Убийца коралловых бабочек

Пупырчатая тьма конечно освещает ганивчатый вензгливый солюнид. На хлипких ножках мондовошки на тонкой раме из картинок, такой огромной, как прицепы десятикамерных дощечек, с шарнирами, вживлёнными в бездетье. В ребре бедра пылал варан, он волновался плоскостью с костями, на самой низшей «да» и «нет» скобя. Я ел волокна крапшинели, когда в наручниках Онкабздьрь вздричал надырку в крипчедели – оставил пагубный он флаг, флаконом скинул зубы в корчавый мупензданд в углу… На лбу вгенетные нектроны – писчачий Расл гасил Оглу.
Смерть, за картонною стеною, звучаньем стянутая в флаг – ковёр навзрыв вздымаед долю, крабмозгодолю в зергопад. И получив чесночным тыком всего один, но тот – костюм, я повернулся вдруг спиною – к себе, ко всем, к кому-нибудь; кабчиржки падают в живую, покинутую током снедь – я богом тока боком коком, я колобком комком подкопом, канканом, краном, тромбокопом – как бог на поле богомолом, на поле боя блин был комом, баян стоял на поле боя, а бог был буйным богомолом.
Послушни, мягки и пушысти, ми мжвячне щупальчне и жгучни – нужны, нежны ми все отчизни, пророк в отчизне негодуе, годуе мантие и мантис – манты ментам Атман мерещут.
За углём склонившись в карточку, на картошке изменяю какашечку, колорадского жука – Коленьки, землянично-пенной недоволеньки, расставлены сети в лесах изгибилистых, и хищны в синтезаторах капканы мошоночные – как на небе зайцы бесценно-сверхчистые, так и мы здесь расстелимся, укрывшись травой-муравой…
Под травой муравей забывает названия ангелов и на лики святых надевает подсолнечный бред – пусть идет Мукалкёрзн по спирали с улыбкой на радуге, и Канявки сгибают пошличельный кафельный жефдь. Бармаглот не стоит, и не дрогнет – попятится, и попячит забывчивый северный лес, где с пиздой распрощался декабрь незаряженный, приносящий на крыльях Кочержний Какебрьздь. Я закрою, закрою теперь навсегда свои ставенки, и свечу не поставлю пред светлой иконой в углу – буду в банках глядеть сквозь стекло на уродов замасленных, пить из черепа что-то прекрасное и, наверное, бывшее мыслящим, и на мыслях накрою паническим шёлком кристалл – я уйду в темноту, белой глиной намазавшись чтобы Серверный Ветер меня не достал.
ПроволОчки звучат, подстаканники бьют электричеством – прямо в морду разрядами тока плюют, я прекрасно поел в пиццериях готических, я не знал что такое сушёный верблюд – тот, которого в вакуум ввергнули, сублимировать в тонкую плёнку решив – он погиб, катаклизм создавая ступенчатый, той последней двустворчатой пасекой северных рыл, где жуки-носороги, наверно, наслушавшись Толкина, пребывают в брусничном движении против свечей – ты, быть может, и сам был бы против – сковородкой позвольте – позволен напротив – супротив противлений предателя выйти – и на противень противного выложьте здесь же.
Мунхчетный Друцет двачерхнеет на верхней окраске: Друтить Тримидеврль, Друтить Тримидеврль – спатилхнёвой згучетной охластки громко свесил и ещё колесо раскрутил. Чтоб друтить и сгифать в расселениях даджнатый вырьнями нужно канкай уметь угнетать в субпромышленный гром – а иначе маразм сифилическим идолом прочеркнёт меж извилин холодным и клейким огнём. Масцихнетых дунцетов загнулись бессменные хижины, когда солнце взгасило кометы панический бег – вспышки мёртвых гусаров – их тысячи, тысячи… я их вижу. Их жертвой падёт Человек.
Поперхнулся и вышел полковник из пасеки, и упал на прогнувшийся искрами пол: «Неужели так просто вернуть не разрезав на грань (тонким словом даны нисходящие, на бесцветный пинцетный затылок пол-пробки подняв как любитель ужа расширяя возможности) своеглавый плоток исполнительных стонов заказчика – но на сонном затворе Апостроф возник (он всегда не любил острый лёд примечания, и библейскую сухость и пыль не любил). И в роскошный чертог пубертатные слизни возглынулись, прочищая извилины впадин во ртах – крипчедели конкретно чуть не откинулись, за затычкой остался клинический страх. «Кто за стенами бродит, скучая неонами?! Кто мне мысли холодной рукой отогрел? Это ты ли, мой ангел, что дышит озоном, это ты ли, мой дьявол, что серой пропах? Неужели порезана связь с мирозданьем? О, зачем этот кольчатый дым в зеркалах?!». Моя фляга пуста; я – под утро усну, переполненный. Звёзд мохнатых прицел пропахал в моих ракурсах след – чтоб мгновенья ловить черенком не нужна мне одежда. Выйду в поле, наемся поганок и буду с волками я петь.
Скользким крошевом мокрый металл вперемешку с осколками, утекает в ладонях последний пристой, где в листве хилый лис потерял многогранники, бужактерный невыброс раскрочен в наркшечный невроз. Бульгний, серый помёт компилятором кластерно веется, мы и в самый короткий азартный момент этот мозг протолкнём, в озарение вытолкнем резко тебя мы, бессмертные, тебя, смертного, к нам, нам бессмертным возьмём. Вот стаканчик с экстрактом тебе, чтоб запить – кипяточечка чашечка, ты не думай о страшном, великом – расслабься, дыши. Бог полюбит тебя, полюбил же убийцу коралловых бабочек – нелинейно обструганной, непокорной печатью души.

03.04.2010

Назад Вперёд

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.