Безликая икона Воина

Пережеванные звуки, нелепые, выплюнутые, выхарканные из изнаночной мясорубки. Песчаный ультразвук ссыпающихся от ветра, дюн, вечная пыль в холодных пустошах на закате после взрыва, где всё сгорает дотла, превращаясь в прах, зыбучий песок, где ничто не способно выжить – таким я вижу финал в чёрно-белой череде чертежей.

Иногда, рядом с тобой, я чувствую себя как на исповеди с обдолбанным Иисусом. Ты меня слышишь, но ты не здесь, твоё тело погружено в транс. Ты плывёшь в гондоле по холодному, чёрному Стиксу, оставляя за собой руины возгоранием нимба. А я – тёмная от нефти и грязи, вода, я черна внутри. Ты сжигаешь на себе терновый венец, выпуская в воздух переработанный залп. Это наш ночной ритуал с разжиганием дыма. Я держусь руками за кафель и выдыхаю в ночь, прямо на юг, к созвездиям, что цепляются за каркасы зданий.

Я – рукоять света. Я – меч. И стрела. Из пласта Изнанки вхожу в реверс-поле. Как приём? Выблевал и принял. Пошёл дальше, и стал совершенством. Это наше священное писание. Страницы апокрифа. Между нами — только чёрные лепестки мёртвых косточек. Они – два брата. И каждый выражает суть. Я – грузовик, застрявший на мостовой. Я – кающийся закат на рассвете, слишком дождевое, скользкое стекло, ледяной узор. Читай меня, как песнь перьев. Никто не переплюнет наши иконы по технике изящности и мерзости. Пальцы выпачканы краской, и налипшими на них, белыми перьями. Комья грязи и плоти – всё перемешано, не известно, где чьё плечо. Потрошу себя, что есть мочи, а где-то рядом – гул бензопилы.

Хрустальные лепестки поют, журчат свою славную песню. Выжала из себя все соки, фантанируя восхищением, а теперь мучаюсь и распадаюсь. Я высыхаю так стремительно и быстро, как моя мёртвая мать, как старая табуретка, как детский горшок, карусель, бардовый паркет – как что-то безысходное и больное. Я стала вечностью, пустотой, стала инеем на устах, как печать. Все наштрихованные стены страха ломаются. Я – оперный балет. Я работаю под прикрытием. Смерть побывала здесь так, будто её вдруг вымели и увезли, как мусор. Осталась только атмосфера покинутого.

Белое пёрышко – символ чистоты, но только не для меня. Сегодня я наблюдала за тем, как рождался рассвет, как он светил в окна, образовывая подвижные картины в рамках, голографические налёты утра. Солнце взошло над Его головой словно нимб. Искра заложена внутри, как часовой механизм, что вот-вот оттикает секунды до взрыва. Москитные сети опущены на экран, как забрала, не подглядывай. Отражённые тени деревьев колышутся в твоём твиттере. Отвори диалоговые окна, на дворе новый мир. Пальцы мелькают над клавишами, собирая пыльцу. Холод, холод и лёд. Прострация. Вечность. Я спрятала похоть в чёрных одеждах, отгородилась от себя балахонами, вытканными из тьмы. Я утёрла их слёзы затмением. Все связано одной большой цепью. Ты должен просто понять схему, признай факт, что это незаконно. Чувствуешь, как импульсы проходят сквозь тело, как ты поглощаешь сквозь машины энергию? Ты теперь обновлен, выпуская клубы дыма в лазерных всполохах. Безликая Икона Воина.

Я вбрасываю в мёртвый эфир свой ритуальный танец под The End, Моррисона, и как мухи на мёд, зрители начинают стекаться к моему сквозящему, сквозь мониторы, безумию, они застыли, завороженные, как змеи пред заклинателем, не способные выдавить ни слова, ни звука, ни звона монет, они молчат, пригвождённые к своим креслам, глазами – к сенсорам и плазмам, застыли в недоумении, соляными столбами, проглотившие аршины. Они не могут понять, что же за сила, какой магнетизм их упорно не отпускает. Я же беснуюсь, с каменным лицом, и головой, покрытой полотном, я – ожившая, безликая икона, исполняющая свой последний танец, на углях покорёженного бессонницей, рассвета. На углях их потухшей славы я зажигаю новый огонь. Символично, на заставочном кадре – закат или восход солнца, кроваво-ржавый, символично – за окном пробужденьем шумит город, сигналит, я беснуюсь в первобытном экстазе, как воин, совершающий свой последний танец, единственным зрителем которого является только Смерть. Символично – смерть рабочей смены и смерть эфира, This is the end, beautiful friend, this is the end, my only friend, the end. К кому обращался Моррисон, когда стоя спиной к зрителям, он видел собственную смерть в ванной? К кому обращён мой утренний танец, если не к Тиамат?

Я поглощаю энергию своих зрителей, изящные руки, в плотно облегающих, чёрных, высоких перчатках, совершают дикие, необузданные пассы, я вхожу в резонанс с музыкой, словно вхожу в кислотный трип давно умершей легенды. Я – тоже легенда. Я – вымпел. Я – мразь. Я – безликая икона воина, что исполняет на рассвете свой последний танец под песню с названием «Конец».

Безликая полночь преображения обернулась рассветной свастикой, и понеслась накатом в широкоформатное, опоясывающее восприятие города.

Мы – одни из тех, кто поймал эту волну – испившие из источника, сила которого уже утрачена, я – венец эры Водолея, воплощённая суть, воплощаю игру, что длится целую эру эпохи бессмертия, я вождя своего зачала – сама в себе – сеть, сама по себе – единое и иное, среди обломков кораблей, на которые не могу взойти более. Я есть слово. Я есть зачатие. Я есть творец, светоносный отец-демиург.

И мёртвые волны эфира оживают, колеблются, я вхожу в резонанс онлайн, мои руки жадно и скользко ловят своей цепкой, утончённой хваткой чужое повышенное внимание и обращают его в силу, что покалывает напряжением на кончиках пальцев, гудит в ладонях, потрескивает статикой вдоль позвонков. Я позволяю им смотреть это шоу, оно словно бы не для них, это шоу для Шоны, что глядит на меня с экрана, шоу для нашей Богини, для единственного союзника.

Я стала для них облаткой, ради которой они корчатся от боли и мастурбируют. Я поглощаю силу их семени, впитывая в себя нерождённых. Для энерго-информационных волн не существует пространства, становясь частицами, они мгновенно достигают моего воплощённого намерения, и врастают в него, будто в кожу, статика сияет надо мной божественным треском.

А когда всё кончается, мне просто хочется выблевать эти дни, исторгнуть их не из памяти, а из тела. Да, они на меня молятся, да, они для меня мастурбируют, да, они кончают в мой профиль, на моё цифровое лицо, и я чувствую соприкосновение морф, мне не влажно, не мокро, мне похуй. Я – отстранённое отождествление с иным форматом. Я – иное письмо, иное писание, иная комната, иная дверь, я – портал в тайное – заглянул и тут же отпрянул. Моя пряная мастурбация – пропасть, посмотреть и пропасть. Пусть пишут, я всем отвечу, я – матьего, мать Тереза в виртуальном публичном доме.

Выходя из эфира своим финальным, безумным танцем, полным экспрессии, я знаменую конец периода этой дрочки.

Пусть вожделение правит вожделёнными, пусть экстаз наматывает спирали вокруг моих стержней, мой мессия спасает меня каждый раз, когда моя чёрная нефть течёт по маточным трубам эфира, зараженного моим вирусом Хаоса.

Назад Вперёд

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.