Касаться пальцами — не губ твоих, цветов…

Касаться пальцами — не губ твоих, цветов,

перебирать их стебли, размышляя,

как шелест трав похож на звук шагов,

который постепенно утихает,

а ночью продолжается внутри,

врастая в грудь какой-то странной болью.

Упав в траву, я трогаю цветы,

которые шагов твоих не помнят.

День, слишком громкий, наконец затих…

День, слишком громкий, наконец затих.

Слова лежат, ночь ворошит их залежь, —

слов много, ты надеешься на них,

пока не зачерпнёшь, не исчерпаешь,

не вычерпаешь все от сих до сих,

и знаешь, что сказать, а как — не знаешь.

Иди ко мне, приди ко мне, мой стих.

Тень от ветвей царапает окно,

как будто даже звук какой-то слышен,

и зрелость ждёт во мне уже давно —

всю жизнь растёт внутри. Вздыхает. Дышит.

В ушедшем дне не разглядеть того,

о чём она пока ещё не пишет.

Вечер, март. Что-то есть на душе — только вряд ли смогу…

Вечер, март. Что-то есть на душе — только вряд ли смогу

это выразить прямо. Захочешь попробовать — пробуй

молодое бродящее чувство. Весна на снегу.

Всё прошло — так легко — и не стоило грусти особой.

И теперь я стремлюсь — а на деле не знаю, к чему,

но иду, чтоб идти — хоть куда-то, зачем-то, но всё же.

Как не верилось мне, что когда-то так просто пойму:

всё не то и не так, и совсем на любовь не похоже.

Снег, весна. Что-то есть на душе. Подожди, я приду.

Это всё перебродит и станет мудрее и старше,

как вишнёвые ягоды в банке, забытой в саду,

как вино в погребке у какой-то особы монаршей.

Вот так молчи, как сейчас молчишь…

Живи, живи. Живи, как сейчас живёшь;
как вот сейчас сидишь, сиди так вечно…
В. Набоков

Вот так молчи, как сейчас молчишь,

всегда, всегда — пусть и жизнь пройдёт —

из всех колодцев, оврагов, ниш

твоё молчанье, как ночь, встаёт,

 

сияет в небе, блестит на дне,

дрожит повсюду, и я дышу,

но всё безудержней слышно мне,

как ты молчишь сквозь великий шум

 

по всей земле, и звенит в ушах,

живи, живи, как сейчас — и всё.

И вздрогнет где-то внутри душа,

как будто что-то произнесёт.

Прости мне этот первобытный страх…

Прости мне этот первобытный страх —

бегу туда, где сухо и тепло.

О, детство — бьётся бабочка в руках,

я молча отрываю ей крыло,

 

и что-то есть звериное во мне

в соседстве с беззащитной чистотой.

Я принимаю это, ведь вполне

осознаю, что остаюсь такой

 

и до сих пор. Опять средь бела дня

внутри меня не хочет спать ребёнок,

смеётся смерти бабочки — и я

бегу домой, где вечер тих и долог.