Корпус

Я впервые вошёл сюда юным студентом, спешащим на свою первую пару, или иногородним туристом, ищущим стойку регистрации, — это было так давно и имеет сейчас так мало значения, что никто даже не помнит, был ли этот Корпус университетским или гостиничным, а комнаты в нём давно потеряли свой первозданный вид. Корпус жил привычной утренней жизнью, он был полон народа, спешащего, как и я, по своим делам или, напротив, неторопливо прогуливающегося безо всякой цели.

Я не дошёл и до середины фойе, когда увидел, как одна из подобных друг другу дверей очередной раз открывается (они открывались и закрывались беспрестанно, впуская и выпуская таких же студентов, преподавателей, туристов и персонал), и из неё вышел человек, своим видом полностью диссонирующий с остальным окружением. Он был примерно моего роста (а значит — невысок), его старая, но, очевидно, ещё прочная, хотя местами и изодранная одежда была покрыта пылью, гарью, грязью и ещё бог знает чем и напоминала одежду человека, годами выживавшего в диких джунглях. Его давно не бритое лицо скрывал прибор, похожий на прибор ночного видения или очки виртуальной реальности, а в руках было нечто напоминающее оружие незнакомого мне вида. Весь его облик выражал нечеловеческую усталость, но шаги были уверенны, и в них странным образом сквозило чувство хорошо выполненного долга.

Путь незнакомца пересекался с моим где-то в центре зала. Он небрежно, одной рукой, стянул с лица прибор, я увидел морщины и шрамы, рассекающие его лоб и щёки. Пот смазал копоть и грязь с его лица, прочертив через него новую широкую полосу. Вряд ли он был намного старше меня, но казалось, что он прожил уже множество жизней, в которых было мало радости и много борьбы. Почти не поворачивая головы в мою сторону и не замедляя шага, он устало протянул мне прибор и оружие, как будто был рад избавиться от них при первой возможности, и, как мне показалось, буркнул что-то вроде: «Возьми, пригодится». Я оторопело взял нежданный подарок и остался стоять в недоумении, а он продолжил свой путь к выходу, распахнул застеклённую входную дверь и вышел вон. Кажется, его появление не произвело ни на кого такого впечатления, как на меня, хотя и не было похоже, что он существовал только в моём воображении.

Немного придя в себя, я, куда менее уверенно, чем раньше, и косясь на странные предметы в своих руках, двинулся дальше. Где-то вдалеке раздались первые крики — меня не покидает ощущение, что они были слышны из-за той двери, откуда вышел незнакомец, но я не могу быть в этом уверен, поскольку пару мгновений спустя они были слышны уже со всех сторон. Началась паника, и среди толкотни и давки мелькали какие-то тени, непохожие на человеческие.

Потом во всём Корпусе выключился свет, кроме редких источников автономного освещения, и моя жизнь превратилась в ад.

*

Я забивался в каждую щель, судорожно сжимая оружие и прибор. Крики, визги и стоны не прекращались бесконечно, смешиваясь с ещё более пугающими звуками — биением перепончатых крыльев, топотом огромных хитиновых ног, скрипом челюстей, хрустом ломающихся костей, треском разрываемой плоти, хлюпаньем и бульканьем. Вжимаясь в стену и тяжело дыша от страха, я в сотый раз впервые натягивал маску прибора и понимал, что способен не только видеть, но и отличать тварей от людей — даже когда твари прикидывались людьми, а люди, заражённые тварями, сами перерождались в тварей. Я в тысячный раз впервые брал прицел и видел зеленоватый луч, разрывающий хитин и выплёскивающий из него слизистое содержимое. Я в миллионный раз впервые встречался с теми, кто, избежав первой, самой страшной волны истребления, тоже учился забиваться в щели, вжиматься в стены и выживать.

Иногда я погибал. Они впрыскивали в меня свой яд, раздирали мандибулами, царапали когтями, а самое невыносимое (хвала всем богам, мыслимым и немыслимым — это случалось редко) — откладывали в меня свои яйца, пока я не становился таким же, как они, или не превращался в ещё живой источник белка для их потомства. Но чаще подарки незнакомца спасали меня, и я снова и снова выживал, чтобы истреблять тех, кто убивал меня прежде, и того, во что меня превращали их сородичи.

К счастью, моё оружие было не единственным средством против них, хотя и самым эффективным. Мои выжившие собратья пускали в ход легковоспламеняющиеся аэрозоли, кухонные ножи, огнетушители, стулья, которые в умелых руках (а иные, как правило, становились пищей для тварей ещё в первые часы вторжения) могли творить чудеса. Нас осталось мало, но те, кому удалось пережить первую бойню, цеплялись за жизнь всем, чем могли, и процент смертей среди нас упал в разы. Тем не менее, нас становилось всё меньше, а их — всё больше.

Иногда нам удавалось добраться до входных дверей и, вскрыв изнутри стягивающие их пластиковые хомуты, навешанные полицией, вырваться из Корпуса. Случалось, что в эти моменты нас окружали армейские блокпосты, и мы гибли под пулями испуганных солдат, принимавших нас за вырвавшихся тварей. Иногда их опасения были оправданными: кто-то из нас начинал трансформироваться в нечто с членистыми ногами или щупальцами и атаковать своих бывших товарищей. К счастью, благодаря прибору, это случалось редко, и тогда под огнём с блокпостов умирали обычные люди. Но бывало, что нам, привыкшим выживать в Корпусе, удавалось прорваться и здесь. Мы не убивали себе подобных: видя, что мы так близко, они, молодые солдатики-срочники, сами в панике убегали, бросая оружие, и мы, как правило, решали не портить жизнь городу, а возвращаться на знакомые нам рубежи и продолжать свой бой, используя трофейный арсенал.

Но иногда мы входили в город вслед за бежавшими дезертирами. Чаще всего жители ничего не знали о происходящем за ограждениями, списывая всё то на учения, то на секретные эксперименты правительства, то на прибытие инопланетян с дипломатической миссией. Реже — кто-то из тварей просачивался вместе с нами или за нами вслед, а может, проникал сюда как разведчик ещё до нас, и мы, никому не известные герои, спасали своих соотечественников, пока бездействовали военные. А однажды весь город оказался полон тварями, и мы красиво приняли смерть, все вместе.

Бывало и так, что блокпосты давно покинуты, ограждения — разобраны, а город уже живёт своей обычной жизнью. Тогда мы устало прогуливались по улицам, ловя на себе озабоченные взгляды горожан, не понимающих, кто мы, откуда и почему так выглядим, — ведь события того утра давно стёрлись из их воспоминаний — или из памяти их потомков, никто из нас уже не мог сказать наверняка, как давно всё началось. Ведь мы помним ещё более шокирующие моменты — когда, выходя из Корпуса, мы понимали, что никто и никогда не слышал разносившихся оттуда на несколько кварталов криков, не видел внезапно погасшего света, не знал о стягивающихся к нему войсках…

*

Я не помню, когда и как я впервые остался один. Такое уже случалось, но раз за разом обнаруживалось, что остался кто-то ещё из выживших, кто прятался лучше, чем другие. Но в конце концов я понял, что людей здесь больше нет. В какой-то степени мне стало даже проще — не приходилось ни рассчитывать на чью-то помощь, ни нести за кого-то ответственность, да и твари, похоже, уже ощутили себя здесь полновластными хозяевами и прекратили целенаправленную охоту, так что теперь я сталкивался с ними или случайно, или тогда, когда сам охотился на них (нет, я не решался пробовать их на вкус: в Корпусе хватало запасов консервов). У моего оружия и прибора странным образом не заканчивался заряд — возможно, они подзаряжались автоматически от окружающей среды. Через некоторое время я стал замечать, что тварей становится всё меньше: возможно, они гибли от голода или просто возвращались туда, откуда пришли, понимая, что им здесь больше нечего (и некого) ловить. Я помогал им в этом, истребляя везде, где вижу, и уже почти не скрываясь, но, казалось, они этого не замечают, или им просто не было до меня дела. Прошло ещё немного времени — и я остался единственным живым существом на весь Корпус. Думаю, последнюю оставшуюся тут тварь пристрелил я сам…

С чувством выполненного долга я спустился на первый этаж. Открыв дверь в фойе, ранее более прочих помещений заваленное высохшими человеческими костями, я без удивления отметил, что теперь здесь снова чисто, и идёт обычная человеческая жизнь. Суетятся люди, открываются и закрываются двери — всё как до вторжения. От усталости у меня подкашивались ноги, но я не счёл возможным показать и малую часть своих переживаний всем этим студентам, туристам или кто они там и уверенно направился к выходу, на ходу стягивая с лица запотевшую маску прибора, столько раз спасавшего мне жизнь, и почти не чувствуя в своей руке тяжести неведомого оружия. Никто не обращал на меня внимания, как и те горожане, которых я и мои товарищи столько раз защищали от тварей. Поравнявшись с каким-то студентиком, озадаченно разглядывающим моё лицо, я, не удостоив его и взгляда, сунул ему в руки оружие и прибор, буркнув: «Возьми, пригодится», — и, не оборачиваясь, пошёл дальше.

Я привычно срезал изнутри стягивающие дверь хомуты, навешанные полицией, и вышел на территорию Корпуса. Вскоре раздались первые крики. Я, не останавливаясь, оглянулся через плечо и увидел, как во всём здании погас свет…

*

Ограждения давно разобраны, на единственном оставшемся блокпосту, скучая, несёт дежурство девушка в полицейской форме. Я присаживаюсь рядом с ней и прошу закурить. Она делится сигаретой, некоторое время мы молча смотрим в сторону безмолвной громады Корпуса с давно погасшими окнами.

— В Багдаде всё спокойно? — наконец, спрашиваю я.

— Как обычно, — отвечает она.

Мы снова молча курим. Мимо проползает жук размером с кошку, и она, робко глядя на меня, неуверенно касается кобуры.

— Не, эти безобидные, — успокаиваю я её и беру жука на руки.

Она осторожно трогает его блестящий панцирь.

— Знаешь, на каком расстоянии отсюда видели самую далеко забравшуюся тварь? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Километрах в двух отсюда, у зоопарка, — отвечаю я. — Я сам её прибил.

Она с удивлением поджимает губы.

— Когда это было? — спрашивает она.

— Недели через две, — отвечаю я.

— С того момента, как всё началось?

— Нет.

«Нет, вот с этого момента», — мысленно добавляю я. Но я не хочу ей ничего объяснять. Вместо этого я смотрю, как медленно округляются её глаза, когда она понимает всё сама.

Поэма о Князе Владимире и Княгине Ольге

Князь Владимир

Добролюб, благонрав, егда спит меж дубрав.
Зол, груб, злоохочь, егда зырит во нощь!
Лют, звиреп, страхолют,
Портит он божий люд.
Зверем бродит по рвам,
Кость грызет жеребцам,
Мясо ест Он ворон,
Из костей Его Трон!
Среди чОрных Лесов!
Души прочь под засов!
Среди чОрных полей
Портит божьих людей.
Среди чОрных собак,
Да с секирой в руках!
Бродит Он средь дорог,
Грозный Князь Чернобог!
Древний Царь Шавайот
Блудных девок порвет,
Как свиреп Его вид,
Егда пленных казнит!
Демон Русских Полей!
Дым бежит из ноздрей!
Искры сыплют из глаз,
Его Страшен Наказ:
«Изменивших Стране,
Наяву и во сне:
Бить, терзать и пытать,
Кровь у них отымать!
Души их истязать,
Да суставы ломать!
Изменивших Земле!
Бить бичом в дикой мгле!
Злободеев лихих
Покарать мукой злых!
В чОрной мгле в тишине,
Да при полной луне!
Ты пришла ко Мне, ЧОрная Матушка!
Ты пришла Ты ко Мне, Ольга!
Вернулась ко Мне!
Чернокнижница Моя, Чернознатушка!»

Княгиня Ольга

Я ушла со Своей Украины,
И надолго в Москву Я пришла.
Посажу на кол злую вражину!
Накалю чОрный кол добела!
Чорных джинов Я слушать не буду-
Я же Дракуле клятву дала-
Призрак Влада идет со Мной всюду.
Да объемлет врагов — злая мгла!
Пусть Владимир Нас верно рассудит!
Он — Мой Демон от Века во Век!
Страшный Суд! Страшный Суд! Скоро будет!
Кровь собак обагрит белый снег!
Не ищите в Москве вы шакалов!
Не ищите в Москве вы гиен!
Чтоб Владимиру Небо Сверкало!
И вернулся Он в Божий Эден!
Пусть Мой Крест Ему сон охраняет!
По Москве пусть проложит пути!
Ольга счастья Ему пожелает!
Лучше Тени Ему не найти!
Пусть откроется Грозное Небо.
И сойдет Благодатный Огонь.
Никого Ты к ответу не требуй!
Но вложи крепкий хлыст Ты в ладонь!
И бичуй всех виновных нещадно
Сред заката ненастного дня!
Звал Меня Ты во Мгле Безотрадной!
А нашел средь Геенны Огня!
А теперь Путь Наш вверх – к небосводу!
Развалились оковы Твои!
Ты трудился во Блага Народа!
Ты топил подлых тварей в крови!
Знай ты точно! Тебя любит Ольга!
Перекрещены Наши Пути!
Не забудь никогда это только!
Лучше тени Тебе не найти!

В чем сила, брат

Не в ньютонах сила,
Не в правде и не в словах,
А сила — в дебилах,
Тем паче, когда их два.

Октябрь пламенеет,
С деревьев летит листва —
Дебилы сильнее,
Тем паче, когда их два!

Колёсами вёрсты
Бросает назад Плотва —
Дебилы не мёрзнут,
Тем паче, когда их два.

По курсу болото,
Дорога ныряет вброд —
Всего-то делов-то,
Дебилы пойдут в обход.

Закончилась карта,
Дорога и с ней страна —
Тем больше азарта,
Вертели мы карты на!

Слабо без устанку
Наматывать кругаля,
Где дикие танки
Боятся нужду справлять?

Всё позже и глуше,
До дома — как до утра…
Что может быть лучше?!
Дебилы кричат «ура».

Задача понятна:
В глуши отыскать кровать,
А много ли надо
Дебилам, когда их два?

Людская примета
Была, как всегда, права —
Дебилы бессмертны.
Тем паче, когда их два!