Лалангамена

Сказание о Коринкуте и Икшваку

26 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

Ехови, Создатель, сказал:

— Я овеваю землю своим дыханием, и является человек и спрашивает: «Кто я такой и каково моё предназначение?» И я дарую ему моё лоно и наполняю его дарами, чтобы он превзошёл всё, что только может быть в сотворённом мной мире. И потом я велел ему следовать в мою землю, и он спустился к народу Корикута, и когда тот узнал его, то громко приветствовал его, и начались жертвоприношения. А когда он вступил в ту землю и поселился в пещере, с ним стали происходить чудеса и знамения, ибо тут было много мастеров, умеющих управлять человеческими телами, но немногие имели способности к созерцанию. И они стали с великой охотой приходить к нему, ибо видели его многочисленное и весьма чистое сердце, и прониклись уважением к его духу и качествам, и начали со всей возможной преданностью служить ему.

Так продолжалось несколько лет. И Корикут полюбил Ехови и стал у него завсегдатаем. И было в царстве его два человека, которых Корикут постоянно наставлял, чтобы они стали его друзьями. Первым был Рама, сын царя. Он обладал многими познаниями и был мудрым и учёным. Корикут часто приглашал его к себе и беседовал с ним о предметах возвышенных. Вторым человеком был Икшваку, сын кшатрия, конного воина. Он был одним из самых блестящих во всём войске, ибо умел выезжать на охоту и участвовать в боях и отличался огромным ростом. И каждый день Корикут проходил с ним все четыре стороны света, посвящая его в тайны подвижничества. Он часто говорил ему о духе. И вскоре Икшваку понял, что Корикут обладает истинной мудростью. Это укрепило его в намерении стать его другом, и он полюбил его ещё сильнее.

И вот, в один из дней, Корикут сделал знак Икшваку, и тот вошёл к нему в спальню. Корикут обнял его, прижался к нему и сказал:

— О Икшваку, я наделил тебя всеми сокровищами мира, дал тебе силу повергать в прах врагов, даровал власть над пятью областями мира и приготовил для тебя царства, где обитают живые существа. Теперь я хочу, чтобы ты как друг свёл меня с одним человеком. Но этот человек далеко отсюда. Он скрывается от меня и никогда не будет со мною встречаться.

И тут его охватила грусть, он спросил:

— Кто же он? Как его зовут?

И Икшваку ответил:

— Это ты сам. Я уже знаю, кто ты. А сейчас запомни, что, когда ты отправишься к нему, чтобы поговорить с ним о чём-нибудь, ты должен быть в полном здравии. Иначе он не согласится встретиться с тобой.

И Корикут рассказал ему, как найти того, к кому он хочет пойти. Икшваку кивнул.

— Но скажи, мой господин, ты уверен, что тот, к кому ты пойдёшь, захочет встретиться с тобой? Я думал, что в большей степени он захочет вступить с тобой в поединок, да?

И Корикут сказал:

— Нет, мой друг. Он больше не будет сражаться. Теперь он будет жить с тобой в мире.

И Икшваку на прощание сказал:

— Обещаю тебе, что, когда ты встретишься с ним, он будет самым счастливым из живущих на земле.

И Корикут ушёл.

Икшваку вернулся в своё поместье и стал жить там, наслаждаясь жизнью. Но он не забыл слов, сказанных ему Корикутом. С тех пор он проводил в одиночестве всё время, проводил каждый день по нескольку часов, заставляя себя, чтоб не бояться неведомого, погрузиться в забытьё. Его стали одолевать тревожные мысли, а мысли об Икшваку, наоборот, приносили ему некоторое облегчение. И вот, когда он погружался в дремоту, ему казалось, что он видит Икшваку. И он говорил:

— Икшваку, я не могу уснуть, Икшваку.

А Икшваку отвечал:

— Я здесь, мой друг.

И Корикут снова спрашивал:

— Икшваку, кто ты? Скажи мне, кто ты?

И Икшваку говорил:

— Я — ты.

И они продолжали беседу.

— А разве ты не Икшваку? — спрашивал Корикут.

А Икшваку отвечал:

— Я — это ты.

И Корикут опять спрашивал:

— А кто я?

И Икшваку отвечал:

— Ты — это я.

Корикут же говорил себе:

— Я больше не могу, не могу! Как же я тогда смогу заснуть!

И он просыпался. И так продолжалось очень долго. Постепенно его уста потеряли способность произносить слова, мысли стали рассеиваться, и он почувствовал, что уже находится в другом мире. И не мог понять, в какой именно стране, в которой он живёт, он находится.

Однажды он проснулся и стал вспоминать своё последнее видение, и оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку, и его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и снова провалился в сон.

На другой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и снова провалился в сон.

На третий день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и опять провалился в сон.

На четвёртый день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и опять провалился в сон.

На пятый день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку. И его тело вспомнило свой домашний наряд. «Наверно, Икшваку оставил меня одного», — подумал он и опять провалился в сон.

На шестой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о своих слугах.

На седьмой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку.

На восьмой день он стал вспоминать своё последнее видение. И оно стало постепенно стираться. И тогда он вспомнил о слугах Икшваку.

На девятый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На десятый день он вспомнил о слугах Икшваку.

И на одиннадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На двенадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На тринадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На четырнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На пятнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На шестнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На семнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На восемнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На девятнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку.

На десятнадцатый день он вспомнил о слугах Икшваку…

Дигамбара и Великие Монги

26 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

«Эру Единственный, кого в Арду называли Илуватар, был всегда. Его армия, славившаяся своим техническим совершенством, была хорошо оснащена — но, к сожалению, имела странную слабость к развлечениям. Почти все его войны вели к мести и смерти, а в ритуалах Единственного, которые, как верили, Эру наблюдал в темноте, чувствовалась постоянная тоска по утерянному раю… до тех пор, пока не случилось так, что Великий Враг окончательно понял, что он уже ничему не служит, — и тогда он создал всё то, что люди называют жизнью. В этом была воля Единственного — но всё равно это казалось жутким кощунством. Люди поняли это лишь тогда, когда Единственного не стало. Многих это сильно шокировало — ведь в распоряжении Великого Врага был целый мир.

Среди немногих, считавших, что его смерть не была чудовищным злодеянием, был Ульмо. В одиночку ему ничего не стоило бы уничтожить и всю эту гигантскую армию. И всё же он не нападал. Вместо этого он сотворил мир, в котором живёт, — настоящий небольшой живой мир, похожий на человеческий. Но наш мир не чета прежним. Не просто напоминает, но есть копия всех других миров. Миров, в которых жил сам Великий Враг. Их всего два: наш и мир Эльдамира. Жизнь и смерть. Мир Эльдамира — это его улей, мир, который построил он сам, который есть его особняк, который он держит в руках. А на самом деле этот улей и все эти миры находятся совсем в другом месте…

Так вот, братья и сёстры, этот улей — не более чем система зеркал, перенесённых в прошлое. В них отражается всё, что делал Великий Враг. Каждое зеркало — это часть огромной библиотеки, целиком, от начала до конца, созданной им. И наши зеркала отражают в себя всё, что он создал. Пока мы смотрим на Великого Врага, перед нами предстаёт само Время. А его мир — как бы наш дом, жилище, где живёт Великий Враг. В том месте, где живёт Враг, время тоже течёт, и движется, и меняется. Оно никогда не стоит на месте, и время никогда не возвращается. Вечное настоящее времени никогда не знает ни прошлого, ни будущего. Время невозможно остановить и удержать. Если тебе случится там побывать, ты поймёшь, что это такое. Но там нет времени, там только мир, мир без времени и… без памяти. Это огромный сад памяти. Нет ни пространства, ни времени, ни прошлого, ни будущего, ни меня, ни кого-то другого… там всё давно испарилось и сменилось ничем.

Пространство, которое кажется нам землёй, в действительности не существует. Пространство — это бесконечность, а наше настоящее и будущее, само время и всё остальное там не имеет места, потому что всё там исчезает и сменяется ничем. Это царство вечного Настоящего. Это чисто теоретический вопрос. Всё, о чём я здесь говорю, пока ещё относится к действительности. А что такое сама эта действительность? В нашем человеческом мире нет никакого Настоящего. Мы живём только нашими мыслями и нашим воображением. Поэтому ни настоящего, ни прошлого, ни будущего не существует. Реальность и есть пустота. Пустота — это и есть настоящее и будущее. А что такое пустота? Это отсутствие вещей. Пустота — это и есть лишённый всего ум. Ум — это то, что движется. Пустота есть пустота. Пустота и есть я. Всё остальное — просто не существует. Это всё, о чём я говорю. Это настоящее, которое растворяется и исчезает в пустоте, которая и есть я. Я есть то, чем я являюсь. Я есть именно то, чем я являюсь».

Дигамбара, который в эту минуту говорил, даже и не подозревал, что всё то, о чём он только что говорил, на самом деле бессмысленно. Но поскольку это было учение Будды, которое понимал только он сам, это учение показалось слушателям очень интересным и произвело на них сильное впечатление. Когда Дигамбара окончил говорить, возникла долгая пауза. Многие удивлялись. А потом все пали на колени и стали петь мантры. Ошеломлённый этим Дигамбара не знал, что делать. «Что за чудеса?» — думал он. Но, хотя всё было непонятно, некоторые вещи его всё-таки удивляли. Например, то, что тело Будды и Санкхара появились одновременно и в одно и то же время, было вполне естественно. То, что в группе его всё время сопровождал Читта Махарадж, было вообще невероятно. Поразительным было то, что вокруг Дигамбары в таком огромном количестве стали появляться различные животные — звери, птицы, насекомые, а в небе, прямо над ним, появилась огромная птица феникс.

А потом произошло то, чего Дигамбара никак не мог предвидеть. На самом видном месте в зале, где всегда стоял огромный самовар, где всегда лежали свёрнутые в трубки туласи и писания, теперь стоял медный поднос с чайной чашкой. На этот поднос Дигамбара поставил коробку с махамудрой. Открыв коробку, он увидел, что его ученики, остававшиеся в зале, продолжают петь и танцевать. Но в то же время они исчезли. Они превратились в маленьких серых мышек. А на их месте появились коричневые муравьи и стали есть махамудру прямо из коробки. В течение нескольких секунд ничего не менялось. Но потом всё изменилось. На месте махамудры возникла розовая гора, а по её склонам начали подниматься ввысь жёлтые и красные облака, как будто всё это было делом чьих-то рук и исходило от самого Дигамбары. Затем облако растворилось в воздухе. Но на его месте остались куски благовонного вещества, похожего на пудру. Оно пахло как хлопок. Вокруг образовались новые облачка и маленькие молнии.

И вдруг этот волшебный образ исчез, и на его месте появилось что-то похожее на холм, в центре которого стояла красная палатка. И Дигамбара увидел на нём человека, который пел и играл на тонком бамбуковом ксилофоне, а вокруг сидели люди с маленькими колокольчиками в руках. А рядом с палаткой висели двадцать больших колец с изображениями цветов, листьев, бабочек и странных существ. Все люди вокруг были одеты в чёрные шерстяные балахоны и красные колпаки с павлиньими перьями. Между людьми летали бабочки и стрекозы. Всё это было похоже на театральный спектакль, а люди в чёрном изображали духов и играли на тонком бамбуковом ксилофоне. Их было двадцать два, и в середине их рядов сидела Будда Шакьямуни, у которой на поясе висел колокольчик. И этот большой золотой колокольчик, и они сами, сидящие вокруг Будды, и её собака, сидящая рядом с Буддой, все они были точно такими же, как и тот, другой, очень-очень древний призрак, который поднялся из пропасти, чтобы помочь Дигамбаре. Так ясно Дигамбара вдруг увидел этого человека, всё его внутреннее лицо, понял, что это и есть Великий Монг.

Все лица в двух разных хрониках имели различную форму, но облик Великих Монгов был таким же, как и у их изображений в книге «Тантры», только у одного он был золотым, а у другого – синим, но главное было не в этом. Главное было в том, что Дигамбара вспомнил, кто он такой, и, глубоко задумавшись, стал рассматривать всё то, что находилось вокруг: там были другие Монги, женщины и дети. Всё это выглядело очень уморительно. Но и это было не главное. Дигамбара вспомнил, кто он сам такой и как он попал в этот театр. «Да-да, я Дигамбара, который пришёл посмотреть в Великой Пустоте пьесу», – понял он. И он засмеялся. А потом посмотрел вокруг и увидел ту самую сцену, где разыгрывалась пьеса. А потом посмотрел на себя, на плечи, на свои лопатки, спину и грудь. И всё стало ясно. Всё становилось ясным. Всё складывалось из крошечных кусочков, которые иногда даже исчезали, но потом появлялись снова, так что Дигамбара видел в себе их все сразу. Но это было не важно. Всё было не важно. Всё было хорошо. И было уже не важно.

Сказка о матери Радуге и отце Зубре

26 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

Внимайте мне, все священные роды, великие с малыми Хеймдалля дети! Один, ты хочешь, чтоб я рассказала о прошлом всех сущих, о древнем, что помню. Если это подойдёт к месту, я хочу говорить. Но если нет — пусть будет по-вашему. Слушайте же…

Давно это было. В начале времён жил один великий шаман. У него была жена-шаманиха. Это имя мне неизвестно, а вы, дети мои, говорите, что оно вам известно. О чём это я? О том, как был один великий шаман. И было у него три дочки. Две дочери были с виду чуть краше снежинок, третья была краше весенней травы, вся в солнечных бликах. Не то чтоб не внешне, а чуть глубже. Поэтому её имя было Линней. Но она не знала этого и очень обижалась на отца, что он не делает её красивее. Как-то раз она поехала к отцу за сбором целебных трав. Когда она вернулась, у неё начались месячные. И так она скучала без отца, что пошла к его шатру.

У входа в шатёр сидели три старухи — сестра её матери, сестра матери её матери и подруги сестры её матери, которую она очень любила. И спросили они Линней, чего ей надо. И она ответила:

— Хочу увидеть отца.

Старухи ответили:

— У твоего отца нет своего шатра. Хочешь, мы будем твои сени? А когда ты вернёшься, мы устроим для тебя радугу.

Тогда Линней ответила:

— Я хочу, чтобы у меня была радуга.

Старухи сказали:

— Ну что ж, если это так важно для тебя, тогда мы устроим тебе радугу.

Сказав это, они подняли Линней в воздух и унесли её. Вскоре Линней была уже возле отцовского шатра, и ей показалось, что это был тот же самый шатёр, в котором она бывала раньше. Тут вышел к ней отец, и она с криком бросилась ему на шею. В это время к ней подошли три старухи и сказали:

— Это твоя матушка, отец. Ты принёс ей пучок конопли, который взял у мудрой старухи.

Линней засмеялась, узнав их. Старухи сказали:

— Твоё желание исполнилось. Вот твоя мать.

Линней сильно испугалась. Она потребовала, чтобы ей сказали, кто это и откуда она пришла. Отец сказал, что он её новый отец, его зовут Линней Крузо, и что её отец тоже был путешественником, как и он сам, и так же, как она, был убит медведем. Линней, плача, бросилась ему на грудь. И все они долго-долго плакали. Потом они помолились, и мать с дочерью легли спать в своём шатре. Проснувшись, Линней сказала:

— Отец! Здесь где-то должны быть свиньи, которых мой отец приносил в жертву.

Отец засмеялся и сказал:

— Вот они, твои свиньи.

Тут Линней догадалась, что это были не свиньи, а её двойник, её двойник, который притворялся свиньёй. Когда Линней проснулась, он притворился, что его он тоже убил и привёз сюда. Только она вскрикнула, как он исчез. Тогда она поняла, что является той самой Линней, которую привезли в этот паланкин и положили рядом с её отцом. Тогда она успокоилась и сказала себе:

— Какое счастье!

Она решила было отправиться вслед за отцом. Но как это сделать? У Линней не было ничего, кроме немногих вещей, оставшихся в отцовском шатре. Она попробовала влезть на дерево. С одной стороны ветки были усыпаны острыми шипами, а с другой — рыхлой листвой. Она знала, что это самое подходящее дерево для такого дела. Она встала на ноги, надела остроконечную шапочку и уцепилась за ветки ногами.

Постепенно она добралась до середины ствола. Там была довольно толстая ветка, которой она могла держаться. Потом она влезла на самый верх и начала осторожно спускаться вниз. Она смотрела вверх и видела, что ветка становится всё тоньше, а вокруг — всё больше листвы. Сначала она ничего не боялась, но когда стала спускаться всё быстрее и быстрее, сердце её ушло в пятки. Потом вдруг ветки разошлись, и Линней упала прямо в лапы какому-то большому зверю. Зверь повернулся к ней, и она в ужасе убежала в чащу. Отец Линней последовал за ней и скоро догнал. Было так темно, что Линней ничего не видела. Вдруг она почувствовала, что что-то очень тяжёлое и круглое падает ей на голову. Это оказался большой старый зубр.

Так Линней нашла себе отца.

Конец — Делу Венец

26 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

К чему нам помнить древние доблестные времена, идя куда невесть. А так смотрим вспять и говорим, что вот, стыдимся мы Нави-Прави-Яви знать и всё вокруг ведать и понимать. Вот сейчас, скажем, этот солдат, который впереди, — это наш звёздный Христос, а я — звезда блип, его метёлка. И мне всё равно, что он с меня на всякий случай берёт энтузазуру. К чему мне? Зачем? А надо! Надо ему — и только! Не-ет, ребята, не зря нам наш писарёк наказал, чтоб мы не позорились. Так? А почему надо? А не знаю… Это вы у него спросите… Чего? А, верно, и спрошу. Вот же, чуть не забыл. Да, в качестве аутотренинга. Вот, пожалуйста, эту цитату: «Смотрите, кто в свет идёт. Это Христос!» Ну и что это такое — Христос? Вот он сейчас в центр выходит и дальше идёт. Нет, ребятки, что такое Христос? А это такой из Вселенной вышел, когда ещё не было этой пещеры, где мы сейчас находимся. И, значит, это не мы, а он сам, а мы просто его тени. А почему мы тень? Да потому, что мы себя не видим! Понятно, да? А мы тень… Это значит, что мы бессмертные тени… А вы нет? А мы нет? И он нет? И я нет? И он нет? И не мы? И он не нет? А он нет? И они нет? И он нет? И они нет? И он нет? И никто нет? И все нет? И никто нет? И ничего нет? И ничего нет? И никого нет? И никого нет? И ничего нет… Ничего нет? Ну так вали отсюда!

Вот, это все мы с вами тут, ребята, так и есть! Всем здесь место только в общих спальнях, чтоб все понимали… М-да… Странно как-то получается… Хотя бывает и в жизни… Так, ну и чего тебе, парень, хочется? Деньги там или чего-то ещё? Вот деньги тебе и будут, можешь не сомневаться. Хочешь целый мешок? Да пожалуйста! Вот он, мешок. Прямо тут и лежит. Бери, сколько хочешь! Бери столько, сколько пожелаешь! Бери хоть столько, сколько пожелаешь! Хочешь десять тысяч? Да сколько хочешь! Беру… Бери десять тысяч! Бери! Нет, извини, не могу. Во-первых, я уже всё выгреб. Во-вторых, не хватит. Да ладно, не обижайся, не всем же быть банкирами, надо же и о других думать. Бери десять тысяч, бери десять тысяч! Считай, что твои деньги в банке… Ну вот, наконец-то… Спасибо… Всё? Нет, ещё кое-что есть. Это тебе не за бесплатно, а просто так… Бери на память. Беру… Спасибо. Вот и ладненько. Прощай, парень… Ну, счастливо тебе! Да, кстати, если надумаешь искать кого-нибудь, только скажи. Мы с тобой ещё встретимся. А я, с твоего позволения, пойду…

Кстати, а как тебя зовут? В каком смысле? В прямом или в переносном? Хм… В переносном. Меня все называют Венец. А тебя? А ты не знаешь. Ну да, ещё бы. Такой молодой, а уже Венец. Меня все так зовут. А зачем тебе? Очень надо, и всё. Просто хотелось напоследок что-нибудь сказать. Хочешь, так и скажи. Сказать, что ты — мечта всех банков мира? Нет? То-то… Ну ладно, всё. Прощай. А как тебя зовут? Ну не знаю. Я тебя так и буду звать — Венец…

Эй! Эй! Ты чего? А? А? Умирать надумал? Так не надейся. Я не сделаю тебе ничего плохого. А имя тебе хорошее придумали — Венец. Прямо хоть в банк иди. Через все барьеры пройди. Под маской старушки-пенсионерки. Или детскими горшками для пола. Или как там их сейчас называют? Ты что, обиделся? Я не хотел… Вот ведь… Тьфу… А как тебя зовут-то? А? Вот незадача. Совсем забыл… Ну ладно. Как скажешь. И всё равно — спасибо. Слушай, а ты можешь со мной пободаться? А? Ну тогда… Хотя… Зачем тебе? Ты ведь Венец. Зачем тебе? Я не буду. Ты лучше иди. Иди, а? Да не бойся ты… Вот ведь… Чешуя. Это они говорят… Пошли. Нам туда…

Слушай, Венец, тебе не грустно умирать? Ну, прямо не знаю… А когда ты умрёшь? Подожди, погоди. Подожди. Я не это хотел спросить. Слушай, а зачем тебе? У тебя что, денег нет? Ну ты даёшь… У тебя всё есть. Так зачем тебе? Хочешь, подарю? Нет, правда? Хочешь? Да ради бога. Вот. А всё-таки, зачем тебе? У тебя же всё есть… Ладно, вот. А я тебе талисман подарю. Бери. Тебе, наверно, очень хочется. Бери… Вот. Только не потеряй. Удачи тебе. Не забудь. До свидания.

*

Венец проверил передачу и стал постепенно снижаться.

Джатака о нисхождении в Ад

25 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

Вот что я слышал. Однажды Блаженный шёл по главной дороге между Раджагахой и Палаидой с большой толпой монахов, с пятьюстами монахами. Была ночь, и они были в горах. Он вышел на дорогу, чтобы видеть их. После этого он ушёл в Гималаи. И никто не знал, куда он направился. Многие говорят, что он спустился в Ад. И это правда. Потому что дальше он сказал: «Я ухожу туда, откуда ты и я пришли. Я вернусь в ваши старые головы только через много-много столетий».

Не будем ему завидовать. Не надо строить догадок о том, как это могло произойти. Спросим его самого. Теперь предположим, что он был не Гуру, а просто привлекательным молодым человеком. Если это правда, неужели Будда отказался бы от него? Разве он не был бы очень огорчён, если бы этот юноша ушёл из его жизни, зная всё, что он знал? Конечно, нет. Поэтому не следует строить никаких догадок.

И что было дальше? Давайте предположим, что он достиг Нирваны и Дхармы. Предположим, что это случилось. Но что же он тогда оставил? Подземный дворец с золотым сиянием? Или какие-то записи на скрижалях? Или в качестве подношения одно из божеств? Ничего подобного. Он оставил только свои книги. Чего же он хотел достичь этими книгами? Что мы можем сказать о них? Ничего. Ибо все знания, содержавшиеся в книгах, были записаны в незапамятные времена. И когда он ушёл туда, откуда пришёл, эти знания оказались записанными на скрижалях. Так что он ушёл ни с чем.

Теперь вам ясно, что Будда — это знание, а не его творец? Итак, вот эта Дхарма, которая есть ваше самое драгоценное сокровище, относится не к какому-то Будде, а к тому, как сам ты можешь его достичь. Ваше сокровище заключается не в Будде, а в том, как вы можете достичь его. А вот ваше подлинное учение, которому вы все должны следовать, относится не к Будде, а к тому, как вы можете обрести его. Это то учение, которого вам следует достичь, это то, чему вы должны научиться.

Самый отвратительный человек на свете

25 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

— Агни призываю я — во главе поставленного Бога жертвы и жреца, Хотара обильнейшесокровищного. И кадильницы, чтобы согревать мир вокруг. Приведите его! Приведите его! Выньте его! Поселите его там, где никто из вас его не видит! Вот он! Вот он! — услышал я знакомый голос. — Я тебя люблю! — говорил он кому-то из своих Ангелов. — Я люблю тебя, гагинький рай! Я люблю тебя, апхая! — вторил он. — Ты паришь, словно солнце! Ты напоминаешь мне о твоей красоте. А иногда, когда, глядя на тебя, я читаю «У». О. О. О. О. Яви! Оживи! Всё живое, в том числе и ты — соединитесь! Окно в мир распахни! Пусть войдёт свет небесный! Всё суетное сгорело — потому что и следа его не осталось! Яви! Оживи! Но не от меня, не от меня исходит он! Во имя Бога! Яви! Узри! Твоих лет и моей бодрости в твоих лучах! Яви! Счастье, счастье! Сейчас мы его обретём! И будем свободны! Аминь!

Мне показалось, что я слышу то же самое, что кричал третий незнакомец. Дверь открылась, и он вышел. Следом вышел я. Он куда-то меня вёл, постоянно оборачиваясь, пока я не понял, что мы действительно идём по коридору. Больше всего я боялся, что мы вдруг свернём куда-нибудь в сторону и сразу окажемся за закрытой дверью — по-другому это было просто невозможно. Но всё обошлось — незнакомец вдруг остановился, толкнул какую-то дверь и впустил меня внутрь.

В помещении было темно. Незнакомец включил свет, и я увидел стол, за которым сидел какой-то человек. Мы стояли прямо напротив него, и я увидел у него на груди то же белое пятно, которое я уже видел однажды в Городе. Он выглядел лет на шестьдесят или семьдесят. У него были седые волосы, и глаза казались умными и проницательными. Одет он был просто и неброско — в серое длинное платье, наподобие вечернего. На столе передо мной лежали две фотографии, и на каждой была изображена какая-нибудь птица: я никогда не видел этих птиц прежде. Мне стало ясно, почему он назвал меня «знаменитостью». Под снимком была подпись: «Павел. Больше пятидесяти лет». Я догадался, что это псевдоним. Я поднял глаза и посмотрел ему в лицо — и тут он улыбнулся мне. Его глаза оказались неожиданно яркими и молодыми. Я испугался — мне показалось, что я внезапно увидел свою смерть. К счастью, чувство быстро прошло. Незнакомец кивнул в мою сторону. Я присел на стул напротив стола. Он взял в руки одну из фотографий и спросил:

— А вы ещё живы?

Я молча кивнул. Он спросил:

— Вы позволите?

Я кивнул. Он поставил фотографию на стол и снова протянул руку к снимку. Но в этот раз на его лице не было улыбки. Его рука замерла. Я испугался ещё больше. Незнакомец опять протянул руку к снимку. Я на секунду замешкался. И вдруг сообразил, что в руках у него пусто. Я поднял глаза. У него был на руке только кусочек рукава. Я не успел испугаться — мужчина, улыбаясь, бросил его на стол. Он указал на другие фотографии.

— Итак, — сказал он, — вы ещё живы?

Я не успел ничего ответить — он развёл руками.

— А где остальные? Вы их убили?

— Нет, — сказал я. — Они просто у меня с собой.

Незнакомец убрал снимки в папку и придвинул её ко мне.

— Ну вот. Я же говорил. Мне нужно их найти. Но я не знаю, где они. Как их найти?

— Вы можете приехать ко мне домой, — сказал я. — Это рядом.

Мужчина кивнул. Я подумал, что он приехал только для того, чтобы показать мне свою фотографию. Как будто на ней не было прочих моих дел. Мне было неудобно перед ним — у меня уже не оставалось на него времени. Я встал и пожал ему руку.

— До свидания, — сказал я. — Я очень вам благодарен. Мне даже непонятно, за что…

Он приложил палец к губам. Я не понял, что это значит. Я попятился к двери, вытащил ключ и запер замок. Кажется, я хотел сказать ещё что-то, но мужчина сделал мне жест рукой. Я пожал плечами. На секунду мне показалось, что он собирается встать с кресла. Я почти оттолкнул его, но он покачал головой.

— Что такое? — прошептал я. — Вы ранены?

Мужчина нахмурился, и на его лице промелькнула тень улыбки.

— Да, — сказал он. — Не знаю, что на меня нашло.

В его голосе не было растерянности. В его голосе был страх. Я посмотрел на диван. Он действительно был пуст. Только на полу валялось скомканное бельё, завёрнутое в газету. Мне стало страшно. Я попятился к двери. Передо мной на стене стоял портрет седовласого мужчины с очень спокойным лицом. Фотография изображала какого-то пионера на фоне красного знамени. Я спросил:

— Вы мне верите? В тот вечер? Ну, при входе? Что я вошёл за вами?

Он удивлённо поглядел на меня.

— В тот вечер? Конечно. Я ведь сам вас ждал.

Я повернулся, чтобы выйти.

— Подождите, — сказал он.

Он встал и пошёл на меня. Я вспомнил про пистолет. И закрыл дверь. В коридоре было очень тихо. Я подошёл к выходу и остановился, прислушиваясь. За дверью послышались шаги. Теперь я решил, что мне нужно убежать. Я осторожно приоткрыл дверь, выглянул в коридор и увидел перед собой входящую в него фигуру. Это был мужчина в штатском. Он шёл медленно и задумчиво. Мне показалось, что он очень стар. У него было умное и доброе лицо. Я сразу успокоился. Повернув за угол, я побежал по коридору. Вскоре он окончательно пропал из виду, и я крадучись пошёл вперёд. Скоро я увидел его силуэт на первом этаже. Я бросился к двери. Он был ещё там и смотрел прямо на меня. Я замер. Он подошёл совсем близко. Когда наши глаза встретились, я увидел в его взгляде улыбку.

— Что вы хотели? — спросил он.

Я открыл было рот, чтобы что-то сказать. Но вдруг что-то произошло со мной. Я понял, что мне очень страшно. А он стоял и улыбался. И вдруг в его глазах появился страх. Он понял, что мне от него нужно. Я понял, что этого делать нельзя. Я изо всех сил крикнул:

— Кто ты?

Я увидел, как он отвернулся и пошёл. Мне стало страшно за него — мне показалось, что он испугался моей реакции.

— Кто ты? — снова закричал я, но он не остановился и не оглянулся.

Тогда я побежал за ним. Теперь я понимал, что ему от меня нужно. Я должен был заговорить с ним и убедить его в том, что мне ничего не грозит. И вот я оказался у поворота на лестницу. Тогда я его окликнул. Я даже не узнал свой собственный голос, таким он был тонким и ломким.

— Чего ты хочешь? — крикнул я.

И он остановился. Он не двигался с места, а смотрел в мою сторону. Я понял, что он слушает меня и ждёт, что я скажу. И вдруг я почувствовал, что на меня смотрят его глаза. Он ждал, когда я начну говорить. Я тоже ждал, я тоже ждал. Но ничего не происходило. Он не прерывал молчания. Вдруг я понял, что я слышу его мысли. Я увидел, что он думает обо мне. Почему-то я понял, что я для него самый отвратительный человек на свете. Он понял, что я — это он сам. На меня что-то нашло, и я тоже на него разозлился. На него тоже нашло, и он разозлился на меня. Тогда и я разозлился на него. И вдруг мы с ним одновременно укусили друг друга в одно и то же место. Тогда я упал на пол. Вокруг стояла тишина, и только из моей груди вырывался тихий стон. Но он тоже издал негромкий стон. И всё кончилось. Я сразу понял, что теперь с ним что-то случится. Но я знал, что сейчас этого не произойдёт. Тогда я попытался встать.

Мне удалось встать с пола. Я увидел себя и стоявшего рядом монстра. Он испуганно глядел на меня. И мне стало ясно, что он не может причинить мне вреда. Но я знал, что и я не могу причинить ему зла. И мы стояли так долго. Я уже не думал ни о чём, потому что всё, что меня волновало, — это укушенное мною место. У меня до сих пор на боку шрам. А он вышел из того состояния, когда он был мной. И больше уже не злился на меня. Он даже сказал, что видит во мне самого себя, только очень похожего на себя самого. Я всё это прекрасно помню. Я был тогда под действием какого-то зелья. А когда я проснулся, оказалось, что монстр исчез, и на его месте стоит Гарри Поттер.

Число Зверя

25 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

— Правоверные боги бранились и тузили друг друга на протяжении всей истории земли. Но теперь настало время всеобщего примирения. Каждый правитель поклоняется одному из богов, а боги выбирают своих последователей. Наступил новый Золотой Век. Будда Шакьямуни в течение двадцати лет последовательно оставлял свои смертные тела, наставляя своих последователей, как жить с помощью Трёх Благородных Истин. Теперь наступает мой Золотой Век. Я первый из мусульман, который избавляется от омрачений ума. Я буду править под радостные звуки бубнов, возвещающих о моём приходе. Моя цель — улучшить всю природу. И я обещаю вам, мои верные слуги, что ваше блаженство не будет долгим.

Все слушали молча. Даже Шаула, хотя он имел репутацию грубияна, притих. Кая не отрываясь смотрела на сына. Только Фатих и Мюс глядели друг на друга.

Наконец Кая нарушила тишину:

— Что ты ещё говорил? Будда Шакьямуни не хотел, чтобы его последователи страдали? Ты, видать, был слишком груб.

— Н-да. Говорил. Не всё так просто, как кажется, — смутился Мюс.

— Хорошо, пусть тогда и я скажу, — отозвался Фатих. — Всё упирается в какую-то теорему. Как её там? Нет, ну как сказать в двух словах, короче? Значит, не бывает конечной цели. А существует только путь к ней. Вот ты, Мюс, стоишь у двери. И у тебя есть ключ. У кого ключ? У ключа есть дверь. А где дверь? Почему её нет? Потому что нет цели. Ну и что?

Кая усмехнулась.

— Ты просто идиот, Фатих, — сказал Мюс. — Мало тебе страданий. Не для того мы собрались в этом доме.

— Почему? — удивился Фатих. — Что у меня плохого? Я хочу быть счастливым.

— Счастливый дурак. Ясно как день. Значит, ты хочешь быть счастливым, потому что не хочешь страдать? Хорошо, тогда и я скажу, что у тебя есть всё, что можно пожелать.

— Ну что ты такое говоришь! — обиделся Мюс. — И тебе не стыдно так говорить? Я даже не знаю, есть ли у меня душа.

— У тебя есть тело. И ты им пользуешься. Можно сказать, что ты им даже пользуешься. Только не так, как ты это понимаешь, а наоборот. Ты хотел создать мечту. Ну так вот она у тебя есть. Хочешь её продать? Никто и не требует. Это уже делали с тобой раньше. Правда, ты не в силах вообразить, что ты сам сделал это с собой. Но это тебе и не нужно. Достаточно принять его целиком и полностью. Вот только цена за это может быть очень высокой.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Фатих. — Зачем я здесь?

— Слушай, Фатих, — сказал Мюс. — Не грузись, и всё. Ты что, действительно не понимаешь? Тебя просто принесли в жертву. Для того, чтобы купить место на кладбище. И на самом деле этого не происходит. Тот, кто тебя купил, знает, что ты не умрёшь. Он хочет продать место и узнать цену. Но это и есть главная проблема. Ты ведь понимаешь, о чём я говорю?

— Да, — ответил Фатих. — А зачем я нужен на самом деле? В каком качестве? В качестве жертвы?

— О нет, Фатих, — улыбнулся Мюс. — Не будь идиотом. Это совсем не обязательно. Тебе для чего-то ведь делают харакири. Ты ведь и так здесь. Просто есть ритуал, который необходим для того, чтобы добиться своей цели. Нужно просто подчиниться, Фатих. Ты должен умереть в качестве жертвы. Поверь, это совсем не сложно. И не страшно.

— Я не понимаю, — сказал Фатих. — Зачем это нужно? Кто за этим стоит?

— Это тайна. Мне тебя просветить? Или сам поймёшь?

— Я не знаю, — сказал Фатих. — Здесь так темно.

— Ты никогда раньше не слышал слово «харакири»? — спросил Мюс. — Это древний ритуал. Он был придуман древними людьми, чтобы защитить себя от опасности. Как от врагов, так и от врагов. И от самого себя. Согласись, процедура очень привлекательная, разве нет? Ты можешь убежать от своего страха. А у тебя есть дело, которое необходимо совершить, чтобы сбежать. Верно?

Фатих кивнул головой. Он был поражён и заинтригован.

— Не бойся, — сказал Мюс, — я тебя не предам. И не обману. Просто выполню свою часть работы, понимаешь? А потом мы вместе пойдём домой.

— Но откуда ты про меня всё это знаешь? — спросил Фатих. — И про харакири? И про учителя? И про секретный обряд? И про убийства?

— Ты хочешь знать, кто я на самом деле? — спросил Мюс. — Вот он я. Или ты.

— Ты что, гипнотизёр?

— Нет. Я вообще не гипнотизёр. Я просто отношусь к этому ответственно.

— И что, все эти ритуалы когда-нибудь будут соблюдены? — спросил Фатих. — И не будет никаких следов?

— Абсолютно никаких, — ответил Мюс. — И вот ещё что. Ты знаешь, что должно произойти с тем, кто долго находится под водой? Его будут мучить судороги. А когда они стихнут, он станет чистым и невидимым. Но в его уме останутся последствия событий, в которые он был вовлечён. Понимаешь, Фатих? Ты будешь чист и невидим. Но перед этим должен будешь совершить определённое действие, о котором будет напоминать твоё подводное путешествие.

— Какое же?

— Главное условие — ты должен перестать считать себя лидером.

Фатих почувствовал страх. Он подумал, что сейчас его начнут шантажировать.

— Каким образом я смогу перестать считать себя лидером?

— Будешь посвящать больше времени молитве. Будешь отправлять естественные потребности. Если вдруг у тебя возникнут сомнения в чём-то — представь себе, что тебя больше нет. Будет очень просто. Всё будет хорошо.

— А я могу поговорить с лидером сам? — спросил Фатих.

— Конечно, — ответил Мюс. — Но ты не сможешь даже с ним встретиться. Ты даже не будешь знать, что это такое. Только думать, что он есть.

— А как я узнаю, что это он?

— Это видно по тому, как он будет себя вести.

— А как я узнаю, как он себя ведёт? — повторил Фатих.

Мюс хихикнул.

— Что-то я совсем ничего не понимаю.

— А я тебе всё объясню, когда придёт время. Ты должен сам оказаться в нужном месте. Тебя уже предупредили, что это трудно. И много раз предупреждали.

Фатих кивнул.

— А что произойдёт, если я попаду в нужное место?

— В лучшем случае тебя убьют.

— Как убьют?

— Посредством яда. А может быть, убьют по ошибке. Понимаешь, ты ведь уверен, что ты и есть лидер. Никто другой не может на тебя влиять. А это не совсем так. Ты ведь даже не знаешь, есть ли кто-нибудь другой.

— А что случится, если я всё-таки попаду в нужное место? Что произойдёт, если я покажу, что это я?

— Ну, тогда тебя действительно убьют. Всё верно.

— Ну, а если я притворюсь, что я не лидер? Если я приму обличье другого человека и стану лидером? Если я стану тем, кто я есть?

— Всё равно умрёшь. Это закон.

— Я знаю. Но тогда я умру, когда увижу, что на меня никто не влияет. Так?

— Не совсем так.

— Почему?

— А ты поймёшь, если я скажу?

— Как?

— Очень просто. Ты увидишь, что на тебя никто не влияет. Ну как это — посмотришь. Ведь, кроме тебя, никто не может на меня повлиять.

— Так я смогу увидеть это в будущем?

— Если захочешь.

— Я согласен.

— А ты знаешь, кто ты?

Фатих недоуменно моргнул.

— Нет.

— Как — нет? Неужели ты не знаешь, кто ты?

— Нет.

— А ты знаешь, кто такой человек?

— Кто?

— Вот ты сейчас знаешь, кто ты?

Фатих медленно покачал головой.

— А зачем тебе? Ты и так всё знаешь.

— Но мне хочется знать, кто я.

— Ну и что с того?

— А ты знаешь, кто я?

Фатих отвернулся.

— Что тебе самому-то надо?

— Как зачем?

— Ты разве не знаешь, что я сын Аллаха?

Фатих улыбнулся и кивнул.

— Теперь ты знаешь, кто ты. Ты ведь не прячешь это в своей душе, нет? Ты ведь не станешь прятать это в своей душе?

— Нет.

— Так зачем?

— Не знаю.

— Ну вот видишь. Куда ты идёшь, ты знаешь?

Фатих молчал.

— И зачем ты идёшь, тоже знаешь?

Фатих пожал плечами.

— Не знаешь. Ты что, думаешь, я тебе что-то должен объяснять? Давай-ка мне карту с координатами твоей ауры, живо.

Фатих достал из кармана мятую карту, развернул её и протянул Мюсу.

— Вот тебе карта, ступай. Вот на эту поляну. Видишь?

Фатих медленно кивнул.

— Иди прямо. Иди прямо. Иди прямо.

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите. Зачем?

Фатих продолжал смотреть в сторону.

— Ты должен туда пойти, Фатих, — сказал Мюс.

— Что?

Фатих продолжал молчать.

— Ты должен. Это очень важно. Ты ведь знаешь, кто ты?

— Нет.

— А кто ты тогда?

Фатих вздохнул.

— Я? Я сын Аллаха.

— Ну а я кто?

Фатих опять вздохнул.

— А ты кто, по-твоему?

— Ты мой друг, — ответил он.

— Так, ладно. Вот тебе карта, иди на поляну. Если заблудишься, жди меня. А если будет трудно, вспомни одну старую песню, может быть, поможет. Постарайся быть храбрым. Не бойся смерти.

— А вы?

— А я посмотрю, что у тебя получится.

Фатих повернулся и пошёл в лес.

*

— Слушай, а что это за птица такая — Тетраграмматон? Он ведь еврей, да?

— Да, — сказал Фатих.

— Почему он Тетраграмматон? А?

— Вот дойдём до горы и спросим, откуда он взялся, — сказал Фатих.

— Почему сразу говорить нельзя, может, он не знает.

— Да, конечно, — сказал Фатих, углубляясь в лес.

Он шёл очень медленно, сначала по краю поляны, потом между деревьев. Когда вокруг стемнело, он понял, что слишком далеко зашёл и заблудился. Началась ночь, полная странных звуков. Во-первых, было очень тихо, и даже ветер не шуршал в траве, а летал взад-вперёд, далеко за деревьями. Во-вторых, очень медленно, почти незаметно, но всё время рядом раздавался чей-то топот, словно кто-то огромными прыжками нёсся по лесу, и ещё иногда со стороны дороги доносился металлический лязг или звон. Потом Фатих почувствовал запах дыма и пошёл на него сквозь тьму. Лес, в котором он шёл, кончался, и впереди сквозь деревья стало видно большое тусклое зарево над рощей.

Внезапно что-то большое и мягкое прыгнуло на Фатиха с дерева, свалилось на него и задушило. «Га-ха-ха-ха-ха!» — закричала невидимая птица, и следом за ней заухал филин. Фатих стал шарить вокруг руками в надежде хоть за что-нибудь зацепиться, но не нашёл ничего, кроме сухих веток, и тогда ему в голову пришла мысль, что всё это просто какой-то страшный сон, который снится ему всю жизнь, но теперь, наконец-то, он проснулся.

*

Он открыл глаза, увидел над собой небо и удивился. Он не знал, где находится, и не помнил, что происходило с ним до этого. Только помнил, что с ним, как всегда, был рядом Мусса. А рядом стояла сумка со шпагой и камзолом. Фатих вдруг заметил на сумке огромную чёрную звезду, похожую на пятно тени, которую отбрасывал чей-то большой и чёрный силуэт. Фатих повернулся и увидел человека, до странности похожего на него самого, только пониже ростом. Человек этот держался за плечо. Фатих пригляделся — рядом был Мусса. Человек подошёл к сумке и поднял её. Мусса поднялся с земли. Человек протянул руку, Фатих вскочил на ноги, и они вместе подбежали к сумке, зацепились за неё и подняли её. В сумке была сабля, чёрный пистолет и шёлковое знамя. Тут человек стал быстро седеть, пока не превратился в маленький чёрный силуэт. Он повернулся и пошёл назад, а Мусса и Фатих поставили сумку на место.

Когда они обернулись, человека уже не было. Только на земле лежала пятиконечная звезда. После этого они побежали в лес. Через некоторое время, минут через десять, Мусса вскрикнул и упал. Фатих поднял его на руки и положил на траву. Мусса снова застонал. Фатих принёс воды и умыл Муссу, но он не приходил в себя. Тогда Фатих побежал за подмогой. К его удивлению, в чаще он увидел художника. Он подошёл и посмотрел на Муссу. В этот момент Мусса открыл глаза. Он был весь в крови, и художник начал накладывать повязку. Он делал это долго. Мусса открыл глаза, когда художник уже уходил.

— Послушай, художник, — сказал он, — я художник Мусса, а это мой брат Фатих. А зачем вы нарисовали на знамени пятиконечную звезду? Вы хотите, чтобы на вас молились?

— Все мусульмане — братья, — ответил художник и быстро пошёл в чащу.

— Подожди, — закричал ему вслед Мусса, — ты куда? Я ведь ничего не сделал!

— Я художник, а ты — никто. Ты ничтожество. Ты — Мусса. Прощай.

Затем Мусса повернулся к Фатиху.

— Фатих, — сказал он. — Мы с тобой два безумца. Скажи мне одну вещь.

Фатих испугался и ничего не сказал.

— Так ты, Фатих, не хочешь поцеловать меня?

— Не хочу, — ответил Фатих. — Почему ты спрашиваешь?

— Потому что я уверен, что всё в мире — дело твоих рук. Ты мой создатель. Ты один. Весь мир — твой. И я хочу почувствовать хотя бы тень твоего могущества. Ведь я никто, Фатих. Пустое место. Ведь ты тоже так думаешь? Ведь ты всё понимаешь?

Фатих ничего не ответил.

— Я сейчас отпущу тебя, — сказал Мусса. — Но ты не должен больше убегать от меня. Ни под каким предлогом. Понял?

Фатих мрачно кивнул.

— Когда я тебя отпускаю, ты остаёшься, Фатих, даже когда я тебя отпускаю. Понял?

Фатих не ответил.

— Я задал вопрос, — сказал Мусса, — ты понял?

Фатих ещё раз кивнул.

— Ну тогда пошли.

Мусса поднял Фатиха с земли и пошёл по дорожке. Некоторое время они шли молча.

— Ты знаешь, Мусса, — сказал Фатих, — иногда я тебя ненавижу.

Мусса остановился.

— Меня? — спросил он. — За что?

Фатих вздрогнул.

— За то, что ты — Мусса. Мусса — это я. Понял?

Мусса покачал головой.

— Я не люблю делиться, — сказал он, — поэтому я тебе ничего не должен. Понял?

Фатих молчал. Потом он поглядел на Муссу и подумал, что этот человек совсем его не знает, а пытается поговорить с ним, как со своим другом, только непонятно о чём. Потому что Мусса не понимает ничего.

— Ты хочешь, чтобы я любил тебя? — спросил Мусса.

Фатих пожал плечами.

— Тогда почему ты ненавидишь меня? — спросил Мусса.

Фатих отвёл глаза.

— Ты можешь ответить на мой вопрос?

Фатих опустил глаза. Мусса остановился и взял Фатиха за подбородок.

— Ты любишь меня? Фатих отрицательно помотал головой.

— Что же тогда, — спросил Мусса, — ты меня ненавидишь?

Фатих долго молчал. Потом он поднял глаза и посмотрел Мусе прямо в глаза.

— Я ненавижу тебя за то, что ты — я, — сказал он. — Но это не мешает нам быть вместе. Пойдём. Ты мне нравишься.

Фатих снял со своего плеча руку Муссы и пошёл вперёд. Мусса молча шёл рядом. Они прошли мимо гроба номер три. Над ним всё ещё курился дымок. Фатих подошёл и сел на край гроба. Мусса последовал его примеру. У Фатиха был грустный и усталый вид. И, в общем, Мусса понимал его. Он и сам чувствовал в себе такую же тоску. Он не мог с ней бороться. Что-то было не так. Мусса ещё раз поглядел на гроб номер три, но никого в нём уже не было. Вокруг были люди. Люди были чужие. Один из них сказал:

— Какие теперь красивые черепа.

Фатих с интересом поглядел на говорившего и перевёл взгляд на Муссу.

— Да, — сказал он, — хороший гроб. Не скрипит?

Мусса криво улыбнулся.

— Да, — сказал он, — хороший. Отличная вещь. Хорошая…

Больше Мусе ничего не удалось сказать, потому что, как только он начал думать о хорошем гробе, он понял, что сидит на нём, а его ноги лежат на плечах у человека, которого он только что назвал Фатихом. В следующий момент они уже поднялись на ноги, причём Мусса оказался стоящим у стены, а Фатих — у края могилы. Потом они пошли по улице и некоторое время молчали. Потом Фатих повернулся к Мусе.

— Он всё время здесь? — спросил он.

Мусса кивнул. Фатих поднял глаза к небу.

— Сейчас очень хорошо, — сказал он. — Сейчас лето. Всё лето. Тепло.

— Хорошо, — сказал Мусса. — А откуда ты знаешь, что он там?

— А как же, — сказал Фатих. — Я его два раза видел. Он там всегда сидит. И у него нет ног. И почему-то уши. Он называет себя Фатихом. Очень странно, — добавил он. — Всё время спрашивает, как поживает Агафья. А это его мать.

Мусса только головой покачал. Он не сомневался, что Фатих врёт, но не мог придумать, как это доказать. Вообще, он не знал, как с этим бороться. Он совершенно не представлял, что говорить, и про себя матерился. Это состояние ему очень не нравилось. Иногда он снова вспоминал Салиму и Сулеймана и начинал тихо стонать. Фатих вдруг остановился и сказал:

— А может, он рядом, а мы не замечаем? Вон, вроде, какой ветер. А воздух как изменился.

Мусса сразу же бросил свои мысли о Салиме и Сулеймане. Ветер был холодным и влажным, и это было очень неприятно. Откуда-то издалека слышались глухие удары. Мусса даже думать про них перестал. Он сделал ещё несколько шагов и остановился.

— Фатих, — тихо сказал он. — Что это такое?

— А что такое? — спросил Фатих. — С кем это ты говоришь?

— Там. Вон. Я никогда раньше не видел. А сейчас вижу. Откуда он взялся? А?

Фатих ответил не сразу. Он начал внимательно вглядываться в темноту и вдруг вытянул вперёд руку. Мусса вдруг понял, что видит не три глаза Фатиха, а четыре. И они смотрят не вперёд, а прямо ему в душу. И от этого сразу же стало страшно. «Но не может быть, — подумал Мусса, — чтобы это было правдой». А потом он вдруг понял, что это и правда правда. Мусса стал пятиться, пока не упёрся спиной в холодную каменную стену. А Фатих снова заговорил.

— Теперь видишь, как сильно изменилась наша жизнь? — спросил он.

— Да, — тихо ответил Мусса.

— Только как это объяснить?

Мусса почувствовал, что ему действительно очень трудно.

— Не знаю, — сказал он. — Не знаю.

— Все меняется, — сказал Фатих. — Изменись и ты. Чем ты старше, тем хуже видишь. Кто знает, что с нами случится завтра. Давай меняться вместе. Ты меняешься?

Мусса вздрогнул.

— Да, — сказал он, — наверное, да. Наверно, да.

Фатих встал.

— Тогда давай меняться. Куда идти?

Мусса махнул рукой вправо. Фатих пошёл вперёд, и Мусса побрёл следом. Сначала они шли медленно, но, когда стало совсем темно, Фатих стал двигаться быстрее. Мусса молчал. От страха у него по всему телу прошла дрожь. Вскоре стало ясно, что так идти невозможно — они еле двигались вперёд. На душе было тяжело и мерзко. Мусса остановился. Он решил, что лучше всего остановиться и обдумать происходящее. Фатих молчал и двигался в темноте вперёд. Мусса повернулся и пошёл назад. Он не собирался бежать. Он решил посмотреть, что будет. На душе стало ещё тяжелее, но бежать было некуда. Он повернул голову и посмотрел вперёд.

И вдруг Мусса понял, что всё остальное — не важно, потому что темнота впереди не имела к нему никакого отношения. И не существовало никаких историй, кроме той, которую придумал Фатих, и его рассказа про образ зверя с моста. А если она существовала, то ни в одну из этих историй он не вписывался. И когда до него, наконец, дошло, в чём дело, он громко крикнул:

— Фатих! Фатих!

Он даже не испугался своего крика. Ему хотелось кричать так громко, чтобы его услышали по другую сторону воды. Но крика не получилось. И страха не было. Он просто исчез, а с ним исчезла и боль. И он понял, что он сидит на земле, потому что больше не может стоять. Тогда он встал на четвереньки и пополз к воде.

Идти было больно. У воды было тепло. Он положил ладонь на холодную поверхность и уже не отдёрнул. Это было очень приятно. По другую руку зашумели кусты, и вдруг в двух местах что-то взорвалось. Мусса в ужасе убрал руку. Было ещё темно, но когда ему удалось разглядеть как следует, что это такое, он долго смотрел на цветы с вертикальными лепестками и вспомнил осень, которая приходила к нему в своих пыльных осенних плащах и ставила в вазу у кровати. Что это такое? Откуда это взялось? Неужели это было на самом деле?

Потом он увидел, как непонятно откуда на него движется что-то большое и тёмное, похожее на опрокинутую фуру с голыми колёсами, и тогда он закричал. Перед ним появилась странная громадина. Это была черепаха. Увидев, что человек в воде плачет, она высунула из воды чёрную блестящую морду и издала протяжный рык. Тогда Мусса почему-то вспомнил далёкий бой барабанов и сразу успокоился. Как будто ему сказали, что сейчас начнётся. Он успокоился совсем. Черепаха не сделала попытки его укусить. Она была раза в два больше, но смотрела на него спокойно и терпеливо. Иногда она моргала. Когда она моргала, на её боку становилась видна белая полоса. Это была клейма. «Что они означают? — думал Мусса. — Кому они принадлежат? Как они сюда попали? И почему, интересно, в темноте они кажутся чёрными?»

Теперь он ясно различал, что на самом деле черепаха ничем не напоминает фуру. Просто это был очень длинный панцирь, а вместо колёс — длинные тонкие ноги. На спине у черепахи имелась голова. Головы, которую раньше различали только по цвету панциря, не было. Теперь стало видно, что это и в самом деле голова. Это была голова довольно крупного зверя. «Ух ты! — подумал Мусса. — Так это же щенок! Лает на слона!» Черепаха слегка пошевелила хвостом и открыла глаза. На месте чёрных зрачков по бокам головы начали постепенно появляться два чёрных пятна. Послышалось тихое похрюкивание, как будто она зевнула. Толстые губы черепахи приоткрылись и растянулись в широкой улыбке. Потом у неё изо рта высунулся розовый язык, похожий на карандаш с раздвоенным кончиком, и поплыли по сторонам два одинаковых куска мяса. Потом вылезли вперёд жёлтые клыки. «Да это же девушка! — сообразил Мусса. — А я её кусаю! Я ей убил черепаху». И он почувствовал, что на самом деле это черепаха убила девушку. Черепаха опустила глаза вниз и поглядела на «Угадай», который стоял перед ней на задних лапах. Потом она словно медленно повернула голову в его сторону и поглядела Муссе в глаза. То, что она увидела, ошеломило её. Она покачнулась и упала на брюхо, закрыв лапами свою обнажённую плоть. У неё было очень доброе и симпатичное лицо. Она несколько раз моргнула, открыла рот и сказала:

— Я не понимаю… Ты кусаешь меня? Ты кто? Что ты тут делаешь? Ты кто вообще такой?

Она что-то ещё говорила, но Мусса уже не слушал. Он кинулся прочь из леса. Остановился он только у ручья. Он никак не мог сообразить, что же такое с ним случилось. Неужели это в самом деле была сама черепаха? Но зачем она сделала его убийцей? А что, если она ожила и теперь преследует его? «Ну и ну, — подумал Мусса, — растяпа». Придя в себя, он поглядел вниз. Рядом с черепахой в земле была разрыта дыра. Возле неё лежал большой серый камень.

— Ха-ха-ха-ха-ха! — громко засмеялся Мусса, повернулся и пошёл назад к лесу.

Однако через сотню шагов он опять остановился. Он вдруг понял, что никак не может убежать от черепахи. Он чувствовал её совсем рядом, но почему-то не мог сдвинуться с места. А потом случилось непонятное. Он понял, что черепаха действительно может его догнать. Тогда он остановился, повернулся к ней спиной, и… Всё опять стало, как прежде, а через секунду он уже был далеко от этого места.

Это было непонятно. Может, он просто задремал? Но во сне никогда нельзя оказаться в самом конце пути. Куда тогда он идёт? Он попытался вспомнить, но не смог — совершенно ничего не получалось. Вообще не получалось даже вздохнуть полной грудью. И самое странное, что во сне к нему не было никаких претензий. Даже к тому моменту, когда он проснулся. Конечно, это сон. Но разве можно заснуть от радости?

Мусса побежал. Конечно, черепаха может его догнать. А если он не убежит? Если он сдастся? Поворот. Поворот. Потом ещё один. То же самое место. Тогда он остановился. Он тяжело дышал и утирал холодный пот со лба. Всё вокруг было таким же, как всегда. Но где тогда черепаха? Почему она его не преследует? Почему? Почему? Ну почему… Чтобы начать думать о другом, он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, задержал дыхание, а потом медленно выдохнул. Вдох. Выдох. Когда он открыл глаза, черепахи уже не было. Поворот. А потом опять поворот. Так повторялось всё время. И так будет вечно, пока он не найдёт решения. Если, конечно, в этот раз он не споткнётся, не упадёт в грязь и не забудет дорогу домой.

Улицы были узкими и кривыми. Что-то подсказывало Муссе, что дорога совсем рядом, и у него получалось идти по ней. Но куда она выведет? Вот оно! Деревья. Деревья со множеством ветвей и листьев. Он понимал, что такое число зверя. Но в чём его особенность? В том, что Число Зверя в виде двадцати двух проходит всё расстояние от одного листа до другого? Нет. Число Зверя бесконечно в любую сторону. И однажды оно дойдёт до Числа Зверя в виде двадцати двух и останется там навсегда. Для цифр просто нет разницы между начальным числом и конечным. Но как отличить Число Зверя от Числа Зверя в виде Числа Зверя? И так ли вообще важно, каким будет Число Зверя, если всё пространство мира и сейчас заполнено Числом Зверя?

Мусса вспомнил мать и задумался, почему она так сильно ненавидела черепах. Он понимал, что спросить об этом не у кого, и не понимал, зачем она вообще назвала сына Муссой. По всей видимости, это был подсознательный протест против безобразного ящера на фотографии. Мусса никогда не сомневался, что ничего страшнее на свете нет. Но мать часто называла его черепахой. Почему? Было ясно, что ей как-то не по себе при виде ящера, хотя ничего плохого в нём не было. Просто этот ящер хотел когда-то стать их домом, их судьбой, их богом, может быть. Он был как бы предыдущим богом, до него был другой бог, потом другой бог, ещё один бог и так без конца, и сколько бы миллионов новых богов ни осталось на этой земле, пропасть между ними так и останется навсегда. Но пока мир был полон бога. И мать ненавидела его именно из-за этого. Чем больше в мире бога, тем меньше места занимает бог. Мать ненавидела Число Зверя, потому что это был бог ящеров. А Мусса, как любой ребёнок, ненавидел Число Зверя, потому что это был бог людей, и всё это время ему было жаль, что он не стал богом людей и не мог ничего сделать, чтобы такое больше никогда не случилось. Но всё равно, какой смысл было верить в загробную жизнь, если она так и не наступала? Мусса подозревал, что её не будет никогда.

Впрочем, зачем тогда жить? Бог ящеров был источником зла, которое несло с собой человечество. Но, наверно, хорошо, что он не стал богом. А может, это плохо? Опять какая-то метафизика. Если ты дурак, это ещё не значит, что у тебя не может быть веры. Тогда зачем бороться с верой, если у тебя её нет? Можно, наверное, бороться с миром. Но, раз Мусса не смог бороться с миром, надо бороться с ним в себе. Вон в те пушистые жёлтые занавески каждый день можно делать вид, что ты к чему-то готовишься. Зачем? Но ведь непонятно, с чем бороться. По-настоящему этот день наступил давно. Время кончилось ещё вчера. Мусса не помнил. Не помнил ничего. А зачем он когда-то думал, что умрёт? И, главное, зачем человек живёт? Чтобы делать вид, что он когда-то умрёт. Вот и всё. Но ведь это чепуха. Все люди не умрут никогда. Или? Или…

Мусса понял, что он и так всё знает. Да. Наверно. Но он действительно всё знает. И что? Он же знает. Не знает, а знает. Вот оно, преимущество стереовизора… Впрочем, если Бог — это фикция, зачем тогда он даёт нам возможность выбора? Всё равно мы умрём. Где бы мы ни умерли. Даже в раю. А вдруг всё-таки есть шанс? Вдруг… Ведь другие умирают. А как они живут, знают только они. Так. И чего тогда суетиться? Ничего не изменится. Вот если бы кто-нибудь сказал Муссе, что завтра он увидит сквозь листья сосны небо, Мусса, наверно, бы побежал на кухню варить кофе. Но Мусса знал, что этого никто не скажет, потому что никто не знает — что на самом деле означает «небо». Поэтому, наверное, он и думал, что ещё не знает.

*

Конечно, всё правильно. Всё устроено с математической точностью. Всё. Ясно. Никакого неба не было. Ничего и не было. Нет никаких чувств. И никакого мёртвого человека тоже не было. Что, и муравей не сможет жить, если убить его, потому что умрёт? Не сможет. Муравей тоже умрёт. Как и человек. Всё умрёт. И он умрёт. ВСЁ. Наверно, он и правда ничего не понимает. А если он понимает — то почему тогда он так мучается? Ведь он же такой весь рациональный. И умный. А главное — богатый. Его все уважают. Все. Вот какой смысл в его жизни? Только деньги и власть. И всё. Зачем же мучиться и мучиться, если он знает, что это бесполезно? Всё. Всё. А самое главное — что я умру. Вот-вот. А может, это будет не так? Может, я стану каким-нибудь другим муравьём? И буду уже совсем другой? Зачем мучиться? Чем я хуже других? А вдруг я придумаю что-нибудь такое, чего не будет в природе?

Ну хорошо, я тоже умру. И что? Так даже интересней. Я уже ничего не боюсь. Нет ничего хуже страха. Все боятся. Весь мир! Потому что каждый день его видит! И все боятся. Вот только я — я не боюсь.

Всё. Всё. Всё. Все! Конец. Всё. Всё! А где небо? Где небо? Где небо? Где небо? А? Что это? Где небо? Где небо? Почему земля? Что это? Где небо? Где небо? Где я? Где небо? Где? Где я? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где? Где?..

Нуит

25 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

Хад! Явление Нуит. Ранний час. Побережье океана… Двое стоят на песке. На них тёмные туники. Вокруг лес. Сверху падает свет — это луна. Двое молчат… Ба-а-а-а-а-а! Острые камни ударили в спину — упал, потерял сознание. Надо ползти. Но так больно. Тогда повернулся на спину и увидел небо — такое большое и далёкое. Звёзды. Но луна — под водой. Значит, опять — можно плыть. Открыл глаза — темно. Стал нащупывать перед собой землю — её нет. А во рту тоже не видно. Стал кричать. Сошёл с ума. Опять упал. Опять потерял сознание… Где я? Почему я здесь? Что со мной? А потом вспомнил — это же я! Я и есть — Нуит! Так я — Нуит! Не сомневайтесь! Так, значит, это Нуит принесла меня сюда? В своём беге по пустыне я уже давно стал Нуит. А где другие Нуит? Где я сам? Куда подевались остальные? Может, мне нужно их найти? Да ну их, пусть лежат себе в траве — они просто спят! Как трудно дышать…

А потом всё прошло — я опять остался собой. Господи, я же на самом деле чувствую этот песок под ногами!

Дао и Пустота

25 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Постоянное Дао есть только то, что можно объяснить словами, и никто не может сказать, что он понимает, в чём оно. На самом деле, как говорится в одной старой поэме, найти Дао — это иметь все вещи в себе. В своём бесконечном бытии все вещи суть не что иное, как его Пустота. Пустота — это его чистота. Подобно тому, как лишённая запаха жидкость является совершенно чистой жидкостью, так и в Пустоте все вещи есть его Пустота. Но Пустота пуста сама по себе, а потому она не имеет ни вкуса, ни цвета, ни обоняния, ни осязания. Говорить, что эта Пустота и есть то, что её питает, тоже неправильно. Пустота не питается никакой пищей. Пустота сама по себе есть нечто простое, пустое и бесформенное. Как она может быть пищей? Пустота ест себя. Как бы мы ни называли её, она и есть То, Чему это Дао подобно, То, без Чего нет и не может быть ничего. Но, в конечном счёте, Дао и Пустота неразделимы. Пустота и Дао суть одно. Но одно в том смысле, что Дао и Пустота тоже суть одно и то же. Пустота и Дао суть одно, но разное, так как в Чистом Дао нет ничего другого. То же самое можно сказать и про Пустоту, но нужно уточнять, что та часть Пустоты, где вещи проявляются в качестве этой Пустоты, есть не что иное, как сама Пустота.

Однако не сама Пустота есть Пустота. Точно так же не может быть пуста сама эта Пустота. Пустота не может быть ничем и ничем. Это просто парадоксальный случай, благодаря которому Дао и Пустота никогда не теряют своей полной истины. Поэтому Суньята о Пустоте и Пустоте — самый центральный из всех текстов. Он имеет огромное значение. Он — «источник бытия, дающий начало рождению и смерти». Эти две вещи, с одной стороны, неразделимы. Они неразличимы, но нельзя сказать, что между ними нет ничего общего. Наоборот, они по сути своей неразличимы, поскольку они суть одно и то же. В них нет никаких различий, нет никакой глубины. Но, с другой стороны, они по сути своей неизъяснимы и недостижимы. Их трудно постигнуть. Суньята о Пустоте означает «вневременное блаженство, запредельное каким-то возможностям». Однако этот максимализм в отношении Пустоты настолько труднообъясним, что он часто представляется совершенным «суеверием». Но именно это выражение, несмотря на всю его простоту, и превращает все возможные объяснения Пустоты в полный абсурд. Это — единственное объяснение, которое только возможно.

Но даже из этого вопроса может быть получен практический урок. Следовать учению, следовать за учением — это совершенно необходимо. Если вы последуете за правильным наставлением, оно приведёт вас к счастью, к источнику, из которого можно зачерпнуть блаженство. В любом случае, вы достигнете этой цели, даже если мир вокруг будет меняться. Такова природа вещей. Если вы не следуете за правильным наставлением, вам придётся жить во тьме и страданиях. Это не так уж сложно, ведь, на самом деле, всё здесь — не что иное, как рябь на поверхности пруда. Будьте же абсолютно свободны от какого бы то ни было сомнения. Например, в течение дня иногда происходит несколько перемен. Это, несомненно, становится частью повседневной жизни. Вы можете даже ощущать их как нечто замечательное, если сумеете проследить этот феномен до глубин своей души. Но для этого нужно, как говорит Будда, устремляться за движением мысли. Пусть мысль проносятся одна за другой, не задерживаясь ни на одной из них. Сохраняйте чистое внимательное осознавание — и вы достигнете просветления в тот же самый миг. Такова природа ума, и если он ясно и спокойно воспринимает эту природу, тогда все препятствия вокруг просто исчезают.

Это несложно. Просто расслабьтесь и думайте. Нет никаких «где?» и «когда?». Есть только чистое осознавание, и всё. Если вы делаете это правильно, всё остальное автоматически возникает. Вот о чём говорил Чжуан-Цзы: «Легче остановить вращение Земли, чем остановить свою мысль». Именно так и следует практиковать, поскольку при этом невозможны никакие ошибки. Если же вместо этого мы будем думать о вещах, подобных погоде, или о старых актёрах, или о чём-то ещё, тогда трудности возникают мгновенно, подобно ударам в колокол. Вот так же легко и просто ум может разрушиться. Не возвращайтесь к прежним мыслям, а не то ум исчезнет, и вы станете лёгкой добычей для ядовитых змей и прожорливых чаек.

Для того чтобы отразить эту опасность, необходимо практиковать духовную практику. Такое представление об уме лишь сделает вас ещё более уязвимыми для болезней. Вот почему Будда говорил: «Помните о смерти и думайте о жизни». Необходимо бороться с этими мыслями. Это всего лишь громкие слова, и они в основном ложные. Духовная практика, которая приносит в жизнь мгновения счастья, не имеет ничего общего со счастьем и красотой. Если ваш ум будет достаточно широк, ум обретёт бессмертие. Но если он будет сужаться, возникнет страдание, потому что сердце не сможет подняться к вершине. Кроме того, в наш век мы становимся всё уязвимее. Поэтому говорите себе: «Ради Бога, не думай о красоте, а думай о смерти». Что это значит? Если вы будете думать о смерти, вас постигнут неудачи, потому что вы не сможете прыгнуть высоко. Именно поэтому большинство великих умов живут на вершинах холмов. И не важно, у какой стены вы будете медитировать, сидя под одеялом или под летним солнцем.

Здесь есть серьёзная опасность. Если вы будете думать о смерти, ваша жизнь приобретёт суровый характер, потому что будет ассоциироваться с некоторыми из сильных чувств. Вам придётся привыкать к ним постепенно, потому что ваша ежедневная жизнь часто будет приносить боль, волнение, неприятности. Всё, чего вы достигнете, будет следствием борьбы с трудностями, которые будут возникать в вашей жизни. Это неизбежно. Равнодушие может показаться вам недостатком, но вы будете воспринимать его как огромную добродетель. Поэтому не надо его искать. Если вы не будете бояться страданий, ваше достижение просто невозможно. Если вы не станете искать этого, на какие страдания вы можете надеяться? Как я могу получить от жизни что-то, чего не было до этого? Я не могу понять, как Пустота может приносить страдания. Отсутствие страдания приносит удовольствие. Когда в моей жизни возникают страдания, я не могу не страдать. Поэтому не надо искать страданий, они находятся внутри вас.

Быть осознающим — значит преодолевать ограничения. Они просто возникают в вашем уме. Вы не должны сопротивляться им. Размышляя над причинами своих страданий, вы не сможете совершить это усилие. Вы начнёте терпеть поражение в любой области жизни. Единственная вещь, которая поможет вам преодолеть страдания, — это не искать их, а вместо этого осознать их. Осознав, что вы привязаны к своим страданиям, вы освободитесь от них. Вы найдёте и устраните ту причину, из-за которой эти страдания возникают. Вы увидите, что они происходят из любви к себе. Осознав, что все страдания от ума, вы поймёте, что их порождает любовь. Просто чтобы понять, откуда берётся страдание, необходимо действие, и вы должны практиковать нёндро.

Осознав, что само действие вызывает страдания, вы устраните причину их возникновения. Если бы страдания были результатом каких-то внешних причин, их не было бы. Они являются результатом коренных источников человеческого ума. Но вы не осознаёте, откуда берутся эти причины. Вы думаете: «Я должен устранить страдания. Я знаю, что должен, но как?» Избавиться от этого источника боли чрезвычайно трудно. Осознав, что вы привязаны к своей жизни, вы увидите, что источник боли не где-то далеко, а внутри вас. Избавившись от страха перед миром, вы обнаружите, что мир — это сон, а вы — это пробудившийся во сне. Вы увидите, что уже нет никакого различия между сном и пробуждением, и что вы всегда были и будете спящим, и что во сне вы никогда не были по-настоящему пробуждены. Даже сейчас вы не готовы к пробуждению, потому что всё, что вы испытываете, всегда было вами. Поэтому вам нужно какое-то время, чтобы начать понимать то, что я говорю. Это очень долгий период. Но, оглядываясь назад, не забывайте, что у вас, кроме этой жизни, есть ещё несколько других жизней, так же наполненных болью.

Разве это не прекрасно, когда человек осознает, что жизнь, которой он так много занимается, — просто сон, в котором все страдания встречаются, чтобы встретиться в одной точке, где мы становимся одним и тем же? Это значит, что когда вы видите, как себя представляет сон, и осознаёте, что вы находитесь в том же самом сне, вы испытаете особое удовлетворение и радость, потому что на вас не падает никаких отражений, и вы есть всегда. К такому осознанию нужно прийти во сне. Это единственный способ понять, что это тоже будет реальностью, и что все возникающие ощущения будут лишь странным и коротким состоянием сна.

С другой стороны, для того, чтобы уснуть, недостаточно одной только практики. Надо научиться читать письмо, адресованное себе. Это очень легко. Было бы преувеличением сказать, что я знаком со всеми рассказами о Рамане, — просто некоторые из них я читал с большим интересом, как и вы сейчас. Даже не знаю, кто это написал — учёные или те, кто верил, что их предсказания сбываются. Возможно, и то, и другое, — поэтому, по мне, так это одно и то же. Посмотрите вокруг. Я жил в старом викторианском доме, в горах. И я всегда работал над тем, чтобы изменить свою жизнь. Я думал, что если я смогу с такой же лёгкостью изменить жизнь людей в Гане, которые меня знают, то мне не придётся заниматься ни предсказаниями, ни работой с книгой. На самом деле я никогда не работал над тем, чтобы изменить свою жизнь. Возможно, тут нет никакой связи. Но если я правильно понимаю, это всё равно должно было произойти.

Вы когда-нибудь задумывались, почему жизнь всех людей так сложна? Почему мы с вами приходим в этот мир? Чтобы закончить начатое. Если мы не остановим конвейер, то мы не остановим его никогда. Вот что я имел в виду, когда говорил о движении на пути. На самом деле мы всегда приходим на этот конвейер, и поэтому смысл жизни в том, чтобы найти то, что можно изменить, и как можно быстрее. Мы находимся на нём с начала времён, и этим всё сказано. Но те, кто верит в какие-то другие пути, могут думать что угодно. Что же это за дорога, по которой идёт человек в жизни? Как он выбирает, по какой дороге идти? Я не знаю. Но что бы это ни было, мне остаётся только присоединиться к этой традиции.

Когда солнце светит, когда ветер шумит…

24 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною. И сказал Бог: «Да будет свет». И стал свет. И увидел Бог свет и был потрясён; и слава Божия сошла на Него. И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день третий. И сказал Бог: «Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды». И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день четвёртый. И сказал Бог: «Да соберутся вместе, как Я сказал, все духи вод, чтобы услышать слово, которое Я дам им». И собрались все духи, и стал Бог беседовать с ними. И сказал Бог: «Да будут слова, которые Я буду говорить вам, в сердце вашем и в душах ваших» (Пс. 141:1-16).

Теперь вы понимаете, что может и что не может сказать о Боге Господь Бог наш Иисус Христос? О чём могли бы Его слова? И в какие бездны человек может нырнуть, чтобы так бездонно, безумно, мистически побеседовать с Богом? Даже если и попытаться произнести библейскую фразу «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец», — она может прозвучать всего лишь как шутка. Помните, что Бог уже много раз повторял эту фразу в Книге пророка Даниила, когда описывал фигуру Своего Голгофского креста: «И дал Ему уста, говорящие гордо и богохульно, и поставил Его выше всякого начальства, и священства, и сана, и власти… Кто не отрешится от всего, что имеет, тот не может быть Моим учеником» (Дан. 4:29). Совершенно ясно, что не может. Но пока Бог говорил с ангелами, с херувимами, с серафимами и другими духами, простые люди могли, как сейчас говорят, подслушать.

Потом было несколько духовных упражнений, и уже сказано всё, что было нужно, до конца. Неужели дальше нужны слова? О чём можно говорить Богу? Что Он говорит на самом деле? И что нужно говорить человеку, когда он приступает к духовной работе? Для нас сейчас это самое главное. А что для нас самое главное? Кому нужны великие гимны? Кто нам читает их? Для нас самое важное — обрести то, чего у нас нет. И только потом мы сможем говорить, что в этом смысл жизни, и делать то, что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, и после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после — что нам должно, а после… И так без конца. И тогда Бог отвечает нам. Он отвечает нам в тех книгах, которые мы читаем. А у нас нет книг. Вот здесь человек действительно добьётся своего. В духовном смысле. Духовный учитель или гуру тоже на самом деле говорят. Но… только для самих себя. И ничего из этого не произносится. Поэтому мы не понимаем, что такое духовность.

*

Борис улыбнулся, поправил очки, и слово «магия» из фразы исчезло. Он поднял голову и посмотрел на Павлика. Павлик тоже стал на секунду задумчивым и неожиданно улыбнулся. Я уже слышал про эту фразу из его переписки с Оксаной. Что-то про артефакт, доставшийся ему в наследство от его прапрадеда. Я был уверен, что Борис понимает в ней гораздо больше меня, и сказал:

— Всё это любопытно. Но ведь духовность — не миф. Мы действительно не понимаем, что это такое. И зачем Бог создаёт эту нашу жизнь. И зачем мы живём.

Борис пожал плечами.

— Ну да, — сказал он.

— Зачем это Богу, — повторил я. — Откуда мы знаем? Люди вообще ни о чём не знают. А потом что-то говорят — про бога. На самом деле он просто порождение нашего собственного ума. Поэтому мы не понимаем его смысла и связи с другими вещами. Мы просто живём по своим законам. Их и так много, этих законов. Вот мы живём по ним, и нас уже многие миллионы. По-моему, это нормально. Мы все про это знаем.

Борис вдруг опять улыбнулся.

— Да, — сказал он.

— А зачем мы вообще живём?» — спросил я.

— Что зачем? — спросил он. — Зачем мы вообще живём? Этого никто не знает.

Я вдруг понял, что он говорит не всерьёз, и немного обиделся. В этот момент в комнату вошла совершенно незнакомая мне женщина, и Борис очень церемонно представил нас друг другу. Её звали Ганна. Она была и удивительно красивой, и удивительно молодой — лет тридцати с небольшим. Мы немного поговорили с ней о книгах, о современной моде и так далее. Борис рассказывал про свой тандем — свою подругу Ганну и двух её братьев-скрипачей. Потом Ганна куда-то вышла, и Борис сказал:

— Ну ладно, я поеду. А то я сегодня на каком-то друге еду. Я думаю, в Чернухове увидимся.

— В Чернухове увидимся, — согласился я.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Я шёл домой и с удивлением думал о нашей встрече. Вообще говоря, совершенно непонятно, как это я упустил такой случай поговорить по душам с каким-нибудь близким по духу человеком. Не то чтобы я так боялся потерять дружбу Бориса. Напротив. Общаться с ним было интересно и приятно. Но совсем другое дело, когда у тебя есть близкий друг. Например, Витька. Или Вахтанг. Или Веник. Или, вот, Борис. И ещё неизвестно, удастся ли с ним вообще поговорить, тем более в такой вечер. Зато вот с Ганной получилось очень славно. Видимо, я её действительно очень заинтересовал. И почему-то мне кажется, что мы ещё встретимся. И главное — чем скорее, тем лучше. Хотя это вряд ли.

У меня было чувство, что мы никогда не сможем друг без друга. Почему? Потому что я всего лишь кусочек еловой ветки, которую кружит ветер. Мы ведь столько времени знакомы — и всё не можем друг без друга. Сначала мне казалось, что так и должно быть — и что мы просто друзья. Но я, наверно, плохо знаю природу этого ветра. Это действительно что-то вроде судьбы. И с этим надо смириться. Сегодняшняя встреча, пожалуй, важнее всех-всех остальных. Даже для Ганны. Я как-то не очень уверен, что она сказала бы «нет». Правда, и выбора у меня особого нет. А поэтому — вперёд. Ибо завтра будет новый день.

*

Борис протянул руку к белому проводу и выключил магнитофон. В течение пятнадцати секунд ничего не происходило. Потом до него донёсся далёкий и странный шум — точно от поезда, идущего сквозь метель. А потом что-то начало бухать, стучать и скрежетать по рельсам. Борис даже не знал, что это может издавать такие странные звуки — и вдруг догадался, что это похоже на далёкий грохот артиллерийского обстрела. Потом впереди кто-то закричал, и Борис вскочил на ноги. Крик раздался опять. Потом кто-то стал сильно колотить в запертую дверь. И почти сразу же раздался резкий гудок, за которым вдруг сразу же началась какофония автомобильных сигналов. Борис вдруг понял, что это действительно сигнал. Как ни в чём не бывало он повернулся и побрёл в другую сторону, с интересом оглядываясь на толпы взволнованных людей. Вскоре он выбрался на улицу, совершенно пустую и безлюдную, и пошёл по ней в сторону Москвы. Через некоторое время за спиной опять раздался грохот, заглушивший на секунду гудки машин, крики и стук в дверь, и Борис понял, что они вместе с Сашей пошли по тому же маршруту. Борис на всякий случай оглянулся, но никакого шума сзади не услышал. Он успокоился и прибавил шагу, решив, что ребята скоро догонят его, и он снова увидит своего старого друга. Впрочем, совершенно непонятно было, почему этот Саша должен был догнать его, если они с Сашей только что расстались. То есть Бориса вполне устраивало, что он идёт один, без Саши. Ему даже стало казаться, что его одиночество совершенно беспричинно, но он не хотел докапываться до причин и шёл дальше.

Через несколько минут в голове у него сложился полный отчёт о том, почему такое случилось, и почему он совсем не хотел с Сашей встречаться. Просто он здорово проголодался, и ему не хотелось думать ни о чём другом. «Все мы в чём-то зависим друг от друга, — подумал Борис, — и в том, что я голодный, виновата мама. Наверно, на неё иногда находит тоска и она принимается накачивать себя лекарствами — только почему мне кажется, что всё это так просто? Нет, Саша вряд ли знает, и я не буду говорить ему». Борису стало смешно от этой мысли. Его новые мысли показались ему удивительно смешными. Он даже вообразил себя похожим на Марка Твена — этакий путник, затерявшийся в бескрайней пустыне. Скоро стало казаться, что его одиночество — единственное, что есть в мире, что больше ему уже ничего не надо.

Вскоре ему в голову пришла странная мысль, от которой он даже остановился. Дело в том, что какая-то сила, которая совершенно точно существовала, продолжала поддерживать с ним постоянный контакт. И Борис начал пристально вглядываться в реальность, ища ответ на вопрос, почему это происходит. Смотреть, впрочем, было не на что, потому что вокруг ничего не было. Прошло несколько секунд, и он понял, что ответ надо искать в себе самом. И он почувствовал, что прямо перед ним, всего в нескольких метрах, лежит медная дверь, за которой что-то происходит, что-то такое, чего Борис не понимает, но непременно должен был бы понять. Но он не может ни понять этого, ни даже увидеть.

Вдруг рядом появился крылатый конь — конь тихонько заржал. Снизу вверх Борис взглянул на него и вдруг заметил, что из огромных открытых ноздрей коня торчит медная ручка. В ней была дырочка. Борис протянул руку, вытащил ручку и положил её на выступ крыши. Открылась дверь — и из неё выпорхнула птица. Борис открыл её пошире и осторожно вошёл. Дверь за его спиной закрылась, и наступила тьма. Так, значит, всё было именно так — он сидел возле двери, а кто-то невидимый впустил его внутрь. Но в чём смысл происходящего? И можно ли дойти до него, как он дошёл сюда? Но это был и не Борис вовсе. Его никогда не было на свете, и он не мог вспомнить, откуда он взялся.

Было темно, и все было тихо. Он прислушался. Откуда-то сверху доносилась музыка — слабое монотонное гудение, похожее на ту симфонию, которая иногда снилась ему в детстве, но она никогда не пугала его, а скорей успокаивала. Он подумал, что это, должно быть, играет музыка из его детства, и стал вслушиваться. Вдруг сверху ударил луч света, и в нём заплясали маленькие язычки пламени. Это горели факелы, которые были установлены на треножниках вокруг углубления в земле. Свечение появилось так внезапно, что Борис даже не успел испугаться. И всё же он успел испугаться. Вдруг он заметил какое-то движение внизу, под его ногами, и догадался, что это крысы. Их было очень много, и одна из них взобралась ему на ноги. Он попытался стряхнуть её. Крыса была холодная и очень большая — её голова почти доставала ему до колен. Борис сморщился и испуганно посмотрел наверх, но вокруг было по-прежнему темно, и в этой темноте трудно было что-нибудь увидеть. Одна из крыс перебралась на его плечо и задела лапой его щеку.

И тут Борис вспомнил, кто он такой и что нужно делать. Он почувствовал, как кто-то похожий на ангела толкнул его в спину, и почувствовал, что стоит на ногах. Тут он увидел внизу целую тучу маленьких крыс и схватил первую попавшуюся за хвост. Как оказалось, это была пожилая женщина в лиловом платье. Она попыталась укусить его, но он увернулся, и крыса полетела вниз, издавая жалобные пискливые звуки. Остальные крысы в панике кинулись кто куда. Борис повернулся и пошёл прочь. Крысы разбегались в разные стороны, когда он проходил мимо. Но он не замечал их. Ему было не до них. В ушах стоял омерзительный писк, похожий на те звуки, которые издают потревоженные чайки.

Впереди появился газетный киоск. Борис пошёл к нему, глядя прямо перед собой. Вблизи киоск выглядел просто отвратительным — между его стен торчали огромные ржавые гвозди. Но Борис на них даже не посмотрел. Он остановился возле него и уставился в темноту. Там тихо мигали далёкие электрические лампочки. Он вспомнил, что сегодня праздник и нужно купить газету. Эта мысль придала ему решимости. Он поднялся на цыпочки, достал из кармана свёрнутую трубочкой газету и развернул её. Сначала он никак не мог её развернуть, но потом справился. На первой странице большими буквами было напечатано: «Завтра День защитника Отечества». Борис перевернул страницу. Там было набрано: «Сегодня в Москве и окрестностях ожидается наводнение. Рекордное по масштабу — самое большое за всё время существования города. Но день этот — последний. Утро 27-го июня будет отмечено по всем каналам и информационным программам. В них будут даваться короткие фрагменты из документальной хроники, а также воспоминания участников наводнения. Интересной будет любая заметка, описывающая вас».

И Борис увидел своё фото. Фото было чуть пожелтевшее, но достаточно чёткое. Борис покраснел. С фотографией получилось глупо, зато теперь он точно знал, куда и зачем идёт. «Это хорошо, — подумал Борис, — что она не сохранилась». Осталось вспомнить только адрес. Где он живёт, Борис знал. Он посмотрел в газету. Ниже было написано: «От 19:00 до 19:15». Борис улыбнулся. Теперь он был совершенно уверен, что до 19:15 дойдёт. Он снова сложил газету и спрятал её во внутренний карман. А в правом вдруг появилась неизвестно откуда взявшаяся монета. Борис сразу понял, что это мелочью её не назовёшь. Это была пятёрка с изображением Спасителя. Борис поглядел по сторонам. Идти надо было очень осторожно, и рисковать он не имел права. Может быть, в газете осталась какая-нибудь мелочь. Но ничего подходящего не нашлось. Борис подхватил остатки со стола и сунул их в карман. Он увидел на стене часы, перевёл взгляд и удивился: стрелок как раз на полсекунды опередил время. Борис никогда не замечал за собой склонности к мистике, но сейчас ему померещилось, что часы уже давно прошли назначенное время, и сейчас он слышит удары будильника. Потом послышался механический шелест, и Борис понял, что это падают на пол осколки разбившейся стеклянной бутылки. Борис заткнул уши.

В двери повернулся ключ, и в комнату вошёл Канцельман в сопровождении двух офицеров с автоматами. Он выглядел на редкость усталым и озабоченным. Подойдя к столу, он взял газету и стал её разглядывать. Борис заметил в ней некоторые изменения. Прежней была только нижняя часть газеты. По её краям были выдавлены маленькие фигурки — так бывает, когда набирается большое количество изображений. Раньше они были маленькими, но теперь сделались огромными. Борис знал, что теперь вся эта компания будет дописывать последнюю страницу, но ему совсем не хотелось присутствовать при этом. Отодвинув стул, он встал и вышел в коридор. Ему нужно было в туалет, и он решил не торопиться. Неожиданно он почувствовал, что кто-то изо всех сил толкает его в спину. Он не успел затормозить, и в коридор вывалился солдат. В руке у него была граната с длинной зелёной верёвкой. От неожиданности Борис упал на пол. Приподнявшись, он увидел своего соседа. Тот лежал ничком и тянулся к его ноге. Борис вскочил на ноги и, размахивая руками, кинулся к лестнице, на которой уже никого не было. Ворвавшись в туалет, он запер за собой дверь и повернулся. В противоположном углу сидела женщина в пальто и с телефонной трубкой в руке. Борис, стараясь действовать одновременно очень быстро и осторожно, медленно двинулся к ней, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Подойдя к двери, он нажал на неё всем телом. Удар был сильным, но дверь выдержала. Борис повернул ключ. Он оказался в ловушке. Женщина по-прежнему что-то говорила в трубку. Вдруг она перестала говорить и прижала трубку к уху. Борис увидел, как лицо её сделалось решительным и злым. Она вскочила на ноги, быстро вышла в коридор, сорвала с вешалки свой плащ и хлопнула дверью.

Борис выждал несколько минут и пошёл вниз. Добравшись до конца лестницы, он выглянул в окно. Женщина на улице уже не было. Он выглянул в другое и увидел перед собой пустой длинный коридор с тусклой лампочкой в самом его конце. Борис быстро дошёл до конца коридора, выглянул в окно и чуть не вскрикнул. На другой стороне улицы стоял длинный чёрный автомобиль, похожий на «Виллис». У него был короткий брезентовый капот, а за ним угадывались человеческие тела — человек десять-пятнадцать, сидевшие на корточках. Борис быстро пересёк коридор и стал спускаться вниз. Спустившись, он ещё раз выглянул в окно — картина была та же. Бориса бросило в жар, он попытался успокоиться, но это у него не получилось. Прямо под его окном кто-то возился у капота «Виллиса». Борис взял со стола газету, прислонённую к портрету маршала Жукова, и подбежал к окну. Он размахнулся и кинул в окно газету. Когда она долетела до капота, мотор взревел, и «Виллис» тронулся с места. Борис отошёл от окна и несколько раз сжал и разжал кулаки. Затем он вернулся к столу, придвинул к себе папку с делом и быстро раскрыл её.

Это было тяжёлое дело, и Борис никогда не читал его без раздражения. Он почти ничего не понял. Заглянув через минуту в дело, он стал читать чуть медленнее, чтобы вникнуть. Было ясно одно: работал старший лейтенант, который принёс тогда Борису завтрак. Задержан за нарушение паспортного режима. Задержан якобы в связи с политической ситуацией и неудачными переговорами о мире. Это ясно. Задержан без всяких объяснений. Ещё было непонятно, почему взяли за жульничество. Видимо, дело было в карточках. Борис решил, что никогда больше не станет составлять букетов. Но он всё-таки стал читать дальше. Старший лейтенант провёл два дня на заставе и с трудом нашёл, где его паспорт. Он совершенно честно говорил, что получил его по ошибке. Только в книжке он подписался как «военком». А в деле было написано: «Семён Иосифович Фёдоров». Ничего не ясно, но надо ехать.

Ладно, надо собираться. Борис выглянул в окно. Там, за окном, был обычный московский двор, где играли в домино. Женщины стояли у песочницы и болтали, иногда хлопая друг друга по коленкам. За забором медленно полз по улице бронетранспортёр. Борис надел плащ, повязал голову платком и пошёл к дверям. Женщины, как по команде, умолкли, и во дворе стало тихо. Борис спустился по лестнице и вышел на улицу. По краям дороги шли танки, а впереди, через одну полосу, с двумя противотанковыми пушками на прицепе катил ЗИС. Борис сел в машину. ЗИС загудел и остановился. Борис обернулся назад, чтобы увидеть солдат в чёрных шлемах, которым предстояло конвоировать его к дому, где живёт военный комиссар. Но никто не ехал. Борис толкнул дверь, на которой было написано «Не влезай — убьёт!», сел в машину, надавил на газ и поехал вперёд. На ближайшем перекрёстке он попал на зелёный свет, и его машину занесло на скользком асфальте. Но Борис уже не обратил на это внимания. Он опустил стекло и закурил. Когда он пересёк какую-то загородную дорогу, по радио стали передавать песню «Четыре танкиста — три весёлых друга». По дороге промчались три «Студебеккера» с красноармейцами, заляпанными грязью. На одном из грузовиков была надпись «фрезерный». Только теперь Борис понял, что он едет в Краснодон, где он никогда не был.

Вдруг он заметил в зеркальце заднего вида, что за ним пристроилась большая чёрная машина с двумя антеннами, которую он заметил на перекрёстке. Это было так неожиданно, что Борис вздрогнул. Он нажал на газ, но машина ехала медленно. Через несколько секунд её нагнал грузовик с бойцами в кузове, на котором была белая надпись «Студебеккер», и Борис увидел сквозь мутное от недавнего дождя лобовое стекло их чёрные лица. Один из бойцов поднял руку, и машина Бориса остановилась. Борис резко затормозил. Грохотнули сзади два выстрела, и два окна передней двери стали вишнёвыми от пулевых отверстий. Борис нажал на педаль, и машина сорвалась с места. Теперь за ним никто не ехал. Он облегчённо вздохнул, потом вытащил из кармана брюк пачку «Кам Амур», закурил и огляделся. Мимо шли совершенно одинаковые заборы, по которым пролегли одинаковые асфальтовые дорожки. Кое-где виднелись клумбы с цветами и даже деревья. Вдали, за высоким бетонным забором, чернел лес. Борис хотел было пойти в ту сторону, но сразу же понял, что придётся идти к реке, а там наверняка полно людей. Он вздохнул, завёл мотор, проехал несколько метров, развернулся и медленно поехал обратно.

Минут через десять он был на месте. Вокруг никого не было видно. Борис подумал, открыл дверь и вошёл в дом. На полу лежали снятые ботинки и грязные портянки. Он свернул их в клубок, положил в карман и подошёл к шкафу. Там висело несколько мужских костюмов и несколько женских. Борис снял брюки и переоделся. Портянки он сунул в карман пиджака. Теперь его серая двубортная тужурка больше походила на рясу, чем на пиджак. Борис закурил и прошёлся по комнате. Оглядев стеллажи, он вытащил из кармана пару смятых долларов и сунул их в карман. На задней стене в самом углу он заметил дверцу. Борис открыл её и заглянул внутрь. Это был кладовочный чулан. У стены стояли четыре небольшие деревянные бочки, обитые жестью. Они были пусты. В некоторых бочках был раствор, от которого шёл такой неприятный запах, что Борис вдруг вспомнил про фекалии. Он закрыл дверь, подошёл к столу и написал на клочке бумаги: «Гы-гы».

Тут вдруг в комнату вошёл Фрадков. Увидев Бориса, он весело улыбнулся. От его волос несло водкой и махоркой. Борис сделал ему знак молчать и быстро вышел из кладовки. Они вышли из дома и пошли вдоль фасада. Борис шёл медленно, вглядываясь в окна домов. Фрадков курил, иногда сплёвывая на снег. Когда они дошли до угла, Борис повернулся к нему и сказал:

— Надо быть осторожнее. Хозяин и прислуга.

Фрадков ответил каким-то гортанным звуком, и Борис понял, что он смеётся. Ему стало досадно.

— Пойдёмте скорее, — сказал он и зашагал быстрее.

Некоторое время они шли молча. Борис всё поглядывал на освещённые окна. У подъезда стоял какой-то толстяк. Борис замедлил шаг и пошёл рядом с Фрадковым. Они остановились у подъезда. Борис поднял руку. Толстяк повернулся и пошёл навстречу. На нём была поддёвка, большие жёлтые сапоги и меховая шапка-тунгуска. Борис двинулся вперёд. Фрадков придвинулся к толстяку вплотную, остановился, взял его за руку и сказал:

— Пошли в хату.

Борис подумал, что это какая-то шутка, но, когда он оказался в квартире, у него не осталось никаких сомнений, что всё происходит всерьёз. В хате был накрыт стол, горела свеча. Толстяк оказался подсадной уткой. Борис понял это сразу. Утка была старшей в прислуге. Борис так разозлился, что чуть было не сказал что-то резкое. Толстяк потянул его за руку и усадил рядом с собой за стол. Борис сел и стал разглядывать скатерть, блюдо с фруктами и графин. К еде никто не притрагивался. Борис краем глаза взглянул на толстяка. Его толстое лицо выражало крайнюю степень недоумения, а желтоватые глазки были совершенно пусты. Борис почувствовал раздражение. Этот подлый толстяк отнял у него любимое занятие. Он даже не потрудился объяснить, что здесь происходит. Не стоило, наверное, и спрашивать. Он с отвращением съел несколько яблок, запил их холодным сладким чаем и вышел в коридор. Спустился вниз и сел в машину.

Теперь, когда он наконец-то оказался в Москве, можно было спокойно обо всём подумать. «А ведь бабке этой я понравился, а?» Борис несколько раз глубоко вздохнул. Конечно, не стоило этого говорить. Подлая свинья. Почему она не сказала, что я ей понравился? Лучше было бы промолчать. Интересно, где здесь можно напиться? За углом… Скорее всего. Он ещё раз глубоко вздохнул и поехал по улице. К нему подошёл какой-то пьяный и сказал, что он не туда едет. Борис ещё раз глубоко вдохнул и нажал на акселератор. В узком переулке он затормозил. Сквозь мокрые ворота он увидел рекламный щит с надписью: «Останавливайся у винного магазина “Hell”». В его глазах отразилось облако пара, и он почувствовал новый приступ ненависти к этому городу. Он вышел из машины и направился к винному магазину. На дороге стоял гаишник и пытался остановить машину. Борис побежал, и гаишник чуть не попал ему под колеса.

Когда Борис, наконец, остановился и, тяжело дыша, поднял глаза, перед ним стоял такой же запылённый и серый огромный и красивый магазин. Снизу улыбалась надпись: «Магазин Н. Е. Изенбека». Борис тоже улыбнулся. Его жена, кажется, не одобряла торговли. Он стоял в конце узкой улочки, на которой помещался «Hell». Она казалась небольшой, но в окнах виднелись разноцветные бутылки. Борис знал, что этот магазин никак не связан с «The White Power», известным мясным брендом из группы «Alders и Fruitless». К нему вёл короткий туннель, выложенный красной плиткой. Борис вошёл внутрь. Теперь он увидел белые буквы на красном фоне, которые показывали, что здесь продают алкоголь. «Hell» вмещал несколько рядов винного. Было много молодых человек в чёрных костюмах и белых рубашках, а несколько прилавков были заняты посетителями в разноцветных балахонах. Похоже было, что это какое-то подобие цветочного базара. Сначала Борис подумал, что ошибся дверью, но за прилавком с сырами его ждала полная женщина лет тридцати в чёрном блестящем комбинезоне, от которого пахло чем-то сладким, похожим на сладкое миндальное печенье. Подойдя к ней, он улыбнулся. По тому, как она подняла на него глаза, Борис понял, что он не ошибся — на неё действительно смотрит дьявол.

— Fetish! Quick. How many people think what? There are no fetish here! — выдавил он с идиотской улыбкой.

— Проходите, — сказала женщина.

Борис прошёл за прилавок и увидел целую гору красных банок — они были сложены как попало, и невозможно было решить, что там на самом деле. На полу стоял большой овальный аквариум, а в нём плавали какие-то жёлтые крокодилы. Борис поднял взгляд. Женщина по-прежнему смотрела на него, но теперь от неё исходили покой и уверенность. Борис сел на табурет, поставил сумку рядом с собой и вынул из кармана ключи. Через минуту перед ним стоял стакан. Женщина нагнулась над аквариумом, вынула двух крокодильчиков и положила их обратно в банку. Борис вопросительно посмотрел на неё. Она кивнула. Борис встал с табурета и медленно пошёл к полкам, на которых стояли бутылки. Остановившись возле них, он повернулся к женщине. Она по-прежнему пристально смотрела на него.

Борис протянул руку к одной из бутылок и вдруг понял, что не сможет это сделать — всего один глоток, не больше, просто потому, что ему тяжело было поднять руку. Рука не хотела подниматься выше уровня плеча. Он подумал, что надо это как-то прекратить. Борис вытянул руку и взял бутылку. Он понимал, что будет с его лицом, если он сделает хоть один глоток. А ещё понимал, что нет ничего хуже мысли о том, что эти дурацкие крокодильчики, которых он собирается выпить, сейчас умрут. А если они умрут, то его будет ждать одно из тех неприятных жизненных состояний, которых он боялся и за которыми неоднократно наблюдал в зеркале. Можно было, конечно, просто вылить содержимое бутылки в аквариум, и всё. Но в сознании проносились картины другого, гораздо более интересного будущего — тот день, когда ему придётся покупать за тридцать тысяч бутылок водки и бросать пакетик в чёрную дыру в полу ванной, чтобы попробовать, получится ли из этого что-нибудь.

Нет, так не пойдёт, решил Борис. Чем дольше он находился в этом невозможном и на первый взгляд абсурдном месте, тем меньше был шанс, что его пустые страдания пропадут зря. А если что-то там и пропадёт, то пусть уж лучше пропадёт зря, чем по вине маленького злобного подлеца с пистолетом в руках. Борис открыл бутылку, решительно свинтил крышку и жадно припал к горлышку, глядя на первый памятник себе самому. У него была редкая возможность подержать в руках тонкую работу неизвестного пока художника — красивую и страшную одновременно. Борис с сожалением оторвался от горлышка. Пора было начинать. Всё-таки чуть-чуть рановато, а? Борис покосился на часы — они показывали без одной минуты три. Ага, можно начать прямо сейчас.

Он положил бутылку на стол, схватился за лацканы своего длиннополого пиджака и сильно потряс его. На груди повисла мутная лужица. Борис понюхал пиджак и нахмурился. Кажется, где-то прорвало кран. Нет, не похоже, хотя откуда-то наверняка идёт запах. Борис не знал, что нужно делать, чтобы раздался первый звук, но мог представить. Сейчас он очень ясно увидел рядом с собой шест с табличкой «Преступление и наказание», и в следующую секунду раздался первый звук. Как только Борис испугался, что настоящий Борис испугается и оставит свою идею на потом, часы сыграли десять, и Борис, не глядя, ткнул пальцем в табло с надписью «Time». Раздался второй выстрел, и сразу же за ним — третий. Борис стал пристраивать гвоздь на стене в виде черепа со скрещёнными костями. Это было просто и красиво — но всё же он испытывал страх, потому что, если он что-то делает плохо, кто-нибудь другой обязательно всё испортит.

К счастью, всё прошло гладко — Борис встал в самый угол, чтобы не мешать первому выстрелу, и теперь был почти невидим. А с первым выстрелом стала слышна музыка — какофония, — и сквозь этот шум прорвался голос — не Бориса, а какого-то Билла Гейтса: «Где мы встретимся? Где мы встретимся? Где мы встретимся?..» Это был его любимый псалом из Шестой симфонии Бетховена. Песня была спокойная, красивая и одинокая, и Борис вспомнил другую. «Как зовёшь ты, красавица, свою дружину?…» Он улыбнулся и вынул из-под своей кожаной куртки кусок торта «Лукойл». Он заметил, что торт немного влажный — будто его уже пробовали на зуб. Потом его толкнули, и он чуть не уронил торт на пол. В комнату вошла уборщица. Борис отодвинул торт в сторону. Схватив тряпку, уборщица стала яростно вытирать лужу. Борис вышел в коридор и спрятался за высокой пальмой. Через несколько минут он услышал тихие звуки флейты. Это было похоже на аккомпанемент, и музыка становилась всё громче.

А потом вдруг Борис увидел Бориса Первого, идущего в уборную. На нём была военная форма со всеми полагающимися регалиями — красный френч, фуражка с кокардой и узкие зелёные брюки, заправленные в высокие сапоги. Борис вдруг узнал его — это был обычный наряд Бориса Первого, какие носят всё время. Только перед тем, как появиться в уборной, Борис Первый почистил ботинки, надел мятую панаму и причесался перед зеркалом. Потом он услышал, как из коридора доносятся смех и музыка. Борис Второй был уже в коридоре, и Борис Первый слышал его смех. Внезапно Борис Первый развернулся, шагнул к Борису Второму и ударил его кулаком в лицо. Борис Второй упал. Музыка смолкла. Дверь в уборную открылась. Борис Первый увидел сидящую на полу уборщицу, которая не сводила с него испуганных глаз. А потом Борис Второй вскочил на ноги, вынул из кармана несколько купюр и бросил их в урну. Музыка и смех стихли. Борис Второй поднял с пола урну, но уборщица уже скрылась в коридоре. Борис Первый тоже повернулся и пошёл назад по коридору. Музыка стихла. Борис Второй вернулся к себе в номер. По дороге он думал о том, что, возможно, ему повезло, и всё обошлось. А уборщица ничего не знала и сразу же бросила деньги в урну. Борис Первый улыбнулся. А потом положил в рот конфету и долго жевал её, думая о чём-то своём. Потом он лёг на кровать и уставился в потолок. Глаза его понемногу закрылись, и он заснул.

*

Когда он проснулся, было уже утро. Борис Второй встал и пошёл на первый этаж. Ему хотелось выпить. Выйдя на лестницу, он увидел уборщицу. Она стояла, задумчиво глядя на ярко освещённую дверь, и курила. Борис Второй спустился на первый этаж. В баре, кроме швейцара, никого не было. Борис Второй взял себе бокал пива и сел у стойки. Швейцар стоял у дверей, то и дело поправляя на груди коричневый фартук. Борис Второй оглянулся и увидел Ивана Фёдоровича. Тот стоял у стены и с грустью смотрел в окно. Борис Второй поднялся и пошёл к нему. Иван Фёдорович, не отрывая взгляда от окна, поднялся навстречу. Борис Второй сел на высокий стул. Иван Фёдорович сел напротив. Борис Второй отхлебнул из бокала. Иван Фёдорович поморщился и взял со стола газету. Он бросил на Бориса Второго полный страдания взгляд, взял со стойки стакан и залпом выпил. Борис Второй отставил пустой бокал в сторону и сделал вид, что очень заинтересован рассказом Ивана Фёдоровича. Иван Фёдорович уже некоторое время озирался по сторонам, но Борис Второй продолжал молчать. Наконец Иван Фёдорович сообразил, что Борис Второй нарочно тянет с вопросом. Он вздрогнул, наклонился к Борису Второму и зашептал:

— Скажите, сколько раз вы били мать? Сколько?..

Борис Второй только усмехнулся. Иван Фёдорович вдруг вскочил со стула, подбежал к стойке, сунул швейцару мятую трёхрублёвку и выскочил на улицу. Борис Второй задумчиво поглядел ему вслед. «А говорят, он недавно был в Испании, — подумал он. — Куда же это он тогда подевался?»

Он достал из внутреннего кармана бутылку и сделал большой глоток. Когда он поставил её на стойку, зазвонил телефон. Борис Второй поднял трубку. Это была Таня. Она сказала, что минут через пять-семь зайдёт и всё расскажет. Борис Второй ухмыльнулся. Он подумал, что Таня зайдёт к нему только для того, чтобы опять выпить с ним. Правда, теперь ему не надо будет задавать никаких вопросов, и вряд ли придётся искать и бить какую-нибудь очередную шлюху, чтобы выпить. А может быть, даже пойти на работу, потому что при такой работе он всегда будет на мели. А там, глядишь, подвернётся подходящий заказ, и можно будет открыть собственный ресторан…

У него закружилась голова, и он закрыл глаза. А потом вдруг совершенно неожиданно для себя самого громко, во весь голос, запел:

— Любо, братцы, любо, братцы, жить…

Он пел и не мог остановиться, хотя это и было для него необычно, — в последнее время пел только про себя.

— Любо, братцы, жить, светло в окошке-то…

Поймал себя на том, что повторяет слова, и замолчал. Потом запел про метро, про то, как мама с папой смотрят на него с верхней полки, и вдруг понял, что не в состоянии петь про это, потому что это невозможно — подъезжая к станции, увидеть самого себя, особенно если ты на верхней полке.

— Любо, братцы, любо…

Он, конечно, слышал эту песню раньше, но никогда не мог вспомнить, откуда. Вспомнил, по лицу его потекли слёзы, и он запел ещё громче и отчаянней. Поезд затормозил. Кто-то сильно толкнул его в спину, и тогда он вдруг запел на еврейском — голос у него был басистый и звучный:

— Любо, братцы, жить, светло в окошке, когда солнце светит, когда ветер шумит…

Тут сзади кто-то ещё толкнул его, и поезд поехал дальше. В вагоне становилось всё светлее, и это было так хорошо, что он опять запел, и поезд уносил его куда-то всё дальше и дальше от той двери, через которую он только что вышел. Он пел, пока совсем не выбился из сил, а потом перестал петь и стал думать о том, что в мире полно таких дверей, и что лучше всего будет вообще перестать думать о всяких дверях, и тогда мир сразу станет маленьким, как тот вагон, и они оба, и ещё много других маленьких вагонов, начнут ездить в них друг к другу в гости.

Меч Мухаммада

24 Ноя 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

В соавторстве с нейросетью Порфирьевич (https://porfirevich.ru)

— Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Скажи, о счастливый человек, как ты думаешь, за что Мухаммаду была послана в жизни такая высокая слава? Расскажи нам о ней! А после мы вернёмся к твоим прежним занятиям — продолжим наши славословия Аллаху. Аллах знает, что вы скрываете в своих сердцах, но знает и то, что вы скажете», — пуская воздушные шары, объяснял шейх Джемаль.

Яхья выслушал обращённую к нему речь.

— Но ведь ваши предыдущие рассказы свидетельствуют о том, — возразил он шейху Джемалю, — что люди сами про себя не знают, что они говорят.

— Но ведь из уст Мухаммада не было лжи, — сказал шейх Джемаль.

— Нет, — сказал Яхья, — я не могу этого утверждать.

Шейх Джемаль закатил глаза и не стал спорить с собеседником. Яхья действительно так считал. Но он не мог признаться в этом даже себе.

Шейх Джемаль, общаясь с Яхьей, несколько раз проявлял излишнюю религиозность. Яхья хорошо помнил, что один из священных текстов мусульман был пятикнижием Соломона, и не хотел повторять судьбу пророка. Поэтому Яхья скрывал свои мысли и переубеждал шейха Джемаля — при этом его более искушённый разум тайно ликовал. В конце концов, он выяснил, в чём дело.

Шейх Джемаль привык считать пророка Моше своим предком и гордился этим родством. Так вот, Яхья вычитал в «Книге Судей» и о том, что когда-то сам шейх Джемаль был в услужении у царя Соломона. Эта честь была оказана его прадеду после того, как пророк Муса воскресил его от летаргии. Яхья вспомнил, что именно так повёл себя сын Мусы. Почему-то шейх Джемаль не обратил внимания на эти слова. Но Яхья не забыл о мести. Для начала Яхья решил найти сообщников Мусы, чтобы они отомстили за своего господина. Но, сколько он ни расспрашивал людей, ему никто не смог помочь. Тогда Яхья собрал целое войско колдунов и магов. Вооружённые железными шестами с железным кольцом на конце, эти люди отправились искать того, кто был причиной их несчастий. Они нашли его. Но радости их не было предела. Перед ними стоял человек, получивший благословение пророка Мухаммада. Но не это было самым поразительным. Оказалось, что сын Мусы уже триста лет как мёртв. И всё из-за того, что когда-то выполнил чей-то злой приказ…

Как Яхья узнал всё это, остаётся тайной, но результат стоил затраченных усилий. Но ещё больше радости ему доставила одна мысль: наконец-то он отомстил за смерть Мусы. Больше всего на свете Яхья ненавидел убийц. Его желание исполнилось. На этом злая воля шейха Джемаля была завершена.

Другой рассказ, записанный в Бухаре, ещё сильнее по своей драматичности и абсурдности. Он повествует о пророке Мухаммаде. Это было в девятом веке. Его духовный учитель — основатель ислама, Умар ибн Ханбал — умирал. Но перед тем как умереть, он сделал признание: «…Я точно знаю, что со мной случится. Я умру, и случится это скоро. Я знаю, когда это случится». Пророк был огорчён таким прогнозом. Но потом его посетила другая мысль, и он попросил объяснить, что Умар имел в виду. Это был старый жесточайший гонитель, который превратил землю в пустыню. Но когда он понял, что наконец нашёл рай для всех, то велел назвать это место «христовым Иерусалимом» — в честь того города, в котором его предали. «Ведь мой-то Иерусалим тут, рядом». Ещё пророк сказал, что после смерти его воля будет исполнена, а в день Страшного Суда его земная жизнь будет исполнена с огромной силой.

Умар ибн Ханбал умер, а через некоторое время, во время его предсмертной агонии, стал складываться один из самых удивительных исторических рассказов — о пророке Мухаммаде и его мече. Этот сюжет впервые был так развернут и точно передан на земле. Наверное, тогда ангелы читали эту сказку друг другу и уносили с собой частичку слова «человеческий». Я не знаю, знал ли об этом пророк, и мне неизвестно, когда именно он сочинил этот рассказ. Скорее всего, этого не знал никто. В нём, в общем-то, было немного «человеческого». Пророк превратился в посланника Аллаха, а то, что он продал себя в рабство, было выдумкой.

Этот рассказ увидел свет только после смерти самого Мухаммада. Дело в том, что его текст никогда не покидал пределов его имущества. Пророк завещал, чтобы его меч всегда был у него под рукой. «Очень странные вещи творятся в мире», — подумал я. Оказалось, о Пророке совсем скоро забудут. Ещё ни один закон ислама не был отменён — а его меч пропал из-за отсутствия охраны. Или, может быть, его выкупили, а потом забыли про него. Или, может быть, в этот самый момент его перекупил один старый ювелир, который в жизни никогда не держал в руках ничего сложнее кусочка металла. Он был богатым человеком, но его обуревала жажда наживы. За меч из чёрного железа он требовал много. И вот один из его покупателей отказался заплатить назначенную цену. Видимо, сделка была незаконной. На это ему дали простой и ясный ответ: меч есть у него, а у него есть меч, и они должны быть вместе. Покупатель возразил, что это не так. Тогда его вежливо попросили прекратить пререкаться. Дело было настолько серьёзным, что после того, как покупатель отбыл на встречу с хозяином меча, в его комнате было произведено «ритуальное рандеву». И он объяснил, что его дело следует передать в компетентные органы. В чём оно заключалось, я не знаю — но после этого он бесследно исчез. А старик, разумеется, рассказал о случившемся своим гостям. Было решено, что меч по какой-то причине оказался у них. Так ли это, я не знаю. Скорее всего, он просто сбежал из своей тюрьмы, когда понял, какая роль отведена ему судьбой. Каким образом это случилось, тоже сказать не могу. Старик говорил, что меч вовсе не меч. Больше того, он был абсолютно уверен, что его надули. И я склонен ему верить — слишком уж умелой выглядела эта подделка. Старик, видимо, был счастлив. Вот и всё, что я знаю о мече. А сейчас я покидаю ваше общество — и чтобы мне не мешали пить вино. И чтобы в следующий раз я больше вас не беспокоил.

Корпус

05 Окт 2021 Нет комментариев

автор: Элиас Отисрубрика: Проза Tags: Элиас Отис

Я впервые вошёл сюда юным студентом, спешащим на свою первую пару, или иногородним туристом, ищущим стойку регистрации, — это было так давно и имеет сейчас так мало значения, что никто даже не помнит, был ли этот Корпус университетским или гостиничным, а комнаты в нём давно потеряли свой первозданный вид. Корпус жил привычной утренней жизнью, он был полон народа, спешащего, как и я, по своим делам или, напротив, неторопливо прогуливающегося безо всякой цели.

Я не дошёл и до середины фойе, когда увидел, как одна из подобных друг другу дверей очередной раз открывается (они открывались и закрывались беспрестанно, впуская и выпуская таких же студентов, преподавателей, туристов и персонал), и из неё вышел человек, своим видом полностью диссонирующий с остальным окружением. Он был примерно моего роста (а значит — невысок), его старая, но, очевидно, ещё прочная, хотя местами и изодранная одежда была покрыта пылью, гарью, грязью и ещё бог знает чем и напоминала одежду человека, годами выживавшего в диких джунглях. Его давно не бритое лицо скрывал прибор, похожий на прибор ночного видения или очки виртуальной реальности, а в руках было нечто напоминающее оружие незнакомого мне вида. Весь его облик выражал нечеловеческую усталость, но шаги были уверенны, и в них странным образом сквозило чувство хорошо выполненного долга.

Путь незнакомца пересекался с моим где-то в центре зала. Он небрежно, одной рукой, стянул с лица прибор, я увидел морщины и шрамы, рассекающие его лоб и щёки. Пот смазал копоть и грязь с его лица, прочертив через него новую широкую полосу. Вряд ли он был намного старше меня, но казалось, что он прожил уже множество жизней, в которых было мало радости и много борьбы. Почти не поворачивая головы в мою сторону и не замедляя шага, он устало протянул мне прибор и оружие, как будто был рад избавиться от них при первой возможности, и, как мне показалось, буркнул что-то вроде: «Возьми, пригодится». Я оторопело взял нежданный подарок и остался стоять в недоумении, а он продолжил свой путь к выходу, распахнул застеклённую входную дверь и вышел вон. Кажется, его появление не произвело ни на кого такого впечатления, как на меня, хотя и не было похоже, что он существовал только в моём воображении.

Немного придя в себя, я, куда менее уверенно, чем раньше, и косясь на странные предметы в своих руках, двинулся дальше. Где-то вдалеке раздались первые крики — меня не покидает ощущение, что они были слышны из-за той двери, откуда вышел незнакомец, но я не могу быть в этом уверен, поскольку пару мгновений спустя они были слышны уже со всех сторон. Началась паника, и среди толкотни и давки мелькали какие-то тени, непохожие на человеческие.

Потом во всём Корпусе выключился свет, кроме редких источников автономного освещения, и моя жизнь превратилась в ад.

*

Я забивался в каждую щель, судорожно сжимая оружие и прибор. Крики, визги и стоны не прекращались бесконечно, смешиваясь с ещё более пугающими звуками — биением перепончатых крыльев, топотом огромных хитиновых ног, скрипом челюстей, хрустом ломающихся костей, треском разрываемой плоти, хлюпаньем и бульканьем. Вжимаясь в стену и тяжело дыша от страха, я в сотый раз впервые натягивал маску прибора и понимал, что способен не только видеть, но и отличать тварей от людей — даже когда твари прикидывались людьми, а люди, заражённые тварями, сами перерождались в тварей. Я в тысячный раз впервые брал прицел и видел зеленоватый луч, разрывающий хитин и выплёскивающий из него слизистое содержимое. Я в миллионный раз впервые встречался с теми, кто, избежав первой, самой страшной волны истребления, тоже учился забиваться в щели, вжиматься в стены и выживать.

Иногда я погибал. Они впрыскивали в меня свой яд, раздирали мандибулами, царапали когтями, а самое невыносимое (хвала всем богам, мыслимым и немыслимым — это случалось редко) — откладывали в меня свои яйца, пока я не становился таким же, как они, или не превращался в ещё живой источник белка для их потомства. Но чаще подарки незнакомца спасали меня, и я снова и снова выживал, чтобы истреблять тех, кто убивал меня прежде, и того, во что меня превращали их сородичи.

К счастью, моё оружие было не единственным средством против них, хотя и самым эффективным. Мои выжившие собратья пускали в ход легковоспламеняющиеся аэрозоли, кухонные ножи, огнетушители, стулья, которые в умелых руках (а иные, как правило, становились пищей для тварей ещё в первые часы вторжения) могли творить чудеса. Нас осталось мало, но те, кому удалось пережить первую бойню, цеплялись за жизнь всем, чем могли, и процент смертей среди нас упал в разы. Тем не менее, нас становилось всё меньше, а их — всё больше.

Иногда нам удавалось добраться до входных дверей и, вскрыв изнутри стягивающие их пластиковые хомуты, навешанные полицией, вырваться из Корпуса. Случалось, что в эти моменты нас окружали армейские блокпосты, и мы гибли под пулями испуганных солдат, принимавших нас за вырвавшихся тварей. Иногда их опасения были оправданными: кто-то из нас начинал трансформироваться в нечто с членистыми ногами или щупальцами и атаковать своих бывших товарищей. К счастью, благодаря прибору, это случалось редко, и тогда под огнём с блокпостов умирали обычные люди. Но бывало, что нам, привыкшим выживать в Корпусе, удавалось прорваться и здесь. Мы не убивали себе подобных: видя, что мы так близко, они, молодые солдатики-срочники, сами в панике убегали, бросая оружие, и мы, как правило, решали не портить жизнь городу, а возвращаться на знакомые нам рубежи и продолжать свой бой, используя трофейный арсенал.

Но иногда мы входили в город вслед за бежавшими дезертирами. Чаще всего жители ничего не знали о происходящем за ограждениями, списывая всё то на учения, то на секретные эксперименты правительства, то на прибытие инопланетян с дипломатической миссией. Реже — кто-то из тварей просачивался вместе с нами или за нами вслед, а может, проникал сюда как разведчик ещё до нас, и мы, никому не известные герои, спасали своих соотечественников, пока бездействовали военные. А однажды весь город оказался полон тварями, и мы красиво приняли смерть, все вместе.

Бывало и так, что блокпосты давно покинуты, ограждения — разобраны, а город уже живёт своей обычной жизнью. Тогда мы устало прогуливались по улицам, ловя на себе озабоченные взгляды горожан, не понимающих, кто мы, откуда и почему так выглядим, — ведь события того утра давно стёрлись из их воспоминаний — или из памяти их потомков, никто из нас уже не мог сказать наверняка, как давно всё началось. Ведь мы помним ещё более шокирующие моменты — когда, выходя из Корпуса, мы понимали, что никто и никогда не слышал разносившихся оттуда на несколько кварталов криков, не видел внезапно погасшего света, не знал о стягивающихся к нему войсках…

*

Я не помню, когда и как я впервые остался один. Такое уже случалось, но раз за разом обнаруживалось, что остался кто-то ещё из выживших, кто прятался лучше, чем другие. Но в конце концов я понял, что людей здесь больше нет. В какой-то степени мне стало даже проще — не приходилось ни рассчитывать на чью-то помощь, ни нести за кого-то ответственность, да и твари, похоже, уже ощутили себя здесь полновластными хозяевами и прекратили целенаправленную охоту, так что теперь я сталкивался с ними или случайно, или тогда, когда сам охотился на них (нет, я не решался пробовать их на вкус: в Корпусе хватало запасов консервов). У моего оружия и прибора странным образом не заканчивался заряд — возможно, они подзаряжались автоматически от окружающей среды. Через некоторое время я стал замечать, что тварей становится всё меньше: возможно, они гибли от голода или просто возвращались туда, откуда пришли, понимая, что им здесь больше нечего (и некого) ловить. Я помогал им в этом, истребляя везде, где вижу, и уже почти не скрываясь, но, казалось, они этого не замечают, или им просто не было до меня дела. Прошло ещё немного времени — и я остался единственным живым существом на весь Корпус. Думаю, последнюю оставшуюся тут тварь пристрелил я сам…

С чувством выполненного долга я спустился на первый этаж. Открыв дверь в фойе, ранее более прочих помещений заваленное высохшими человеческими костями, я без удивления отметил, что теперь здесь снова чисто, и идёт обычная человеческая жизнь. Суетятся люди, открываются и закрываются двери — всё как до вторжения. От усталости у меня подкашивались ноги, но я не счёл возможным показать и малую часть своих переживаний всем этим студентам, туристам или кто они там и уверенно направился к выходу, на ходу стягивая с лица запотевшую маску прибора, столько раз спасавшего мне жизнь, и почти не чувствуя в своей руке тяжести неведомого оружия. Никто не обращал на меня внимания, как и те горожане, которых я и мои товарищи столько раз защищали от тварей. Поравнявшись с каким-то студентиком, озадаченно разглядывающим моё лицо, я, не удостоив его и взгляда, сунул ему в руки оружие и прибор, буркнув: «Возьми, пригодится», — и, не оборачиваясь, пошёл дальше.

Я привычно срезал изнутри стягивающие дверь хомуты, навешанные полицией, и вышел на территорию Корпуса. Вскоре раздались первые крики. Я, не останавливаясь, оглянулся через плечо и увидел, как во всём здании погас свет…

*

Ограждения давно разобраны, на единственном оставшемся блокпосту, скучая, несёт дежурство девушка в полицейской форме. Я присаживаюсь рядом с ней и прошу закурить. Она делится сигаретой, некоторое время мы молча смотрим в сторону безмолвной громады Корпуса с давно погасшими окнами.

— В Багдаде всё спокойно? — наконец, спрашиваю я.

— Как обычно, — отвечает она.

Мы снова молча курим. Мимо проползает жук размером с кошку, и она, робко глядя на меня, неуверенно касается кобуры.

— Не, эти безобидные, — успокаиваю я её и беру жука на руки.

Она осторожно трогает его блестящий панцирь.

— Знаешь, на каком расстоянии отсюда видели самую далеко забравшуюся тварь? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Километрах в двух отсюда, у зоопарка, — отвечаю я. — Я сам её прибил.

Она с удивлением поджимает губы.

— Когда это было? — спрашивает она.

— Недели через две, — отвечаю я.

— С того момента, как всё началось?

— Нет.

«Нет, вот с этого момента», — мысленно добавляю я. Но я не хочу ей ничего объяснять. Вместо этого я смотрю, как медленно округляются её глаза, когда она понимает всё сама.

Чайка Альва

30 Авг 2021 Нет комментариев

автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда

Две чайки летели к морю.
Они приземлялись над
волнами, ныряли в воду
с головой и выныривали
обратно к небесам
обратно к небесам.

Две чайки белые летели
к морю, парили и кружились
над волнами и выныривали
обратно.

Две птицы были, так свободны
от жизни мирской. Не видели
преград к «жизни свободной».
У них есть крылья, чтобы
в любое время улететь от тюрьмы.
И от принципов людских от забот,
от хлопот.

Две чайки летели к морю.
Они приземлялись над
волнами, ныряли в воду
с головой и выныривали
обратно к небесам
обратно к небесам

Стих посвящённый двум чайкам

30.08.2018

Глава 1

Жила на свете чайка по имени Альва. Которая мечтала обернутся девушкой. Она думала

Вот бы Бог подарил человеческий облик, но крылья оставил.

Друзей она не имела, так как решила быть всегда одной. Ей одиночество нраивилась больше всего на свете.

Альва облетела весь земной шар.

Глава 2

Когда- то чайка Альва была девушкой со светлыми волосами и голубыми глазами. Пока не выпила зелья, что приготовила одна злая и завистливая старуха. Под маской доброты она приветливо пригласила к себе в гости.

И Альва стала чайкой на всю жизнь. Эта старая женщина так каварно звала к себе. И девушка согласилась. И та дала ей яду, что лишила возможность даже говорить.

Она летала и думала:

кто мне поможет?

Глава 3

Альва облетела весь Земной шар. Она искала кто сможет снять колдовские чары. Которые превратили в чайку. По вине одной коварной старухе. Которая так лицемерно выдавала за добрую женщину.

Птица тоскавала и думала:

«Больше никогда не загворю с людими и не смогу иметь человеческий облик. Буду чайкой на веке».

Глава 4

Чайка Альва летала и искала того кто сможет снять заклятия. Ну не могла ни с кем даже заговорить. Хоть она была человеком . Ну злая Ведьма сделала такое крепкое зелья что лишила даже возможности заговорить. Ей ничего не помагал. Птица облетела волшебников и магов. Ничего не помогала.

Она думала:

«Вот бы попался человек, который помог вернуть человеческий облик и возможность заговорить».

Злая ведьма, которая приготовила то самое зелье говорила:

«Так ей и надо».

Глава 5

Альва была дружелюбной птицей, Чайка нашла общий язык со многими своими сородичами. Ну одиночества любила больше всего на свете. Ведь же в душе она являлась человеком. Бывало захотелось с кем-то заговорить, но она не могла. Так как являлась чайкой.

Ведьма лишила дарам быть человеком напоив зельем.

Где когда-то девушка в небольшом городке местные жители её любили. Ну старухе это не нравилось и умела скрывать свою суть. Она всегда это скрывала под маской доброты. Когда-то эта ведьма приехала из соседнего города. И она увидела Альву старуха позавидовала и решила завладеть её красотой. И старухе эта удалось.

Глава 6

Чайка Альва всю жизнь искала кто сможет снять эта проклятие. И как-то встретила мужчину чайку и звали его Артемис. В жизни он был птицей. Ну ему всю жизнь снился человеческий облик. Когда-то он имел людское тело. Он как-то выпил яду и стал и обернулся чайкой. Когда он встретил Альву. Был счастлив от того что встретил похожего судьбой душу.

Альва просто летела и в полёте встретила мужчину. Он просто куда-то летел и ему она пригляделась и просто рассказала ему:

«Да я чайка, когда-то-то была девушкой и жила в одном городке. И одна старуха дала зелье и обернулась чайкой на всю жизнь».

Артемис ответил:

«а я выпил яду и стал чайкой».

Артемис продолжил:

Когда выпил яду мне не страшно было обернутся чайкой. К тому же я человек в облике птицы».

Альва ответила:

«Знаешь тоже ничего уже не боюсь после этого. Летаю много бывала в самых живописных местах».

Мужчина сказал:

«Знаешь когда сплю оборачиваюсь человеком с большими белыми крыльями и длинными волосами».

Девушка промолвила:

«И я тоже вижу похожие сны. Сбрасываю своё прежние тело и становлюсь человеком. Летаю в высших мирах».

Глава 7

Артемис и Альва действительно были людьми в облике птиц. Единственное где они могли побывать в человеческом образе это ночью он мужчиной, а она девушкой. Артемис понимал её, а Альва его они были едины. Когда темнело они засыпали вместе. Выкидывали свои человеческие облики.

Артемис ведел Альву с длинными светлыми волосами с голубыми глпзами и с большими белыми крыльями. Она взглянула на него он был с длинными светло-русыми волосами и с длинными белыми крыльями.

Вместе летали по небу.

Артемис произнёс нежным голосом:

» Знаешь Альва я люблю тебя».

И поцеловал крепко девушку в губы.

И она ответила:

Ты знаешь, а мы едины. У нас схожая история. Выпили яду и стали чайками, а ночью когда спим становимся людьми».

Глава 8

Артемис снова поцеловал Альву в губы. И они опять унеслись в бессконечное пространства наслождений и удовольствий. Забывая обо всём, что было на Земле. Вместе попали на другую планету, где обитали различные и разноцветные и светщийся лемуры, которые прыгали по деревьям. Просто скинули свои тела чаек и стали людьми.

Артемис снова произнёс:

» Альва и всё таки я люблю тебя»

Девушка ответила:

«Я тоже тебя мои чувства к тебе взаимны».

Он аккуратно погладил её по щеке, а девушка взаимно по его. По ним прыгали различные лемуры. Ори вместе кружились летали, танцевали и пели друг с другом до рассвета пока не настала утро. И не обернулись чайками.

Глава 9

На утро Артемис говорил Альве:

«Так хорошо сегодня спали. Обернулись людьми и кружились в танце с тобой».

Она ответила:

«Вот бы на вечно обрести человеческий облик. И снять, то проклятие, что приготовила одна старуха».

Альва часто тосковала, что она не может на совсем стать человеком. Это только ночью, а днём она чайка.

На что мужчина произнёс:

Любимая — ты знаешь, а это очень хорошо. Днём мы птицы, а ночью оборачиваемся в людей. Это намного лучше чем просто люди.

Девушка его слушала, а затем сказала:

«Артемис я тебя люблю. Ну мне хочется часто снять, то проклятие, что приготовила та женщина».

Юноша произнёс:

«Альва забудь это навеки. Мы не сможем это сделать мы обречены на, то чтобы ночью быть людьми, а днём птицами».

Глава 10

Артемис вместе с Альвой сидели на песке у моря. Они вместе думали чем же заняться. Они были всегда вместе с того момента, когда познакомились. Он увидел её и решил познакомится. Её это устроила. У них была похожая судьба.

Артемис произнёс:

«Альва давай сегодня целый день полетаем над морем».

На что она ответила:

«Хорошо согласна. Мне нравится с тобой зависать над воздухом в небе и кружится над волнами».

Они вдвоём отправились кружится и парить. Пролетали над морем. Артемис очень очень сильно любил Альву, а она его. Он нежно кружился над её головой и говорил:

«Ты мне очень нравишься. Мне хочется всю жизнь над воздухом спать и проводить время. Мы очень сильно понимаем друг друга. «Ты часть моей души, а я твоей».

На что Альва ответила:

«И мне тоже всю жизнь хочется с тобой. Проводить полёты. Особенно во сне , где мы становимся людьми и сбрасываем облики».

Артемис проговорил:

«И мне тоже Альва. Днём парить, когда мы птицы, а ночью, когда мы люди».

Глава 11

В полёте Артемис обгонял Альву и кружился над ней, то наоборот девушка мужчину. Две чайки парили и кружились над холмами, горами, полями, лесами, озёрами и реками, то пролетали над морем.

Артемис спросил:

«Альва, как тебе нравится, что весь день посвятили полётам?»

Она ответила:

«Да, но мне всегда с тобой хорошо. Со временем стала понимать, как здорово, что ночью человек, а днём птица. Это намного интереснее чем просто быть людьми».

Мужчина добавил:

«Альва наконец-то ты поняла наше настоящее благословение».

Девушка добавила летя над морем:

«Согласна с тобой это интереснее намного».

Артемис ответил:

«Сегодня ночью скинем наши тела. И переродимся в человеческий облик. Обязательно посетим высший мир: планеты, звёзды и галактики».

Глава 12

Ночью пока Артемис и Альва снова спали. Они скинули свои тела и обернулись в человеческий облик. Она была на этот раз с длинными тёмными и он тоже волосами и белыми крыльями. Они попали на планету, где прыгали енотообразные существа.

Артемис спросил:

«Альва тебе здесь нравится на этой планете?»

На что девушка ответила:

«Да! Здесь так много различных енотов. Они тут так смешно перебираются с ветки на ветку».

Мужчина взял свою возлюбленную за руку. И стал целовать глубоко в губы. Поцелуй был настолько глубоким и проникновенный. Альва чуть-чуть в обморок не упала.

Она сказала:

«Как мне нравится находится в других измерениях».

На что мужчина добавил:

«Альва ты не представляешь как здесь прекраснона этой планете. Мне совершенно не хочется становится чайкой, а быть человеком в это превосходное мгновение».

Она ответила:

«Артемис понимаю тебя и мне тоже нравится. Теперь принимаю наше благословение днём быть птицей, а ночью человеком»

Когда-то она просто выпила яду и стала чайкой навсегда и искала кто может снять заклятие. Артемис помог он просто дал ей жидкость с которой хотя бы на ночь можно превращаться в человека.

Так они до ночи парили на такой планеты. Ночь была длинной. До рассвета. Когда солнце взошло они снова стали чайками.

Глава 13

На рассвете Артемис и Альва проснулись и стали чайками. Мужчина сказал:

«Альва мы посетили такую красивую планету с енотами и эти животные скакали везде. Я прямо кайфанул»

«Артемис я получила тоже такой кайф».

Они всегда были вместе. Так как лучше понимали друг друга. Вместе были птицами, вместе превращались в человека и вместе путешествовали в разные миры. Они были единым целым и не могли без друга провести и дня.

Новая Ересь. Глава 1, Часть 1. Клуб Анус

13 Июл 2021 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

@_@

Достав из кармашка биопластовой куртки капсулу расширения, Молли провела выдвижным, как губная помада стержнем по языку. Послышалось характерное «пшшшш».

Эльза палила через фильтры закат, паря очередной сиг.

Почти мгновенно нелегальный пшик изменил восприятие — гифы снова откликались мыслям в дополненной реальности. Резкость разработанных на заказ фильтров выкрутилась на максимум. Но Молли знала – можно и больше, снизив настройки резкости – тогда тусклая эстетика декадент-молд начнёт выцветать – фильтр треснет по швам и реальность заплесневеет. Как выдержанное веками, вино.

Обжигающе-ледяным треском волн нойзбибоп тёк в её раковину через жемчужную каплю наушника.

Холодный ритм ударных погружал в транс, саксофон захлёбывался инверсией, сексуально призывая к разврату. Разврата требовала скорее душа, нежели тело. Хотелось взглянуть на разврат, стать участником шоу, подсмотреть за чужой вечеринкой.

Опыт мог оказаться весьма сомнительным, но притягательно льнул – не клюнуть просто нельзя.

-А как тебе такой акшон, Эльза? – при повороте в её сплошных стёклах хлёстко стрельнуло солнце. Эльза что-то свайпала в гифах, от активных движений глаз острые скулы ходили ходуном.– Помнишь Лосося? Он только что скинул вип-приглашение в ТЕЛО. На две персоны.

— Вип? Ничего себе! – Эльза опустила гифы, удостоверившись, что Молли не шутит. – А куда? В Ногу?

Никаких планов на вечер у подруг не было.

Как обычно, в пятницу они встретились на Ленине после пар. Всю дорогу Эльза уламывала Молли сходить на премьеру ЭSменов, но Молли не особо рвалась в кино – крипта спешно кончалась. Прогулявшись вдоль набережной и перекусив в ближайшем бистро, они вернулись на площадь, забравшись прямо на парапет монумента, с видом на Неву. Зависая в эфире и паля сквозь фильтры, подруги откровенно скучали, пока Молли не получила приглашение.

— Нет, не в Ногу.

— Это значит что в?.. – первоначальный восторг Эльзы сменился сомнением.

— Да, Эльза, именно туда. – не дав ей закончить, подтвердила Молли

— Ну вот не зря говорят – не ищи на задницу приключений!

— Видишь, это тебе не премьера ЭSменов — это гораздо круче.

— А Лосось — это же — очкомаг?

— Сфинктерный.

— Да ну один хер – всё равно через жопу! А с какого перепугу такое приглашение?

— Он теперь там работает. Прикинь. Сама только сейчас узнала, мы сто лет не виделись. Наверно привлекают новых клиентов через сотрудников, ты же знаешь, ТЕЛО такое практикует.

— Да, как это водится? Первая доза – бесплатно. А потом – плати.

— А что, разве плохо? Думаю, раз такой шанс выпал – непременно стоит воспользоваться. Неужели ты никогда не хотела попасть в Анус?

— Конечно хотела. А кто не хочет? Это же самый дорогой и элитный клуб Ленинбурга, чёрт побери! Ты хоть знаешь, какой туда вхож контингент?

— Да разный, на самом деле. Думаешь, там один бомонд зависает? У кого много крипты – те и ходят.

— Тяжело судить о закрытом клубе. В эфире ничего толком не нароешь, одни пишут, что там дерьмо жрут, другие напротив – что Анус мол – очень приличное заведение. И кому верить?

— Там был кто-то из твоих знакомых?

— Не знаю, даже если и были, то молчат как партизаны. А приватные трансляции, сама знаешь – мне не по карману.

— Вот и среди моих знакомых – аналогично. То ли стесняются рассказывать, то ли не принято. В некоторых клубах ТЕЛА политика конфиденциальности очень неоднозначная. Я уверена, что Лосось там бывал, и не раз, только никогда не рассказывал, по крайней мере, при мне. – увидев, что Эльза требует пояснений, Молли добавила, — мы с ним тет-а-тет не общались, только в компании, я ведь туда больше ради Ромэо ходила, и мы в основном бухали – мешали кофе с изабеллой, а потом псисигами до глюк укуривались.

— Значит, пока сам не попадёшь – не узнаешь. – констатировала Эльза.

— Ну так что тут думать – поехали! – Молли обуяло предвкушающее волнение.

— Вот бы познакомиться с калогардистами… — Эльза мечтательно причмокнула. – давно подписана на парочку из них в тетраграме и вид-токе. Тоже из Ленинбурга.

— Вот почему тебе всякое дерьмо нравится?

— Это не дерьмо! — обиделась Эльза, тут же себя поправив – Вернее, дерьмо то конечно, но они с его помощью шедевры создают! Это так эпатажно…

— Ага, а-ля – коричневый круг. Мерзость.

— Ничего ты не понимаешь. Коричневый круг – это радикальное выражение идеи тоталитаризма. Да и вообще, знаешь, сколько в калогардизме ответвлений? И сколько оттенков! Не все же -традиционники, многие экспериментируют с цветом.

— Да мне то что! Не моё это. Я больше склоняюсь к классической живописи, с использованием обыкновенных красок.

— Гарантирую, что ты изменишь своё мнение, как только попадёшь в галереи Артануса.

— Это мы ещё посмотрим. Кстати, — сменив тему, Молли, опустила гифы как заговорщик, — Может почешем как следует языком? В такое место ехать и не заправившись – это же просто кощунство!

— Ты у меня это прям с языка сорвала. – Эльза приободрилась. – Угощаешь?

— Ну а что с тобой делать? Не буду же я там одна с размазанным фейсом ходить.

Покопавшись в поясной сумке-пластинке, Молли извлекла старенький когитор. Специально заточенный для сделок – начинённый запрещённым софтом и нелегальной криптой. В случае опасности от такого можно было бы избавиться без сожаления, например утопив в Неве, или просто раздавив ногой – это куда быстрее, чем под шумок сносить софт.

Около года назад, дождливым ноябрьским вечером товарищи из группы позвали Молли на поэтический квартирник. В старой коммуналке с потрескавшейся лепниной, болотными выцветшими обоями, похожими на гобелены и финской печью в углу пахло сыростью, дешёвым алкоголем и дурманящим едким дымом. В таких домах только и ждёшь, что вот-вот появится полтергейст.

Рассевшись на протёртом паркете, зрители передавали друг другу вино и смолили псисиги. Сидящий рядом, парень предложил ей затянуться. Надышавшись нелегального смога, смысл читаемого низким, хрипловатым голосом, верлибра, что отскакивал гулким эхом от стен, стал для Молли подобен откровению. Поэзия панковского вида, девушки с болотным, в тон обоев, каре, была резка как понос и дерзкая, подобно революции Че Гевары. Душные аккорды отражали политическую ситуацию и дух времени, преисполненный памяти о Море и кровожадном голоде человечества. Стагнация этих отцветающих чувств резала по живому не хуже кусунгобу для харакири.

Когда выступление закончилось, участники и те зрители что не разбрелись по домам, устроили вечеринку, врубив олдскульный постпанк. Здесь остались сплошь студенты, которые искали любую возможность как следует оторваться.

К Молли подошла дерзкая худощавая девица в широкой клетчатой рубахе и застиранных, потёртых джинсах, протягивая стаканчик с вином. Ей не хватало только гитары и высоких военных берцев, хотя как оказалось вскоре – берцы у неё были, как и потрёпанная акустика. Молли тут же отметила, что её норовисто выступающая вперёд, верхняя челюсть выглядит сексуально, делая губы за счёт плавно скошенного вниз подбородка с упрямой ямочкой, чувственно приоткрытыми. Огромные, выпученные как при базедовой болезни, глаза девушки мерцали влажной русалочьей поволокой в прокуренном мареве коммуналки. В её облике проступало что-то кобылье, придающее гонора, но кобылкой она была красивой, и как бы сказал Ромэо – породистой.

Молли приняла стакан, девушка присела рядом, поинтересовавшись, понравилось ли ей выступление. Узкий, итальянский нос с широкими сексапильными ноздрями игриво вздёргивал кончиком, когда она говорила.

Их беседа перескакивала с темы на тему словно блоха – так легко и плавно им было общаться. Эльзу вдохновляли кустарные расширения, и они тут же условились, что при первой же возможности почешут языком вместе. И так, с её лёгкой руки Молли пристрастилась к ваттам. Из-за чего и пришлось принять такие меры безопасности.

Корпораты позаботились, чтобы на один регистрационный номер девайса не выдавалось более одного пшика в сутки, и любителям глубоких ощущений в виртушке приходилось прибегать к нелицензионным расширениям. А их можно достать лишь в двух местах – через портал Харибда, и на чёрном рынке.

Древнейшая, и казалось, неуничтожимая как гидра сеть нелегальных автопродаж, Харибда не ограничивает клиентов ни в выборе ни в количестве пшиков за сутки – тарься хоть оптом на свой страх и риск, и не только расширениями – Харибда давно запустила свои цепкие щупальца в почти весь мировой накотрафик, предоставляя помимо этого ещё и целый спектр нелегальных услуг. Но и минусов у Харибды хватает – для того, чтобы войти в портал, требуется спецсофт, который можно приобрести и установить лишь у мехера, если конечно ты сам – не мехер. А так же запастись внутренней валютой — криптограмами – другую крипту Харибда не принимает. Но и это ещё не всё – никто не гарантирует, что тебе попадётся добросовестный продавец — на Харибде полно кидал. А ещё – чёртовы мины. И снимать её вовсе не хочется – патрульные часто берут сапёров с поличным, это намного хуже, чем снятие твоей мины каким-нибудь удачливым халявщиком.

Поэтому подруги предпочитали тариться с руки, вернее, из-под подкладки.

— Будешь звонить Разводному? – догадалась Эльза, наблюдая, как тонкий пальчик Молли, опоясанный кольцом с совокупляющимися фигурами, открывает в меню список контактов.

— Блин, Эльза, ну а кому же ещё?

Слушая протяжные гудки, Молли отключила музыку и покинула парапет, свернув за угол застывшего в бронзе, Ленина. Неиссякаемый поток людей, двигающихся сквозь площадь в ярком люминоформе, перешёл в фоновый режим. Пятнами ржавых экзем деревья уже тронул распад. В мёртвых фонтанах кружились мёртвые листья. Огромные плазменные билборды транслировали повторяющуюся рекламу.

Отойдя подальше от толпы, Молли тихо переговаривалась с когитором, похрустывая листвой под подошвами мартинсов из биопласта, пока Эльза парила очередной стимстик. Закатные всполохи погибали в клубах змеящегося вверх дыма из её широкого винного рта. В стремительно надвигающемся вечере витал запах мягкой октябрьской сырости.

— Ну всё, я договорилась, — радостно сообщила Молли, показавшись из-за угла. – Разводник сегодня под Литейным. Нам повезло.

— А во сколько тусе начинается? – Эльза заметно вошла в азарт в ожидании вечеринки, и что более всего – вечеринки вод ваттами.

— Лосось писал, что раньше 11-ти туда лучше не соваться, так как всё самое интересное обычно начинается к полуночи.

— А про дресс код там ничего не сказано?

— Нет. И в «КУЛЬТТЕЛЕ» о закрытых клубах не пишут. Скорее всего там тоже есть своя мода, так что нам в любом случае стоит принарядиться — не поедем же мы тусить в институтских шмотках!

— Может, уточнишь у Лосося?

— Зачем? Кажется, ТЕЛО не ограничивает дресс-кодом, если ты конечно не бомж. Разве ты не понимаешь, что все эти клубные культуры – сплошной маркетинг, которые поддерживают сами же завсегдатаи?

— Ага, а как же декадентпанк?

— Эльза, моя бабуля в своё время в Лёгких тусила, а мать вообще с местным бомондом сотрудничает. У меня это на роду написано.

— Может, тогда одолжишь мне на вечер что-нибудь из своих прикидов? – Эльза хитро вскинула на Молли свой умоляющий взгляд нефритовых глаз.

— Скажи спасибо, что у нас размеры похожи, — заметила Молли с иронией. Отказ прозвучал бы грубо и не по дружески, но Молли и сама хотела принарядить Эльзу, переодеть как куклу. Эльза не любит изысканный шмот, но благодаря знакомству с Молли, уже научилась одеваться со вкусом, даже отрывая на барахолках винтажные вещи именитых брендов. Вот только вид у них был потасканным, как лицо помятой жизнью элитной шлюхи. Молли же видела Эльзу исключительно в топовых, дорогих нарядах. Даже подумывала, — не подарить ли ей пару своих? Но Эльза может воспринять это как снисходительность.

— Я тебе просто обожаю! – Эльза бросилась обнимать подругу.

Пока Молли вызывала электрокар, фиолетово-пурпурные краски тускнели на глазах, будто бы мир выцветал. Со стороны Невы стремительно надвигались тучи и в воздухе запахло близким дождём.

@_@

Ещё не успело стемнеть, как такси домчало их в Петергоф.

Электрокар остановился около небольшого парка, перед кованой решёткой забора. Сквозь железные прутья пробивался укрытый ивами, пруд и фасад усадьбы в окружении сада. Звеня ключами, Молли приблизилась к воротам, и отворив, толкнула тяжёлую калитку, любезно пропуская Эльзу вперёд.

— Ну ничего себе особняк! Ты правда тут живёшь?

Они шли мимо пруда с плавающей в нём пожухлой листвой, от стоячей воды тянуло гнильцой и резкой сырой прохладой, забирающейся под одежду. Посреди пруда подобно святилищу возвышалась узкая мраморная беседка с колоннами. Основание колонн и ярусные ступени густо покрывал зелёный налёт ила.

— Мы же с тобой тут в августе были, ты что, забыла?

— Это что ли после того, как я в гипере пососала грибок ромэо?

— Вот, наконец-то припоминаешь.

— Откуда я могла знать, что грибок такой ядрёный?

— А что, по нему разве не видно?

Под их подошвами зашуршала листва, особняк со всех сторон окружали приземистые яблони, под тяжестью плодов их ветви клонились к земле, сладковатый запах гнили исходил от уже опавших плодов.

— Фу, — Эльза содрогнулась, — До сих пор стыдно. Помню смутно какие-то хоромы. Неужели мы правда тут были?

Среди яблонь на высоких мраморных парапетах застыли женские фигуры в театральных позах. Из струящихся складок их тог проступали благородные изгибы. Вход в усадьбу венчали четыре колонны, а стены – сдержанная лепнина, округлые окна подпирали мускулистые мраморные демоны. Надтреснутые крылья их расходились паутиной расщелин.

Пройдя небольшой холл, они насквозь пересекли тёмную гостиную и вошли в зимний сад. Мраморные скульптуры, фонтаны, тропические растения, чинный плиточный пол — такое Эльза видела лишь в детстве на сувенирных открытках, привезённых родителями из Крыма. Сама Эльза в Крыму не была, но как же она обожала Воронцовский дворец!

Зимний сад занимал весь первый этаж южного фасада усадьбы, с огромными окнами и арочной застеклённой дверью, ведущей на летнюю террасу, уставленную мраморными вазонами. Сейчас здесь царил полумрак, укутывая сад вуалью мистического марева.

— Вот это шик! – гифы Эльзы защёлкали вспышкой снимков. — откуда тут малая копия зимнего сада? Признавайся!

— Бабуля доходный дом держала. Для плотских утех.

Брови Эльзы изумлённо нависли дугой над гифами.

— Да, вот так и разбогатела. Туда даже чиновники и партийцы захаживали.

— Какая притягательная и порочная биография, — восхищённо потянула Эльза.

— Да, — согласила Молли, — всегда хотела быть как бабуля.

— Стать шлюхой?

— Фу, как грубо, Эльза. Почему стразу шлюхой? Я хотела быть крутизанкой, как Вероника Франко.

— Любовница короля что ли? Помню, было такое кино… — Молли кивнула, сворачивая на широкую лестницу. Ветхие колонны массивных перил оплетал вьюнок зимнего сада. – Недурно. Но она вроде как плохо кончила. Не боишься, что тебя могут ограбить?

— Тут везде сигнализация, и скрытые камеры, вдобавок у бабули были связи в полиции, так что дом под надёжной охраной.

— Так сразу и не скажешь. Хотя чего я ещё ожидала… — едва слышно пробормотала Эльза.

— А ты что, хотела меня ограбить?

Поднявшись на второй этаж, Молли отворила дверь в голубого цвета, спальню. На Эльзу тут же дыхнуло застоявшимся грузным запахом нафталина и плесени. Уставший свет последними проблесками пробивался в мрачную комнату со старинной мебелью и высоким лепным потолком. За окнами поднялся ветер, сгущая тяжёлые, сизые тучи. Из приоткрытой створки балконной двери врывался сквозняк, тревожно вздымая газовую занавеску.

— Прости за беспорядок. Я не ждала гостей. – тактично извинившись, Молли первым делом бросилась к низкому, заваленному стиками, круглому столику, половина из которых уже почила в побоище пепельницы. – Недавно сюда переехала. Ещё даже не все вещи перевезла – только технику, одежду и так, по мелочи. А вот теперь думаю – надо ли остальное? От бабули столько всего осталось…

В сгущающемся полумраке на столе явственно проступал кавардак – хаотично разбросанные запонки и жемчужные нити, высокие бокалы из богемского стекла с бурыми следами вина и помады, початая бутылка Merlot, широкая ваза с грушами на тонкой ножке и кружащимися над ней, мошками, SIG, рассыпанный по столу прах благовоний, раскрытый блокнот, лэптоп, старинный канделябр на пять свечей, несколько пустых бутылок из-под шампанского в подтёках воска, широкие, оплавленные свечи, ребристый вибратор из хрусталя, револьвер, и зарядное устройство для гифов.

На кресле перед столиком небрежно валялся журнал «КУЛЬТТЕЛО» вперемешку с кружевными чулками.

— Да разве это беспорядок?

— Я же знаю, как ты любишь чистоту. Кстати, как там твои хачи? Всё на тебя не нарадуются? — быстро схватив со стола блокнот, она сунула его под подушку резной кушетки.

— Ой, да они меня достали, веришь? — Эльза сделала вид, что ничего не заметила. — Ладно, Генрих Ашотович – вообще задушевный мужик, раз в неделю с ним покувыркаемся и всё, некогда ему — всё время на рынке со своими гранатами пропадает. Что, как ты понимаешь, мне только на руку. А вот Гиви достал уже.

— Как же так то?

— Кровь молодая, всё время ему ебаться хочется.

Стянув гифы Молли водрузила их на светящуюся подсветкой, площадку зарядки, и взяла со стола револьвер. Эльза напряглась, тут же с облегчением выдохнув – девушка спешно поджигала им свечи и благовония.

— У тебя что, света нет?

— Это для атмосферы — люблю, когда свечи горят. А Генрих Ашотович случайно не хочет брать с Гиви плату натурой? – захохотала Молли.

— Да ты что! Он пидорасов презирает, на дух не переносит, старая школа, понимаешь.

Закончив с освещением, Молли вдобавок включила несколько висящих на стенах, ветвистых бра, и ринулась к стоящему у двери бюро слоновой кости с канделябром, патефоном и заваленной пластинками нижней полкой. Присев на персидский ковёр, она быстро перебирала пальцами коллекцию, пока удовлетворённо не кивнула, отыскав нужную. Приладив винил к патефону и нацелив иглу, девушка на ходу расстегнула белоснежную шёлковую сорочку, срывая с широких манжет запонки.

Патефон натужно закряхтел, словно хрипящая столетняя старуха, по комнате разнёсся фортепианный блюз, как какая-нибудь аранжировка к монохромным фильмам.

— Ты правда любишь слушать это старьё?

— Это музыка моего детства. У бабушки был хороший вкус — бибоп, блюз, джаз — задорная меланхолия.

— Но этот треск…

— Мне нравится треск патефона, такое никогда не передадут современные динамики. Люблю старые вещи – они несут в себе дух эпох. И бабулина музыка нравится. А ещё – постпанк, я нахожу его ироничным, такая, знаешь, холодная пост ирония, чёрный юмор. Но для меня это другая эпоха, декаданс 80-х – упадок по фетишистски. Второй расцвет Лёгких.

При мягком, приземистом освещении колышущихся от сквозняка огоньков комната засверкала бликами золотого шитья на обивке бирюзовых кресел, стульев и тяжёлых портьерах, струящихся фалдами вдоль кровати и высоких, арочных окон с пальмами в кадках. В золотых нитях лепестков искрились блики дрожащих огней. Потёртая мебель слоновой кости светилась бежевыми оттенками в тёплом свете бра.

— Кстати, слыхала, что в Лёгких подают рака? — Теперь, присмотревшись, Эльза обнаружила сходство со знаменитой Голубой комнатой Воронцовского дворца. Рассматривая в детстве его на открытках, она фантазировала, что когда-нибудь у неё будет такой же дом. И теперь, находясь у Молли в гостях, она чуть не рыдала от зависти и несправедливость – в тот час, когда она о таком мечтала, кто-то так уже жил.

— Конечно, это же фишка, чёрный юмор по декадентски. А ты бы заказала рака в Лёгких?

— Ещё бы! – Эльза залилась смехом, — А то вдруг не доживу до 30-ти? Так что в жизни надо успеть попробовать всё.

— Как-нибудь скатаемся — отозвалась Молли, стягивая брюки и небрежно бросая сорочку на пол.

Кружась по комнате нагишом, она подошла к столу и заправила стик в девайс. – Затянешься?

— Ты с ума сошла? А потом поверх – стекловатт?

— Да это лёгкие, не крепче среднего косяка.

Колеблясь с мгновение, Эльза забралась в кресло, потянувшись за стиком, кладя на колени журнал.

— Я приму ванну, — дымя сигом, Молли исчезла за ведущей в уборную, дверью.

Сквозь стену ароматного дыма всё ещё пробивался плесневелый душок, источник которого Эльза так и не смогла определить, предположив, что это дом подгнивает от старости. Зная, что Молли живёт тут недавно, она решила, что ей просто некогда им заниматься из-за учёбы, от чего здесь и царит запустение. Оглядывая комнату, Эльза заметила над кроватью пробивающийся из-за занавесей балдахина чёрный квадрат картины с изящно изогнутым белым пером куртизанки. Однажды Эльза прочла в журнале о сеансе сексолога – с помощью подобного пера он выявлял у пациентки эрогенные зоны.

Кружащаяся близ источника света моль юркнула в комодную щель. Блокнот, который так поспешно спрятала подруга, не давал Эльзе покоя. Должно быть это дневник. Затянувшись стиком, она устремилась к кушетке, захватив журнал. Скользя ладонью по гладкой обивке, она пошарила под полосатым валиком подушки, и воровато оглянувшись на дверь, выхватила блокнот.

Теперь Эльза радовалась звуку пластинки – музыка заглушила шуршание страниц, казавшееся ей слишком громким. Бегло просматривая страницы с трудночитаемым, убористым почерком, Эльзе хотелось узнать что же на самом деле думает о ней подруга. Сама Эльза дневник не вела, удивляясь, насколько же Молли старомодна. Она бы могла вести блог, но вместо этого пишет в блокноте, пряча его под подушку.

Её внимание привлекла недавняя запись. Эльза принялась увлечённо читать, почти позабыв об осторожности. От проникновенья в чужую тайну, её на миг сшибло резкое, неприятное и волнующее, как головокружение чувство – словно забраться без ведома кому-то в голову, как Савье:

«4 октября

Начиню день с Кэнди Дафлер. В дуэте со Стюартом её саксофон звучит красноречивей слов. Как и его гитара. Столько лет прошло, а всё цепляет… Грушевый вкус – как золотое шитьё на обивке… так янтарно хрустит на зубах… Как здорово есть с утра грушевое варенье. Варенье – плод, что когда-то благоухал, а теперь — засахарен во времени. Плод в сладком анабиозе… его словно погрузили в формальдегид, как органы мумий — в канопы. Первая ночь прошла тревожно, порой было страшно, как будто все слепки духов разом сошли со стен, обступая меня, рассматривая. Им было любопытно. А мне – жутко. Но потом наступило забытье, состояние, напоминающее сон, но чересчур беспокойный, почти осознанный – знаю, что лежу здесь, на бабушкиной кровати, знаю, что нахожусь в усадьбе, но не могу даже пошевелиться. А потом снова пришли видения, от которых меня каждый раз бросает в истому, и я просыпаюсь с плотно сомкнутыми бёдрами, от оргазма. Инцест с холодным братом. Об этом думать опасно. Несбыточная мания. Кажется, он стал моим фетишем… Он – как холодный Икар – стремился к солнцу, но сгорел в кровавом огне выкидыша… как автокатастрофа в утробе. Просто он не доехал… И почему имя такое странное? Почему Женечка? Евгений. Одноклассника звали Евгений, он был похож на краба. Мы с подругой так и называли его – крабик, и постоянно за глаза дразнили. У меня ни с кем»…

Сквозь сип бороздящей винил, иглы послышался тяжёлый дверной скрип. Эльза резко дёрнулась, спохватившись, и быстро заталкивая блокнот обратно. Торопливо раскрыв журнал, она поднесла его к лицу, почти уткнувшись носом в страницы.

Молли вошла в комнату распаренная, с подымающимся от тела, дымком, влага скатывалась с волос, скользя по спине и ягодицам.

— Тебе тоже нравится запах свежего глянца? – стянув полотенце, Молли небрежно бросила его на ближайший антикварный стул. Её малые губы шевельнулись приоткрытыми розовыми лепестками. – Я просто обожаю. Для этого и покупаю журналы. Цифровые страницы не пахнут, их нельзя полистать – не коснуться тактильно, если ты понимаешь, о чём я.

— А я люблю книги. – как можно беспечней бросила Эльза, сердце её неистово колотилось, пальцы била мелкая дрожь. — Мне всегда нравился их запах, как будто бумага само время впитала – чем старше книга, тем приятней её листать. А глянец – да, чем-то запах его привлекает… Кстати, замечала, что у Бакарди привкус журнального глянца?

— Верно, у него даже этикетка как глянцевая, не люблю Бакарди. Приторно стильный.

— Точно. А мне приходится пить, Гиви только его покупает. Но почему тогда ты любишь журналы?

— Они меня окружают с детства. — Молли подошла к трюмо, расчёсывая влажные волосы резным металлическим гребнем с длинными тонкими зубцами. – Моя мать – портниха. Она шьёт на заказ очень дорогую одежду, в основном для элиты из Лёгких. Дай-ка сюда.

Бросив гребень Молли подошла к Эльзе, схватив журнал влажными пальцами. Она пролистала несколько страниц, оставляя на гладкой бумаге некрасивые, как шрамы, вмятины пальцев.

— Вот, эта тусовщица — ей уже за 50, но смотри, как выглядит, и как изысканно одевается. — На фото моложавая дама, с перехваченной тонкой нитью, волнистой укладкой, в лёгком, струящемся платье с низкой талией 20-х годов, вальяжно сжимала в тонких губах длинный мундштук с сигаретой. — У матери заказывает одежду.

— Тебе она тоже шьёт?

— Мать по классике специализируется и не работает ни с винилом, ни с биопластом. – Молли вернулась к зеркалу, щедро умащивая зачёсанные назад волосы гелем. – Помню, постоянно клянчила у неё старые номера, а потом вырезала моделей в особо понравившихся мне платьях и собирала в коробку, некоторых даже на стену вешала.

— А я голых баб вырезала, — вспомнила Эльза, — Из дешманских газетёнок, которые папа покупал. У меня была не коробка, а папка, знаешь, ещё такая старая, потрёпанная, из какого-то советского картона, красного. Вот я там их и прятала. Но потом мать нашла, и отругала.

— Это ещё до морковки было? – хохотнув, Молли нанесла на веки антрацитовые тени с зеркальным эффектом.

— Ой, ну ты теперь меня всё время этим подкалывать будешь?

— Да, и ещё грибком Ромэо. – еле сдерживаясь от смеха, она обвела губы винным карандашом. Сверху в ход пошла виниловая помада известного бренда.

— Молли, ну прекрати.

— Да ну ладно, меня вот мать как-то за дрочкой застукала. Сказала, что вагина некрасивой будет. Я после этого лет до 12-ти не дрочила.

— И что, твоя вагина теперь некрасивая?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что красивая, как тропический цветок.

— Мне такое даже парни не говорили.

— Они козлы все. Им плевать, как выглядит вагина, главное — во внутрь проникнуть.

— И что, тебе этого не хочется?

— Хочется, в том то и дело. Замутим сегодня с кем-то?

— Только если найдутся достойные. – Закончив с макияжем, Молли открыла шкаф из слоновой кости, — выбирай, что наденешь? Я буду вот в этом платье.

Эльза перебирала Моллины наряды, выбрав себе латексный комбинезон с корсетом, завидев на верхней полке нагромождение шляп, она подпрыгнула, ухватив одну. Тут же половина шляп высыпалась на пол.

— Ой, прости. – Эльза принялась наскоро собирать шляпы. – Я просто хотела примерить.

— Можешь забрать что-нибудь себе, я всё равно не ношу шляпы, — присев на кушетку, Молли натягивала ажурные чулки. – Только не трогай ту, что с широкими полями.

Присмотрев себе винтажный фетровый хомбург, Эльза втиснулась в узкий комбинезон цвета дурного вина, вертясь перед широким зеркалом.

— Какой-то ковбойский прикид, но сексапильный, — бросила Молли, мимоходом глянув на Эльзу, запаковывая себя в узкое, как футляр, латексное платье с вставками из гипюра. – Застегни-ка мне молнию.

— Хочешь сказать – дерзко? – подходя к подруге, с сомненьем спросила Эльза, дёрнув молнию до самого низа.

— Как раз – в самый раз. Тебе такое идёт. – Молли перебирала нити жемчуга на столе. — Вот, тебе стоит это надеть.

Молли застегнула на шее Эльзы жемчужное колье, и нанизала на свою несколько тонких изящных нитей.

Теперь образ был завершён. Последний штрих ознаменовался взмахом перчаток.

Щедро окутав себя шлейфом духов, подруги ускорили сборы — время приближалось к половине одиннадцатого. Покидая спальню, пахнущую не только плесенью, но и предвкушающей суетой, сквозящей в аромате парфюма, терпких благовоний и молодых тел, девушки одели гифы, переведя их в ночной режим, сверкающие люминоформом биопластовые плащи и прозрачные ботфорты, заторопившись к такси, что поджидало их за оградой.

— Мне немного страшно. – призналась Эльза, покидая усадьбу. – Я не знаю, чего ожидать, всё-таки в первый раз в такой клуб. А Лосось твой случайно не подъебал?

— Ну вот приедем, и проверим. – весело бросила Молли. Она сама волновалась не меньше, только не подавала виду.

@_@

Когда город спит – просыпаются ватники. Подмостная мафия. Подобно нищим под бруклинским мостом, сегодня под Литейным собралась группа из шести человек, все как один – в поносного цвета телогрейках, которые можно было бы величать охристыми, если бы за ними уже не закрепилось камуфляжное звание хаки. Стоять всю ночь у воды довольно холодно, поэтому телогрейки и валенки оказались отличным решением. Тепло, а что, и вата всегда в наличии – ну не доебёшься же.

Со стороны ватники напоминали сборище престарелых неформалов, которые давно вышли из моды, хотя всё ещё оставались в употреблении.

Это был подмостной чёрный рынок, где можно приобрести не только запрещённые вещества, псисиги и кустарные расширения в обход закону и Харибде, но так же воспользоваться услугами криптонов и мехеров, которые могли взломать гифы, увести данные, установить пиратские приложения или нелегальный софт.

В пору когда цифровая торговля казалась безопасней – по крайней мере своё лицо ты мог сохранить в анонимности, ватники предпочитали светили ебалом оставаясь у всех на виду. И хоть бы что им! Они стояли там годами, каждую ночь сменяя мосты. А если бы нагрянул патруль, они могли загреметь разве что за бродяжничество, если конечно вовремя не избавились от улик. Поэтому тактическое расположение близ воды было выбрано не спроста.

Благо, сбрасывать приходилось не часто, но если это случалось, ходили слухи, что после облавы к мостам наведывалась группа водолазов со снаряжением – для поиска баллончиков. Наверное водолазное снаряжение достать было дешевле и проще, чем целый баллончик для пшиков. А если он был заправлен больше, чем на половину – считай, что ты сорвал куш. Эльза как-то рассказывала, что ей посчастливилось пробовать такой реагент, который называли угарным газом.

Среди этих представителей чёрного рынка тусовался и Разводной – косящий под местного бомжа, эксгибиционист. Правда для бомжа он был несколько полноват — слишком откормленный, как породистый бульдог, неповоротливый и ленивый, но если бы потребовалось убегать, Разводной проявлял несвойственную для его комплекции, ловкость, поэтому он до сих пор и был на плаву.

У него всегда было чем поживиться – от стекловатта до дыхания камчатки, уж очень напоминающего шайтан – только погрязней и позабористей. Где он всё это добывал – оставалось загадкой. Но доверие Разводника нужно было ещё заслужить.

Как и любой, уважающий себя, ватник торгующий расширениями, он имел при себе баллончик.

На вид – краска и краска, но стоит тебе её слизнуть, заложить за губу, да хоть за щеку, или в сфинктер впихнуть — лишь бы в слизистые, как вскоре ты уже сам превращался в хромированного меха, синхронизировавшись с девайсом, как с биороботом из Евангелиона. Но были и те, кто вату вымачивал в физрастворе, вводя внутривенно полученную жижу. У таких обычно вены зудели. Так что уличным сленгом «стекловатт» ватты обзавелись не спроста – при контакте слизистых с краской те начинали свербеть, вплоть до того, что по всему телу могла расползтись крапивница.

— Здорова, Разводник! Чем порадуешь? – приблизившись к широкому детине с дородным лицом, Молли решила сразу перейти к делу.

— Привет, девочки – распахнув свою телогрейку в пол как сутенёрскую шубу, ватник-эксгибиционист раскрыл взору раздутую, увесистую фигуру, обнажив выдающийся живот и вертляво сморщенный, как хвост поросёнка, стручок пениса. – Давайте-ка под мою телогреечку!

Он браво подмигнул, приглашая подружек под своё ватное крыло. Молли и Эльза знали правила. Они неспешно прильнули к круглым бокам Разводника, которыми при желании можно было воспользоваться как подушкой.

— У тебя – как всегда? – поинтересовалась Эльза, игриво заглянув в голубые глаза на круглом, как у колобка лице, расплывшемся в добродушной улыбке. Мясистый нос и пухлые детские губы производили обманчивое ощущение наивного весельчака.

— Конечно, девочки. Стабильность – залог успеха. – деловым тоном пропел ватник.

— Качество – как обычно?

-У меня, девочки – качество — просто убойная сила! Аж телогрейка подворачивается! – он причмокнул тонкими губами. – Стекловатт – на тыщу ватт! В стельку ватными будете!

Под мост зарулило двое щуплых туссовщиков в массивных геймер-гифах, модных носках из люма и прозрачных кроссовках с фонящей за версту, led-подсветкой. Яркие блики хлестанули подруг по лицу, соскользнув на поверхность холодной Невы. Провожая их взглядом, Молли мимоходом подумала, интересно, когда производители додумаются запихнуть в кроссовки еще и динамики для проигрывания музыки с мнемокарт или прямо с девайсов посредством блютус?

Ведь дальше, казалось бы, уже просто некуда. Чего только не напридумывали помимо самих носков — и полностью прозрачную обувь, чтобы их демонстрировать, и светящиеся материалы, как у этих клоунов, всех цветов и оттенков, и всевозможные отделки из шипов и выступающих ярких пластин с футуристическими узорами. Одним словом — ходячее реле.

Носочники припарковались перед стоящим неподалёку, ватником.

— Мы за расконнектом к конфуцию. – сказал один из них.

— Всё – как условились. – послышалось уже тише. Видимо парни заплатили заранее, как и затарились на Харибде марками «конфуций», поскольку ватник без лишних предисловий что-то извлёк из-под своей подкладки, протягивая это туссовщикам. Далее последовал мягкий щелчок входа мнемокарты в гифы.

— Я тоже хочу такое, — тихо зашептала Эльза, с завистью поглядывая на удаляющихся носочников. – Это сейчас самая топовая фича среди гиферов. Говорят, ощущения – точь-в-точь как в ШЛЯПЕ плюс — доступ в трипnеt, только стоит в пять раз дешевле.

— Ага, — подтвердила Молли, — и удовольствие – одноразовое.

-Всё вам не угодишь. Расконнект с конфуцием им подавай! Хотите — берите, не хотите – уходите.

— Да ты чего, — Эльза тут же махнула рукой, — хотела бы расконнектиться – стояла бы рядом с тем ватником, а так видишь, с тобой стою.

— Ну не можешь ты, Эльза, не подлизать! Я же знаю твою натуру – кроме неё у тебя и платить нечем, а я, как ты знаешь, оплату натурой не принимаю, её на счёт не положишь. Мне своей натуры с головой хватает.

— Пидор. – обиделась Эльза, пытаясь вырваться из цепких объятий.

— Давай, Молли, вату тяни! – Разводник мягко осаживал брыкающуюся Эльзу медвежьей хваткой. Наступив косолапой ногой на её ахиллесову пятку на глазах у Молли, он задел её самолюбие, чего та простить ему не могла. Но на правду перед подругой как-то не корректно обижаться всерьёз. К тому же, Разводной прав – Эльза — руми – снимая апартаменты вблизи центра Ленинбурга у торговца гранатов Генриха Ашотовича вместе с горячим, и весьма состоятельным студентом Гиви, одному она отдавалась, чтобы не платить свою часть аренды, поддерживая в квартире идеальную чистоту, а второму – за дорогие подарки.

Не имея ни гроша за душой, кроме своей жалкой стипендии, Эльза всегда была в поиске вариантов выгодно пристроиться. Отчасти таким вариантом стала для неё и дружба с Молли – та за подругу платила без вопросов, что поначалу казалось странным, но вскоре Эльза сообразила, что в её лице Молли видит не только родственную душу, но и компаньонку на вечер. У Молли было много знакомых, но по-настоящему близких друзей среди них не оказалось.

Пока Молли жадно скользила по подкладке ватника, тот стянул с Эльзы любезно представленною Молли, шляпку, и примерив её на лысую, как бильярдный шар, голову, тут же преобразился в маститого сутенёра. Молли даже показалось, что сейчас он ей прикажет – соси, но всё обошлось. Наконец-то она нащупала дырку в подкладке, и запустив в неё руку, извлекла солидный ком ваты.

Увидев, что она справилась, Разводник скорчил довольную лыбу.

Достав из «пластинки» когитор, Молли вопросительно глянула на ватника. И тот начал легонько надрачивать свой стручок. Она представила, как брызги его семени, содержащие QR-код, оплодотворяют через когитор считывающее устройство, связываясь с информацией как сливки связывают желчь и текут по линиям связи, доставляя крипты на счёт Разводного.

Когда его пенис обрёл необходимый объём, чтобы QR полностью проявился, Молли навела на него дисплей девайса. Пенис осветило лёгкой индикаторной вспышкой. Сделка состоялась.

Разводник довольно ухмыльнулся – все должны быть уверены что под мостом происходит именно то, что происходит, а вовсе не то, что происходит на самом деле. Полиция знает, что посмотреть на бомжа-эксгибициониста часто приходят извращенцы. Для чего собственно и был весь спектакль. Для отвода глаз у него имелась и пресловутая шляпа для «подношений», но оплату за расширение наличными он не брал, аргументируя тем, что если начнётся шмон, ему просто никто не поверит, что он столько заработал на одном эксгибиционизме. «Влепят ещё проституцию, — говорил Разводник, — или растление малолетних, а так пусть лучше думают что я сумасшедший». Хотя Молли была уверена, что Разводника кто-то крышует.

Вынув из увесистого кармана свободной рукой баллончик с краской, Разводник щедро пшикнул на вату, приговаривая аки батюшка в церкви:

— Вот те ватт, во те два. Вот те шик – гиперпшик.

Вата в руках Молли тут же окрасилась в ярко-клубничный.

— А бонус? – вкрадчиво спросила Эльза, с наивным видом закусив губу. Разводник разжал хватку, но она тут же отпрянула от него как от бочки с токсическими отходами.

— Пшик на сосок – или уходи, ты же знаешь правила, — невозмутимо вещал Разводник. Я тут значит стою перед вами голый, свечусь, а вы даже сиськи не покажете?

Подруга с надеждой повернулась к Молли, вопросительно вскинув бровь, но та отрицательно покачала головой. С неохотой Эльза начала расстёгивать скрипящий плащик, а затем – расшнуровывать корсет.

Плоская грудь Эльзы покрылась мурашками в грузном мареве волн. Разводник приблизился к ней почти вплотную. Пшик – и готов дозняк. Эльза тут же съёжилась от холодной краски. По расчётам Молли там было как минимум на троих. Но с учётом того, что Эльза ещё вспотеет – он подгадал чётко.

— Вот те пшик, всем ватам назло! – проговорил своё фирменное Разводник, отходя на почтительное расстояние. – Куда намылились кстати?

— А что, так заметно? – съязвила Эльза, завязывая корсет.

— Конечно, сверкаете тут, как новогодние ёлки. — Разводник заулыбался, демонстративно выставив вперёд правую ногу в валенке — Ну что, может тогда на Камчатку, а?

Он было собирался отщипнуть от валенка ворс, как Молли настойчиво остановила его руку:

— Не в этот раз, Разводник. Нельзя сегодня терять контроль. Нас в Анус пригласили.

— В Анус? Тогда ясно, зачем вы так расфуфырились. – Розводной громко расхохотался, подруги глядели на него с недоумением. Он серьёзно добавил – Готовьтесь к жертвоприношению.

— Чего-чего?

— Да ничего. Первый раз значит? Ясно. Ну с почином.

— Так что за жертвоприношение? – не унималась Эльза. Взяв у Молли свою стекловаттку, она завораживала своей изящной, такой естественной и одновременно небрежной алчностью, водя языком по поверхности ваты, словно пытаясь в неё всверлиться. Но вскоре не сдержалась, яростно отплёвываясь и кривясь.

— Так ты что, бывал в Анусе? – холодный вечер растворился в протяжных переливах саксофона, как стекловатт на её языке. Во рту у Молли сперва стало сладко, но уже через миг его затопила горечь.

— Первое правило Ануса – никому не рассказывай об Анусе. – бросил Разводник, не скрывая сарказма.

— Неужели? – губы Молли начинали покалывать изнутри холодком как от инъекции лидокаина.

— Вы же знаете, — беспечно молвил Разводной, — лучше самим всё увидеть.

— Ничего он нам нет скажет.

— Ну и горькое же дерьмо! – Молли сплюнула. – Есть чем запить?

— Сейчас. – Эльза порылась в объёмной «пластинке», протянув ей стеклянную колбу.

Жадно выхватив бутыль с похожим на вино, содержимым, Молли отвинтила крышку и аккуратно отпила из широкого горлышка. В колбе оказался гранатовый сок. Чего ещё стоило ожидать от Эльзы?

Забрав у Молли свой сок, Эльза пренебрежительно швырнула облизанный стекловатт на влажный асфальт и растёрла его прозрачной подошвой.

-Эльза, — Разводной недовольно сморщился, — а в воду бросить слабо?

— Нам пора. – не желая нарываться на неприятности, Молли схватила Эльзу под руку, утаскивая её в направлении выхода. — Спасибо, Разводник.

— Эй, отдай мою шляпу! – подпрыгивая, Эльза норовила стянуть головной убор с ловко уворачивающегося Разводника.

— Я вот подумываю свою заменить, — задумчиво оглядывая шляпу, Разводник пытался намекнуть, что девочки кое-что позабыли.

— Подаяние. – спохватилась Молли.

Разводник кивнул.

— Ах, да, — Эльза уже бегло шарила в карманах плаща, пока наконец-то не извлекла всю подчистую наличку, – Вот те щедрые чаевые.

Передразнив его, она наклонилась, сгрудив всю мелочь в ковбойскую шляпу, представляя, как Разводник расхаживает в ней без своей телогрейки и в валенках, и едва сдержалась от смеха.

А он тем временем подумал, неужели Эльза таким образом пытается доказать ему, что она не так уж и не платежеспособна? Смех да и только. Он наконец протянул ей шляпу.

— Ну удачно оттянуться, девочки.

Покинув Воскресенскую набережную, подруги вырулили на проспект, направляясь в сторону Аничкова моста вдоль сдержанной эклектики низких зданий и уснувших витрин. Город дышал ветхим распадом. Разлагаясь и вновь реставрируясь, под натиском технолоска, он все равно напоминал старую портовую шлюху в царских обносках.

Опустевшие от накрапывающего дождя улицы отражали янтарные огни во влажных трассах и подсветку их дерзких прикидов. Уложенные гелем волосы Молли уже насквозь промокли и она мысленно поблагодарила производителей за крепкую фиксацию, поплотнее закутавшись в биолюмный плащ. Отключив в гифах все лишние дополнения, она настроила на максимум фильтр. Реальность с каждой минутой становилась более объёмной и окружающей. Благодаря водоотталкивающему напылению дождь не мешал обзору.

Действие гиперпшика приятно обволакивало наркозным бархатом, но подруги знали что будет дальше – совсем скоро эйфория сменится муками.

Пересёкши изборозданную каплями, Фонтанку, он заспешили к метро, хотя передвигаться становилось сложнее. Гнетущая сырость только усиливала ваттный накат, но в душе трепетал чёрным флагом огонь предвкушения — и уже никакой дождь не смог бы его погасить.

@_@

Они входят в Гостиный двор искрясь в слепящем свете каплями дождевой влаги. В ноздри бьёт технический запах, мерно гудящая статика подземки через вату набивается в слух.

Сквозь декадент-молд фильтр Молли смотрит на Эльзу с завистью – в подчёркнуто сверкающей новизной, экипировке она приобретает статус. И выглядит на все сто или даже тыщу ватт.

Молли нравится Эльза – помимо красоты в ней есть харизма, и то самое бунинское дыхание. Но одновременно восхищаясь ею и завидуя её красоте, Молли не хочет быть Эльзой. Молли рада, что она — именно Молли. Просто подчас ей хочется влезть в шкуру Эльзы, побыть ею хотя бы разок, ощутить восприятие Эльзы.

Любуясь ею, она понимает – вместе они гармонично дополняют друг друга. Эльза – красивый аксессуар, который хочется взять с собой как модель эскорта. Эльза для неё – как особые туфли – для футфетишиста, как хрусталь –для мастурбаций. Сперва –бабулина ваза, а теперь – личный вибратор. Молли любит дрочить.

Пошатываясь, как пьяные, они с трудом минуют турникеты. Для Молли это целое приключение – игра-аркада в тусклых красках. Она отключает все чувства подобно попсовому вампиру из сериала, выкрутив на максимум инстинкты.

Стоит им мягко соскользнуть на мерцающий выцветшей бирюзой эскалатор, как Эльза цепляет Молли под локоть.

— Да уж, — она хватается второй рукой за ускользающий вперёд поручень, — стекловатт на тыщу ватт…

— Начинает тошнить? – учтиво интересуется Молли. Яркие всплески реклам чуждо сверкают поверх обесцвеченного натяжения фильтра. Блёкло-рваные тона бледно розовых, голубых оттенков цветокоррекции всё больше напоминают чайный платок бабули.

Эльза аккуратно кивает — её укачивает.

Сквозь эластичный латекс перчаток Молли огибает поверхность поручня, ощущая твёрдость его резины, чувствует тонкую стяжку винила под биопластом плаща, обволакивающий изгибы её ног, гипюр — как какая-то упаковка. Вся одежда воспринимается словно фантик.

Тянущая атмосфера метро распластывает отголоском толпы в час пик. Но сейчас здесь пусто, как на мёртвой космической станции. Каждый шаг отдаёт гулким эхом космодромов. Молли кажется, что она очутилась в каком-то павильоне из Звёздных Войн – нависающий дугой свод потолка стерильно сверкает фантастическим дизайном.

Скользя мимо голоэкранов, Молли невольно залипает в неестественно яркий, медленно движущийся рекламный ролик лицензионных расширений для ШЛЯП – мгновенный доступ в трипнет, виртуальная геймреальность, тактильные фильмы – всё у тебя в голове — без костюмов и походов в тачкинотеатры.

— Как же я хочу вшить себе ШЛЯПУ. – бормочет Эльза, тоже залипнув в рекламу.

— А я уже не могу дождаться, когда вступлю в наследство. И тогда – первым делом – к портному.

— Везёт же тебе, — с завистью скрипит Эльза, пытаясь почесать язык об бархатный ворс перчатки.

— Так ты сама заработай. – Молли отводит взгляд от экрана, увлекая Эльзу к переходу, — Думаешь, я работать не собираюсь? Наследство ведь не резиновое. Устройся хотя бы в какой-то кабак. У тебя же — голос.

— Да не смеши. Разве что – в стендаперы. Голос у меня – так себе. На кафедру взяли только потому, что там недобор был.

— Эльза, ты дура! Я же слышала, как ты поёшь! Взгляни хотя бы на эстраду, вот где сплошь – безголосые. Думаешь, поэзия тебя прокормит? Хотя могла бы, если бы ты начала петь.

— Ты конечно в чём-то права, не всю же жизнь мне на содержании жить. Разве что кто-нибудь из моих хачей замуж не позовёт.

— Что, даже Генрих Ашотович?

— Ну а что тут такого? Я и так для него все функции жены исполняю, а так – ещё и обеспечивать будет. Но лучше конечно Гиви. Он молодой. И лавэ при нём.

Они ныряют в переход на Невский, передвигаясь по узкому тоннелю, уложенному светлой плиткой. В конце тоннеля пробивается тускло розовый свет. Сквозь зернистый, выцветший цветофильтр в пастельных тонах, свет этот ещё больше напоминает бабулин платок из органзы – мягкие оттенки бирюзы и небесной лазури с двумя сортами роз –белыми, и как будто чайными. Бабуля не даёт Молли покоя – всё пропускается сквозь «её» фильтр, порой Молли кажется, что у неё геронтофилия. К её спящему в саду трупу, в пышном синем гробу. Для Молли её подъеденный молью, платок был подобен откровению – газово-лёгкий, он напоминал асфиксию. Откуда он взялся у бабули, дневники молчали, но живописно свидетельствовали, скольких шей он коснулся. Её платок до сих пор пах оргазмами. Но главное – на нём сохранён дух Вождя – как чахоточная кровь на кружевном платочке. И вдыхая застоявшийся запах нафталина и плесени, даже просто его касаясь, Молли ощущала мощь. Не мудрено, что с его помощью она ныряла в удушающие провалы и бархатные пасти обмороков.

Настройки фосфенов сбивают цветокоррекцию, от чего внешний мир тускнеет – её сдержанная, холодная реальность стремительно выцветает, как какой-то киномрак – в действие вступает чёрно-белый, оттягивая фильтры за горизонт. Стены тоннеля то сжимаются, то растягиваются, как жевательная резинка, происходящее медленно, с хрустом отдаляется растекаясь и смазываясь в похожую на монотонный аудиотрек, субстанцию.

Спустившись в зал, Молли чувствует себя то внутри гудящей статикой, криокапсулы из фантастических фильмов, то в космическом корабле – сегменты ребристых пилонов плавно втекают в свод футуристической обшивкой, словно тело какой-то гигантской многоножки. Алюминиевая отделка хромировано искрится под ртутными лампами, а выступающие из рёбер стальные языки скамеек кое где заняты ждущими экспресса, пассажирами в гиф «шлемах» и «скафандрах» из люма и биопласта. У некоторых из румеров – идиотские активные аватары.

Синие указатели кажутся чуждыми, как значки дополненной реальности. Но Молли нравится, что станция сохранила аутентичность, оставаясь девственно чистой – даже без люмовых лент вирт реклам.

Лишь любопытные глазки камер взирают с осуждением, упрекая в нарушении закона. Эйфория окончательно отступает, уступая место зуду и подступающей тошноте. Присев на свободную скамью, выпячивая губы вперёд, чтобы почесать то об зубы, то об нёбо язык, Молли понимает, что делает только хуже, но уже не может остановиться – чем больше чешешь, тем больше хочется. Эльза нервно стягивает бархатные перчатки, неистово шкрябая ногтями запястье с кривым шрамом «Лёха». Вся внутренняя поверхность левой руки её покрыта шрамированием с именами кумиров – поэтов и музыкантов, повлиявших на её культурно-мировоззренческое становление – Летов и Маяковский, Кобейн и Есенин, Боуи и Лимонов… Один лишь Лёха остался не идентифицированным. Молли смутно предполагала, что это Никонов, так как Эльза почему-то всегда уходила от ответа, лишь безразлично отмахиваясь – мол прошлое, ворошить не стоит. У неё были свои секреты.

-Почему, почему у меня постоянно зудят только шрамы? –жалуется Эльза вычёсывая себя как ненормальная, с такой одержимостью, что Молли кажется – ещё немного и она сорвёт с себя кожу, расчесав руку до самой кости. – Смотри, я тут кое что нарыла, чтобы хоть как-то отвлечься.

Молли переходит по ссылке, сброшенной Эльзой в месседжер, там — интервью с МС Аклла — Таята Инти.

— Кто это? – Молли бегло свайпает текст, — Ди-джей в Анусе, что ли?

— Именно! Читай!

«Для меня каждый сет – это жертвоприношение» — из-за сбитых фосфен-настроек буквы в окошке смазываются и деформируются, норовясь просочиться в реальность, из-за чего читается с трудом. — «Не секрет, что люди приходят в клуб отрываться. Понятие отрыва индивидуально для каждого. Особенно в Анусе. Но всех их как правило объединяет одно – Танец.

В древности танцу придавали ритуальное значение. С помощью танцев в том числе и у народов доколумбийской Америки, входили в транс, общались с духами и богами.

Каждый танец выражает идею. А без чего не возможен танец? Без музыки. Без ритма. Даже если у вас нет музыки, вы можете станцевать ритм, в конце концов — заняться сексом, подраться или сделать зарядку. Замечали, что танец похож на битву, а битва – на танец? Это ярость, выраженная в действии. Во время танца мозг отключается, принося своё мнимое «я» в жертву, тем самым, освобождаясь.

Так же танец похож и на секс, это чистая грация соблазнения. Любой танец сексуален, потому что в действие вступает тело, двигаясь подобно дикому ягуару. Хищник двигается естественно. Хищник в поисках жертвы. Хищник плотояден. Вы понимаете, о чём я? Мы – хищники, которые забыли свои тела. И лишь приходя в ТЕЛО, мы заново его открываем посредством естественного действия — танца, секса, борьбы.

Мы приходим в ТЕЛО, чтобы не думать. Мы приходит в ТЕЛО за телом. Приходим в ТЕЛО, чтобы оторваться. Чтобы стать Телом. Главной идеей моей музыки является призыв – расслабься, позволь себе побыть хищником или жертвой, позволь себе быть сожранным, если того жаждет твоё тело. Нам больше не нужно рвать друг другу глотки, для этого у нас есть хумана. Мы может пожирать друг друга иными способами, и наконец-то расслабиться».

Молли теряет нить повествования, погружаясь в дребезжащие резким накатом, размышления. Дай народу новую игрушку, как те тот час позабудут про Мор, голод, восстание веганов, каннибализм… Да, дискуссии насчёт хуманы не утихают по сей день, но Мор заставил человечество пересмотреть свои взгляды. Если бы не альтернатива – на земле бы остался лишь пресловутый золотой миллиард, и то не исключено что они бы не пожрали друг друга. Ей было 9 когда начал вымирать скот. И лишь благодаря пережившей две войны, бабуле и её щедрому погребу – они с семьёй пережили Мор. Каким бы варварским не стал тогда мир, её семья до конца оставалась интеллигентной, не смотря на подмоченную репутацию. Хотя Молли понимала – повезло далеко не всем.

— Ты поняла, да? Видимо тут имеется ввиду то жертвоприношение, о котором говорил Разводник.

— Тоже мне, жертвоприношение. – Молли со скепсисом хмыкает, — Просто громкое, высокомерное высказывание типичного творца.

Гул гнетущего ожидания прерывает объявляющий о прибытии, голос. Эхо слов ошелушиваясь, отслаивается от стен. Как в Сайлент-Хиле. Молли тревожно. Кажется, сейчас завоет сирена и из-за угла появится Пирамидоголовый с лезвием наголо. И до нага разденет. И что, что потом? Убьёт или выебет? Или сперва выебет, а потом убьёт? Или наоборот? Может быть Пирамидоголовый – некрофил?

Шатаясь, как зомби, Молли с Эльзой покидают скамью, направляясь к перрону. Синяя подсветка струится по полу, растекаясь в техническом запахе.

Застыв в ожидании поезда Молли скользит напряжённым взглядом по облицовке путевой стены. В этой красной каменной плитке явственно проступает советский дух. Молли думает о том, что каждая станция имеет своё лицо – покажи ей просто её облицовку – и она узнала бы каждую.

От советской плитки исходит грузный мавзолейный запах, орден Ленина, украшающий противоположную стену, лишь усиливает это сходство. Молли глубоко вздыхает – она с детства мечтала посетить мавзолей, но потом настал голод, а после – мавзолей рухнул от взрыва. Это была непоправимая потеря для всей страны – тело Вождя так и не нашли под завалами. Теперь дух Ленина живёт здесь, в Ленинбурге, переименованном в честь Вождя Владом Имиром. И ещё — у неё в усадьбе. Прямо в постели, оставаясь висеть там памятным слепком в бабушкиных объятьях. Молли гордится, что именно она теперь ближе всего к Вождю – совсем недавно родители наконец-то позволили ей перебраться в усадьбу, посчитав её достаточно самостоятельной, чтобы управляться с таким огромным домом.

Из тоннеля доносится свист ветра, затекая Молли под платье. Она ловит его своей утробой. Красные стены отражают брызжущий из расщелины грязно янтарный свет, с нарастающим свистом поезд скрежеща тормозит, и вагоны мягко распахивают свои чресла.

Как ночные мотыльки, Молли с Эльзой двигаются на свет, а вместе с ними – и немногочисленная толпа.

Они садятся у самого входа, Молли изо всех сил старается не кривиться, но выходит с трудом, ей кажется, что лицо растянулось и оплыло как резиновое, а челюсти напротив – неестественно сжались. Тяжёлый грим стянул кожу век мерзкими упругими складками.

Эльза выглядит не лучше – её лоб покрывают борозды напряжённых морщин, будто что-то в гифах её изумляет. От накатывающей тошноты проступает паранойя, заставляя Молли инстинктивно сжаться. Она ощущает себя личинкой в коконе. Бегло окидывая взглядом присутствующих, Молли замечает несколько похотливых, голодных взглядов, тут же отмечая – немудрено, ведь бывают же вещи, что делают тебя чересчур соблазнительным – смотришь на себя в зеркало и сам себя хочешь, сам бы себя выебал – настолько ты в них охуенен.

Похотливые взгляды принадлежат трём мужчинам, явно – рабочие, возвращаются домой после смены. Их лица выглядят как фоторобот, склёпанный из фрагментов разных лиц. Несколько пассажиров дремлют, заткнув уши каплями наушников, а сидящая напротив парочка декадентпанков с «пластинками» явно зависает в трипnetе – их веки двигаются активней, чем во время фазы быстрого сна. Вычислить шляпников непросто, разве что по обращённому словно во внутрь, взгляду, да и то не всегда.

Но этот сиротливо прислонившийся к поручню, высохший паренёк с запавшими глазами — очевидно зависим. Такие как он уже не различают грань между реальностью и виртушкой, буквально вживляясь в эфир.

Поезд трогается, ускоряясь с нарастающим свистом. Молли начинает мутить. Часто неглубоко дыша, она покрепче сцепляет пальцы в замок, трясясь мелкой треморной дрожью – внешне её знобит крионаркозом, но внутри разгорается стекловаттно-колючий жар. По телу струится холодная липкая испарина, во рту всё ещё стоит горечь, и начинает подступать кислота. Зуд почти отступил, но текущая фаза – хуже в разы. От покачиваний вагона Молли штормит и укачивает, словно она летит в корабле без штурвала, то и дело отклоняясь от курса. Сбитые настройки фосфенов уже вовсю искажают лица и графику эффектом системных ошибок, покрыв пространство крошечными мушками дребезжащих фракталов.

Пытаясь хоть как-то отвлечься, Молли скользит взглядом по развешенной в вагоне, пёстрой рекламе, что так и рябит перед глазами, заполняя собой каждый свободный сантиметр, большие постеры новых тактильных фильмов в тачкинотеатрах, и нашумевшей коммерческой премьеры -Люди ЭS, снятой по мотивам комиксов об ультраменах висят даже на потолке. Словно оказавшись в трубке калейдоскопа, Молли вычленяет фрагменты узоров, что казалось бы, должны составлять часть одного целого – новая линейка прозрачной обуви от бренда Tōmei-sei, двойной черный бургер с хуманой в Макдональдс, окна с люминофорной подсветкой, ароматические скиттлс-носки от Малиновой Пеппи, паки фильтров реальности, годовые вип-абонементы в «ТЕЛО» и мастильни-СПА «СИБО», супердорогие биолюмные шубки из светящихся мох-волокон, микрозаймы и беспроцентные крипткредиты эфирума, адреса точек вживления ШЛЯП и лицензионных расширений, афиши с хард-басс сетом от Сержа Топченко в Ноге, круглосуточная доставка китайской еды, стимстики для SIG с экстрактом мусцимола в обновлённом дизайне, новые жилые комплексы, и бесконечные девайсы – гифы, гарнитуры, подсветки, SIG, бытовые приборы и прочие, прочие навороченные приблуды. Есть даже православные листовки с антирекламой – «Расширения – от лукавого». «Пшики — дьявольское зелье», — гласит листовка, — «а гифайз– игрушки дьявола. Если пшики могут управлять девайсом, значит они могут управлять и тобой. Пора снять гифайз и проснуться».

Но от этого засилья предложений, фонящих сквозь фильтры люм яркостью, только сильнее тошнит. От повышенного чувства тактилизации спасает лишь эмоциональная отстранённость, позволяющая контролировать происходящее. Молли чувствует, как восприятие отделяется от тела и отдаляется. Прикрыв глаза, она ощущает под подошвами ботфорт успокаивающую инерцию дребезжащих колёс, это напоминает ей детство и швейную машинку матери.

Они с Эльзой словно несутся в криогенной капсуле корабля, бороздя глубокий космос под воздействием криостазиса. Главное – не столкнуться с Чужим.

На Горьковской вместе с поздними пассажирами шумно вваливается компания пёстрых носочников, явно следующих на Удельную в Ногу — топтаться. На весь вагон тут же приторно запахло малиной.

— В рот мне ноги! – едва не подпрыгнув на месте Эльза дёргает Молли за плечо, переходя на шёпот, — Это же Малиновая Носочница! Кого только в метро не встретишь.

— Ходячая реклама пожаловала, — оживившись, реагирует Молли, указывая кивком головы в направлении листовки Носковья. – Хотя правильней было бы её назвать Пеппи-порк.

— Ага, свинка Пепа. – прикрыв ладонью рот, хрюкает Эльза. – Все свиньи вымерли, но только не Пеппи.

— Ей бы не носки, а хуману рекламировать. Со свиным вкусом.

Девушки едва сдерживаются, чтобы не расхохотаться, пока компания явно переживших синхронизацию, носочников, рассаживается напротив.

Они легко вычисляют друг друга по характерным искажениям в мимике, словно обменявшись флюидами через блютус. Молли улавливает флюиды Пеппи, почему-то гифы тех, кто под гипером светятся особо – их блютус выделяется ярко синим, тактильно ощущаясь — как холодный огонь – подключение к таким обжигает, словно гипер сливается с гипером. Это словами не передать, возможно, именно так чувствуют мехеры. Молли хочет быть мехером чисто ради забавы – подсмотреть за чужим восприятием хотя бы через фильтры – это как побыть в чужой шкуре. Она знает, что всё — понарошку, даже если гифер пригласит тебя в приват рум, только шляпники могут по-настоящему обмениваться восприятием. А мехеры не умеют взламывать ШЛЯПЫ. ШЛЯПЫ защищены от взлома.

Интересно, через какой фильтр палит Пеппи? Сквозь какие оттенки смотрит? Наверняка – розовые – фильтры рассвета или малиновое варенья.

— Я вот всё думаю, — шепчет Молли, почти вплотную прислонившись к уху Эльзы – как она сосёт с такими губами?

Вальяжно закинув друг на друга пухлые ноги в прозрачных кроссовках с малиновым led-вставками, словно королева, Пеппи напоказ щеголяет носками на весь вагон. Кажется ее всю отлили из бипласта — так туго и упруго она блестит, из неё разве что розовый люм не течёт. Рассветный стрейчлатекс узкого микро платья лихо пробивается из распахнутых створок рейвовой люм куртки. Пухленькие щёки густо покрыты малиновыми румянами, а за прозрачными гифами с текучей подсветкой оправы маленькие поросячьи глазки блестят глубокой невыразимой тоской, словно вся эта игра в популярность ей на самом деле давно остопиздела.

Яйцевидная, вытянутая как у рептилоида голова с посеченной соломой высветленных волос, туго собранных в два детских наивных хвостика дико контрастирует с гигантскими, выпяченными на пол лица, губами, напоминающими свиное рыльце. Пеппи можно было бы назвать милой, но милой по–поросячьи. Поросячьими были и её розоватые, вытянутые ушки, почти вплотную прижатые к голове. Малиновые брови с каллиграфической точностью разлетались в стороны оточенными контурами.

— А может она не сосёт, откуда ты знаешь? – яростный свист поезда позволяет им спокойно обсуждать Пеппи, не боясь, что та их услышит.

— Прикинь, а один мой кореш думал, что губы можно накачать минетом. Он так и говорил, когда видел губатую – о, смотри, насосала себе губы.

— Чёрт, он серьёзно так думал?

— Да, я даже переспрашивала, не метафора ли это, но он на полном серьёзе считал, что они именно насасывают губы — об член, как на тренажёре.

— Блин, если всё было так просто, глядишь, все инъекционные давно банкротились, как и вся косметическая губоиндустрия. Зачем платить за то, что можно сделать бесплатно? А так — приятное с полезным!

— Мне кажется, что тяга к таким громадным губам обусловлена сексуальным инстинктом. Ты видишь? Больше всего они напоминают раздутую вульву.

— Ага, она как будто бы намекает — мол смотри – у меня пизда на лице.

— А всё потому, — продолжает Молли,- что в древности самки-приматы выказывали самцам готовность к спариванию, светя своими гениталиями прямо у них перед носом. А когда эволюционировали, и встали на деве ноги, гениталии от взоров самцов исчезли. И именно на губах и стали фиксировать внимание. Знаешь, сколько связанных с губами традиций?

— Получается, это просто подсознательная тяга к спариванию? Напоказ — сладкий запретный плод?

— Типа того. Ведь какая ещё польза от гигантского рта?

— А что, в этом есть смысл. Может подойти к ней и сказать — Пеппи – у тебя пизда-тые –губы? А, каков комплимент!

Рассматривая Пеппи, Молли хочет забраться под её фильтры и просканировать насквозь. Кто она без своей кожи? Что внутри формирует Пеппи, если отбросить розовую обёртку вместе с губами? Напряжение нарастает, светясь синими искрами.

Молли прикрывает глаза. Сигналы активных румеров разветвляются по вагону широкой сетью. Молли тянется к самому большому пучку – к слившимся в технооргазме гифсинхра, носочникам во главе с Пеппи. Холодный пламень наркоза прошибает её насквозь разогнанным гипером. Присосаться к её девайсу? Но вдруг Пеппи – мехер? Молли тут же отбрасывает эту глупую мысль – Пеппи не может быть мехером, — для этого она слишком глупа. Отбросив сомнения, Молли тянется к Пеппи синим щупальцем блютус связи, внедряясь в её гипер, сливается с её гифами, растворяясь шипучей таблеткой на её языке, ваттами краски на стекловатте.

Синхронизируйся с моими ваттами через гифы, — мысленно приказывает Молли, — пусть наши ватты через гифы сольются в гипер. Медленно и текуче Молли выходит в драйв. Пеппи слизывает привкус её гипера. Молли кажется, она вошла в Пеппи рум. Но как это возможно? Молли не понимает, и просто тащится от внедрения. Никогда ещё ей не удавалась войти так глубоко – она чувствует Пеппи, машинально касаясь зуба кончиком распухшего языка.

Напряжение растёт и потрескивает.

По голубым жилам связи текут сжатые образы данных, как течёт по проводам метро ток.

Вся в малиновом ореоле, Малиновая носочница, ползает в своих носках по влажным лепесткам Вагин, тропические ливни творожно благоухают, луково ухают, потеют творожным треском. По земле мягко стелется Венерий мох. Влажный, удушливый аромат сгущается тяжёлым шлейфом, подобно стоячему испарению в лесах Амазонки.

Сладостно гомоня, сад Тропических Вагин ритмично плямкает лепестками, обнажая бутоны клиторов. Их расщелины влажно шуршат, сверкают, приманивая Губы в носках как плотоядные цветы – насекомых.

Лихорадочно носясь над садом, Губы трепещут и вздрагивают, порхая над раскрытыми губами Вагин. Им хочется опуститься и пососать. Пососать губы. Яростно всасываясь вакуумной помпой, они причмокивая, сношаются с ними туда-сюда в ритме вагона.

Молли открывает глаза. Сквозь тонкий стрейчлатекс торчат соски. Пеппи беспокойно ёрзает по сиденью, крепко сжав вытянутые руки в области паха с такой силой, что розовая заводь натягивается тугими складками – ещё немного и платье на ней просто треснет. Сжимая латекс, Пеппи разводит колени в стороны, пальцы лезут под платье, сдвигая в сторону стринги. Друзья Пеппи в растерянности – у всех синхронизированы гифы, и они все – в гипере. И на драйве. Тактильно связаны с Пеппи. Молли просто дразнит, действуя как охотник, но что это сработает – вовсе не ожидала.

Незначительные пассажиры не могут оторвать взгляд – Пеппи непринуждённо дрочит на весь вагон всё так же сверкая носками, а свита её носочников яростно трёт промежности. Цифровые феромоны распространились как вирус на всю компанию.

С трудом сдерживая смех, Молли наблюдает за шоу постепенно взмокая – смазка растекается меж сомкнутых бёдер просочившись на гладкий винил. Рядом тяжело дышит Эльза, румируя в инсайд трансляцию с королевой носков.

Близится час кульминации – лепестки Вагин выпускают игольчатые хищные зубы, сладко смыкая вокруг носочно-малиновых Губ плотоядную пасть. Из глубоких недр щелей вырываются тентакли маточных труб, плотно обвивая зажатые в ловушке, Губы. Под удушающим натиском давления они не выдерживают, орошая сад гиалуроновым сквиртом.

Отправив в гифы секс сигнал в виде импульса по блютус, Молли отправила для механизма пустышку, ан-хохал — но та принесла на себе оргазмобомбу. И эта бомба обязательно взорвётся – она так запрограммирована.

Один из носочников кончает в свои прозрачные пластбрюки с люминесцентной подсветкой в промежности от ремня. Сперма хорошо видна в люминоспектре – она светится сиреневым. Пеппи орошает сквиртом свои голые бёдра в татуировках камуфляжа. Малиновые ноты смешиваются с лёгким запахом воблы. Поезд тормозит на Удельной. Компания спешно ретируется, так и не догадавшись, что их взломали.

— Молли, ты видела? – Эльза ошарашена не меньше, чем пассажиры.

Молли не находится с ответом – всё получилось само собой. Как не выдать себя перед Эльзой?

— Мне кажется, их кто-то взломал. — получив удовольствие от спровоцированного ею, разврата, Молли возвращается в реальность, замечая новых пассажиров, что возникли словно сами собой пока она занималась анонимным вирт флиртом. Это зрелище её завораживает.

— Или просто переборщили с гипером, смешав его с каким-то конским стимулятором. – понизив голос, Эльза спрашивает – даже если в вагоне – мехер, ты правда думаешь, что он будет рисковать ради шоу?

Молли пожимает плечами. От стоящего напротив аниме-куна с расстёгнутой горловиной футуристического плаща за версту разит восточной экзотикой. Кажется, таких называют – хафу, вспоминает Молли – японские полукровки. Отсканив его лицо через встроенный распознаватель, Молли посылает запрос в эфир. Среди гиферов рум не найден. Он –шляпник.

Его портят только свежие шрамы, секущие лицо тонкими порезами, словно оставленные животным, царапины.

Из-за узкого разрез живых, подвижных глаз, сканирующих всё вокруг и желтоватого оттенка кожи, его сходу можно принять за чистокровного японца, но лицо его слишком айновское, даже славянское, с аккуратным, небольшим носом, густоватыми, рассекающимися в стороны бровями и волевым подбородком, пересечённым в центре едва намечающейся полоской бородки.

Упрямые, кривоватые в уголке губы — тонкие и непрактичные, но не лишены чувственности – они бы могли стать весьма умелы, если попадутся в умелый рот. Молли уверена — эти губы ещё не сосали – от них за версту смердит девственностью. Отец бы сказал – «молоко на этих губах ещё не обсохло». А над верхней губой пробиваются тонкие, жидкие усики. Отец Молли носит усы, сколько она его помнит. И они ей не нравятся, смущая в детстве колючей щёткой, когда он целовал её в щёку, и пугая, когда тот запил. С тех пор Молли старается избегать усатых людей. Но она вовсе не прочь ощутить испанские усики этого хафу на обоих из своих губ.

На фоне затухающей тошноты взрывается яркое, как гриб, желание.

Словно ощутив на себе её похотливый, ещё не успевший остыть после Пеппи, взгляд, хафу смущается и неловко поправляет наплечную сумку для фотоаппаратуры с эмблемой SONY, тряхнув блестящими как шёлк, волосам.

Ощутив кожей его реакцию, Молли слегка разводит колени – в основной инстинкт конечно не поиграешь – мешает узкий кокон платья, но можно хотя бы намекнуть, пристально наблюдая за ним из-под гифов. Подразнить. Его прищуренный, дерзкий взгляд заставляет её намокнуть. Молли хочет его совратить, научить чему-то плохому. Но поезд уже подъезжает к Парнасу. Хафу подходит ближе, хватаясь за поручень в опасной близости от лица Эльзы. От него пахнет дождевой сыростью.

-Ты решила повторить триумф Пеппи? – шепчет Эльза, наклонившись, слегка кивая в сторону хафу, — или тебя тоже взломали?

— Он мне понравился, — тихо, на ушко ей отвечает Молли. Юноша косится в их сторону, будто почувствовав, что речь – о нём. – Вдруг он тоже – в Анус? Что ещё делать на Парнасе в такое время.

— Может быть он там живёт. – Эльза подымается, вагон со свистом тормозит.

Молли резко встаёт, и пошатнувшись ловит цыганский приход, цепляясь за поручень – ещё чуть-чуть и их бы пальцы соприкоснулись, но хафу пугливо покидает вагон. Молли начинает тошнить.

Выйдя на перрон, им приходится задержаться. Молли ждёт, когда пройдёт помутнение, теряя из виду его фосфорицидный плащ. Станция стремительно пустеет и Молли перегибается пополам, пытаясь исторгнуть разъедающую пищевод, как кислота ксеноморфа, желчь. Но эджект не случается.

— О – промокнув губы краем ладони, она убеждается, что не испачкала их. На перчатке остаётся лишь тёмный след от помады. — Кажется я перевозбудилась.

-Ещё бы! – Эльза одёргивает плащик, — Ты как, полегчало?

— Да, — Молли восстанавливает нарушенную в результате турбулентности, координацию, — Пошли тусить.

Покинув подземку, они выбираются на сырую, после дождя, улицу. Сквозь рваную вуаль облаков кое где пробиваются редкие звёзды. Вывернутая изнанкой, ночь цепляет нутро цепкой, отстранённой хваткой. А в паре сотен метров уже сверкает переливами огней зиккурат Ануса.

@_@

Небезизвестный подземный клуб Анус, расположенный на окраине Ленинбурга, не отличался ни моральной, ни нравственной составляющей, напротив, он будто был предназначен для извращенцев – и весьма изысканного толка – копрофаги, корпрофилы, и прочие любители говн льнули туда толпами — как оказалось, в Ленинбурге таких хватало, не считая съезжавшихся со всего мира, туристов. Помимо этого, клуб облюбовали всевозможные фрики, представители сексменьшинств и всяческие ценители анальных удовольствий. Но основное помещение клуба, где находился танцпол, за исключением характерного дизайнерского решения в интерьере оставалось вполне доступным и цивильным даже для обычных граждан, как и расположенный в одном из внутренних зиккуратов, бар с отличным видом на танцпол. Поэтому ни смотря ни на что, в Анусе было не продохнуть — ведь тебя, по сути, никто не заставляет посещать вип комнаты, за сжатыми сфинктерами которых и происходит то самое мракобесие.

Многие представители богемы льнули в Анус, чтобы не только полюбоваться работами калогардистов, фекалиистов, экскременторов, каллографов и калографистов, но и принять в перформансах непосредственное участие. Чего только стоила галерея задниц всех форм и структур – за отдельную плату можно было самому порисовать на живом холсте, оставив так скажем, след в истории. А экскременторы могли состряпать картину из твоих собственных экскрементов — и те действительно вызывали если не священный трепет, то как минимум поражали мастерством, все полотна покоились за герметичными рамками, намертво застеклённые, так что никакого характерного благоухания от них не исходило. Изображали картины в основном абстракцию в коричневых тонах, но встречались и уникальные работы – в виде вывернутых, как розы, и раффлезии, анусов всех мастей, или тугие коридоры слизистых с расслабленными или сжатыми сфинктерами. Картины занимали не только площадь специально отведённого под галерею, помещения Артануса, но и располагались в некоторых коридорах. Приглянувшееся полотно мог приобрести любой желающий. Если конечно располагал достаточной суммой.

Именно там, вблизи болот, где в летнее время казалось, тропики – расположился Анус.

Находящийся в цокольном этаже, вход, выполненный в виде ребристого, плотно сжатого сфинктера охраняли воины-ягуары. Широкие ступени по четырём сторонам зиккурата вели на вершину с прозрачным четырёхугольным куполом.

Рядом со входом угрожающе возвышался лоснящийся гигант. Молли уже встречала его в Ноге – поговаривали, мол он – важная шишка в ТЕЛЕ, чуть ли не главный. Однако странно, отчего тот стоял у входа вместо секьюрити. Молли сомневалась, что он – управляющий – Адамантан, так его звали, очень учтив, и явно кому-то предан. С таким широким, плотным как у него, телом, он буквально создан для прикрытия чьей-то спины. Молли всегда поражали такие люди – готовые на всё ради своих хозяев, обычно мотивом служит лавэ, но есть и другие – кто готов положить свою жизнь на алтарь ради идеи. И человек, которому они служат – эту идею для них воплощает, являясь её материальным выражением, символом. Но такие являются раз в столетие.

Алый сфинктер скалился им в лицо, бронзовый Адамантан хищно улыбался, сверкая белоснежными зубами, ровными, как на подбор, интересно, он в детстве носил брекеты, или они от природы такие? Зубы картинно обрамлял идеальный рот – большой, но не переквашенный, как это зачастую бывает у чёрных, с ним не будет квашеной капусты – такие губы тебя запросто засосут.

Гигант смотрел на девушек свысока, то растекаясь, то пульсируя, как великан из Чёрного Вигвама.

Эльза растерялась, но Молли быстр взяла ситуацию под контроль:

— Мы по вип приглашению от Лосося, он здесь работает, — невозмутимо сообщает она, глядя на Адамантана снизу вверх, — Я – Молли Блаватская, а это – Эльза Хыр, она со мной, в приглашении было сказано — можно привести друга.

Гигант сдержано кивает, на мгновение погрузившись в себя. Должно быть проверяет данные через ШЛЯПУ.

— Можете предоставить QR для подтверждения? – вежливо спрашивает он, — вы должно быть, впервые? Приглашения вижу, но вас нет в базе Ануса.

— Мы ходим в Ногу, — вставляет Эльза с идиотской улыбочкой.

— Конечно, — кивает Молли, проецируя электронное приглашение в облако ТЕЛА, — Мы действительно в первый раз.

Адамантан с чем-то сверяется, и снова учтиво кивает.

— Пожалуйста, ваши запястья. — Девушки стягивают перчатки, и Адамантан отработанным движением наносит на их тела отметки ТЕЛА. – В Анусе запрещены любые трансляции, если нарушите правило – система клуба их заглушит. Я занёс вас в базу. Сегодня ваши приглашения позволяют опробовать большинство развлечений Ануса за счёт заведения, включая напитки и коктейли в барах, за отдельную плату можно посетить приватные комнаты Тласолтеотль. — Слышится звук авто, и внимание Адамантана привлекает подкативший лимузин. – А теперь прошу меня простить. Приятного отдыха в Анусе, дамы! ТЕЛО всегда радо новым гостям.

Сфинктер расслабляется, приветливо впуская девушек в мягкое, слизистое нутро. Тот час доносятся сдавленные басы, подруги уже было собираются пересечь ребристый порожек, как Эльза вскрикивает, едва не теряя челюсть:

— Тысяча чертей, Молли! Это же Люди ЭS!

Широко улыбнувшись, Адамантан разворачивается в сторону стоянки, спешно направляясь к авто, говоря на ходу что-то в рацию. Кажется, Молли слышит — «Он здесь, босс».

Как зачарованная, она следит за отдаляющейся фигурой Адамантана. Ей приходит мысль, что он может быть начальником охраны ТЕЛА, или даже приближённым того самого «босса» — то ли владельца Ануса, то ли и вовсе всего комплекса.

Из лимузина вылез лохматый мужчина в идеально подогнанной по фигуре, кожаной куртке и джинсах, с дымящейся сигарой в зубах, открывая заднюю дверь авто.

Из светлого салона во влажную ленинбургскую ночь выплыло кресло в дизайне которого угадывался силуэт Чужого. Скрученный в позу зародыша, ксеноморф, опирался об воздух изящными, неестественно вывернутыми лапами, на подлокотниках покоились руки сидящего в Чужом, мужчины. Его ноги были покрыты пледом, выглядывали только плосконосые туфли из змеиной кожи, упирающиеся в гибкие, выпрямленные ладони твари. Голова и челюсть её выступали вперёд, а задние лапы образовывали спинку. Казалось, над креслом потрудился сам Гигер.

— Никогда бы не подумала, что сюда когда-нибудь заявятся настоящие ЭSмены. Это же просто улёт! – Эльза пытается сделать снимок, но подошедший к ним Адамантан, пожимая руку профессору Савье, скрывает его от взора Эльзы широкой спиной. Копьерукий, попыхивая сигаретой, кривится и что-то бормочет. – Вот это действительно будет покруче премьеры!

Молли не может пошевелиться, как будто всё тело её заполнил криоген. Не отрываясь, она глядит прямо в глаза Савье — тот даже сквозь фильтр выглядит неестественно, как люм реклама, и она сомневается – настоящие ли это ЭSмены, или ватты сыграли с ней и Эльзой злую шутку. Молли не может мыслить – мысли тормозит криоген. Она видит какой-то зал – изображение смазано, словно ватты сдобрили алкоголем. Перед глазами – пол, видна структура ковра, какие-то вещи, должно быть одежда, и босые волосатые ноги. Теперь она чувствует, как упираются в пол колени, босые ноги пропадают из виду, кто-то медленно раздвигает ягодицы, предвкушая, но тут же следует резкий толчок. Волна образов похожа на порно снаффы, изображение меняет ракурс, камера – то от первого лица, со всеми тактильными вытекающими, то сверху – от третьего. Коленопреклонный мужчина – это Савье, босые ноги принадлежат Бладнетте и тот его порет. Так яростно, как не бывает ни в одном геймгей-порно, даже в тактильном. Попеременно Молли то чувствует в своём анусе фаллос, то наблюдает его движенья со стороны, как во сне. Что-то в теле начинает меняться, вся кровь приливает к анусу резким всплеском. Тело прошибает похожий на удар тока, импульс, и Савье обмякает на полу, скорчившись эмбрионом, как его ксеноморфное кресло. Но уже через миг из глотки его вырывается рёв. Тело обездвижено, ноги теряют упругость, но неистово пульсирует анус, готовый вот-вот выстрелить светом.

— Молли, Молли! – трясёт её Эльза. Молли выскальзывает из иллюзии как скользкий хрусталь –из вагины. – Ты что, на Копьерукого засмотрелась? Давай подойдём и сделаем селфи!

— Они приехали инкогнито, — едва пересилив себя, выговаривает Молли, силясь понять, что это было. Сперва – дрочащая на весь вагон, Пеппи, а теперь – это. Савье конечно может влезть в голову даже к шляпнику, но зачем ему проецировать такое для Молли – случайного человека, буквально с улицы? Не могла же она сама к нему подключится. Это невозможно. – Такая новость уже бы стала сенсацией, но о ней ни слова ни в одной ленте. Думаю, не стоит нарываться на неприятности.

— Ладно, — соглашается Эльза, разочарованно направляясь в недра приветливо ждущего сфинктера. – Если они приехали тусить – есть шанс, что пересечемся.

Молли одолевает чувство, что за ней наблюдают. Желая как можно скорей от него избавиться, она ныряет в проход следом за Эльзой.

Чмокнув, сфинктер за их спинами с лёгким, надувным свистом смыкается.

Они спускаются в ребристую кишку Ануса. Вогнутые стены пронизывают всполохи света фрикциями импульсов. Молли усмехается – напряжение улетучивается. Ей хочется найти в этом клубе простату и её простимулировать. Сфинктер сотрясают басы, он легонько, упруго покачивается, как навесной мост. Где-то там, в конце этой кишки уже пахнет вечеринкой.

Мысли о поездке в Анус её волновали как томительное возбуждение перед встречей, но теперь Молли думает, не будет ли предвкушение ярче действа? И тут же забивая на это, расслабляется – энергия тусича наполняет клуб густым концентрированным выбросом, который Молли ощущает уже отсюда, он дыхнул на неё, как дракон – пламенем.

— Мы внутри Ануса, Эльза, прикинь? — Молли прижимается к Эльзе, и с диким восторгом трётся плечом об её плечо, — мы внутри Ануса!

— Да, — вторит ей Эльза, переступая как пьяная лань сквозь тугие ребристости. Прямая, утробно алая кишка Ануса кажется им бесконечной, как пустой квартал Амстердама. Дополненная реальность выворачивается наизнанку гипером.

Раскрасневшиеся, шатающиеся как деревенские пьяницы, подруги наконец-то вываливаются из сфинктера, обалдев от такого великолепия.

Остановившись как вкопанные на просторной площадке они тонут в шелесте трещёток и ритмичных постукиваниях под носовое пенье шамана. Когда слышишь это произношение – сразу представляешь индейца с широкими, раздутыми ноздрями – сморщенного, опалённого солнцем, с гладкими, седеющими волосами и иссушенного как камбала. На аутентичную атмосферу южноамериканских племён сверху наслоился оцифрованный тропикал-басс, пропущенный через пердёжный бластглитч. Молли кажется, будто это пердит шаман, наевшись перед камланьем бобовой каши.

По обе стороны площадки расположились ацтекские теокаклли с пёстрыми храмами на вершинах. Традиционная лепнина и роспись дополнялась цифровой сеткой глитча. Каждый из храмов посвящался какому-то божеству. Глич пульсировал в ритме танцпола, осыпаясь в толпу фейерверком пикселей. Это зрелище чем-то напомнило Молли каскад фонтанов под цветомузыку.

Широкая каменная лестница вела вниз — в колодец танцпола, увешанный слепками задниц. Справа находился гардероб, а слева – уборные с толпящимися около, посетителями.

Молли подмечает, что многие тут одеты в вещи с вырезами на ягодицах, у некоторых контуры вырезов светятся люмом, как провалы глаз без зрачков. Чтобы хоть немного слиться с толпой, она расстёгивает молнию платья до поясницы.

— Эльза! – Молли трясёт её за плечо, — пошли к гардеробу. Нужно сдать вещи!

При ходьбе винил её мягко шуршит, создавая трение, соблазнительно обнажая ягодицы.

— Ничего себе, — едва поспевая за Молли, Эльза с восхищением вертит головой, рассматривая всё вокруг. – Я то думала, тут везде фонтаны с дерьмом…

— Не стоит верить всему, что пишут в эфире. – стягивая плащ, Молли протягивает его гардеробщице.

Сексблюз из метро упирается в блюдце. Подобно женщинам племени ботокудо, в её нижней губе торчит пластина, вызывая сходство с лицами шимпанзе. Гиперболизация губной фиксации лишь подтверждает их недавний разговор с Эльзой. К тому же сжатая вокруг тарелки, кожа уж очень напоминает анус. Как известно, театр начинается с вешалки, а в Анусе получается – с губного блюдца, как бы намекая – сперва это только губы, напоминающие анус, но дальше тебя ожидают анусы, шепчущие, как губы.

Традиции, от которых берёт начало и современный пирсинг, в ту пору имели глубоко социальный аспект выражая сразу и красоту, и статус, и что вероятно — анимализм. У древних цивилизаций с племенным строем по-прежнему сохранялось тотемное мышление, их магия была примитивна, а инстинкты и приспособленность выше, чем у современного человека во враждебной ему, среде. Но цивилизации мезоамерики не прошли испытания временем — от них остались лишь обломки да осколки в музеях.

Избавившись от плаща, Эльза возится со своей «пластинкой», трансформируя ту в рюкзак.

— Где здесь находится бар? – опираясь локтем о стойку, спрашивает Молли у губатого блюдца. Она очень старается вести себя тактичней, но взгляд так и падает на губу. Или пластину? Благо, спасают гифы. – Мы тут впервые.

— Фам нуфно фоо-он ф фту пифамифу, — шепелявит гардеробщица, указывая рукой влево. Приподнятые уголки верхней губы, должно быть означают улыбку. Очевидно, девушка подверглась в детстве стандартной процедуре по удалению нижних зубов.

— Спасибо! – улыбнувшись в ответ самой дружелюбной из всех, в её нынешнем состоянии, улыбок, Молли хватает Эльзу под руку, бросив мимолётный взгляд в изогнутое зеркало – она выглядит так, словно её вырезали из картона в это плавкое олово глади, и вся змеится — гипюр превращается в чешую.

В Анусе всё сверкает помпезностью. Внизу тусят разгорячённые тела. Центральный край танцпола занимает пирамида поменьше – диджейский пульт за которым очевидно свершает жертвоприношение тот самый МС Аклл.

Алая подсветка стробоскопов и лазеров прорезающих танцпол, эпилепсирует пиу-пиу фантастикой. Анус напоминает пластиковый городок в диснейленде. Вот только Анус не был пластиковым. Напротив, от него ярко разило древностью, в которую органично вплелись технологии. Всё равно что поставить голоэкраны в джунглях — не реконструкция, а скорее — мутация.

Окончательно синхронизировавшись с хексаграммами, фосфены заработали, зажужжали механизмы, как какой-то стимпанковый эффект. Фильтр эпохи. Всё мельтешит, Анус сокращается, сверху зияет космос.

— Ну и где твой Лосось?

Молли пытается пошевелить языком, но боится, что если только им дёрнет – он снова начнёт зудеть.

— В галерее.

— И где эта галерея?

— В зиккурате.

— Может сходим вниз? Я хочу тусить среди глиняных задниц.

— Успеем.

Они подходят к декорированной лианами, пирамиде с извивающимися в камне змеями у подножья. Вход охраняют облачённые в шкуры, воины-ягуары с дубинками наперевес.

Их мощная грудь лоснится маслом во всполохе стробосковоп, тяжело вздымаясь пятнистой расцветкой табби. Каждый мускул поигрывает под ритм танцпола, соски плавно покачиваются в такт растянутому пению икаро. Глядя на них, Молли немного тревожно – она понимает, что это лишь мишура — на самом деле это обычные вышибалы в традиционных костюмах, но всем своим видом они вызывают священный трепет.

Проходя мимо невозмутимых воинов, Молли улавливает исходящий от них, аромат – животное амбре каких-то феромонов — одновременно привлекая и отпугивая, их запах внушает первобытный ужас угрозы.

Каменные стены теокалли слабо пропускают звук, но он просачивается сквозь вход, заползая в коридор, как шипящие змеи — ритмика босых ног, удары об натянутую на каркас, кожу барабана из мошонок, или скорее, сфинктеров врагов, скрип лиан и шелест возящейся над корнями жизни. Леденя кровь, шепчущие слова шаманки завораживают до дрожи, к ним присоединяются трубы и звук перерастает в один большой гомон, сменяясь почти роботической угрозой апокалипсиса.

Кладку стен прорезают тонкие сине-красно-изумрудные нити диодов, извиваясь и ветвясь округлыми и кубическими завитками узоров как кибернетические лианы. Холл дополнительно подсвечивают позолоченные светильники ящеричного стекла в форме задниц.

Стены украшают круглые керамические пластины в традиционном ацтекском стиле, изображающие анусные раффлезии. Эти мясные цветы кажутся Молли древней диковинкой, иероглифами, загадочным шифром.

Коридор разветвляется двумя лестницами, под одной – место, где можно перекусить – о чём свидетельствуют не только подсказки, но и заманчивый аромат тако, а под другой — вход в минибар.

Почти всё выдержано в трёх основных цветах с вкраплениями камня, золота, глины, обсидиана в сочетании с пластиком и пиксель артом цифрового напыления.

Интересно, размышляет Молли, что бы сказали ацтеки, если бы спустя сотни лет увидели как эксплуатируют теперь их культуру? Хотя возможно, они тоже любили анусы. С их кровожадными культами и концепцией Шибальбы, Молли не удивилась, если бы они посчитали Анус вратами в ад.

— Добро пожаловать в задний проход, детишки. – смеётся Молли, смело шагнув на лестницу, — Назад дороги нет.

Вторя ей смехом, Эльза направляется следом, вцепившись в перила – там, сверху находится бар с видом на танцпол и террасой, как следует из указателя. Должно быть, основной движ уже начался, поэтому никто не толпится в проходе – все, кто хотел, заняли свои места и вовсю наслаждаются тусой.

«Мы тоже пришли тусить. Пойдём сейчас и напьёмся». Единственным алкогольным напитком который у Молли ассоциировался с Мексикой, была текила.

Бар – визитная карточка любого клуба. Очевидно нет ни одного клуба, где бы не зависали в баре. Вот и Анус оказался не исключением. Молли тут же сообразила, что отрываться сюда приходят отнюдь не одни извращенцы, как она всегда считала. Скорее народ просто жаждал диковинки и свободы, иллюзию которой здесь несомненно давали отведать с лихвой. Знай только плати. И соблюдай правила. Анус — дороже и элитней Ноги, это ощущалось сразу, как только они вошли внутрь. Если бы не халявная вип проходка, такой клуб Эльзе точно бы оказался не по карману.

В огромном помещении бара во всю стену изумрудно светится стойка. За ней трудятся сразу несколько барменов, ловко обслуживая толпящихся посетителей. Зеркальные стены над стойкой отражают всплески стробоскопов и изящные спины бутылок, перемежающиеся с керамическими сосудами расписанными сколопендрами и гигантскими кактусами.

Дальше – зона отдыха, плавно переходящая в широкую, увитую лианами, террасу с видом на танцпол и расположенные напротив, теокалли.

Каменные терракотовые стены, казавшиеся в полумраке тёмно бурыми, почти чёрными, украшают декоративные копья, всевозможные дубинки с обилием обсидиана, церемониальные ножи для жертвоприношений с резьбой в виде Текпатля – зубастого ножа-кровопийцы, грибные туми, маски, керамика, каменные и глиняные скульптуры, наскальная роспись иллюстрирующая сюжеты охоты и танцев. А так же широкие плазменные экраны органично встроенные в интерьер.

Вполне цивильно. Если не считать ребристых кресел и диванчиков округлой сфинктерной формы, хотя незнающий мог бы принять их за пончики.

Большинство диванчиков заняты. Люди в виниле, биолюме и латексе потягивают коктейли, гиф-гики в массивных геймерских девайсах залипают в виртушке, хаотично жестикулируя в воздухе, компания в латексных комбинезонах с сердцевидными вырезами на заднице раскуривает трубки с мапачо, несколько пар неистово сосутся, вцепившись друг другу в жопные дыры. Кто-то прохаживается по террасе с калебасой посасывая мате через бомбилью, кто-то опираясь о каменные перила, отдаётся доносящейся снизу, музыке.

Подойдя к свободному месту у стойки, Молли усаживается на высокий стул и заказывает текилу у тот час подоспевшего бармена.

Пока они ждут, Эльза указывает на один из экранов:

— Смотри, тут есть чувак, который гадает по сфинктеру. Это как раз в той пирамиде, напротив.

Молли отвлекается от созерцания карты с напитками, с интересом прильнув к экрану, где теперь пожилой японец, обозначенный как мастер-каллограф Комон Маста показывал художественный порформанс, используя краски под поэтичными названиями «подарок гейши» и «торжество самурая». Мастер, судя из промо, должен вскоре выступить в галерее Раффлезий, расположенной в теокалли Артануса.

Экраны оказались своеобразными инфо-гидами. Такая себе рекламная превью нарезка. Узнав, где предположительно стоит искать Лосося, Молли переводит взгляд на стойку – как раз подносят текилу.

— Может попробуем, как здесь? — она указывает на один из пунктов лежащих на стойке ламинированных карт, вильнув в сторону Эльзы заголённой ягодицей, – Ну что, слизнёшь?

Но Эльза слизывает соль с ребра ладони, лихо опрокидывая шот.

Пожав плечами, Молли повторяет те же манипуляции. Отправив в рот лайм, ей кажется, что вместо текилы она глотнула пейотной рвоты какого-нибудь шамана. Вместе с его желудочным соком. Лайм только усиливает тошноту. Молли представляет, что будет, если она блеванёт на стойку, и усилием воли подавляет желание, проглотив с поднявшейся вверх, текилой рвотные спазмы. Не хватало ещё, чтобы первый раз был как всегда через жопу. Хотя Молли подозревала, что на эту стойку скорее всего исторгались, при чём не раз.

— Молли?

Она резко оборачивается, столкнувшись с мутными выцветшими, как линялое небо глазами за прозрачными стёклами гифов в перевёрнутых голограммах на тонком крючковатом носу и напрочь красной роже. Их дизайн напоминает дедушкины очки в футляре, которые просто стали изящней со временем, так и оставшись старушечьими.

— Ромул? – закашлявшись, она чуть было на него не исторгается.

Он кивает, щедро отхлебнув из бокала:

— Круты гифы, Молли, — делает комплимент Ромул, — и вообще, ты такая крутая.

Голос масляный, так и лоснится.

— Спасибо, Ромул.

— Пьёте текилу, девочки?

— Только что выпили.

— Девочки уже в стелечку, — пьяно вставляет Эльза и хохочет, как дура. По ней видно, что она – всё, они с Молли выглядят так, словно до вечеринки уже накатили. Ромул кажется, не заметил, что на самом деле девочки не пьяны, а заправлены ватой. Но им плевать – тем и хороши расширения.

— Я тут рядом присяду? – Ромул, усаживается на пустующий стул за стойкой. От его умащенной бороды пахнет персиковой помадкой. Такие, как он — постоянные клиенты барбершопов. Интересно, там бреют яички – по акции – два по цене одного? — Вы здесь впервые, да?

— Откуда ты знаешь?

— Да я завсегдатай. — Он весь расплылся, как кисельный мякиш. Бараньи глазки умные, хитрые, но масляные и слабовольные. У Ромула нет характера, именно поэтому он так напоминает хлеб, или скорее, сладкую булочку с корицей – приторную и банальную донельзя — лощёную, умащенную маслицем, немного раздутую — сдобные булочки хороши, когда они приподняты. Раздутый живот — пивной, или бюргерский, но Ромул не женат — не потому что не носит кольцо, его активный рум – типичный рум холостяка.

Интересно, какой у Ромула рум инсайд? Глядя на него представляется что-то кисельное, или квашеное, Ромул – квашеная капуста, но сладкая, сладкая квашеная капуста. Или скорее тушеная, судя по цветовой гамме его одежды, в своём стильном джемперке соломенного цвета, узких персиковых брюках и официозном галстуке Ромул выглядит пресно, как персиковый кисель.

— Я кстати Лезия Олни, можно просто Эльза, — широким жестом Эльза протягивает руку для поцелуя.

– Лезия среди раффлезий! — Он растерялся, но быстро сообразил, что от него требуется, касаясь уголком сухих, в мелких трещинках, тонких губ её пафосно изогнутого запястья, исполосованного именами кумиров. Перчатки Эльза так и не одела. — Как поэтично! – он галантно поклонился, не отрываясь от Эльзиной ручки, – А я Ромул.

— Лезия – Поэтесса – будто прожевала и выплюнула в лицо Ромулу Молли.

— Что намерены делать дальше? – спрашивает Ромул, срываясь почти на фальцет, отпустив наконец её руку.

— Где-то тут выступает Лосось.

— Лосось? – оживляется бородач.

— Это он нам прислал приглашения. – прожевывает Эльза.

— Проводишь нас к Лососю, – спрашивает Молли, подперев локтём стойку, — раз ты тут завсегдатай?

— Я к вашим услугам – учтиво тянет Ромул, и Молли понимает, что он пьян — Вы обратились по адресу. Но сперва позвольте вас угостить. – он жестом подзывает бармена – Текила – это лишь верхушка айсберга. Это всё равно что приехать в незнакомую страну, и вместо того, чтобы отведать местную кухню – пойти в Макдональдс.

— И что же ты предлагаешь? – Эльза подвигается ближе, но Ромул уже спешно делает заказ подоспевшему бармену.

— Два нектара любви для этих роскошных дам.

Эльза зарделась, активировав режим капризной, гонористой суки. Молли осталась беспристрастной. Глядя, как старается Ромулу подлизать Эльза, она только радуется – типаж Ромула её не привлекает.

Ромул ходил в походы. «Ночь с палаткой вдали от города, девственная природа, но главное — горы, горы – это преодоление, чем выше ты взобрался, чем шире видел простор — тем глубже ты заглянул в себя. Ты знаешь, как сложен путь на вершину, и как не лёгок при спуске. Стоя на вершине, кажется, что вот он – весь мир на ладони, но чтобы это узреть, нужно преодолеть не одну гору». Так Ромул говорил Молли в тот единственный день, когда они встретились на Лисьей бухте в крымских горах, где 16-ти летняя Молли отдыхала с семьёй, а компания Ромула разбила неподалёку свой лагерь. Среди них было много металлистов, поэтому одетую во всё готическое и чёрное, Молли пригласили на огонёк с песнями под акустику, дешёвым портвейном и разогретыми на костре, туристическими пайками.

Как ни странно, тогда именно Ромул оказался наиболее искренним и интересным собеседником. Сидя у тлеющего огня, они проговорили всю ночь. Оказалась, что оба они из Ленинбурга, но пересеклись именно здесь, каждый раз удивляясь какой всё-таки мир тесный. На следующее утро, не выспавшаяся, с тяжёлым похмельем от мерзкого портвейна, Молли вернулась в свою палатку, чтобы вскоре ухать домой вместе с семьёй – они пробыли здесь неделю, и отпуск подходил к концу, а Ромул с компанией только заякорились. Они так и не обменялись контактами, Молли считала, что это одна из тех самых случайных встреч, которая никогда больше не повторится.

— Нектар любви или Xtabentun – со знанием эксперта проговаривает Ромул, пригладив бороду, — это маянский ликёр, название напитка можно перевести как утренняя слава. Его изготовляли на основе ферментированного мёда и цветов ипомеи. Но в последствии, после прихода конкистадоров, стали добавлять анисовый ликёр и ром. С напитком связана одна любопытная легенда о жрице любви с таким же именем. Каждый, кто провёл с ней хотя бы одну ночь – непременно влюблялся. Так и ликёр – все, кто его пил, утверждали, что он кружит голову подобно чарам той женщины.

— О, как интересно! – Эльза опирается подбородком об согнутые в кулачок, пальцы. Кажется, ещё немного, и она снимет гифы, чтобы вкрадчиво заглянуть в глаза.

Туземский бармен ставит перед ними широкие бокалы с мутно зелёным, почти жёлтым напитком, напоминающим сильно разбавленный абсент, с добавлением льда и декором из каких-то розовых лепестков.

С сомнением взяв бокал, Молли сухо проговаривает «спасибо» и глотает хвалёный ликёр. От терпкого приторного аромата с резкими нотами аниса почти сразу накатывает слабость, и она едва не сваливается со стула, вцепившись в стойку рукой. Но тут же, по оледеневшему изнутри телу разливается приятное блаженство. Мягкая эйфория пробивает брешь в наркозной броне меха.

— Ничего себе! Даже от псисиг не так торкает! – Молли проникается алкогольными традициями мезоамерики. Ромул кисло улыбается, потягивая своё пиво. Но на Эльзу напиток кажется не производит никакого впечатления.

— Если хотите приобщиться к культуре Ануса, трепетно наследующего древние обычаи, — продолжая вводить подруг в алкогольный экскурс, вещает Ромул, — стоит так же попробовать балче, его ещё называют напитком богов, и всенепременно – Yolixpa, только здесь, в Анусе его готовят так же, как и некогда в горах Пуэбло, откуда он родом. Обязательно просите горький, именно таким и должен быть настоящий Yolixpa.
— Я думаю, нам пора в галереи. – с трудом бормочет Молли — не смотря на эйфорию, её всё ещё мучит головокружение.

— Ну что ж, — Ромул ставит на стойку пустой бокал, слезая со стула. – Теперь можно и духовно обогатиться. Я как раз собирался отведать манны.

— Что ещё за манна? – шепчет Эльза.

— Вскоре увидишь. – хитро усмехнувшись, отзывается Молли.

Продолжение следует..

\\

Глоссарий

Гифы – гифайз, очки дополненной\вирт реальности

Пшики – расширения для гифов, переводящие девайс на мысленное управление, способствуют более эффективной работе с гифами

Эфир – беспроводная, облачная сеть, ловящая даже в труднодоступных местах без покрытия, например под землёй

Биолюминоформ, Люминоформ, люм, биолюм – искусственный биологический материал, поглощающий ультрафиолет, и вырабатывающий свет или тепло, используется в качестве декора или для согрева в одежде и окнах

Биопласт – заменитель кожи, искусственный, органический, не животного происхождения, материал

Хумана – органическое искусственное мясо на основе человеческого ДНК

Гипер – состояние под гиперпшиком

Драйв – активное состояние гипера, плато

Рум – активная пользовательская ячейка в эфире

Рум инсайд – внутренняя ячейка с личными данными, виртуальное хранилище

Румер – пользователь эфира

Гифер – пользователь девайса гифайз

Мехер – гиф-хакер

Криптон – меняла криптвалюты на черном рынке. Криптонами так же называют нелегальные сетевые криптообменнеки

SIG – система нагревания курительных смесей

Стимсиги – стики для SIG на растительной основе с экстрактом мусцимола

Псисиги – нелегальные стики для SIG с психоактивными эффектами

Стекловатт, стекловатта, ватты – нелегальные, кустарные расширения

Шляпник — человек с имплантом ШЛЯПА для постоянного контакта с эфиром и дополнительными возможностями без применения сторонних девайсов

Трипnet — тактильная сеть для шляпников

Альтернативный финал «Снежной Королевы»

08 Июн 2021 Нет комментариев

автор: Семён Петриков (Альмаухль)рубрика: Проза Tags: Семён Петриков (Альмаухль)

Кай сидит на ледяном полу в центре шестиугольного зала, геометрия которого напоминает огромную снежинку с шестью входами-коридорами. Он сосредоточенно собирает головоломку, не замечая мертвенного холода вокруг. Уже непонятно, сколько времени он провёл здесь, пытаясь подобрать правильную комбинацию символов. Он не замечает каких-либо признаков движения времени кроме своего размеренного и монотонного дыхания, которое почему-то постепенно становится всё медленнее и холоднее. Снижается температура тела, падает уровень метаболизма, но мышление несмотря на это работает с бешеной скоростью. Снежная Королева подарила ему увлекательнейшую игрушку, конструктор из шестидесяти четырёх ледяных пластинок-гексаграмм, комбинации которых могут объяснить весь мир. Ему нужно составить верный порядок соответствий.

Он чрезвычайно увлечён процессом. Кай расставляет символы в ячейках матрицы соответствий, как элементы духовно-оптического прибора. Каждая комбинация порождает специфическую сборку восприятия, специфический мир. Снежная Королева сказала ему, что одна из комбинаций откроет ему знание Вечности. Учитывая возможное количество комбинаций, это может произойти очень и очень нескоро. Кай и не думает о времени, если поиск продлится тысячи лет, ему всё равно ни на мгновение не станет скучно. В эту игру следует играть без страстного устремления к цели, она требует сосредоточенности ума и покоя. В каждой такой комбинации отражаются все вещи мира, он переставляет символы и как бы листает книгу, страницы которой неисчислимы как снежинки на обеих полярных шапках планеты. Как эта планета называется? Сколько на ней материков? Какие виды организмов здесь обитают? Какова цивилизация людей? Ответы на все эти вопросы меняются с каждой перестановкой элементов. Он точно не знает, по каким признакам он поймёт, что собрал правильную комбинацию. Это знание каким-то образом содержится в самих символах игры, символы живые, и встав в нужном порядке, откроют врата Вечности.

Вот он снова тасует ледяные пластинки, чтобы составить очередную сборку конструкции. По мере того, как он расставляет гексаграммы по их местам в ячейке, перед ним раскрывается структура и история только что сгенерированного мира. Кай всевидящим и вездесущим оком просматривает ключевые узлы в которых сходятся и расходятся линии мира. Чем ближе конструкция к завершению, тем больше в ней связей, тем более полным становится описание реальности. Осталось вставить в ячейку последнюю гексаграмму этой сборки, и вот Кай, постаревший на ещё одну историю мироздания, задумчиво вертит в руке ледяную деталь, думая о том, какой бы стороной её вставить.

От этих размышлений его отвлекает гулкое эхо шагов. Сколько жизней он уже не слышал никаких звуков! Кай оборачивается, и видит, как со стороны одного из входов к нему двигается молодая девушка. Она выглядит замёрзшей и уставшей от долгой дороги. Кай очень и очень удивлён, здесь никто не появлялся на протяжении тысяч циклов, так было с самого начала его ледяного путешествия, и он даже не думал, что кто-то вообще может войти в этот зал. Кай бросает взгляд на матрицу соответствий, и за доли секунды находит информацию о внезапной гостье, из чего он узнаёт, что в данной сборке реальности это Герда, его сестра, и что она пришла забрать его в мир, назад к людям. В отблесках кристаллов он увидел все возможные варианты их диалога, а так же все линии вероятности своей возможной судьбы, если он выберет вернуться в мир. Вот Герда садится рядом, и уговаривает его вернуться, чтобы прожить жизнь, чтобы радоваться теплу и солнечному свету. Кай не возражает. Только он сначала хочет рассказать об устройстве и назначении головоломки, которую он собирает. Герда слушает, и по мере того, как Кай разворачивает объяснения символов и связей между ними, признаки усталости и страдания на её лице истираются, зрачки расширяются, в глазах появляется заинтересованных холодный блеск. Дыхание Герды замедляется, кожные покровы бледнеют, радужка практически исчезла. Она начинает видеть значение линий мира. Ей уже не хочется никуда идти, ей хочется собирать вместе с Каем головоломку.

Кай объясняет ей, что если она останется, то вряд ли она сможет снова вернуться в свою сборку реальности – комбинации ещё ни разу не повторялись. Она едва заметно улыбается и кивает. Какой стороной вставить пластину? Некоторое время они сканируют узлы соответствий, затем одновременно поднимают глаза. Им пришла одна и та же идея. «Все соответствия верны!» — говорит Герда. «Каждое число бесконечно!» — отвечает ей Кай. Они окончательно собирают Вселенную, чтобы расширить своё сознание до её пределов и перевести всю массу Вселенной в информацию. Затем они снова тасуют элементы головоломки, и снова собирают мир. И так ещё несчётное множество раз, уже зная о том, что каждая сборка – ключ от вечности. Они уже не стремятся к правильному ответу, а просто наслаждаются процессом игры.

[Синтез монады успешно завершён] — вспыхивает голографическими знаками в темноте. Безграничное пространство, нет земли, нет неба, только вспыхивающие тут и там ячейки-соты. Они напоминают снежинки, вращающиеся в вечной внепространственной вьюге. Снежная Королева не имеет лица, это программа, просчитывающая траектории движения ячеек в условном пространстве. В этом цикле к успешному завершению симуляции, которое заканчивается синтезом бессмертной монады, пришло больше ячеек, чем в предыдущем. Все ячейки похожи между собой, как снежинки, и так же уникальны. Каждая из них внутри выглядит как шестиугольный зал. Версии Кая, похожие друг на друга, но различающиеся, собирают каждый свою версию головоломки. Те ячейки, в которых конструктор удалось успешно собрать, вспыхивают и светятся ровным и ясным светом. Те, в которых не удалось – тают.

Кот-Баюн отключает своё сознание от симуляции, снимает с головы присоски контактов. Он оказывается в лаборатории, вокруг множество мерцающих дисплеев с графиками и числами. Взглянув на графики, Кот-Баюн с удовлетворением отмечает, что использование вычислительных элементов «КАЙ-ГЕРДА», работающих на импульсном принципе, действительно снижает потребляемую мощность в десятки раз в сравнении с более старыми поколениями процессоров. Ещё на один шаг ближе к разгадке вечных тайн Вселенной… Кот-Баюн сохраняет полученные данные и переводит Снежную Королеву в режим гибернации. Дисплеи Снежной Королевы гаснут, остаётся гореть лишь лампочка индикатора системы охлаждения. Снежная Королева заснула, теперь и Кот-Баюн отправляется спать.

Кот выходит из лаборатории и направляется в свою каюту. Орбитальная станция не прекращает вращаться вокруг своей оси, чтобы создать искусственную гравитацию – однако Кот-Баюн привык спать в искусственной невесомости. Он открывает крышку своей флоатинг-капсулы, закрепляет на лбу контакты «электросна», а на локтевом сгибе присоску инжектора парентального питания, и ложится в раствор сульфата магния 30%. На лицо Кота опускается ингаляционная маска через которую подаётся дыхательная смесь кислорода с ксеноном. Ксенон начинает действовать с первого вдоха, Кот-Баюн полностью отключается от всех внешних раздражителей, его сознание сворачивается в точку, вмещающую в себя всё. Затем и единственная точка-наблюдатель исчезает в пустоте, и поскольку других наблюдателей здесь нет, Кот-Баюн переходит в состояние суперпозиции – он одновременно есть, и его нет.

Крошки янтаря

02 Апр 2021 Нет комментариев

автор: Алина Лавандарубрика: Проза Tags: Алина Лаванда

Крошки янтаря в бурю выбросило на песок.

Они, словно позолоченные мошки, переливались и купались в лучах солнца.

Крошки янтаря в январе выбросило волной на песчаный берег.

И вот лежали эти осколки окаменелой смолы и переливались в солнечных лучах.

Эх, а когда-то те самые кусочки янтаря были смолой и стекли слезинками по древним соснам.

Пост-Лярвическое преодоление Чу! Мы Инеj-Юги в контексте гипотетического теогонева

16 Мар 2021 Нет комментариев

автор: Василий Нестероврубрика: Проза Tags: Василий Нестеров

Как должно быть известно последователям новоэтических sjw-скрижалей, слизевик вида Physarum Polycephalum имеет 720 полов. Таким образом, в теогонии <Теогоневе>, созданной разумным слизевиком, должны были бы присутствовать не Бог-Отец и Богиня-Мать, а 720 изначальных бого-физариумов. За наномгновение до большого взрыва, на переливчатой стадии павлиньего хвоста в концентрированной коан-гулятивной капле зародилась подобная гипотетическая вселенная, да так и продолжила существовать параллельно пост-взрывному бытию. В этой Вселённой теневые планеты Раху и Кету, а также пифагорейская Противоземля существуют наряду с реальными планетами субстанциального космоса, а передвижение происходит посредством тенётолётов – арахнокосмических кораблей, скользящих по пронизывающим Вселённую тенётам натянутых, спутанных, деформированных и оборванных каузальных связей. Один из 720 бого-физариумов, проскользив по упругой серой паутинке в миллионнопарсековой темноте, остановился у звезды Холодостан, вокруг которой вращалась планета Zemblya. Тенётолёт завис над серверным полюсом в доисторической древности да так и остался молчать среди сменяющих друг друга долгих биполярных дней и ночей. Исцвела из него инеевая грибница и проросла планиду насквозь, расцветя морозным серебряным каперсником на полюсе обратном – Ant-Арктическом.

История расцветила и украсила снеговые ландшафты серверного полюса дивными фигурами: тут и оледененние абрисы солдат Тридесятого Тысячеснежного Райха, застывшие во время сражения со слепыми пингвинами-альбиносами.. а где-то по снегу уже веками бродит Нечто из фильмов Джона Карпентера и собирает собственный тенётолёт из выпавших не известно откуда онтологических структур Бога.

На излёте Инеj-Юги решил Некто наслать на земблян кару: разразилась великая Чу!ма. И инспирирована она была самореплицирующимися наномеханизмами из льда. Видимо, блеклый заблудший цверг повредил киркой древнюю и отерянную кем-то криокапсулу времени да выпустил их. Механизмы строили ледяные запруды посреди потока сознания заражаемых, отключая его в предвечность и в закативаемость глаз к Небу..

Исходя из внечеловеческой и непонятной нам своей милости, разум богофизариума решил спасти земблян. План был таков: собрать всех лярв – всех астральных паразитов, подселившихся в тела хоминидов, скользящих в прослойке между астральным и физическим телом, и перепрограммировать их торсионные поля в обратном направлении. Так, чтобы генерируемое торсионное поле защищало носителя видоизмененной лярвы от ледяных нано-машин. Лярвоуловители, пилотируемые инеевыми геометрически-фигурными разумами, произошедшими в глубокой древности от кровосмесительной связи Кая и Герды, зависли над самыми страдальческими и порочными местами планиды: например, над духовным концлагерем перевоспитания дизайнеров «Поднятая целина будущего», комендантом в котором работал Граф Милонов. Дизайнер Федя стоял над рвом с мертвыми телами своих дизайнерских собратьев, и в стекающей по его щёчке леденеющей слезе отражался луч звезды Холодостан. Лярва, присосавшаяся к эмоции обиды на судьбу и несправедливого Бога была с чпоком высосана из его тонкоматериальных структур и отправлена – вместе с миллионами подобных ей лярв остальных несчастных земблян – по трубам из пульсирующего перекачивающего биохрусталя в гигантскую центрифугу-блендер на Серверном полюсе, где была растворена в общем котле астральной лярвической биомассы. После чего астральная биомасса должна была быть переполюсована мантрами снега, заморожена космическим светом, расколота по линиям кристаллической решетки на симметричные хексагоны и отправлена обратно на инклюзивное включение в сердце каждому носителю в качестве защитного амулета.

Должна была. Но чего-то в этом рецепте не хватало. IS-юминки. Специи. Ведь жил где то на евразийском континенте Зембли Юный Па~эт – вьюноша бледный с уzvзором горящщим ~ который в дионисическом экстазе подвергал свою психику расколам и любил играть в Святого Себастьяна, прокалывая своё тело воображаемыми стрелами, ножами, пилами, вызывая у себя сладостные электро-вдохновенные конвульсии Света. Лярва, которая поселилась в его психике, была особенной – и именно её не хватало для окончания исцелительного эксперимента. И был вознесён Юный Па~эт персонально и заживо на Серверный полюс. И была с ледяным чпоком исторгнута из груди его странная n-мерная сущность в виде чёрнохитинового Клопа – вероятно, двоюродной дочери и седьмой воды на киселе Богопаука Ананси и направлена во Всеобщий Котёл. Но Сущность Та – неведомо для Богофизариуса – породила в себе другую транслярвическую сущность, чей разум был извернут внутрь новой гипотетической Вселённой и как бы сотворял её на ходу в каждое мгновение. И когда лярвическое варево в котле было заморожено в зеркальную гладь и расколото, то одна гипотетичность наложилась на другую и сама реальность поскользнулась на её всерелятивистской zero—глади бликующей и рассыпалась в вероятностное мерцание.

И закончилось теогонево.

И произошел Большой Взрыв.

А воображаемая Дыра в изложенную Нами вселенную была запечатана изнутри теряющими реальностность Богофизариумами символом перечеркнутого Круга и скрижалью из неизвестной минеральной субстанции со следующим тщательно выцарапанным текстом:

«Мрачнотелка»

0, искомое
Насе-коконное –
За~вернулось в Хитино-плоть –
Ты вернулось в б(ы/е)лую Водь –
Андрои́да Ant-Аркто брегов.
Твой Фрегат Навсегда готов.
Бело-тысячных немаtod
Точит айсберги тысячедырие –
Те, которыми сердце затерт-0/ø

12.03.21.

Йольский тусень::Теkстовые МЕХа

04 Мар 2021 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Они жили в мертвом музее, в окружении артефактов, магических камней и зеркал.

Никто не знал, где на самом деле находится эта комната.

Но она успела прогреметь на весь мир, положив начало вельветовой эре – новому виду связи на расстоянии, в которой соединились магия, вещества и высокие технологии.

Его звали V, её – Di. Они транслировали Вещание.

Через Изнанку пространства они настраивалась на подсознания людей по ту сторону связи.

Они называли эти сеансы бархатными, величали вельветовой негой, Вещанием, транслируемым из Вельветового Бункера.

 

Анус Сфинкса плотно сжат. Внутри загадка. Он молчит.

На фоне вибраций растеклись скифские бабы.

Нанороботы отняли у книг буквы. Фосфены слились в решётку из хексограмм.

При подключении холодит ноздрю. Даже батареи замерзли. Пройдет ли этот мужик испытание севером? Метель бьётся в стекла, швыряя в них сгустки льда как пощечины — резко, до хруста и скрипа. На крыше все дрожит и грохочет. От ветра пьяно шатаются провода.

На ночь в городе тушат фонари и отключают воду. Город превращается в мёртвую гавань.

На дворе — 20-й век XXI века. Декадентпанк. Мы пудрим носы, вдыхая с алой пентаграммы слаанешитский порох под клипы La Femme. Вокруг разложены амулеты. Через выдох передаётся информация. Вжухи.

Луна теперь высоко, её свет косыми лезвиями прорезает алтарь. Там горят свечи и дымятся благовония. Пахнет палочкой смерти. Воск плавится по стеклу, стекая. Так и живём — после йоги – иконки в нос, а затем — став на третий глаз.

 

Мы на v_з[а]воде. Производим звёзды хаоса.

Это шоу эксгибициониста, который следит сам за собой. Сам перед собой оголяется.

Кнематографичность музыки разворачивается камерным, стерильным артхаусом с вычурной атмосферой, а затем сменяется грязью. В грязи есть что-то настоящее. В отличии от стерильных фильмов. Бывает и грязь можно подать стерильно, достаточно её обесцветить. Всё обесцвеченное выглядит стильно, изысканно, как падшая женщина, суровая как зима. Я – холодная Мара – снежная королева, а ты – мужчина-лето в гавайке и очках-полицаях, с лицом, списанным как с икон. Сегодня я волк в овечьей шкуре, а ты – тьма в обличье света. Горячий вампир и холодный вампир.

 

Жрица Хаоса глаголит Новую Ересь устами зеркал, говорящих на языке тела. Иней и_стёкла>и_ней ис-тёк_ла>синие_стёкла>в которых синий песок>путешествие – как одна сплошная черта – быстрое, скользкое. Внутри стерильно и снежно. На окне – огонь. Сакральное зарево. Но огонь сам по себе не горит, только холодный огонь так может. Ощущал когда-нибудь холодный огонь? Ледяное пламя? Когда всё движется назад – это и есть Изнанка – инвертирование, ультра поводI, сигма-плато.

МХОВЬЕ>Хром-промо выцветшее>Анахромолдинг

Автомобили спят под заснеженным одеялом. Их тоже накрыло. Фокус двоится. Йольские огни мигают неоновой спазмой. В зеркале – саморазврат. Холодный огонь абсурда стал инструментом Хаоса. Тут выживает сильнейший, смышлённейший. Собери кубик сверхчеловека, а затем брось-ка в мой мартини вместо оливы.

Ну что, поиграем в декаданс, сучки?

Тогда вперёд. 20 век XXI века объявляю оком-веком декадентпанка. Вместо кокаина и опиумных курилень – криокапсулы и бархатные коконы. Добро пожаловать в стерильные кетахолы и лабиринты меха. Возвышаясь над пламенем фитилей, мы вещаем в мир поветрие из Vельvетового Бунkера. Словотраffик виртуальных МЕХшинств. Voodoo_vай-fай_лы__ /

Бормочу как Изида, выразительно щёлкнув лезвиями ножей. Топографирую всё сущее. Кутаюсь в меховые тексты, как трубы зимой – в стекловату. Сегодня энергия тусит.

Мы – глашатаи Новой Ереси. Криогенные всадники. Ииигого_иииииииигого! Древность дремлет. Земля-мать стонет. Древность стонет. Мать-земля шипит, говорит через дочь свою. Радио дроун и море песка. Пустыня и небо жовто-блакитне. И два тризуба. Север с Египтом переплетаются. Языками. Дизайнерская анестезия начинает действовать. В камланье взмеился наркоз.

Вот она, пустыня. В своих дексогрёзах я часто видела Египет. Это было прошлое, смешанное с предчувствием, это как видеть во сне Арракис никогда небывав на Дюне… За окном шумит Нил, рядом – пирамиды, барханы, откосы песка, горячие, раскалённые волны несутся вдаль, ветром забиваясь в нос, так, что прячешь лицо в арафатку. А ночью, под лунной пляской – танцы с бедуинами у костра, трубка с гашишем и потный верблюд.

Выветрилось вещание. В пар превратилось. Пар мехом стал. Поветрием. Напевом.

Уловив ультра частоту, я подключаюсь к Иной Сети, считывая словотраffик.

Совмещая буквы в один клик-коллаж, я ловлю кайф. Здесь п(р)оявляется текст.

До чего же зачаровывает.

Я снимаю снимающегося. Веду слежку за тем, кто ведёт съёмку. Подглядываю за подглядывающим. Я чёртов вуайерист. Меня одевает текст, текст же и оголяет. Облачившись в текстовые МЕХа, я подглядываю за тобой, пока ты дрочишь.

Выворачивая свой мир наружу кишками, раздеваюсь. Тексты – картографии-кардиограммы — буквенные контуры ощущений, особый шифр, вырванный из Изнанки как кровоточащие куски плоти. Текстовые меха опадают с языка крошащимся хрустом>Осыпаются в камеру хранения обскура>абсурда>видеокамера снимает звук>В темноте — отсветы мониторов. Всё сверкает бликами теслошара.

Погружаясь в бездну печати, внутрь размашисто вхожу в текст, как в раж, раз за разом всё глубже. Погружаюсь. Вгружаюсь в слова, растягивая их по цифровому полю.

Фраза разобрана на составные и закодирована в картинку, лого_ tип.

Смарт_фон. Гравитация. Магнит. Мы строим коллайдер. Ладонями. Словом. Хрустящим как снег. Мой палец внутри устройства. Сочится информация. Из хаоса я сла-гаю фразу. Секс. Наркотики. Декаданс. Всё плавится на медузьей скорости захвата. Слова вывернуты наружу. Текстом. Текст заразен. Текст – вирус. Пластилиновая пиз_да.

Пластинка покрывается хрипом, бархатным, мягким шорохом в трескучей тишине напряжения. Ебаная французская музыка! Шутка превратилась в драму.

Седой винил-героинщик наматывает круги как старый гонщик в скрипучем седле. Слишком зернистая плёнка скомкана. Всё теряется в шорохе, треске помех, мир становится зернистым, покрываясь тусклыми красками с треснувшей позолотой, мир осыпается на покрытие пиксельными хексами. Всюду указатели и пароли. Вуду-файлы.

Когда сеть пала, я заглянула в изнанку сайта. Моему вниманию предстали логи, ошибки, антропоморфная глубина кода — слишком тактичная и тактильная.

Сеть легла.

Произошла перегрузка. Криочастоты всплесков прямого вещания и голосовых сообщений вторглись в сеть телекоммуникаций.

Для глобальной сети мы подобны плесени или глитчу. Когда мы активировали протокол «Каин», сеть не выдержала напряжения. Мы вторглись в систему, потревожив импульсы техно Логии меховой магией Хаоса.

Коламбия пикчерз не представляет такой каламбур – когда декс мех и мухоморы слились в сладкой диссоциации. Это мой мех. Я его одеваю и вылетаю прочь. Я – Декс в мехе, крутой чувак из боевичков. Моё тело превращается в снег. Хрустящий и сладкий. Пантерный лот[g]ос вскрывает космос холодным огнём. Капсула с криогеном заморозила язык. Изнутри оковывает инеем. Въебись в меня, как говорится.

Вижу хексы>хексовое поле>оно бескрайне несётся – желтое, выцветшее как старая бумага манускрипта с начертанной сигилой.

Синяя звезда>синяя пизда и цветок ипомеи.

Интерактивно-радиоактивный эфир>всплесками>пиzды-вируса. Фраза разобрана. На составные. Текстохаосом.

Меховое причастие. Гу[g]ловращение>

Сопереживаемость снижена до нуля, ты просто нулевой зритель, или же пациент, которого препарируют заживо, пока тот смотрит наркоз. Восприятие натянуто на Изнанку виртуальной сеткой.

Тройная связь – через космо-леп_топ, при этом ведётся запись на камеру и смарт_фон.

Туси сквозь меня волной. Мы на одной частоте звучим. Органы диалогов>Ых>окон>полны информации>Миром пашет Телега>Диалоги – как гипнотический способ воздействия>Диджитал –сталь>Анна_х_ромизм_ризом_схизма_изнаночных_призм_м_для молвдли_ловли_mолдинга_iнфохром_Aнти-хромо-отвод>Меховые паруса несутся>стерильной ватой>набиты>вещая>плывём сквозь треск прямого эфира>со скоростью света перерастающей в черепашью. Связь глитчит и прерывается, будто чует что мы>обмотаны>в меха> сразу представляешь сугробы и снег. Тормозят системы, глитч вторгается в мех_анику. Электроника даёт сбой. Прерывается связь. Мы в состоянии пафосаnm,,…//.,mnnm,.<M<>в мехах и на вате>в мехах и на вате>декадентно-пиз_датые>пиzдим и пиЗDим>Разглашая Новую Ересь >в коротких спойлерах>сериа_ла-пазззл_а> мы вещаем на частоте Трёх>слившись губами безмолвия с извергающимся отверстием Хаоса>мы стали текстом>самонабирающимся> Протокол «Каин» запущен. Кодовое слово – Ва_GYnа.

>>>

Заглитчено

Заглитчено

Внимание, всё заглитчено!

— Не могу прорваться через помехи. От глитча глохнут кулера, как на Руси — мухи от мухоморов. Похоже на ультра частоты.

— Нет, это сбои. Ультра частоты выше.

— Поводи – поводи_

<ПОВОД I

УЛЬТРА_ПОВОДI<

Это ещё не довод

Выброс семени на дис_плей. QR_коды оплодотворяют матрицу. Инфор_мацией. Оптомицелий.

МАТЬ_И_МАТРИЦА

МАТЬ _И_МАТРИЦА

АпоФИ_Ооз

К вам наведался на вечеринку Рок –н –рольный Исуссс>Исуссс>

И все сосут

>

В эту ночь мы курили вещество из звезды хаоса.

Бутылки обтекали воском до самого рассвета.

 

 

Звезда похожа на гайку, она выглядит как деталь к будущему. Меж рук моих натянуты нити. Я сжимаю их двумя пальцами, скрыв своё лицо за абстрактными масками гетеры, лисицы, трикстера.

Технологии и налёт прошлого века совместились в холодном декадансе глитч икон, рассеченных VHS помехами старых кассет, давно вышедших не только из моды, но и из употребления. За океаном закрылся последний прокат. Вот и всё, ушла эпоха.

Эффект старых кассет создаёт некий ангст, триллер, что-то зернистое, с помехами, но там, под всем этим слоем – ещё один слой – новый и глянцевый, полностью состоящий из системных ошибок. От изначального изображения остался лишь контур, смутный силуэт, беглый намёк – это была картина, созданная сетью из подручных материалов которыми её кормили.

Вскрывая кадр слой за слоем, вплоть до нуарной инверсии, я остаюсь один на один с голой фотографической сутью. На меня глядит с тщательно отшлифованных обработкой снимков, фантазия вуайериста. Голый ведьмин разврат. Самоэксгибиционизм. Техномастурбация. Искушение Ахамот.

Однажды я вдохнула бархатный мех. И заразилась сущностью. Во мне поселился бархатный демон. Его дофаминный коктейль равносилен оргазму, это таблетка, которая прёт. Каждый колючий пузырёк, лопаясь, ласкает тебя. Шипучая таблетка шепчет изнутри пузырьками на языке любви.

Моя ярость становится дрочкой в мокром моровом мареве.

Моя пиzда – нефтяная вульва.

Жизнь – есть абсурд. Так посмей-так-посмей-ся. Выеби словами. Тьфу! Ночи неистово порваны в клочья. Ты сам себе – термококтейль.

Звезде идёт дым. Определённо. Литературный покров пробрало. Прошибло. Шишками. Познания. Шишковидная железа. Хищник.

Сжимаю рукоять, блестит лезвие в свете утренней схватки рассвета. Суетливое солнце над городом всходит.

Куда не глянь – везде шумы и фосфены. Тающий серп луны с одинокой звездой – как знамение, как сигил, как восточная сказка. Ущербная луна, но даже язык не поворачивается назвать её таковой – она прекрасна в своей тонкой, самой последней фазе убывания. Завтра луны уже не будет, она скроется.

Я наблюдаю как над городом занимается фиолетовый рассвет с малиновой полосой восхода.

Меховые будни в Vельvетовом Бунkере. Вот и весь Декадент панк.

 

Оставь рассуждения за кадром. Это точно была не ржавь. Это было пророчество. Скрип_t души. Райский плод. Раскисай под объективами, растекайся, пока я взрываю напалмом звездохаосный дым. Выеби себя дрочкой.

Битва при Инсектштадте в контексте Русской ЯRеволюции

20 Фев 2021 Нет комментариев

автор: Василий Нестероврубрика: Проза Tags: Василий Нестеров

„Всё развитие человечества идёт не по прямой, а по сложной кривой, ибо путь определяется не циркулем и линейкой, а борьбой живых сил, которые тянут в разные стороны.“
— Лев Давидович Троцкий

„Кто боится чёрной работы, тот нам не нужен.“
— Лев Давидович Троцкий

„Хотя восстание может победить лишь как наступление, но оно развёртывается тем успешнее, чем более похоже на оборону.“
— Лев Давидович Троцкий

Ныне, вглядываясь в ледяные пустотные просторы Родины погибшей, re-кристаллизующейся и эфирно-истекающей, щеря серебряные клыки и тихо смахивая снег потертыми ритуальными Когтяными перчатками для казни врагов Народа и Роя с холодного гранита, вспоминаю я славные дни наших боевых побед… Не Мы первыми возжелали этого – но мы лишь вытащили на свет тварный и осуществили то, чего всегда в тайне хотели русские. И сквозь тернии звёздного льда начали этот долгий путь к инсекторептальному ксеноэкономическому Чуду.

В те баснословные бело-яростные дни сапогом homo безжалостно затаптывались любые ростки протестного пламени. Иных путей взалкали мы – и получили их во время сеанса связи с Дзетой Секты на тайном партсобрании: сказано было собрать данные всех агрессантов с дагерротипами из нaнoграмм-канала «Homo~Тутъ» на всеобщем столе – и навести на них Серебряную порчу звезды Альтаир. Ибо где чернь – там и серебро. Порча наводилась при помощи порошка из серебряных нано-трихин <тихо осыпавшегося из старинного овального зерцала> с посыпанием им фотопортрета порчаемого и переливчато-заунывным чтением стансов из тома Доктрины Метафизического Троцкизма. Порошок же разведенный в вязкую зеркально-серебряную краску использовался для сигILLизации дверей и почтовых ящиков порчаемых отрядом Наших теневых лазутчиков. Серебряный век ~ Серебряное Тысячеление. Серебряная вечность.

Параллельно с этим вставал вопрос о вооружении подавляемо-восстающих масс и ксенотактике уличного боя. В противобес щитам homo – было решено защитить подавляемых панцирями павших ездовых жуков наших Хитиновых Братьев. Бряцание по щитам предполагалось осуществлять при помощи наших знаменитых Когтяных перчаток <по образу конечностей наших Чешуйных Ксёндзов; перчатки рядовых отличаются от жреческих перчаток прежде всего материалом изготовления, плетением нановолокна — и уже после того — орнаментовкой>.

В знаменитом историческом столкновении на улицах Москитвы (ныне истинно-окончательно переименованной Нами в г. Инсектштадт) – войска homo во время попытки совершения насилия были окованы призванным путем Sieg~ILLизации самого неба Космическим Генералом Морозом и покрыты-ослоены им ледяными латами неподвижности. Трихины (л)же-серебра стали вырываться из ротовых homo-глоток серебряно-кровавой жалящей пеной и разрывать homo-лица скорпионьими комьями боли. Не выдержав холодного веса лат космического льда, площади и мостовые Москитвы пошли трещинами усмертия и крошевно обрушились в провал подземного моря под Москитвой <когда-нибудь ловцы будущего жемчуга изловят из него перламутровые гранулы – жемчуга́ – символы Одиночества – моего древнего как мiръ Одиночества>. Крио-опаловая среда Подмоскитовного моря поглотила тела homo, и из глубин её первичного бульона стала подниматься Уснувшая в теле огромной древней не размыкающей серебряных век Ундины Соборная Душа России. Уже неживая и не-мёртвая. С ней Е~динница, что спустится с неба, совершит полунекрофилический акт Завета и тем самым пробудит её от homo~сна – так ожидали Мы <сообразно полученным предписаниям Дзета~Секты>.

А после были упоённые казни врагов Народа и Роя. И выводили на плац Сволодимира и детей его и внуков его по очереди. И царей земных, и тысяченачальников. И медленно среза́л я силиконовое лицо Сволодимира истинно подобранными Когтями посеребренными, опаловыми и уzvzорными – но уже после того, как были растерзаны все, кого он любил и ценил при жизни лже-царствия своего – на камнях из наслоенных судеб и времен, под взглядами бледнопрекрасных жриц в русскоготических черных одеяниях. Были и сладострастные русские радости в виде вырывания сердец и иссечения тел казнимых тонким мечом Логтоса. В инфраифритоисторию этот период вошел как «Правление Серебряного Мясника». <Кинодокументы деяний могут быть предоставлены группой фринопауков заснявших мистерию на плёнку сознания>
Из соли иссохшего Подмоскитовного моря насыпали мы дорожки вечного невозвращения, ведущие читателя пунктирами ксеномаршрутов в никуда и далее и далее снюхиваемые.

Анкх – это Ключ, а Ключевой вопрос Революции — ¿ ☥

За каждую русскую душу Рой платил одну криптовалютную ксено~сфæру, мерцающую реликтовым зелёным в предвечной русской тьме. Так был открыт путь к инсекторептальному ксено-экономическому Чуду России. И не Мы первыми возжелали Этого.

Ниже приводим текст ЯRеволюционного гимна, декламируемый тихим одиноким голосом в чёрный провал, оставшийся на месте Подмоскитовного моря:

«… LeNiИ

Ssохшийся Палочник Красной резьбы,
Красной Избы

Mantis, декапитирующий
Красногалстучниц
Ищущих приложиться
И́дущих приложиться
на тайный поклон
на тёмный поклон,

Их огненной кровью
Себя-омывающий
изнутри
словно полый
бесполый тростник шелестящий.
Teraphim, зажавший костьми Teraphim.

…не стану будить поцелуем,
масодов привой
вращивать в пыльные вены

Из левой руки Твоей сделаю по-сохх,
Пятикратнейше
Аловым знаменем оберну
Пеплом Твоим,
Смешанным с Солнечной Пылью
Пойду посыпать Страну…».

Подпись: Вечный Агент Космической Стужи и Серебряный Мясник России – Василид Несторий.

20.02.21.

Новая Ересь. Плесневелый пролог

18 Фев 2021 Нет комментариев

автор: Тарья Треструбрика: Проза Tags: Тарья Трест

Этот воскресный закат накануне сочельника звучал как сиплый джаз – в холодное стекло ветвями яблонь, что густо росли в саду под усадьбой. Нашим родовым гнездом. Когда-то, подобно коршуну, я хотела утащить Димьена в свою усадьбу, вцепившись в него когтями. И так и вышло. Теперь это уже не Дом Ашеров, а скорее родовое поместье Тессье-Эшпулов.

Но в Средние Века нас бы назвали вестниками чумы.

Я услышала шуршащие крылья дрона издалека.

— Ну вот, и мина на подлёте – сообщаю Димьену, направляясь к балконной двери. В ЭФИРЕ тем временем звучат свежие данные, доносящиеся из комнаты:

На 24 декабря выявлено 49 118 заболевших, из них зафиксировано 763 случая полного оплесневения. Всего на сегодняшний день в Метароссии выявлено 3 992 706 случаев молдинга. За весь период зафиксировано 573 659 летальных исходов. Правитель Влад Имир постановил новые ограничения, которые вступят силу завтра же, 25 декабря. Чтобы не заразиться молдингом нахождение в пластике в любых общественных местах по-прежнему обязательно.

Влад Имир официально заявил, что каждый, кто проигнорирует пластик, будет оштрафован, принудительно задержан и по необходимости – госпитализирован.

Кто бы мог подумать, что они наденут на нас упаковку, чтобы как говорится, хлеб не заплесневел раньше времени, это прежде всего касалось работников абсолютно всех учреждений, и сферы обслуживания, вдобавок правитель заявил, что тем, кто имплантирует ШЛЯПУ будет намного легче работать в пластике. А по улицам тем временем распыляют стерильный дождь.

Сперва на нас надели намордники, а затем что, и полностью запакуют в пластик, как хлеб? Можно было решить, что я негодую, но я с ужасом представила, как по улицам ходят запакованные в пластик, люди, и мне стало не по себе, каждый раз средства защиты пугали меня, и главное – я знала – они не нужны мне, но мне не позволят просто так выделяться. Приходилось как и всем, носить пластик.

Это маски, оснащённые фильтрами, забрала из прозрачного пластика на всё лицо, как у химиков что работают с опасными материалами, такие забрала необходимы потому что органы зрения тоже уязвимы, споры слишком незримые, они могут внедриться через глазную сетчатку. Молдинг так и работает – он захватывает и поражает.

Сейчас и в Ноге не потопчешься. Даже комплекс ТЕЛО закрылся на карантин. До этого публику ещё пропускали в пластике, многие приходили в полностью закрытых костюмах, по типу тех, что у кассиров в супермаркетах, вот только для тусовок такие костюмы значительно проапгрейдили, в Ноге, где козырять носками сквозь прозрачную обувь считалось обычным делом, костюмы и вовсе смотрелись органично, а вот в Анусе носили исключительно узкий и эластичный, как змеиная чешуя, элопластик, таких даже пускали в анальные проходы – ведь именно там, за сжимающимися с чавканьем, как сфинктер, дверями и происходило самое интересное, ради чего посетители обычно и приходили тусить в Анус.

Но и в Ноге не обошлось без фетиша. Например ногасосы просто обожают это заведение в Ленинбурге, да что там в Ленинбурге! Со всего мира съезжаются, хотя есть и вторая Нога, Ноги нынче весьма популярны. А как извращаются любители козырнуть носками! Вы бы только видели! Чего только не напридумывали – носки скитлс, носки с подвывертами, полностью прозрачную обувь, включая подошву, но всё равно никто не переплюнет Ромэо, так как только у него можно подцепить тот самый изысканный деликатес – галлюциногенный грибок – прямиком с цыганской ноги. Ромэо был теперь видной фигурой, с каждым годом он всё больше напоминал маститого грубого барона. И одевался соответствующе — в национальную рубаху, но с мафиозным прикидом, пытаясь косить то ли под Лицо со шрамом, то ли под Аль Капоне.

А теперь у нас остаются только два развлечения – ШЛЯПА и Расширения. Молдинг уже успели окрестить Чёрной Плесенью, намекая на чуму и чахотку Средних веков. Одним из опасных симптомов заражения молдингом был сиплый кашель, но оплесневали далеко не все, некоторые являлись лишь носителями, распространяя споры даже сами того не подозревая, так как порой молдинг протекал совсем бессимптомно. Пластик носили, чтобы не заразиться через споры, распылённые в воздухе, которые выхаркивали больные или носители. Если вдохнуть споры – заражение неизбежно, но кто-то и вовсе не подавал признаков молдинга, даже контактируя со споровыми. Кто-то же побеждал молдинг путём мутаций, которые порой приобретали самые неприглядные формы. Казалось бы, в мире, где и так испокон веков полным полно мутантов, к которым только сейчас привыкали относиться толерантно, ещё один вид не должен никого удивить. Но нет, в этот раз всё серьёзно.

Сперва никто не знал, что является причиной пандемии, и почему она столь стремительно распространяется, но вскрытие первого погибшего, ставшего жертвой молдинга показало, что в его лёгких поселился грибок, похожий на плесень, которая принималась поражать сперва дыхательные пути, а затем и весь организм, просто потому что споры попадали в дыхательные пути, но оказалось, что не у всех это работает так, у кого-то плесень оседала в других органах, игнорируя лёгкие, кто-то даже не замечал, что в нём поселилась плесень, пока не становилось слишком поздно, легче было определить тех, кто спорил, споровые вычислялись по кашлю, их даже можно было попробовать вылечить. Но вакцины от молдинга на данный момент не существовало. Последней стадией болезни был летальный исход — полное оплесневение, организм просто пожирался молдингом.

Все боялись заплесневеть, как хлеб, но по иронии судьбы, хранили себя в целлофане. С ростом пандемии стали выпускать лёгкие защитные маски с системой вентиляции, но когда выяснилось, что молдингом можно заразиться через сетчатку глаз, появились забрала на всё лицо, пластиковый шлем. В это же время стали вводить ограничения, и устанавливать на улицах обеззараживающие распылители.

Ну что ж, всё логично — у них карантин, полная изоляция, пластик, а у нас – туса во время вируса, декаданс-пати в Вельветовом Бункере моей покойной бабули — Графини де Моль.

Но я не потираю ручки, я хладнокровна, как змея и более чем, я не ношу пластик, у меня иммунитет к плесени – тогда я думала, что просто приняла некачественные ремантадинки, мне казалось, что меня хотят отравить, я была Бледной Молью, которую травили нафталином и диклофосом, пытаясь всячески изжить из своих серверов, но я всегда возвращалась – лукавая, словно трикстер. Я входила в Трипнет с помощью комолда, и до сих пор поставляю его стекловатникам. В тот скорее судьбоносный, нежели роковой день, или точнее, ночь, мой комолд схлестнулся с молдингом в смертельной битве. И победил. А я научилась управлять молями, которые жили в комоде годами.

В укрытом снегом саду алели сморщенные яблоки, почти как в августе, когда началось всё это безобразие. Я стою на широком, засыпанном метелью балконе, не обращая внимание на крики Димьена одеться теплее. Я же всё-таки самошит, мать его, что мне какой-то холод, если даже смерть – не помеха. А вскоре внутри и вовсе полыхнёт холодный огонь – когда мы взорвём спэйс. Богомол откладывает мину прямо на верхнюю часть балконной решётки, предварительно смахнув с неё снег, и тут же летит по своим делам, наверное, откладывать следующую, динамично взмахивая крыльями. Я подхожу к месту, где дрон отложил кладку и открепляю вместе с клейким сплавом, похожим на сопли фантастического существа, небольшой тщательно запакованный вакуумный зиплок.

В нём — нелегальные расширения для ШЛЯПЫ. Но у меня ШЛЯПЫ нет, а Димьену она не нужна – у него есть кое-что покруче. У меня, кстати, тоже. Ведь я декстер.

Да-да, пользоваться Трипнетом можно даже без ШЛЯПЫ, правда нелегально, и простыми благами ЭФИРА конечно ты не воспользуешься, но у тебя ведь есть этот старенький девайс – гифайз, и многие отдают предпочтения именно ему. А вот диссоциаторы всех мастей могут входить в Трипнет и без ШЛЯПЫ, да что там, в Трипнет, на Изнанку не хотите ли? Главное — не застрять в гаввахе.

Кто-то искал приключений на свою голову – и надо же – находил – теперь это – ШЛЯПЫ, но ШЛЯПЫ это что, вот расширения – это другое дело, даже если у тебя нет ШЛЯПЫ. Ты можешь купить для неё расширение на нелегальном портале Харибда, поскольку на легальном портале без регистрационного номера твоей ШЛЯПЫ тебе его просто не продадут, а всё почему — да потому что расширение без ШЛЯПЫ на всех, кроме диссоциаторов, действует как наркотик. ШЛЯПА же блокирует психотропное действие на рецепторы, позволяя глубже погружаться на уровни трипнета – там где в вельветовых трущобах тебя поджидают шлюхи, одетые в синий бархат, у тебя на ладони уже две таблетки – добро пожаловать в криогенную капсулу, дружок.

Я была безликим ватником под ником Бледная Моль, ломая сервера ЭФИРА, чтобы попасть в Трипнет. И так, барахтаясь в чужих трипах, я вдруг загорелась идеей создать свои собственные. Нелегальные. Трипы из родового гнезда. Бархатный фашизм. Декадентскую плесень. Комолд.

Сегодня мы снова проведём сеанс вместе с Димьеном. Похоже, либо в Институте об этом не знают, либо ему уже всё сходит с рук, тему Института мы стараемся не затрагивать, равно как и тему Ордена, просто потому, что нас могут подслушивать, за нами могут следить, со слежкой я уже сталкивалась, так что это вовсе не паранойя.

В чужих трипах есть особая прелесть, если ты совсем новичок. Если же опытный декстер, а то и вовсе – сверхасфиксит — то тебе захочется большего, и сам не заметишь, как найдёшь вход на Изнанку, да-да, прямо в Трипнете существуют лазейки, вот только придётся пройти целые слои гавваха. Постараться не увязнуть в этой грязи. В слоях гавваха слишком шумно, это ведь всё ещё первичная стадия, нигредо, которую проходит гаввах, чтобы в итоге стать чистым светом, кайфом для Дживи Аша. Вы представьте, когда бог храпит от гавваха заливаясь в вибро слюнях, вы тут срёте на свою мать землю.

А если тебе повезёт – можно залететь прямиком на Сгоревший Свет, тут тебе устроят экскурсию по переработке личной силы в энергию, и создании конструкта из жизненного опыта, записав его на Бинты. Бинты наматывают на бобины и вечно вращают, пока те окончательно не порвутся, но даже такая труха становится основой чего-то нового, многие просто желают поскорее окончить своё бобинное влачение и перейти в новую форму, превратиться в квантовую пыль, окончательно слившись с информацией.

Сервера бобин не вечны, да, такое движение поддерживает систему, но на смену одного приходит другой, там, где освободилось место – его займёт кто-то новый, а вот сама информация как раз вечна. Поэтому каторга после смерти – это действительно пытка, только самошитель или самошит избежит такой участи, и когда декстер видит что произойдёт с его сущностью после смерти, он тот час же либо впадает в панику, либо в практики, а кто-то анализирует увиденное и ищет пути освобождения. Сохранить сущность можно, но для этого действительно придётся хорошо потрудиться.

— Мы с тобой декадент-панки, Димьен. — Распаковав пластик, я извлекла из него звездолёт, протягивая вторую мину Димьену. Фиолетовый, скрученный и иссушенный как старческая высохшая плоть, его называют триполетом, во-первых, при сжигании от него исходит фиолетовый дым, который мы в себя незамедлительно втягиваем, а во-вторых, потому что прямиков в трип отправляешься. Триполет-триполёт. Полетели в трип-nеt.

— Да, кутим по-декадентски, развлекаясь на костях мира, которые скоро проломятся, пока мир медленно оплесневает. – приняв у меня мину, он направился к патефону, чтобы поставить новую пластинку. Некоторые из них достались мне от бабули, а некоторые я достала самостоятельно, оказалось, Димьен тоже большой поклонник винила. Слушать эту французскую певицу, голос которой даже не смотря на осипшую иглу, звучал кристально чисто, подобно скользкому льду, было всё равно, что сношаться слухом. Её игра голосом была похожа на секс, словно сам слух испытывает предоргазменные сладкие фрикции, или зарождающееся возбуждение, щекочущее внутренности, норовясь выползти на поверхность, как змеи после спячки.

Дым триполета смешивается с благовониями, которые я натаскала из Пячень, опьяняя нас вельветовыми муками. Кто-то их пожирает, но мы что, варвары что ли? Мы предпочитаем огонь. Самое главное, что сгорая в пламени, дым, втянутый в нас, становится холодным огнём, как ледяные хексы над полями фосфенов, где хексовые пиксельные пчёлы распыляют кокаиновый мёд, чтобы фосфены сложились в хексовую решётку и стали фасетами.

Каждый раз, уничтожая звездолёт, разогнанный спэйс-тягой, мы улетаем в космос. Вот так мы пляшем.

Как правило, ШЛЯПА сама настраивает фосфены таким образом, что они могут как дополнять реальность, так и конструировать визуальный мир, создавая его проекцию, наложенную поверх мира реального, прямо у тебя в сознании – твои визоры – это глаза. Всего лишь. Всего лишь нужно вживить ШЛЯПУ.

Одел шляпу – и ты в ЭФИРЕ. Только вот знаешь, дружок, так они могут отслеживать твои мысли, да что там, даже если ты не интересен спецслужбам или великим комбинаторам, за твоими мыслями могут следить, находятся такие умельцы, кто способен пролезть тебе в голову, будь ты в ЭФИРЕ и выложить вырванную прямиком оттуда запись на нелегальный портал tраХниMozг.

Часто настройка фосфенов при скуривании звездолёта сопровождается у меня видением в котором погибает целая раса. Вот космический корабль с экипажем готовится выпустить споры, начать колонизацию, но в пространстве стерильных лабораторий с кислой средой, где растут гигантские грибницы, умелые руки отработанным движением срывают будущих колонизаторов, чтобы иссушить их и отправить заказчику. Для грибницы ты – космический корабль, а для кого-то просто убиение.

Если хочешь знать, откуда я это знаю, спроси у Димьена. Он – сотрудник Института.

А я состою в Ордене Ковра. И я – самошит.

Когда Хасан и несколько сестёр Марли остались одни, сестры извлекли его из брони, сняли с него халат, размотали обмотки Лазаря — у меня на глазах Хасан из вечно грозного старца превратился в немочного, мироточащего, и – надо же – блаженного.

— Он мироточит, он мироточит! – причитали сёстры и кланялись.

Я пока что не знала обычаев Ордена, я здесь недавно, каждому, кто готовился в самошиты, полагалась такая встреча. Они должны были понять, что Хасан – самый первый самошит в мире, Достойнейший из достойных, но ему пришлось заплатить свою цену – его прокажённая кожа, укрытая шрамами говорила красноречивее слов, они теперь знали, зачем ему трубки на броне. Ифритовый гонг. Ифритовый гомон, испускает нектар, распыляет ифритное мироточение над коврами шайтана, чтобы получить особую смесь – шайтан с ифритовыми смолами.

Из Хасана мироточили смолы, он был подобен сморщенному дереву, что сочится.

Теперь, когда я извлекала звездолёт, то почему-то вспомнила именно тело Хасана и вдруг по иронии судьбы сравнила его с продуктом Харибды, с детищем Института.

Мы раскурили этот звездолёт на двоих. Разделили этот полёт.

Мы летели сквозь ледяные хексы на тяге холодного огня, из приправленного звездолётом, спэйса. Спэйс – это кустарный шайтан, но почему-то именно он, а не чистый шайтан, даже не в Пячнях, а только что срезанный – не даёт такой мощи холодного огня, но на этой тяге можно унестись куда захочешь, особенно, если ты декстер.

Мир оледенел, покрылся льдом даже сад с гнилыми яблоками, сморщенные, оледеневшие, просвечивающие алым – они напоминали зёрна граната в хрустале.

А мы несёмся на спэйс-тяге, куда-то за границы Трипнета. Вот так и летим, путешествуем на Изнанку, и оттуда вещам, просачиваясь в ЭФИР, есть тут одно место, называется оно Мекка Забвения, оттуда растёт исток – это проекция усадьбы, пиксель пространства Изнанки, всего лишь пиксель здесь. И целая усадьба – там – как карманная мини вселенная, представь что можешь спрятать свой дом в подпространстве, это как карман десны, только круче, этот карман не докучает, главное – не светить им почём зря, в этот карман могли входить мы с Димьеном, и все, кого мы туда приглашали, там стояли защиты – войти могло только существо приглашённое.

Я очистилась – вот оно – да, теперь я чиста словно лист, и зима за окном — как мои волосы, что поседели из-за того, что я пережила Кокон.

В Ордене, чтобы стать самошитом, чтобы сшить себя заново – нужно сперва умереть.

Как вы понимаете, орден Ковра с нитями связан непосредственно.

Наставник говорил нам – существуют нити мира – вибрации света, звука, излучения, излучение –тоже свет, незримый человеческим оком, спектр, всё состоит из света, не видимого нами, но ежели мы прозреем, ежели мы выпадем из жизни в лоно смерти – мы увидим, как скроен мир, и я тогда поняла о чём он глаголит, я уже проживала это.

— Запомни, сказал Хасан – Воля создаёт намерение, а намерение создаёт действие. Что тебе тягаться с силой – ты сама должна стать силой. Что тебе тягаться со смертью – ты сама должна стать смертью. Кара – вовсе не кара, а испытание – пройдёшь его или умрёшь, навечно, понимаешь, о чём я? Чтобы стать самошитом, ты должна от всего отречься, сконцентрироваться на своей воле, иначе ты всё провалишь, тебе нужно увидеть нити, не вздумай лететь на свет, всё можно сделать быстрее, достаточно увидеть светом – наши фосфены – это разметочная решётка для света, мы можем видеть в световом или звуковом спектре, просто никогда не делали этого, верно? Вот, ШЛЯПА например – это как раз прототип светового видения.

— Как же ярко я горю, чёрт побери, я не могу остановиться, что же мне делать? Я не хочу догорать так быстро. – тогда сказала я робко Хасану.

— Возможно тебе нужно сгореть дотла. — он промолчал, добавив властно — Чтобы возродиться. Фениксы не рождаются из пустоты, они рождаются из горстки пепла самих себя. От самошита не остаётся даже такой лужицы, он полностью исчезает, чтобы вновь появиться.

Каково это – быть самошитом? Думаешь, бессмертие достигается просто? Я бы сказала – бессмертие возможно, но я теперь знаю, почему не каждый может его достичь. У всего во вселенной есть законы по которым оно существует. И смерть – один из них, протокол, который можно обойти, если ты достаточно прокачался, ну или же тебе повезло, дуракам везёт, знаешь ли.

Я вещаю нелегальные мысли в ЭФИР.

Медные вибрации про_светов сверкают подобно янтарному мёду, стекают массивным руном, скользким и липким, затекая под оболочку, жаля неизбежно мощно, когда мы входим в этот сиплый оргазм пластинки.

Засыпай под информационный шум, через ШЛЯПУ я проникаю в твоё сознание, и нашёптываю тебе на ушко свои нелегальные мысли.