День сурка

Так было.

День первый.

Утренний чай.

«Милый, скучаю!»

«Тогда встречай».

«Нет, я сама приеду

к обеду».

«Милая, жду!»

Жду.

Жду..

Жду…

Жду этой встречи.

Вечер.

«Милый,

я не приду».

 

Так уже было.

Снова день первый.

Утренний чай.

«Милый, скучаю!»

«Тогда встречай!»

«Нет, я сама приеду

к обеду».

«Милая, жду!»

Жду.

Жду..

Жду…

В полубреду

жду этой встречи.

Вечер.

«Я не приду».

И постель остыла.

 

Так уже было!

Снова день первый

на нервах.

Утренний чай.

«Милый, скучаю!»

«Встречай!»

«Нет, я сама приеду

к обеду».

«Жду!»

В полубреду

жду, чёрт возьми, этой встречи.

Вечер.

«Я не приду».

И в груди застыло.

 

Так. Уже. Было.

Снова — день первый.

На нервах.

Утренний чай.

«Милый, скучаю!»

«Ну так встречай!»

«Нет, я сама приеду

к обеду».

«Всё ещё жду!»

Вечер.

Пулей в затылок —

Вечное «не приду».

 

Так. Уже. Было.

Снова — день первый,

и — не впервой.

Когда же второй?

«Милый, скучаю!»

«Ну так встречай!»

Грёбанный чай…

Где это чёртово завтра?..

 

Так… уже… было…

Сказка про репку

Если бы на дорогу сошла лавина
Или секвойя грохнулась в пять обхватов,
Я бы тянула руки, ждала, ловила,
Плюнув с высокой башни на путь архатов.

Я бы строгала лестницу — перебраться,
Камни катала — Сизиф бы курил и плакал.
Скли́кала б, словно к репке, сестер и братца —
Тянем-потянем, гори, мой сердечный клапан!

Если же трасса гладью до окоема,
Пусть и в ухабах-трещинах по-российски,
А пилигрим никак не покинет дома,
Жалуясь на тяжелый удел басистский,

Что сотворить? как вытянуть эту репку?
В паре с Сизифом в упряжке забить копытом?
С бубном шаманить — будь мое слово крепко?
Взять на eBay’е набор для ацтекских пыток?

Или махнуть рукой, как крылом подбитым,
Что сберегла, вернувшись назад в подвалы?
Даже сквозь пламя видит красотка Сита
Бешеный взгляд подлеца своего Раваны.

Ода Скульд

Знаешь, если б она постучалась в дверь —

Бывшая, поза-бывшая, даже поза-поза-…, —

Я всё равно так же глупо бы ей поверил

И, наверное, не задавал бы лишних вопросов.

 

Даже пускай доходило порой до драк,

Если на стены лез от её истерик,

Я бы не строил стены и, вот дурак,

Снова бы, без сомненья бы ей поверил.

 

Это потом, обжигаясь в тысячный раз,

Выл бы опять, как в небо, в плечо сестрице,

Пиво бы пил, с балкона бы трубку тряс

И говорил бы себе, что больше не повторится.

 

Ну а пока — изящны твои стежки,

Милая Урд, но подруга моя — Верданди.

Трубку курю, улыбаюсь, пишу стишки,

Чай попиваю с плюшками на веранде.

Стою, вдохновлённый потерею…

Стою, вдохновлённый потерею,

И в искренность искренне верую.

И каждая встреча — мистерия,

И каждые грабли — как первые.

 

Задумано, сказано, сделано.

Беснуется солнышко летнее.

Ну где она? где она? где она?

Единственная.

Последняя.

Чёрная Луна

Я врал себе про принцесс и Город,

А про наивность — потом наврёте.

Мы не успели сходить с ней в горы,

Зато, бывало, кончал ей в ротик.

 

Великолепие слов и вздохов —

И кропотливость камней укладки.

С низаньем бусин, признаться, плохо —

А поцелуи, конечно, сладки.

 

Ко мне и правда судьба любезна

И не клевала меня в затылок.

Мы не успели дойти до Бездны,

Зато ебались среди могилок.

 

Апрельский ветер стихает резко,

И майский жук завершает сальто.

Мы расставались по смскам

С незавершённым опять гештальтом.

Запретная секция

Не дождетесь, я не разобьюсь,
И не вскрою в ванной вены с горя.
Выну нутряную боль свою,
Перекину тряпкой на заборе.

Пусть кристаллизуются стихи —
Солью на хлебнувших моря джинсах.
Подпирает потолок архив
Похождений полукровки-Принца.

Говоришь, невесело читать
Из него отдельные страницы.
Триллер мой романам не чета
Для мальвинок «глубоко за тридцать».

Да, mon cher, крути хоть так, хоть сяк —
Быть дыре, где нити слишком тонки.
На перрон выводят порося
Вместо сданной дамой собачонки.

Зеленеть архиву по весне,
Как салат, укроп и иже с ними.
Ты тревожно хмуришься во сне
И мое под нос бормочешь имя.

Иероглиф

Дворы на Киевской уродливы,

Но вечны правильные схемы:

Пишу любимой иероглифы

Двухцветьем древнего Аль-Хема.

 

Дверей захлопнувшихся около

И шуток богохульных кроме,

Ладьёю правит Око Сокола,

И Бэс-Мефджет застыл на стрёме.

 

И пусть молва набрешет скоро, что,

Мол, цепки сети повилики,

Но будет сердце легче пёрышка,

Когда найдёт меня Двуликий.

Стокгольмский синдром

К чёрной башне за рвом с огнедышащей лавою

Я пришёл её слух осквернить серенадою.

Там хранит её страхи зверюга трёхглавая,

И о скалы бойцы разбиваются, падая.

 

Я пою, то к окну обращаясь, то к ворогу,

И машу то мечом, то рукою, то лютнею.

«Выходи, — говорю, — ты мне люба и до́рога!

Будет в замке моём веселей и уютнее!»

 

И, казалось бы, вышел и статью, и доблестью,

Не обижен умом, в грабежах не замечен я,

Но что делать, скажи, с той загадочной областью

В середине пути между мозгом и печенью?

 

Я привык подтираться людскими законами

И законами жанра без дрожи побрезгую,

Но, к несчастью, принцессам привычней с драконами,

Чем принять от бастарда корону принцесскую.

 

И сердиться на пленницу, вроде бы, не за что,

Но слова непечатные в песню мне просятся.

Хоть платочком махни, моя странная девочка,

Чтоб мне в древнюю лаву с досады не броситься!

Как заклинание

Стихотворения —

как заклинания.

Было горение —

стало камлание.

 

Было парение,

было признание —

как повторение

чуда познания,

 

как продолжение

на расстоянии,

как приближение

нерасставания.

 

Без сожаления

пользуйся силою.

Самосожжения —

глупости, милая.

 

Самозабвение —

вместо отчаянья.

Благоговение

не за плечами ли?

 

Изнеможение

после слияния

пьётся блаженнее

в блудодеянии.

 

Звёздные выплески

в потустороннее,

град мой египетский,

тьма Вавилонии.

 

На перекрестии

зреет незримое,

милая бестия

неповторимая.

Вертеться мне так ли, сяк ли…

Вертеться мне так ли, сяк ли —

Нескоро в нём станет пусто.

Пока они не иссякли —

Надежды, стихи и чувства.

Иуда и Пётр

Недоговорками и словами

Пепельный воздух спёрт.

Лучше предай меня целованьем,

Чем отрекись, как Пётр.

 

Чаша любви без дна. Приготовь ей

Жертвенное на стол.

Чёрною розой, фатою вдовьей

Заворожи костёл.

 

За горизонт, пронзительно синий —

В сумерках. И в поту.

Крест перевёрнутый под осиной —

Тем, кому пел петух.

 

Отроки в печь, голова на блюдо —

Старый, как время, спорт.

Не отрекайся, мой брат Иуда.

Делай что должен, Пётр.

Когда я перестану тебе звонить…

 

Когда я перестану тебе звонить

И тупить вконтактик хрен знает сколько,

Это будет значить, мол: извини,

Никаких зазеркалий — одни осколки.

 

Когда в этих окнах погаснет свет,

И кольцо твоё встретит тебя под дверью,

Ты поймёшь: ничего между нами нет,

Потому что больше в тебя не верю.

 

Растечётся звёздное молоко,

Погребая память об этой ночи…

А пока — что строчка, то в горле ком,

И свербит надежда от многоточий…

С 8 апреля по 7 мая 2016