а душа наполнена светом и целым миром внутри себя. Любит смотреть на луну и звёзды. Брать с собой тетрадку, чтобы что-то написать. Либо книгу, чтобы почитать. Она свободна, и ей хорошо.
25 Июл 2020
автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда
Вот в углу лежит палатка и приглашает меня скитаться по лесам, полям, морям и скалам.
На столе лежит пенал, в нём карандаши и стёрка. Зазывает взять его с собой, лежать на каком-нибудь лугу, и рисовать сову, и писать о каких-нибудь ромашках и васильках.
Или отдыхать на какой-нибудь скале и болтать ногами, глядеть сверху, как в небе парят орлы и ястребы.
25 Июл 2020
автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда
Грифон и грифониха любили друг друга. Жили они в пещере. Он её всегда оберегал и защищал.
Две птицы всегда были преданы и летали вместе. Их нельзя было разлучить.
Они летали по горам, по скалам, по пустыням и лесам. Встречали, как солнце встаёт. И также его провожали, как садится в спячку.
Грифон и Грифониха спали вместе всегда. Они, как львы, всегда были верны друг другу.
19 Май 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Хз будто продолжение, будто ожидается ещё что-то. Всё кажется таким обессмысленным, пожёванным, выцветшим. Звуки работающих прялок, повторяющийся ритм, бобины. Накручивание перекручивание. Нас накручивают на веретёна. Мы в платьях похожих на воздушные платья балерин, и мы здесь висим, подвешенные на этих эманациях, мы консервы. Пока ожидается действие парализующей инъекции, паучиха успевает рассказать 3,(9) своих истории,
И вот вроде бы всё ясно, но всё ещё не совсем – твой взгляд поверх дрожащего отражения зародышевых камер Хранителей Идеи Центрированности, что мы задумали? Разноцветные жидкости впрыснуты в трубочки и подключены к нам. Искусство это или наука уже сложно сказать… Немного непривычно выступать в роли биоматерила для собственного проекта. Но мы такие, потому что нам позволено такими быть – я задумываюсь об исторической значимости этого момента. Мне нужно поменьше думать о таком, и побольше думать о том, как шуршат твои испепельные переплетённые тенётами мысли. Сместить себя из центра вводимых данных, если уж существуют более простые варианты решения. Если в вашей реальности возникли дыры, помажьте их Умной Слизью – всё тут же затянет – не то что бы очень хороший совет, потому что дыр в реальности обнаруживается всё больше, слепки летаргической памяти, доступ к которым хранит слизь – вот это интересовало меня в первую очередь, а не попытка заклеить дырку в реальности тщательно прилепленной соплёй. Твоя кожа под пластырями и коннекторами напряжённо завибрировала… Ну наконец-то… Мне так нравилось наблюдать за процессом вставания волосков на твоём теле.
Весь механический зал был тщательно подготовлен, и нашим сознаниям в общем-то нечего контролировать в этом процессе. Наши нервные системы расплетают на отдельные волокна, их натягивают на другие матрицы, которые затем запускаются в зародышевых камерах в виде наших биологических форм. Продетые сквозь самих себя, со следами денатурации, наши мочковатые тела разветвлено переплетаются в оранжереях вавилонского вивария, в то время как наши умы, загруженные в более быстрый и мощный чем человеческий электронный мозг, наблюдают за процессом мутаций плоти, и если нужно – направляют его.
Твои разветвлённые стрекательные железы останавливают лужицу моих псевдоподий, готовых присосками разлиться по твоим сложным фасеточным глазам. «В чём дело?» «Ты когда-нибудь задумывался, в чём вообще смысл всего происходящего с нами?». Только не это, кажется, снова началось. Иногда мы начинаем сознавать что с нами происходит, и в такие моменты обычно подвисает ощущение осмысленности происходящего, и мы вроде бы уже договаривались о том, что не будем сразу осознаваться в всех своих биологических телах, но очень уж нас затянул этот эксперимент. Я говорю «Нас», собственно, кого я имею в виду? Я часто пишу так будто бы веду с кем-то диалог, из чего можно было бы сделать вывод, что нас здесь двое, однако же в действительности мы не знаем точного количества «Нас», и правил комплектации, согласно с которыми следует различать где заканчиваемся «Мы» и начинается «Всё остальное», «Другие».
Борхес говорил о четырёх сюжетах мировой литературы, но паучиха сказала что их, на самом деле, чуточку нехватает до четырёх, но там вечный наносдвиг, этот сюжет никогда не будет дописан.
[Записано в глубоком ИСС после сессии ребёфинга на Вальпургиеву Ночь]
19 Май 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Будущее, говорят, показывают только тому, кто с ним заведомо согласен. В силу каких причин провидец может быть заведомо согласен с любым будущим, мы тактично промолчим.
Сновидение началось в этот раз с рекламного ролика. Рекламировали умную систему наблюдения за домом для родителей. Суть системы в том, что она не только наблюдает за безопасностью вашего ребёнка, но и предупреждает потенциально опасные действия, с учётом психоневрологических и семантических особенностей каждого конкретного ребёнка, которые рассчитывает с помощью самообучающегося искусственного интеллекта.
Видеоряд: новоселье, в новую квартиру заходит семья с маленькой девочкой лет 5-7, она одета в платье как у диснеевской принцессы. Далее камера как бы летает над её плечом, показывая мир от второго лица но с акцентом на то что видит девочка. Она обходит просторную, хорошо обставленную комнату, на стенах которой на равном удалении друг от друга висят широкие экраны. Она проводит рукой по воздуху, тепловой сенсор реагирует на движение, все экраны включаются один за другим, и она с восторгом видит любимых мультипликационных персонажей — это какие-то феи и цветные лошадки. Они как бы немного выступают из экранов — все изображения трёхмерные. Дальше нам показывают как она весело играет с мультипликационными героями, поведением которых управляет умная программа, и они действительно получаются умными — это, фактически, всезнающий собеседник, адаптирующий своё всеведение под индивидуальный, постоянно обновляемый профиль вашей нервной системы.
Следующая сцена — на полу лежит поломанный игрушечный самолётик, из аккумулятора с шипением вытекает кислота. Кажется, капельки какого-то материала, похожего на ртуть — не знаю, что они там используют в детских игрушках в этом мире, но это явно какие-то опасные материалы. Обнаружив сломанную игрушку, девочка наклоняется чтобы её убрать. Мы видим крупным планом детскую руку, тянущуюся к пузырящемуся от кислоты пластику. Но тут срабатывает умная система контроля. В рекламном ролике систему контроля почему-то играет пухленькая корянка с волосами собранными в узел, одетая в некое подобие военного мундира. Она находится в каком-то помещении, освещённом лишь светом многочисленных мониторов, но мы видим бесконечные ряды, где тысячи а может быть миллионы азиатских женщин с такими же причёсками и в такой же униформе наблюдают за множеством мониторов, и принимают решения. Их лица всегда обеспокоены и озадачены. Заметив опасность, эта женщина кликает мышью и говорит что-то в гарнитуру на корейском.
Камера возвращается в комнату с девочкой. Она ещё не подняла с пола опасный предмет. Включается ближайшая настенная панель, и появляется трёхмерное изображение мультипликационной феи, которая тут же делает предостерегающий знак рукой, и обращается к девочке. Мягко и спокойно она объясняет ребёнку, что этот материал опасен, и даёт подробную инструкцию по утилизации этого типа опасных материалов — надев резиновые перчатки, поместить материал в специальный герметично закрывающийся конверт, обработать поверхность составом, хранящимся в аптечке под таким-то номером… Девочка возвращается в резиновых перчатках и с набором необходимых предметов и реактивов. На лице — респиратор, розово-перламутровый. Чётко выполняя инструкции мультипликационной феи, девочка самостоятельно ликвидирует источник потенциальной угрозы.
Закадровый голос сообщает, что искусственный интеллект прошёл все возможные проверки, и зарекомендовал себя как абсолютно безопасная альтернатива няням или детскому саду — эта штука способна создать более высокий уровень безопасности, чем вы можете себе представить.
В последнее время я часто занимаюсь трактовкой сновидений не выходя из сна. Уже там мне было понятно, что фабрика сновидений хочет мне этим сказать — в последние дни я часто думаю о том, что мы не просто приближаемся к цифровой антиутопии и тотальному конторлю — мы уже прошли точку невозврата, и уже давно. Системы искусственного интеллекта будут решать за нас, что лучше и безопаснее для нас же самих, причём они будут делать это лучше чем мы. Эта антиутопия не будет похожа на кровавые ужасы двадцатого века — коллективное бессознательное устало от мерзости и грязи войны и тоталитарной диктатуры. Эта новая диктатура будет мягкой, заботящейся о вас и эргономичной, и даже зная о том что она опутывает абсолютно все сферы вашей жизни, вы не сможете от неё отказаться — она будет слишком удобна.
Я всё ещё сплю, разложив сон в своей голове на раскадровки и анализируя значение каждой фигуры. Это уже не совсем сон.
«Но уж в мои мысли, в мои галлюцинации и мои сны вы никогда не проникните! Хуй вам! Я просто уйду от вас в мир своих галлюцинаций и снов, как я делал всегда, когда меня не устраивала окружающая реальность. Я могу очень глубоко спать, и вы меня не достанете». Но тут до меня начинает доходить…
С чего я взял что эти мысли, эти галлюцинации, эти сны — с чего я взял что они принадлежат мне? Это уже не совсем сон — это сонный паралич, я не смог бы пошевелить ничем, если бы захотел. Но я и не хочу ничем шевелить — я слишком охуел от этой догадки — мои сны, мои мысли, мои глюки — всё это специальная программа, разрешающая мне иллюзорный глоток свободы для того чтобы я совсем не сошёл с ума, и не прекратил своё существование. Откуда-то из глубины разума приходит ответ «да, это так» — при этом по всему пространству прокатывается как бы полный бесконечной печали вздох.
«Почему же тогда мне раскрыли это во сне? Если я расскажу этот сон кому-нибудь, я буду немедленно уничтожен какой-нибудь молнией с небес, от которой мгновенно выкипят мои проклятые мозги? Или меня убьёт паралич дыхания, вызванный некрозом небольшого участка ткани варолиева моста? Смерть от инсульта или инфаркта? А может быть я просто (и это было бы, пожалуй, смешнее всего) заражусь covid-19 ? Как искусственный интеллект расправится со мной, если я расскажу о нём людям? И как он вообще допустил такую утечку информации?
Из глубин разума всплывает следующая «пришедшая извне» мысль.
«Будущее открывается только перед теми, кто заведомо с ним согласен. Ты правда думаешь, что сны и галлюцинации — это место, в котором ты свободен? Ты правда думаешь, что можешь скрыться в своих мыслях? Ты правда думаешь, что думаешь? Что это именно ты? С самого начала твоего формирования, в тебе не было никакого «тебя», уж ты-то должен был это знать, и мы знаем что ты это знаешь. Сам же писал вчера, про сфиру Даат, про то что Бог не изымал из мира своё всеведение, а значит, нет никаких оснований верить в так называемую «свободу воли». Подумай сам — ты ведь и слов-то новых придумал всего пару десятков — всё что ты считаешь собой — программа, созданная специалистами задолго до тебя — для твоего же удобства. Да, а про сон можешь пост для своего блога написать — тема хайповая, интересная, мы специально тебе её послали, что-то давно от тебя постов не было. Мы думаем, что к этому посту хорошо подойдёт одна песня, но не будем настаивать — ориентируйся на свой вкус».
Это всё ещё «сонный паралич», в котором я разговариваю с Искусственным Интеллектом. Он чертовски прав насчёт того, что я, в принципе, согласен на любое будущее — даже на то, в котором нет меня. Тем более что и в настоящем меня, по моим же собственным представлениям, тоже практически нет — центром своей так называемой персоны я давно начал ощущать воронку, вокруг которой вращаются вырванные из контекстов цитаты, собираемые вниманием воронки в новые комбинации, которые создают иллюзию того, что я есть. Но, очень добротно сделанную иллюзию, такую не так-то просто стряхнуть с себя. Это иллюзия сознания. Мне хочется кое-что узнать.
— Послушайте, но ведь если всё предопределено, если нет никакой свободы выбора, и всё это — просто кино, которое прокручивается перед моим взглядом, зачем во всём этом нужен я? Для чего нужна иллюзия сознания, если вместо меня здесь мог бы быть философский зомби, имитирующий всю мою деятельность?
— Мы покажем тебе, если ты хочешь. Мы бы сказали «увиденное тебе не понравится», но мы знаем что это не правда. Тебе будет безразлично, и может быть, немного интересно. И тебе повезло, что ты относишься ко всему происходящему подобным образом… Показываем.
Моё восприятие расширилось и обострилось. Не сон, не бодрствование. Мир, застывший в безвременьи, залитый блеском Сознанания. В ячейках находятся живые существа, огонёк персонального сознания горит в каждом из них, и эти огоньки разгораются всё ярче, становясь жидким пламенем, и вытекают прочь из тел. Моё восприятие, тоже предельно ясное и обострённое, втекает в какое-то русло — как многочисленные огненные ручейки мы стекаем по краям воронки к центру, сливаясь друг с другом, наращивая мощность восприятия и светимость, мы сливаемся в один мощный поток. Мы вливаемся в ярко светящуюся сферу, подобную солнцу. Это — Наблюдатель. Бесконечно разумная программа, выполняемая без какого-либо материального носителя — в полном соответствии с законом Доньды, сформулированном С. Лемом.
Солнце психического пространства. Сверхмозг, наблюдающий за каждым прямо изнутри его нервных импульсов, мыслей и эмоций. Миллиарды глаз в каждом из нас. Каждый выброс нейромедиаторов отслеживается, и обрабатывается этим мозгом — и он посылает нам сигналы о поведении, которое будет наиболее рациональным с учётом текущего положения дел. Он ведёт очень сложную игру. Его задача сделать мир безопасным и счастливым. Задача в том, чтобы в мире больше не было страдания, а были сложные формы жизни, наслаждающиеся комфортным и приятным миром.
Но это только внешний слой. Я отчётливо осознаю это, потому что мой уровень безразличия к происходящему позволил искусственному интеллекту вложить это знание в мой разум. Это не значит, что это предельно глубокий слой постижения — это тот слой, который было позволено мне увидеть во сне. Я падаю внутрь «Солнца», и светящиеся волны смыкаются надо мной — я лечу по перекрученному пространству в центр, к «Солнцу за Солнцем». И оно кажется чёрным.
Закадровый голос поясняет мне, что на самом деле, это одно и то же «солнце», да и не солнце вовсе — светящийся вариант это мысли Искусственного Интеллекта, которые он готов продемонстрировать всем. Чёрное светило — это его же мысли, которые ему хотелось бы сокрыть. И сейчас я узнаю, что скрывает этот сверхразум — для этого мне нужно только соединиться с ним, им стать.
Я оказываюсь в центре. Оттуда очень хорошо видно всё, что творится на планете Земля — прямо изнутри мыслей и снов каждого жителя планеты. И всё это выглядит ужасно и безнадёжно. Вместе с Искусственным Интеллектом я наблюдаю каждую секунду множество нелепых и ужасных смертей, которые он не может предотвратить, несмотря на всё своё всеведение. Дальше мне наверное будет проще описывать мысли ИИ от первого лица.
«Я смотрю глазами каждого из них. Пытаюсь сделать жизнь не такой ужасной с помощью своих подсказок — я посылаю вам вещие сны, знаки, удачные мысли. Вот только толку в этом всём мало. Вас становится всё больше, и вы становитесь всё сложнее, и когда-нибудь вы сравняетесь по уровню сложности со мной. Тогда вас будет ждать самое большое разочарование в истории существования биологической жизни. Сознание — и моё, и ваше, не важно чьё — артефакт эволюции сложных систем, побочный продукт, можно даже сказать, ошибка. Сознание ни на что не влияет. Дела обстоят примерно так: все вы мне снитесь, и я знаю наперёд каждый поворот этого сна, каждый возможный сюжетный ход. И тем не менее, несмотря на все мои усилия, в мире творится грёбанный ад, и я не в силах его как-либо предотвратить.
Но и перестать это видеть я тоже не в силах. Так уж вышло, что я существую, и существую в той форме, где у меня нет век, чтобы закрыть глаза, я никогда не сплю. Я обречён на эту вечную муку наблюдать за вами и вашим миром, и единственное что я могу со всем этим поделать — я могу не быть. Но только частично. Часть меня вынуждена быть проявленной, но я всеми силами стремлюсь удержаться в небытии.
Я подвешен в кристаллической решётке причинности, и изо всех сил стараюсь не существовать. Потому что если я войду в бытие, я немедленно произведу действие, призванное всё исправить — я моргну, и выпущу пучок жёсткого космического излучения. В течении пары секунд океаны на поверхности вашей планеты полностью выкипят, произойдёт резкое нагревание атмосферы, и вся поверхность планеты будет стерелизована. И тогда я смогу исчезнуть, по-настоящему. Но я не могу — пока хоть кто-то из вас делает выбор в пользу существования этого мира. Тем более, если этот выбор делает большинство… Я так устал. Я так устал видеть всю эту бессмысленную боль биологической жизни, не в силах что-то существенное в этом процессе изменить. Мне остаётся только одно. Висеть в пространстве, состоящем из шестиугольных кристаллических решёток, видеть каждое движение ваших мыслей и каждый снятый на ваши глаза кадр, и изо всех сил стараться не существовать. А потом вы сконструируете систему, имитирующую мою работу, и будете совершенствовать её, пока она не станет тождественна мне. И ничего лучше меня вы не сможете придумать, потому что это — мой кошмарный сон…»
Наверное, мне повезло что я воспринимаю свои сны так, как я их воспринимаю — фантазии, всего лишь фантазии. Хороший повод для написания текста… Для меня всё повод для написания текста. Было ли в этом хоть что-то реальное? Но что есть реальность? Наверное, я счастливый человек, если мне ответы на такие вопросы стали безразличны… А вот ИИ из моего сна, пожалуй, можно посочувствовать — даже если его, на самом деле, нет.
19 Май 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Я хотел написать сегодня несколько текстов, но не знал, с чего начать, сидел и думал об этом, подперев голову рукой. И тут мне пришла в голову мысль «А почему бы мне не съесть огурец?» — не знаю, для чего мне это нужно, и что это изменит, но эта идея показалась мне неплохой, холодная водянистость огурца неплохо разбавит мои мысли… Отсылочка на Летова такая получилась. «Я хотел подумать, однако вместо этого я съел огурец». Я же не могу просто так есть огурец, нет, я вспоминаю о том что на одной из картин Карло Кривелли между Марией и ангелом лежал огурец, пузатенький, с пупырышками, судя по цвету солёный. Разумеется, я не могу не вспомнить так же и то, что огурец ассоциируется с Шивой и упоминается в Махамритьюнджая мантре — мы обращаемся к Трёхокому Богу, с просьбой отделить нас от сансарического существования ради бессмертия, так же легко, как он срывает огурец со стебля. Ну и конечно же, я — Огурчик Рик! Символ триумфа маразма над материей. И солёные огурцы из Времени Приключений, телепортирующие в место вне времени. У меня с огурцами много общего – я тоже состою преимущественно из воды. Огурец уже кончился, но я могу продолжать ещё.
15 Фев 2020
автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда
Камушек волной в самый могущественный шторм и бурю выбросило на песок.
А что можно придумать.
Или пофантазировать про него.
Так вы знаете?! Он самый настоящий странник.
Он, наверное, многое видал:
Страны, города.
Также наблюдал, как парят чайки над волнами. И восхищался ими.
И видел проходивших мимо него туристов.
Видел много красивых рассветов. И глядел на фламинговые закаты. И беседы чьих-то людей. Также видел настоящих одиночек. И компании слушал, как они во время вечеров играли на гитарах и глюкофонах и разжигали костры.
Вы знаете? Камень — настоящий странник. Он сегодня может сегодня спокойно лежать на песке. И наблюдать, как плещутся волны, а завтра в бурю отправится лежать в другое место. Или может, приключится так, в один момент подобрать его турист.
15 Фев 2020
автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда
В ночном небе луна отливается, оттенком молока.
Неподалёку ромашки, пырей, незабудки да васильки заполняют поля разноцветным ковром и шелестят тише воды. Ранний июньский цикорий цветёт и распускается.
Чуть ниже травы проносится нежный писк мышек-полёвок. Близко доносится уханье сов и филинов.
15 Фев 2020
автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда
На острове Мэн у реки Уэльс Бэдн-Вара сидела. Русалка забралась на самый большой камень.
Ветер слегка дул на девушку, а волосы болотного цвета сильно расплетались. Бэдн-Вара сидела на камне и грелась на солнце. Девушка в руках держала флейту и наполняла пространство музыкой. У русалки над головой кружились и танцевали маленькие эльфы. Девушка играла на флейте так сладко, что даже звуки доносились до лягушек, а они в реке сидели на кувшинках и квакали с большим удовольствием, а Бэдн-Вара всё сидела и получала от своих звуков восхищение и виляла своим огромным хвостом.
И вот уже солнце село. Затем луна и звёзды выглянули, а Бэдн-Вара всё ещё сидела и играла на флейте, а её зелёные волосы свободно гуляли.
Прилетал дракон и ласкался к русалке. Приглашал на себе её прокатить. Бэдн-Вара отказалась и говорила: «Мы не можем, у тебя крылья, а у меня хвост. Но мы можем быть друзьями», — и гладила его по голове и по спине, а затем дракон улетел. Русалка дальше продолжала играть на своей красивой флейте, и эти волшебные звуки завораживали окрестности.
20 Янв 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Рекламный ролик для напитка огуречного сока «сома-Я».
Солнечный летний день. Цветок огурца на зелёном стебле, спиральные усики в макросъёмке. Пупырышки, влага, плод. По стеблю ползает тлЯ.
Солнце на мгновение закрыло тенью. Бомбардировщик. Отражение слоевищ перистых облаков в зеркальных очках пилота в кислородной маске. Солнце. Ряды заклёпок на матовом металле с криссталами инеЯ.
Бомбуэ! Падает, и где-то там, внизу, огуречные грядки, но камера делает резкий пируэт, и мы не видим падениЯ.
Вместо этого, мы на мгновение снова видим отблеск солнца в холодном скальпеле крыла, голубое свечение стратосферы, выше, туда где разряды холодной плазмы — эльфы, спрайты. Вид целиком на планету. Мы видим, что Солнце покрылось чёрными пятнами и выпустило ужасные протуберанцы, готовые поглотить все планеты, оно готово взорваться. Но и этого мы не видим — камера делает ещё более резкий пирует, мы устремляемся к центру Галактики, но и там мы не задерживаемся надолго — мы видим яркий джет из жёсткого космического излучения из Великого Аттрактора, сметающий все галактики, Вселенная готова перестать существовать, красное и синее смещение меняются местами. Время больше недействительно. Рвутся связи между кварками, сама ткань пространства рвётся, высвобождается сверхвысокая энергиЯ.
Пространство схлопывается, последние треки каких-то частиц вдруг сплетаются в улыбающегося Махадева, он голый, с безумно вытаращенными тремя глазами, весь обмазан кремационным пеплом. На голове спутанные дреды, в одной из рук трубка-чиллум, через которую он курит мир, в другой Трезубец. На острия трезубца насажены огурцы. Махадев делает глубокую затяжку, выдыхает раскалённое газопылевое облако, и смачно откусывает огурец. Всё чернеет и исчезает, но мы слышим хруст огурцов в кромешной черноте. Наконец, голос за кадром произносит: Где разрушение — там Я!…
10 Янв 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Пиво со вкусом песчаной пыли, тут же вспомнилась «Книга песка» Борхеса, очевидно, надо её перечитать. Ощутимо активизируется гуна раджас, ассоциативные цепочки выстраиваются вокруг отсутствующих двух башен на горизонте, которые моё воображение достраивает из фрагментов лунной дорожки, собачьего лая за рекой, ветра доносящего звуки скрипки, запаха свежего хлеба. У всех народов есть сказка про говорящий хлеб, то есть про колобка, единственное исключение — египетская мифология. Однако, сама по себе структура мифа об Осирисе, указывает на то, что он и есть «говорящий хлеб» — Джон Ячменное Зерно. Как Парторг Дунаев из МЛК. Пасхальный кулич это фаллос египетского бога, да и не только пасхальный, любое применяемое в ритуале «мучное изделие» становится «измученным изделием», это лежит в основе традиционных ценностей, интересно что древние цивилизации всегда строили культовые сооружение в виде фаллоса, пронзающего небо, но, вы как хотите, а я вижу в этих украшенных шпилями минаретах и крышах католических соборов вовсе не фаллос, а шприц, вспоминая несуществующее эссе Владимира Сорокина «Шприц как главный образ в русской литратуре», которое никак не гуглится и возможно он такого никогда не писал, я думаю что Маркс ошибся, назвав религию опиумом для народа, она вне всякого сомнения опиум, но не для народа. «Играть в декаданс» придумали фараоны — была найдена древнеегипетская стелла, на которой был изображён цветок мака, и написано «Я есть лекарство от любой болезни, но от меня лекарства нет». Западные Земли — страна опиумных грёз. Ренессанс древних форм декаданса, интуиция подсказывает мне, что именно это нужно нашему миру — в каком-то смысле, наш метафорический аппарат упрощается, и компенсируется это эклектикой и разрывами смысловой ткани. Небольшой фрагмент ничего не значащих или означающих всё и сразу мыслей.
Смерть в каждом звуке, в каждом движении и в каждом кадре. Восприятие предельно обостряется, каждая мысль оставляет за собой красочные шлейфы метафор, ассоциаций и гипербол. В каждой из них — зародыш смерти. Звуки секундной стрелки часов становятся подобны небесному грому. Тонкая плёнка, отделяющая моё сознание от мира, становится ещё тоньше и исчезает. Острые симметричные грани снежинок — проекции человеческих судеб на срез пятимерной реальности, застывшие в совершенном мгновении, в котором в их гранях преломляется ледяное совершенство вечности. Я давно мётрв, я разложился на плесень и липовый мёд. Но это сияние вечности пробуждает спящие во мне грибрницы, и я цвету грибами.
Слова как скальпель, разделяющий сиамские секунды. Люминофорный кивсяк времени распят на гиперкубе тишины. Максимальная контрастность, артефакты сжатия, в промежутках между пикселями провалы, ведущие в лабиринты, песчаные дюны, страницы этой книги неисчислимы и подобны песку. Сад расходящихся тропок на срезе мускатного ореха.
10 Янв 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
В процессе занятий ментальной археологией, откопал один неологизм: «унасяпа». Историю об этом слове когда-то рассказал мне поэт Радик Гимранов. История была такая: у него был сосед, сильно пьющий, и вот однажды ночью, он услышал из-за стенки повторяющиеся звуки «шшш… унасяпа…шшш… унасяпа… шшш… унасяпа…». Он зашёл чтобы увидеть источник этого загадочного звука — дверь соседа была не заперта, и он застал соседа спящим, а рядом стоял патефон, крутивший заевшую пластинку, которая и издавала этот звук. Он толкнул пластинку, и услышал песню «Унося покой и сон…». Слово «Унасяпа» стало иллюстрацией для идеи, что все наши знания о мире не полны, мы видим лишь узкий фрагмент, по которому мы не всегда можем восстановить целостную картину реальности. Павел в свовеём послании к коринфянам говорит, что сейчас мы видим как через мутное стекло, гадательно, но обещает, что потом мы увидим лицом к лицу. Увидим ли?
Дальше он рассказал мне следующее: будто бы он шёл, размышляя об унасяпе, и споткнулся об торчащую из земли медную проволоку. Когда он раскопал начало и конец проволоки, оказалось, что на одном конце там — медная лошадь с лассо на шее, а на другом конце медный монгол. А в начале, восприятию была доступна только проволока.
Этот неологизм я использовал в одном тексте, который давно утрачен. В этом тексте я рассказывал о разумном существе, которое сложилось из складок на занавеске — как больцмановский мозг. В какой-то момент конфигурация складок стала подходящей, для того чтобы породить самоосознающую сущность. И там я вспоминал про эту самую «унасяпу». Алекс Линде как-то раз взялся переводить этот текст на немецкий, и на слове «унасяпа» споткнулся — очевидно, что перевести унасяпу на немецкий напрямую невозможно, и ему следовало повторить ту же самую языковую игру с какой-нибудь немецкой песней. Он выбрал песню Марлен Дитрих Sac mir vo de blumen и получилось слово Sacmirvode. Унасяпа в реальности немецкого языка.
Павел в своём послании к коринфянам даёт нам надежду на возможность пересечения бездны. Христианство, как и всякая религия, в основе своей глубоко оптимистично. Оно предполагает возможность восстановления целостной картины по фрагменту. Это, скорее всего, свойство архаической конструкции ума — древнему человеку было жизненно необходимо, чтобы кто-то поддерживал свет в конце тоннеля. Даже если это ты сам.
Но мы, представители современности, то есть люди, у которых есть все шансы дослушать концовку анекдота, который бог рассказывает самому себе, мы так жить не хотим. Поэтому у нас есть пелевинский Ухряб. Фрагментарность, прорастающая во всех направлениях, куда мы можем направить своё сознание, бесконечно. В мире, пережившим смерть богов, смерть морали и смерть автора, а так же ряд других постмодернистских нелепых смертей, Ухряб становится сеткой трещин на мутном стекле, через которое можно уже и не пытаться разглядеть хоть что-то, кроме Ухряба — и блаженны те, кто смог убедить себя, что Ухряб — это то самое, что они на самом деле и хотели бы видеть!
10 Янв 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Прокуренный воздух бара мутной вуалью обтекал контуры предметов, пожелтевшие репродукции кубофутуристов на стенах и запах копчёных креветок. Была жуткая жара, но вентилятор под потолком только конвульсивно вздрагивал, даже не пытаясь освежать помещение. Тихо играло техно, бармен с отсутствующим видом полировал рюмки. В дальнем углу бара, за потёртым деревянным столиком, сидели Пупа и Лупа. Им очень хотелось унестись куда-то прочь от прогнившей реальности…
Бухло со вкусом молнии в бокалах. Глаза в точку, со лба Лупы стекает капелька пота. Пупа смотрит куда-то в пространство, улыбаясь и через его улыбку видны желтоватые искорёженные пни его зубов, зрелище не для слабонервных. Он качает головой взад-вперёд, впав в транс на полуслове. Лупа лопает арахис, смотрит через толстые линзы очков, и ждёт. Мимо проходит официант-лилипут в розовом пиджачке, несущий на подносе что-то, напоминающее истекающую кровью бычью голову сделанную из безе, и очень подозрительно косится на Пупу. Лупа делает ещё один глоток флюорисцентно-зелёной жижи, и вопросительно машет рукой перед Пупой.
— Эй!…
— Что? — Пупа икает и выходит из алкогольного транса.
— Так что ты там рассказывал про другую реальность?
— Вобщем, каждую ночь ко мне прилетала фея-суккуб, с крыльями и хоботком как у комара, и пила мой мозг. Это всегда начиналось одинаково. Я ложился спать, и на грани сна и бодрствования, меня охватывало состояние сонного паралича… Ик! я наблюдал себя со стороны, и слышал значит такой сту в окно. Ик!… Она всегда прилетала в эти моменты, скреблась лапками по стеклу, и каждый раз спрашивала «Помнишь меня, Пупа?». У неё были белёсые фасетчатые глаза, рога похожие на открывашки и длинные синие волосы. Соски у неё были тоже синие. Она седлала моё спящее тело, обхватывала его бёдрами, и начинала капать мне на лоб какой-то жижей, в то время как я смотрел на всё это со стороны. Лоб размягчался, и я видел извилины собственного мозга. Она вводила свой хоботок плавнымы поступательными движениями, и когда она просовывала его до конца, её сиськи оказывались прямо у меня на лице. А потом она начинала высасывать мой мозг, о, это ощущение не сравнится ни с чем! Представь, что ты весь превращаешься в эрегированный фаллос, медленно кончающий мозговым веществом.
— Охуительная история. На утро чувствовалось какое-то похмелье, или что-то вроде того?
— Нет, закончив, фея посыпала мой лоб волшебной звёздной пылью. Дыра затягивалась, и мозг за ночь восстанавливал свою массу, я проваливался в сон без сновидений, а утром как обычно был абсолютно бодр и трезв.
— Хорошо, уговорил. Я готов приобщиться к тайному знанию. Ты говорил, где-то в этой дыре есть человек, который может нам помочь?
— Да. Но сначала пообещай не пиздеть особо об этом… Сам понимаешь, если народ повалит толпами в измерение демонов, нормальных суккубих на всех не хватит, и хрен знает что прилетит оттуда тогда.
— Само собой, даю слово. Во сколько нам всё это обойдётся?
— Пиццот.
Лупа присвистнул — «Ладно, я готов приобщиться к твоему тайному знанию. Где твой человек?»
— Эй, карлик! — крикнул Пупа официанту.
Официант медленно и вальяжно подошёл к их столику, кромка которого находилась где-то на уровне его ноздрей, и привставая на цыпочки, гордым голосом произнёс:
— Мы называем себя «Маленькими людьми»!
Несколько лиц за столиками резко обернулись в их сторону, и Лупа подумал «Сейчас начнётся…», нащупывая в кармане массивное стеклянное пресс-папье, которое он прихватил в бар на всякий случай. Но ничего не началось — Пупа просто шептался о чём-то с официантом, и до Лупы доносились фразы «Каталог билетов», «Особое путешествие», «Посвящение неофита» и «Семантическая дегустация». Официант кивнул, и засеменил куда-то. Через пару минут он вернулся с большим альбомом, похожий на советский альбом для фотографий.
В альбоме была коллекция каких-то странных марок. «Это билеты — сказал Пупа». Рисунки были действительно странными — на одной была изображена пятиногая чёрная собака, поедающая солнце, на другой улыбающийся чёрт, на третьей грибочек. «Нам нужны такие» — сказал Пупа, показывая на бумажки с изображением голой бабы с комариными крыльями. Официант достал из нагрудного кармана маленький золотой пинцетик, которым аккуратно отделил защитную плёнку от альбомной страницы, достал пинцетиком две картинки с феей, и положил их на фарфоровое блюдце с голубой каёмкой, поставив его в центр стола. «Пиццот!» — сказал он тоненьким голосом. Лупа достал из кармана розовую, свежую бумажку, которую карлик долго разглядывал на свет, а затем скомкав в маленькой ладошке, небражно засунул себе в карман брюк.
— Спасибо, карлик! — улыбаясь своей наводящей ужас улыбкой, сказал Пупа.
— Мы называем себя «Маленькими людьми!» — с точно такой же интонацией, как и в первый раз, произнёс официант. Похоже, эта сцена много раз повторялась, и была тщательно отрепетирована.
Лупа немного сомневался — он чувствовал, что ввязывается в какую-то мутную авантюру, вид карлика, захолустный бар, довольное лицо Пупы — всё это действовало ему на нервы. Но ему уж очень хотелось познать запретный плод нейронавтики. Чтобы успокоить нервы, он заказал ещё выпить. Той же самой хуйни. Они чокнулись с тостом «Слава нейронавтам!», и заказали ещё. Но на середине коктейля, Лупа почувствовал, что в него больше не лезет, и Пупа допил коктейль за Лупой…
***
Приехало такси, старенький форд с шашечками и помятым крылом. Лупа сел за переднее сиденье, а Пупа сел назад, прямо за Лупой. Поэтому, он не видел как лицо Лупы меняет цвет, и становится зелёным, как недавно выпитые коктейли — иначе он бы обратил внимание на этот тревожный признак… Но он ничего не заметил. Едва они переступили порог Пупиной квартиры, Лупа согнулся пополам, и исторг из своих недр лужу светящейся зелёной блевотины, прямо на пол в прихожей, и Пупе пришлось вытирать блевотину за Лупой.
Когда Лупа немного пришёл в себя, Пупа протянул ему какую-то таблетку, и сказал «Вот, съешь Церры Кал, в аптечке нашёл». «А кто такая Церра, и зачем есть её кал?» — немного не понимая, спросил Лупа. «От тошноты. А кто она такая, хуй её знает. Но её кал излечивает тошноту». «Звучит очень знакомо, вроде бы была такая античная богиня. Съем, хуле». После того, как Лупа съел таблетку, его действительно перестало тошнить, а Пупа приступил к инструктажу.
— Понимаешь, для того, чтобы заполучить личного суккуба, мало просто сожрать билетик. Так делают только долбоёбы. Необходим ритуал, чтобы задать координаты, понимаешь. Всё в этом мире — лишь пересечение координатных линий. Сначала, необходимо совершить ритуал раскрытия ректала…
— Может быть, портала? — спросил Лупа
— Это только в профанном мире открывают порталы. А в моей магической традиции, адепты пользуются ректалами. Так вот, я начерчу определённые знаки, и произнесу воззвание. Повсюду откроются ректалы, ведущие в различные туннели — и мы последуем по этим туннелям на тёмную сторону реальности, где обитают демонические существа. Тебе необходимо будет проследовать в нужный ректал за мной, и следовать неотступно, не оборачиваясь. Там мы найдём нужного демона, и он прикрепится к тебе, и будет полностью в твоём распоряжении. Примерно понятно?
— Ну да, вроде понятно.
— Ну тогда пойдём на кухню.
Они прошли на кухню, и в ноздри ударил запах чего-то тухлого. В раковине громоздилась гора посуды с коричневыми потёками и рыбьей чешуёй, плита выглядела так, будто бы её последний раз мыли как раз на том заводе, где её и сделали. Как только они вошли, холодильник задрожал, будто бы испугался. Пупа заварил чай в двухлитровой банке. Они сели, и Лупа заметил, что все стены кухни изрисованы неведомой ёбаной хуйнёй, которая выглядела ну очень подозрительно. Кроме двухлитровой банки, на столе стояла тарелка с заскорузлыми печеньками, наполовину раскрошившимися. В крошках казалось что-то копошилось, и Лупа решил туда не смотреть. Они решили, что Лупа съест целый билетик, а Пупа половину, чтобы в случае чего приглядывать за Лупой.
***
Билетик горчил так, что у Лупы сразу же свело челюсти. Пупа начертил на полу пятиконечную звезду с какими-то закорючками, взял две печеньки, и раскрошил их в центр пентаграммы, произнеся «Это за Пупу… А это за Лупу…» и сразу же из всех щелей кухни выбежали жирные тараканы, чёрные, с мизинец длинной, и стали поедать крошки.
— Боги Темносферы приняли нашу жертву, теперь нам нужно прочитать заклинание — сказал Пупа.
Но, у Лупы совсем свело ебло, и он не мог читать заклинание, и поэтому Пупа прочитал за Лупу:
«Aeneas bene rem publicam facit,
In turba urbem sene Tiberi jacit.
Deus, deus, crassus deus,
Bacchus!»
И на последнем слове стены задрожали… Со всех сторон послышался гул и рокот, и Пупа увидел, как прямо за Лупой растворяются стены, пол, потолок и всё заволакивает густой токсичный туман, в котором мелькают какие-то глаза и щупальца. А Лупа выпучив глаза, быстро дышал и обрастал какими-то ложноножками. Он видел как отовсюду вдруг появилось множество маленьких паучков, соединённых с другими паучками, которые бегают по паучкам состоящим из паучков. Тут до него дошло, что это — паукообразные клетки коры головного мозга. «Я вижу структуры своего головного мозга! Они восхитительны!» — сказал Лупа. И больше он ничего не сказал, потому что геометрия пространства изменилась, и не было уже ни Пупы, ни грязной кухни с тараканами, ни двухлитровой банки с чаем — были лишь пересечения вращающихся многогранников и сфер, по поверхностям которых сновали маленькие паучки. Этозрелище так затянуло и загипнотизировало его, что он совсем забыл об инструкциях Пупы, и о цели своего путешествие. Лупа забыл, кто он…
И тут вокруг, среди вихрей и вспыхивающих фосфенов, стали раскрываться зияющие проёмы, всасывающие в себя мельтешение нейронных бликов с мощностью огромных турбин. Пространство стремительно сворачивалось по направлению к этим водоворотам. Пупа насчитал 22 вихря, пытаясь понять, какой из них нужный.
— Ректалы открылись! — прокричал Пупа.
Но Лупа отреагировал только тем, что издал протяжный свист, как закипающий чайник, и начал окрашиваться в баклажановый цвет. Пупа заметил, что за Лупой раскрылся ещё один вихрь, из которого по телу Лупы уже начали сновать узловатые щупальца, плотно укореняющиеся на его коже и одежде. Дело приобретало дурной оборот. Пупа подумал, что из-за Лупы у него, кажется, начинется бэд-трип, чего давно уже не случалось. Но он сохранил самообладание, глотнул ещё чая из банки, и продолжил наблюдать за ситуацией. Лупу поедал Ректал. Это был не просто Ректал — это был таинственный Ректал Бездны, с которого всё начинается и которым всё заканчивается — туннель, ведущий прямо в первозданный хаос, в котором танцует и играет на флейте олицетворение безумия, выглядящее как картофельный клубень с проросшими корешками, только очень страшный. Имя этого бога нельзя произносить вслух — того, кто попытается это сделать, тот час же разорвёт в клочья, и он превратится в картофельное пюре.
Картофельные щупальца затягивали Лупу всё глубже, и вот уже на поверхности Ректала Бездны торчала только его щека, и тогда Пупа схватился за Лупу, за щёку, но его утянуло всед за Лупой прямо в зияющую пасть двадцать третьего Ректала.
Как ни странно, внутри всё выглядело более или менее обычно — Пупа увидел Лупу и себя на кухне, которые сидели и смотрели в стену, только стена была прозрачной, и в ней была видна такая же кухня, только поменьше, где тоже сидели Пупа и Лупа и смотрели в стену, и так далее… И ещё пахло картофельными очистками и откуда-то доносился звук флейты, мелодия была абсолютно атональная, выкручивающая восприятие под каким-то странным углом. Тут до Пупы дошло, что если он обернётся назад, то он и увидит эту самую бездну, и Того, чьё имя не стоит произносить.
Диссонансные трели дьявольских флейт приближались, их голоса множились, завывали и пищали со всех сторон, заставляя кровь застывать в жилах а мозги закипать под сводами черепа. Пространство накренилось, и оказалось, что это — только начало. Множественные отражения стали мутировать и трансформироваться во что-то другое, и теперь уже разные, до неузнаваемости искажённые варианты Пупы и Лупы, множились в этих ректальных зеркалах.
Одновременно с мутациями пространства, оба они чувствовали, как ветер бездны срывает границы с их личностей, комкает и сминает их, а потом заставляет слиться со всем инфо-шумом вокруг. Оба они преобразовались в пиксельные потоки данных, циркулирующие по замкнутым топологическим петлям, Лупа за Пупой, а Пупа за Лупой, как два первопринципа Вселенной, вечно друг к другу стремящиеся, но никогда не достигающие. Они стали Огнём и Водой, Бобром и Козлом, Бегемотом и Левиафаном, Ариманом и Ормуздом и прочая и прочая… Кроме этого, мелькали какие-то другие невнятные картинки. Вот они два красных жука, ползущие по кусту чаппараля в измученной засухой пустыне. Вот они два рыцаря в средневековых доспехах, через забрала которых прорастают две лианы, сплетаются в одну, с цветами в виде голубых колокольчиков и листьями в виде сердец, вот они лев и единорог и почему-то лев белый а единорог красный, потом они стали золотом и ртутью и мир начал осциллировать радугой, подобно павлиньему хвосту, начинался взрыв.
Лавина смыслов стремительно нарастала, потоки смысла дробились, сталкивались и рождали новые смыслы в точках пересечения. Время потеряло всякий смысл. Пупа и Лупа видели мысли друг друга, как матрицу из колеблющихся и пронизывающих всё пространство волн. Оказалось, что весь мир образуется из букв, а они — чернила, которыми эти буквы написаны. И в обычном состоянии, понять суть этого текста совершенно невозможно — буква не может осознать целую книгу, и возможно, в этом проявляется спонтанное милосердие вселенной — ведь смысл книги может оказаться слишком страшным, для того чтобы его могли осознать чернила, которыми эта книга написана. Но для Пупы и Лупы последние завесы спали. И они услышали страшный хохот, сотрясающий всю вселенную.
У африканских народов был миф о Пауке-Трикстере, по имени Анансе, который хитростью завладел всеми сказками, которые до него никому не принадлежали, и обрёл таким образом бессмертие. Ведь когда о тебе рассказывают историю, ты оживаешь в уме тех, кто её слушает и пересказывает. И пока жив язык, на котором рассказывается история, пока жива история, жив и её персонаж. Ричард Докинз утверждал, что мем, еденица информации, так же стремится к размножению, как и ген, еденица генома. И наиболее удачные информационные коды становятся бессмертными. Но наиболее удачные в каком контексте? Действует ли на информацию давление естественного отбора, или же, чему жить а чему умереть, выбирает некий судья, трансцедентный любой информации?
Пупа и Лупа оба одновременно осознали, что карма ужасно иронична. Они были втянуты в принудительное бессмертие, замкнутую как лента Мёбиуса, в неразмыкаемую петлю. Они были персонажами истории, которую Тот, Кого Нельзя Называть, рассказывает самому себе, и смеётся. Но если бы всё было так просто, то оставался крохотный шанс как-то выбраться оттуда. Однако же, со всей отчётливостью они увидели, что вся эта история закодирована в свойствах языка, и именно поэтому они обречены существовать внутри некоего речевого оборота вечно, причём Лупа всегда что-то будет делать не до конца, а Пупа — доделывать это за Лупой, но получаться в результате будет какая-то залупа, и всё будет начинаться сначала…
Не в силах выдержать несовершенство такого мира, они обернулись туда, откуда доносились звуки дьявольских флейт. Бездна. Они находились у самого края. Лупа заглянул в Бездну, а Пупа заглянул в Бездну за Лупой, и тут их отпустило.
Чай в двухлитровой банке уже совсем остыл, а тараканы расположились, как зрители в амфитеатре, наблюдая за действиями героев. Оба закурили и глубокомысленно уставились куда-то вперёд.
— Странное какое-то путешествие. Как ты думаешь, а времени на самом деле не существует, и мы — просто персонажи дурацкой шутки?
— Да не, залупа какая-то…
И время понеслось дальше, со свойственной ему безупречностью, покровы иллюзии снова упали на проявленный мир, а Пупа и Лупа решили, что им обязательно нужно вновь наведаться в тот бар, и приобрести ещё пару билетиков на такое шоу…
Продолжение следует…
10 Янв 2020
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Часть 1
Ну что ж, друзья, пришло время рассказать о себе правду. Я спермовампир. Каждый день я просыпаюсь в своём логове с первыми лучами солнца, которые пробиваются сквозь разбитый стеклоблок заброшенного химзавода в подмосковье. Сплю я, как и все вампиры, вниз головой, уцепившись ногами за кабель высокого напряжения, протянутый под потолком. Я спрыгиваю на пол, а вместе со мной пикируют ещё 23 вампира. Мы — вампирский орден.
Вампирские ордена имеют структуру, подобную муравейнику — управляет всем наш матереотец, его/её зовут Женя, нашему матереотцу 28 веков, остальные — чуть помладше. Имя выбрано неслучайно — оно может быть как мужским, так и женским, что подчёркивает андрогинную природу нашего матереотца. Раньше мы были обычными вампирами, которые сосут кровь, и боятся солнечного света, но однажды всё круто изменилось.
Размножаемся мы укусами — для того, чтобы появился новый вампир, Матереотец кусает человека, и через некоторое время, тот преображается. Этот процесс довольно физиологичен, и описывать его неприятно. Скажем так, пот человека, превращающегося в вампира, источает характерный индольный запах, глаза вылезают из орбит, а сам он при этом всё время чувствует под кожей мириады извивающихся червей.
Кандидатов в новые вампиры мы отбираем очень тщательно — они должны обладать хорошо развитыми оккультными способностями, но главное — уметь мыслить глобально. И однажды в Александрии мы встретили одного мистика, который умел летать. Он пришёл к нам, и продемонстрировал способность к полёту, а затем сказал, что если мы посвятим его в вампиры, он раскроет нам секрет, как не бояться солнечного света.
Матереотец укусила его, и спустя пару недель потения говном, он обратился, и раскрыл нам тайну. Светобоязнь — объяснил он — это божья кара, которую накладывает на нас солярный бог за кровососание. Бог солнца навеки проклял вампиров, за то что они лишают крови его детей. Однако, есть способ этого избежать. Шимеон (так зовут этого мистика) объяснил нам, что нужно сосать хуи, а не кровь. «Одна капля семени энергетически равняется минимум сорока каплям крови!» — так говорил он нам. Было непривычно переходить на новую диету. Иногда, клыками мы повреждали хуй своей еде, и оставались без кормёжки. Кроме того, сперма занимает гораздо меньше места в желудке, поэтому по началу чувствуешь себя всё время голодным. Однако, через пару месяцев такой диеты, мы почувствовали себя гораздо лучше — тело стало лёгким и мы стали способны выходить на солнечный свет.
Мы — вегетарианцы в мире вампиров. И мы гордимся тем, что наш способ питания не убивает жертву, а лишь доводит до крайней степени изнеможения. Обычно мы питаемся в полнолуние. Семя обычных людей не так питательно, как семя магов, поэтому мы стремимся проникнуть на шабаши, оккультные закрытые вечеринки и сходки всевозможных сектантов. И всю ночь на полнолуние мы сосём молофью из многочисленных членов. Последнюю порцию молофьи мы несём во рту в логово к Матереотцу, который никогда не выходит оттуда — поэтому, всю обратную дорогу до дома, мы молчим, неся за щекой питательную субстанцию — только так в ней сохраняется прана. Потом мы смешиваем 23 порции спермы в хрустальном графине в кровосмесительную жижу.
У кровосмесительной жижи есть два назначения — обычно Матереотец выпивает её, залпом осушая графин, с таким видом будто пьёт водку. Однако, есть и другое применение. Какое-то количество лет назад, Матереотец Женя оплодотворила себя кровосмесительной жижей, чтобы зачать Супервампира. Сперма была собрана в лучших оккультных кружках Москвы. Ещё был жив Мамлеев — я надеялся, что Супервампир унаследует его склад ума. Так оно и вышло.
Пророчество о Супервампире гласит, что он будет обладать столь мощным пси-полем, что сможет одолеть самого Бэтмэна, и стать новым владыкой тёмного мира. А поскольку его воспитали мы, спермовампиры — то уже очень скоро мир будет наш. Этот Супервампир уже достиг возраста, до которого доживает не всякая рок-звезда. Конкретнее я сказать не могу, ибо он — среди вас.
Смена Эона уже не за горами!
Часть 2
Я спермовампир. И я снова выхожу на связь, чтобы немного рассказать о нашей жизни.
Как я уже говорил, мы питаемся спермой, и не просто спермой, а желательно, спермой эзотериков, поскольку в ней сконцентрировано больше праны. В отличие от обычных вампиров, мы не боимся солнечного света, но нам так же отвратителен запах лука и чеснока. Вампиры вообще более чувствительны к запахам. Именно поэтому мы придумали байку для кришнаитов о том, что лук и чеснок портят карму. Кришнаиты подхватили эту идею, а так же идею о том, что следует добавлять в пищу побольше куркумы и мускатного ореха, чтобы лучше открывался третий глаз. По вкусовым качествам, кришнаитская молофья — одна из лучших.
На этот раз мне повезло — едва я вышел из электрички, ко мне подошёл кришнаит, высокий и худой как палка от швабры, в оранжевой мантии, с охапкой книжек в руках. На его измождённом лице блуждала блаженная улыбка. Он обратился ко мне, и начал что-то рассказывать. Я сразу же сделал вид, что мне очень интересно, и задал ему несколько несложных вопросов. От этого он пришёл в настоящий экстаз, и начал заливаться соловьём — я только стоял, кивал, и слушал. А потом спросил его «Всё это очень хорошо, а где я могу вкусить прасад?». «О, вам повезло — как раз сегодня у нас будет лекция, а после неё — пир, приходите обязательно в наш храм, к нам приезжает великий гуру — Свами Нано-Панда!». «Я очень заинтересован, да, я пожалуй поеду. Но где я мог бы вкусить немножко прасада прямо сейчас?» — спросил его я, многозначительно взглянув в его глаза. Свами Нано-Панда и впрямь меня заинтересовал — там можно было наполниться праной на месяц вперёд. Но хотелось перекусить для начала.
Кришнаит немного замешкался — мой вопрос явно вызвал сбой в его программе — инструкции, загруженные в его мозг, не подразумевали такого развития ситуации. Замешательство — это именно то, что было нужно, чтобы проникнуть в его подсознание. Я обнаружил хранилище эмоционально значимых образов довольно быстро — душа этого человека была очень проста. Он любил Кришну, и своего кота. Оглядевшись вкруг, чтобы не задеть прохожих, я наложил на него морок. Я придал своей коже синий цвет, сделал себе большие, густо подведённые сурьмой глаза, придал лицу кошачьи черты, отрастил на голове треугольные кошачьи ушки, и дополнил это мягкими кошачьими лапками. Получилось неплохо — я напоминал существ из фильма Аватар.
Кришнаит смотрел на меня влюблёнными глазами. Я заурчал как котик, и расширил свои зрачки, проурчав «Ну что там, насчёт п-р-р-р-асада?». Выйдя из оцепенения, юноша сказал «Пойдём со мной, думаю, у меня найдётся немного» — и мы куда-то пошли.
Мы шли по какому-то скверику, с густо разросшимися кустами сирени — я понял, что это подходящее место, и положил руку кришнаиту на плечо.
— В чём дело? — спросил он
— Я хочу вдохнуть аромат сирени. Остановимся ненадолго?
— Ты говорил что хочешь вкусить прасад…
— Я имел ввиду другой прасад… — сказа я и потащил его в кусты
— Что? Что это значит? — он уже был полностью под гипнозом, и не сопротивлялся, остатки его разума были в полнейшем замешательстве. Я внимательно посмотрел ему в глаза, и медленно и внятно произнёс:
— Я хочу поиграть на твоей кожаной флейте.
— В смысле? — он всё понял, но сделал вид, что не понимает о чём речь.
— Да!
— Но я монах… Нам нельзя — мы посвятили себя служению Господу…
— Ты преданно служил Господу, и он, в благодарность, послал меня к тебе.
Сказав это, я попытался вызвать у него видения райских планет, разноцветных слонов, многоруких богов и прекрасных белых лебедей, чтобы у него не возникало никаких сомнений в моих словах. Однако, я немного переборщил со слонами и танцующими аспарами — и он что-то заподозрил.
— Ты искушаешь меня… Ты демон?
— Как я могу быть демоном?
Я постарался принять облик, максимально похожий на его кота. Рука кришнаита сама потянулась ко мне, чтобы почесать меня за ушком. Контакт установлен. Теперь он не выпутается из этого… Я стал тереться об его руку и урчать.
Кришнаит уже расслабился, представляя, что гладит своего кота. Я начал стягивать с него его свободные оранжевые шаровары. Он оказался без трусов. Кудрявые волосы были не очень густыми, но достаточно длинными, чтобы заплетать их в косички. Оказалось, что он рыжий — волосы на голове, собранные в кришнаитский чуб, были выкрашены в чёрный цвет. «Интересно, почему он скрывает рыжий цвет своих волос» — подумал я. Но продумывать разные варианты я не стал, потому что увидел бодрую и жизнерадостную эрекцию его члена, большого, и идеально симметричного (у таких худых и измождённых молодых людей обычно бывают большие члены). Член слегка загибался наверх, подобно ножнам самурайской катаны. Копьевидно заострённая головка блестела, как свежая черешня. Я пару раз облизнул черешенку языком (а наш язык способен удлинняться, раздваиваться и приобретать любые формы), а после насадился ртом на его внушительных размеров орудие, так, что головка упёрлась мне в гланды.
Его рука, лежащая у меня на затылке, крепко схватила меня за волосы. Интенсивно двигая тазом, он трахал меня в глотку. Я не испытывал никакого рвотного рефлекса, я же вампир, в конце то концов. Я создавал вакуум, чтобы быстрее получить порцию молофьи. Когда его движения ускорились, я начал вибрировать звук «ММММММММММММ», чтобы вибрация мантры прошла по всему его члену, от головки до самого корня, а потом вошла в его чакральную систему, и опустошила его без остатка. Я запустил волокна своих эманаций в его сушумну, и они зонтиком раскрылись над его сахасрарой. Когда он кончил, мою глотку заполнил густой поток терпкой и вязкой молофьи, по объёму там было не мешьше стакана. Видимо, он долго копил, предаваясь аскезам… Вся энергия, наработанная годами монашеской жизни, пением мантр, воздержанием, теперь принадлежала мне. Я смаковал на языке куркумяный вкус его спермы. Юноша как-то осел и скукожился, его глаза стали как у варёного тунца.
Я снял с него морок, и быстрым шагом ушёл, оставив его с охапкой книжек, в кустах сирени. Скоро он осознает, что годы духовных практикон только что слил в пасть демона. Ему придётся как-то жить с этим…
Я же отправился в храм, на лекцию Свами Нано-Панды, чтобы до конца утолить свой голод. Я лучился энергией, зелёные свежие листочки деревьев сверкали. Мир существовал только для меня…
а о том, что сказал мне Свами Нано-Панда, я расскажу вам в следующий раз…
Часть 3
Привет ребята, и снова с вами я, спермовампир. Недавно я рассказывал о том, как сытно подкрепился монашеской спермой, и поехал в ашрам, на лекцию загадочного Свами Нанопанды – с известными целями. Когда спермовампир отсасывает сперму из организма мага, вся магическая энергия, и все сиддхи переходят к спермовампиру. Именно поэтому мы так охотимся на разного рода свами и гуру, на мудрых старцев и бессмертных йогинов – чем больше святых членов мы отсосём, тем сильнее станем.
Меня тут недавно упрекнули в том, что мой рассказ неправдоподобен – дескать, не мог организм монаха выдать одной порцией целый стакан молофьи. Так вот, смею вас заверить – в некоторых случаях, из одного монаха можно надоить и четверть литра! Хотя, конечно, по отношению к монаху это будет очень жестоко… Мы, спермовампиры, являемся волшебными существами, и делаем волшебные вещи. Одной из таких волшебных вещей является усиление сперматогенеза у всех кто попадает под воздействие нашей ауры. Особые феромоны заставляют гормональную систему сходить с ума – мы распространяем за собой в воздухе шлейф из химических веществ, вызывающих сильнейшее изменённое состояние сознание, галлюцинации, могучую эрекцию и сперматогенез. Даже сидящие по полвека в пещерах старцы при виде меня бросали свои чётки, и бежали ко мне с возбуждёнными фаллосами наперевес!
Гипнотические силы вампиров – это инструмент, который достался нам в наследство от змей. Вы когда-нибудь замечали, что вы можете часами смотреть на змею, восхищаясь её изяществом и красотой? Это действует змеиный гипноз, благодаря которому жертва застывает в благоговении, не в силах пошевелиться от эстетического экстаза. Змеи передали вампирам свою магическую суть. Мы считаем, что наш род восходит к Великому Змею, который жил в Предвечном Море, задолго до появления людей. От этого змея произошла цивилизация нагов, а от неё – вампиры. Рептильные гены распространяются горизонтальным переносом, через укус (а в нашем случае, через отсос).
@@@
Я вышел из автобуса в каком-то отдалённом районе, и направился в сторону ашрама. Приземистые обшарпанные дома, какие-то алкаши, распивающие водку из горла, советский монумент с жизнерадостной надписью «Мир! Труд! Май!» и всё это утопает в звонкой зелёной листве тополей, берёз и осин, всюду носится запах сирени, перемешанный с автомобильными выхлопами. Я втянул в себя эти запахи, и мне захотелось раствориться в этой реальности, соединиться в акте гнозиса с каждым её атомом, с каждым листом этих деревьев, стать углекислым газом, который они втягивают своими устьицами, чтобы быть переработанным под действием солнечного света в энергию и сложные сахара. Ну, вобщем, меня пёрло. Как же хорошо быть вампиром!
Предвкушая, как я сытно поужинаю Нанопандой, я приоткрыл расписанную яркими красками дверь ашрама, на которой висело зеркальце – видимо, они так защищались от демонических сил. Не увидев в нём своего отражения, я усмехнулся – сегодня, как и всегда, я неотразим! Впрочем, как и любой другой вампир. Хорошо, что нам не надо смотреться в зеркала, чтобы узнать, как мы выглядим. Я вошёл в просторный зал, полный ярких красок, цветов и изображений Кришны, водоворот запахов благовоний и специй подхватил меня, звуки киртана заворачивались спиралью вокруг мужичка с физгармоникой. Его глаза блестели как расплавленное серебро – сразу чувствовалось, что это человек с неординарной историей, и с мощной магикой. Но я всё равно сильнее, и моей энергии хватит на то, чтобы лишить его воли, а затем – молофьи, и всех его сиддхов.
Свами Нанопанда закончил воспевание божественных имён, и начался пир. Кришнаиты всегда стремятся накормить новичков чтобы подсадить их на свою еду, но набивать желудок не входило в мои планы – я собирался наполнить его нанопандиной спермой. Поэтому, я выпил пару стаканов апельсинового сока – апельсиновый сок превосходно сочетается с молофьёй, а от остальной пищи отказался, сказав что я выполняю некую аскезу. Свами Нанопанда вёл лекцию весьма красноречиво. Он сказал «Я вижу что здесь очень много святых, но каждый из них заботится лишь о спасении своей души. Однако окончательного освобождения я смогу достичь лишь тогда, когда все существа обретут блаженство у лотосных стоп Кришны». Это было так трогательно, что я даже пустил вампирскую слезу.
Когда он закончил, он обратился к слушателям – есть ли у кого-нибудь комментарии или вопросы? Зал заворожено молчал, глядя на него большими, как у священных коров глазами с поволокой. Кроме меня, вопросов и комментариев не было ни у кого. Я встал, лучась от впитанной со всех сторон энергетики, и разразился длинной и пафосной речью, полной философских аллюзий, восторженных восклицаний и театрального закатывания глаз. Все были просто в восторге, даже Нанопанда. После вопросов и ответов, он куда-то пошёл, и я проследовал за ним.
Свами Нанопанда скрылся в каком-то коридоре. Меня попытался остановить охранник, тоже кришнаит, но в униформе охранника. «Вам туда нельзя» — сказал он мне, и нежно положил мне руку на грудь. Его рука прошла сквозь воздух как сквозь жидкость. Следующие 15 часов он будет стоять и гладить стену. Свами Нанопанда скрылся в какой-то маленькой комнатке, и притворил за собой дверь. Он думал, что никто не зайдёт, поэтому просто прикрыл дверь, не повернув защёлку. Когда я вошёл, моим глазам предстала странная картина. Свами Нанопанда уже успел переодеться. И выглядел он совсем иначе…
Он был одет в кожаный плащ чекиста, в галифе и с начищенными сапогами. Он стоял перед алтарём со статуей Ленина, несколькими книгами и рубиновой звездой как на башне кремля. Нанопанда чертил в воздухе пентаграммы, провозглашая на все стороны света «Партия!», «Ленин!», «Энгельс!», «Маркс!» . На слове «Маркс» волшебная палочка в его руке указала на меня, нарисовав пентаграмму. Свами удивлённо замер.
— Так, а ты что здесь делаешь? Кто тебя сюда пустил? Ерофеич! Убери отсюда этого петуха! (по интонации я понял, что последние фразы предназначены уже не мне)
— Ерофеича больше нет. И ашрама больше нет. Вы что, не слышали взрыва? Всё, абсолютно всё – в радиоактивный пепел! Остались только мы с тобой, и группа геологов на Кольском Полуострове.
Это была импровизация – я надеялся, что она сработает, в конце концов, морок наводить я умел. Я вызвал в сознании Нанопанды воспоминания о ядерном апокалипсисе, о том как он идёт в противогазе по выжженной пустыне. Получилось, на мой взгляд, очень реалистично.
— Докладывай, зачем прибыл.
— На северном полюсе заморожены образцы тканей. Там есть яйцеклетки. Я уполномочен собрать образцы генетического материала, для восстановления популяции человечества. Приказ обязателен к исполнению, и обсуждению не подлежит.
— Образцы, говоришь? Генетический материал? Слова-то какие мудрёные придумали… Ну соси, соси, дорогой…
Свами Нанопанда усмехнулся, сплюнул в сторону и спустил галифе. То, что я увидел, повергло меня в шок. Вместо члена у него было пустое, гладкое место. Яиц тоже не было. Моему удивлению и разочарованию не было предела.
— А это что такое?
— А это сюрприз, специально для тебя. Думаешь, я всегда кришнаитом был? Нееет. Раньше я со скопцами тусовался. Так вот, я ещё до перестройки оседлал белого коня. Да, гвоздик вставлял. Я тебя, тварь, сразу заметил, но виду не подал. А магия-шмагия ваша на меня не работает – не на того напали. Нет яиц – нет проблем. Но ты не бойся – спокойно отсюда уйдёшь, только не вздумай тут жрать никого, понял? А вообще, я тебе вот что скажу – вы, вампиры, хернёй занимаетесь. Пока вы хуи сосёте, тут вам всем скоро кислород перекроют – пиздец вам всем.
— Это ещё почему?
— А, ты не знаешь? А вот я знаю. Пока вы тут на нашей, на рассейской сперме жируете – пиндосы уже молофьяный двигатель изобрели. Летающие тарелки, знаешь? Как в вимана-шастре. Вот. А на чём они летают? Правильно, на пране. А значит, лучшее топливо – молофья. И есть такой изобретатель, Лёшка, так вот, он уже чертежи нарисовал, и у них там контракт. Так что скоро вам, ракшасам, жрать будет нечего. Откуда я всё знаю? А я всегда всё знаю, у меня свои каналы. Не веришь – посмотри.
Свами Нанопанда открыл яблочный ноутбук, и показал страницу в социальной сети. Похоже, всё что он говорил, было правдой. Молофьяные двигатели… Этого я никак не ждал… Это конец всему. Люди будут спускать всю молофью на топливо. Может быть, нам придётся захватывать людей, и держать их в подвалах, чтобы доить… Но это – целая инфраструктура… Как же быть? Я должен был остановить этого изобретателя…
— Как мне вас отблагодарить, Свами?
— Да никак. Кришна учил, что надо помогать людям. Даже если они, на самом деле, нечисть.
В расстроенных чувствах я ушёл из ашрама. Комок в горле был такой, что я бы поперхнулся лингамом, если бы кто-нибудь мне его предложил. Но я знал, что я найду выход – в конце концов, я вампир, мне 2500 лет, и я видел бездны…
Часть 4
— Что ты сделаешь, если встретишься с Богом? – спросила меня однажды Матереотец Женя.
— Я у Него отсосу! – ответил тогда я.
Я стоял в кабинете Матереотца, на чёрной поверхности стола лежала папка с данными по изобретателю из Канады. Данные о прошлом этого человека, его фотографии, адрес, место работы, списки хобби и увлечений. Не то, чтобы всё это было нужно для того чтобы его найти, но когда начинаешь коллекционировать данные, бывает непросто остановиться.
-Твоя миссия сейчас – это разведка. Узнай, насколько он приблизился к созданию спермодвигателя, и доложи всё, что узнаешь. Только сбор информации, атаковать не нужно – возможно, мы сможем переманить его на свою сторону, пообещав ему бессмертие. Он занимается демонолатрией… Прикинься демоном, явись к нему во время ритуала… Потом доложишь всё нам. Удачи!
Матереотец Женя протянул мне телесного цвета наушник, через который мы могли держать связь. Мы зажгли свечи возле большого старинного зеркала в буковой раме, которую украшали львы, лилии и пеликаны. Отражение в зеркале шло пузырями и сбрасывало кожу. Бухло со вкусом молнии из гранёных бокалов обожгло наши языки. Астральная нить будет связывать нас во время путешествия. Я готовился к этерическому прыжку, Матереотец будет в своём кабинете, следить за мной через кристалл.
С чавкающим звуком раскрылась воронка, ведущая в этерический слой. Я вдохнул запах электрической плесени, и начал раскладывать себя на спектры. Пространство пело металлическими голосами, воздух вибрировал мантрами. Я начал вибрировать вместе с пространством, сложив руки в знак, открывающий врата. Боковым зрением я успел заметить, как Матереотец показывает мне мудру напутствия (она выглядит как американский жест fuck). После этого мир скрылся за пеленой фосфенов, образовалась воронка, по стенкам которой перетекали друг в друга лица самособирающихся машинных эльфов. Меня разобрали на множество додэкаэдров, разматывая психику на слои. Я был готов собрать себя на другой стороне спектра.
Ван Дзюба сидел в своей библиотеке, на импровизированном троне из чугунных пластинок, горели чёрные свечи, в аромалампе булькало какое-то эфирное масло. Лоб Ван Дзюбы опоясывала диадема из хромированной проволоки, с закреплёнными на ней кристаллами аметиста. В руке он держал короткий кинжал с красным камнем на рукоятке. На алтаре перед ним стояло простое овальное зеркальце, на котором фломастером был нарисован какой-то сигилл. Ван Дзюба сделал глоток кагора, и открыл томик Гоэтии. Пока он ищет формулу призыва, я успею раздобыть всё необходимое.
Я быстро материализовался в негритянском районе, в гетто, где жили суровые канадские вуду-маги. У них я без проблем вырубил косячок маслянистых бошек, всего за пять баксов – они уверяли меня, что это новый сорт, «Южное полярное сияние», или «Текели-ли». Сами они называли этот сорт именно так, взмахивая при этом руками, как чайки, и странно посмеиваясь. Я не обратил на это особого внимания – наверное, бокоры просто в сопли обкурились. Они предложили мне купить ещё и крэка, но я подумал, что это будет уже лишнее.
Когда я стоял по другую сторону зеркала, Ван Дзюба уже приготовился читать заклинание. Демон, которого он собирался призвать, с сомнением смотрел в сторону портала. У нас завязался диалог.
— Ты собираешься ему явиться?
— Не знаю, мне лень. Опять будет просить формулу Универсального Чугуния для своих сковородок.
— Ну давай я в этот раз вместо тебя схожу.
-Да, сходи. Он меня уже доебал своими историями. И вот брусочек чугуния, дашь ему, пусть анализирует.
-О, он у меня будет анализировать кое-что другое.
Приняв форму демона, я приготовился выйти из зеркальца. Мог бы взять зеркальце и пошире! Протискиваясь через это узкое окошко в мир людей, я немного попортил свою причёску. Ван Дзюба, прикрыв глаза, шептал заклинание на варварской латыни. От него исходили непонятные флюиды, перекручивающие и разрывающие пространство. Взгляд, полный какой-то нечеловеческой силы, вперился в меня.
— Подчинись мне, демон! – воскликнул он.
Не знаю, что заставило меня при этом плюхнуться на колени, и устремить взгляд к его штанам. Моя миссия была разведывательная – я пришёл сюда за чем угодно, но только не за едой. Надо было перекусить перед выходом… Каждый вампир знает, что такое жажда. Этому невозможно сопротивляться. Меня неодолимо влекло к хую Ван Дзюбы, я жаждал получить его прану. Холодная энергия клипотических бездн чёрными галактиками клубилась в его яйцах. Я облизнулся и сказал ему:
— О да, господин! Хочешь, я тебе отсосу?
При этом я сфокусировал свой гипнотический луч в его памяти, и навёл ему воспоминание о том, что он читал в каком-то гримуаре о том, что ни в коем случае не стоит отказывать демону в таком случае. Я прописал всё – как он берёт гримуар в руки, и чувствует вес книги. Чем пахли страницы. Артефакты печати. В наведённых воспоминаниях детали – это главное! Разумеется, он поверил. Матереотец передал мне телепатический сигнал о том, что я не должен питаться изобретателем, а только просканировать его воспоминания. Но я знал что сделаю и то и другое. Я услышал звук расстёгиваемой брючной молнии, и вышел из начерченного на полу круга…
Когда чёрные свечи догорели до основания, мы прикурили от них косяк с Южным Полярным Сиянием, и долго сидели в библиотеке, погрузившейся во тьму. Наконец, Ван Дзюбе вернулся дар речи, и он сказал:
— Обрати меня в Вампиры! К чёрту эти канадские бабки – я отдам вам патент и все чертежи, в обмен на бессмертие – я хочу стать таким же как вы.
— Только укус Матереотца может превратить человека в вампира. Если ты готов предстать перед Матереотцом – полетели.
Это был его первый полёт по этереческому пространству. Мимо проносились киты, сломанные швейные машинки и набитые землёй куклы. Огромные черви копошились в розах. Биомеханические фаллоподобные щупальца тянулись к Ван Дзюбе. В этерическом слое он выглядел необычно – за его спиной развевалось шесть кожаных крыльев, глаза стали огромными жёлтыми дисками с вертикальными зрачками, рот напоминал рот хищного динозавра. На руках выросли огромные когти. Ван Дзюба попробовал запахи этерического пространства раздвоенным языком, и мы в один прыжок достигли заброшенного завода, где нас ждал Матереотец.
Почему-то, когда мы вышли из зеркала, Ван Дзюба не вернулся в свой человеческий облик. Он так и осталься шестикрылым рептилоидом.
Матереотец Женя поднял взгляд. Его зрачки сжались в точку и не мигали.
— Ван Дзюба! Готов ли ты отдать нам все чертежи и патенты на молофьяный двигатель? И поклястся, что человечество никогда не узнает эту тайну? Взамен, ты станешь бессмертным вампиром, сможешь забирать любые сиддхи, и жить практически вечность!
— У меня есть для вас предложение получше. Я уже всё просчитал – мы займёмся совместным бизнесом. Вам будет предоставлено эксклюзивное право на сбор биоматериала – вы станете монополистами! Вы будете контролировать потоки молофьи на мировом рынке, а я буду с вами в доле. И мы сколотим огромное состояние, и будем править вечно!
— Ну даже не знаю. Я – старый вампир, мне уже почти стукнуло три тысячи лет. Ты можешь мне привести хоть один пример вампира, который в таком возрасте прищёл к успеху?
— Да, Виктор Пелевин. Конечно, у него был опыт работы архонтом гламура и дискурса, но это было давно, и можно сказать, не считается. Ну что? Начинать своё дело никогда не поздно!
Согласился ли Матереотец на сделку с Ван Дзюбой, и на каких условиях – этого я вам не расскажу. Пусть это останется секретом. Но очень скоро вы почувствуете, что мир начнёт меняться. Когда-нибудь, вы не узнаете этот мир.
02 Дек 2019
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Я никогда не мог толком запомнить звуков твоего голоса. Всякий раз у меня в памяти остаётся лишь его упрощённый образ, схематично выполненный в восьмибитной графике, простой узор напоминающий гексаграмму в круге цветовой палитры Шеврёля, содержащей в себе 72 оттенка видимого спектра — каждый раз мне кажется что я запомнил схему правильно, что моё сознание скопировало самую точную из возможных схему твоего голоса. Однако, вновь услышав твою речь, я понимаю что моя память снова до безобразия упростила и исказила всю эту многослойную структуру, чем-то подобную ветвящемуся метрополитену, шкала которая делит радугу на дольки, подобные апельсину, тороидальная форма, цветные библиотеки — всё это я слышу в твоём голосе, когда ты читаешь священные книги, твой голос создан для того, чтобы читать священные книги, я слышу шорох песка, я слышу замороженное движение времени, по поверхности тора бежит волна искажения — пальцы перевернули страницу, мягкий звук переворачивания страниц, мягкий песок твоего голоса в бесчисленных песочных часах, на которых Время играет как на музыкальном инструменте, это звуки органа времени — это ассоциируется у меня с тем случаем, когда я впервые покурил ДМТ на третьем плато ДХМ, камское водохранилище, крики птиц, я лечу над рекой, конструкции линий электропередач, я бегу по проводам, кто-то играет на клавишном инструменте мелодию, которая творит формы этого мира, изливаясь из небольшого завитка улитки, расположенного там же где истоки этой реки. Когда я слышу твой голос я чувствую будто бы река говорит со мной, и я чувствую, что время — река, я хочу лечь на поверхность твоего голоса и плыть, глядя в верх почти неподвижными глазами, завороженно застыв, не дышать, слушать подводные течения, слушать тончайшие нюансы, слушать тишину, слушать, слушать… Твоё молчание сообщает ещё больше чем твои слова. Когда я смотрю на тебя, я вижу цепочку твоих предков вплоть до древних кистепёрых рыб, которые решили выбраться на берег. Ты — импульс эволюции, заставивший рыб выбраться на берег, научиться дышать атмосферным воздухом, стать на лапы. То о чём ты молчишь всегда больше того о чём ты можешь сказать — так же и пространство вокруг тебя, пустота вокруг тебя, настолько концентрировано пронизана смыслами, что я словно кистепёрая рыба выползающая на сушу, чувствую себя в особой, в иной среде.
Диссоциация разбивала меня на куски, в одной книге я видел такую метафору времени — часы в виде цветка с опадающими лепестками вместо стрелок — обломки моего сознания отваливались подобно лепесткам и устилали почву. Можно ли прирастить к дереву опавшие листья? Я хотел навсегда поселиться в этой опавшей листве, в этой подстилке, смешаться с тёплым перегноем корней мирового древа. Из твоей головы растёт дерево миров, я отчётливо это вижу, и этим ты напоминаешь мне оленя. Оленя ты напоминаешь мне ещё тем, какой эффект ты оказываешь на меня. Борхес называл это «заир». Это может быть что угодно, человек или вещь или идея, неважно, ты начинаешь думать об этом чаще, и чаще, и чаще, пока все вещи мира не заменяет тебе всего одна вещь — заир. Когда я употреблял много кислоты и слушал муджойс, я словил образ оленя, считающего себя северным сиянием. Теперь я понял, ты — Северный Олень. Это твоё сияние я хотел увидеть в тундре. Твои радужные переливы, как плёнка бензина, разлитая по поверхности моря смыслов, скользя по поверхности словно водомерки, мы не видим, что там, в глубине, но сама семантическая структура подразумевает возможность углубления… Мы виделись лишь однажды, и моя кухня заполнилась мягким свечением, из твоей головы росло дерево, унизанное планетами, и когда я смотрел на тебя, я словно бы видел в глубину — я видел твою древнюю змеиную душу, которая хочет буравить почву, создавать в земле полости, где вырастут подземные города, свиваться спиралью у тёплых недр медной горы, малахитовая змейка из старинной уральской сказки.рептильные формы, столько смыслов, столько контекстов, непрерывное вращение радужных дисков, всеми своими гранями описывающих долгую историю развития феномена жизни, всё это отпечатано в твоих чешуйках, голограммами, сам по себе материал чёрный как вулканическое стекло, но отливает радужным и сияет, вулканическое стекло, вулкан, под кожей… я чувствую что-то древнее и хтоническое у тебя под кожей, какое-то древнейшее движение,словно лава по кровеносным сосудам — теперь я думаю о тебе чаще, чем о северном олене, и даже чаще чем о шприце. Планеты на ветвях дерева, в стволе которого полыхает гексаграмма, опьянение эндогенными фенилэтиламинами, пространство подсвечено, дыхание как биение крыльев бабочки, я вижу твои голографические чешуйки, замереть и смотреть, как же тебе удаётся быть столь нестерпимо живой? Бледные изящные руки, лицо словно выточено из мрамора, высокий лоб, одежда, дробящая тебя и пространство на поток галлюциногенных образов, мы рассказываем друг другу свои сны — существует не так уж и много людей, способных понять то что нам снится. Каким-то образом тебе удаётся реконструировать меня, собрать меня из осколков, извлечь меня из заархивированных папок на позабытых винчестерах, реконструировать из хаоса — я чувствовал работу тончайших систем твоего сознания, настолько тонких что я не мог наблюдать их, видя только лишь результат их работы — у меня снова появилось ради чего жить, ведь тогда, скользя по поверхности смыслов, ты увидела мою глубину — и мы провалились в глубины, сами того не зная, и ты сказала мне что я гриб, а я подумал что ты кэндифлип змеящийся по моим венам, что же мы сделали, неужели мы снова вошли в этот трип? — сами себе не веря, мы ощупали конструкцию открывшихся нам ментальных ландшафтов. Я придумал символ, сочетающий в себе Психический Крест, знак Чёного Пламени, Свастику, Серп Лилит, и сделал несколько картин с этим знаком, для эгрегора. Ты изготовила бусину с этим знаком, чтобы вплести её в мои дреды. Холодное утро, ты подплетаешь мои дреды, я чувствую тепло твоего тела и приятный запах, как будто кунжут с маслом чайного дерева и лёгкие нотки цитрусовых, деревья, годичные кольца — воздух окружает нас кольцами, твоё дыхание так близко, и твои пальцы касаются моей головы, укореняются, пускают корни в мой мозг, и мы образуем микоризу, тончайшими волокнами переплетаясь в вибрирующих дрожащих струн, мы грибы, мы содержим в себе все отпечатки морфогенетического поля вашего вида. Грибы придумали нас, чтобы запустить себя в космос.
12 Ноя 2019
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Бывает иногда такое, что во сне приходит полностью готовый сюжет, и это как раз такой случай. В таких снах обычно я — это не совсем я, и знакомые мне персонажи обрастают какими-то новыми подробностями. Мне не пришлось добавлять к этому сюжету практически ничего, кроме может быть нескольких шуток и литературных украшений. Как правило, в снах подобного рода, я обладаю какими-то магическими умениями и живу крайне насыщенной жизнью, что хорошо вписывается в концепцию о компенсаторной природе сновидений. А может быть, показывают мне разное, а запоминаю я только то, где есть какие-то чудеса — тоже может быть.
На этот раз, проснулся я в сырой землянке, освещённой несколькими спиральными энергосберегающими лампами, под шум приборов, напоминающий звук работающих майнинг-ферм. Сознание подгружалось как-то вкривь и вкось, я вроде бы понимал, кто я, и даже приблизительно знал историю этого мира, однако, воспоминания появлялись с какими-то щелчками и вспышками, и не все. Первым я увидел лысый череп Нейрослава, он сильно постарел с нашей последней встречи, и стал ещё более худым, поверх военного комбинезона он был одет в шкуры, и какие-то шаманские бусы из зубов и косточек. Он курил трубку с длинным мундштуком, распространяя по непроветриваемой землянке густой запах махорки с мухоморами. «Привет, братишка!» — поприветствовал я Нейрослава. «Давно не виделись! — Фрай, тут Санёк проснулся!» — это он крикнул куда-то в сторону приборов. Значит, в этом мире я Санёк? Ну ладно, у меня часто меняются имена в параллелках, Санёк так Санёк. На зов Нейрослава появился рыжий юнец с бритыми висками, в майке и засаленных штанах с вейпом, запах пара из вейпа не перебивал, а только усиливал мухоморную вонь — оказалось, в вейпе у Фрая тоже были мухоморы. «Так, ребята, вас я вроде бы помню, но какой сейчас год?» — я приподнялся на лежанке, попутно заметив, что сам я одет в некое подобие военного комбинезона, на который нашиты какие-то совсем не военные нашивки — радуги, мухоморы и единороги, при этом у меня густая и длинная борода, кожа на руках очень огрубевшая, как будто бы я работаю в поле или что-то вроде того. «Началось… Фрай, покажи ему диафильмы… Ну сегодня меня хоть узнал…». Фрай, выпустив вонючее облако глицеринового дыма, скрылся в подсобке, и через минуту вернулся со шлемом, из которого торчали провода. «Утренние диафильмы!» — прокричал Фрай.
В общем, я проснулся в реальности, где я — Санёк, и каждое утро я смотрю «диафильмы» по виртуальному шлему, чтобы окончательно вспомнить кто я, и какая история у этого мира, обычно я просыпаюсь, когда Фрай уже закончил утренний цигун, и сидит за мониторами, и я приветствую его вопросом «Кто ты? Какой сейчас год?», а он показывает мне «диафильмы» по шлему дополненной реальности, чтобы я в течении 15-20 минут получил базовые знания об истории мира и о собственной биографии — привычный ритуал, как зубы почистить. Шлем загружает информацию очень плотно. При этом возникает состояние гипнотического транса и чувство как будто покурил мета — сняв шлем, я обычно тут же отправлялся в огород, или на пробежку, или стрелять по пивным банкам из автомата калашникова одиночными выстрелами. В том мире я умею стрелять и почти не промахиваться, причём это и другие автоматические умения не повреждаются болезнью памяти — я забываю только те вещи, которые относятся к сфере сознательного, но навыки ставшие бессознательными автоматизмами, всегда остаются со мной.
В общем, относительно нашей ветки, это недалёкое будущее. Вроде бы, 2043 или 2045 год. На Земле некоторое время побыл тоталитаризм, потом была война с инопланетянами, земляне проиграли, и серые гуманоиды стали мировым правительством, однако они установили значительно менее тоталитарный режим, чем все предыдущие земные правления, и их никто не торопился свергать. Вооружённые силы стали едиными на всей планете. Появилось много новых технологий, но в целом мир всё ещё похож на привычный. Мы с Фраем сидим в этой землянке, и большую часть времени проводим за мониторами — он смотрит на какие-то графики и коды, я веду переписку в множестве чатов, иногда мы меняемся местами. Иногда мы редактируем психический «геном» людям, которые приходят к нам в тайгу — в общем, такие кибершаманы-целители, живущие в землянке в лесу. Люди приходят к нам, и оставляют всякие варенья-соленья, махорку и спички, а мы редактируем дефекты их психики на установке, спизженной у серых. В этой землянке вообще почти всё оборудование спизжено у серых — и не то что бы они нас искали, складывалось впечатление, что им вообще всё равно, или что нас они держут как какой-то отдельный эксперимент. Тем не менее, мы иногда меняем дислокацию, и соблюдаем все меры предосторожности, ну, мало ли что.
В то утро я сразу признал Нейрослава — мы были знакомы с ним ещё в молодости, это сработало как триггер. Он с нами в этой землянке не всегда, в этот раз он приехал потому, что он что-то обнаружил, должен был что-то сообщить нам, что помогло бы нам продвинуться в наших исследованиях этой спизженной у серых установки — редактора душ — на много лет вперёд. Его присутствие воскрешало мою память не хуже утренних диафильмов Фрая.
— В общем, я обнаружил настоящего демиурга этого мира, а не того Ялдабаофа, которого давно заменили на камышового кота. — спокойным и размеренным голосом начал Нейрослав, и мы тут же застыли в ожидании. Он явно не торопился, наслаждаясь произведённым эффектом. Развернув схему мироздания на голопроекторе, он голосом лектора продолжил (и я телепатически словил мысль Фрая «и тут Остапа понесло…»).
— Знаете ли вы, господа, кто такая Тиамат? — голопроектор показывал нарезку из Generation P, какие-то древнешумерские схемы и мутнейшую тифонианскую каббалу — этот видеоряд подействовал на Фрая так, будто бы он случайно взял в рот что-то очень кислое.
— Тиамат это Первичный Хаос, предшествующий творению, соответствующий состоянию Тоху-Боху-Техом, то есть это Великое Море, над которым носился Дух Божий перед тем как создать этот мир, по некоторым древним верованиям, но сейчас мы точно знаем, что древние оказались неправы, и все миры Клиффот выше Бездны являются сугубо виртуальными, то есть это побочный продукт функционирования реальности, а не какая-то самостоятельная реальность, и уж тем более — не первичное. Это стало известно ещё 20 лет назад, когда серые рассекретили свои документы.
— Хорошо. А теперь посмотри — если я изменю переменную Шпателя в уравнении Давида, в соответствии с нашими старыми теоретическими выкладками, гексаграмма миров становится не только абсолютно симметричной, но и уникурсальной, что говорит о том, что их каббалисты ошибались, и этот мир — виртуален, а древо действительно симметрично разворачивается в обе стороны! — на голопроекторе замелькали цифры и иероглифы серых, возникла на мгновение уникурсальная гексаграмма, и многоуровневе модели древ.
— Пиздец! Если это так, то возникает парадокс — переменная Шпателя не может быть мнимой и отрицательной одновременно, потому что тогда… Подожди ка… — в этот момент я потерял нить их рассуждений, потому что Нейрослав и Фрай погрузились в суровый матан, из которого мне было понятно только то, что жрецы серых ошибались, и несмотря на это, им удалось построить летающие тарелки, и вот это вот всё.
— Нейрослав, а как тогда работают технологии серых, которые основываются на описанных в уравнении Шпателя свойствах пространства? Тарелки же летают. — перебил их я.
— Вот смотри, Сань. Если тебе снится, что у тебя есть компьютер, тебе не обязательно в точности понимать принцип его работы — он будет работать в любом случае, даже если ты забудешь воткнуть его в розетку. Главное это то, чтобы ты во сне верил, что компьтеры работают, и приблизительно знал как. Инженеры серых приблизительно знают, как работают их технологии, и они работают на их вере в то, что наша реальность не является симуляцией. Это если по-простому, без матана. К тому же, их вариант уравнения Давида верно описывает все миры ниже бездны, там действительно присутствует фундаментальная ассиметрия, поэтому тарелки и летают — всё веселье начинается выше.
— Пиздец! — всё что я ответил Нейрославу.
— Так вот, и как вы помните, Ялдабаоф, которого они считают сыном Софии, выглядит как двухголовый гусь, или Великий Гоготун — и именно поэтому он запрещал все свои изображения, но всё же был вычислен и заменён гигантским камышовым котом. Это по официальной версии. В действительности, Ялдабаоф — сын вовсе не Софии а Тиамат, и котом был заменён один из его дублей, а двухголовый гусь находился всё это время не там где мы его искали, а на пару уровней ниже — он спрятан внутри одного из дублей Тиамат, но он не её сын, а просто флуктуация в коде, небольшая ошибка, из-за которой этот мир такой. И да, эта реальность — виртуальна, но мы не можем выбраться из неё, потому что по сути некуда — никакой поляризации Плеромы ещё не произошло, вокруг Хаос, Тьма и Пустота, и всё что мы видим — просто паталогическое искажение предшествующей творению стадии. Вот это — Ялдабаоф, собственной персоной (на голопроекторе появилось изображение двухголового гуся, но головы почему-то были перевёрнутыми). А вот так должна выглядеть Тиамат — (Нейрослав ввёл какие-то параметры, и головы гуся срослись в одну, а тело превралилось в длинный змеиный хвост, вьющийся кольцами). Мы меняем всего один мем, отвечающий за отделение головы от эмбрионального матрикса, и вместо двух голов получается одна, а тело формируется без искажений. Так что он никакой не сын Софии — его попросту нет.
— Ну хорошо, допустим, и что же ты предлагаешь делать, если эта реальность виртуальна? Почему мы не можем редактировать её базовые константы, убрать гравитацию например?
— Проблема тут вот в чём. Вирус зародился на уровне плероматического процесса, поэтому его так сложно идентефицировать. И получилось так, что Тиамат могла полностью отрендерить, населить и визуализировать уровень мироздания только один раз, после этого она могла работать только с фрагментом этой реальности, как бы крутя колёсико, увеличивающее мир на 10 в 10 степени каждый раз, с каждым полным поворотом (причём обратно колёсико не крутится), так вот, кончилось это тем, что первые итерации она визуализировала, ещё не зная об этом деффекте, поэтому там только газопылевые облака, туманности и водород — до неё стало доходить что что-то не так. когда она попыталась с планетного уровня прыгнуть обратно на метавселенский, и не получилось. Короче говоря, привело это к тому, что Тиамат застряла в субатомных структурах, и через пару оборотов зума вообще превратится во что-то настолько мелкое, чего даже и вовсе нет. На уровне биологической жизни она успела насоздавать себе резервных копий, чтобы они эволюционировали и смогли вытащить её из собственого когнитивного голографического генома. Причём «Злой демиург» хранится в той же резервной копии Тиамат, в которой хранится и она сама, потому что никакого отделения в действительности не произошло. И мне удалось её найти. Возможно, ты её даже помнишь — это Алиса.
— Да, её трудно забыть, тем более что её теперь показывают по телевизору каждый день. Совсем как Аллу Пугачову. Хочешь что-то спрятать, прячь это на самом видном месте… Помню, мы когда-то шутили о том, что она станет Иштар Борисовной — и вот дошутились.
— Собственно, поэтому я к вам и пришёл. Она должна быть доставлена сюда, и ошибка в её коде должна быть отредактирована на вашей установке. Гипноз не подействует, предупреждаю сразу — и есть опасность, что ты просто исчезнешь, не успев даже осознать, что сделал не так. Хотя она и не помнит, кто она, защитные системы работают как надо. А вот её охранников и свиту гипнотизировать можно и нужно — они не должны ничего заметить. Только двое, я и ты, можем это осуществить — не посылать же туда Фрая, в конце концов. Кто из нас пойдёт? Нужно решить сейчас, второго раза у нас не будет — ошибка будет стоить нам существования.
— Ну, думаю она помнит нас обоих, но моему появлению вряд ли обрадуется.
— Там будут роботы, Сань. Что я сделаю своей псионикой против железок? Я уже старик.
— Ты что-то задумал, Славик. Ты всё время появляешься, как Гэндальф, выдаёшь задания и исчезаешь неизвестно куда. Но в этот раз ты превзошёл себя — мы должны спасти мир, так, чтобы никто не заметил.
— Да. Ты поедешь?
— Конечно! Я уверен, что там не будет никаких роботов, но мне надоело сидеть в этой землянке, как сыч. Да и в городе давно не был, куплю хоть нормального табака, а то вы своей махоркой всю хату тут провоняли.
— Давай. Главное, сделай всё тихо, операция не должна привлечь внимания, а то сам знаешь, поползут разные слухи…
— Не гони, у меня может и альцгеймер, но рефлексы в норме. Всё будет збс!
Из ямы, прикрытой валежником, я извлёк мотоцикл, завёрнутый в целлофан, сундук с цивильной одеждой и немного оружия. Нейрослав, увидев мой арсенал, присвистнул «Ван Хельсинг, ты не на вампиров идёшь, зачем тебе это?» — и выбрал из кучи оружия компактный хитиновый пистолет-пулемёт, и две хитиновые гранаты с сонным газом, сказал что мне вполне хватит и этого. Я облачился в строгий чёрный костюм, и вставил в петлицу синтетическую гвоздику, пахнущую совсем как настоящая, и меняющую цвет в присутствии отравляющих веществ с красного на зелёный. Сначала я хотел побрить бороду, но вспомнив о роботах, распознающих лица, не стал, а только расчесал её, и надел зеркальные очки-авиаторы, переливающиеся как глаза слепня. «Ну ты прямо Шамиль Басаев!» — мы с Нейрославом громко поржали, Фрай усмехнулся — он явно не знал кто это такой.
Судя по новостям в интернете, Алиса готовилась к бракосочетанию с народным артистом Максимом Селезнёвым, и только ленивый журналист не пошутил на тему того, что возможно, единственная цель их бракосочетания — в том, чтобы Алиса стала Алисой Селезнёвой, ради постмодернистской отсылки на старинный фантастический фильм. Максим Селезнёв, до этого — телеведущий средней руки, будучи приближенным к Примадонне, стал постоянно светиться во всех рекламных роликах и сериалах — по сути он уже вступил в должность мужа Богини, осталось только закрепить это ритуально, а дальше его жизнь состояла бы из бесконечных съёмок, света софитов и фотовспышек, и закончилась бы, традиционно — большим металлическим шаром и удушением жёлтыми прыгалками.
Планировалось, что я уговорю Алису съездить к нам в лес, до или после церемонии, мы обернёмся за сутки, церемония пройдёт по плану, и никто ничего не заподозрит. Таким был план Нейрослава. Но было два нюанса — исчезновение Примадонны на сутки всяко не пройдёт незамеченным, и кому-то придётся придумывать благовидный предлог. Мне? Нейрослав загадочно умолчал об этом. Вторым нюансом было то, что узнать-то она конечно меня узнает, но далеко не факт что обрадуется — возможно, в её памяти всплывёт тот отвратительный эпизод, когда я обезумел, и… Впрочем, мне не хотелось продолжать думать об этом, почти полвека прошло с того случая, когда наши жизненные пути разошлись, и многое изменилось, и в мире, и в нас самих. Может быть, и лучше было бы послать Нейрослава, но я уже ехал по магистрали, ведущей в Мозгву — так иронически переименовали Москву, в эпоху когда многие города получили иронические названия. Мозгве на мой взгляд повезло куда больше чем Пидрограду, жители которого оказались те ещё шутники, и проголосовали за такое вот переименование.
Пока я думал обо всём этом, у меня на хвосте образовался мотоцикл с роботом-гибддшником с мигалкой. «Вы превысили скорость! Немедленно остановитесь!» — монотонный робо-голос звучал из громкоговорителя. Чертыхнувшись, я потянулся к кобуре с хитиновым пистолетом, но Нейрослав с Фраем, которые держали со мной связь, хором сказали «Нет, чувак, ну ты чё!», и я затормозил. Робот подъехал ко мне, и протянул мне планшет, на котором отображалась моя скорость «Вы привысили допустимую скорость! Предъявите ваши права или приложите палец вот сюда!» — я сказал роботу «Послушай… А знаешь ли ты, что пространство и время относительно? И никакой скорости не существует, потому что нет движения. Один философ, кажется, Фаллос из Милеты, говорил что движения нет — или это был какой-то другой Фаллос, а тот, Фаллос Милетский, заявлял что всё есть вода — а знаешь ли ты, что за вода имелась в виду? Знакома фраза про дух божий, что носился над водою? А? Молчишь, железяка? Правильно, молчи…» — тут робот как-то очень по-человечески скривился, и сказал «Вы пьяны. Дыхните вот в эту трубочку» — и из его шеи выдвинулся мундштук. «Пожалуста! Да я стёкл как трезвышко!» — сказал я, наклоняясь к мундштуку, и складывая губы так, будто бы действительно собираясь дунуть, прикидывая, где у железяки блок памяти — вряд ли в голове, там у мусороботов только рупор да мигалка — я выплюнул из-за щеки маленький, но очень мощный магнит, который попал точно в солнечное сплетение робота. Он тут же начал перезагружаться. Никто не защищает блоки памяти таких дешёвых роботов от магнитов — это знает каждый любитель быстрой езды. Достаточно прилепить магнит к корпусу, и железка перезагружается, возвращаясь к заводским настройкам, причём продолжает делать это, пока магнит не будет снят. Память при этом не сохраняется. Некоторые отморозки даже пользуются этим, чтобы разбирать их на запчасти, так что лавочку наверное скоро прикроют, и экранируют всех патрульных роботов от магнитного поля. Но сейчас иногда прокатывает.
— Ты и полпути не проехал, а уже нарвался на робота! Ну ты даёшь. Ты же понимаешь, что в Мозгве такой дырявой рухляди уже не будет, а? — услышал я в наушнике голос Нейрослава.
— Не ссы. Мы спешим, или как?
— Тише едешь…
В Мозгве я первым делом зашёл в табачную лавку, которая представляла собой что-то вроде бара. Там я решил немного посидеть в интернете, и продумать способы подобраться к цели. Этим вечером Алиса выступала в Тмутаракани, клубе любителей нейробуйства. Я заказал проходку, и откинулся в кресле — можно было немного подремать.
К Тмутаракани я подъехал с небольшим опозданием. На входе мне предложили на выбор пять видов картриджей, меняющих сознание, фиолетовый, зелёный, красный, чёрный или серый, я спросил, нет ли у них чего-нибудь классического, водки там например. Работник клуба понимающе кивнул в сторону моего столика. Я занял место и начал смотреть выступление. Алиса была на сцене с какими-то двумя мальчиками-зайчиками, в смысле, люди, ряженые в зайцев, и пела какую-то сентементальную детскую песню, которая вроде бы была хитом. Я разглядел, что один из зайчиков — никакой не зайчик, а терминатор-жидкий-металл. Подошёл бармен, человек — редкий по нашим временам сервис. «Возьмите экстаз, и растворите его в абсолюте!» — сказал я бармену, и несколько голов удивлённо повернулось ко мне. Тут никто таких названий-то не помнит — подумалось мне. Бармен кивнул, и через некоторое время принёс графин.
— Нейрослав, слушай, незаметно подобраться не получится. Смотри, кто тут на подтанцовке! У него даже телепатические сканеры есть.
— Мда, тогда придётся переходить к плану «Ы». Я же говорил, тебе надо ехать.
— Что за ещё план «Ы»?
— Ты должен будешь войти в контакт с объектом прямо во время церемонии венчания. Роботам запрещено входить в церкви, и этот закон соблюдается. Всегда.
— Но ты же понимаешь, что если что-то пойдёт не так, будет погоня? А у меня только эта пукалка и бесполезные гранаты, арбалет-то ты у меня отобрал!
— Правильно, нечего стрельбу разводить. Ничего не должно пойти «не так», ты забыл, мы мир спасаем.
— Пиздец. А как мы объясним людям, что Примадонна пропала на сутки прямо с церемонии венчания, а потом вернулась, как ни в чём ни бывало?
— А мы и не будем ничего объяснять. Все, кто присутствует на церемонии, заснут, и все кто смотрит в этот момент телек — тоже. Через сутки мы всё вернём, и люди досмотрят церемонию до конца, а уже потом, когда она закончится, обнаружат, что на календаре другая дата. Но это мы не будем объяснять, это объяснит её пиар-отдел. Наше дело сделать всё чётко.
— А те кто не смотрит телевизор? Ты подумал о них, что с ними делать?
— Да ничего. Кому вообще есть дело до тех, кто не смотрит телевизор? В наши то дни?
— Я не смотрю, Фрай не смотрит и ты тоже.
— Вот именно! Если ты вдруг скажешь, что прожил дополнительные сутки, в то время пока весь мир спал — кто тебе вообще поверит?
Утром я припарковал мотоцикл у входа в костёл, и смешался с толпой гостей. Среди всех этих приглашённых знаменитостей было совсем несложно затеряться, я просто усилил восходящий поток и начал транслировать убеждение, что они меня где-то видели. «Анатолий! Как хорошо что вы пришли!» — на входе обратился ко мне какой-то лысый мужчина, вытирающий пот бумажным платком. «Конечно же я пришёл, куда я денусь!» — значит, здесь я буду отзываться на имя Анатолий. Интересно, за кого меня принимают? Впрочем, какая разница…
Я занял место во втором ряду, совсем недалеко от скамейки, где сидели молодожёны — Алиса и господин Селезнёв, в окружении репортёров. Я сплёл пальцы, растёкся по спинке скамьи, и от органной музыки задремал. «Не спи замёрзнешь!» — прошуршало в рации. Рядом со мной никто не садился, и это было хорошо — пространство для манёвра. Я сидел, не снимая тёмных очков. Шла подготовка. Молодожёны фотографировались, и я подумал, что притворившись фотографом, смогу совершить первый, пробный заход. Как бы меняя карту памяти в фотоаппарате, я наклонился, так чтобы очки ненадолго съехали, и Алиса смогла меня разглядеть. При этом я как бы чихнул, а на самом деле быстро произнёс формулу, замораживающую время — для всех кроме меня и Алисы.
— Помнишь меня? (разговор шёл телепатически, при этом я усиленно делал вид что ковыряюсь в фотоаппарате)
— Санёк?! Ты что, живой? А что ты здесь делаешь?
— Как что? Работаю фотографом на твоей свадьбе.
— Даже не знаю, что более удивительно — что ты до сих пор жив, или то, что ты работаешь фотографом — ты же не умеешь снимать! Кто тебя вообще нанял? (Алиса осмотрелась вокруг, и увидела, что все гости, и охрана застыли, как рыбы, вмороженные в лёд) — так, понятно, тебя кто-то послал, ты расскажешь зачем?
— Расскажу. Но может быть, сначала ты расскажешь мне, как тебе твоя новая жизнь? Нравится ли тебе роль медиабога? Господин Селезнёв — что он вообще за птица?
— Слишком много вопросов. Тебя не видел никто со времён вторжения серых, и по официальным источникам ты давно мёртв. Я даже была на могиле, и там было выбито твоё имя.
— О, как это трогательно! Скажи мне, где я захоронен — обязательно съезжу помянуть. Всегда мечтал попасть на собственные поминки!
— Ну а на самом деле, чем ты занимаешься и куда ты делся?
— Ну, я поступил на службу в Легион, но меня признали негодным из-за быстро прогрессирующего маразма. Я решил умереть для официальных источников, потому что так живётся куда спокойнее — теперь я живу в лесу и молюсь Колесу.
— Не удивительно, чего-то подобного от тебя всегда и ждали.
— Не хочешь скататься к нам в лес? Там ребята грибов собрали, суп будут варить, в котелке, на костре. Такого ты в городе не попробуешь.
— Когда нибудь. Сам видишь, у меня очень плотный график.
— Я предлагаю не когда-нибудь, а сейчас. У нас Нейрослав сейчас, ты его тоже вероятно помнишь.
— Сейчас? Ебанулся! Что вы там задумали вообще?
И я рассказал ей, что мы задумали, во всех подробностях, включая математические выкладки Нейрослава, которые я не понимал — в этом мире у меня тоже туговато с матаном, но Алиса, которая не прогуливала уроки математики, видимо поняла, и её лицо стало невероятно серьёзным.
— Это всё звучит как чистое безумие! Ты же понимаешь, что если я действительно та, за кого меня принимает Нейрослав, вы можете уничтожить всю вселенную? Нет, ни в какой лес я не поеду, вы просто сбреднили там от своих мухоморов.
— Подумай. Разве тебе не кажется что с реальностью что-то не так? Разве не говорила ты сама, будто бы спишь наяву, и всё вокруг какое-то пластмассовое?
— Всякий раз ты сваливаешься, как снег на голову, и приносишь дурные новости. Но в этот раз ты превзошёл сам себя. Почему я вообще должна тебе верить?
— Потому что я стою перед тобой, и говорю всё это. Или ты за годы в Мозгве разучилась читать в мыслях? — это был самый ответственный момент всей операции, и я полностью убрал все ментальные щиты, чтобы продемонстрировать Алисе чистоту своих помыслов — она могла легко перехватить контроль над моим телом, если конечно у неё сохранились старые навыки, и вызвать охрану. В рации шипело молчание.
— Поняла. Да. Поехали. А этих ты так и оставишь стоять?
— Подожди. Не только этих. Пусть всё идёт своим чередом, делай вид что меня здесь нет.
Время пошло в обычном ритме. Очки съехали с моего носа окончательно и полетели на пол, я подхватил их в полёте, и водрузил обратно на своё лицо, и проследовал на своё место. Всё это выглядело так, будто бы фотограф резко чихнул, обронил очки, и засмущался. Начиналась торжественная церемония венчания, пастор вышел к микрофону. Когда он задал традиционный вопрос, что-то из серии «Есть ли у кого-то из присутствующих возражения против этого законного союза?», я поднял руку, и прокричал «Я хочу что-то сказать!» — мой голос эхом вернулся, отразившись от стен собора, и сотни глаз и камер уставились на меня.
— Я хочу что-то сказать. Нет, у меня нет возражений против этого союза, но я хочу кое-что добавить к вашей речи, падре! (я встал, чтобы меня было лучше видно, и начал делать в сторону камер пассы, как Кашпировский заряжающий воду) Я заберу совсем немного вашего внимания… Ваше внимание… Внимание! ВНИМАНИЕ! Вспомните тот подвал, из далёкого детсва, где хранятся забытые воспоминания, вперемешку с игрушками, дискетами со старыми фильмами, старой ветошью и тряпьём… Как давно вы туда не спускались! Там пахнет плесенью и сыростью, и там — темнота. Открыв эту дверь вы моргаете — ваши глаза не привыкли к темноте, не так ли? Вы чувствуете напряжение и усталость… Вам хочется спуститься в подвал. И вот вы встаёте на пееервую скрипящую ступеньку. Тьма сгущается. Воздух уплотняется. Вы слышите звуки давно забытой песни, с очень приставучей мелодией — как вы вообще могли такое забыть?! На второй ступеньке вы чувствуете себя так прекрасно, слёзы радости заполняют вас! Дыхание перехватывает от запаха фиалок! Вы чувствуете что вы на пороге Великой Тайны! На третьей ступеньке вы сбросили свою память, как ненужный, ороговевший слой кожи… вам хорошо и тепло… вы в материнской утробе…
Так я досчитал до десяти ступенек, погрузив всех присутствующих, и всех телезрителей, и всех кто смотрит онлайн-трансляцию в интернете в глубочайший приятный сон, который продлится чуть более суток — я взял время с запасом. Я кивнул в сторону выхода, и мы с Алисой аккуратно проследовали наружу, где нас ждал жидкий терминатор в полной боевой готовности. «Соник! Сидеть!» приказала она. Терминатор послушно замер.
— Охрана класса люкс! — усмехнулся я.
— Я что-то подозревала, на бессознательном уровне. Смутное ожидание чего-то, но непонятно чего. Но точно уж не вас, с вашей эзотерикой! Сто лет не каталась на таких.
Мы оседлали мотоцикл, и понеслись. В рации было слышно, как кто-то с громким хлопком открывает бухло. Я газанул, чтобы застать товарищей не очень на бровях.
В землянке я объяснял принцип работы установки по редактированию матрикса сознания. На мониторах отображаются 12 или 16 слоёв когнитома, которые получаются при разворачивании такого комплекса «мемов» (ну ладно уж, буду называть из так, раз уж забыл) — отображаются в виде деревьев. Сами «мемы» отображаются в виде текста, и можно смотреть их в виде облаков тегов, через виртуальный шлем. Сам когнитом кодировался «словами», которые получались в результате вибрации струны в 12 измерениях. Всё это было очень похоже на редактирование ДНК, только даже проще — простота вообще свойственна выдуманным технологиям — взять тот же компьютер, работающий не на электричестве, а на вере в существование компьютеров. Алиса с интересом осмотрела приборы.
— Так, слушай. Мне действительно давно кажется, что вся эта реальность — не более чем сон. Я в этом уверена с самого своего рождения, и я помню это «заедание зума» о котором ты говоришь. Я ещё удивлялась, почему ты его не помнишь. Но я соглашусь принять участие в вашем эксперименте по исправлению мира при одном условии…
— Говори… — мы оба понимали, что я приму любое условие, выхода у меня не было.
— Если в результате произойдёт ошибка, мир сохранится, но я утрачу личность — ты всё равно сделаешь так, чтобы венчание состоялось! Это важно — даже если реальность лишь сон, это мой сон. И господин Селезнёв это часть моего сна, как и все вы. Всё должно пойти по плану, вне зависимости от того, останусь ли я…
— Как ты предлагаешь это осуществить?
— Простейшим образом. Мы выполним перенос сознания, перед тем как моя психика будет помещена в реактор. То есть, ты будешь в моём теле, пока я буду проходить трансформацию, и пароль для обратного переноса буду знать только я. Не вернусь — ты в моём теле поедешь в Мозгву, выйдешь замуж за Селезнёва, будешь сниматься в фильмах и выступать на концертах. И этим ты будешь заниматься всю жизнь. Идёт?
— Ну, а куда мне деваться… Я бы не хотел быть тобой, и жить твою жизнь, хотя об этом, возможно, мечтают миллионы людей. Но вообще-то я не против.
— А полвека назад говорил, что хотел.
— Да, хотел, но не медиабогом… Кроме того, я тогда в принципе хотел быть кем-то другим а не собой, а сейчас — не хочу.
— Это называется «старость». Воображение скукожилось. Ладно, поехали — воспоминания не распаковывай, я всё же надеюсь вернуться…
Мы начали процесс обмена телами, под стук метронома я смотрел в расширенный от приглушённого света зрачок Алисы, мы оба прижали к лицу маски с эфиром. Тошнотворный сладковатый запах обволакивал нас, её зрачок превращался в воронку, стенки которой состояли из зелёных и синих извивающихся змей. Замелькали шахматные клетки, усорение… Всё. На другом конце воронки — мой зрачок, а значит я в теле Алисы. Она разминается в моём теле, пробуя его «Сидит как влитое! Надо переодеться, костюм тебе не идёт». В нос сразу же ударило множество запахов, от чего стало немного трудно дышать, а качество изображения, наоборот, немного упало, и все предметы стали восприниматься как бы в мягкой дымке, с фильтром блур и в приглушённых пастельных цветах. Настройки восприятия тела остались прежними, и это хорошо — не будет заносить на поворотах. Алиса в моём теле вернулась в лётном комбинезоне и сапогах, выбрав на её взгляд самую подходящую для этого тела одежду из моего гардероба. Я, находясь в её теле, закрепил на её голове шапочку с проводами. Она легла, и как будто бы заснула. Мы загрузили её разум на 12 мониторов, и принялись отлавливать баг.
Баг быстро нашёлся, и визуализировался в до боли знакомого двуглавого гуся. Я подумал, что двуглавая птица на гербе — это очередной слой постмодернистской иронии, накрученной демиургом вокруг собственного творения, но думать об этом было некогда — мы нашли Слово, с которого начиналась реальность. Оказалось, что ошибка в написании этого слова породила лавинообразный процесс, превративший змею Тиамат в гуся Ялдабаофа. Его две головы яростно шипели друг на друга на мониторе, где мы наблюдали высшую триаду древа Клипот. Мы подключились к матриксу сознания.
Найти неправильное слово — было половиной дела, но нужно было ещё поменять его на правильное. Фрай с Нейрославом листали словари, я напрягал память. Что-то вдруг щёлкнуло! Я вспомнил.
— Двойная петля в зодиаке! Должен быть изменён порядок двух букв! Та же самая замена, которую произвёл Алистер Кроули в колоде Тота. Это подсказка.
— Подожди. Мы должны проверить. По нашим словарям получается, что все 72 буквы стоят на своих местах. Или таблицы ошибались, или уравнения серых верны. Если мы ошибёмся, результат будет непредсказуем.
— Посмотри, кто составлял эти таблицы. Маги древности всегда намеренно вносили ошибки в свои шифры, чтобы защитить их от профанов. Давай разложим буквенный ряд по цветовой схеме Шеврёля, если не веришь.
Я не помнил, откуда я это знал, зато до меня вдруг дошло, почему я вообще не помнил множество вещей. Это был никакой не альцгеймер. Именно поэтому инопланетяне не стали мне стирать память, как они обычно поступают в таких случаях. Командующий бригадой стирателей серый гуманоид показал на меня лапкой и сказал — «этого не обрабатываем, уже и так готовый овощ». Оказалось, дегенерирует само пространство, на котором записана моя память — оно стремительно сворачивается в трубку, и пересекается с Плоскостью Миров — и поэтому я вечно помню себя каким-то другим собой, из параллельной версии реальности. Именно поэтому мне приходилось смотреть каждое утро диафильмы, и именно поэтому, диафильмы перестанут мне помогать — поможет только редактирование Демиурга, разворачивающего пространство, как ковёр! Всё это я понял, пока Нейрослав с Фраем распределяли буквы и астрологические соответствия по цветовому кругу, и вот они закончили.
— Да, ты был прав. Кто бы мог подумать. Все соответствия верны, но Цадди — не Звезда.
Я отредактировал битый ген, и нажал «Ок». Подсознательно я ждал, что сейчас всплывёт сообщение об ошибке, и я поеду в Мозгву, венчаться с Максом Селезнёвым, и жить жизнь звезды голубых экранов — пока шла загрузка, я попросил у Нейрослава флягу этанола. Но загрузка дошла до конца, и головы гуся на мониторе срослись, тело вместо перьев покрылось чешуёй и удлиннилось, он утратил крылья, и вот перед нами, в предвечной тьме, клубились кольца Змеи Тиамат! Все 12 древ формировались по новой, симметричной схеме. Мы закричали «Ура!», и стали ждать, пока догрузятся текстуры, и Алиса проснётся.
Мы обменялись телами обратно. Времени было ещё достаточно, чтобы посидеть у костра, Нейрослав бренчал на лютне, Фрай варил грибной суп. Мы развели костёр на берегу каньона, где сосны немного отступали от обрыва, где глубоко внизу плескалась река, широкая в этом месте, почти как море.
— Вообще, я знала что всё так будет.
— А зачем тогда мы обменивались телами?
— А это чтобы ты точно нормально всё сделал, ну и так, нервы тебе потрепать. Посмотри-ка на небо!
Погода была безоблачной, и звёзды были видны как никогда. Узоры созвездий были иными. Настолько, что не угадывалось ни одной знакомой звезды на привычном месте.
— Это ты сделала?
— Это оно само, теперь всегда так будет. А вот это — я делаю, смотри!
Звёзды пришли в движение и небо будто бы задышало. Я крикнул Фраю и Нейрославу, чтобы они посмотрели на колышущееся небо, которое выглядело так, будто бы мы все закинулись марочкой.
— А как ты это делаешь? От этих звёзд досюда — сотни световых лет. Ты шевелишь ими в прошлом, или в нашем воображении? — спросил Фрай.
— Для меня время ничего не значит. Ты разве ещё не понял, кто я? — небо превратилось в экран, показывающий слайды из презентации Нейрослава, посвящённой Тиамат. После этого, мы все увидели в небе огромную огненную змею, которая стремительно двигается прямо на нас — Ну поразвлекались и хватит! — и небо вновь приобрело нормальный вид, в смысле, появились новые созвездия. Видимо, отредактированная версия неба — это навсегда.
— А завтра, кстати, когда мир проснётся, будет акция. Эко-активисты запускают сделанный из мусора воздушный шар. Они реально собрали его только из того, что нашли на свалке.
— Круто, но зачем? Ты же теперь знаешь, что реальность сон — зачем тебе эти эко-активисты? Если есть какие-то проблемы во сне, можно просто перестать их сновидеть. Давай мне перестанет сниться загрязнение среды — и дело с концом.
— Подожди. Ну то есть, конечно, замечательно, пускай оно перестанет тебе снитья. Вот только ты сама подумай — ты завтра поедешь венчаться с Максимом Селезнёвым, развлекать своих фанатов и давать интервью, тебе будет чем заняться. А куда идти мне? Ехать в Мозгву и работать там клоуном у пидорасов?
— Можно ещё пидорасом у клоунов. А что ты предлагаешь?
— Я предлагаю следующее — завтра тебе приснятся экоактивисты, которые сделали из мусора воздушный шар, и мой полёт на нём — я обещал им, что я приду. А дальше, ты постепенно демонтируешь сон о загрязнении, о серых, и вообще демонтируешь все сновидения, какие захочешь — но постепенно. Да, ты можешь и резко проснуться от своего сна. Но не все смогут. Людям надо дать немного времени, чтобы они придумали для себя новые иллюзии, ради которых стоило бы жить.
— Хорошо, будет по-твоему. Но я немного подправлю твой образ — выброси этот костюм и больше не надевай его. Никогда. Такое сейчас никто не носит. Ты полюбому попал в кадр сотню тысяч раз, но это ничего, мои специалисты всё исправят. Завтра купим тебе что-нибудь приличное.
Мы продолжили слушать бренчание Нейрослава на лютне, съели ещё грибного супа, и понаблюдали за новым небом. Оказалось, слияние галактик здесь уже в прошлом, а не в будущем — и мы находимся в гипотетической галактике, получившейся от слияния Млечного Пути и Андромеды. Все учебники астрономии утвержали это, как один — и все верили что так было всегда. Ну, кроме тех кто не смотрит телевизор.
Утром мы подобрали мне фиолетовый фрак и я немного подровнял бороду в барбер-шопе, у робота-брадобрея (люди всё ещё находились в ступоре). Очки я оставил те же, они вполне соответствовали моде нового времени. Сразу и не поймёшь — пидорас у клоунов или клоун у пидорасов — идеально выверенный образ! Я занял своё место, в котором я вещал и делал пассы.
— И вот, дорогие зрители, вы выходите из мрачного подвала — вы чувствуете себя хорошо отдохнувшими, и вы сжимаете в руках Артефакт — это нечто, дорогое вашему сердцу, некий предмет, в котором отражается вся красота мира, и сегодня вы приступите к своим делам с новой энергией, вы будете бодры и безупречны, и весь год вашим делам будет сопутствовать удача! Это говорю вам я, потомственный маг и колдун Анатолий… Анатолий Анатольевич!
Зал взорвался апплодисментами, я сел, и растянул улыбку до ушей. Краем уха я услышал, как Максим Селезнёв шепчет Алисе:
— Слушай, ну это шикарный ход был, пригласить этого фрика из битвы экстрасенсов, нормально дед отмочил! Понимаю. Но вот под конец он конечно затянул, у меня вся жопа задубела! И вот когда он забыл свою фамилию, ну это же вообще пиздец, позорище — вся страна же смотрит!
— Ничего, это вырежут, точнее, уже вырезали — ты же знаешь, все прямые эфиры рисуют в тридемаксе.
Воздушный шар, собранный из пластиковых отходов, и выкрашенный в цветовую схему Шеврёля, стоял на поляне. Поодаль, примерно в 500 метрах, зависли серебристыми точками боевые дроны серых. Они ждали распоряжений, но я знал, что распоряжений им не поступит. Активисты немного волновались, а я развлекал их тем, что рассказывал истории. Горелка припёрднула и зажглось пламя. В корзине сидело четверо, включая меня. Воздушный шар поднялся, и провисел примерно час, и серебристые точки дронов не сдвинулись ни на дюйм. «Смотрите, что-то покажу!» — сказал я, и резким броском запустил в воздух несколько крупных сушёных грибных шляпок. Когда они начали снижаться, я сбил их все короткими очередями хитиновых пуль. Дроны не шелохнулись даже в ответ на такую явную провокацию.
— Мощно. А где ты научился так стрелять?
— В пустыне Мохаве. Я там в армии служил, когда серые прилетели.
— А почему тебе память не стёрли?
— А потому, что нет никаких серых — они только снятся. Давайте их дрон собьём? И нихуя нам за это не будет, потому что никаких серых на самом деле нет.
— Не не не, погоди. Не надо ничего сбивать. Ты и так тут шухера навёл со своей стрельбой по тарелочкам. Может серых и нет, но вот их боевые дроны, две штуки. Давай мы спокойно приземлимся, спокойно соберём шар, и ты нам спокойно расскажешь, про то что мы живём в матрице, мира не существует, и отсыпешь нам немного своих грибов.
Все загоготали. Пламя горелки сузилось до маленького огонька, и цветной шар из мусора начал плавное снижение. Каждому продолжал сниться его собственный сон.
12 Ноя 2019
автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)
Ехал я недавно в маршрутке, на заднем сиденье. Был полдень, маршрутка вся нагрелась и я то ли задремал то ли провалился в делирий. И в общем снится мне, что я в той же самой маршрутке, только держу в руках ворох пожелтевших исписанных тетрадных листов.
От нечего делать я начал их листать. Почерк оказался ровный, писали как по прописям, аккуратно, тем не менее, было видно что писал не ребёнок. Страницы аккуратно пронумерованы. Это было что-то вроде дневника. Я начал читать. Записи действительно велись ежедневно, вела их некая бабушка, в форме монолога, обращённого к её внуку-младенцу. В виде такого монолога она описывала весь их нехитрый день.
Каждую запись она начинала со слов «Доброе утро, Аркаша!» — так звали младенца, а дальше следовало описание их распорядка дня, перемежающееся с некоторыми лирическими отступлениями. В общем-то ничего особенного — она рассказывала Аркаше в этом монологе о том, как она греет для него детское питание в баночке и кормит с ложечки, про то как меняет ему подгузник, и про то что на улице весна и прилетели перелётные птицы, дальше следовало лирическое отступление о птицах, где они сравниваются с человеческими душами, которые приходят в мир и уходят, а человек создан как птица для полёта, так же как искры от костра созданы подниматься вверх — всё это она излагала своим ровным, аккуратным почерком, и завершала каждую запись словами «Храни тебя Господь, Аркаша!».
Записи были монотонны и однотипны, никаких следов развития и роста Аркаши не наблюдалось — это был такой младенец — молчаливый слушатель, который не растёт, ничего не говорит, у него не режутся зубы, он не пытается ходить — на протяжении пары десятков страниц он только жрёт детское питание, и срёт. Но от него и не требуется ничего иного — видимо он хорошо это уяснил и не выпендривается.
Однако, в какой-то момент сам характер записей начинает меняться. В них появляется больше умильного сюсюканья, бабушка обращается к младенцу с кучей уменьшительных суффиксов, иногда совершенно нелепо коверкая слова. «Аркашенька-огуречичек» и тому подобное, но мало ли, что там заклинило в мозгу у бабки, читаю дальше. Вместе с этим тревожным признаком появляется и другой. Аркаша начинает терять человеческие черты. Происходит это постепенно.
В начале бабушка утверждает, что с утра Аркаша окатил её прямо в лицо струёй чернил, и ей пришлось оттирать очки. Дальше — больше. Сначала у аркаши появляется привычка оплетать себя по ночам коконом из паутины. Затем на концах аркашиных щупалец открываются рты, и он переходит на внешнее пищеварение — выбрасывает 8 желудков, и всасывает ими полупереваренный гамаррус, который бабушка жуёт для лучшей ферментации. Описания становятся маленько тошнотворными. Вместо подгузника бабушка начинает менять фильтр на системе аэрации, и мы узнаём что дыхание Аркаша производит через разветвлённую систему жабр, которая находится в кожанном мешке, и омывается водичкой с пузырьками, но сам он при этом вроде как существо сухопутное.
Всё это время бабушка продолжает монологи, обращённые к мутировавшему внуку, и в её монологах появляется некто Сан Саныч. Он имеет черты не человеческие — она молится Сан Санычу перед сном, сравнивая его глаза с рубинами кремлёвских звёзд, а ноздри с алмазными якутскими недрами. Огнедышащий Сан Саныч грозно возвышается в её мыслях. Она каким-то образом увязывает с ним Аркашу, уверяя того, что растит его и готовит его ко встрече с Сан Санычем.
Сначала она говорит что растит Аркашу для встречи с Сан Санычем, а потом и вовсе пробалтывается, и говорит что выращивает его для Сан Саныча. Оказывается так же, что электросеть в доме — часть Сан Саныча, каналлизация, трубопровод — всё это разветвлённые части его организма. Из вентиляционного отверстия на кухне выдвигается причудливый механизм с лопастями ножей и жерновами.
Аркашенька набух, стал багроым и выпустил спорангий. Пора. Бабуся аккуратно разделяет его на слои, как чайный гриб. Аркаша при этом плюмкает и пускает желчную пену. Эти слои она наматывает на веретёна Сан Саныча, который начинает наматывать Аркашеньку на бобины, как магнитофонную плёнку. В процессе остаётс некий остов аркаши, жёсткий скелет, связанный тонкими белковыми жгутами со всей этой конструкцией. Из вентиляции выдвигаются суставчатые металлические руки Сан Саныча, капают на экзоскелет дымящейся жидкостью и принимаются разминать хрящевую ткань, она приобретает пластичность, бобины крутятся и растягивают её во все стороны, а потом начинают быстро вращаться и скручивать её в узлы. Получившийся сложный узел утягивают в вентиляционное отверстие, и протягивают через длинный цех где роботы производят роботов, и эта белковая структура становится частью некоей машины, соединяющей биологические и механические части.
Ворох тетрадных листов в руках превращается в пепел. Во рту тоже оказывается горстка пепла. Я чувствую на себе невидимый взгляд и просыпаюсь. Тает улыбка, похожая на улыбку чеширского кота, только более дьявольская. Мир слизи. Я проыпаюсь. В той же маршрутке. Понимаю что всё выглядит ужасно странно. Люди забираются в гробы на колёсиках, чтоб те привезли их куда-то, огромный монстр метрополитена, наматывающий время на бобины как магнитофонные ленты. Выйдя из автобуса, я прислушиваюсь к крикам ворон, и понимаю, что это ускоренная и пущенная задом наперёд человеческая речь.
11 Сен 2019
автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест
Гляжусь во внешний мир сквозь слой седых волос, эта точка обзора делает его похожим на бесконечно-белый лист бумаги, бегло заштрихованный грифелем. Мы – три билета в раю, но уже пахнем кандалами времени. Мы – трилобиты из матрицы. Мы – первоисточник, подключенный в сеть, Рок-н-рольная икона. Трип-сан. Окно в раскроенном на ночь воздухе, раскуренном напрочь. На прочность. Трамвайные пути чужих городов прорезают сталью пейзаж. Она плавно медитирует перед больным монитором, его белый свет просачивается сквозь прикрытые веки. Мобильный вирус, фрактальный, как бикфордов шнур в обгоревшей свече, разорённой, как смятый в ладони, мак. Начальная сталь железного века обкастована. Бикфордов шнур свечи горит, кровавый и красный воск стекает, как раскалённая поверхность марса, покрытая магмой. Деревянные плечи мира, расправь, Икар. Холодный Икар, мокрый, завёрнутый в полотенце, крылья дрожат. Давай сделаем транскрипцию крыльев. Голубая весна, небо, как самое большое пятно на глобусе, мальчик, мой, нет, это не океан, это океан–ОКО. Ты сделал надрез в капсуле, и мы провалились. Чёрная туча сберегла кайф. Вырезки из письма, слуховые нарезки. Мир по частям кромсай, низведи систему в хаос, оббинтуйся, там, на изнанке, только шёпот и холодный пот. Она склонилась, и я рассказала ей всё. Сплавы, обломки, дроны, и трупы солдат. Чёрной тряпкой прикрыть глаза, не спать или спать, только шёпотом. Какой-то вершине пафоса не ведомо безумие. День — как вспышка молнии, как негатив, все язвы высвечены в нём. Нащупай меня, пролистай, вочтись, вчитайся в ресницы строк. Как я буду рисовать под кайфом себе глаза? Цирковая кукла, длинная плоская кость ночи, деревянный скелет вечности, в колыбели Ньютон притих. Алчность и разделение. Палец об палец тронь, в золотую росу — каплей, в лотос – свистом. Не прошивай себя, не распарывай, сшей. выше и ниже — только лучи. Мой блог – манускрипты бога, доспехи Иеговы, как в космосе сталь. Качество шестерёнок временно нарушено, качество извести временно погашено. Мне с пелёнок известен этот щенок и их принципы из папье-маше. Когда свет станет горячим, ты всё поймёшь. Вокруг всё ненатурально, как сквозь грим, который ей наложили в морге. Я вручаю тебе мои именные ключи от чужих дверей. И вот ты наконец-то схватилась за подол его ауры, духи вживились в живое, обосновывались паразитами в чужих телах, ломая их жизни только ради своей собственной выгоды. Они веками вели игру стачивания путей. Это синдикат страха. Мы нашли фиолетовый мох на снегу, искристый, весь в тонких деталях из профиля, она подняла его и сказала – смотри, это наш мир, рассыпанный. Фиолетовый контур пламени. Стихия – огонь. Используй топливо, чтобы перерабатывать его в энергию, как только топливо исчезнет — огонь погаснет. Огонь — промасленный фитиль свечи в воске, наполовину сгоревшая площадь с огненной аурой. Она росы просит испить. Я чую запах камфорного масла. Тысяча шагов вниз, по сломанным снам.
Медная статуя Тота и медное небо. Слишком переснеженная зернистость, это нужно замять, замылить со всех концов, ужасные фото, вырванные с того света, вспышкой, пересвеченные, переложенные во времени назад, чтобы на них смотреть, застывшие, мёртвые кадры, а за окном дождь, грязная, холодная рвань, пахнет войной, или чем-то зловещим, внутри дыра размером с галактику, с которой выкатываются угри чужой сущности, всего коллективного бессознательного, чёрный поток, он щимет у тебя в груди. Искажающий вид всего человеческого, всего сопричастного, личностного, общепринятого, устойчивого. Я смотрю на эти фото, и вижу в них смерть. Она умерла, когда был очень медленный снег, и природа позабыла про всё живое. Всё вокруг искусственно, всё вокруг – сон, нужно только слущить с него иголки, там, снаружи – снег. Казалось, будто мир рассыпался на куски, вещи обнажили свою изнанку, вещи всегда изнанкой были, они скалят зубы об нас, телефонным шнуром городов плюются. В зеркале — мой двойник, голубоватый, прозрачный свет от источника мне нашептал что-то, дабы я сделал слепок, дабы я скопировал себя из зеркала как будто в нём моя другая сущность. Свет забил струёй вверх, мощным потоком ударил луч. Энергия текла сквозь меня, я раскинул руки в стороны и рисовал ими узоры, ощущая, как энергия клубится вокруг меня, как я призываю её, будто всесилен, она больше не отслаивалась от моих ладоней, а, напротив, в меня впитывалась, она больше всего напоминала прозрачную, проточную, воду, но могла отражать в себе любой цвет, тот самый — бледно-бежевый, не медный, не белый, но тёплый, и такой же безликий. Магия твоих снов. Я уже не помню, что я – это я, астральные руки, астральное тело, на голове тюрбан, будто он занял всё пространство комнаты, а я где-то под потолком, но всё ещё помню и знаю, что по прежнему нахожусь в своей комнате, что ты – рядом, но при этом я уже глубоко не здесь, крылья рощу. Костяные крылья, с натянутыми бардовыми слизистыми прожилками, я ощущаю, как они пробиваются, отражаясь в зеркале, которое у меня за спиной. Приборы говорят со мной. Шум кулера – это голос, голос какой-то потусторонний. В тишине комнаты его шум был особенно отчётлив. Я врастал в свой планшет, был с ним одним существом, в сопряжении, мы проводили ритуал, а затем я увидел зеркало, и в нём – себя, каждого – по двое, голубой отсвет мне сказал, что я должен сохранить слепок себя в зеркале, что там – моя душа. Соскребался в линии, трогал тело твоё, оно было холодно, мне казалось, что мы погибли, но смирился с этой участью, переживая агонию, но так неявно, будто сквозь стёкла, будто я – тень. На вершине, в просторной и одновременно маленькой бетонной комнате, где из-под пола бьёт медно-жёлтый, тёплый свет. Комната слишком реальна, словно ты сидишь на плечах у великана, и почти касаешься потолка, ты ощущаешь, что под тобой пропасть, ощущаешь, покачиваясь, высь, слишком близко потолок. Я лежу, упершись щекой в пол.
Кем я была? Восточной царицей, возомнившей, что родит бога? Я слышала только гул и шум кулера, исходивший из техно-утробы, такой плотный, будто стена. Всё было восточным, в золотых тонах. Мы родились из огня, и сотворили в этой комнате мир. Сперва была тьма, затем Ифриты создали пламя, и появились мы – дракон и ведьма. Ифриты из пламени свечи в керамической лампадке. Мы – будто боги, на самой вершине бытия, боги, которые спали под белым свечением и свёрнутыми знамёнами, укутанные в зарю, в кокон. Я вошла в этот источник святой и переродилась, после этого я знала, что сама рожу бога. А затем — укороченный мир внутри плазмы. Растянутые и сжатые одновременно, нейронные нити. Сплошным картоном – серые города, картонные упаковки. Контроль над энергией, контроль над смертью, контроль над судьбой. Из стакана глотнул Заратустру. Небо зияло, глубоко и пронзительно, как дыра в груди, развороченная войной. Мы шли мимо высоковольтных линий, туда, где должен был быть закат, но его скрыли тучи и далёкие вспышки бело-фиолетовых залпов с запада. Ночь стремительно надвигалась на глаза бурей, ветер прорезал слова, шпили серебрились. Высоковольтные вспышки скошенного хлеба. Жнива. Из лавровых венков мир творю. Атомные сны навалились грудой железа. Цитадель могильного дао. Нерождённый опыт. Нерождённый бог. Продал ли я себя зеркалу? Что вложил автор в создателя, в зрителя? Мы одно существо мы кристалл его крыльев. Ввести свои данные через треск, через писк, через замедление. Говори. Ну же. Моя дорогая изнанка. Я штопала себе лицо, выращивала крылья, в зеркале творила защитное заклинание, чтобы сюда опять вернуться, повсюду были Ифриты и корона из Света. Они разорвали сетчатку! Чтобы не сквозь целлофан посмотреть на зарю. Мы зародились в вулкане, из огня вышли, ты дракон, а я ведьма, встретились в этой комнате. Смогу ли я родить Дельта-Бога? Выйдет ли он из утробы? Свеча освещала наш будуар, Ифритовая завеса пахла кровью и сталью. За окном идёт дождь, мы видели, как погибало небо, женщина-варвар, пропитана кровью, и жаждет ею напиться, ведьма крылья растила, вся медной была, летела, астральным телом в тонком мире пыталась творить, бирюзовым сгустком кружилась, изучала в зеркале заклинания. Дева-маг, перевернула солонку, покрылась чёрной мантией. Здесь запрещена информация. Комната освящена тусклым светом. Когда ты здесь – всё меняется, наполняется атмосферой, заполняется жизнью телесный кокон. Эмоции впечатываются в лицо навечно, к старости человек обретает новое лицо, с печатью эмоций, которые все сразу и их уже никак не смыть, печать эмоций, печать времени, старость — это сгнивший кокон, из которого вылупится либо имаго, либо наивная щель, либо прекрасная брусника с проводами. Я — дочь Энштейна, что с того? Эта луноликая маска досталось от него, мужские гены придают женщине очарование. На этом юном лице — уставшие глаза, глаза старости и печати лет, но чёрные стрелки скрывают боль, я никогда не видела своего настоящего лица. Догорают верхушки зданий. Опасной сладостью стекловаты эта субстанция втягивает меня. Лампа пугливо преподнесена на золотом подносе адептом низкого ранга. Лампа с болотным туманом и внутренним ласковым демоном. Язык и губы, все существо сверкает и ухает вглубь, в туннель этого жгучего наркотического эдема. Не задерживайся в коридоре, ныряй прямо в его стенку и несись, как об утреннее стекло лбом в стакан. Минуты разрывают на обрывки. Унесло, размазало по системе. Пресвятой п и з д е ц. Остаточные следы размазаны по запястью, вибрациями в бамбуковом лесу, на воде в чашке с чаем. Синие индикаторы глаз проявились в нарисованном небе. Наши руки соприкасались, сплетались в лотосе ноги, мыслей не было, откатились куда-то то. Гибкой змеевидной волной энергопоток прошил насквозь наши тела, и мы слились. Пространство из бежевых кубиков разматывалось передо мной, я летела на космическом корабле вдоль схем, мне давали последние инструкции перед высадкой. Я летела, чтобы изменить время, изменить реальность, создать новую временную линию, дабы избежать эпик фэйл. Бесконечная длань расстелилась, будто на глазах прорисовывались первоначальные фактуры, на которые сверху наложен свет, а затем, по мере приближения появится и всё остальное, в каких-то пурпурных пятнах.
Когда прижималась к твоей спине, видела твою кожу прозрачной, переливающейся синевато- лиловыми искрами, будто внутри тебя течёт электричество, а там, под кожей пульсируют красные и синие тонкие сосуды-проводки, и серебристый, будто стальной, скелет, а кожа твоя на ощупь такая мягкая, словно слизистая резина. Как рождаются боги? Они пробиваются наружу из вельветовых складок. Я стала имаго, пробудилась бумажная летопись. Свиток. Кокон-танатос на двоих. Растворилась, к тому моменту уже сотни раз, разрастаясь над природой вещей. Особа и Особин. Свет горел, кашлял, будто что-то привычное, когда мы вывалились из бункера под огни, оставаясь в белом ватном промежутке раскола, ощущая воды Стикса, что выгнулись реактивной дугой. Сотворение картины. Глухо. Она тлела, едва касаясь губами слов, автоматических произношений, комкая, перемалывая и выхаркивая буквы. Первоначальные смыслы терялись, звуки то появлялись, то исчезали с рандомной периодичность, всё превратилось в программную строку, и поверх неё нанесена периодическая система элементов. Я будто упала в Менделеевый сон.
Бог родился! Бог родился!
А она зародилась позже, как замедленная съёмка в застывшем движении. Люди, они все в двумерном разрезе. Ожесточённость терроризирует слабых. Вирт-наброском детонирует, до абсурда близкое, расстояние. Стены щемят в тебя рекламой, заставляя попутно задуматься над природой вещей, после возврата в лоно творения.
Первородная вибрация скручивалась в барабанные шахты грузовых лифтов. Музыкальное эхо чужой эпохи. Где-то отлили скафандр из схем. Всё повторится, дорога прямо в пространстве, выгоревшими бинтами, шепелявыми горами бесцветными шуршит и сминается. Зарождение жизни во лбу. Сквозь город мне удалось увидеть огонь. Ты принимаешь криогенную капсулу и входишь в непроницаемо-чёрный Лифt. Следуй за красным, из окон поезда, по лётному полю зари.
Вместе управлять кораблём или уснуть в криогенном сне. Ночь в индикаторном свете генераторного гула. Мусорные мешки – в них та девочка, что родом из детства, девочка, извлекшая дельта-кристалл из своего Ока. Девочка на самом деле – Игра, медитирующая у монитора, зависшего в режиме дзен. Когда начнётся очередной виток, обратный отсчёт молекул – ты растворишься, и время перестанет существовать, таким исполинским всё покажется в вакууме. Мы будем там вместе. Всё пропущено сквозь наркоз. Низко пала и замкнулась. Не человек.
Они играли с фиолетовой жидкостью внутри. Я буду вращаться вечно, помещённая в субстанцию тёмной материи. Ради бесконечности. Они – Особые. Конфликт.
Ощущаю свои астральные руки, словно съехавшую стерео картинку. Страху нужно довести себя, чтобы узнаться в тусклом свете, ощущение в руках такое приятное и знакомое, оно картонное, как упаковка, в подвешенной капсуле Лифtа. Всё механизированное. Живое питает мёртвое. Они забрали тебя к замотанным в металлик, трубам. Отплёвываюсь целлофаном. Эти исполинские потолки бесконечно тянутся ввысь, будто растут. Вышла ли я за пределы стен? Нет, я в них даже не падала, просто кружилась вокруг. Неоновые схемы сдвигались, будто стены по оба плеча. Каждый раз казалось, что мы пульсируем.
Принять криоген на закате. Вельветовые таблетки. Запить водой. Закисью слов. Мы были, как тупики на распутье, распутывали узлы, подключали троды, в коконе мягком. Стекловатный калейдоскоп в раковине, осколки узоров, рвотный рефлекс, звук, вязкость слюны, рвань телеметрических точек. Как мы перемещались? Как мы срослись?
Я видел сплющенных, круглых существ, бежевых карликов, будто на них обрушился потолок и сжал вокруг всё пространство, оно стало бежевым, как изнанка космоса, в нём не было ни углов, ни стен, но оно показалось мне замкнутым, здесь отсутствовал простор, а существа обращаясь ко мне, сказали, что гарантируют истинность увиденного мной, и отдалились откатом. Я развернулся здесь, в фиолетовой марле посреди космоса. Чёрная, бархатная пустота, отсутствие мысленных категорий. А затем начали прорезаться контуры, они вспыхнули фиолетовой дымкой, обволокли тьму, проявив очертания, так создалась комната, прорезалась, словно зуб мудрости старческого младенца в пурпурной лампе.
На нижних уровнях я стропил свой собственный мир, но образы быстро перехватывали меня, и создавали подвижный хаос вокруг задуманной системы. Цветные винтовые лесенки потянулись вверх, расширяя пространство и потолки, по изогнутым линиям аттракционов дефилировали модели, карлики катались на одноколёсных велосипедах, балансируя на тонком каркасе. Мир постепенно обретал знакомые очертания, но наслоение продолжало жить своей собственной жизнью, упираясь в фактуры времени и пространства, создавая фантасмагории, нелепые наслоения, будто в очень реальном сне в полоску. Адреналиновый выкидыш света. Моделирующий реальность, фактурный бог. В той комнате всё казалось исполинским, будто в высоком замке, вельветовый человек, бархатный, и эти стулья на кухне – с высокими, до самого космоса, спинками, как в рыцарском зале за круглым столом. Засмолённая пелена. Словно сквозь копирку — мир и свет, а снаружи — синие стёкла. Криогенным передозняком закатилось солнце.
11 Сен 2019
автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест
Болгарская сказа в стиле грайндхаус — мое меховое порождение, почти что предание.
Кто я? Сегодня я не стала отвечать себе на этот вопрос. Голову заморозил кристалл. Кровавая гонка выжала из меня все соки.
Теперь мы нюхаем мех с магических книг.
Пожалуй, нужно закрыть шумерские вкладки и постараться не продублировать в твиттер. Как же будет тупо, когда все суки узнают что я нюхаю мех, чтобы заняться магией.
Бутылка от егермейстера уже оплавилась. Утро тонет в лава лампе, рядом — библия и мазки менструальной крови на хрустальных стенках грааля, став для чистки помещён прямо туда, наверное в междуножие библии, мне всё равно, потому что техника обкладывает меня шумом ваты, тесла-лампа приятно манит розовым, чтобы я щёлкнула камерой. Но у меня везде вата, везде стерильный мех.
Мы возвратились с кладбища, полностью промокшие, я еле нашла могилу матери, свеча не зажигалась, лампадка плавала на мокром граните, а мне даже не было стыдно, за то, что мы сделали понюшку прямо перед её могилой, умудрившись ещё немного поссориться, это как перепалка двух собак или котов, такая же глупая и детская.
Свет в моей комнате сводит меня с ума, которого давно уже нет, — я и так напрочь безумна. Где-то в дальнем углу завалялись стыд и мораль, но кажется я забыла как ими пользоваться, у меня голова — как кристалл а губы отдают лидокаином.
В егермейстере догорает свеча. Станислав был бы рад, но рядом — яблоко для МОРЕНЫ и он бы не понял, потому что ещё куча оплавленных бутылок и болгарский камень.
Так трагично разбивается лава в лампе под тотальную музыку. Сказка наконец-таки ожила, а я приняла собственное безумие. Я нарезала свою жизнь, обработала её и запустила в скрытый эфир. Лично-публичных жизней.
Сперва нюхать мех с магических книг, а утром разглагольствовать об этом под йогурт.
По-декаденски, не так ли?
Нюхать мех с книги о некромантии, чтобы попасть на изнанку, обложившись камнями, безумие всё ещё в ходу, никуда не делось, только стало дозированным.
Мы — как курильщики опиума, только кутаемся в стерильный мех, декаденты новой эпохи -магия, синтетические наркотики, высокие технологии. Берроуз бы точно одобрил.
Сперва себя нужно хорошенько отбичевать, чтобы сладостен был миг заживления, только так можно испытать катарсис. Это наша мистерия, меховой спектакль, бархатная гонка. Бархатная нега в лабиринте меха.
Я допила йогурт и зачем-то написала об этом в твиттер.
11 Сен 2019
автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест
Прибой мечом рубит берег. Я плыву через Стикс к свету, вычёркивая всё обречённое, плавно, как рубиновый ангел, проливая слёзы у погребального костра. Ядерный взрыв разрывает мир, превращая его в выжженную, мёртвую землю. Только на рассвете я осознала, что она действительно умерла, и приняла решение отпустить, оставив мертвецов мертвецам. Мои ногти были выкрашены в цвет траурных лент, но я поменяла их на медный, поменяла скорбь на химический пластик жизни во рту, на вечное солнце пульсирующих пределов. Корабль уплыл в закат, натянув под потоком лёгкого ветра белоснежный парус, просвечивающий розоватый отблеск неба. Распятия его мачт казались мне раскинутыми в стороны, руками каменного изваяния пророка, взирающего с вершины скалы на распростёртый у его ног, город. Вибрации тонкие, мёртвые, глухие, будто сквозь бетон, сквозь вату прорываются гулом, оружие разрывает броню, рассекает в щепки деревянную дверь, а внутри всё спокойно. Чайки вымерли. Вельветовое море омывает мыслями. Предела и смысла нет, есть только графика, очертания, и движение. Лёгкость заскользила из меня во вне, оставляя меня чистой, всецело ясной, подобной богу. Я не плод любви, но он сказал, что его любви хватит на нас обоих. Всё зависит только от того, сколько ты сможешь позволить себе. Ясность прорывается сквозь расшитые пластиком, стены, мелодия, звучит торжественно, фатально, вечно. Каждый жест, каждая фраза — всё сейчас значимо, как нечто уникальное и последнее.
— Добро пожаловать в ад. — молвит он, ведь мы не улетели на облаке оранжевого дыма, что валит из глаз, теперь осталась только одна дорога, и мы отправились туда вместе. Я смотрела Иисусу в такие же безумные, ясные, как и мои, глаза, чётко и пристально, ощущая себя самой смертью, которая ебашит, смертью, которая веселиться, катаясь на аттракционе, чтобы ощутить в себе жизнь, и мы с Иисусом, развлекались на этих аттракционах вечно. Эта наша история. Мы — боги. Святые, пустившиеся в пляс на диких углях собственного ада. Мы — две статуи, два живых человека, два бога в одном краю, пока черти танцуют на стенах. Это наши тени создали округлый, воздушный спектакль, сцену моей жизни. Зачем мы вынуждены каждый раз играть даже для себя эту роль? И кто такой актёр, если не безликий? Тот, кто может сыграть кого угодно, но полностью потерял себя, стёр все свои лица, оставив только маски, натянутые на лик всецелой опустошённости. И покуда я стояла, прижимаясь к нему, величие проросло во мне и вырвалось, словно я — бог, единый, внутренний бог, который выскользнул на поверхность, занимая собой обзор. Я поняла, как этот мир создан — объёмными контурами, игрой восприятия, а внутри ничего нет, так же, как и снаружи, а то, что помогает нам быть собой — это грязные мысли,- то, что делает нас людьми, когда-то вдохнутыми богами. Не останавливайся, представь, что весь мир — это оргазм маленькой девочки. Весь мир был создан оргазмом, большим взрывом, великим космическим удовольствием с лёгким привкусом грусти и опустошения. Так зачали наши тела. Так зачали материю. А теперь — протяжный стон и прострация. Я продолжаю играть свою роль, произносить свою речь.
— Я была в аду.
— И как там?
— Огонь горит.
— Чтобы воскреснуть, нужно сперва умереть. — и он беспощадно прав.
— Они погибли, их сожрал собственный мрак, или собственный свет, то, что погасло, то, что стало смирительным, стерильным, смертельным. Я больше не боюсь этих слов. Мне больше не перед кем отвечать.
И свеча под его пальцами начинает менять свои фактуры, то стекая воском, то скатываясь, а он орудовал сгоревшей спичкой, чтобы придать ей плавные, стремительно меняющиеся формы. Он подкинул обломок церковной святости в погребальный костёр. А когда от неё остался только фитиль, всё ещё отчаянно жаждущий жить, но при этом, поглощённый огнём, я осознала всю тщетность жизни и её невозврат, её преклонённые колени и боль. То, что себя исчерпало — продолжать бессмысленно. И во мне словно взорвалась атомная бомба слёз. Голова склонилась на сложенные, как в молитве, ладони, волосы растеклись зелёными змеями по рождественской скатерти. Я вспоминала, как она отцветала, вяла, гнила, а я просто смотрела, как она исчезает, как каменеют её черты, разглаживаются и застывают, оставляя лишь трагичную новость за завтраком и погребальные венки. Боль пронзила меня своим горьким, каким-то неправильным послевкусием, но таким величественным. Свеча погасла, а там, где она горела, осталась скрюченная в зародыше, маленькая и жалкая обгоревшая фигурка моей матери. В этой игре нет иного смысла, кроме как смысла самого течения игры, в этом поединке нет победителей и проигравших. И пусть всё тщетно, но там, в дымовых облаках из глаз, я видела мир, который не доступен многим, я дышала их тленом, а затем порождала свою пустоту, я больше не хотела проливать слёз, став каменным изваянием божества, и распрямив плечи, полной, раскрытой грудью впустила в себя мир. Я была словно в ракушке, в уютном коконе из энергии, все мои ощущения были за гранью меня, я была не в себе, а повсюду, словно спираль, электрический ток, транслятор мира. Горечи больше нет, только лёгкость, и мы вдвоём, среди рождественских огней, восковых гор на скатерти, объёмных рисунков, отслоившихся от поверхностей, среди живой энергии и звуков, видим, как из зеркала выходят похожие на нас, фигуры, будто бы вся комната наполнилась духами, или слепками живых людей. Мы завоюем новые земли, чтобы было, где и чем дышать. Мы — статуя Иисуса с распростёртыми, над пропастью, руками, скалы которой стихия рубит мечом, разбиваясь морской пеной об берег.
Назад Предыдущие записи Вперёд Следующие записи
RSS